Триктрак

— Нет, не курю, просто… воздухом дышу, — ответила она, отворачиваясь, — слезы чуть подсохли, но не факт, что не оставили следов туши на лице. Пальцами провела под глазами.

— Пойду, не буду мешать.

— А ты мне не мешаешь, — сказал он, закуривая. — Хочешь? Мальборо, классные, у фарцы доставал.

— А давай, — вдруг согласилась Ася, наполнившись духом «будь-что-будет», и осторожно вытащила сигарету из протянутой Сашей пачки. Она сильно рисковала опозориться, поскольку опыт курения у нее был невелик: в школе на выпускном, да пару раз в колхозе на картошке, с кашлем и тошнотой — с тех пор не пыталась даже на вечеринках. Неловко и неуклюже, но все-таки раскурила сигарету от тонкой струйки пламени Сашиной зажигалки, осторожно затянулась, выпустила дым, сдерживая уже подступающий кашель. Мимо промчалась, спускаясь с пятого этажа, компания хохочущих девчонок. Веселов проводил их взглядом, прищурившись, глянул на Асю.

— Что-то мы редко встречаемся, все дела, дела… — сказал, растягивая слова, будто ему было лень говорить.

— А где же мы можем встречаться? — удивилась Ася и тут же поправилась, поздним зажиганием поймав двусмысленность вопроса. — То есть, почему мы должны встречаться?

— Ну, где угодно, если пожелаешь… — ответил он.

Ася уставилась на случайного собеседника. Нарвалась, что называется. Этого еще не хватало! Только не этот… Она держала сигарету, не зная, что делать дальше, жалея о спонтанном согласии покурить. Уйти было неловко, курить и поддерживать разговор, направившийся не в то русло, не хотелось. «Будь-что-будет» получилось неудачным, обострив ощущение неполноты собственной жизни.

— А ты курить не умеешь… — усмехнулся Саша, добавив горечи в Асину чашку.

— Ну да, не умею, а что? — с вызовом спросила она и решилась: — И вообще, мне идти надо. Спасибо. Пока. Извини.

Она потушила сигарету, сунув ее в консервную банку с окурками, и пошла прочь.

— Так ты не ответила, как насчет встретиться? — ударило ей в спину.

— А ты хоть знаешь, как меня зовут? — спросила она, обернувшись.

— Не вопрос. Ну так что?

— Нет, спасибо, нет… — быстро сказала она и помчалась по коридору, хлюпая расстегнутым сапогом.

Лариса сидела в убранной комнате, суровая и одинокая, удачливый воздыхатель умчался в неизвестном направлении, трофеем оставив на столе магнитофон.

— Куда ты запропастилась? У меня же и ключа нет от вашей комнаты, Лёлька меня оставила, сама убежала и ключи унесла.

— Я же ещё и виновата! — буркнула Ася.

— Ладно, не злись, это ты нам весь кайф поломала.

— Ну извини, надо было табличку на дверь повесить: «Не ломайте кайф, убьет!» — съязвила Ася.

Лариса хмыкнула, ничуть не смутившись — смущение не состояло в списке её характеристик, как, впрочем, и постоянство.

— И даже не спросишь, с кем я была? — поинтересовалась она, подходя к двери.

— Нет, — мотнула головой Ася.

Если это её и интересовало, то на данный момент в последнюю очередь. Едва за Ларисой закрылась дверь, она скинула пальто, глотнула воды прямо из носика чайника, пытаясь разбавить горечь, оставшуюся во рту после сигареты, и занялась молнией, пытаясь высвободить мокрую ногу из плена сапога.

Когда вернулась Лёля, Ася спала, свернувшись клубочком на кровати, на полу валялся сапог с поломанным замком, а боевой трофей — магнитофон «Комета» перематывал тонкую коричневую ленту пленки, с которой текло мелодичное «Cos for twenty-four years I've been living next door to Alice…».

Ася проснулась, падая со скалы, о подножие которой разбивались черные волны, разбивались и уползали, чтобы вновь вернуться и по-мазохистки добровольно удариться о каменную грудь. Причины падения Ася не знала — ей никогда не удавалось запоминать сны. Иногда она тщетно пыталась ухватить сновидение за хвост, вернуть его, но в данном случае этого совсем не хотелось: она облегчённо вздохнула, обнаружив себя в своей комнате, уже погруженной в полумрак, лишь над Лёлиной кроватью теплился круг света от маленькой бра. Подруга читала, носом уткнувшись в книгу. За облегчением пришла паника. Ася схватила часы, лежащие на столе. Без четверти семь! А спектакль начинается в половине восьмого. Она вскочила, заметалась, закружила по комнате.

— Аська, что, что случилось? — подала голос Лёля, оторвавшись от книги.

— Опаздываю! Почему ты меня не разбудила? Я ведь четыре часа продрыхла…

— Куда опаздываешь?

— В театр же, я тебе говорила, ты же отказалась идти!

— Ох, ну забыла я, — виновато протянула Лёля, откладывая книгу. — Тебе куда ехать?

— В Ленсовета.

— Тем более, — умиротворенно протянула подруга. — Не вижу причин для паники. Успеешь.

Причин паниковать на самом деле не было — одна станция метро и вот он, ДК Ленсовета — но на сапоге окончательно сломан замок, и голова гудела после сна — не зря мудрая Асина бабушка никогда не давала ей спать в предвечернее время, когда солнце клонится к закату.

Ася умылась и застряла у зеркала, в простенке между шкафом и кухонной полкой, восстанавливая порушенный сном макияж и критически разглядывая себя. Коротко подстриженные волосы неопределенного цвета, который называют русым, мальчишеское лицо — когда Ася надевала куртку и брюки, ее иногда принимали за мальчика — прыщик на подбородке, упорно возвращающийся на свое место, несмотря на все ухищрения, румянец на щеках — не от здоровья, а от того, что болела голова. Ася потрогала лоб, с тоской подумав, что, кажется, опять поднимается температура. Простыла, пока прыгала в мокром сапоге. Вздохнула, подправив подводку на левом глазу, заморгала от попавшей в глаз туши, едва сдержав слезу. Испорченный сапог так и не просох, но ни другой пары, ни времени найти что-то на вечер уже не было. Лёля носила обувь на два размера больше. Ася надела сапог, села на стул:

— Зашивай!

Лёля стянула замок крупными стежками, пару раз попав иголкой в ногу. Когда работа и сборы были закончены, времени осталось ровно столько, чтобы добежать до метро и впритык приехать в ДК. Ася влетела в здание дворца культуры, и в фойе настойчиво зазвенел звонок, созывая зрителей на места. Сдав пальто, она поправила влажные от спешки волосы и поднялась наверх, в бельэтаж, по пути купив у потрясающе питерской старушки-капельдинера программку. Едва устроилась на своем месте, как сверкающая люстра под потолком начала меркнуть, погружая зал в темноту, тяжёлые багровые полотнища занавеса медленно расползлись по сторонам, а на открывшейся взорам сцене софиты высветили декорацию, в которой и проходил весь спектакль — купе вагона, несущего персонажей навстречу судьбе и производственному конфликту.

Московский актер играл совсем иного героя. Он был убедителен, он искренне терзался сомнениями и боролся за то, что считал правильным, но пьеса приобрела другое звучание, в ней не было той страсти, пропал тот пульс, который заставлял биться пылкий Смолич. Так думала Ася, смотря на сцену и представляя там, в кругу прожектора, другого актера и злясь на себя оттого, что снова простыла, и что поднимается температура. Было жарко и душно, пылали щеки, боль стучала в висках, пересохло во рту и очень хотелось есть.

В антракте Ася отправилась в буфет, решив позволить себе, несчастной простуженной, чашку кофе, бутерброд и пирожное. Пока спускалась с бельэтажа, в буфете уже выстроилась очередь желающих отведать театральных закусок — здесь всегда продавали свежайшие пирожные буше, манящие теплым шоколадным блеском, пышные эклеры и скромные, но не менее аппетитные песочные полоски в глазури, а в воздухе витал кофейный аромат. Ася пристроилась в конец очереди, за немолодой парой, беседующей о достоинствах и недостатках МХаТа, он — в костюме в полоску, она — в длинном вечернем платье, ажурной плетеной шали, накинутой на плечи и туфлях на высоком каблуке — словно странные птицы среди разношерстной, по-будничному одетой публики.

«Наверное всё-таки жаль, что посещение театра перестало быть праздником, требующим наряда, галстуков, каблуков и причесок, — подумала Ася, взглянув на свои сапоги. — С другой стороны, хорошо для тех, у кого нет не только вечернего платья, но и приличной обуви».

Добавив к списку недостатков непослушные волосы, которые сейчас наверняка являли собой что-то недостойное, пылающие жаром щеки и самодельный свитер, Ася совсем загрустила и чуть было не удрала на свое место в бельэтаже, но жажда и неожиданно быстро продвинувшаяся очередь, остановили порыв. За спиной беседовали мужчина и женщина, обсуждая спектакль, у мужчины был приятный, и почему-то знакомый баритон. Асе очень хотелось обернуться и посмотреть на обладателя этого баритона — он не мог быть ни одним из знакомых, потому что рассуждал о театре с уверенностью знатока, а таковых в Асином окружении не имелось.

Тем временем подошла её очередь, и буфетчица поставила на стойку пирожное буше на кружевной бумажной тарелочке и ароматно благоухающий кофе в белой чашке с золотым ободком. У Аси даже закружилась голова. Расплатившись, она накинула на плечо ремешок сумки, одной рукой, словно жонглёр, подхватила тарелку, а другой взялась за край блюдца. Увидела освободившийся столик, заспешила и, развернувшись, столкнулась с человеком, что стоял позади нее. Чашка качнулась, ложечка звякнула о блюдце, и горячий кофе выплеснулся прямо на брюки мужчины.

— Ох, простите… — простонала жонглёрша-неудачница и взглянула на пострадавшего — он был высок ростом, одет в шикарный бархатный пиджак баклажанного оттенка, и это был не кто иной, как Георгий Смолич. Вот почему голос показался Асе знакомым! Все это время Смолич стоял за ней в очереди, а ей и в голову не пришло, что это он, пришедший посмотреть спектакль своего коллеги.

— Осторожней, девушка! — возмутился Смолич, морщась, отряхивая брюки и глядя на Асю невозможно синими глазами, а она, тупо уставившись на него, пыталась вернуть себе способность говорить.

— Простите меня, пожалуйста… — наконец промямлила она.

— Какая вы неловкая! — с укором глядя на Асю в разговор вступила спутница Смолича, высокая красивая брюнетка.

Ася совсем смешалась, желая одного — исчезнуть, раствориться в пространстве, чтобы на неё не глазели со всех сторон, и, главное, чтобы вот так не смотрел Смолич.

— Давайте я… — начала было Ася и замолчала, совершенно не представляя, что можно предложить Смоличу. Постирать его брюки? Повернуть время вспять? Или попросить автограф?

— Вы будете заказывать? — нетерпеливо поинтересовалась буфетчица, игриво улыбаясь Смоличу. — Какая девушка неловкая!

Вероятно, у Аси был такой несчастный вид, что Смолич вдруг улыбнулся, нет, скорее, усмехнулся краешком рта, отчего ей стало совсем плохо.

— Не переживайте, бывает… — сказал он, дотронувшись до её руки, и повернулся к буфетчице: — Два кофе и…

Что он заказывал, Ася уже не слушала, поплелась к свободному столику и расставила на нем свои закуски, заманчивость которых катастрофически померкла. Пока она скучно жевала пирожное, запивая остатками кофе, зазвенел звонок, оповещающий о конце антракта. Правда, тающее во рту буше несколько подняло упавший дух, и она даже обернулась, найдя глазами Смолича и его спутницу — они устроились за соседним столиком и негромко смеялись, возможно, обсуждая бестолковость нелепой девицы, а, может, уже и забыв о ней.

Второй акт Ася смотрела невнимательно, думая о Смоличе и пролитом кофе. Голова разболелась еще сильней. Нарушив свой принцип никогда не покидать зрительного зала, пока не закончился спектакль, она ушла за пять минут до конца, не поаплодировав актерам, спустилась в полупустой гардероб, присоединившись к компании спешащих убежать до того, как опустится занавес. На улице в пылающее лицо ударил брызгами дождя холодный ветер, проспект светился огнями окон, в мокром асфальте размытыми пятнами отражались фонари. Ася нырнула в тёплые недра метро, и вскоре вагон понес её в сторону Горьковской, убаюкивая мерным покачиванием и стуком колес.

Глава 4. Гастингс. Дом номер три

Я сделала несколько шагов, оставляя мокрые следы на полу, и застыла посреди комнаты в полном недоумении и смущении. Либо хозяин дома — Джеймс уверял меня, что живет один — заснул где-нибудь наверху, оставив свет включенным, либо не заснул, а просто куда-то вышел и, возможно, скоро вернется. Может быть, он вышел встретить меня, но в этом случае либо мы разминулись, либо он не добрался до места встречи. И почему не заперта дверь? Версий и вопросов было много, а выход один — остаться здесь, в доме номер три на Вудкэм Драйв и ждать развития событий или просто рассвета. Мне было некуда идти.

Я зашла в прихожую, нашла выключатель, что оказалось нетрудно — он светился красным диодом на стене, — вернула на место два зонта и стойку для них, которую уронила при вторжении. Затем вышла на улицу убедиться, что глаза меня не обманули, и на белой колонне крыльца действительно написана цифра три. Буря от души крыла небо мглою. Вернулась в дом, сняла пальто и шапку, повесила их на вешалку, достала из чемодана тапочки и переобулась. Присела на пуфик, прислушалась — в доме царила полная тишина. Надеюсь, здесь не обитают привидения? Хотя, привидения традиционно живут в замках, а не в частных домах в переулках. Осмотревшись, обнаружила, что в прихожей, кроме входа в комнату, которую посчитала гостиной, имеется еще две двери, обе плотно закрытые, и узкая лестница, ведущая наверх. Поставив чемодан в угол, вернулась в гостиную.

Будь я в уравновешенном состоянии, то решила бы, что она вполне уютна. Уже упомянутая лампа с матовым абажуром, формой напоминающим летающую тарелку, освещала комнату приятным теплым светом. Посередине стоял коричневый диван, на котором небрежным ярким ворохом лежал плед в черно-красную клетку. На полу — ковер с геометрическим рисунком, напротив дивана — небольшой телевизор. Здесь имелся самый настоящий камин, с полкой и какими-то фигурками и подсвечниками на ней, с каминной решеткой и щипцами, дальними родственниками русской кочерги. Слева от камина — большая картина в тяжелой раме. Я не могла разглядеть, кто на ней был изображен, так как стена тонула в полумраке. Настоящая английская гостиная во всей красе. Здесь я могла бы жить какое-то время или остаться навсегда. Нужно продержаться до утра, а там все будет мудренее. Или мудрёнее.

Я осторожно села на диван, затем устроилась поудобней. Напротив, кроме телевизора, оказалось окно, шторы были задернуты лишь наполовину, снаружи в темноте ветер раскачивал и гнул деревья, их ветви то причудливо изгибались, то тянулись куда-то, словно пытаясь достать недостижимое. Снова стало страшно, почувствовала себя одинокой травинкой в огромном чужом поле на холодном ветру. Впрочем, справедливости ради, ветер бушевал за стенами вполне теплого дома, а сравнение с травинкой выглядело сомнительно: мои семьдесят кило живого веса при росте немногим более полутора метров, скорее, создавали образ хорошо упитанного гриба, а с учетом каштанового цвета волос, хорошо упитанного красноголовика.

Так я просидела около получаса, даже задремала и проснулась от какого-то звука, то ли треска сломанной ветром ветки за окном, то ли стука в доме. Вышла, постояла в полумраке прихожей, не зная, что предпринять, осторожно постучала в одну из закрытых дверей и, не дождавшись ответа, вошла. В комнате было темно, но свет фонаря, качающегося за окном, осветил длинный стол со стульями и контуры картин на стенах. Скорее всего, это была столовая. Другая комната, в которую я вошла уже почти без опаски, оказалась кухней, огромной по моим меркам. И окончательно набравшись смелости, поднялась по ступенькам, обтянутым ковровым покрытием. Признаков жизни не обнаружилось ни на втором, ни на третьем этажах. Несолоно хлебавши вернулась в гостиную, как в последний оплот, на уже облюбованный диван. «Ничего, как-нибудь выживу, не в первый раз», — повторяла я себе. Седина в голову, бес — в мозг. В конце концов усталость взяла свое, и я уснула, укрывшись пледом.

Спала я на удивление крепко, несмотря, а, может, и благодаря разнице в часовых поясах. Проснулась из-за того, что потеряла ощущение присутствия собственного тела — затекло все, от шеи до пяток, а правую руку пришлось массировать, чтобы она обрела подвижность. В утреннем свете, льющемся из окна, гостиная выглядела иначе, чем вечером. Исчезли тёмные углы, обозначились фигурки на каминной полке, а картина оказалась портретом утонувшего в кружевном воротнике полнокровного рыжеволосого мужчины средних лет, похожего на короля Генриха, у которого было шесть жен. Неужели это предок Джеймса Монтгомери?

Судя по тишине, царящей в доме, никто либо не вернулся, либо не проснулся. Проделав свои обычные утренние упражнения: взмах руками, пожатие плечами, два наклона, три притопа, занялась утренним туалетом. Подниматься наверх не рискнула, умылась и привела себя в порядок в крошечной туалетной комнате рядом с кухней. В прихожей обнаружился столик, на котором лежали какие-то открытки и письма, и стоял телефонный аппарат. Поколебавшись, набрала мобильный номер Джеймса, но несколько попыток закончились ничем. То ли не отвечал его телефон, то ли я сделала что-то неправильно.

Просторная кухня была разделена на две части длинным прилавком, который отделял рабочую зону с плитой и шкафами от обеденной, где находился стол со скамьей и стульями. Такое я прежде видела только в журналах и в кино.

Но самым удивительным было настоящее французское окно — высокая стеклянная дверь, ведущая в сад, точнее, в садик, окруженный живой изгородью, с ярко зелёной, ровно подстриженной травой и кустами с багрово-красными листьями. Ночная буря стихла, словно и не бывало, небеса за стеклом наполнились мирной синевой, а в мокрой траве блестели крошечные бриллиантовые капли-бусинки.

На кухне царил порядок. Стол и прилавок сияли чистотой, тарелки ровными рядами теснились в сушилке, кружки висели на подставке, зацепившись ручками. Электрический чайник, стеклянная банка, набитая пакетиками, банка с какой-то золотисто-жёлтой субстанцией выстроились на прилавке, никелированный заварочный чайник отражал солнечный луч тугим металлическим боком. Мирная картина мирного дома, в который вторглась пришелица из иного мира. Стрелки часов, тикающих на стене, показывали восемь, значит, в Питере сейчас одиннадцать. Неужели еще вчера я стояла на пороге своей квартиры, окидывая ее прощальным взглядом? Казалось, что с того момента прошли месяцы или годы. Как странно распоряжается со временем жизнь: то оно тянется, словно тугая жвачка, то несется с реактивной скоростью, то сгущается, концентрируется, и одни необычно прожитые сутки вмещают в себя множество обычных будничных дней.

Я застряла на кухне, у французского окна, смотрела на кажущийся ненастоящим пейзаж, размышляла о странностях жизни, о том, что делать дальше, и не будет ли преступлением согреть себе чаю, поскольку, несмотря на неопределённость положения, хотелось пить и есть. К сожалению, никогда не страдала отсутствием аппетита, оттого и потеряла былую стройность. В конце концов решила, что небольшой завтрак будет компенсацией за пережитые и переживаемые волнения, а на пустой желудок трудно принимать решения. Наполнила водой и включила чайник, нашла в шкафу пакет с тонко нарезанным хлебом — тостами, а золотисто-жёлтая масса в банке оказалась апельсиновым мармеладом. Заглянула в холодильник, хозяйственно наполненный всевозможными продуктами, но трогать ничего не стала.

Через четверть часа устроилась за кухонным столом с кружкой и тостом, с удовольствием глотнула крепкого чаю. Следующим глотком поперхнулась, потому что щелкнула входная дверь. Осторожно поставив кружку на стол, я поднялась, пытаясь дышать ровно и удержать буйно запрыгавшее сердце. Из кухни выходить не пришлось, на пороге появилась женщина и уставилась на меня, как на привидение, и, думаю, мой взгляд был немногим лучше. Невысокая, худощавая, лет сорока, в джинсах и мешковатом свитере, в одной руке сумка, в другой — бутылка молока.

— Что вы здесь делаете?! — взволнованно вопросила она. — Как сюда попали?

— Приехала… вчера, — ответила я. — Здравствуйте, доброе утро, как поживаете?

— Откуда приехали? — она наморщила лоб, словно пытаясь что-то вспомнить или сообразить.

— Меня зовут Ася, Анастасия Зверева. Я приехала из России, — сказала я. — Вчера. Вы здесь живете? Я сейчас все объясню.

Хорошо, что я её понимала, во всяком случае, пока. И кто она такая, жена или подруга? И туда ли я попала…

— Из России? К Джеймсу? Почему? И где он? Джеймс! — закричала она в пространство дома.

— Я не знаю, где он, может быть, спит там, наверху, — осторожно предположила я. — Я приехала вчера, он меня не встретил в Гатвике. Я приехала на такси сюда, дверь была открыта, я зашла, спала на диване… в гостиной, там, — махнула рукой в направлении, где должен был находиться упомянутый диван. — Хозяина дома зовут Джеймс Монтгомери? Это дом номер три, Вудкэм Драйв?

Она кивнула, затем покрутила головой, то ли потеряла дар речи от услышанного, то ли не совсем поняла сказанное.

— Вы понимаете меня? — спросила я на всякий случай. — Я плохо говорю по-английски.

— Да, понимаю, — ответила она. — Но я ничего не понимаю. Почему вы приехали к Джеймсу из России?

Она опустила сумку на пол, а бутылку поставила на прилавок. Я же, путая существительные, времена глаголов и порядок слов, продолжила объяснения и вопросы.

— Я должна спросить у Джеймса, — заявила она, после того как я, обливаясь потом от усердия, закончила свою речь. — А как вы попали в дом?

— Дверь была открыта, я вошла, было уже поздно, я не знала, что делать.

— Он должен был вас встречать и не встретил? Странно. Он ничего такого не говорил.

Непохоже, чтобы она была его женой, у любой приличной жены мой рассказ вызвал бы более бурную реакцию. Или так ведут себя английские жёны? Я все-таки решилась задать мучающий меня вопрос.

— Можно узнать, кто вы?

— Кто я? — она удивилась, словно я должна была знать это с самого начала, но почему-то скрывала. — Миссис Хоуп, — после паузы представилась она. — Я здесь работаю, убираю, готовлю.

Я облегченно улыбнулась, она в ответ чуть скривила губу.

— Так вы не знаете, где может находиться мистер Монтгомери? — спросила я.

— Нет, я не видела его… вчера, хм… нет, не видела. Поднимусь наверх, посмотрю, хотя ему это не понравится. А вы сидите здесь и не вздумайте ничего трогать. Иначе я вызову полицию.

Именно этого мне и не хватало. Я послушно опустилась на стул и хлебнула остывшего чаю. Есть расхотелось. Возможно, сейчас сверху спустится заспанный Джеймс Монтгомери. Или миссис Хоуп отправилась вызывать полицию? Пока я размышляла, не собрать ли вещи и не удрать ли прочь, она показалась на лестнице.

— Наверху хозяина нет. И он, кажется, не ночевал дома.

— Так я же вам говорила! — нелогично воскликнула я.

— Вы? Я не знаю, кто вы.

— Могу показать паспорт.

— Покажите, — согласилась бдительная миссис Хоуп.

Изучение моего паспорта не вызвало у нее приступа доверия, но пробило меня гениальной идеей.

— Может быть, вы позвоните мистеру Монтгомери? — спросила я.

Она замялась.

— Никогда не звоню ему, да и зачем. У меня и номера его нет.

— У меня есть. Позвоните?

Ей ничего не оставалось, как согласиться с моими доводами, но это был единственный положительный результат от моей гениальной идеи. Попытка дозвониться закончилась неудачей. Механический голос в трубке заявил, что аппарат абонента отключен. Миссис Хоуп смотрела на меня с подозрением и неодобрением и была в этом права. Как можно верить и одобрять незнакомую иностранку-авантюристку, вторгнувшуюся в жилище англичанина, которое, как известно, является его крепостью?

— Мистер Монтгомери знал, что вы приедете? — с упорством детектива спросила она.

— Знал, конечно, знал. Вчера я разговаривала с ним по скайпу, он обещал встретить меня, он должен был встретить, — с упорством невинно подозреваемого ответила я.