Солнце в зените

Он продолжал собирать войска под свои знамена, с хладнокровием, которому позавидовал бы самый опытный боевой полководец, и уже пронеслась молва об одержании Эдвардом своей первой победы. Самым воодушевляющим для Сесиль из всего являлось то, что сын каким-то образом собрал деньги для выкупа Роба Апсала, молодого рыцаря, находившегося с Эдмундом на Уэйкфилдском мосту. Она не могла подавить смятение, что не подумала сделать это лично, рассматривала свою неспособность как непростительное нарушение долга, упущение, мало смягчаемое рассудком за счет значительности перенесенной потери. Но Эдвард не был так нерадив, как его мать, он признал свое обязательство перед тем, кто верно служил семье Йорков, служил Эдмунду. Сесиль видела больше, чем благородство в поступке сына, для нее это было ответственным и достойным проявлением взрослого человека. Именно поэтому мать так отчаянно нуждалась в нем в нынешней ситуации.

Для нее самым значительным шагом, предпринятым Эдвардом в память об убийствах в замке Сандл, стало написание писем младшим братьям и сестре. Сесиль увидела в них Божий дар, единственную надежду, подаренную встревоженным детям тогда, когда ее собственные усилия казались безвозвратно потраченными, не достигнув цели. Она поняла, осознала, - лишь мужчина мог встать между ними и невыразимыми ужасами, отныне связанными для маленьких Йорков с именем Ланкастеров. Эдвард, казалось, инстинктивно знал, что нужно услышать младшим.

Каждый из детей отозвался характерным для себя способом на письма, обращенные к их личному горю, к их собственным страхам. Джордж прочел свое послание вслух всем желающим его услышать и тем, кто подобного желания не выражал, гордо объяснив это тем, что это первое письмо, полученное им в жизни, отправленное его братом, графом Марчем, ныне герцогом Йоркским. Маргарет пришла в спальню Сесиль вечером, - поделиться избранными отрывками с матерью. Слезы неостановимо сползали по лицу дочери в процессе воспроизведения послания ясным недрогнувшим голосом. Но что Эдвард написал Ричарду, Сесиль так никогда и не узнала.

Мальчик ушел с письмом на конюшенный чердак, появившись часы спустя с распухшими глазами и затвердевшим бледным лицом. Он не сделал и упоминания о прочитанном, и Сесиль, действуя наугад, удержала себя от вопросов на эту тему. На следующий день, в ожидании поминальной службы по погибшим в замке Сандл в соборе святого Павла Ричард сильно заболел. Сесиль не знала о недомогании сына до окончания действа, когда вдруг увидела, что оба сына исчезли, и жена Уорвика, наклонившись через своих дочерей, шепчет, - Ричард и Джордж ускользнули с середины церемонии. Произошедшее было столь вопиющим оскорблением, что Сесиль ощутила тревожное сердцебиение, уверенная, - лишь крайняя необходимость могла вызвать подобное нарушение приличий. Она поспешила спуститься по длинному нефу и, по наитию, прошла сквозь маленькую дверь в южном крыле, которая выводила к крытым галереям. Герцогиня обнаружила сыновей на нижнем ярусе клуатров, находившихся почти напротив возвышающегося восьмигранного помещения для собрания клерикального общества собора. Ричард был белым как снег, лежащий прямо за внутренним двором галерей, осев, опираясь на сводчатую колонну, тогда, как Джордж безуспешно рыскал в поисках носового платка в своем дуплете. Ричард выглядел слишком слабым, а Джордж чересчур занятым, чтобы заметить приближение матери.

'Иисусе, Дикон, если чувствуешь, что тебя рвет, не делай этого здесь. Перегнись во внутренний двор!' С изумительным мастерством Джордж, который мог быть и проклятием в жизни Ричарда, и его самым верным союзником, держал младшего мальчика до тех пор, пока спазм не прошел. После этого Сесиль и показалась им.

Ричард внезапно понял, что мягким изголовьем ему служат материнские колени, и начал усаживаться, не доверяя себе, - изысканная, безупречная мама действительно сидела на полу, на самом проходе, позабыв о бархатных юбках, окаймленных песком.

'Лежи тихо', сказала она твердо, и Ричард, слишком слабый для возражений, благодарно вернулся в свое положение.

'Сожалею, мне было дурно, матушка'.

'Мне тоже было дурно, Ричард, когда я думаю о случившемся с твоими отцом и братом'. Сесиль увидела, как дернулось лицо сына, и тихо произнесла: 'Тебе стало дурно из-за этого? В течение службы ты... вспоминал'.

'Да', прошептал ее сын. 'Не могу перестать думать о... о произошедшем в замке Сандл. Мои мысли постоянно вращаются вокруг этого, матушка. Я не желаю этого, но помочь себе не могу'.

'Тебе страшно, Ричард?' осторожно спросила Сесиль, едва осмеливаясь поверить, что, в конце концов, пробилась сквозь преграды.

'Да...'

'Страшно, что это может случиться также с тобой и с Джорджем?'

Он кивнул. 'Да. И с Недом... С Недом больше всего'. Лицо мальчика обдавало жаром пальцы матери, ей были видны слезы, выступившие из-под загнутых мокрых ресниц и неровно прочертившие борозды на щеке.

'Но сейчас ничего не произойдет', прибавил Ричард, открыв свои, разрывающие сердце в клочки, темные глаза, чтобы доверчиво взглянуть на мать. 'Нед обещал мне', сказал он.

Младшие сыновья уже плыли в Бургундию. Было очень поздно, когда Сесиль возвращалась из капеллы Святой Девы собора Святого Павла в паланкине в находящийся рядом замок Байнард столичными улицами, лишенными всяких признаков жизни. Лондон уже походил на город, лежащий в осаде.

По пути в свою спальню, она замешкалась в нерешительности, в одиночестве застыв на мгновение на узкой покрытой тьмой лестнице, ведущей к комнатам на верхнем этаже. Потом герцогиня свернула направо, а не налево, как намеревалась, прошла через коридор к маленькой комнате, разделявшейся ее сыновьями.

Дверь туда была полуоткрыта, зажжена свеча, оплывшая и шипящая на окованном прикроватном сундуке. Портьеры над постелью - раздернуты, шерстяные одеяла - смяты и, когда Сесиль перегнулась, ей показалось, что еще можно ощутить тепло мальчиков в высеченных пустотах, где они лежали какие-то часы до этого. Почти безвольно, мать опустилась на край кровати, всматриваясь в темноту.

Из гардероба в дальнем углу комнаты раздавался звук. Сесиль резко подняла голову, внезапно встревожившись. Звук появился снова. Герцогиня не остановилась, чтобы поразмыслить, взяла свечу и перенесла ее за тяжелую портьеру, преграждавшую проход в гардероб.

В вышине над гардеробным креслом ярко сияло узкое окно, стрельчатая щель, расширенная в последнем столетии, действующая в роли сита на слабеющий лунный свет. Стены были задернуты красновато-коричневым и янтарным гобеленами, боровшимися с пронизывающим холодом камня и известняка. Сесиль почудилось, что в самом темном углу ткань колышется, отходя от стены, подозрительно собираясь рядом с полом. Пока она наблюдала, рябь возникла опять, и виной тому служил совсем не сквозняк. Герцогиня подвинулась к гобелену и отдернула его.

'Анна!'

Сесиль не знала твердо, что намеревалась увидеть, но точно не это миниатюрное личико, обращенное к ней, нежное маленькое сердечко, бледное и тонкое, словно белое испанское кружево, крайне хрупкое обрамление для громадных темных костров, казавшихся чересчур серьезными и чересчур перепуганными, намного большими, чем глаза ребенка, спустя три месяца после своего пятого дня рождения.

'Анна', повторила она, еще мягче и, опустившись на колени, стянула ребенка с места, где та пряталась. Анна по весу ощущалась Сесиль легче воздуха, не более материальной, чем лабиринты паутины, выхватываемые свечным отблеском над их головами.

'Не брани меня', прошептала девчушка и уткнулась личиком в шею герцогини. 'Пожалуйста, тетя Сесиль, пожалуйста'.

Хрупкие маленькие руки обхватили ее с изумительной цепкостью, и через мгновение Сесиль, больше не пытаясь освободиться от ее захвата, вместо этого села на кровать с Анной на коленях.

Сесиль очень любила Анну, самую младшую из двух дочерей Уорвика. Она была настолько любящей и мягкосердечной, что не встречалось взрослого в семействе Йорков, который был бы способен сопротивляться безыскусной осаде Анны. Даже Эдмунд, особо не ладивший с детьми, несмотря на это, находил время продемонстрировать девочке, как отбрасывать тени на стены, помогал ей искать заблудившихся домашних питомцев. Воспоминания вызывали обжигающие слезы, щипавшие глаза Сесиль. Она решительно их подавила и стала укачивать шелковистую голову, прижавшуюся к ее груди, недоумевая, что сподвигло Анну выбраться из кровати и прокрасться в тихие, покрытые темнотой комнаты замка в подобный час. Насколько ее тете было известно, Анна была застенчивым ребенком, последним вероятным кандидатом на такую необдуманную проделку.

'Анна? Что ты делала здесь в это время?'

'Я была напугана...'

Сесиль, проявлявшая так мало терпения со взрослыми, могла, в случае крайней необходимости, собрать все вообразимое человеком терпение по отношению к маленьким детям. Сейчас она ждала, не торопя Анну с ее рассказом.

'Белла... моя сестра', добросовестно разъяснила Анна, словно ее взрослая тетя в противном случае перепутала бы девятилетнюю Изабеллу Невилл с другой, также звавшейся девочкой, проживавшей в замке Байнард. Сесиль скрыла улыбку и поощрительно поинтересовалась: 'Что с Беллой, Анна?'

'Она сказала мне... она сказала, что папа умер, а королева забрала его... забрала и отрезала ему голову, как и нашему дедушке, и кузену Эдмунду, и дяде Тому! Она сказала мне...'

'Твой отец не умер, Анна', молниеносно произнесла Сесиль с убежденностью, заставившей девочку задохнуться и проглотить свое всхлипывание, уставиться на тетю с открытым ртом и невероятно длинными мокрыми ресницами, окаймленными слезами.

'Точно?'

'Точно. Мы не знаем, где находится твой отец сейчас, но у нас нет причин считать его мертвым. Твой отец, дитя мое, - человек, умеющий позаботиться о собственном благополучии. Кроме того, если бы ему причинили какой-либо вред, это уже стало известно близким. Вот... возьми мой носовой платок и объясни, как попала сюда, в спальню моих сыновей'.

'Я хотела повидать матушку, чтобы спросить, правду ли говорит Белла. Но ее дамы не позволили. Они сослались на то, что она уже в кровати из-за головной боли и сердито отправили меня спать. Я-то знаю, почему у матушки болит голова, тетя Сесиль. Она плакала. Целый день она плакала. Почему, - конечно же, потому что папа погиб, как и сказала Белла...'

Голосок Анны, приглушенный, пока она прижималась к своей тете, стал более уверенным. 'Вот я и пришла разбудить Дикона. Но он ушел, тетя Сесиль, он и Джордж - ушли! Я ждала его возвращения, потом услышала тебя, испугалась и спряталась в гардеробной, и, пожалуйста, тетя Сесиль, не ругай меня, но почему здесь нет Дикона, и почему Белла сказала, что папа погиб?'

'Белла - пуглива, Анна, а когда люди боятся, они часто путают то, что их пугает, с тем, что считают правдой. Что касается твоих кузенов... Ричард и Джордж вынуждены были уехать отсюда на время. Они не знали заранее о своем отъезде, и поэтому не могли попрощаться с тобой и с Беллой. Все произошло внезапно, понимаешь ли...'

'Уехать... куда уехать?'

'Далеко отсюда, Анна. Очень да...' Сесиль вздохнула, подбирая простое объяснение, чтобы дать возможность Анне понять, где находится Бургундия, когда девочка издала тихий приглушенный звук и зарыдала: 'Мертв! Он мертв, да? Мертв, как и дедушка!'

Сесиль испуганно взглянула на племянницу. 'Анна, милая моя, нет! Анна! Нет! Господи!'

Анна стала вырываться, так что бессознательно ее тетя была вынуждена сжать свои объятия. Она прикоснулась губами ко лбу ребенка и сказала со спокойным и убедительным нажимом: 'Анна, послушай меня. Люди уезжают и не умирая. Ты должна поверить мне, дорогая. Твой кузен Ричард не умер. Он вернется... как и твой отец. Обещаю тебе'.

С этими словами она откинула одеяла: 'Хочешь поспать здесь, в комнате Ричарда сегодня?' Сесиль была тронута и позабавлена, так как Анна с появлением такой возможности просветлела.

Девчушка этой осенью стала источником значительных сложностей для младшего сына герцогини. Легче всех других детей откликающийся, чувствительный, он был искренне не склонен обижать обожающую его маленькую кузину, которая с высоты восьми лет мальчика, казалась ему совсем ребенком. Кроме того, Сесиль подозревала, что Ричарду втайне льстило неподдельное восхищение Анны. Мать заметила, что ее ребенок охотно общался с девочкой, если рядом не крутилось других мальчишек, подходящих на роль товарищей по играм, или если Джордж находился где-нибудь в другом месте. Но Ричард достаточно ясно не проявлял довольства развлекающимися взглядами взрослых, наблюдающих, как Анна ходит за ним хвостиком, преследует его, проявляя любовь. Еще меньше он обращал внимания на безжалостное поддразнивание, которому подвергался со стороны Джорджа. Брат злил и смущал Ричарда, только на этой неделе громко объявив за ужином, что намерен назвать своих домашних горлиц Диконом и Анной.

Воспоминания могут как утешать, так и безжалостно разрывать на части. Эта ночь не должна была стать отдушиной для приветов из прошлого. Сесиль знала о собственной уязвимости. Она наклонилась, чтобы подтянуть одеяла на Анну, и остановилась на полудвижении, натолкнувшись взглядом на потертое шерстяное одеяло, кажущееся странным, находясь в стороне от других покрывал, собранных на кровати.

Одеяло, некогда яркого солнечно-желтого цвета, а сейчас, - оттенка желтовато-серой горчицы, принадлежало Ричарду. В одной из своих немногих очевидных уступок детским слабостям мальчик настаивал на пребывании его на своей кровати и иначе не засыпал. Как и почему данная вещь стала так много значить для сына, Сесиль не представляла, не находя времени спросить, просто пытаясь проследить, чтобы время от времени оно подвергалось стирке. Даже Джордж, слишком проворный, на взгляд матери, в осмеянии чужих слабостей, больше не приставал к брату с упоминаниями об одеяле. Однажды он вызвал у Ричарда дикую и несвойственную тому ярость, угрожая разрезать покрывало на издевательские боевые знамена для своих бесконечных военных игр. Сейчас Сесиль пощипывала увядшую золотую шерсть слабыми пальцами, размышляя о младшем сыне. Он был один в темноте посреди предательского Английского канала без талисмана, в котором отчаянно нуждался.

Она застыла в такой неподвижности, что Анна, встревожившись, скользнула маленькой ручонкой в рукав платья Сесиль жестом нерешительного утешения. Та улыбнулась маленькой племяннице и заботливо подоткнула одеяло вокруг нее, уверенно произнеся: 'Вот... Это одеяло Ричарда. Он оставил его тебе. Засыпай, Анна'.

С потертой знакомой шерстью, натянутой до подбородка, Анна успокоилась и тут же начала засыпать. 'Можно, оно останется у меня, пока Дикон не вернется домой?'

'Да, дорогая...пока он не вернется домой'. Если бы Сесиль была уверена, что когда-нибудь ее сыновья смогут вернуться домой.