Вирус ненависти

Буторин посмотрел на собеседника в опрятной чистой рубахе, заплатанных штанах и стоптанных кирзовых сапогах. Старик был еще крепок, даже ходил без палки, а на ладонях явно были видны мозоли от крестьянского ручного труда.

— Грешил ты, видать, дед. Вот грехи и не дают спать?

— Кто безгрешен? — спокойно отозвался старик. — По молодости они не беспокоят, а с возрастом все вспоминается. Доживешь, сынок, и попомнишь мои слова.

— Да, отец, — пряча карту в планшет, вздохнул Буторин. — Дожить бы, а уж там видно будет.

Сосновский подъехал со своими новостями. Мальчишки, которые пасли колхозных коней, рассказали, что видели двух чужаков в военной форме. Те показались на опушке и снова исчезли. И было это через сутки после того, как старик видел в небе пятна. Военные детей видели, но к ним не подошли. Оперативники собрали автоматчиков, которые сопровождали их, и, развернув цепью, прошли через лес в том месте, где видели двух солдат. Через час нашли два больших относительно свежих кострища. Осмотрев все вокруг, обнаружили и несколько плохо спрятанных окурков от немецких сигарет. И как раз тех марок, которые нашлись в карманах убитых возле комендатуры диверсантов.

— «Оберст» и «Номер пять», — прокомментировал Сосновский. А когда один из автоматчиков принес ему еще и смятую пустую пачку, добавил: — Так и есть. По шесть сигарет в пачке. Столько полагается каждому солдату вермахта в день.

Через три часа в соседнем лесу нашлись и десять замаскированных парашютов. Их спрятали под корнями подгнивших поваленных деревьев, в воронке от авиационной бомбы и в небольшой промоине, забросав ветками. Больше автоматчики парашютов не нашли, хотя и обследовали большую часть леса.

— Только десять, — сказал Сосновский, глядя, как бойцы забрасывают парашюты в кузов машины. — Значит, двое местных. Встречающие, проводники, местные, кто знает эти места. Так?

— Согласен, — кивнул Буторин. — Только нам бы еще узнать, сколько местных привлечено к этой операции. Может, кто-то не участвовал в атаке на городок, может, из местных собрана еще одна боевая группа, о которой мы не знаем. Но что мы теперь знаем почти точно, это то, что группа с места высадки шла по прямой к городу. Даже место перехвата машины находится на прямой линии от места десантирования и места нападения.

— Знали, зачем идут. Целью был как раз Рыженков, а потом уже вирусологи. А точнее, две цели одновременно. Нет, Витя, есть еще одна группа. В ней и парашютисты, и те, кто их здесь ждал. Не всех мы перебили возле комендатуры. С самолета сбросили тех, кого придали в помощь местным, потому что времени на ожидание у немцев больше нет. Надо срочно возвращаться. Думаю, фрицы своих вирусологов уже нашли.

— Хуже, если они еще и вагон с заразой нашли! — бросая окурок, добавил Буторин. — Поехали!

Борович построил своих автоматчиков и, строго глядя бойцам в глаза, прошелся перед строем. Опытные бойцы подобрались, руки тверже взялись за ремни автоматов, висевших на плечах. Своего командира они уважали и любили. Несмотря на то что лейтенант был моложе почти всех своих бойцов, но опыта и храбрости ему было не занимать. А еще солдаты ценили отношение к себе командира. И то, как он беспокоился о быте между боями, как он берег бойцов во время боев. Да и то, что лейтенанта назначили командиром роты вместо погибшего капитана, тоже говорило, что Боровича знали и ценили его старшие командиры. Поэтому приказы ротного выполнялись быстро и четко.

— Значит так, орлы, — заговорил лейтенант. — Дело предстоит простое, но не очень легкое. Тут понять должен каждый. Через свою голову и душу пропустить. На «передке», там все просто и понятно: вот ты, вон враг. Сейчас мы с вами выполняем боевую задачу, но в тылу наших войск, и расслабляться негоже. Враг, он везде враг, только здесь все сложнее. Враг замаскировался, он в нашу форму рядится, он в мирного жителя, в гражданского может рядиться. Сложность есть и в другом. Брать надо живым врага, собой рисковать, не щадить себя, а его брать живым. Понимать должен каждый, что вместо нас этого никто не сделает. Напакостить фашисты и их пособники в тылу могут, еще как могут. И чтобы выловить их всех, надо брать живыми, допрашивать, выяснять, кто и где есть еще. Не спешите стрелять, а уж если нет возможности взять целым, если видите, что сбежит враг, то стрелять по ногам, только по ногам! Тут вам не фронт, тут сложнее! А Родина она везде. И здесь, и там, куда мы еще не дошли. И защищать мы ее должны с умом везде, куда нас послало командование.

Бойцы с сосредоточенными лицами развернулись в цепь и осторожно двинулись через редколесье. Не спешили, часто приседали, чтобы глянуть вперед под низко опустившиеся ветки елей и берез, присмотреться к кустарнику. Оружие держали наготове, но Борович видел, что пальцы старались на спусковых крючках не держать. Рефлексы у всех боевые, стреляли умело, мгновенно оценивая боевую остановку. Но теперь лейтенант видел, что его автоматчики прониклись важностью задания, боялись рефлекторно убить диверсанта, которого надо живым взять.

Редколесье закончилось, дальше поле. Чистое и ровное. Борович прикинул, смог бы раненый или струсивший диверсант добежать сюда от здания комендатуры? Нет, вряд ли. Сумасшедшим надо быть, чтобы рвануть в чистое поле. Хоть и не в себе был человек, который мог выжить в том бою, а все ж укрыться пытался, чтобы не заметили его. И Борович приказал развернуться в цепь в другую сторону — к кустарнику за дорогой. Там за проселком промоина, небольшая балка, выпасы коровьи. Сейчас коров ни у кого из местных не осталось, на выпасы никто не ходит, даже косить траву не ходят, ведь нет домашней живности. Хоть кролики, хоть козы, а всего война лишила.

Снова цепь не спеша двинулась. Бойцы приноровились: смотрели под ноги, искали следы, но в то же время не упускали из вида пространство и впереди себя. Обращали заранее внимание на места, где мог прятаться человек, откуда по цепи могли открыть огонь. Так в атаку бойцы роты еще не ходили. Чтобы идти и ждать, чтобы давать возможность врагу выстрелить в тебя первыми. Но каждый осознавал свой долг солдата в этой непростой обстановке, в этой операции.

— Товарищ лейтенант. — Селиверстов, поднял правую руку, и вся цепь почти сразу остановилась, многие опустились на одно колено, изготовившись к стрельбе.

Борович подбежал к молодому солдату и посмотрел вниз, под ноги. Молодец! Как углядел-то! Лейтенант и Пашка Селиверстов опустились на корточки.

— Хороший у тебя глаз, — одобрительно сказал ротный. — Смотри, а вот здесь кровь размазана.

— Может, двое их было? — предположил автоматчик. — Один другого тащил. Раненого.

— Нет, — ответил лейтенант. — Если бы тащил, то следы волочения были бы и в других местах, а мы прошли рыхлую почву и ничего не заметили. Кровь смазана потому, что ранен он в руку или в верхнюю часть туловища. Вот кровь и капала, а он полз по ней, когда хотел здесь незаметно проползти. Если бы в ногу, то след бы все равно за ним остался несмазанным.

— Вон туда, что ли, полз? — Пашка указал рукой на край промоины впереди.

— Может, и туда, — ответил Борович и начал отдавать приказ: — Максимов, возьми двоих и обойди вон ту промоину справа. Головы туда не совать, смотреть внимательно. Лежаков и вы двое, влево и прикрываете нас. Смотрите у меня! Стрелять только по конечностям! Ну, а ты, Пашка, и Янко, за мной. Смотрите внимательно и держитесь от меня в паре шагов позади и по сторонам.

Дважды махнув поднятой рукой вперед, Борович отдал команду к началу движения и, сняв с плеча ремень автомата, тоже двинулся вперед. Держа оружие в руках, он внимательно следил за бровкой низинки впереди. Не шелохнется ли кустик, не зашевелится ли трава. Не мелькнет ли что-то темное. Когда до промоины оставалось всего метров двадцать, лейтенант подал знак рукой, показывая ладонью вниз, чтобы бойцы пригнулись, опустились ниже. Еще несколько шагов, сделанных почти «гусиным шагом», и Борович оказался у самого края промоины. Чуть высунув голову, он сразу увидел солдата в красноармейской форме, который лежал на земле у противоположного склона и затягивал зубами повязку на своем левом плече, чуть ниже погона.

Каски и пилотки на его голове не было, и Борович сразу мысленно обругал себя. Где-то он и его бойцы проворонили факт, что на месте боя оказалось касок и форменных головных уборов больше, чем тел убитых. А вот подполковник Шелестов предположил, что могли быть раненые и сбежавшие с поля боя диверсанты. И оказался прав. Борович приподнялся на колене и, наведя автомат на врага, громко крикнул:

— Руки вверх, бросай оружие!

Раненый встрепенулся, испуганно вытаращив глаза, и сразу схватился здоровой рукой за свой ППШ. Но автомат был тяжел, а раненый был слаб. Короткая очередь прорезала тишину утра, а потом автомат замолчал. Человек внизу дергал затвор и снова нажимал на спусковой крючок, но патронов в магазине не было. Тогда он бросил автомат и полез в карман. Борович прыгнул вниз и, бросив автомат, навалился на раненого, прижимая его к земле и перехватывая его руку. Лейтенанту удалось сжать кисть противника и, отведя ее в сторону, прижать к земле. В руке была граната. Подоспевший Янко Пеняк разжал руки пленного, взял гранату, проверил, хорошо ли разведены в стороны усики предохранительного кольца.

— Порядок, товарищ лейтенант, — заявил он, подбрасывая гранату в ладони.

Автоматчики продолжили прочесывать окрестности, а Коган, придерживая под локоть пленного, завел его в комнату к Шелестову. Невысокий невзрачный мужчина лет сорока с бледным лицом и тонкими бесцветными губами послушно уселся на табурет и обхватил ладонью раненое плечо. Глаза он отводил, не смотрел на офицеров. Только лицо его дергалось от постоянно пробегавших по нему гримас от боли. А может, и от страха. Еще бы не бояться, ведь вся группа, как он видел, была перебита подоспевшими автоматчиками. Был ранен, удалось, воспользовавшись ночью и неразберихой, уползти от поселка и спрятаться в низинке. Но ведь понимал, что не выбраться, что не уйти ему далеко с такой раной. Если бы не бой, можно было еще выдать себя за своего. Но после такого дерзкого нападения на комендатуру надеяться диверсанту было уже не на что. Потому от отчаяния и стрелять начал, да патроны кончились, а вставить другой магазин в автомат сил уже не хватило.

— Ну что, говорить будем? — спросил Коган, усаживаясь на стуле в сторонке у стены и разглядывая раненого. — Жить хочешь?

— Все одно ведь расстреляете, — пробубнил диверсант на хорошем русском и, не подняв глаз, уставился на носки своих грязных сапог.

— Чего это нам тебя расстреливать? — усмехнулся Шелестов. — Заняться нам нечем? Где ты таких сказок наслушался, что мы без суда и следствия кого-то расстреливаем. Суд решает, насколько велика твоя вина перед Родиной, он решает, какую меру наказания применить. Ты ведь русский?

— Хотите сказать, что зачтется мне, если показания буду давать?

— Ты не торгуйся, — хмуро оборвал пленного Коган. — Не обмен информацией зачтется, тут тебе не базар, на котором ты мне, а я тебе. Суд учтет твое раскаяние и степень добровольной помощи следствию. Суд должен понять и решить, что ты не враг больше, а оступившийся гражданин, что ты вину свою понимаешь и хочешь ее добровольно искупить. Вот за что тебе смягчение может быть, а не за количество выданных врагов. Если ты враг, то подлежишь уничтожению, если раскаявшийся человек и больше не враг, то наказание понесешь, но будешь жить. Понял?

— Чего же не понять? — прошептал мужчина, еле разлепив запекшиеся губы. — У меня теперь выбора нет. Кончена моя жизнь. Теперь виниться только, как матери родной. Глядишь, и вымолю прощение, выживу. Воды дайте, горло сухое, говорить не могу.

Коган с готовностью поднялся, взял со стола графин, граненый стакан и налил воды. Раненый, обливаясь, выпил ее в несколько глотков. Видно было, что у него жар, что он весь горит. Врача ему надо срочно, на операционный стол, пулю извлекать. Отдав стакан, он начал отвечать на вопросы. Назвался Захаром Пустоваловым. Рассказал, что служил в этих местах полицаем во время оккупации. В основном охранял у немцев склады, да на дорогах в проверках участвовал вместе с немецкими солдатами. На смешанные посты заступал, где нужно было знание языка. Когда немцы уходили, велели ему перебраться на дальний хутор и там прятаться и ждать приказа. Боялся очень, хотел драпануть за немцами, но понимал, что им он там не нужен. Здесь нужен. Понимал, что прятаться до бесконечности тоже не получится. И когда уже терпение лопнуло, и страх совсем довел, пришел человек, которого он знал по службе в полиции. Кузьмой звался. Пришел Кузьма в советской форме и принес комплект формы для Захара. С Кузьмой они и отправились в леса, где высадились немцы. Велено было провести их сюда, в этот городок.

— Цель задания немецкий командир с вами обсуждал?

— Гауптман какой-то был, по-русски говорил плохо, но понять можно. Приказ отдал провести группу сюда и выполнять приказы. Их десять человек спустились на парашютах.

— Другие группы сейчас в этих местах есть? — спросил Шелестов.

— Кузьма говорил, что еще есть группа. У нее своя задача, а у нас своя. Выполним и сразу уйдем в другое место. Обещали, что заплатят нам хорошо. Что уйдем на ту сторону. Через линию фронта, значит, нас перебросят.

— Еще раз спрашиваю, — повысил голос Шелестов. — Задача вашей группы, задача второй группы. Зачем напали на комендатуру, кого здесь ищут немцы?

— Ищут, — помолчав, сказал Захар. — От нас, понятное дело, скрывали, что именно. Говорили только самую малость. Но мы догадались. Кто-то у них тут есть, кто наводит, обо всем они знали, когда шли сюда. Я только не понял, они освободить кого-то хотели из гауптвахты или, наоборот, кого-то уничтожить. А вообще, слышал, как говорили о месте встречи после нападения. Там у них в группе тоже русские есть. Вот при нас и обмолвились пару раз. Я догадался, но даже с Кузьмой не стал эту тему обсуждать.

— Где это место?

— Лесничество тут есть. Там вроде зверосовхоз до войны был. Разводили пушных зверушек каких-то. Один из бывших полицаев сказал, что не вовремя они туда идут. Он жинке хотел справить воротник на пальто, но теперь уже все зверушки разбежались, а кто в клетках остался, те передохли.

— Сколько там немцев?

— Человек десять, я думаю. Сколько русских с ними, не знаю. Думаю, что немного, только вам спешить надо. Они бензин сливали в канистру. Наверное, там машина есть. Не думаю, что нашего брата повезут на машине, или там пристрелят, или с остатками группы через линию фронта поведут.

— Где у них тут связники есть, кто информацию немцам передает?

— Не знаю, но кто-то им тут помогает. Вроде о женщине какой-то речь шла.

— Плохо ты, дружок, выглядишь, — покачал Шелестов головой. — Потерпи, сейчас машина придет и отвезет тебя в госпиталь. А пока последний вопрос. Что необычного было у немцев с собой, может, какие-то вещи странные, непривычные вам?

— Это вы о чем? — посмотрел мутным взглядом на оперативников пленный.

— Ну, мало ли. Понимаешь, когда за водой идут, берут с собой ведра, когда в горы собираются, то веревки берут мотками, ботинки с железными кошками надевают. У немцев что-то было с собой?

— Может, контейнеры странные, — пожал одним плечом пленный и поморщился от боли. — Квадратные такие, деревянные, брезентом обитые. И крышки плотно притертые. У ручья они бутылки с холодной водой туда складывали.

Шелестов и Коган переглянулись. Ну, вот и ответ. Охлаждали они контейнеры эти, готовились в них перевозить препараты, которым нужен если не холод, то температура хранения ниже двадцати пяти градусов.

К вечеру вернулись Буторин с Сосновским, и Шелестов собрал всех у карты. Зверосовхоз располагался в лесу, ближе к его западной окраине. Туда вела накатанная лесная дорога, но сложно было предположить, в каком она состоянии. В этих местах прошли бои, и вполне могло быть, что по дороге не проехать. Шелестов посмотрел на наручные часы и сказал:

— До места нам ехать около часа. Тут по прямой не больше тридцати километров. На трех машина устраиваем карусель и высаживаем наблюдателей. По два человека выдержанных и толковых ребят. Смотри, Борович, проинструктируй своих бойцов, что их дело не вступать в перестрелку, а только наблюдать и запоминать. И себя не обнаруживать. О том, какие сигналы подавать, как и в какое время, поговорим попозже. А сейчас главное. Нам нашими скудными силами надо охватить со всех сторон лесной массив. К поселку зверосовхоза пойдем небольшой группой через лес. Там может случиться все, что угодно. Скорее всего, ввяжемся в стрелковый бой, и подмоги нам сейчас ждать неоткуда. В комендантской роте свои потери после нападения немцев, из другого гарнизона смогут прибыть часа через три, не раньше. За это время из нас решето сделают, но выбора у нас нет. Поэтому, лейтенант, с нами пойдут человека три из вашей роты. Те, кто отличается хладнокровием и умением хорошо стрелять. Сейчас всем подкрепиться, привести в порядок оружие, отдохнуть. В двадцать один час выдвигаемся. В комендатуре я предупрежу: если нам нужна будет срочная помощь, подадим сигнал ракетами. Все!

Когда уже темнело, машина с автоматчиками подъезжала к лесу. Из-под брезента, которым был закрыт кузов «студебекера», в нужном месте выпрыгивали по двое бойцы и поспешно прятались за крайними деревьями, выбирая себе место для наблюдения за опушкой и окрестностями. Таких точек для наблюдения оперативники выбрали семь. Шестерых бойцов во главе с опытным сержантом Шелестов оставил на опушке в том месте, где начиналась лесная дорога, ведущая к бывшему зверосовхозу. В случае боя эта группа должна была сделать все, чтобы не выпустить немцев из леса. Сами же оперативники с прикомандированным к ним вирусологом и лейтенантом с двумя бойцами двинулись через лес параллельно дороге к тому месту, где когда-то стояли дома работников хозяйства, сараи для пушных зверей. Что там осталось сейчас, неизвестно.

Шелестов остановил группу и отправил Боровича со своими бойцами к дороге, проверить, в каком она сейчас состоянии.

Лейтенант вернулся через час. Присев под деревом рядом с оперативниками, он шепотом стал рассказывать:

— Дороги там почти нет. Много поваленных, раздавленных гусеницами танков и вывороченных взрывами деревьев. Такое ощущение, что через лес пыталась прорваться какая-то механизированная часть. То ли из окружения вырывалась, то ли в тыл врагу заходила. Если у кого-то и было желание проехать на машине до зверосовхоза, то сделать это невозможно. Мы прошли в обе стороны на несколько сот метров. И везде такая вот петрушка.

— Значит, машины в лесу нет, — подвел итог Буторин. — Она или замаскирована где-то на опушке, либо ее вообще нет. И немцы пришли туда пешком. Пешком и уйдут.

— Мне интуиция подсказывает, что соваться туда ночью нам не стоит, — проговорил Коган. — Все-таки сил у нас не так уж и мало. Увидим при солнечном свете, что там и сколько. В крайнем случае с опушки вызовем свою засаду и атакуем. Лес густой, просто так по нему не побегаешь.

— Согласен, — кивнул Шелестов. — Всем до рассвета отдыхать. Трое в боевое охранение, смена через два часа.

Хотя почти все сидели, прислонившись к стволам деревьев, подложив под себя мох, никто не уснул. Ночной лес загадочно молчал. Не было в этом молчании зловещего смысла, была усталая многозначительная тишина. Наверное, у каждого солдата, каждого оперативника было схожее в это время чувство. Война стремительно неслась к западным границам Советского Союза. Фашисты теряли инициативу, они были уже не в состоянии провести хоть одну наступательную операцию. Только отступали, огрызаясь, контратакуя, но все же отступали. Один за другим освобождались советские города, в разрушенные населенные пункты возвращалась мирная жизнь. Вот-вот будет налаживаться на освобожденных территориях страны нормальная жизнь. Правда, нормальная по военным меркам. Весь тыл работал на нужды фронта, работал из последних сил, но все равно на душе становилось светлее и теплее. Красная армия уже выбивала врага за границу, выходила освобождать братские народы Европы из-под гнета гитлеризма.

И вот небо стало светлеть. Черная непроглядная ночь становилась серой, стали видны кроны деревьев на фоне неба. Где-то среди ветвей сорвалась и с криком пролетела птица. Вот-вот проснется лес, начнет жить, наполняться звуками послевоенной жизни. И природа восстанавливалась. Пусть крупные животные ушли от войны на восток, не было даже волков. Но вездесущие птицы первыми стали возвращаться в мирные леса. Теперь в лесу становилось с каждой минутой все светлее. Оперативники, не поднимаясь в полный рост, готовились к возможному бою. Через полчаса, когда стало совсем светло, когда только туман в овражках еще напоминал о прошедшей ночи, Шелестов приказал двигаться вперед.

Группа шла двумя колоннами. Одну вел сам Максим Андреевич, вторую — Буторин. Обе колонны двигались на расстоянии сорока метров друг от друга. Несколько раз с треском ломалась сухая ветка под ногой кого-то из солдат, и тогда все замирали, прислушиваясь. Через час группа вышла к остаткам строений на поляне. Заросшая травой и кустарником дорога уходила на запад к опушке. Здесь, в глубине леса, почти не было следов прошедших боев. Только несколько сгоревших домов или сараев. Не было даже воронок от снарядов или бомб. Ни звука, ни запаха горевшего недавно и залитого водой костра.

Шелестов задумался. Кажется, они опоздали. Он смотрел на след от колес автомобиля на свободном от травы участке местности. Были они здесь, а может, и сейчас есть. Но не могут простые врачи вести себя так тактически грамотно. Значит, или их нет здесь, или с ними опытные военные, которые охраняют и пытаются вывести ученых к своим из нашего тыла. Нет, не может такого быть. Не станут они сидеть и ждать. Поняли, наверняка поняли, что их помощников в городе мы вычислили, узнали, что стали пропадать связники. И ушли в другое место. Шелестов поднялся в полный рост и махнул рукой:

— Осмотрите здесь все, только осторожнее.

Вся группа с автоматчиками стали обследовать заброшенный разрушенный поселок зверосовхоза. Сразу же нашлись признаки, что еще вчера здесь были люди, они здесь жили, питались, справляли нужду. Многое можно скрыть, но любой опытный следопыт, любой разведчик скажет вам, что почти невозможно скрыть продукты жизнедеятельности человека. Особенно свежие. Человек обязательно «ходит по нужде», а когда в одном месте собирается десяток и больше людей, то скрыть следы «туалета» практически невозможно. Можно закопать, но тогда виден будет свежевскопанный участок почвы. Можно заложить его дерном, но этот дерн нужно откуда-то снять, а значит, снова оставить след.

— Не двигаться! — раздался вдруг крик Боровича.

— Здесь тоже, товарищ лейтенант! — справа крикнул Янко Пеняк и поднял руку с автоматом. — Пашка, не шевелись!.. Не зацепил?.. Медленно отходи назад.

Шелестов побежал к сараю, откуда слышались голоса. Навстречу вышел Борович, который положил на траву автомат и стал снимать портупею. Рядом так же деловито снимал с себя все лишнее автоматчик Пеняк. Буторин отводил всех назад от опасного места. Бойцы чудом заметили установленные гранаты с разведенными усиками кольца предохранительной чеки. Натянутая бечевка, если ее задеть ногой, выдернула бы чеку, и произошел бы взрыв. Солдат спасло именно то, что немцы использовали для минирования именно бечевку. Она все-таки заметнее, чем тонкая стальная проволока. Теперь это все нужно разминировать. Нельзя эту опасность оставлять в тылу, где в лес могут прийти гражданские люди, куда за грибами и ягодами могут прибежать дети.

— Ребята, идите сюда, — позвал Шелестов, доставая из планшета карту. — Прошло не больше суток, как они отсюда ушли. Давайте соображать, как далеко немцы могли уйти. Учитывая, что машин в достатке у них нет. Только та или те, на которых они покинули свой поселок возле концлагеря. Сведений о новых похищенных или пропавших в тылу машин командованию не поступало.

— Ну что же. — Буторин сдвинул на затылок фуражку и посмотрел на карту. — Если пользоваться моим методом, то радиус окружности, в пределах которой может быть конечный пункт их сегодняшнего маршрута, километров тридцать, максимум пятьдесят. Просто в лесу они сидеть не станут. Им нужно место, где они укроются и где не будут попадаться никому на глаза. Есть у нас такие места? Давайте соображать!

Глава 6

Главный инженер Берешинской ТЭЦ Сергей Михайлович Дубинин шел, чуть припадая после ранения на левую ногу, и как будто впервые видел все, что оставила после себя война. Вернувшись с фронта и увидев разоренный городок Береши, узнав о гибели близких людей, он впал в уныние. Горе прошло по всей земле, унесло миллионы жизней, но теперь, когда ему поручили восстанавливать ТЭЦ в их районе, вернуться к обязанностям главного инженера, Дубинин смотрел на разрушенные дома, дороги, мосты иначе. Теперь это все надо восстанавливать, ведь без этого люди, и так хлебнувшие лиха, не смогут жить. Тепло, электроэнергия необходимы для жизни, для восстановления заводов, колхозов.

Шедший рядом второй секретарь райкома партии, грузный мрачный мужчина, рубил воздух левой рукой, на которой не хватало трех пальцев. И резкими фразами говорил о том, что нужно строить, любой ценой и напрягаясь сверх силы, не щадя себя, как на фронте. Приказ нужно выполнить любой ценой. И Дубинин, как коммунист, это должен понимать. И, как фронтовик, должен принять и выполнить.

Он шел, говорил и рубил рукой воздух. А справа от них тянулось разбитое, разрушенное железнодорожное полотно. И его надо восстановить, чтобы вагоны с углем подходили к ТЭЦ. А еще нужно оборудование, а еще линии электропередачи, а еще подача воды в котельную. Люди нужны, много людей. Да здесь не один трест специализированный нужно привлекать, чтобы все восстановить до зимы.

— Ты в панику не впадай, фронтовик! — усталым голосом сказал второй секретарь райкома. — Поможем. Мы этим вопросом не первый месяц озадачены, а ты всего один день. Тут еще фашист был, а мы уже планы строили, как будем все восстанавливать, когда выгоним эту нечисть с нашей земли. Ты пойми, ведь люди ждут, ведь намаялись они за эти годы. И власть должна показать, что может и сделает все ради людей.

— Ну, так посвятите меня в свои планы, — резко ответил Дубинин, злясь, что ему все равно придется впрягаться во все это и делать. Неизвестно как, но делать.

— Наши специалисты смотрели, Сергей Михайлович. Там у тебя одну турбину перебрать можно. Запчасти посмотрим, поищем. Одну турбину заменим. Есть старенькая, но рабочая. Само собой, трубы для водопровода, электропровод. Это найдем. Есть у нас первоочередные объекты, а есть и те, что подождать могут. Поскребем в районе по сусекам. Инструмент подкинем, питание наладим. А ты, главное, наладь тут работу, с полной отдачей наладь. Ты вот говоришь людей нет, а ты по городу клич брось, по деревням окрестным. Да, в основном бабы остались, но и им есть надо, им детей кормить надо. А тут работа, питание. Поговори.

— Можно устроить что-то вроде детского сада, — предложил Дубинин. — Дома детвору не с кем оставить, так пусть с ними приходят на работу. Пару тех, что посмышленее, оставим с детьми сидеть, а остальных на грунтовые работы. Но мне специалисты нужны.

— Это подкинем! С фронта народ возвращается, военные обещали помочь с разминированием, с техникой, ты главное наметь, главное решай.

— А что сейчас главное, — покачал Дубинин головой. — Первым делом придется восстановить железнодорожную ветку. Без нее никак. Ни кирпич подвезти, ни стройматериалы. Опять же турбину, крупнотоннажный груз, габаритный. Ну и запасы угля формировать надо до зимы. Я же понимаю, что сразу нужное количество мне никто не привезет и не даст. На тебе на целый год! Собирать будут, в месяц по чайной ложке привозить. Иначе не получится.

— Вот видишь, ты все понимаешь. Мы в тебя верим, Сергей Михайлович, ты организатор сильный, инженер толковый! На станции посмотри, там, может быть, инструмент есть для укладки рельсов, шпал. За Семеновкой вон завод разрушенный. Там посмотри, может, что-то нужное найдется. Там до войны все же энергоемкое производство было.

…Через неделю работа кипела. Нашелся старый сварщик, который умел обращаться с газовой горелкой. Несколько женщин пришли из деревень и обещали привести помощь с других разрушенных и голодных деревушек. Несколько десятков лопат, ломы, старые тачки нашлись на железнодорожной станции. Одна беда — от инструмента остался только металл. Все деревянные черенки сгорели или сгнили. Но и тут выручили местные жители. Нашелся старичок плотник. Ходить ему было трудновато, но когда ему принесли материал, нарубленных прямых веток, он, сидя за самодельным верстаком, довольно споро стал изготавливать черенки для лопат, насаживать их, вытесывал топорища для топоров.

Не подвели и военные. На строительство привезли полевую кухню, запас продуктов. Нашлась и повариха, а вездесущие пацанята снабжали полевую кухню дровами, которые сами искали, пилили и кололи. Хоть и медленно, но дело сдвинулось с мертвой точки. Женская бригада понемногу стала восстанавливать железнодорожное полотно. Да лопатами, тачками, ручными трамбовками, которые изготавливались здесь же. Изуродованные скрученные рельсы резали на части и сбрасывали с насыпи, туда же летели расщепленные шпалы. Еще немного, и со станции привезут новые шпалы и рельсы, снятые с запасных путей.

— Сергей Михайлович! — подошла немолодая женщина в распахнутой фуфайке и сбившемся на шею платке. — Там вон мужчины какие-то. Вас спрашивают.

— Меня? — непонимающе глянул на работницу Дубинин, потом на двух мужчин, стоявших у насыпи.

— Ну, они старшего ищут. Спросили, кто тут старший, я и сказала, что вы.

Увидев, что Дубинин идет к ним, мужчины тоже двинулись навстречу. Странные это были люди. Один в растоптанных кирзачах, солдатских галифе с заплатой на колене и солдатском ватнике поверх серой нательной рубахи. Второй высокий, в длинном грязном пальто, солдатских ботинках и полосатых брюках, которые ему были коротки. Главный инженер вдруг поймал себя на мысли, что как раз вот таких людей он и принимает сейчас за своих. Ни тех, у кого отглажены брюки со стрелочкой, ни в хромовых сапогах с гармошкой, ни в новенькой фетровой шляпе, надетой чуть набок. Это все странно было бы. А вот такой вид, одежда с чужого плеча, все говорит, что люди натерпелись, на своих плечах вынесли тяжкие годины.

— Слушаю вас, товарищи. — Дубинин внимательно посмотрел на мужчин.

— Нам сказали, что вы здесь старший. На этом строительстве.

— Ну, это не столько строительство, — поморщился Дубинин, но потом спохватился: — Но это не важно. Да, я главный инженер Берешинской ТЭЦ, я руковожу тут работами по восстановлению. А вы кто такие?

— Да мы что, — пожал плечами мужчина в сапогах. — Мы то хоть здоровые, а вот те, кто с нами… Из дома инвалидов мы. Из-под Харькова. Эвакуацию объявили, да не поспели мы. Так вот и мыкались все это время, а сейчас назад хотели вернуться. Мало нас осталось. Все ущербные у нас люди. Специализированный дом, значит. Глухонемые все с детства, а из-за этого и с головой у них не все, как у нормальных. Врачи говорили, что развивались неправильно, потому в развитии и отстали. Взрослые, а так, что тебе дети малые. Из персонала нас осталось мало. Я вот Иванников, завхоз, значит. Митрофанов вот сторож. А еще с нами из работников электрик, Ищенко, стало быть.

— Понятно, — кивнул Дубинин. — Всем досталось от этой войны, никого она не пощадила, даже скорбных и тех коснулась. Ну, а от меня-то вы чего хотите, товарищи? У меня даже помещения для вас нет, чтобы обеспечить палатами, постелью. И врачей у меня нет. Стройка у меня, понимаете!

— Так нам много и не надо, — оживился Иванников. — Я ж к тому и клоню, что они работать могут. И мы можем с ними. Они телом-то взрослые. Они и до войны по хозяйству все выполняли: что на территории, что в здании. Только молчат все, а так могут. Мы бы помочь вам хотели, и землю копать, и носить чего-нибудь. Нам бы за харчи поработать. Еды нет, документы сгорели, куда нам сунуться? Мы-то не пропадем, мы мужики здоровые, а им каково. Без нас помрут ведь с голоду. Возьмите, не пожалеете.

Дубинин опешил от такой информации, но завхоз говорил очень уж убежденно, и второй мужчина тоже все кивал и улыбался. Документов нет, так это ж можно потом заняться восстановлением документов. Вон, через райисполком пошлем запрос в Харьков, пусть там все восстановят. Но эти мысли перебила другая мысль, важнейшая на этот день, на этот час. Пусть и чуть тронутые умом, пусть не совсем, но ведь физически крепкие, ведь завхоз сам говорит, что они в своем доме инвалидов работали по хозяйству. А тут… и насыпь заканчивать надо, и в здании ТЭЦ потом столько работы. Да хоть на тачках песок возить, воду подносить. Время такое, что любую пользу надо извлекать, за соломинку хвататься порой.

— Много вас? — решился, наконец, главный инженер.

— Нас-то трое, ну тех, кто за ними смотрит, ухаживает. А самих инвалидов глухонемых восемь человек осталось. Пять мужчин и три женщины. Но физически они крепкие, вы убедитесь. Возраст разный: от тридцати до пятидесяти примерно.

— Где ж мне вас разместить? — покачал Дубинин головой, удивляясь самому себе, что уже мысленно согласился с доводами этих мужчин. В его положении и это был выход, и эта посильная помощь была важна.