Благословенны ночи Нергала

Лорена понимала, что ей лучше не высовываться. Дикари были в шоке, в горе, вряд ли даже в их примитивном мире такое случалось часто. Многие уже рыдали, заламывая руки, обнимали друг друга. Хотели подойти к телам, но жрецы пока не позволяли. Лорену здесь и так не любили, они могли выместить на ней гнев, куда разумней было бы укрыться.

А она не могла. Даже беглого взгляда из окна хватило, чтобы у нее появились определенные догадки – пугающие, чудовищные. Она не сумела просто отмахнуться от них, ей нужно было знать наверняка.

Слуги теперь шарахались от нее даже с большим испугом, чем раньше. Это освобождало ей путь – но это же укрепляло ее догадки о том, что случилось. Ну не может быть, произошла ошибка, так нельзя…

Когда она выбралась из дома Глашатая Теней, дрожащая, вмиг ослабшая, на другой части площади уже появилась колдунья. Лорену она то ли не видела, то ли не хотела обращать внимание. Правительница говорила со своим народом.

– Вы видите? Видите то, о чем я столько раз предупреждала вас? Вот истинное лицо горных воров! Вот что они называют войной – бойню молодых. Они прилетают на наши земли, выжигают наши поля, похищают нашу еду. Но и этого им показалось мало! Они убили наших молодых.

Лорене хотелось спорить с ней, крикнуть, что Обретенные горы тут ни при чем. Громко крикнуть, так, чтобы все в поселении услышали.

А она не могла. Она подозревала, что это будет ложью.

– На сей раз они прилетели очень далеко, – продолжила колдунья. – Туда, где наши молодые собирали урожай с полей, чтобы в часы проклятого тумана накормить всех нас. Воры прежде не добирались в такие дали, и рядом не было ни одного Глашатая, готового дать отпор. Но мы вырастили достойных детей! Даже в момент подлого нападения они не сдались, нет. Они всеми силами пытались сохранить урожай, увезти к нам, задержать горных воров, да будут их души навеки прокляты! Они не смогли – но они пали героями, и теперь их ждет вечная милость Брерис.

Вот теперь Лорена понимала… даже если не хотела понимать.

В колонии наметился дефицит продовольствия, это не стало новостью. Уже та миссия, во время которой попалась Лорена, была отчаянным шагом. Они с Алессио прикрывали сборщиков, которые пытались унести плоды из джунглей – плоды, которые дикари по праву считали своими. Такое случалось нередко, и вмешался Глашатай Теней. Из-за него колонисты остались ни с чем.

А этот вариант недопустим – люди не должны голодать. Получается, Генерал назначил новую миссию… К дальним полям, туда, где не ждут, чтобы наверняка.

На такое расстояние очень редко отправляли офицеров, чаще всего – дронов. В колонии знали, что на полях дикарей всегда кто-нибудь работает, и готовились к сопротивлению. Люди еще могли дать слабину, роботы – нет. Они выполнили порученную им миссию: добыли продовольствие, ликвидировали всех, кто пытался им помешать.

Даже если это были всего лишь дети с примитивными инструментами. Роботам все равно. Если на них кто-то кидается, они стреляют, бьют и жгут. У этих малолеток не было ни шанса, и теперь они лежали здесь, искалеченные, изогнутые последней агонией. Они не выглядели как те, кто рад нырнуть в объятия обожаемой богини. Скорее, они смотрелись людьми, которым очень не хотелось умирать …

Первые слезы пеленой застелили глаза, сделали мир горячим и мутным. Колдунья еще вещала что-то, объединяя толпу, но Лорена уже не слушала. Она искала оправдания. В Обретенных горах ведь не знали, что на полях работают дети… Что это за чудовищный обычай? Только дикари пойдут на такое. Цивилизованные люди предполагали, что роботов встретят взрослые, способные принять самостоятельное решение.

Самостоятельное решение умереть… Но их не жалко, они фанатики, всегда так было. И зачем же жалеть детей? Из них выросли бы точно такие же фанатики. Раньше убить их – меньше проблем.

Но эти мысли не помогали, они делали только хуже. Будто осколками стекла изнутри резали, снова и снова напоминая Лорене, что она тоже виновата. Тонкие обожженные ручки. Ее доспех вполне мог сделать такое. На лицах, совсем детских, засохли пятна крови. Глаза остались распахнутыми, помутнели. Так нельзя… Так было нужно…

Внутри бушевал ураган, с которым Лорена никак не могла справиться. Вроде как и нелепо было ожидать чего-то иного от вечной войны. Разве дети Обретенных гор не погибали? Тоже ведь бывало! Но по одному, случайно, и никогда – вот так.

Она не могла доказать себе, что дети дикарей – это и не дети по-настоящему. Она жила рядом с ними и наблюдала за ними достаточно долго, чтобы понять: разницы нет. Вряд ли сегодня в полях они умерли за Брерис. Они умерли, потому что на них напали, они не успели убежать – или хотели сохранить урожай для своих близких.

Слезы текли по щекам. Офицер не должен плакать, но напоминание об этом не работало сейчас. Лорена не жалела бы солдат, точно так же лежащих на земле. Она сама была солдатом – и она готова была принять смерть. Но изуродованные дети въедались ей в память, как отравляющий сок патисуми, и Лорена чувствовала: они уже никогда ее не отпустят.

Она знала, что многие дикари сейчас смотрят на нее, осуждают. Ей было плевать. Никто из них не сказал бы ей ничего такого, что она уже не думала о себе сама. Лорене даже хотелось, чтобы они напали на нее, закидали камнями, может, даже убили. Чтобы ей пришлось ответить за преступление, которого она не совершала, и через это избавиться от вины, которая все равно была на ней.

Однако сегодня дикари проявили неожиданный, не нужный ей ум. Они словно знали, что удары станут для Лорены облегчением куда более страшной боли. Они ее не трогали. Но их немые взгляды и их отчаянные слезы были куда хуже камней.

Она вернулась к дому, шатаясь, как пьяная. Мир оставался где-то за пеленой слез, и Лорена тоже пряталась за ними. Слезы превращали людей в бесформенные разноцветные пятна.

Слуг в доме почему-то не было. Лорена не знала, куда они делись, да и не хотела знать. У нее осталось лишь одно желание: добраться до выделенной ей комнаты, спрятаться под одеяло, зажмуриться. Ждать, пока сон подарит ей хоть какой-то покой, и надеяться, что образы кровавых детей не вернутся через этот сон.

Но до спальни она так и не дошла. Перед ней будто само собой возникло темное пятно, а в следующую секунду Лорена почувствовала, как ее одним сильным ударом по лицу отбрасывают к стене.

Она не удержалась на ногах, повалилась на пол. Голова гудела, рассеченная губа пульсировала болью. Слезы слетели с ресниц, к миру вернулась четкость. Вот тогда Лорена и увидела, что к ней неспешно подходит Глашатай Теней.

Она не двинулась, не пыталась сопротивляться. Не находила за собой такого права – да и не могла, слишком сильным был удар. А Глашатай не стал ждать, пока она придет в себя, он поднял ее, перехватил за шею, так, что ноги девушки оторвались от пола.

Он снова был без маски, но от этого стало только хуже. Даже искусственный оскал звериного лика не напугал бы Лорену так, как его лицо. На этот раз он не был каменным изваянием, холодным и бесстрастным. Но и буйному гневу он не поддавался: не раскраснелся, не орал, брызжа слюной, не выпучивал глаза. Его ярость была ледяной, как снега на вершинах Обретенных гор. Лорена еще никогда не видела подобного, ни у кого. Эта ярость будто скользила под кожей, изменяя черты совсем чуть-чуть, выдавая себя напряжением, дрожью, звериным движением ноздрей, вбирающих воздух, побелевшими губами.

Глашатай Теней был воплощенным гневом – но гневом справедливым, и Лорена впервые в жизни понимала своего врага.

– Вы это сделали, – произнес он. Она впервые слышала его голос, негромкий, спокойный, но пробирающий до костей. – Такие, как ты, а значит, и ты тоже. Они смогли уйти – а ты радуешься их победе?

Он душил ее. Глашатай был достаточно силен, чтобы одним движением свернуть ей шею, однако он явно не желал делать казнь быстрой. Он отнимал у нее воздух постепенно, и ее тело невольно дергалось, пытаясь обрести свободу. Говорить было трудно, легкие горели огнем, и все же Лорена пересилила себя, заставила ответить.

– Я не радуюсь… И я бы не хотела, чтобы умерли дети!

– Ложь. – Он тряхнул ее так, что у Лорены потемнело в глазах, но даже теперь не повысил голос.

– Это… правда… Я не воюю с детьми… Я бы никогда… Ты думаешь, я боюсь смерти? Нет, я бы умерла там… перед вашей дикаркой… за честь офицера! И я ненавижу тебя… Я хочу, чтобы ты корчился в муках и захлебнулся собственной кровью… Хочешь убить меня – убей за это! Но не за детей… Их бы я не тронула… никогда… На их месте должен был быть ты…

Вот и все, что она могла сказать – вся правда, что у нее осталась. Лорена и сама не понимала, как ей, хрипящей, задыхающейся, удалось произнести столько слов. Но она должна была сказать, перед ним она унижаться не собиралась, да и смерти давно уже не боялась.

Глашатай не спешил отвечать. Он молчал, разглядывая ее – кажется, целую вечность. Должно быть, наслаждался зрелищем, ведь Лорена наверняка выглядела ужасно: красная, задыхающаяся, заплаканная. В глазах темнело, жизнь ее стремительно покидала. Глашатаю даже не нужно было ничего больше делать, просто подождать…

А он принял другое решение. Он отпустил Лорену, презрительно швырнул на пол, будто она была жалким насекомым. Она свернулась там, у стены, пытаясь отдышаться, погасить пожар в легких блаженной прохладой чистого воздуха.

Он ничего больше не делал, не говорил, Глашатай просто ушел, оставив ее беспомощно плакать на полу. Впрочем, надолго одна она не осталась. Сквозь слезы Лорена заметила движение, а присмотревшись, обнаружила, что к ней осторожно приближается Нинки – детеныш сейкау, которому позволили дожидаться смерти в этом доме.

Его, должно быть, привлекла кровь, все еще сочившаяся из разбитой губы. Лорена не шарахнулась, даже когда детеныш подобрался к самому ее лицу. Ей было все равно, укусит он ее или нет, ее сейчас ничто не волновало.

Однако Нинки на нее не напал. Сейкау протянул к ней переднюю лапу, похожую на миниатюрную человеческую ручку, и осторожно снял с ее щеки крупную каплю слезы. А потом он так и замер на полу рядом с Лореной, разглядывая странный жидкий кристалл и будто силясь понять, для чего он вообще нужен…

В доме с грохотом блокировали окна и двери. Снаружи наступал рассвет.

* * *

Римильда знала, что ее спутники надеются найти на поляне что-то такое, что упустили колонисты. Она даже допускала, что шансы на успех высоки. Во-первых, в их распоряжении были технологии получше – включая киборга. Во-вторых, вряд ли колонисты по-настоящему искали. Нет, они проскользнули на эту поляну испуганными зверьками, забрали единственное сохранившееся тело и поспешили обратно под защиту своих гор. Они не заметили бы ключевые улики, даже если бы улики эти дали им пинка под зад.

Поэтому повторный осмотр не повредил бы. Правда, против них играло время и особенности атмосферы Нергала, но попытаться в любом случае стоило. Римильда уже видела, что Стерлинг бродит по кустам, наверняка задействуя все сканеры, которые в него успели встроить. Киган же отошел в сторону и оставался неподвижным, будто заснувшим стоя. Однако Римильда не сомневалась, что он пропускает через пространство малые разряды электричества, пытаясь обнаружить что-нибудь важное – например, оборудование, с помощью которого подали сигнал бедствия с запертой «Стрелы».

У каждого были свои методы, у хилера – тоже. Римильда настраивалась на эту планету, но не так, как делала бы это телепатка. Хилер не улавливала разум, зато чувствовала жизнь как таковую. И чем внимательней она сосредотачивалась, тем больше могла обнаружить.

Так ей и удалось засечь большое скопление насекомых, расположенное в десятке метров от площадки. Римильда прекрасно понимала, что это значит. Она получила достаточную причину, чтобы лезть в эти заросли – которые она в иное время с удовольствием обошла бы стороной.

– За мной, – коротко скомандовала хилер.

– Чего? – удивился Стерлинг. – С чего бы это вдруг? Я протестую и требую обоснования!

– Я, вообще-то, не против уверенных женщин, – усмехнулся Киган. – Но в других обстоятельствах, на миссиях я предпочитаю объяснения словами.

– Жуки, – безразлично бросила Римильда, стараясь найти путь между покрытыми шипами лианами.

Рядом с хилером полыхнула желтая молния, раздробившая лианы в щепки. Проход получился достаточно широким, чтобы двигаться без труда. Римильде только и оставалось, что отряхнуться от коры и порванных листьев.

– Начало хорошее, – оценил Киган, теперь стоявший рядом с ней. – Продолжим: что – жуки? Я могу сколько угодно разговаривать с тобой, как с малолетним дегенератом, или ты все-таки объяснишь нормально.

– Тебе не говорили, что ты бесишь?

– Я считаю свой день напрасным, если мне не скажут это хотя бы раз. Так что с жуками?

– Впереди большое скопление жуков на одной точке, – пояснила Римильда. – Такое бывает, если там есть, что сожрать. Это может быть плод, мертвое животное… или не животное. Нас интересует только последний вариант.

– Но это же совсем близко к площадке… Думаешь, колонисты там не искали?

– Уверена, что не искали. Они бы сделали это, если бы точно знали, что прибудут новые переговорщики, они тут не прочь выслужиться. Но тогда им все казалось проваленным, и они бежали от места массового убийства. Кстати, обрати внимание: тех растений, которые я обнаружила в ранах капитана, поблизости все-таки нет.

– Ну, сейчас узнаем, что есть поблизости вместо этого.

– Может, это животное? – жалобно предположил Стерлинг. – Есть же вероятность, что животное!

Но это было не животное. Достаточно было заглянуть под широкие, светящиеся белым листья, чтобы все понять. Там, среди бугрящихся корней, лежал облепленный насекомыми труп того, кто никак не ожидал встретить свою смерть на Нергале.

Судя по всему, раньше колонистов до мертвого тела добрался какой-то зверь. Он оттащил крупную добычу в сторону, тянул за собой, пока труп не попался в ловушку корней. Тогда хищник забрал свое лишь частично: от мертвеца сохранилась голова, торс, одна рука, чуть дальше за корни зацепилась оторванная нога. От внешних тканей мало что осталось, Киган со Стерлингом и вовсе не смогли долго смотреть на несчастного. Они, опытные и многое повидавшие солдаты специального корпуса, сразу же отвернулись.

А Римильда могла. Она вообще много что могла.

– От формы почти ничего не осталось, – тихо заметил Киган, все еще глядя в сторону. – Есть идеи, как угадать, кто это?

– Я и так знаю, кто это, – отозвалась Римильда. – А твое незнание могу списать только на шок. Я не обвиняю, кстати. Не очевидно, но мне тоже жаль бедолагу.

– Ты… знаешь?

– Простейшая логика: скелет явно мужской, в команде было двое мужчин, одного уже нашли. Следовательно, это может быть только телекинетик. Маркус Лин.

– Друг Рале…

– Он самый.

И в этот момент Римильда была непередаваемо рада тому, что Рале не пошел с ними – как, пожалуй, и все остальные. Верное решение со стороны капитана. Да, инструкции предписывали им во время миссии сосредотачиваться только на работе. Скорбь не была под запретом, но ее надлежало отложить до перерыва – грустите в свое личное время!

Вот только долго ли получится оставаться человеком, если следовать таким инструкциям?

– Его необходимо изучить, – указала Римильда.

– Какой смысл? – невесело усмехнулся Киган. – После всего, что с телом сделали после смерти…

– Ты говоришь с номером 2 иерархии хилеров. Я увижу столько, сколько ты и представить не можешь. Вы двое продолжайте пока осмотр поляны, может, еще что обнаружим…

– Зачем это? – удивился Стерлинг. – А как же тело?

– Слушайте, ну давайте отложим игру в блаженных идиотиков. Я понимаю, почему вам тяжело смотреть на это тело. Вам не нужно его касаться, я все сделаю сама. Мне это не сложно, хилеры мыслят по-другому.

– Похвально, но одна ты все равно ничего делать не будешь, – указал Киган.

– Почему?

– Потому что ты все еще часть команды.

Сначала Римильда сочла, что это какая-то блажь, чистое упрямство: электрокинетика задело упоминание ее высокого номера, вот и хочет отличиться. Но наблюдая за тем, как он и киборг возятся с телом, хилер понимала, что она тут вообще ни при чем. Было нечто такое, что заставляло их преодолеть страх и брезгливость. То, что делало именно это тело, тело солдата, чем-то большим, чем простой труп.

Киган действовал спокойней, он уже взял себя в руки. Стерлинга заметно трясло, однако отступать киборг не собирался, и это впечатляло. Вместе они очистили тело от корней и насекомых, положили на импровизированные носилки, сделанные из белого листа, который, даже сорванный, продолжал сиять. Они понесли мертвого телекинетика к «Стреле», а Римильда просто шла следом.

Так Маркус Лин снова оказался на корабле, который привез его на Нергал. От тела осталось так мало, что для него хватило места на панели управления, застеленной листом. Киган настроил освещение, переместив несколько ламп, и отошел, остальное полагалось делать хилеру. Стерлинг даже не смотрел в ту сторону, он устроился на металлической лавке, обхватив себя руками, и казался нахохлившейся птицей, облитой из лужи. Киган остался в шаге от Римильды и продолжил наблюдать.

Хилер чувствовала, как ускорился его пульс, как напряжены мышцы, как легкие стараются брать поменьше воздуха рядом с мертвецом – а вынуждены брать больше. Наблюдение стало для Кигана усилием, а он все равно не уходил. Римильда догадывалась: бесполезно объяснять ему, что это не нужно на самом деле и никакой пользы не принесет. Хилер вынуждена была признать, что понимает сейчас не все.

Поэтому она сосредоточилась на том, что было ей ясно. Римильда надрезала собственный палец, позволила дюжине капель крови пролиться на мертвеца, исцелила ранку. Ей сейчас требовался максимум сведений о гибели этого человека, и без оборудования иного способа получить их просто не было.

Пока кровь приживалась, распространяясь по тканям, Римильда достала стандартный набор инструментов хилера – в основном скальпели, лазеры, пинцеты. То, что позволяло не лезть в рану голыми руками. Сканерами она не пользовалась и даже эти инструменты доставала редко, но сейчас они могли облегчить ей задачу.

– Похоже, падальщики набросились на него с наступлением ночи, – указала Римильда. – Днем они его не трогали.

– Возможно, их отпугивал ядовитый туман, – предположил Киган. – Хоть какой-то толк от этой хрени…

– Очень может быть.

Все, что повредили животные и насекомые после смерти, Римильда сразу убрала в сторону. Ее интересовали травмы, которые телекинетик получил перед смертью. Рале упоминал, что этот человек был хорошим воином, отчаянным, из тех, которые не сдаются… да он и не сдался.

Сначала Римильде показалось, что телекинетик погиб так же, как капитан: был забит до смерти. Однако более внимательный анализ быстро заставил хилера сомневаться в этом. Да, Маркус дрался, но его противник оказался не таким искусным, как у капитана. Кости не сломаны, а в трещинах, органы не разорваны, а ушиблены – или вовсе остались невредимыми до смерти. Ни одна из травм, следы которых видела перед собой Римильда, не могла привести к смерти – даже с учетом того, что способность к самоисцелению у телекинетиков значительно ниже, чем у капитанов или хилеров.

– Ты хмуришься, – заметил Киган. – Почему ты хмуришься?

Римильда не ожидала от него такой наблюдательности – она ведь совсем чуть-чуть нахмурила брови, а не показательно удивлялась над мертвецом. Но электрокинетик не упустил даже такую мелочь.

– Ты что, смотришь на меня?

– Ну не на него же, – Киган кивнул на мертвеца. – Там я ничего не пойму, мне проще за твоей реакцией следить. Ты что-то обнаружила?

– Скорее, не обнаружила. Не вижу пока причину смерти. В драке он не то что не умер, сознание не потерял. Все указывает на то, что он еще мог оставаться на ногах. Так почему он мертв?

– Может, травма осталась в тех частях тела, которые исчезли? – подал голос из угла Стерлинг.

– Нет, пропали руки, нога, часть мягких тканей… Короче, ничего с жизненно важными органами.

– Яд? – предположил Киган.

– Яда нет. На это я проверила сразу.

– Может, это какой-нибудь местный яд, неизвестный тебе?

– А какая разница? – удивилась Римильда. – Мне вообще не принципиальна вся трудовая биография яда. Мне важно, какой эффект он оказывает на организм. В этом плане все яды действуют по одним принципам, но в случае Маркуса Лина нет никаких повреждений органов и крови, указывающих на действие отравляющего вещества.

Оставалось осмотреть только голову, хотя особых надежд на финальный этап Римильда не возлагала. Она уже видела, что целостность черепа не нарушена – ни одной трещины. Маркус не получал ранений в голову, шея тоже осталась неповрежденной, из-за чего тут умирать? Но вскрытие нужно было довести до конца.