Политические режимы и трансформации: Россия в сравнительной перспективе

Наблюдаемая логика развития российской избирательной системы в условиях авторитарной консолидации свидетельствует о том, что на начальных этапах этого процесса необходимость решения вторичных задач может подталкивать исполнительную власть к субоптимальным, с точки зрения их долгосрочных интересов, решениям. Однако по мере консолидации режима на первый план выходят фундаментальные интересы его выживания, что требует высокого уровня изоляции электоральных результатов от политического контекста. Смешанная несвязанная система полностью подтвердила свое соответствие этим интересам по итогам думских выборов 2021 года, позволив «Единой России» сохранить за собой конституционное сверхбольшинство вопреки тому факту, что даже официальный подсчет дал ее списку менее 50 % голосов.

2.3.4 Электоральная практика: от манипуляций к административной мобилизации и подавлению

Термин «электоральная практика» включает в себя моменты, некоторые из которых подпадают под понятие об избирательной системе в широком смысле (такие как правила регистрации кандидатов), а другие не подпадают (такие как методы мобилизации избирателей). Ниже речь пойдет преимущественно о следующих моментах: административная мобилизация избирателей; контроль над полем политических альтернатив; прямые фальсификации. Для того чтобы выделить в общем виде соотношение этих элементов, необходимо определить структуру приоритетов электоральных авторитарных режимов в применении к выборам. До известной степени эта структура внутренне противоречива. С одной стороны, в той мере, в какой режим сохраняет свою авторитарную природу, он не только не может допустить собственного поражения на выборах, но и стремится выигрывать выборы с колоссальным перевесом. Именно эти приоритеты в наибольшей степени соответствуют функциям выборов в условиях авторитаризма, и в особенности – консолидированного авторитаризма.

Однако, с другой стороны, любой электоральный режим должен заботиться о том, чтобы выборы выглядели правдоподобными в глазах международного сообщества, а также местных правящих групп и населения. Это требует поддержания известного уровня соревновательности. Понятно, что этот второй приоритет имеет подчиненное значение, причем его вторичность усиливается по мере возрастания уровня воспринимаемых политическим руководством режима рисков. Например, в 2021 году этот уровень был значительно выше, чем в 2016 году. Это было в решающей степени обусловлено значительным снижением количества избирателей, готовых искренне поддержать «Единую Россию» на выборах, о чем недвусмысленно свидетельствовали опросы общественного мнения.

Не вдаваясь здесь в сложную дискуссию о достоверности результатов таких опросов при авторитаризме, замечу, что моя позиция такова: абсолютные значения поддержки и иных электоральных показателей, даваемые опросной социологией, с трудом поддаются интерпретации; однако динамика этих показателей отслеживается с достаточно высоким уровнем достоверности. Это касается даже тех данных, которые предоставляются явно ориентирующимися на сотрудничество с властями полстерскими организациями. По данным фонда «Общественное мнение», к декабрю 2020 года доля респондентов, намеревавшихся проголосовать за «Единую Россию», значительно снизилась и в течение последовавших девяти месяцев колебалась в пределах 27–33 %, а в начале сентября 2021 года составляла 29 %. Это значительно уступало показателям 2016 года и явно свидетельствовало о том, что выборы 2021 года могли повторить предыдущий результат «Единой России» лишь путем приложения значительных дополнительных усилий.

Разумеется, необходимость таких усилий была осознана организаторами выборов в президентской администрации задолго до официального старта кампании 2021 года. На практике все эти меры были отработаны в ходе «всенародного голосования» по конституционным поправкам. Следует, однако, отметить, что апробации этих мер в 2020 году предшествовал длительный период формирования авторитарных электоральных практик, охвативший почти два десятилетия и приведший, в качестве своего главного результата, к созданию системы административной мобилизации избирателей.

Политические последствия авторитарных выборов ничтожны, и это, естественно, не ускользает от внимания избирателей, многие из которых – включая сюда не только тех, кто относится к режиму критически, но и его искренних сторонников – не считают участие выборах ни практически полезным, ни эмоционально привлекательным мероприятием. Поэтому привлечение лояльных избирателей к участию в выборах является ключевой задачей любого электорального авторитарного режима. Как уже отмечалось выше, многие такие режимы полагаются при этом на клиентелистские механизмы, однако сфера применения таких механизмов во многих странах, в их числе и в России, не очень широка. Важную роль играет пропагандистское воздействие на население, однако восприимчивость избирателей к пропаганде испытывает колебания в зависимости от колебаний объективных условий поддержки. Данный фактор, таким образом, оказывается недостаточно устойчивым.

Система административной мобилизации избирателей начала формироваться еще в 1990-х годах в виде политических машин, которые были созданы властями большинства этнических республик в составе РФ, а также некоторыми региональными организациями КПРФ и, реже, местными политическими движениями. В дальнейшем эти политические машины были присвоены «Единой Россией», что и по сей день в значительной степени объясняет кроссрегиональную вариацию по параметру эффективности системы административной мобилизации. Однако уже в 2010-х годах эта система вышла далеко за пределы своих первоначальных очагов и теперь наблюдается практически повсеместно.

Система административной мобилизации основана на систематическом давлении, оказываемом на лиц, занятых в государственном и в частном секторах, с целью побудить их к участию в выборах, а также на организационных способах обеспечения их участия. Последнее требует использования различных механизмов, облегчающих доступ организованных лояльных избирателей к процессу голосования. В основном создание таких механизмов является функцией работодателей, которые при этом действуют под прямым или косвенным наблюдением региональных властей. Однако федеральные власти могут оптимизировать эту практику путем дополнительных институциональных мер, что и было достигнуто в 2020 году путем перехода к многодневному голосованию.

При анализе многодневного голосования обычно обращают внимание на то, что оно значительно облегчает манипуляции результатами выборов. Однако в российском контексте более важно, как представляется, то, что проведение выборов в рабочие дни поднимает контроль работодателей над поведением избирателей на совершенно новый уровень. Фактически голосование становится моментом трудовых функций персонала. Это может быть обеспечено работодателем как организационно, так и путем создания дополнительных стимулов вроде своего рода «обмена» участия в голосовании на освобождение от основных трудовых функций в течение остатка рабочего дня.

Хотя строгие количественные оценки недоступны, можно с довольно высокой степенью предположить, что система административной мобилизации ныне охватывает не менее трети избирателей. Следует отметить, что в тех регионах, где традиционные механизмы мобилизации исторически относительно слабы – прежде всего в Москве, – подобные возможности значительно расширились за счет введения дистанционного электронного голосования. Оно облегчает как сам процесс привлечения лояльных избирателей к голосованию, поскольку минимизирует их сопряженные трудозатраты, так и контроль со стороны работодателей.

Таким образом, были созданы серьезные предпосылки к тому, чтобы снижение искренней поддержки «Единой России» в электорате компенсировалось административной мобилизацией лояльных избирателей. Однако достижение такой компенсации обусловлено снижением стимулов к участию в выборах для тех секторов электората, в которых уже сформировались уровни и направления политической заинтересованности, не совместимые с поддержкой доминирующей партии. Понятно, что явка таких избирателей в решающей степени стимулируется присутствием партий и кандидатов, которые рассматривались бы как неконтролируемая властями оппозиция, для фиксации чего ниже будет использоваться термин «правдоподобная оппозиция». Исключение такой оппозиции осуществляется путем контроля над полем политических альтернатив.

2.3.5 Контроль над полем политических альтернатив

В России контролируемое поле политических альтернатив было в основном сформировано уже на начальном этапе авторитарной трансформации, в 2004–2011 годах, когда число партий, имевших право на участие в выборах, сократилось до семи. В дальнейшем круг таких партий был значительно расширен, однако партии, хотя бы потенциально способные к мобилизации оппозиционных избирателей, по-прежнему либо не допускаются к регистрации, либо сталкиваются с иными формами ограничения доступа к выборам (как это произошло с партией ПАРНАС в 2021 году).

Структура российской партийной системы, как она сложилась к настоящему времени, типична для электоральных авторитарных режимов и, по моей основанной на большом комплексе наблюдений оценке, оптимальна для режимов такого типа.

Помимо доминирующей партии, служащей электоральным и законодательным инструментом автократической исполнительной власти, эта структура включает в себя следующие элементы: (1) две партии, которые имеют значительную электоральную предысторию в качестве оппозиционных, но ныне в основном кооптированы властями и воспринимаются как правдоподобная оппозиция лишь узкими группами их высоко лояльных сторонников, КПРФ и ЛДПР; (2) партия, которая сочетает оппозиционную риторику с лояльностью исполнительной власти, но при этом включает в себя некоторую часть обладающих собственными ресурсами региональных политиков, «Справедливая Россия»; (3) значительное число образований, не только не являющихся правдоподобной оппозицией, но и лишенных потенциала к тому, чтобы представить себя в качестве убедительных участников политического процесса.

Партия «Яблоко» выбивается из этого ряда, поскольку ее оппозиционность правдоподобна, а опыт длительного – пусть и безуспешного на этапе авторитарной трансформации – участия в выборах создает инерцию, в целом увеличивающую ее электоральный потенциал, хотя и сопряженную с некоторой усталостью избирателей. Однако опыт участия «Яблока» в выборах 2021 года может служить убедительной иллюстрацией того, что подобный потенциал может быть значительно снижен в контексте избирательной кампании.

Можно констатировать, что в целом властям удалось достичь полного контроля над полем политических альтернатив. Отчасти этот результат мог быть нивелирован стратегией «умного голосования», с некоторым успехом апробированной в ходе региональных и местных выборов 2019–2020 годов. Стратегия строилась на предположении, что голосование оппозиционно настроенных избирателей в одномандатных округах могло изменить баланс в пользу кандидатов, противостоящих кандидатам «Единой России», и тем самым снизить уровень ее представительства. Для достижения такого результата нужно обеспечить координацию избирателей, то есть помочь им идентифицировать кандидатов, представляющих наибольшую угрозу для «Единой России». Это обеспечивается путем предоставления рекомендаций, доступных посредством ряда электронных приложений.

Выборы 2019–2020 годов показали, что основная цель стратегии была достижимой, хотя и не повсеместно и в довольно скромных рамках. Однако помимо основной цели, «умное голосование» косвенно преследовало две другие, достижение которых могло нанести «Единой России» не менее серьезный ущерб. Во-первых, «умное голосование» создавало достаточно ясный, поддающийся рациональному объяснению в ходе предвыборной агитации стимул к тому, чтобы оппозиционно настроенные избиратели явились на выборы. Это могло служить эффективным противовесом системе административной мобилизации. Во-вторых, совершенно очевидно, что если избиратель мотивирован желанием проголосовать против кандидата «Единой России» в округе, то и за список доминирующей партии он не проголосует. Таким образом, последствия могли сказаться и на итогах голосования по партийно-списочной части избирательной системы.

Для нейтрализации этих рисков власти в значительно большей степени, чем когда бы то ни было ранее, полагались на прямое подавление политических оппонентов. Начиная с драматических событий, развернувшихся в августе 2020-го – начале 2021 года, репрессивные действия властей развертывались по восходящей траектории и привели к полному разгрому организационных структур, обеспечивавших информационную поддержку «умного голосования». Они были признаны экстремистскими, что вылилось в прямые репрессии против целого ряда активистов и стало причиной эмиграции ряда других. Можно констатировать, что в течение первой половины 2021 года организационная база непарламентской оппозиции была полностью подорвана. Последствием этих действий стало удаление с выборов наиболее правдоподобно оппозиционных политиков, которые намеревались участвовать в кампании в качестве самовыдвиженцев.

Кроме того, власти предприняли широкие – и в целом успешные – действия, направленные на ограничение каналов информирования оппозиционно настроенных граждан о политике. Многие заметные СМИ, занимавшие критические по отношению к властям позиции, были признаны «иностранными агентами» или «нежелательными организациями» и либо прекратили свое существование, либо перестали быть доступными для массовых аудиторий. Таким образом, электоральная составляющая режима была ослаблена по всем значимым параметрам.

2.3.6 Эволюция неформальных институтов и персонализация режима

Однако вернемся к месту России на обоснованной в начале главы концептуальной карте политических режимов. Оно показано на следующей схеме. Отдельные периоды развития режима показаны векторными линиями, последовательный порядок и направления векторов обозначаются буквенными обозначениями в алфавитном порядке, начиная с Е. Расположение точек является приблизительным, поскольку достижение строго определенных числовых значений было бы, с одной стороны, методологически сложным предприятием, а с другой стороны, не является необходимым в рамках данного исследования. Важно лишь то, как точки расположены относительно друг друга. Длины векторов связаны с динамикой режима по двум измерениям, образующим диаграмму, а не с продолжительностью соответствующих периодов. Тем не менее каждый из пунктов определен в хронологическом порядке, как показано на графике. Заметим, что сплошными линиями обозначены те векторы, которые реально материализовались в развитии путинского режима, в то время как пунктирной линией отражена возможность, которая не материализовалась на практике.

Режим Путина в 2000–2003 годах не был откровенно диктаторским. Несмотря на то, что сам Путин постепенно начал оказывать решающее влияние во всех сферах политики просто благодаря своему формальному положению в системе с сильной президентской властью, его ближайшее окружение оставалось неоднородным с точки зрения политического происхождения и личной лояльности. Многие ключевые фигуры из ближайшего окружения Бориса Ельцина, такие как глава администрации президента Александр Волошин и премьер-министр Михаил Касьянов, остались у власти. В литературе того времени основная роль Путина часто усматривалась в поддержании баланса между фракциями правящей группы, вышедшими из ельцинской эпохи.

Схема 2. Схематическое отображение эволюции российского политического режима

Схема 2 показывает вектор EF как начальную фазу авторитарной эволюции политического режима в России. Точка E близка к вершине B диаграммы, поскольку в начале 2003-го – 2008 годах Россия сохранила многие характеристики электоральной демократии. Действительно, способность Путина обеспечить безопасное большинство для партии «Единая Россия» на думских выборах 2003 года, а также собственное президентство на выборах 2004 года сыграли решающую роль в консолидации его власти. Несмотря на то, что наблюдатели отмечали нарушения на этих выборах, есть достаточные основания полагать, что их результаты отражали широкую и искреннюю приверженность Путину и его политике среди избирателей.

Однако уже во второй половине 2003 года электоральная составляющая политического режима в России начала постепенно, но настойчиво сокращаться, и параллельно с этим нарастала персоналистская составляющая режима. К началу 2004 года Путину удалось выкорчевать из высшего руководства политиков, унаследованных из ельцинской эпохи. Оставшиеся укрепили личные связи с Путиным и лояльность ему. Параллельно происходил массовый приток друзей и знакомых Путина из правительства и деловых кругов Санкт-Петербурга с одной стороны и из органов госбезопасности с другой стороны в высшие эшелоны власти. Одним из главных приоритетов Путина было укрепление политических позиций отдельных акторов, обладающих значительными экономическими и/или политическими активами, с тем, чтобы сам Путин мог оставаться арбитром при возникновении между ними конфликтов.

Это было достигнуто несколькими способами. Во-первых, некоторые из близких личных соратников Путина заняли командные должности в российской экономике. Во-вторых, в значительной степени полагаясь на так называемых силовиков, то есть тех, кто служил в вооруженных силах, госбезопасности, правоохранительных органах или в других «силовых» ведомствах, Путин не ограничивал их в конкуренции за влияние и ресурсы. Эта конкуренция иногда достигала такой интенсивности, что породила выражение «войны силовиков», которое иногда встречается в литературе того периода. Путин тогда не только терпел, но даже поощрял значительные разногласия по вопросам экономической политики и государственного управления внутри правящей группы.

Моя общая интерпретация периода 2003–2008 годов путинского режима, отраженная в векторе EF диаграммы, такова. С одной стороны, выветривание электоральной составляющей режима шло полным ходом, но было далеко от того, что мы наблюдали в начале 2020-х годов. С другой стороны, режим находился в процессе становления в своем новом качестве, в качестве персоналистской диктатуры, и это развитие продвинулось достаточно далеко. Однако процесс был еще далек от завершения. Позволяя членам своего ближайшего окружения использовать и расширять свои собственные ресурсы и статусы в государственном аппарате и/или экономике, Путину удавалось тщательно балансировать между различными фракциями правящей группы, а не подавлять некоторые из них за счет других. В борьбе за власть они были в значительной степени предоставлены сами себе.

Конечно, оба аспекта динамики политического режима в России – вымывание электоральной составляющей и нарастание персоналистской – были связаны с главной задачей, которую Путин должен был решить в конце этого периода: обеспечить свою личную власть без нарушения конституционных ограничений на число президентских сроков. Это привело к недолгому президентству Дмитрия Медведева. В 2007 году объем политических и экономических ресурсов, находившийся в распоряжении Медведева, был весьма скромным, и даже ими он располагал лишь потому, что их предоставил Путин. Таким образом, его способность консолидировать власть в своих руках, несмотря на формальное положение на вершине государственной иерархии, была довольно ограниченной. По сути, Медведев оставался младшим партнером в ближайшем окружении Путина.

Приход Медведева на пост президента позволил Путину ограничить влияние силовиков внутри ближайшего окружения, тем самым добившись более сбалансированного распределения ресурсов внутри правящей группы. Некоторые из ранее влиятельных силовиков, такие как Виктор Черкесов, были полностью лишены своих должностей и связанных с ними ресурсов, что во многом положило конец «войнам силовиков». В то же время присутствие Медведева на высшей государственной должности стабилизировало распределение ресурсов и статусов внутри ближайшего окружения Путина.

Показательно, что метафора «Политбюро 2.0», описывающая ближайшее окружение Путина как сходное с высоко институционализированной моделью политического руководства в конце советского периода, начала циркулировать в средствах массовой информации вскоре после окончания президентства Медведева. Действительно, личный состав политического руководства оставался достаточно стабильным в период 2008–2011 годов, предшествовавший публичному объявлению о решении Путина баллотироваться на пост президента. На протяжении всего этого периода Путин и Медведев осуществляли совместные назначения на многие руководящие посты.

Приведенное выше описание объясняет, почему вектор FG на диаграмме проходит параллельно оси AB: это означает, что я не фиксирую существенных изменений в уровне институционализации режима за счет неформальных практик. При этом вектор направлен в сторону оси АD. Это означает, что выветривание электоральной составляющей режима шло достаточно быстрыми темпами. Именно в 2008–2011 годах ограничительное законодательство о политических партиях вступило в силу в полном объеме, так что к концу 2009 года было официально зарегистрировано только семь партий. Региональные парламентские выборы 2007–2011 годов дали «Единой России» подавляющее большинство почти во всех собраниях.

Политические потрясения, произошедшие с декабря 2011 года по май 2012 года, отразили как недовольство оппозиционно настроенных граждан решением Путина баллотироваться на пост президента, так и возмущение, вызванное фальсификациями на выборах в законодательные органы в 2011 году. В декабре 2011 года Медведев, тогда еще в качестве президента, предложил ряд реформ, которые могли бы привести к ограниченной либерализации. Инициативы Медведева включали смягчение законодательства о политических партиях и восстановление прямых губернаторских выборов. Если бы эти меры были реализованы искренне и последовательно, они могли бы способствовать активизации электоральной составляющей российского режима. Однако направление вектора GI на диаграмме указывает на прогрессирующую деградацию по параметру электоральной институционализации в сочетании с ростом персонализма, в результате чего режим оказался в точке, близкой к вершине А на диаграмме.

Действительно, после своего возвращения на пост президента в 2012 году позиции Путина по отношению к членам его ближайшего окружения резко укрепились. Он уже не «балансировал» между ними, а все в большей мере определял как место каждого в процессе принятия решений, так и способы разрешения разногласий между ними. В частности, это привело к тому, что авторитет членов ближайшего окружения стал определяться не только их формальными должностями, но и их личной близостью к Путину. Значение их собственных ресурсных баз сократилось. Траектории административно-политических карьер определял сам Путин в зависимости от его восприятия лояльности этих игроков, а также относительной важности задач момента и готовности отдельных соискателей позиций в органах власти к решению этих задач.

Разумеется, это не подразумевает, что Путин, будучи лидером персоналистского режима, принимает решения за всех акторов, тем самым лишая их какой-либо оперативной автономии. Такое описание было бы эмпирически нереалистичным и теоретически несовместимым с понятием персоналистского режима, поскольку, как и любой другой политический режим, он основан на коалиции. Здесь важен способ взаимодействия внутри правящей коалиции. Тогда возникает вопрос: была ли альтернатива этой траектории развития режима?

Судя по всему, такая альтернативная стратегия была рассмотрена и в конечном итоге отвергнута Путиным как средство решения проблемы преемственности, которая вторично встала бы перед ним в 2024 году. Когда впервые было объявлено о конституционных поправках 2020 года, они содержали положение о предоставлении конституционного статуса Государственному совету, ранее являвшемуся параконституционным органом с консультативными функциями при президенте. Делегировав положение о председательстве в Госсовете федеральному закону, поправки оставили возможность разделения должностей президента и председателя Госсовета в будущем.

Это привело к предположению, что в 2024 году Путин не стал бы стремиться обойти ограничения по срокам, а ушел бы с поста президента, чтобы фактически остаться у власти в качестве главы Государственного совета. Учитывая, что в первом проекте поправок полномочия Госсовета были определены очень расплывчато, так что этот орган можно было рассматривать как практически всемогущий, эта спекуляция казалась достаточно правдоподобной. Если бы такая стратегия была реализована, она могла бы привести к особого рода институционализации персоналистской диктатуры в России, переместив локацию режима выше по оси AD на диаграмме.

Появление двух центров силы, одного в лице президента, а другого в Госсовете, создало бы новую ситуацию, значительно усилив автономию отдельных системных игроков. Это гипотетическое развитие показано на диаграмме в виде вектора HJ. Вектор направлен влево, потому что нет никаких оснований ожидать, что эта гипотетическая траектория развития привела бы к какому-либо улучшению качества выборов в России. Очень похожая стратегия политического выживания, основанная на специфическом для режима способе институционализации, была реализована уходящим президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым в 2019 году.

Однако пример Казахстана как раз и показывает с особой наглядностью, что в условиях сильной президентской власти эта модель может сделать персоналистского лидера уязвимым для внешних по отношению к режиму потрясений, таких как массовые протесты. Во время кризиса формальные президентские полномочия все еще имеют значение, в то время как неформальные полномочия бывшего диктатора, какими бы обширными они ни были, подвержены быстрой девальвации. Конечно, нет никаких оснований полагать, что то же самое произошло бы и в России, если бы передача власти в 2024 году пошла по этому пути. Но в конце концов Путин предпочел стратегию, которая включала не только обход ограничений на его срок, но и увеличение формальных полномочий президента. Это окончательно консолидировало персоналистский режим.

2.4 От электорального авторитаризма к демократии?

Выше я отметил, что одна из возможных траекторий развития электорального авторитаризма – это длительное функционирование без персонализации режима. Такая траектория если и не была возможной, то предполагалась некоторыми участниками российского политического процесса на ранней фазе авторитарной трансформации. Выше был упомянут случай Казахстана, где такая возможность остается реальной после прихода к власти Касым-Жомарта Токаева, при котором режим остается авторитарным, но пока не имеет сильной персоналистской составляющей. Стоит остановиться на том, существует ли возможность постепенной эволюции подобных режимов в направлении, которое в итоге сделает возможным полноценную демократизацию.

В течение длительного времени не только многие аналитики, но и политические деятели связывали возможность такой трансформации с развитием гражданского общества. Гражданское общество, если отвлечься от философских интерпретаций этого термина, – это совокупность общественных организаций, которые политикой напрямую не занимаются (только косвенно, в форме лоббирования) и представляют собой добровольные объединения людей по интересам. Идея о полезности гражданского общества для демократизации – отнюдь не новая, однако она приобрела новое звучание после выхода в свет книги Роберта Патнэма [1993] «Чтобы демократия сработала». Основной вывод Патнэма, основанный на изучении эффективности административной реформы в Италии, состоял в том, что решающим фактором успешного демократического развития было как раз развитие гражданского общества, причем не только и не столько в современных условиях, сколько в глубокой исторической ретроспективе.

Особое внимание Патнэм уделял как раз неполитическим формам активности граждан, вплоть до таких безобидных, как участие в кружках любителей пения птиц. Взаимодействуя между собой в рамках подобных ассоциаций, люди приобретают «социальный капитал», то есть совокупность коммуникативных ресурсов и навыков, на которых строятся политические взаимодействия в условиях демократии. Патнэма интересовала эффективность уже существующих демократических режимов. Он отнюдь не стремился создать теорию демократизации, хотя именно его книга в течение какого-то времени рассматривалась как практическое пособие для международных организаций, занимавшихся помощью демократическому развитию. В дальнейшем выводы Патнэма подверглись довольно жесткой критике по методологическим причинам. Но сомневаться в том, что гражданское общество – это важный атрибут зрелого демократического общества, не приходится. Вопрос лишь в том, какую роль они могут сыграть в демократизации.

Общественные организации способны стать основой гражданского общества, вносящего вклад в демократическое развитие, лишь при условии, что они сохраняют автономию от государства и при этом сохраняют свой преимущественно неполитический характер. Если не выполняется первое условие, то общественные организации становятся придатком управленческого аппарата. Этот придаток полезен: некоторые организации оказывают государству экспертные услуги, другие берут на себя какие-то вторичные функции, с которыми особенно плохо справляются чиновники. К демократизации это не имеет никакого отношения. Подконтрольные государству (а зачастую – напрямую создаваемые им) общественные организации существуют во многих странах с авторитарными режимами. Другая – но не более полезная для дела демократизации – модель состоит в том, что общественные организации существуют преимущественно благодаря поддержке зарубежных спонсоров и постепенно теряют связь с населением страны. Обе эти модели мы наблюдали в России, хотя вторая уже ушла в прошлое.

Если не выполняется второе условие и общественные организации политизируются, то власти начинают воспринимать общественные организации как политическую оппозицию и обрушиваются на них с репрессиями, против которых могут выстоять лишь немногие из них. Ведь общественная деятельность по определению публична, и наполнять ее политическим содержанием в условиях авторитаризма – значит прямо ставить актив под удар репрессивного аппарата. Политизированные общественные организации могут играть значительную роль в борьбе против авторитаризма, как это происходит, например, с движением «Женщины. Жизнь. Свобода» в Иране, но лишь потому, что оппозиционные политические партии подвергаются еще более жестоким репрессиям. В противном случае партийная организация была бы, вероятно, более эффективным орудием в борьбе за демократию.

В каких условиях гражданские организации могут, сохраняя автономию от государства и внешних спонсоров, сосредоточиться на выполнении своих основных, собственно общественных, функций? Прежде всего, фундаментальным условием служит политическая свобода. Для развития гражданского общества нужна свобода ассоциаций. Нужна свобода слова, потому что общественные организации не могут существовать, не донося свою позицию до потенциально заинтересованных социальных групп. Нужна свобода собраний, потому что уличные мероприятия – это незаменимое средство общественной мобилизации. Нужны правовые гарантии, потому что уязвимая перед лицом государства общественная организация – это бессильная организация. И это далеко не полный список. Таким образом, политическая демократия служит предпосылкой для развития гражданского общества, а не наоборот.

Кроме того, имеют значение политические ориентации гражданского общество. Общественники могут придерживаться весьма радикальных взглядов. В условиях авторитаризма и неконсолидированной демократии общественные организации активнее всего растут в наиболее политизированных, настроенных на непримиримую борьбу социальных секторах. В Пакистане, где авторитаризм обычно преобладает над демократическими тенденциями, есть довольно разветвленная сеть общественных организаций. Они делают много полезного, особенно в сфере благотворительности. Однако связь некоторых из этих организаций с террористическим подпольем не составляет секрета. В Германии в 1920-х годах наиболее заметные общественные организации были связаны с радикальными партиями – коммунистами и нацистами. Я вполне допускаю, что Патнэм пересмотрел бы свои выводы о роли организованной гражданской активности в истории Италии, если бы учел, что основными общественными организациями, действовавшими в 1920-х годах на юге страны, были крестьянские союзы, в политическом плане близкие к фашистскому движению.

Идею о том, что гражданское общество можно вырастить в условиях авторитаризма, а потом оно само собой породит демократию, следует признать несбыточной утопией. Для демократии нужны политические изменения. Такой путь в условиях электорального авторитаризма возможен, но он – не только долгий, но и предполагает выполнение некоторых политических условий. Во-первых, баланс между электоральной и персоналистской составляющими режима не должен смещаться в сторону последней. Во-вторых и в связи с этим, поддерживать электоральную составляющую режима должны другие институты, прежде всего партийные. Чтобы проиллюстрировать эти простые и довольно очевидные тезисы, рассмотрим политические траектории стран, в которых за длительным функционированием электорального авторитаризма последовали довольно безболезненные и сравнительно успешные переходы к демократии.

2.4.1 Кейс-стади: случай Мексики

Авторитарный режим в Мексике, иногда рассматривавшийся чуть ли не как модель для российской политической системы, отличался невероятным долголетием и устойчивостью.

В 1910 году в Мексике началась революция, направленная против латифундистов, католической церкви и американского капитала. Считается, что к 1920 году эта революция в основном победила, но продолжавшаяся к тому времени уже целое десятилетие гражданская война на этом не закончилась. Ключевые фигуры любой гражданской войны – полевые командиры. В случае победы именно к ним переходит власть на местах. И поскольку общего врага уже нет, то самые сильные из них начинают предъявлять претензии на власть в стране в целом, а те, кто послабее, – отстаивать свои уделы от покушений центрального правительства и себе подобных. Начинается анархия, а с ней и массовое кровопролитие. Именно так произошло в Мексике.

Только к концу 20-х годов мексиканские революционеры устали убивать друг друга и пришли к выводу, что надо наладить какую-то модель мирного сосуществования. Выразителем этого запроса, сформировавшегося в недрах нового правящего класса страны, стал Плутарко Кальес, который занимал президентский пост в 1924–1928 годах, а фактически правил до 1934 года. Именно он создал в Мексике авторитарный политический режим, который чуть-чуть не дотянул до следующего столетия.

Еще в 1917 году, на пике революции, в Мексике была принята неплохая конституция, создавшая довольно сбалансированную президентскую систему – с регулярной сменяемостью президента (максимум – два трехлетних срока без права переизбрания), сильной законодательной властью и разумной моделью федерализма. Но эта конституция не работала. Новая система, созданная Кальесом, была основана на политической монополии основанной им партии, которая сначала получила название «Партия национальной революции». Войдя в эту партию, бывшие полевые командиры, а на тот момент – региональные боссы, наконец-то получили тот политический механизм, который позволял им сохранить свою коллективную власть над страной, но при этом не давал ни одному из них решающего преимущества. Носитель верховной власти должен был меняться с той самой периодичностью, которая была записана в конституции 1917 года. Это было главное, что мексиканский авторитаризм позаимствовал у несостоявшейся демократии.

Надо сказать, что даже для Кальеса эта особенность созданного им режима не была очевидной. Он хотел, чтобы реальная власть оставалась в его руках, а в президентском кресле сменялись послушные ему марионетки. Но не вышло. Новый президент, которого Кальес подобрал из числа своих верных соратников, вскоре распорядился его арестовать и выслать из страны. При Ласаро Карденасе мексиканский авторитаризм окончательно принял ту форму, в которой потом просуществовал многие десятилетия. Это был режим, основанный на политической монополии созданной Кальесом партии, которая с 1946 года – и по сей день – называется «Институционно-революционная партия», ИРП.

С формальной точки зрения мексиканский авторитарный режим никогда не был однопартийным. Другие партии допускались к участию в выборах, которые проводились с завидной регулярностью, причем президенты менялись раз в шесть лет с точностью метронома. Все они состояли в ИРП и определялись путем согласования интересов наиболее влиятельных фигур правящей партии. ИРП выигрывала и почти все места в парламенте страны, конгрессе. Как ей это удавалось?

Главным элементом системы была персональная заинтересованность местных правящих групп в успехах партии-монополиста. Губернаторы мексиканских штатов обеспечивали результаты ИРП на национальных выборах не хуже, чем российские губернаторы «давали цифру» партии власти. На самом деле лучше, потому что если в России некоторые делали это из-под палки и неумело, то у мексиканских губернаторов все было в порядке и с мотивацией, и с ресурсами. Если не удавалось получить нужный результат честно, то результаты подделывались. Но часто в этом не было необходимости.

Дело в том, что оппозиционные партии Мексики были не столько даже подконтрольными режиму (и это тоже, но все-таки не полными сателлитами), сколько нишевыми. В силу своей политической позиции они были способны привлечь лишь небольшую часть избирателей. Тут аналогия с Россией – почти полная, с той только разницей, что своей ЛДПР в Мексике не было: латиноамериканская политика театральна, но прямой клоунады не допускает. Зато были Народная социалистическая партия в роли КПРФ, Партия национального действия в роли «правых» и Подлинная партия мексиканской революции в роли «Справедливой России». Эти партии проигрывали выборы ровно по тем причинам, по которым проигрывают их российские аналоги. Другие партии к участию в выборах допускались эпизодически. Как правило, их просто не регистрировали, потому что мексиканское законодательство (которое, как мне кажется, напрямую послужило образцом для российского закона о партиях) связывало регистрацию с выполнением таких требований к численности членов и результативности участия в выборах, какие новая партия выполнить неспособна.

Мексиканская политическая система отличалась невероятной стабильностью. В течение сорока лет – с 40-х до конца 80-х – в политике страны вообще ничего не менялось. Сначала система обеспечивала довольно быстрое экономическое развитие, но уже в семидесятых появились явные признаки застоя. Главным тормозом экономического роста стал большой и неповоротливый государственный сектор – наследие революционного периода. Не помогала развитию экономики и коррупция, которая приобрела характер национальной эпидемии. Это неудивительно, принимая во внимание, что местные боссы ИРП – их называли «кациками» по аналогии с ацтекскими правителями прежних времен – имели все основания относиться к государству как к своей собственности.

Общее настроение скуки и безнадежности, царившее тогда в Мексике, хорошо уловил Иосиф Бродский, посетивший страну вскоре после изгнания из СССР. В его цикле «Мексиканский дивертисмент» меня больше всего трогают вот эти строки: «В грядущем населенье, // бесспорно, увеличится. Пеон // как прежде будет взмахивать мотыгой // под жарким солнцем. // Человек в очках // листать в кофейне будет с грустью Маркса. // И ящерица на валуне, задрав // головку в небо, будет наблюдать // полет космического аппарата». «Прекрасная и нищая страна». Так констатировал поэт, да и вернулся в США.

Однако избавиться от системы, которая с очевидностью показала свою неэффективность, мексиканцам не удавалось. Это тем более удивительно, что масштабы фальсификаций на выборах были довольно скромными по меркам авторитарных режимов. Многие миллионы жителей страны действительно продолжали голосовать за ИРП. Естественно, режим заботился о том, чтобы реальной альтернативы не было. Оппозиционные партии, жалкие и неубедительные, продолжали собирать голоса в своих узких целевых группах и на большее даже не рассчитывали. Но все-таки за кого-то из них можно было проголосовать просто назло властям, по принципу «на безрыбье и рак рыба». Не тут-то было.

Этот период власти ИРП один американский политолог назвал «трагическим великолепием»: трагическим потому, что дела в стране шли все хуже и хуже, а великолепием – именно потому, что правящая партия продолжала побеждать на выборах. Главным механизмом «трагического великолепия», по мнению ученых, стала способность режима поощрять «правильное» голосование материально – как путем элементарного подкупа отдельных избирателей, так и более изощренным способом, когда материальное благосостояние целых сообществ зависело от результатов выборов. В местностях, где голосовали «неправильно», исчезали госконтракты, росла безработица, не развивалась инфраструктура. В способности «давать цифру» мексиканские местные боссы достигли настоящего мастерства. И чем хуже шли дела в экономике, тем сильнее становились мотивы к «правильному» голосованию.

К концу 80-х «трагическое великолепие» дало сбой. В 1982 году Мексика пережила тяжелый экономический кризис, который показал правящему классу страны, что надо что-то менять. Выразителем этого настроения стал сын одного из главных архитекторов режима Куаутемок Карденас. Не только в силу такого происхождения, но и в силу личных достоинств он был видной фигурой в ИРП. В 1988 году Карденас пошел против неписаного правила, согласно которому действующий мексиканский президент назначал своего преемника, и объявил о своих претензиях на пост. А поскольку от ИРП он выдвигаться не мог, то формально его выдвинула игрушечная Подлинная партия мексиканской революции, а неформально поддержали многие члены ИРП и мексиканские коммунисты. Потом на основе этого альянса была создана Партия демократической революции.

Многие авторитарные режимы заботятся об убедительности своих выборов и используют разные технические усовершенствования как доказательство того, что всё по-честному. Мексика была в авангарде компьютеризации избирательных процедур. Однако в день подсчета голосов на выборах 1988 года, на которых – по предварительным данным – лидировал Карденас, компьютерная система дала подозрительный сбой, а когда была восстановлена, то победителем оказался кандидат от ИРП. Подведя таким образом итоги выборов, власти энергично принялись за восстановление порядка. Многие сторонники Карденаса подверглись репрессиям, у других пострадали карьеры и бизнес. Но по репутации ИРП был нанесен непоправимый удар.

Однако гораздо хуже для ИРП было то, что нарушилось единство правящего класса. Многие «кацики», сделавшие в 1988 году выбор в пользу Карденаса, сохранили свое влияние на местах, а для ИРП это напрямую вело к потере голосов. Еще важнее то, что впервые за всю историю режима Карденас дал избирателям реальную альтернативу. Режим начал разваливаться. Это был долгий и мучительный процесс, сопровождавшийся экономическим развалом, массовыми протестами и даже вооруженным восстанием в одном из штатов. Политической монополии ИРП пришел конец только в 2000 году, когда она впервые проиграла президентские выборы.

Ирония истории в том, что ни Карденас, ни его левые союзники не смогли тогда воспользоваться плодами своих усилий по развалу режима. Он был полностью дискредитирован, а вместе с ним – левая фразеология, от которой он никогда не отказывался, и фигуры вроде Карденаса, которые с ним ассоциировались. Мексиканцам захотелось по-настоящему крутого поворота. В итоге выборы 2000 года выиграл кандидат от Партии национального действия, которая всегда была правой, дружила с католической церковью и с США, то есть воплощала все то, что прежнему режиму было чуждо. Раньше она делала это неубедительно, но в условиях настоящей политической конкуренции сошло за чистую монету. Так в Мексике установилась демократия.

2.4.2 Кейс-стади: случай Малайзии

Малайзия – это федерация, состоящая из 13 штатов. Девять из них возглавляют наследственные правители. Раз в пять лет они собираются на конференцию, чтобы избрать главу Малайзии, который носит титул «Тот, Кто Сделан Лордом», хотя нередко его называют королем. Но реальной власти у короля Малайзии – не больше, чем у британского монарха. Именно у Великобритании списаны политические учреждения страны, которая долго была частью британской империи. Власть принадлежит премьер-министру, то есть лидеру партии, победившей на парламентских выборах.

Малайзия – сложное общество, с многочисленными этническими и конфессиональными группами. Ее рождение как независимого государства в 1957 году было сопряжено с тяжелой травмой войны, которую коммунисты – в основном этнические китайцы – вели против колониальной администрации. Выиграв войну, британцы передали власть представлявшей этническое большинство партии, Объединенной малайской национальной организации. Она правила более 60 лет. Первое десятилетие нового государства было бурным: оно прошло и через противостояние с соседней Индонезией, и через мирный развод с Сингапуром, который одно время входил в состав Малайзии, и через межэтнические конфликты. Они были связаны с тем, что этнические малайцы, ныне составляющие чуть более половины населения страны, всегда пользовались преимуществами над потомками выходцев из Китая и Индии.

В течение некоторого времени после достижения независимости Малайзия была электоральной демократией. ОМНО честно выигрывала выборы. В 1969 году, после серьезных уличных волнений, правящая партия Малайзии впервые столкнулась с реальной угрозой проигрыша. После этого власти провели довольно жесткую зачистку оппозиции, отстранив от политики многих из ее лидеров. Другая часть была кооптирована режимом в состав коалиции, которая включила, помимо правящей малайской партии, еще и основные партии этнических китайцев и индийцев. После формирования этой коалиции, известной как Национальный фронт, политическая система Малайзии практически не менялась до недавнего времени.

Эта система была вполне авторитарной в том смысле, что властям удавалось предотвращать появление на политической арене любой мало-мальски приемлемой для большинства населения оппозиции. Для этого применялись и точечные репрессии, и жесткие ограничения на создание политических партий, и дискриминационная по отношению к оппозиции избирательная система. Как и в большинстве режимов такого типа, легальная оппозиция была нишевой и состояла, с одной стороны, из левых, которые после пережитой страной в 50-х годах травмы не пользовались особой популярностью, и, с другой стороны, из исламистов, предложения которых о введении в стране норм шариата отталкивали большинство населения, значительная доля которого не придерживается ислама.

Разумеется, неуязвимости системы во многом способствовало то, что экономическое развитие Малайзии под властью Национального фронта было историей успеха. В этом отношении Малайзия явно выделялась на фоне других электоральных авторитарных режимов, хотя и уступала соседнему Сингапуру. Трудно сказать, в какой степени Малайзия была обязана своими успехами экономической политике правительства, а в какой – исключительно благоприятной для стран Восточной Азии экономической конъюнктуре. Однако среднегодовой темп роста ВВП с 1957 по 2005 год составлял 6,5 %. Вступив в 70-е аграрной и нефтедобывающей страной, Малайзия стремительно вошла в число индустриальных экономик. Значительно повысилось и благосостояние масс. Позднейший период этого процветания, с 1981 по 2003 год, был связан с пребыванием у власти Махатхира Мохамада.

Унаследовав у своих предшественников экономический курс, направленный на ускоренное экономическое развитие страны, Махатхир добился значительного успеха в его реализации. Весьма успешно поддерживал он и политические основы авторитаризма, сохраняя при этом полный контроль над системой. Это было не так-то просто, потому что Национальный фронт был сложной и могущественной организацией с коллективным руководством, которое вовсе не состояло из послушных марионеток лидера. Например, Махатхир был вынужден в течение долгого времени мириться с амбициями своего министра финансов, а потом и заместителя Анвара Ибрагима. Либеральный экономист явно подсиживал премьера, но при этом так хорошо справлялся со своей работой, что уволить его Махатхир не мог.

Все изменилось в ходе азиатского финансово-экономического кризиса второй половины девяностых, от которого Малайзия пострадала довольно сильно. Кризис спровоцировал Мохатхира и Анвара на окончательный конфликт, из которого премьер вышел победителем. Против Анвара было выдвинуто обвинение в гомосексуализме, который в Малайзии вне закона. В тюрьме он провел почти шесть лет. Выйдя из тюрьмы, он продолжил политическую карьеру уже в качестве лидера оппозиции, создав собственную партию, программа которой концентрировалась на борьбе с коррупцией.

В 2003 году Махатхир вышел в отставку. В 2009 году премьером стал его бывший подчиненный и верный союзник Наджиб Разак. Но времена изменились, и не в лучшую для Малайзии сторону. Глобальный финансово-экономический кризис и падение цен на нефть больно ударили по стране. Отсюда вытекали два следствия. С одной стороны, население, привыкшее жить в условиях стремительного роста благосостояния, вдруг ощутило, что Малайзия возвращается в «третий мир». С другой стороны, правящий класс, привыкший к безнаказанному обогащению за счет государства в годы процветания, не желал умерять свои аппетиты. Обострилась проблема коррупции. Выборы, прошедшие в 2008 и 2013 годах, ставили Национальный фронт на грань проигрыша. Неудивительно, что против Анвара вновь выдвинули обвинение в гомосексуализме и последние годы он опять провел за решеткой.

Выборы 2018 года стали решающими. На этих выборах Махатхир с шумом вернулся в политику, возглавив оппозиционную Объединенную партию сынов земли Малайзии и целый блок других партий и независимых кандидатов. Что побудило Махатхира к этому необычному шагу? Уж точно не либеральные взгляды. Демократом он никогда не был, и даже новая партия, которую он возглавил незадолго до выборов, ставила во главу угла отнюдь не демократию, а малайский национализм. Судя по словам самого Махатхира – и я думаю, что они были вполне искренними, – его беспокоил как раз возможный крах системы, одним из архитекторов которой он считал себя по праву.

В новую коалицию вошли и новая партия Махатхира, и движение Анвара, и старые нишевые оппозиционные партии. Но, по мнению наблюдателей, именно яркая кампания, которую – вопреки преклонному возрасту – смог провести Махатхир, внесла решающий вклад в победу. Анвару была обещана амнистия, а затем – не позднее чем через два года – премьерский пост. Этого обещания Махатхир не выполнил. В результате разразился бурный политический кризис, приведший к тому, что и сам Махатхир лишился власти, передав ее своему преемнику. Следующие парламентские выборы, в 2022 году, прошли уже во вполне демократических условиях. На них победила новая партия Анвара.

Я нахожу случай Малайзии наиболее красноречивой иллюстрацией того, насколько сильные структурные факторы нужны для перехода электорального авторитарного режима к демократии и какая сложная констелляция ситуационных обстоятельств должна способствовать такому переходу. Главным структурным фактором, как и подсказывала теория, послужил партийный характер режима. Именно динамика партийной системы послужила ключевым источником необычных решений, принятых политическими игроками на решающем повороте развития. Сыграли свою роль и две особенности институционального устройства Малайзии – конституционная монархия и парламентская система. Однако очевидно и то, что решения игроков не были полностью предопределены этими факторами. Большую роль сыграл их субъективный политический выбор.

2.4.3 Кейс-стади: случай Сенегала

Об Африке в России ходит немало мифов, отчасти замешанных на бытовой ксенофобии. Поэтому для начала надо сказать несколько слов о том, как вообще устроены африканские страны. Когда в Африку пришли европейские (в случае Сенегала – французские) колонизаторы, то нашли там довольно отсталые общества, многие из которых жили за счет натурального хозяйства. Какая-то часть африканцев и сейчас так живет. Стремясь к собственной выгоде, колонизаторы развили в Африке ориентированное на экспорт производство, обычно аграрное. В Сенегале главной сельскохозяйственной культурой стал арахис. Суть экономической системы в том, что крестьяне производят эти питательные орешки, за что получают гроши, а затем арахис – уже по совсем неплохим ценам – поступает на международный рынок.

Помимо транснациональных корпораций, основным выгодополучателем этой системы выступает государство, которое живет за счет доходов от экспорта. Чиновники и политики в Африке – это не только правящая группа, но и экономически господствующий класс. В отличие от крестьян, которые составляют большинство населения Сенегала, производят его национальное богатство и живут в унизительной бедности, чиновники ведут вполне европейский образ жизни.

Поэтому Африка – не очень благоприятное поле для демократии. Задавленным нищетой крестьянам не до политики. При этом государство выступает для них в роли подателя всех благ, от возможности реализовать продукцию до той элементарной инфраструктуры, которая создается в сельской местности. Крестьяне поддерживают любую власть до тех пор, пока совсем не припрет. Но, на беду африканских правителей, в городах они не могут обойтись без бизнеса и образованного среднего класса, довольно многочисленного и активного. Особенно активна молодежь, выступления которой часто способствуют демократизации. Так что демократия в Африке возможна. Более того, она полезна как средство против коррупции, которую естественным образом порождает всевластие чиновничества.

Борьба за независимость Сенегала была мирной. Важным подспорьем послужило то, что лидер сторонников независимости Леопольд Сенгор пользовался уважением колонизаторов. Сенгор был во многих отношениях выдающейся личностью, и не только в Сенегале, но и во Франции, где провел значительную часть жизни. Там он сделал карьеру как ученый (в течение полутора десятков лет возглавлял факультет лингвистики в одном из вузов), как политик (был членом французского парламента и даже правительства), а также как поэт и деятель культуры, в каковом качестве был в 1983 году избран членом престижной Французской академии.

Но о далекой родине Сенгор не забывал и уже в 1940-х годах стал признанным лидером в борьбе за ее автономию, которую вел вместе с другом и соратником Мамаду Диа. В 1960 году, когда Сенегал получил независимость, их партия без труда выиграла парламентские выборы. Сам Сенгор стал президентом, а Диа – премьером. Пару лет спустя Диа попытался захватить всю власть путем переворота, но Сенгор его переиграл. Бывший премьер получил тюремный срок. Власть Сенгора стала безраздельной. Вскоре после этого были запрещены оппозиционные политические партии. В Сенегале установилась диктатура.

Некоторые африканские диктаторы тех времен были крайне неприятными людьми, практиковали массовые убийства и рабский труд. Но Сенгор был добрым диктатором. Ни в каких особенных безобразиях замечен не был. Реформаторским пылом и стремлением к экономическому развитию он тоже не отличался. Идеология Сенгора, известная как «африканский социализм», сводилась к тому, что африканцы до такой степени добродушны и духовны (то есть склонны пренебрегать материальными благами), что социализм в Африке и строить не надо: он там существует от природы. Конечно, эта обломовская идеология использовалась для того, чтобы оправдывать плачевные условия, в которых существовало подавляющее большинство сенегальцев. Но если учесть, что в других странах под флагом социализма тогда творились жуткие преступления, то обломовщина была не худшим вариантом.

Будучи президентом, Сенгор продолжал заниматься поэтическим творчеством. Он вообще был подобен пушкинскому персонажу, который царствовал, лежа на боку. Золотой петушок, в виде глобального экономического кризиса середины 70-х, не заставил себя ждать. Цены на энергоносители, которых в Сенегале нет, возросли, а спрос на имеющийся в изобилии арахис снизился. Жизненный уровень населения, и без того низкий, начал стремительно падать, а вместе с ним – популярность Сенгора. Другой на его месте мог бы отреагировать репрессиями, но Сенгор сохранил верность себе и вместо этого решился на то, чтобы имитировать демократизацию.

Учрежденная Сенгором система мало отличалась от других электоральных авторитарных режимов. Вместо одной партии были разрешены три: социал-демократическая, марксистско-ленинская и либеральная. Первая роль была отведена партии Сенгора, которая и получила название социалистической. В Сенегале была подпольная компартия, которой Сенгор опасался, поэтому вторую позицию заняла специально созданная подставная группа. Либеральную партию, по согласованию с Сенгором, возглавил профессор Абдулай Вад. Известно, что ему самому хотелось стать социал-демократом, но раз уж эта позиция была занята, то он с готовностью согласился на либерализм.

Когда в 1978 году были проведены первые трехпартийные выборы, то сюрпризов они не принесли: Сенгор и его Социалистическая партия Сенегала выиграли с гигантским перевесом. Но ситуация в стране продолжала ухудшаться. Не дожидаясь политического обострения, Сенгор добровольно передал президентский пост своему верному премьеру Абду Диуфу, который и до этого фактически занимался повседневным управлением, освобождая своему боссу время для поэтических и философских упражнений. После этого Сенгор уехал во Францию, где и провел остаток дней. Сенегальцы на него не в обиде. К нему по сей день относятся с большой любовью.

В отличие от своего предшественника, Диуф был энергичным и работящим политиком. Под его руководством в Сенегале были проведены довольно серьезные реформы, которые повысили эффективность неповоротливой, полностью бюрократизированной экономики, оставшейся в наследство от «африканского социализма». Краткосрочные последствия реформ были болезненными, и это, естественно, влияло на популярность президента. Но от курса на политическую либерализацию Диуф не отступил. Наоборот, он пошел дальше Сенгора. Уже в начале 80-х годов искусственная трехпартийность была отменена. Количество оппозиционных партий, допущенных к выборам, резко возросло.

Политический режим Сенегала оставался авторитарным, но теперь диктатура поддерживалась в основном за счет манипуляций, а не искусственных ограничений. В подавляющем большинстве новые партии были спойлерами, специально созданными для того, чтобы распылить голоса оппозиции. А поскольку правящие социалисты всегда могли рассчитывать на голоса аполитичных крестьян, эта тактика работала вполне успешно. С 1983 года Диуф избирался на три семилетних срока, в общей сложности просидев в президентском кресле даже дольше Сенгора.

В течение всего этого времени главным соперником Диуфа на выборах оставался Вад. Изначально будучи по большому счету подставной фигурой, он за долгие годы набрался разнообразного опыта: довелось и поучаствовать в правительстве под руководством Диуфа, и посидеть под арестом, и даже эмигрировать на какое-то время. Но он дождался удачи.

Как и во многих других странах, решающую роль в недавней политической истории Сенегала сыграли глобальные экономические сложности второй половины 90-х. К моменту выборов 2000 года популярность Диуфа стремилась к нулю. Оппозиция, предчувствуя успех, объединилась вокруг самого известного и опытного из своих лидеров – Вада. Даже в этих условиях Диуфу удалось выиграть в первом туре, но во втором он проиграл. Немного поколебавшись, он признал поражение, по поводу чего счастливый соперник заметил, что за это Диуф заслуживает Нобелевской премии. Такой чести Диуф не удостоился, но дальнейшая его карьера – в основном на дипломатическом поприще – сложилась вполне удачно.

Оказавшись наконец-то у цели, Вад начал с того, что ликвидировал конституционные основы авторитаризма. По новой конституции президентский срок был сокращен с семи до пяти лет. Кроме того, конституция вводила ограничение на количество президентских сроков: не более двух. Эта реформа прошла легко, потому что в новом составе парламента у коалиции Вада было такое же колоссальное большинство, какое раньше было у партии Диуфа.

Опираясь на парламентское большинство, Вад – которого его сторонники уважительно называли Стариком – осуществил в Сенегале широкомасштабную и в целом успешную программу модернизации. Он уделял большое внимание инфраструктурным проектам: строились школы, больницы и дороги. Положение крестьянства несколько улучшилось. Так что второй срок ему был практически гарантирован. Власть все больше сосредоточивалась в руках Вада. Он избавился от многих союзников по коалиции, которая привела его к власти. Одни лишились благосклонности президента за некомпетентность, другие – за нелояльность. Понятно, что любви к Ваду у сенегальских политиков от этого не прибавилось. Но шансов на выборах у оппозиции было настолько мало, что она предпочитала бойкотировать выборы.

Так что не приходится удивляться, что в 2007 году Вад был триумфально избран на второй срок. Он пообещал, что этот срок – последний, как и положено по конституции. Но чем ближе к следующим выборам, тем яснее становилось, что Вад готовился обойти закон, используя обычную в таких случаях уловку: ссылку на то, что впервые он был избран до того, как ввели ограничение на число президентских сроков. И действительно, в январе 2012 года конституционный суд страны разрешил Ваду баллотироваться вновь. Было широко известно, что останавливаться на этом Вад не собирался. «Старику» уже стукнуло 85 лет, но он активно готовил своего сына к тому, чтобы тот стал преемником. У большинства сенегальских политиков такая перспектива не вызывала оптимизма. Активность оппозиции резко возросла.

В последние годы правления Вад давал своим оппонентам немало поводов для критики. Его реформаторский настрой угас. Место инфраструктурных проектов заняло строительство мемориальных сооружений, главным из которых стал построенный с помощью специалистов из Северной Кореи «Монумент африканского возрождения», по высоте на три метра обогнавший статую Свободы в Нью-Йорке. Процветала коррупция.

Тем не менее у Вада были хорошие шансы на победу. Наиболее перспективных кандидатов от оппозиции сняли с выборов. И конечно же, Вад по-прежнему надеялся на голоса крестьян, которые ничего не знали о столичных разборках. Оппозиция нуждалась в том, чтобы ее голос был услышан всей страной. И он был услышан с помощью гражданского общества. В феврале 2012 года сенегальскую столицу охватили массовые протесты молодежи. Не обошлось без баррикад и человеческих жертв. Однако результат налицо. Вад проиграл в обоих турах выборов и уступил власть победителю, Маки Саллу, который когда-то был соратником Вада, но разошелся с президентом после его избрания на второй срок. Так что сенегальская демократия, которая в течение какого-то времени висела на волоске, все-таки выжила. Но она и по сей день остается весьма проблемной.