Благословенный

— Да нельзя это ести, отрава одна и пакость! — поддержал его плотный, крепкий среднего возраста крестьянин, до самых глаз заросший черною бородою, сквозь которую проступала румяная кожа щёк.

— Господа разве путное расскажут? От них блуд один, враньё непрестанное! — вставил своё веское мнение едущий с мельницы мужик.

Вдруг среди этой картофельной оппозиции нарисовалось новое лицо.

— Эт точно! — бесцеремонно заявил рыжий мужичонка с настырною и хитрой рожей, влезая в кружок и бесстыже пялясь на всех серо-зелеными глазками с бесцветными ресницами. — Вы его не слушайте. Я этого хмыря, как облупленного, знаю!

— Да ну?

— Да шоб я сдох! Я же кучер евонный! Уж я-то про него всё-всё-всё, всю до донышка подноготную ведаю!

— Ну, и што? Что за хрен с горы народ тут баламутит? — сразу плотно обступили мужичка любопытные.

— Он царскими поместьями управляет, в Богородицке. И дала ему царица указ — выращивать энтот земляной хлеб, сиречь картофель, и сдавать в казну. И никому никогда его не показывать и не продавать! Всё в казну, исключительно! Поля с часовыми охраняют, только бы никто сей плод не стырил, а он, вишь, гад, всем тут и растрепал, козлина!

— А шо за вещь-то сия? Полезного свойству? — деловито осведомился бородатый крестьянин.

— Нашему брату такое и даром не надоть! Господская забава! — бодро отозвался рыжий мужичок. — Вы меня слушайте, я всю правду расскажу!

— А звать-то тебя как, мил человек?

— Кузьмою кличут. Кузя, то есть! — отозвался тот. — А что мы тут, ребята, зазря трёмся? Пойдемте вон в заведение — и по кузиной хитрой ухмылке все поняли, про какое именно заведение речь.

— А, и пойдём! Воскресение — божий праздник, чай, можно и принять помаленьку! — загудел народ, и толпа, заметно увеличившаяся, потянулась в приземистое строение под казенным «орлом», исстари обозначавшим питейный дом.

Народ, взойдя внутрь, обступил говорливого кучера, приготовившись слушать всякое интересное про странного барина с его «выставкой». Были тут люди всякого звания, и крестьяне, и возчики, подмастерья, из мещан кто-то; даже баба одна затесалась, хотя женскому полу по таким местам ходить неприлично.

— Ну, так что, Кузя, что за секрет-то ты знаешь? — начал приступать народ.

— А, давайте-ка хоть шкалик возьмём, а то, что мы тут, просто так-то? Половые нас погонят ведь! — весьма резонно заметил Кузя, подмигивая бородатому мужику.

— Да что там — шкалик, это понюхать только! Давай хоть четверть!

— Давай, давай, — зашумел народ; тут все скинулись посильно, и на дощатом столе появились и четверть хлебного вина, и даже некоторая закуска. Рыжий мужичонка ловко опрокинул чарку, занюхав её рукавом, и весело обвёл взглядом собравшихся.

— Дак, вот, значится, как дело-то было. Поставила царица энтого барина надзирать за её поместьями. Чин дала ему: енерал-аншеф! Жалование положила ажно пять тыщ в год! Да выдала ему эту самую картоплю… Налевай ишшо, промежду первой и второй перерывчик небольшой!

Опрокинул Кузя ещё чарку; присутствующие за ним не отставали.

— А картоплю ту царице привезли из-за моря — окияна, и плачены за неё страшные тыщщи. И велела она ему, значится, картофель тот ро́стить, и в казну сдавать. А всё потому, что тот, кто картопль этот ест каждый день, тот, значит, становится совершенно ненасытный до женскаго полу!

Тут баба, слушавшая рассказчика, зардевшись, хихикнула, прочий народ заулыбался.

— А царице-то оно зачем, раз на охоту к женскому полу пробивает? — не понял бородатый.

— Дак у царицы-то, как царь Пётр помер, так и завёлся ё***рь, да и не один, — пояснил мужичок. — А она по энтой части весьма горячего свойства, так что другу её сердешному картопль тот оченно даже нужон!

— Потёмкин… — выдохнул кто-то тихонечко.

— Тсс…Тише! Тише болтай! — прошипел желчный старикашка. — За такое и в острог недолго!

— Дак вот, я и говорю… налей-ка ищщо… ах, хороша казёнка! Я и говорю, картопли той надобно — страшные пуды. Тыщщи! Ну вот, купила она её за морем, дала барину этому разводить. Тот рад стараться, высадил, вырастил, охрану приставил, всё честь-честью. Да вот, сам-то не удержался и тоже этой заразы стал неумеренно потреблять, да ищщо и каженный день.Ну и, понятно, хоть он и старый пенёк, а взыграло в нем ретивое…

Кругом раздались понимающие смешки.

— А жена евойная, прямо скажем, не царского роду! Ну, начал он к ею приставать, поначалу через ночь, потом и каждую ночь, а там и днём начал понуждать… А она-то была ледащая, болезного свойства, даром, что из господ. Не выдержала, сердешная, да и померла как-то!

— Да как так-то? — поразился мужик. — Да не бывает того! А царица-то что не мрёт?

— Дак царица — она и есть царица! Она другим бабам не чета — с державною-то статью, и не такое могёт! Опять же, ежели её что не по нраву, она и прогнать может сердешного друга-то, — иди, мол, как-нибудь сам там обходисся. А жена-то енерала не могла того прогнать, он же супруг ейный, как она откажет? Ну, вот, терпела, терпела, да и прибрал её Господь… Наливай-ка заново, чего уж там…

Все выпили, потрясённые таким трагическим оборотом дела.

— Ну, вот, — продолжил Кузьма. — Тут енерал-то понял, что грех на душу принял. Нельзя было до такого допускать! Да и царица не велела картоплю никому ести, только в казну сдавать! В общем, кругом он виноват.

Пришёл он, значится, к царскому духовнику. Так мол и так, как есть замучил я супружницу свою, что делать? Грех на душу тяжкий взял, хоть и невольно. А тот ему и отвечает: 'Раз такое дело, иди в народ, и картоплю ту людям неси, расскажи, как сажать, как выращивать, как убирать. И когда двенадцать губерний научишь, тогда грех с тебя снимется. Только всем при том говори, чтобы не каженный день ея ели, дабы от таких смертоубийственных случаев народ уберечь. Вот как оно на само-то деле, робяты!

— Надо же, а вроде благообразный такой, старичок, а оно, вона что… — потрясенно проговорила баба, качая головой.

— Да уж, тот ещё хмырь! Он там сейчас, на площади, начнёт рассказывать, как её сажать, да семена раздавать… Стойте, стойте, не допито же!

Но народ как-то чересчур бойко потянулся уже к выходу из кабака — слушать пр посадку картопли и собирать её халявные семена.

На площади меж тем от «презентасьон» плавно перешли к «дегустейшн». Слуги странного барина начали раздавать народу сделанные из луба малые блюдца, где лежали разваренные клубни, политые маслом.

— Вот, извольте отведать, на ваших глазах сваренный картофель, особенно хорош, пока с пылу, с жару…. С огурцом хорошо идёт!

Народ закусывал дивной этой картоплей, непривычной на вкус, но, вроде бы и неплохой.

— Это вот, с конопляным маслом, извольте пробовать. Это — с коровьим. А вот тут — с сыром, — очень полезный продукт! Про его получение тоже могу рассказать особо…

Из углей меж тем вытащили запечённый картофель.

— А это «картофель на углях», делается замечательно просто. Суешь в угли, в костёр или в печь, да и ждёшь недолго… Пробуйте-пробуйте! В щи можно класть, для нажористости… А вот он, жаренный со шкварками. Попробуйте!

Через некое время стали раздавать и семена.

— Только, чур, ребята, не обижаться — бесплатно дам по одной картошке на нос! Кто хочет ведро — извольте за денежку!

Народ, кто заинтересовался, — а таких вдруг немало нашлось — поступал двояко. Кто-то развязывал мошну, оплачивая сразу мешок или более того; а кто победнее, побежал по знакомым.

— Слыш, Акинфий, пойдём на площадь, возьмешь картоплю для меня!

— А что за картопля такая?

— Да пойдём, потом расскажу!

И так уже весь город и округа через пару часов знали про чудный корнеплод решительно всё, включая и не совсем приличные детали.

Рыжий черт промежду тем уже болтал с другою кучкою мужиков.

— Вы его не слушайте, вы слушайте меня. Я всю правду расскажу! Он на картопле энтой страшные тыщщи делает. Всю в казну сдаёт, солдат кормить. У них от картопли силы прибывают — ууххх! Слышали. как турок прошлую войн раскидали? А в эту? А ляхов? То-то! Это их картоплей кормят. Силища от неё — во! Подковы пальцами гнут, басурман по дюжине на пики насаживают, лошадь руками набок валят, пушки катают, как игрушки детские. А царица ему платит за такой товар страшенные тыщщи, и в войско своё покупает без меры!

— А что он тут на площади-то нам вещает, зачем? — не понял парень, промышлявший извозом.

— Так то, паря, что велела ему царица: засей всю губернию картоплей, а то войску моему не хватает! А кто будет сеять ее, покупать ту картоплю в войско по рублю за пуд!

— Брешешь! — воскликнул бородатый крестьянин, загоревшимися глазами смотря на рыжего балагура.

— Да ты шо! Вот зуб те даю!

— А много ли урожая-то даёт та картопля? Может, в аккурат пуд с десятины и снимешь? — засомневался вдруг кто-то из мужиков.

— Тыщща пудов! Вот те крест — тыщща! Ну, у тебя, сиволапого, попервой будет, может, пятьсот, или даже триста. А набалатыкаешься, так и более можно брать. Она работу любит — да я тебе сейчас всё расскажу! Ты с утра ея навернешь, так к вечеру три десятины, не вспотев, вспашешь!

— Да ладно! Три десятины? Брехня! Не могёт того быть!

— Да как не могёт! Да я сам пахал! Только надобно смотреть, чтобы лошадь с того не околела. Ну да ея тоже очистками покормишь, и скотинка сразу здоровее будет!

* * *

— Ну что, опять ты вчера нажрался?

Кузьма опасливо посмотрел на барина, пытаясь понять, в каком тот настроении. Внешне всегда спокойный, Болотов, если его рассердить, мог быть и очень крут на ответные меры. Опять же, винопития, даже в меру, Андрей Тимофеевич очень уж прямо не любит! Но сейчас, вроде бы, ничего — рассвирепевшим барин не выглядит, да и ладно.

— Дак ведь я же, Тимофеич, чего? Я же всё для пользы дела! Народ в кабаке и добрее, и слушает лучше, а там, сам знаешь, за просто так сидеть не дадут — или покупай горячительное, или проваливай!

— Ну а самому-то пошто ея жрать? Хлебное вино — не шутка, вон, на облучке теперь еле сидишь!

— Да я же ничего! Я мерку-то свою ведаю, лишнего — ни-ни! Тимофеич, ты ж меня знаешь!

— То-то что знаю тебя, ирода. Докладывай, как дело прошло!

— Всё в тютельку! Слушали, раззявив рты!

— Опять, что ли, всякую ересь плёл, про меня, про императрицу? Вот потащат тебя в съезжую, я от тебя сразу же отрекусь. Как есть говорю, не обижайся потом!

— Да ладно, все же хорошо выходит! Семена-то покупают?

— Вполне. Ещё два воза надо в Богородском забрать!

— Андрей Тимофеич, а давай туда Стёпку отрядим!

— А сам чего? Загордился?

— Дак, Андрей Тимофеевич, я же тебе тут нужон! Мы же с тобою, как ты это говорил — «добрый городничий и злой городничий»! В паре работаем! И иначе никак!

Болотов усмехнулся, кутаясь в шерстяную полость от вечернего холода.

— Вот люблю я тебя, чертяка! Ладно, слушай сюда. До морозов надобно нам объехать еще три уезда. В каждом по одной подводе картофельных семян, почитай, расходится. Значится, давай по возу отправим прямо туда, чтобы не ждать. Только укройте хорошо соломою, а поверх её — рогожей, чтобы ночным заморозком клубни не побило. Понял меня?

— А как же! Так что, Стёпка за картоплею поедет?

Болотов выразительно посмотрел на Кузьму, и кучер присмирел.

— Я же говорю — три воза. И ты, и Стёпка, и Тимошка впридачу. Исполнять! И, знаешь, ещё что…. Стёпка-то, так, квёлый, а Тимофей — тот поумнее будет. Ты, пожалуй, его научи всему, что сам знаешь, ну, как народ убалтывать. Да и будете вместе работать!.

— Ох, затейник вы, барин! — одобрительно заметил Кузьма. — То одно, то другое придумаете. Не соскучишься с вами!

— Скоро, чую я, друг ты мой, Кузьма Никитич, будет у всех у нас большой барин, с которым нам скучать отнюдь не придётся, — задумчиво проронил Болотов. — Вот, помяни моё слово!

Глава 11

Между тем, в Москве должны были состояться торжества в честь 25-летия вступления императрицы на престол. Начались они с приема в помещении Московского Благородного собрания. Высокое, в четыре этажа здание с прекрасным, украшенным колоннадою, только что отремонтированным фасадом, было совсем недавно перестроено архитектором Казаковым для нужд и на средства московского дворянства. С утра императрица, с высокой, украшенный жемчугами причёской, в серебряном платье, в карете с нами отправилась в Москву, в Благородное собрание. У входа в здание нас встречали предводитель московского дворянства Михаил Михайлович Измайлов и все самые видные аристократы — Нарышкины, Лопухины, Шереметьевы, и прочая, и прочая. Следуя за императрицею, мы вошли в просторный и очень высокий зал, со всех сторон окруженный прекрасною колоннадой. Пускали в собрание по билетам самое лучшее общество. На хорах, с одной стороны, был оркестр, с другой толпился народ, допущенный только полюбоваться на бал, но не участвовать в нём.

Глядя на это всё, я мог только дивиться тому патриархальному простодушию нравов и презрению всяких мер безопасности, что приняты в этом обществе. В прошлой жизни пришлось мне работать с человеком, рассказывавшим мне, как к ним приехал однажды не президент даже, а всего лишь федеральный министр. Так вот, всё их здание перед этим оцепили и обыскали, и всех работавших там выгнали и с того этажа, где министр должен был появиться, и с этажа выше, и с этажа ниже. А тут, в общем-то, императрица, обладающая огромной, почти безграничной властью на гигантской территории, совершенно свободно может быть подстрелена с хоров из пистолета или карабина. Да, до выстрелов Каракозова ещё очень далеко!

Между тем, сначала перед нами было разыграно целое представление. Появлялись актёры, изображавшие четыре гения, представлявших четыре стороны света, — Один в мехах, — это было Гений Севера, другой в персидском халате — Гений Востока, Гений Запада в камзоле, и каждый говорил о том, чем он славен в Российской империи. Завершал представление «полуденный гений», в древнегреческом одеянии, символизирующий появление «царства, млеко и мед точащего», то есть Тавриды.

Затем пригласили нас перейти в другой зал, где уже горели тысячи свечей; тут начался бал, самый торжественный и блестящий. Дамы и девицы все были в платьях или золотых и серебряных, или шитых золотом, серебром, и на всех премножество драгоценных камней; господа дворяне тоже не отстают — в шитых кафтанах с кружевами, золотыми галунами, пряжки и застёжки с каменьями.

Начался бал, как тут принято, с полонеза; этот несложный танец, одновременно очень торжественный и при этом непринуждённый, можно танцевать в любом почти возрасте, можно уходить в другие комнаты, в сад, разговаривать с партнёршей, чем все непременно пользовались. Гости переходили из зала в зал и обратно, исполняя одну за другой фигуры полонеза ­ — променад, колонна, поперечина, траверсе, фонтан, веер… Мы с Курносовым тоже должны были танцевать, но я отговорился, так как совершенно не знал порядка и движений этих танцев. Костя, глядя на меня, не стал танцевать тоже. Чтобы лучше видеть, я забрался на хоры, и внимательно, стараясь всё запомнить, смотрел, как проходят танцы. За полонезом последовал менуэт, когда танцующие двигались мелкими размеренными па, стараясь придать своим фигурам изящные позы, причем дамы, грациозно опустив руки, слегка приподымали платье; затем был котильон, контрданс, и кадриль последнюю танцевали уже лишь самые молодые и энергичные гости.

Между тем в зале становилось душно и жарко от многочисленных свечей, догоравших в своих канделябрах и люстрах. После менуэта мы вернулись в первый зал, где Императрица уселась за карточный стол, и до конца вечера играла в вист, а общество танцевало котильон, контрданс и кадриль.

Бал был окончен ближе к полуночи, и мы поехали уже к новому месту стоянки — в Кремлёвский дворец.

Сюда мы приехали уже за полночь. Бедный Курносов заснул в карете, я тоже страшно хотел уже спать.

Путь от Собрания до Кремля занял немного времени, и мы, наконец-то, оказались возле Кремля. Большого Кремлевского дворца ещё не было, на месте его стоял старый, довольно уже ветхий дворец известный как Большой, или Зимний Кремлевский дворец, построенный неутомимым Растрелли.

Здесь нам предстояло прожить несколько дней. Екатерина каждый день уезжала на какие-то новые праздники, куртаги и маскарады; мы же с Курносовым оставались в Кремле, и, к ужасу «кавалеров», целыми днями лазили по кремлёвским стенам и башням.

Ужаснуться, и вправду, было чему: стены и крыши заросли берёзками и кустами, а скверный, плохо обожженный кирпич сыпался от малейшего прикосновения. Все стены, как оспою, были испещрены ямками полностью выкрошившихся кирпичей, и эти тёмно-бордовые дыры сильно выделялись на белом фоне. Везде на стенах, в стрельницах и под крышами было множество птичьих гнёзд. Курносов со всем семилетним пылом бросился их разорять; он попросил Сакена показать ему, чем вороньи гнёзда отличаются от голубиных и воробьиных, и разрушал только первые, мотивируя, что вороны, мол, «все разбойники».

Я шарахался вместе с ним; конечно не ради птичьих гнёзд, а больше, чтобы помочь Карлу Ивановичу приглядеть за неугомонным братцем, и, конечно, полюбоваться панорамой Москвы. Какое-то необъяснимое очарование почувствовал я в бывшей столице: в её разбросанном, несовершенном, местами архаичном облике, так резко контрастировавшем с застёгнутым на все пуговицы Санкт-Петербургом, мне виделось нечто чисто русское и живое.