Благословенный

На седьмой день торжеств нас ждали в поместье графа Шереметьева, называемом «Кусково» и известным своим крепостным театром. Поэтому, 30 июня 1787 года в три часа пополудни императрица отправилась в Кусково со всем двором и блестящею свитою.

В нарядное поместье Шереметьевых мы въехали через великолепную арку, убранную оранжерейными растениями, между которыми были размещены символические картины с приветственными надписями. Наверху галереи играла музыка. При приближении поезда к подъемному мосту стоявший на Большом пруду двадцатипушечный корабль и другие меньшие суда салютовали, а с берегов также гремели пушечные выстрелы.

К большому дому Шереметьевых вела галерея «живых» картин: здесь стояли попарно жители и слуги Кускова с корзинами цветов, девушки в белых платьях и венках рассыпали букеты по пути. У входа в дом, или, скорее, дворец, встретил нас хозяин — граф Пётр Шереметьев, любезно подавший императрице руку. Мы вышли из кареты, и хозяин провел нас осматривать регулярный Большой сад. Аллеи оказались тут засажены стриженным тисом, с кронами, сформированными в виде античных статуй, сидячих и лежащих собак, куриц, гусей, русалок, обезьян, и всё это с изумительным искусством. Затем шёл сад английский, более естественного вида, по сути своей — просто лес с толстыми старыми деревьями и полностью убранным подлеском. Затем был лабиринт, где при вечернем солнце хозяин показывал свои прихотливые сооружения и редкости, — а Солнце уже закатилось, когда отправились мы в его крепостной театр, где давали оперу «Самнитские браки» и, в заключение, балет. Екатерине очень понравился спектакль; она допустила всех артистов к руке и раздала им подарки.

На обратном пути из театра весь сад уже горел огнями; на пруду плавали лодки и гондолы с песенниками и хорами музыкантов; два обелиска по обеим сторонам пруда представляли два ярких маяка, вдали горели щиты с вензелевыми изображениями царицы и сыпались целые каскады разноцветных огней.

Перед началом фейерверка государыне подали механического голубя, и с ее руки он полетел к щиту с ее изображением и парящей над нею Славой; вместе с этим щитом в один миг вспыхнули другие — и пруд, и сад залились ярким светом.

Во время фейерверка разом было пущено несколько тысяч больших ракет, взрывавшихся в небе фейерверком; они были бы весьма похожи на наши ракеты, привычные по салютам 21-го века, если бы не мощные дымные следы, оставляемые ими.

— Вот это да! — воскликнул при мне Шарль-Жозеф Де Линь,*(бельгийский дворянин, подданный австрийского императора, называвший, однако, себя космополитом-прим.) — и как только частный человек мог тратить несколько тысяч пудов пороху для минутного своего удовольствия? Вообще, за это путешествие я видел больше сожженного пороха, чем иные нации тратят в большую войну!

— Всякие чудеса возможны, когда ты окружён рабами, — заметил другой господин, с длинным прямым носом, пронзительными глазами и холодными, властными манерами. — Любой каприз может решиться мановением руки. Взмах — и в степи встают роскошные дворцы. Взмах — и, словно по волшебству, из болот вырастают города. Ещё один взмах, и подданные веселятся и пляшут, делая вид, что счастливы.

— А вы думаете, что завоевания наши на юге непрочны? — спросил я его.

Тот уставился на меня ледяным взглядом.

— Мы представлены друг другу?

— Позвольте мне иметь эту честь! — нашёлся Де Линь. — Великий князь Александр Павлович, внук императрицы Екатерины. Иосиф фон Фалькенштейн, граф Священной Римской империи!

Я скупо поклонился.

— Искренне рад знакомству, граф. Так вы считаете, что…

— Да, я считаю. Более того, уверен, что ваше положение непрочно везде. Везде, где народ порабощён, считайте, закопаны целые пороховые склады, и взрыв их возможен в любой момент. Вы, сударь, должно быть, слишком молоды, чтобы знать это наверняка, а вот люди постарше могли бы многое вам на сей счёт рассказать!

— Да, говорят, римские рабы раскрыли ворота Вечного города перед полчищами Алариха, — поддакнул Де Линь.

— Я имел в виду не настолько древнюю историю, принц, — с холодной иронией отозвался граф, — но, всё же, спасибо за подходящий пример!

— Однако, раз уж случилось так, что эти склады в стародавние времена были заполнены нашими предками, то надо с осторожностью и искусством разрядить их, если будет к тому возможность. Надеюсь, в будущем я смогу этим заняться!

— Всё, что вам понадобится для этого, принц, это человеколюбие и решимость, — ответил граф, и странная улыбка тронула его губы. — Поверьте, это так.

Целую ночь бесчисленные толпы народа гуляли на этом празднике. В галерее был ужин, во время которого пел хор. Стол графа Шереметева на 100 персон оказался сервирован золотою посудою. Особенно удивительно было огромное золотое блюдо, поставленное перед императрицей; оно представляло из себя рог изобилия на возвышении, выполненный из чистого золота, с вензелем Екатерины из крупных бриллиантов. Наконец, как бы невероятно это ни звучало, весь хрусталь на столе на 100 приборов был изукрашен и осыпан дорогими каменьями всех цветов и самой высокой цены. То, что лежало на блюдах, тоже поражало воображение — тут были и яблоки, и вишня (в июне-то месяце), и земляника, и виноград, и множество иных фруктов, в числе которых были апельсины и ананасы! Нет, в моём времени, с рефрижераторами и контейнерными перевозками, это не произвело бы впечатления, но здесь, в 18 веке, да еще и не в портовом Петербурге, а в континентальной Москве, это изобилие казалось невероятным.

— Откуда всё это? — поразился я.

— Главным образом, оранжерейное, Ваше высочество — отвечал любезно Пётр Петрович, — а вот эти дыни астраханские, только доставлены — попробуйте, чистый мёд!

Так я узнал, что московская аристократия имеет круглый год самые экзотические фрукты из своих собственных оранжерей и теплиц. Сколько это всё стоит — можно только догадываться…

Затем мы возвращались с праздника по дороге, освещенной вплоть до Москвы плошками, фонарями, смоляными бочками. На востоке уже занималась заря: когда подъезжали мы к Москве, в столице били уже утреннюю зо́рю.

Екатерина тоже было хотела дать в Кремле балы и торжества, пышность которых соответствовала бы ее величию. Но всё это было отложено, когда она узнала, что в нескольких областях империи губернаторы не исполнили ее распоряжений и не наполнили, согласно ее повелению, хлебные запасные магазины, и что народ страдает от непредвиденного, сильного неурожая. Я стал свидетелем разговора императрицы с графом Безбородко.

— Государыня, — приступил к ней сановник, как положено, со склонённою головою, — смею покорнейше просить, несмотря на обстоятельства, всё же устроить в Кремле ответный праздник. Верное Московское Ваше дворянство сего заслуживает!

— Ах, Александра Андреевич! Я бы рада! Да, согласитесь, неприлично было бы явиться мне среди увеселений и празднеств, в то время, как подданные мои страдают от бедствия! Ведь я и должна была его предотвратить!

— Возможно, Ваше Императорское величество сочтёт возможным, устроив все же празднества, но сделать при этом публично строгий выговор тем наместникам, которые того заслуживают!

— Нет, — отвечала Екатерина, — это было бы для них слишком унизительно: я дождусь, когда мы будем с ними наедине; потому что я люблю хвалить и награждать во всеуслышание, а журить потихоньку!

Так что, от празднеств в Кремле Господь нас отвёл. Впрочем, скорее всего, Екатерина просто уже устала от всех этих торжеств; к тому же, дворец в Кремле был в плохом состоянии и настоятельно требовал обновления. Наконец, осмотрев недавно возведённое Казаковым здание Сената, мы переехали в Петровский замок.

Императрица, отдохнув несколько дней в Петровском, отправилась в Санкт-Петербург; из окон её кареты мы снова видели хорошенький городок Тверь, Вышний-Волочок, Валдай и Новгород-Великий, некогда знаменитый своими вольностями, прославленный победами и счастливый в своей независимости. Живописные летние пейзажи развлекали нас по пути; останавливались мы всегда в Путевых дворцах.

Почти весь путь мы проделали вместе с воспитателями, отдельно от императрицы. Та ехала в своей карете с иностранными посланниками — англичанином Фицгербертом и французом Сегюром. Лишь однажды я напросился туда, обещая сидеть смирно и не дёргать взрослых неуместными вопросами.

Как нередко бывает в июле, день выдался чрезвычайно жарким. Все были очень утомлены этим зноем, — ведь карета 18 века, даже императорская, не имеет кондиционера, и, притом, движется недостаточно быстро, чтобы поток встречного воздуха мог освежать пассажиров. Между послами шёл вялый разговор, Екатерина заснула, или, по крайней мере, всем так показалось.

Тут между Фитцгербертом и Сегюром разгорелся спор по поводу американской войны и революции, которая лишала Англию тринадцати цветущих областей, общею площадью далеко превосходящих саму метрополию.

Фитцгерберт бросился уверять, что эта потеря его стране оказалась более выгодна, нежели убыточна. Этот парадокс поразил меня; но англичанин упорно поддерживал свое мнение, пытаясь доказать присутствующим, что Британия, освободившись от значительных издержек, нужных для управления колониями, сохранит с нею торговые сношения и легко извлечет из них огромные выгоды, достаточные для вознаграждения за потерю лишних владений. Они с французским посланником долго спорили; хотя я из-за слабого знания французского языка не мог отследить все их аргументы, основная мысль англичанина была совершенно понятна.

— Вы, сударь, раз придерживаетесь такого образа мыслей, тогда подайте королю мнение, что надобно вам отказаться еще от Индии и Канады: выгоды от сего будут преизрядные! — наконец, улучил я момент чтобы ввернуть свое мнение на сей счёт, сделав это на английском. Фицгерберт заулыбался; граф Сегюр, не знавший английского, попросил ему перевести. В эту минуту императрица открыла глаза, и разговор прервался.

Уже вечером, в путевом дворце, играя в карты с Сегюром и де-Линем, она произнесла:

— Сегодня у вас с Фитцгербертом был престранный разговор, и я не постигаю, как такой умный человек может поддерживать такое несообразное мнение. Я нарочно не открывала глаз, мне слишком любопытно было выслушать продолжение вашего разговора. Я не знаю, одного ли мнения английский король со своим послом; но что касается до меня, то если бы я потеряла невозвратно одну из тринадцати областей, которых он лишился, то вогнала бы себе пулю в лоб!

— Ну, видимо, в Англии никто не желает стреляться, потому выдумали себе в утешение это оправдание с выгодами торговли — заметил я.

Императрица бросила в мою сторону острый взгляд, отчего я осёкся. Впрочем, когда господа ушли, она очень благосклонно произнесла:

— Ты сегодня сделал очень глубокомысленные замечания, достойные зрелого мужа. Ты сильно вырос за эти полгода, но это естественно твоему возрасту; однако, удивительно, как быстро ты взрослеешь умом!

— Я много читаю, и ещё я беседую с Ла-Гарпом — пробормотал я, радуясь, что не успел просветить присутствовавших при разговоре с английским послом, что они были свидетелями рождения концепции неоколониализма. Тут не помог бы мне и Андрей Афанасьевич — точно бы признали бесноватым!

Вообще, разговаривать с императрицей — как ходить по минному полю. Она очень обидчива и самолюбива: любую, самую невинную фразу по поводу своей империи легко может принять за критику, принимая её на свой счёт.

И, тем не менее, ещё один балл в копилку влияния я себе записал.

Глава 12

16 июля мы с императрицею прибыли в Царское Село. Тут её встречали и приветствовали все: и великий князь Павел, и Мария Фёдоровна, маленькие княжны Александра, Мария и Елена, и та часть двора, что не имела счастия сопровождать государыню в её долгом путешествии.

Роскошный Царскосельский дворец понравился мне много больше Зимнего. Последний, покрашенный невзрачною желтою охряною краскою, с выделенным белым цветом пилястрами, не шёл ни в какое сравнение с великолепными, украшенными роскошною лепниною небесно-голубыми стенами Екатерининского дворца. К тому же, здесь бы прекрасный парк с беседками, павильонами и цепью прудов, сильно отличавшийся от скромного Адмиралтейского луга.

Неожиданно, интерьеры в Царском селе мне тоже понравились много больше петербургских. Раньше я и понять не мог, как вообще можно жить в этаком царстве помпезной золочёной лепнины. Казалось, просиди безвылазно пару дней в этих кричащих интерьерах — и любой нормальный человек попросту сойдёт с ума!

Но, нет. При ярком солнечном свете, действительно, интерьеры казались излишне контрастными и перегруженными деталями. Но вечером, при мягком свете восковых свечей, всё чудесным образом менялось. В полутьме золото лепнины и массивных картинных рам поблёскивало таинственно и многообещающе, окутывая залы дворца тёплой волшебной аурой. Персонажи с тёмных масляных картин казалось, интимно подмигивали друг другу, смеясь над легкостью, с которой скрывают они свою тайную жизнь от этих смешных, сотканных из мяса, воды и пустых иллюзий трёхмерных существ, хаотично снующих туда-сюда по скрипучим натёртым паркетам. В общем, при свечах эта жирная, вульгарная позолота, давно ставшая у нас верным признаком «цыганщины», смотрится совсем по-другому!

Между прочим, тут была и знаменитейшая Янтарная комната; ещё настоящая, а не дубликат, сделанный по чёрно-белым фотографиям. Правда, находиться в ней долго не было никакой возможности — слишком подавляющей казалась изобильная, медовая роскошь янтаря.

Костику тоже страшно нравилось в Царском Селе — для него это синоним и верный спутник короткого северного лета. Он увлечённо гонялся по аллеям, залазил во все павильоны и гроты в парке, резво, как жизнерадостный мопс, носился по зеленой, всегда коротко скошенной траве, играл среди живых лабиринтов и увлеченно грёб на наших лодочных прогулках маленьким, специально для него сделанным веслом.

— А пойдём тайком купаться! — предложил он на первый же день.

— Пойдём! Слушай, мосье Курносов, а давай скажем бабушке, что папенька хочет ободрать Зимний дворец и всё утащить в Гатчину, а из дворца казарму сделать!

— Сам ты «мосье», — радостно откликнулся тот и попытался огреть меня прутиком. Мне пришлось защищаться, и некоторое время мы фехтовали, как шпагами, ивовыми прутиками, пока я не догадался ему поддаться.

— Не, ну давай же! Давай скажем!

— А зачем? — удивился Костик, забавно сморщив свой курносый носик.

— А что, смешно же будет! Давай, я скажу «Как хорошо тут, в Царскосельском дворце, много лучше, чем в Зимнем!», а ты такой и ответишь «Не зря папенька хочет в нём казарму сделать»! Смешно же будет!

— Ну, давай. Только мне думается, лучше жабу поймать, надуть её и подсунуть мадам Перекусихиной!

— Лучше Протасовой!

— Ты что? Твой тебе потом надоест своими поучениями! * (А. С. Протасова — родственница А. Я. Протасова-прим.)

Первый день по приезду императрица отдыхала с дороги. Наутро, спеша воспользоваться отменной погодой, мы прогуливались по аллеям огромного царскосельского парка. Сегодня её в качестве кавалеров сопровождали генерал Мамонов — текущий фаворит, очень смазливый молодой человек,

и еще какой-то высокий, смуглый господин в испанском мундире. День выдался жаркий, и вееры дам работали без остановки.

— Должно быть на вашей родине сейчас еще жарче, не так ли, дон Миранда? — спросил Мамонов у «испанца».

Тот ответил по-французски, что-то в том смысле, что на родине всегда хорошо.

Мне стало интересно, что это за испанец. Я потихоньку дёрнул за рукав Мамонова и шёпотом спросил его:

— Александр Матвеевич, а что это за господин?

— Это дон Франсиско Миранда, уроженец далёкой Венесуэлы! У него какие-то нелады с собственным правительством, и он ищет нашего покровительства!

Хммм… Франсиско Миранда, Франсиско Миранда… Кажется, это довольно известный деятель, вроде бы, он один из первых, кто хотел добиться независимости Латинской Америки от испанской монархии, но, как-то не очень удачно…

— И что, какими судьбами сюда его занесло, из Латинской-то Америки?

— У него какие-то неприятности с собственным правительством. Государыня императрица из человеколюбия оказывает ему покровительство, да вот, всё никак не решит, к какому делу его применить! Предлагал я послать его с экспедицией Муловского, но состоится ли сиё — Бог весть!

— А что за экспедиция Муловского?

— Кругосветная экспедиция, первая, отправляемая из нашей державы!

Вот это да… Я вот вроде бы историк, но даже мне ничего не было известно про какую-то кругосветную экспедицию Муловского. Я как-то всегда считал, что первая русская кругосветная экспедиция состоялась в начале 19 века под командованием Крузенштерна. А вот что это за Муловский — я даже и не слышал!

— Скажите, Александр Матвеевич, а от кого мне можно получить подробные сведения об этом предприятии?

— Конечно же, от Самуила Грейга, командующего Балтийским флотом — отвечал он. — Именно на него возложена подготовка и снаряжение экспедиции! Ну, или от графа Чернышёва, вице-президента Адмиралтейств-коллегии!

— Мне нужно встретиться с ними! Как можно быстрее!

— Что же, обратитесь к императрице. Она не откажет вам!

Всю прогулку я терзался догадками. Что за Муловский? И почему я о нём не слышал?

Наконец, мы вернулись к громаде дворца, и императрица величественным жестом отпустила склонившего голову креола, собираясь вернуться во дворец (было время вечерней службы). Но я решил ускользнуть, и увязался за господином Мирандою.

— Дон Франсиско, — окликнул я его. — Можем ли мы поговорить?

Высокий креол остановился, с интересом глядя на мальчика, пытающегося говорить с ним на скверном французском.

Итак, будем знакомы, дон Франсиско Миранда! Я про этого господина кое-что знал, причём то, чего он сам о себе не знает. Это предшественник Симона Боливара, желавший устроить революцию в Латинской Америке и создать на месте испанских колоний, бедных и дурно управляемых, независимые государства, ещё более бедные и управляемые ещё хуже. Примером ему послужила, конечно же, революция в Северной Америке, где он несколько лет воевал в армии Вашингтона. Увы, то, что независимость от метрополии таким образом получить можно, звездно-полосатая история продемонстрировала явно, а вот того, что за этим далеко не всегда следует экономическое благополучие — совсем нет. И такие как Миранда, с лозунгами «Мадрид нас грабит», в ближайшие годы обещали только множиться. Впрочем, нам от этого только профит. Возможность революции мы допускаем где угодно! Только не в России. Нам это ни к чему.

— Итак, граф, вы добились у императрицы того, зачем приехали сюда из далёкого Каракаса?

Дон Франсиско, красивый латиноамериканский типаж, пожалуй, что не без примести креольской крови, тактично склонил голову.

— Её императорское величество была столь любезна, что предложила мне поступить на русскую службу!

«И, слава Богу, ты отказался, — невольно подумал я, поскольку знал кое-что о военных 'талантах» этого господина.

— Однако вы не согласились! Вы ожидали иного… У вас есть некие проекты относительно вашей родины, и вы общались именно по этому поводу!

В тёмно-карих глазах венесуэльца мелькнула искра интереса.