Помоги проекту - поделись книгой:
— Вижу вас, ваше высокопревосходительство, а будто бы слышу Якова Алексеевича. Вот уж кто не любитель! Его присказку, что, дескать, работать нужно, а не разговоры разговаривать, у нас здесь каждый знает, — всплеснул руками губернатор. — Редкостной энергичности господин… Да… Вы, Герман Густавович, непременно с ним стакнетесь. Открою небольшой секрет: господин Прозоров, в некотором роде зависть к вам испытывает.
— Вот как? Отчего же?
— Так это про вас говорят, что всякий, кто с вами дела начинает вести, в считанные годы неприлично богат становится. А его завидки берут. Сам неоднократно слышал, как Яков Алексеевич говаривал, что ежели бы он захотел до таких высот в правительстве дойти, так и смог бы. А там сидючи, немудрено хорошим знакомцам помочь мошну набить.
— Мимо, — хмыкнул я. — Промахнулся ваш Прозоров. В стремлении всех вокруг облагодетельствовать, коли человек того достоин, и достаток его во благо земле Отеческой пойдет, меня в первый раз еще в Томске обвинили. Я тогда там начальником губернии пребывал. Потом, как в столицу меня Николай Александрович вытащил, это уже массовым явлением стало. Всякие… да… всякие разные господа ко мне в приятели стали набиваться, чтоб с моих трудов в свои карманы деньги складывать. Только я и туда свое условие привез: помогать только тем, кто не только о себе радеет, но и об Отчизне.
— Таких подробностей в салонах не передают, — развел руками Чарыков. — Да и сами ведь знаете, Герман Густавович. Чем дальше от Санкт-Петербурга, тем больше привирают. У Великого Океана вами, быть может, и детей пугают. Не удивлюсь, коли нечто этакое откроется.
— Да уж, — захохотал я. — Уже в Москве мне передали, будто слухи ходят, что я с инспекцией по стране еду. Наказывать невиновных и награждать непричастных. Великий и ужасный Лерхе на тропе войны с разгильдяями и мздоимцами… Лично.
— Нелепица же, — вскинул брови губернатор. — Неужели кто-то может всерьез верить? Каждый губернский начальник перед вашим появлением в силах столь благостную картину организовать, что хоть ордена раздавай. Много ли вы, ваше высокопревосходительство, увидеть да услышать сможете, чтоб истину узнать?
— Да много и не нужно, — в миг перейдя на серьезный тон, заявил я. — Земля, о которой заботятся, иначе выглядит. Не как, та, где этой заботы нет. Мы с его императорским величеством много где успели побывать. Николай Александрович желал сам, своими глазами свою страну видеть, ну и меня везде с собой брал. Поверьте, повидал благостных картин и мундиров с дырками на локтях. Это вам, Валерий Иванович, мнится, будто везде так, как в Вятке. Губернии начальник — хороший хозяин и людей защитник. В иных местах — губернаторами псов цепных назначили. Только гавкать да требовать и могут. А вы еще спрашиваете — почему вы. Потому, господин Чарыков, что мало нас, тех, кто действительно, как бурлаки на Волге, могут в лямку встать и тянуть державную «баржу» против течения. И тянуть, и тянуть, и тянуть…
— Безрадостно как-то, — поежился Чарыков. — Грустно.
— Как есть, — теперь пришло мое время разводить руками. — Кто везет, на том и едут. Но тому и местечко в грядущих учебниках истории достается. А псам, да церберам всем памяти, что в злых опусах господина Салтыкова.
Помолчали. Настроение куда-то ехать и на что-то смотреть совершенно пропало. Но и разворачивать бричку, я тоже не стал торопиться. В конце концов, работа должна быть сделана, хочу я того или нет. И чем быстрее получилось бы отделаться от, так сказать: обязательной части путешествия, тем скорее мог бы отправиться дальше на восток. В Томск.
Место грядущего мероприятия увидели издалека. Плотники еще не закончили до конца сколачивать трибуны, а рабочие, призванные украсить все вокруг лентами, флагами и розетками из ткани цветов имперского флага, еще только раскладывали материалы на земле. Но то, что торжественное событие будет проходить именно в этом месте, было уже понятно.
Железнодорожный объезд тоже еще не выглядел до конца завершенным. Кое-где даже еще шпал не хватало, а те что имелись, не были присыпаны гравием. Вообще, поражала технология строительства. Мне всегда казалось, что сперва на насыпь должны укладываться шпалы, и только потом рельсы. Но нет. Сейчас почему-то делали в точности наоборот. Я, понятное дело, со своими советами ни к кому не лез. Просто удивлялся издали.
— К завтрашнему дню закончат, — выдал экспертное заключение Чарыков. — К вечеру сегодня уже и маневровый обещались пустить. Проверить крепость пути. Чтоб, значится, потом не оконфузиться.
— Всецело полагаюсь на ваш опыт, — кивнул я. Мне казалось, что до полного окончания работ и на этом участке пути куда как далеко. Но, учитывая почти полную не готовность мостов, обстоятельство это уже ни на что не влияло.
— И все-таки, Герман Густавович, — повернулся ко мне губернатор. Лошадь, почувствовав ослабевшие вожжи, переступила с ноги на ногу, и потянулась губами к траве на обочине. — Предлагаю немедля отправиться в Красный Замок.
— Может, лучше на Красную Мельницу? — пошутил я, не до конца понимая, куда Чарыков меня завлекает.
— Это особняк господина Прозорова так у нас прозвали, — хихикнул Валерий Иванович. Слава Богу, ему, что такое Мурен-Руж объяснять не было необходимости. В Париже Чарыков тоже бывал. — В это время Яков Алексеевич по обыкновению за бумагами заграничных своих экспедиций заседает. Так-то он жуть, как не любит, когда его по пустякам отвлекают. Но ведь и у нас дело не пустяшное, верно?
Я все еще сомневался, стоит ли ехать в дом местной, я бы даже сказал — местечковой, знаменитости? Особенно учитывая два обстоятельства: во-первых, я вице-канцлер империи, и не к лицу чину столь высокого ранга идти за советом к купцу, пусть даже и торгующему с заграницей. Во-вторых, против идеи посетить Красный замок говорило еще и то, что сам-то Прозоров ко мне на встречу приходить не торопился. Даже прием в Благородном собрании проигнорировал. А теперь, получается, я, гордыню усмирив, должен сам в его особняк ехать? Навязываться. Просителем себя чувствовать…
— Давайте, любезный мой Валерий Иванович, поступим иным образом, — после долгих раздумий, заявил я. — Не ошибусь, если сделаю предположение, будто этот ваш купец — частый гость в вашем доме?
— Не скажу, что действительно частый, — подбоченился губернатор. — Но бывает, бывает. Иной раз, знаете ли, и по-простому, без приглашения захаживает. Я даже люблю вот этак вот принимать. Без чинов…
— Отлично. Тогда так и поступим, — который уже раз перебил я слишком словоохотливого чиновника. — Пригласите господина Прозорова к себе сегодня к ужину. А там и я, вроде как случайно, прибуду. Так и мне никакого ущемления чести не выйдет, и своего мы добьемся. Только вы так пригласите, чтоб этот слишком занятым не отговорился. С него станется…
— Тогда я, если позволите, приписочку сделаю. Что, дескать, и вы у меня вечером должны быть. И что это может стать единственной возможностью задать вопросы по реформе налогов одному из ее авторов. Торговые люди очень этим интересуются. Опасаются, как бы с той реформы империя еще каких поборов с них не затребовала.
— Тогда и Булгакова зовите, — благодушно посоветовал я. — Мне он показался на редкость благоразумным молодым человеком.
На том и порешили. Чарыков завез меня в «Стокгольм», где я отобедал, сменил наряд, и к вечеру велел Апанасу найти извозчика. Губернское правление обязано было предоставить мне экипаж для разъездов, но откуда ему было взяться? Как уже говорил: бричкой и той губернатор управлял лично. Лишних служащих у вятского начальника не имелось.
Прозоров больше походил на средней руки чиновника, чем сам Чарыков. Совсем не выглядевший дорогим костюм, обширные залысины, очечки в серебряной оправе — таких прозоровых по столичным присутствиям тысячи. Повстречайся он мне где-нибудь на набережной Мойки, я и внимания бы на него не обратил. В то время как, человеком он был по своему примечательным. Начать хотя бы с того, что он один из немногих российских купцов отправлял товары продаваться в дальнее зарубежье, а не скидывал все оптом заезжим торговцам. Кораблей своих Прозоров не имел, фрахтовал иностранные. Но торговые обороты его впечатляли даже меня, давно считавшего деньги десятками тысяч. Если верить Тихону Филлиповичу Булгакову, прибывшему в маленький, но уютный, особнячок Чарыкова, куда как раньше местной знаменитости, капитал Прозорова или уже перешагнул, или вот-вот перешагнет планку в три миллиона рублей серебром. Для маленькой провинциальной Вятки — космическая сумма. Подели достояние одного человека на всех жителей губернской столицы — на все двадцать пять тысяч человек — и то богато выйдет.
Впрочем, как выяснилось, чуть ли не половина города — я имею в виду недвижимость — именно Прозорову и принадлежала. С доходов, Яков Алексеевич постоянно приобретал все новые и новые дома. Жилые, коммерческие — не важно. Главное, чтоб они хоть одной стеной касались уже у него имеющихся. Тот длинный, похожий на амбар, корпус, в котором располагалась гостиница «Стокгольм», кстати, тоже входил в длинный список собственности господина Прозорова.
А еще он был городским головой. Закрепил, так сказать, не официальный статус официальным. Хозяин города. Иначе и не скажешь.
— И что же может меня заставить платить эти ваши новые налоги? — фыркнул Прозоров, даже меня не дослушав. А я ведь о новой системе налогообложения рассказывал. И остальные, присутствовавшие в доме губернатора, торговцы, слушали меня более чем внимательно.
— Закон, — пожал плечами я.
— Пф, — снова фыркнул городской богатей. — В нашем Отечестве, сами знаете как, ваше высокопревосходительство. Закон — что дышло. Как повернешь, так и вышло. Может статься, мне штрафы дешевле обойдутся, чем сами налоги.
— А не будет никаких штрафов, — криво усмехнулся я. — С введением новой системы, неуплата налогов станет уголовным преступлением. А чины гражданского управления, поспособствовавшие неуплате, станут соучастниками. Вы бывали на каторге, Яков Алексеевич? Могу поспособствовать посещению…
— Вот так, значит? — порозовел Прозоров. — Как же так? За долги банку какому-нибудь и то на каторгу не шлют. А тут эвон как.
— Отныне Империя считает деньги, что были скрыты от налогов, прямым ущербом государевой казне. Теперь это кража государственного имущества. Осведомитесь сами номером статьи Уголовного Уложения. Я так сразу и не скажу. Правительство и без того идет на беспрецедентно мягкие условия по переходу на новую методу. Первый год не будет таких уж жестких требований по ведению первичной документации. Мы прекрасно понимаем, что новой науке невозможно обучиться сразу. Понадобится время, чтоб привыкнуть к переменам. Оценить, на сколько, на самом деле, проще и более упорядочено будут вестись записи по сделкам. Кроме того, с введением новой системы, отменяется большинство существующих поборов и акцизов. В неизменном виде пока остается виноторговля и табак. Акцизов на соль, нефть, керосин и прочее, прочее, прочее более не будет.
— Как же тогда гильдии определятся станут? — прищурился Прозоров. Я заметил, стоило ему открыть рот, как все остальные в гостиной, включая губернатора, замолкали.
— Пока и эта схема останется, — кивнул я. — В качестве ограничительной меры. Плата за право торговли станет сдерживающим фактором для излишне оптимистично настроенных мещан и крестьян. Избыток торгового люда — тоже не есть хорошо.
— Так вот и получится, что казна теперь на нас, купцах, держаться станет, — развел руками и оглянулся городской хозяин.
— На купцах, фабрикантах, крупных землевладельцах и пропойцах, — улыбнулся я. — А разве ныне как-то иначе? Неужто вы всерьез полагаете, будто выкупные платежи и недоимки с крестьян оказывают на казну какое-то влияние? Я вон Валерию Ивановичу уже государственную роспись доходов цитировал. Так все сборы крестьян и четверти от винного акциза не составляют. Так что пока, выходит что казна наполняется пропойцами.
— Имеется надежда, — вступил в разговор Чарыков, — Что после введения реформы зерноторговли в империи, доходная часть казны сместится.
— Уже известны подробности? — оживился Булычев. — Что именно будет реформировано? Прежде, правительство в эту область особенно не вторгалось.
— Без особых подробностей, — быстро вставил я, опасаясь, что словоохотливый губернатор тут же начнет выбалтывать сведения, которые публике пока знать было рано.
— Предполагается, что цену выкупа зерна у крестьян теперь станет назначаться в правительстве, — многозначительно на меня зыркнув, все-таки выдал информацию Чарыков. — И у государственных чиновников будет первоочередное право.
— А хранить зерно, где предполагается? — тут же заинтересовался Прозоров. — Никак элеваторы, по американскому образцу, строить начнут?
— Ныне-то как? — принялся объяснять Булычев. — Крестьянин и рад бы придержать зерно до зимы, или даже до весны, да хранить негде. Оставит у себя в сарае, так к весне половину мыши сгрызут. Вот и торопится сбыть побыстрее. Да еще деньгу к осени приготовить. После сбора урожая в селах свадьбы да иные праздники затеваются. Ярмарки опять же. Себе вина хлебного прикупить, женам платки расписные…
— Платежи, да поборы тоже осенью, — подсказал я.
— Ах, ваше высокопревосходительство, — улыбнулся владелец пароходов. — Сколько тех платежей-то? Раз — два, да обчелся. А как пристав приедет, староста ему плакаться станет, что, дескать, урожаи совсем плохи, народишко голодом исходит, все только на поборы и работают. Тот и в бумаге отметит, что сборы ничтожны, по причине низких урожаев. Ему за то и подношение сделают. В одной деревеньке, да в другой. Вот приставу и на выезд, да на шелка для супруги и насобирается. А в гражданское правление, вместо платежей да недоимок, лишняя бумага пойдет.
— Вот как? — удивился я. — Значит, выходит, что истинные урожаи все скрывают?
— Как есть, скрывают, — продолжал топорщить чапаевские усищи Булычев. — И купцы, что хлебами кормятся, о том прекрасно ведают.
— Как и о беде крестьян с невозможностью достаточно долго хранить хлеб, — кивнул Прозоров. — Потому и в торг осенний ко всяким хитростям прибегают. Амбары да лабазы в низине устраивают, под спуском. А крестьянам лошадей заставляют из телег выпрягать. Тот полпути руками телегу протолкает, так тут приказчик цену сбивать принимается. Мол, зерно влажное, да замусоренное. Коли не по нраву новая цена, выкатывай телегу в зад. А как? Это вниз телегу легко катить, а в гору — тремя потами изойдешь…
— О верхней границе цены между собой все купцы заранее сговариваются, — Булычев так легко выдавал нюансы зерноторговли, словно сам таким не занимался. — Даже уйдет селянин к другому, так и там хорошей цены не услышит.
— А ежели государевы люди цену выше дадут? Повезут туда селяне? — уточнил Чарыков. — Или забоятся?
— Повезут, — пожал плечами корабельщик. — Почему не повезти. Ежели имен записывать не станут, да из которой деревеньки зерно…
— Повезут, — согласился Прозоров. — Потому и интересуемся: где то зерно сохранять станут? Купить — полдела. Правильно хранить, да потом в дело пустить — вот где наука.
— А если где-то купец весной вперед денег давал под будущий урожай?
— Так и что? — блеснул очками миллионщик. — Это у купцов принято слово держать. В иных местах и букв не ведают, все на слове держится. А у селян купчину обхитрить за доблесть почитается. Придет к ним купец за долгом, так те деньгами и вернут. И еще смеяться станут. Радоваться. Подлый же народишко. Воровской.
— Вы так говорите, словно бы купцы не обманывают крестьян, — покачал головой я.
— И это тоже, — непонятно с чем согласился Прозоров. — И среди торговых людей прохиндеев хватает. Однако же, я скорее доверюсь слову купца, чем поверю обещаниям крестьянского старосты.
— Ход ваших мыслей мне понятен. Не совсем ясно: каков же, по вашему мнению, истинный доход крестьянских хозяйств? Как по вашему?
— Справный хозяин бывает и по тыщще за осень в кошель кладет. Да потом еще зимой на отхожих промыслах полстолько. Только таких уникумов по всей Волге и десятка не наберется. Не часто так выходит, что селение от какой-нибудь лихоманки почти полностью вымрет, и вся земля, что помещиком на выкуп определялась, одной или двум семьям отходит. Когда руки работящие, да землицы пятнадцать — двадцать десятин, трудно бедовать. Тут уже особый талант нужен…
— А в основном? Там, где сельская община и на семью по пять десятин?
— Ну что вы, ваше высокопревосходительство, уравниваете-то всех?! — воскликнул Булычев. — По-разному везде. Где пришлых не подселяли, все давно друг другу родичи, да староста с умом да хитринкой — там и живут, в ус не дуя. И на стол есть чего поставить, и в рюмки налит чего имеется. А что на таких больше всего недоимок записано, так бумага все стерпит. Верят они, что рано или поздно вспомнит о них царь, да и отменит все эти лукавые долги. Но есть и такие места, где все народишко мир не берет. Делят все свои клочки да наделы, по весне, бывает, чуть не смертным боем за лучшие земли бьются. Там староста или назначенный, или свой интерес вперед остального блюдет. Сам-то он, да родня его, может и неплохо живет-поживает. А остальные — хоть с голодухи подыхай.
— Вас послушать, так выходит, будто все беды от общин, — закинул я удочку. Вспомнилось вдруг, как тот самый Столыпин с сельской общиной боролся, полагая, будто именно она тормозит развитие отечественного земледелия. — Будто, ежели разделить землю между семьями, а не общинами, так и лучше станет.
— Может и так, — блеснул очками Прозоров. — Но то, что хитрить да лукавить такой хозяин точно меньше станет. Иначе, кто же к нему осенью зерно покупать приедет, ежели он всех обмануть норовит?
— А потом, он свой надел между сынами поделит, — Булычев смотрел далеко вперед. Отличное качество, для коммерсанта, мне кажется. — А те, промеж своих. И придут внуки к деду с вилами да топорами ругаться, когда семьи свои прокормить не смогут…
— Это неизбежно, — пожал плечами я. — На всех земли не хватит, как ее не дели. Даже если распахать целинные земли в Степном крае и в Сибири, наступит момент, когда отцам нечего будет дать младшим сыновьям.
— Вы так спокойно об этом говорите, Герман Густавович, — качнул бакенбардами Чарыков. — Словно бы такая ситуация к лучшему.
— Десять лет назад, в Томске, мы с компаньонами выстроили железоделательный завод, — издалека начал я объяснять. — Тяжело в Сибири с железом. Думали, товар наш, как горячие пирожки на ярмарке разлетаться станет.
— Я и сейчас частенько сырье чесальное, лен да щетину, на железный инструмент меняю, — кивнул Прозоров. — Кабы еще сам металл обрабатывать мог, совсем хорошо бы вышло.
— Не вышло бы, — не согласился я. — Мастеров да рабочих вы где брать стали бы? С уральских заводов — не пойдут. Им и там хорошо живется. А больше и негде. Мало у нас мастеров. Из Европы, разве что, немца какого-нибудь выписать…
— Ну вы же как-то смогли…
— Я людей из Санкт-Петербурга сманил. Инженера даже отыскал. А остальных рабочих уже в Сибири, с бору по сосенке, насобирали. Не хотят крестьяне в дымных да шумных цехах деньгу зарабатывать. Им землю подавай. Не было бы ее, земли — я имею в виду, так и у промышленников больше рабочих бы стало. А наделы у крестьян больше. И, может быть, те земледельцы, коих вы, Яков Алексеевич, справными хозяевами назвали, детей своих учиться отправили бы.
— И что с того? Умничали бы только больше, ученость свою напоказ выпячивая.
— И это будет, — усмехнулся я. — И умничать станут, и городиться ученостью. Только тогда и мастеров больше станет, и в инженеры вперед армии стремиться будут. Почетно это станет, и прибыльно. Вот чего я хочу!
— При церквах уже много в каких местах грамоту детишкам дать стараются. А толку-то? В университеты их все одно не возьмут. Да те и сами не пойдут — дома и при недороде без сухаря не оставят. А в городах с хлеба на воду перебиваться ради науки? Да еще вечно шутки тех студентов, что из семей побогаче, слышать? Нет уж. Увольте.
— Господина Ломоносова это не остановило, — вставил свои две копейки Чарыков.
— Ломоносов из поморов, — отмахнулся Булычев. — Те на рыбе да на соляных промыслах. Им голодно жить позорно. Вы селения их видели? Таких хором не у каждого купчины в России найдешь.
— А Поморье что? Не Россия? — сделал вид будто бы не понял я. Дед — тот еще, из другой, первой жизни — тоже четно разделял Сибирь и Россию. Вроде страна-то одна, но Сибирь отдельно, а Россия — сама по себе.
— Да там половина люда попервой на нордике говорить учится, после уже на русском, — засмеялся Прозоров. — То ли Русь-Матушка, то ли фактория норвегов. С первого взгляда и не поймешь. Я ведь изначально из Архангельска планировал товары свои в Европу доставлять. Думал, приеду в Поморье, благодетелем для местных стану. Они на своих судах грузы и повезут.
— Да вы что? — удивился Булычев. — Не ведали что ли, что они чужих и понимать откажутся. Вот были бы вы с кем из них в родне, тогда бы и сладилось…
— Да-да, — поморщился миллионер. — Потом и я это понял. Да и трудно там. Бездельников мало. Груз на судно грузить — вези своих. У нас, мол, грузчиками даже умалишенные не робят. А как нужно было корабль к причалу подвести, и вовсе отдельная сказка. Лоцмана еле уговорил, умаслил. Важный такой, словно это его море, и его причалы…
— Теперь из столицы грузы отправляете? — уточнил я.
— От туда, — согласился Прозоров. — Тоже не так просто оказалось все сладить. Но справился. В эту навигацию двенадцать кораблей отправлять буду.
— И к германцу тоже?
— И туда. А вы, ваше высокопревосходительство, почему интересуетесь?
— Война у них, — пожал я плечами. — Мы сохраняем дружественный нейтралитет, но если в свару вступит Англия, немецкие порты станут недоступны. Бритты всегда с блокады морских перевозок битву начинают. Искренне рекомендую ту часть, что немцам предназначена, все-таки в этот раз чугункой перевозить. Во избежание недоразумений, так сказать.
— Война… — протянул в задумчивости богач. — Полагаете, до осени не закончат?
— Полагаю, и до следующей осени не справятся, — развел я руками. — Пока землю обильно кровью не напоят, не успокоятся. Франкам обида не даст за поражение в прошлой сваре. А германцам — честь. Стыдно им будет ни с чем из битвы выходить.
— А англичанам там чего нужно? У них-то земли никто не отнимал, и парадом по их столице никто не маршировал.
— Им сильный сосед не нужен. Франки, хоть и деньги имеют, и корабли стальные, а все равно Гранд Флиту не соперники. А немцы, если им время дать, серьезным врагом станут. Опасаются в Лондоне, что Берлин, силы соберет, и кусок колоний у соседей требовать начнет. Да и по части товаров немцы все больше с англичанами соперничают. Там, где раньше было: «или английское, или не качественное», теперь «немецкое или английское».
— Да ну что вы, ваше высокопревосходительство! Скажете тоже. Где английское, а где немцы, — тряхнул усами Булычев.
— Оружие у германца лучше выходит, — ввернул Чарыков. — Давеча о герре Круппе и его новейшей пушке читал. Очень, знаете ли, впечатлен. Да.
— Ткани у них тоже очень даже ничего, — улыбнулся Прозоров. — Ежели толк в них знаешь, так отличишь. А коли нет, то нет. Станок вот для щетины в Гамбурге заказал. И дешевле и лучше английского. Теперь вот и не ведаю, доставят ли? Война всю коммерцию портит.
— Вам-то грех жаловаться, — всплеснул руками Чарыков. — Теперь-то германцу многое из вашего на войне понадобится. Станете главным поставщиком…
— Я бы и не прочь, — развел руками миллионер. — Только германец списком каким-то отговаривается. Дескать, только определенный перечень поставщиков может их армию снабжать. А что за список? Кто его видел?
— Я, — хмыкнул я. — Пошлите приказчика из толковых к моему управляющему, Вениамину Ивановичу Асташеву. Пусть скажет, что я распорядился ваш торговый дом в список внести. Ну и перечень товаров согласует.
— Вот так? Вот так просто? — прищурился за стеклами очков Прозоров.
Поделиться книгой: