Коли любишь ты беспечно, Счастье будет скоротечно; Коли чувство бесконечно, Будь уверен — счастье вечно! Сердце всё отдать ты рад — И воздастся во стократ. Ведь любви закон известен — Привечает тех, кто честен. Сплетничают пусть в гостиных — Лучше нету чувств взаимных! Перевод М. Вирозуба Barnabe Googe (1540–1594)
To the tune of Appelles
The rushing rivers that do run, The valleys sweet, adorned new, That leans their sides against the sun, With flowers fresh of sundry hue, Both ash and elm, and oak so high, Do all lament my woeful cry. While winter black, with hideous storms Doth spoil the ground of summer’s green, While springtime sweet the leaf returns That late on tree could not be seen, While summer burns, while harvest reigns, Still, still, do rage my restless pains. No end I find in all my smart, But endless torment I sustain Since first, alas, my woeful heart By sight of thee was forced to plain. Since that I lost my liberty, Since that thou mad’st a slave of me, My heart that once abroad was free, Thy beauty hath in durance brought. Once reason ruled and guided me, And now is wit consumed with thought; Once I rejoiced above the sky, And now for thee, alas, I die; Once I rejoiced in company, And now my chief and whole delight Is from my friends away to fly And keep alone my wearied sprite: Thy face divine and my desire From flesh hath me transformed to fire. O Nature, thou that first did frame My lady’s hair of purest gold, Her face of crystal to the same, Her lips of precious ruby’s mould, Her neck of alablaster white, Surmounting far each other wight, Why didst thou not that time devise? Why didst thou not foresee before The mischief that thereof doth rise, And grief on grief doth heap with store, To make her heart of wax alone, And not of flint and marble stone? O lady, show thy favour yet, Let not thy servant die for thee; Where rigour ruled, let mercy sit; Let pity conquer cruelty. Let not disdain, a fiend of hell, Possess the place where grace should dwell. Going towards Spain
Farewell, thou fertile soil, that Brutus first out found, When he, poor soul, was driven clean from out his country ground; That northward lay’st thy lusty sides amid the raging seas, Whose wealthy land doth foster up thy people all in ease, While others scrape and cark abroad, their simple food to get, And seely souls take all for good that cometh to the net, Which they with painful pains do pinch in barren burning realms, While we have all without restraint among thy wealthy streams. O blessed of God, thou pleasant isle, where wealth herself doth dwell, Wherein my tender years I passed, I bid thee now farewell. For fancy drives me forth abroad, and bids me take delight In leaving thee and ranging far, to see some stranger sight, And saith I was not framed here to live at home with ease, But passing forth for knowledge sake to cut the foaming seas. Барнаби Гудж (1540–1594)
В манере Апеллеса
Бушующий речной поток, Долины, что озарены Сияньем солнца, и цветок, И травы, свежести полны, Высокий дуб и стройный клен — Услышьте мой печальный стон. Пусть злые зимние ветра Листвы зеленой не щадят, Потом весенняя пора Вернет деревьям их наряд, Пусть осень сменит летний зной, Но боль останется со мной. И с каждым часом мой недуг Сильней, а болен я с тех пор, Когда ценой сердечных мук Судьбу к твоим ногам простер. Теперь я пленник — и притом Увы, навеки стал рабом. Мой некогда свободных дух Тобой в темницу помещен. И светоч разума потух, Одной лишь мыслью поглощен. Восторгами под облака Был поднят — ныне смерть близка. Друзей любивший всей душой Стал к дружеской беседе глух. Оставив всех, к тебе одной Стремлюсь я, о прелестный дух. Мой пыл и твой небесный взор Зажгли в крови моей костер. Природа, не скупилась ты На злато для ее кудрей, Из хрусталя ее черты, Рубин устами служит ей, И алебастра нежной шеи Едва ль найдете вы белее. Но ты предвидеть не могла, Не чувствовала наперед, Какие беды навлекла, Ей сердце сделав от щедрот Из глыбы мраморной — ведь нас Один бы воск от смерти спас. О Госпожа, едва дышу, И чтоб мои продлились дни, На Милость Гнев смени, прошу, Жестокость Жалостью смени! Не дай Презрению занять Трон, где должна быть Благодать! Перевод А. Шульгат Отплывая в Испанию
Прощай, мой плодородный край! Тебя троянец Брут Открыл в изгнании своем, Нашел в тебе приют; В морях ревущих ты простер Обильные бока, Для всех в твоих пределах жизнь Приятна и легка. В чужбине дорогой ценой Дается людям снедь, За счастье там считают все, Что угодило в сеть, В трудах мучительных живут Сожженные края… А нам среди родимых рек Мила земля своя. Ты, остров, Богом взыскан был, Богатства полный край, Здесь юность я свою провел… Но нет, теперь прощай! Велит мне прихоть посмотреть Чужие небеса, Постранствовать охота мне, Увидеть чудеса, Не жить в довольстве мне в дому — Теперь я знаю сам, За впечатленьями пора Пуститься по морям. Перевод А. Серебренникова Thomas Deloney (ca. 1543–1600)
* * *
Crabbed age and youth cannot live together, Youth is full of pleasance, age is full of care, Youth like summer morn, age like winter weather, Youth like summer brave, Age like winter bare. Youth is full of sport, Ages breath is short, Youth is nimble, Age is lame, Youth is hot and bold, Age is weak and cold, Youth is wild, and Age is tame. Age I do abhor thee, Youth I do adore thee, O my love, my love is young. Age I do defie thee. Oh sweet Shepheard hie thee; For methinks thou stays too long. How Couentry Was Made Free by Godiva, Countesse Of Chester
Leofricus, that Noble Earle Of Chester, as I reade, Did for the City of Couentry, Many a noble deed. Great priuiledges for the towne This Nobleman did get, And of all things did make it so, That they tole-free did sit: Saue onley that for horses still, They did some custome pay, Which was great charges to the towne, Full long and many a day. Wherefore his wife, Godiva faire, Did of the Earl request, That therefore he would make it free, As well as all the rest. So when the Lady long had sued, Her purpose to obtaine: Her Noble Lord at length she tooke, Within a pleasant vaine, And vnto him with smiling cheare, She did forthwith proceed, Entreating greatly that he would Performe that goodly deed. You moue me much, faire Dame (quoth he) Your suit I faine uould shunne: But what would you performe and do, To haue this matter done? Why any thing, my Lord (quoth she) You will with reason craue, I will performe it with good will, If I my wish may haue. If thou wilt grant one thing (said he) Which I shall now require, So soone as it is finished, Thou shalt haue thy desire. Command what you thinke good, my Lord, I will thereto agree: On this condition that this Towne For euer may be free. If thou wilt thy cloaths strip off, And here wilt lay them downe, And at noone day on horsebacke ride Starke naked thorow the Towne, They shall be free for euermore: If thou wilt not do so, More liberty than now they haue, I neuer will bestow. The lady at this strange demand, Was much abasht in mind: And yet for to fulfil this thing, She neuer a whit repinde. Wherefore to all the Officers Of all the Towne she sent: That they perceiuing her good will, Which for the weale was bent, That on the day that she should ride, All persons thorow the Towne, Should keepe their houses and shut their doores, And clap their windowes downe, So that no creature, yong or old Should in the street be seene: Till she had ridden all about, Throughout the City cleane. And when the day of riding came, No person did her see, Sauing her Lord: after which time, The towne was euer free. Томас Делоне (ок. 1543–1600)
* * *
Старости с весельем юным не ужиться; Старость — для заботы; юность — для игры; Старость, как зима, кашляет и злится; Юность рвет с ветвей летние дары. Юность — пыл утех; старость — мертвый снег; Юность — свет; старость — тьма. Юность — сгусток сил, резвых ног разбег, Старость же бессильна и хрома. Старость, ты ужасна! Юность, ты прекрасна! О, любовь моя юна! Старость — сон унылый. Ах, пастух мой милый, Торопись, пока весна! Перевод Т. Знамеровской О том, как леди Годива, графиня Честерская, принесла свободу городу Ковентри
Жил-был Леофрик в старину, Он Честерский был граф, Он многим Ковентри помог, Тем почести стяжав. Он много вольностей добыл Для горожан своих; Не нужно было им платить Поборов никаких. Одна лишь подать в нем была — Налог на лошадей, И тяжестью она легла На городских людей. Годива, графская жена, Пришла его просить Свободу полную ввести, Налог тот упразднить. Она давно сие свершить Настроена была, И с графом потому себя Услужливо вела. И вот с улыбкой на лице Является она Его о милости просить, Сердечности полна. Сказал ей граф: «Жена моя, Препятствий просьбе нет; Но что же сделать для меня Вы можете в ответ?» Она же: «Муж мой, господин, Я честно вам скажу: Просите что угодно вы — Ни в чем не откажу!» А он: «Коль выполните вы, Что я прошу от вас, То вашу просьбу, я клянусь, Исполню тот же час». Она сказала: «Господин, Я вам отвечу «да», Пусть только станет Ковентри Свободным навсегда». «Тогда разденьтесь, — он сказал, — Сложите свой наряд, И в полдень голой на коне Скачите через град. Тогда свободным станет он; Коль скажете вы «нет», Не будет вольностей тогда, Введу на них запрет». Безумной просьбою была Графиня смущена; Но замысла спасти свой град Не бросила она. Созвать старейшин городских Тогда она велит, Их в доброй воле убедив, Такое говорит: Пускай в день скачки на коне Весь городской народ Сидит надежно по домам И ставни пусть запрет. И пусть по улицам ходить Не будет стар и млад, Чтоб в одиночестве она Проехала сквозь град. Смотрел, как скачет через град Она во весь опор, Один лишь муж… А Ковентри Свободным стал с тех пор. Sir Edward Dyer (1543–1607)
In Praise of a Contented Mind
My mind to me a kingdom is; Such present joys therein I find, That it excels all other bliss That earth affords or grows by kind: Though much I want that most would have, Yet still my mind forbids to crave. No princely pomp, no wealthy store, No force to win the victory, No wily wit to salve a sore, No shape to feed a loving eye; To none of these I yield as thrall; For why? my mind doth serve for all. I see how plenty surfeits oft, And hasty climbers soon do fall; I see that those which are aloft Mishap doth threaten most of alname = "note" They get with toil, they keep with fear: Such cares my mind could never bear. Content I live, this is my stay; I seek no more than may suffice; I press to bear no haughty sway; Look, what I lack my mind supplies. Lo, thus I triumph like a king, Content with that my mind doth bring. Some have too much, yet still do crave; I little have, and seek no more. They are but poor, though much they have, And I am rich with little store; They poor, I rich; they beg, I give; They lack, I leave; they pine, I live. I laugh not at another’s loss, I grudge not at another’s gain; No worldly waves my mind can toss; My state at one doth still remain: I fear no foe, I fawn no friend; I loathe not life, nor dread my end. Some weigh their pleasure by their lust, Their wisdom by their rage of will; Their treasure is their only trust, A cloakèd craft their store of skill; But all the pleasure that I find Is to maintain a quiet mind. My wealth is health and perfect ease, My conscience clear my chief defence; I neither seek by bribes to please, Nor by deceit to breed offence: Thus do I live; thus will I die; Would all did so as well as I! Love-Contradictions
As rare to hear as seldom to be seen, It cannot be nor never yet has been That fire should burne with perfect heat and flame Without some matter for to yield the same. A stranger case yet true by proof I know A man in joy that liveth still in woe: A harder hap who has his love at lyst Yet lives in love as he all love had missed: Who has enough, yet thinks he lives wthout, Lacking no love yet still he stands in doubt. What discontent to live in such desire, To have his will yet ever to require. The Shepherd’s Conceit of Prometheus
Prometheus when first from heaven high He brought dowe fire, ‘ere then on earth not seen, Fond of Delight, a Satyr standing by Gave it a kiss, as it like Sweet had been. Feeling forthwith the other’s burning power, Wood with the smart, with shouts and shreaking shrill, He sought his ease in river, field and bower, But for the time his grief went with him still. So silly I, with that unwonted sight In human shape, an angel from above, Feeding mine eyes, th’impressione there did light, That since I rest and run as pleaseth Love. The difference is, the Satyr’s lips, my heart — He for a time, I evermore, — have smart. * * *
The lowest trees have tops, the ant her gall, The fly her spleen, the little spark his heat, And slender hairs cast shadows though but small, And bees have stings although they be not great. Seas have their source, and so have shallow springs, And love is love in beggars and in kings. Where waters smoothest run, deep are the fords, The dial stirs, yet none perceives it move: The firmest faith is in the fewest words, The turtles cannot sing, and yet they love, True hearts have eyes and ears no tongues to speak: They hear, and see, and sigh, and then they break. The Man of Woe
The man whose thoughts against him do conspire, One whom mishapp her story doth depaint, The man of woe, the matter of desire, Free of the dead, that lives in endless plaint, His spirit am I, which in this deserte lie, To rue his case, whose cause I cannot fly. Despair my name, who never finds relief, Friended of none, but to myself a foe; An idle care, maintained by firme belief That praise of faith shall through my torments grow, And count those hopes, that others’ hearts do ease, But base conceits the common sense to please. The happy good from whence my joys arise; Nor have I power my sorrows to restrain. But wail the want, when nought else may suffice; Whereby my life the shape of death must bear, — That death which feels the worst that life doth fear. But what avails with tragical complaint, Not hoping help, the Furies to awake? Or why should I the happy minds acquaint With doleful tunes, their settled peace to shake? All ye that here behold Infortune’s fare, May judge no woe may with my grief compare. Сэр Эдвард Дайер (1543–1607)
Похвала спокойному разуму
Мой разум — королевский трон, Бескрайней радости залог; Любых блаженств приятней он, Что даст природа или Бог; Во мне б горел желаний пыл, Но он хотенье запретил. Дворцы, товары дальних стран, Сражений гром и шум побед, Искусство исцеленья ран, Влюбленной женщины привет — Им завладеть мной не дано, Мой разум их презрел давно. Богач пресытится легко, Кто быстро лезет — упадет, А возлетевших высоко Во всякий миг опасность ждет, Иной в трудах живет всегда… Тревога разуму чужда. Я не заносчив, не спесив, Я не взыскую лишних благ, Что накопил я — тем и жив, Мой разум мне подскажет шаг. Всхожу я словно на престол — Я счастье в разуме нашел. Богатых мучает нужда — Довлеет мне мой скромный клад; Чего-то нужно им всегда — А я и малостью богат. Я толстосум — они бедны, Я жив — они тоски полны. Я не смеюсь беде чужой, Не зарюсь на чужой ломоть, Спокоен в буре я мирской, Бесстрастия не побороть: Мне друг не мил, не мерзок враг, Смерть — не желанье и не страх. Иным мерило жизни — страсть, А в безрассудстве — смысл всего; Над ними деньги взяли власть, Коварство — вот их мастерство. А я довольствуюсь одним Спокойным разумом моим. Своим здоровьем я богат И честным словом защищен, Не покупал себе наград, Обманом я не развращен. Я до смерти жить буду так; Подобно пусть поступит всяк! Перевод А. Серебренникова Противоречивая любовь
Нельзя услышать и узреть предмет, Которого в природе просто нет, Как не сыскать огня, что без подпитки И света, и тепла даёт в избытке. Мне странен тот, кто счастлив и любим, Но без конца унынием томим, Как странен тот, кто этим чувством пьян, Но для кого любовь — сплошной туман. Имея всё, считать, что он банкрот, Способен только полный идиот. Зачем ещё любви я вожделею, Хотя уже и так заполнен ею? Перевод А. Васина Фантазия пастуха о Прометее
Сбежал мой Прометей с Олимпа с миром, Земле огонь нежданный подарил, И факел поцелован был сатиром, Как будто был он, как девица, мил. Потом смекнув: у Прометея — пламя, Сатир от боли завизжал, и вмиг Он ринулся к реке, в леса, полями, Но — пусть на время — страх в него проник. Так я, глупец, как странное явленье: В людском обличье, ангел во плоти Предстало мне, явилось озаренье, И движет мной Любовь в моём пути. Сатир на миг уста обжёг беспечно Я ж сердце опалил своё навечно. Перевод Ю. Брызгалова * * *
У малых древ — верхи, у муравья И мухи — злость, пожары — в искре малой, И у волос бывает тень своя, И мелкая пчела имеет жало. Начало есть морям, ключам с ручьями… Любовь одна для нищих с королями. С теченьем тихим глубока река, Не движут тень — она идёт по кругу, Где мало слов, там вера глубока, Пусть горлицы тихи — верны друг другу. Сердца молчат, но, зренье, слух имея, Со вздохом гибнут, молвить не умея. Перевод Ю. Брызгалова Человек-беда
В нём думы будто подняли восстанье, Все краски жизни отняла беда, Он горе весь, зависит от желанья: Хоть живы все, он кается всегда. Я дух его, живу в его пустыне, Горюю с ним, не зная о причине. Растерян я, и облегченья нет, И нет друзей, и недруг сам себе я; Лентяй, cчитаю, что с течением лет Без мук постигнуть Веры не сумею. Взамен надежд, что для других спасенье, Бахвальство и пустое самомненье. И никогда мне не достичь уже Добра, что с Радостью не разделимо, И горя не сдержать, в моей душе Лишь крик желанья, что неутолимо. Так, жизнь моя, как смерть, всегда рядится; Смерть ведает, что жизнь её боится. Но что мне толку жалобно стенать (Я в сердце гнев разжечь уже не чаю)? К чему счастливцев по миру искать (Я грустной песней их покой смущаю)? Смотрите ж, люди: еду на беде я, Нет скорби, горя моего больнее. Перевод Ю. Брызгалова Alexander Montgomerie (ca. 1545–1598)
To His Majestie
Shir, clenge jour cuntrie of thir cruell crymis, Adultries, witchcraftis, incests, sakeles bluid; Delay not, bot as David did betymis, Jour company of such men soon secluid. Out with the wicked; — garde jou with the gude; Of mercy and of judgment sey to sing. Quhen je suld stryk, I wald je vnderstude; Quhen je suld spair, I wish je were bening. Chuse godly counsel, leirne to be a king. Beir not thir burthenis longer on jour bak. Jumpe not with justice for no kynd of thing. To just complantis gar gude attendance tak. Thir bluidy sarks cryis alwayis in jour eiris: Prevent the plague that presently appeirs. In Praise of His Majestie
Support me, sacred Sisters, for to sing His praise, vhilk passis the antartik pole. And fand the futsteppe of the fleing fole, And from Parnassus spyd the Pegase spring. The hundreth saxt, by lyne, vnconqueist king, Quhais knichtlie curage, kindling lyk a cole, Maks couarts quaik, and hyde thame in a hole: His brand all Brytan to obey sail bring. Come, troup of tuinis, about his temple tuyn Jour laurell leivis with palmis perfytly plet, Wpon his heid Caesarean to sett. Immortalije ane nobler nor the Nyne — A martiall monarch, with Minervas spreit, That Prince vhilk sail the prophesie compleit. Of M. J. Sharpe
If gentle blude ingendrit be by baggis. Then culd I ges vho wer a gentle Jhone; If he be wysest, with the world that waggis, Jit culd I wish jou to a wittie one; If he be all, vha thinks his nichtbours none, Then surely I suld shau jou vho wer all; If he be Cæsar, vho doth so suppone, Then I conjecture vhom I Cæsar call; If he be sure, vho sueirs and sayis he sall, Then certainly I wot weill vho wer sure; If he be firme, vho neuer feirs to fall, I doubt not then vhose dayis suld lang indure; Sed quæritur, vhat lau he leivis at leist? He wald not preich; he can not be a preist. To the Lords of the Session
My Lords, late lads, nou leidars of our lauis, Except jour gouns, some hes not worth a grote. Jour colblak conscience all the cuntrey knauis; Hou can je live, except je sell jour vote? Thoght je deny, thair is aneu to note How je for justice jouglarie hes vsit: Suppose je say je jump not in a jote, God is not blind. He will not be abusit. The tym sail come vhen je sail be accusit, For mony hundreth je haif herryit heir; Quhare je sall be forsakin and refusit, And syn compeld at Plotcok to appeir. I hope in God at lenth, thoght it be late, To sie sum sit into dirk hellis gate. The Poets Apologie to the Kirk of Edinburgh
I wonder of jour Wisdomes, that ar wyse, That baith miskennis my method and my Muse; Quhen I invey, such epithets I wse, That evin Alecto laughing at me lyis. My trumpets tone is terribler be tuyis Nor jon couhorne, vhereof je me accuse; For fra the Fureis me with fyr infuse, Quhom Bautie byts, he deir that bargan byis; For if I open wp my anger anes, To plunge my pen into that stinking Styx, My tongue is lyk the lyons; vhair it liks, It brings the flesh, lyk bryrie, fra the banes: I think it scorne, besyd the skaith and sklander, To euin an ape with aufull Alexander. To his Maistres Messane
Ha! lytill dog, in happy pairt thou crap, If thou had skill thy happynes to spy, That secreit in my ladyis armis may ly, And sleip so sueitly in hir lovely lap. Bot I, alace! in wrechednes me wrap, Becaus ouer weill my misery knou I, For that my jouth to leirne I did apply; My ouer grit skill hes maid my oune mishap. Vhy haif I not, O God, als blunt a braine As he that daylie worbleth in the wyne, Or to mak faggots for his fuid is fane? Lyk as I do I suld not die and duyn: My pregnant spreit, the hurter of my harte, Lyk as it does, suld not persave my smarte. Ladyland to Cap. A. Montegomerie
My best belouit brother of the craft, God! if je kneu the stait that I am in! Thoght je be deif, I knou je ar not daft, Bot kynd aneugh to any of jour kin; If je bot sau me, in this winter win, With old bogogers, hotching on a sped, Draiglit in dirt, vhylis wat evin to the skin, I trou thair suld be tears or we tua shed. Bot maist of all, that hes my bailis bred, To heir hou je, on that syde of the mure, Birlis at the wyne, and blythlie gois to bed; Forjetting me, pure pleuman, I am sure. So, sillie I, opprest with barmie juggis, Invyis jour state, that’s pouing Bacchus luggis. Ladyland to Eyech. Montg
Sir Icarus, jour sonet I haiv sene, Nocht ignorant vhose bolt that bag come fro. Je lent jour name to feght against jour frene, Till one durst neuir avou him self my fo. I mak a vou — and I heir ony mo Such campillmuts, je better hold jou still. Je crak so crouse, I ken, becaus je’r tuo; Bot I am dour, and dou not want my will. Grou I campstarie, it may drau to ill; Thairfore it’s good in tyme that we wer shed. My Bee’s aloft, and daggit full of skilname = "note" It getts corne drink, sen Grissall toke the bed. Come on, good gossopis; let vs not discord; With Johne and George je must convoy my Lord. Александр Монтгомери (ок. 1545–1598)
К Его Величеству
О, сколь нам, государь, чинят обид Колдун, убийца, тать и живодер! Не медли — поступи, как царь Давид: В узилище отправь их, под затвор. Да вознесется праведник, не вор! Судить пора не лица, но дела: Преступному — суровый приговор, Достойному — всемерная хвала! И коль судьба престол тебе дала, Скликай мужей мудрейших на совет, Без коего корона тяжела; Низзри: чинят бесправным вящий вред, Их до тюрьмы доводят, иль сумы… Злодейский произвол — страшней чумы. Перевод С. Александровского Хвала Его Величеству
О Музы! Пусть моя гремит хвала Тому, кто первым числится меж нас! К нему с Парнаса низлетал Пегас, Молва о нем до полюса дошла. Он сто шестой в роду; его дела Блистают безо всяческих прикрас; И рыцарский в нем дух вовек не гас — И всю крамолу выжжет он дотла. Спешите, Музы, лаврами венчать И вайями владыку-храбреца — Почетнее не сыщется венца. На короле — бессмертия печать; Он — воин, вождь, мыслитель и мудрец, Кладущий беззакониям конец. Перевод С. Александровского О г-не Дж. Шарпе
Коль скоро кто-нибудь отменно знатен, Воскликну: много благородней Джон! Коль скоро чья-то честь не знает пятен, Отвечу: всех честней и чище он. Коль скоро кто умишком наделен — Ужель он ровня Джону-мудрецу? О, лучшая меж всех земных корон Была бы Джону истинно к лицу! Хвала его достойному отцу! А я желаю Джону всяких благ, И верю: Шарпа к раннему концу Не приведет неосторожный шаг! Одна беда: от признаков свободен Мужских он — и в священники не годен[11]. Перевод С. Александровского К собранию лордов
Вельможи! Вы ль великие вожди? В базарный день вам — оптом! — грош цена. Свирепые сердца у вас в груди, А совесть ваша, словно смоль, черна. Узнает, верьте слову, вся страна, Сколь вы неправедный свершили суд. И Бог не слеп. Воздаст Господь сполна Злодеям, что людскую кровь сосут. Терпенья Божья полнится сосуд. О, предрекаю: Бог припомнит, как Прошенья отправляли вы под спуд — И вас отправит в адский огнь и мрак! И пусть не завтра, пусть когда-нибудь, Но вам — в смоле кипящей потонуть. Перевод С. Александровского Послание к эдинбургским священнослужителям
Меня и Музу мудрый клир винит За чей-то пасквиль: есть же, мол, и грань!.. О нет! Коль я бранился бы, то брань Смутила бы и Фурий-Эвменид. Монтгомери не бранью знаменит — Хотя повсюду чтим, куда ни глянь. Но если уж честит людскую дрянь — То в преисподней морщится Аид. Когда бранюсь — рыкаю аки лев! Язык мой — точно львиный: где лизну — Слезает плоть, и видно белизну Костей! А если б я разинул зев… Нет, вас не лев охаял, но шакал! А я пера в помои не макал. Перевод С. Александровского К песику возлюбленной
Да, славный песик, счастлив ты зело — Чуть не сказал «поистине блажен»… У милой не слезаешь ты с колен: Тебе уютно, радостно, тепло. А мне со счастьем — ох, не повезло. Я знаю: жизнь мирская — прах и тлен. Живу, не чая добрых перемен, И мысли омрачают мне чело. О Господи, зачем я не болван, Который ищет истину в вине И радуется жизни, если пьян? Но все ж отрадней — с мудрым наравне… Невзгода серебрит мои виски, Но дух мой вырву из когтей тоски! Перевод С. Александровского Ледилэнд — капитану А. Монтгомери
Любимейший собрат по ремеслу[12], Услышь призыв отчаяннейший мой! Пускай ты глух — но ты не брат ослу, И сам когда-то хаживал с сумой. Едва я выжил нынешней зимой — Разут, раздет… А лютый был мороз. Увидев, как, дрожа, бегу домой, Ты пролил бы, клянусь, немало слез. Но, знаешь, я и впрямь повесил нос, Когда проведал, что по вечерам Ты хлещешь вина добрые взасос, Не приглашая друга — стыд и срам! Я пивом жив — да кончилось оно! А ты, о жадный, втайне пьешь вино? Перевод С. Александровского Ледилэнд отвечает Монтгомери
Я твой сонет, о златоуст Икар, Для дальнего потомства сберегу: Ты, громовержец, эдакий удар Не другу бы отвесил, но врагу! Клянусь: ты предо мной теперь в долгу. Ругнешься вновь — получишь укорот! Отныне помни, друг мой: ни гу-гу. За все ответишь, коль разинешь рот… А я в норе зарылся — истый крот! Сижу и дни, и ночи взаперти… Сберемтесь и гульнем, честной народ! Прощу тебя — и ты меня прости. Сберемтесь! Ты, да я — и Джордж, и Джон. Довольно лезть на дружеский рожон! Перевод С. Александровского Thomas Lodge (ca. 1558–1625)
Rosalind’s Madrigal
Love in my bosom like a bee Doth suck his sweet; Now with his wings he plays with me, Now with his feet. Within mine eyes he makes his nest, His bed amidst my tender breast; My kisses are his daily feast, And yet he robs me of my rest. Ah, wanton, will ye? And if I sleep, then percheth he With pretty flight, And makes his pillow of my knee The livelong night. Strike I my lute, he tunes the string; He music plays if so I sing; He lends me every lovely thing; Yet cruel he my heart doth sting. Whist, wanton, still ye! Else I with roses every day Will whip you hence, And bind you, when you long to play, For your offense. I’ll shut mine eyes to keep you in, I’ll make you fast it for your sin, I’ll count your power not worth a pin. Alas! what hereby shall I win If he gainsay me? What if I beat the wanton boy With many a rod? He will repay me with annoy, Because a god. Then sit thou safely on my knee, And let thy bower my bosom be; Lurk in mine eyes, I like of thee. O Cupid, so thou pity me, Spare not, but play thee! To Phillis The Fair Shepherdess
My Phillis has the morning Sun, at first to look upon her: And Phillis has morne-waking birds, her rising still to honour. My Phillis has prime-feathered flowers that smile when she treads on them: And Phillis has a gallant flock, that leaps since she does own them. But Phillis has too hard a heart, alas, that she should have it: It yields no mercy to desert, nor grace to those that crave it. Sweete Sun, when thou look’st on, pray her regard my moan! Sweete birds, when you sing to her, to yield some pity, woo her! Sweet flowers that she treads on, tell her, her beauty deads one. And if in life her love she nill agree me, Pray her before I die, she will come see me. Томас Лодж (ок. 1558–1625)
Мадригал для Розалинды
Любовь нежданно расцвела В моей груди… Эрот, не вейся, что пчела, И не гуди! Сбирая слезы, что нектар, И умножая жгучий жар, Божок усерден, прыток, яр… Даятель бед — и многих кар Изобретатель! Глаза ли хочется сомкнуть, Коль сон берет — Не утомившийся ничуть, Жужжит Эрот! Он завладел моим пером И лютней — молния и гром! — Моим достатком и добром — И золотом, и серебром! — Храни Создатель! Эрота выдрал бы я враз Букетом роз — Да разве резвый лоботряс Повесит нос? «Покинь меня, и не тревожь, — Твержу, — ты мил, да не хорош: Капризен, зол, коварен тож! Не ставлю больше ни во грош Тебя, предатель!» Эрота высечь бы кнутом Я славно смог — Да отомстит, боюсь, потом Крылатый бог… Ну что ж, божок… Терзай мне грудь, Но все же дозволяй вздохнуть — И уж поладим как-нибудь… Коль скоро вместе правим путь, Браниться кстати ль? Перевод С. Александровского Красавице-пастушке Филлис
С лучами первыми встаёт Моя подруга Филлис, Когда алеет небосвод И птицы пробудились. Ступает робко по цветам, Весне и солнцу рада. Бежит за нею по пятам Её овечье стадо. Но, видно, у неё гранит В груди заместо сердца. Он только горе мне сулит И не даёт согреться. О солнце, разбуди Огонь в её груди! Пропойте, птицы, ей, Что надо быть добрей! Откройте ей, цветы, В чём прелесть красоты! Пусть пощадит меня, коль я ей люб, Покуда я не превратился в труп! Перевод А. Васина Mary Herbert, Countess of Pembroke (1561–1621)
Psalm 120: Ad Dominum
As to th’Eternall, often in anguishes Erst I have called, never unanswered, Againe I call, againe I calling, Doubt not againe to receave an answer. Lord ridd my soule from treasonous eloquence Of filthy forgers craftily fraudulent: And from the tongue where lodg’d resideth Poison’d abuse, ruine of beleevers. Thou that reposest vainly thy confidence In wily wronging; say by thy forgery What good to thee? what gaine redoundeth? What benefitt from a tongue deceitfull? Though like an arrow strongly delivered It deeply pierce, though like to a Juniper It coales doe cast, which quickly fired, Flame very hott, very hardly quenching? Ah God! too long heere wander I banished, Too long abiding barbarous injury: With Kedar and with Mesech harbour’d, How? in a tent, in a howslesse harbour. Too long, alas, too long have I dwelled here With frendly peaces furious enemies: Who then to peace I seeke to call them, Faster I find to the warre they arme them. Мэри Герберт, графиня Пемброк (1561–1621)
Псалом 120 Ad Dominum
Сколь часто прежде в скорби к Предвечному Взывать случалось небезответно мне; Опять зову, опять взываю — Не усомнившись: Господь ответит. Избавь от лживых уст душу, Господи, В силки лукавства нас уловляющих, От языка, что источает Яд поношений, погибель верных. О ты, что всуе льстишься надеждами На ложь уловок, молви: напраслина Что даст тебе? и что прибавят Злоухищренья, и что в них проку? Подобно стрелам, пущенным с силою, Язвит и ранит в самое сердце ложь; Подобно дроковым угольям, Жарко пылает огнь неуемный. Сколь долго, Боже, стражду в изгнании, Сношу годами горечь обиды я, Приют у Мешеха обретши, Дом бесприютный — в шатрах Кедара. Увы мне! долго, долго мне жить пришлось Средь ярой злобы мир ненавидящих — Чуть я о мире молвлю слово — Те уж на битву вооружились. Перевод С. Лихачевой Sir Francis Bacon (1561–1626)
The Life of Man
The world’s a bubble; and the life of man Less than a span. In his conception wretched; from the womb So to the tomb: Curst from the cradle, and brought up to years, With cares and fears. Who then to frail mortality shall trust, But limns the water, or but writes in dust. Yet, since with sorrow here we live oppress’d, What life is best? Courts are but only superficial schools To dandle fools: The rural parts are turn’d into a den Of savage men: And where’s a city from all vice so free, But may be term’d the worst of all the three? Domestic cares afflict the husband’s bed, Or pains his head: Those that live single, take it for a curse, Or do things worse: Some would have children; those that have them none; Or wish them gone. What is it then to have no wife, But single thralldom or a double strife? Our own affections still at home to please, Is a disease: To cross the sea to any foreign soil, Perils and toiname = "note" Wars with their noise affright us: when they cease, W’ are worse in peace: What then remains, but that we still should cry, Not to be born, or being born, to die. The Translation of the XIIth Psalm
Help, Lord, for godly men have took their flight, And left the earth to be the wicked’s den: Not one that standeth fast to truth and right, But fears, or seeks to please, the eyes of men. When one with other falls in talk apart, Their meaning go’th not with their words, in proof, But fair they flatter, with a cloven heart, By pleasing words, to work their own behoof. But God cut off the lips, that are all set To trap the harmless soul, that peace hath vow’d; And pierce the tongues, that seek to counterfeit The confidence of truth, by lying loud: Yet so they think to reign, and work their will By subtile speech, which enters everywhere; And say: Our tongues are ours, to help us still; What need we any higher pow’r to fear? Now for the bitter sighing of the poor, The Lord hath said, I will no more forbear The wicked’s kingdom to invade and scour, And set at large the men restrain’d in fear. And sure the word of God is pure and fine, And in the trial never loseth weight; Like noble gold, which, since it left the mine, Hath seven times pass’d through the fiery strait. And now thou wilt not first thy word forsake, Nor yet the righteous man that leans thereto; But wilt his safe protection undertake, In spite of all their force and wiles can do. And time it is, O Lord, thou didst draw nigh; The wicked daily do enlarge their bands; And that which makes them follow ill a vie, Rule is betaken to unworthy hands. The Translation of the XCth Psalm
O Lord, thou art our home, to whom we fly, And so hast always been from age to age; Before the hills did intercept the eye, Or that the frame was up of earthly stage. One God thou wert, and art, and still shalt be; The line of time, it doth not measure thee. Both death and life obey thy holy lore, And visit in their turns, as they are sent; A thousand years with thee they are no more Than yesterday, which, ere it is, is spent: Or as a watch by night, that course doth keep, And goes, and comes, unwares to them that sleep. Thou carryest man away as with a tide: Then down swim all his thoughts that mounted high; Much like a mocking dream, that will not bide, But flies before the sight of waking eye; Or as the grass, that cannot term obtain! To see the summer come about again. At morning, fair it musters on the ground; At even it is cut down, and laid along: And though it spared were, and favour found, The weather would perform the mower’s wrong: Thus hast thou hang’d our life on brittle pins, To let us know it will not bear our sins. Thou buryest not within oblivion’s tomb Our trespasses, but enterest them aright; Ev’n those that are conceived in darkness’ womb, To thee appear as done at broad day-light. As a tale told, which sometimes men attend, And sometimes not, our life steals to an end. The life of man is threescore years and ten, Or, if that he be strong, perhaps fourscore; Yet all things are but labour to him then, New sorrows still come on, pleasures no more. Why should there be such turmoil and such strife. To spin in length this feeble line of life? But who considers duly of thine ire? Or doth the thoughts thereof wisely embrace? For thou, O God, art a consuming fire: Frail man, how can he stand before thy face? If thy displeasure thou dost not refrain, A moment brings all back to dust again. Teach us, O Lord, to number well our days, Thereby our hearts to wisdom to apply; For that which guides man best in all his ways, Is meditation of mortality. This bubble light, this vapour of our breath, Teach us to consecrate to hour of death. Return unto us, Lord, and balance now, With days of joy, our days of misery; Help us right soon, our knees to thee we bow, Depending wholly on thy clemency; Then shall thy servants both with heart and voice, All the days of their life in thee rejoice. Begin thy work, O Lord, in this our age, Shew it unto thy servants that now live; But to our children raise it many a stage, That all the world to thee may glory give. Our handy-work likewise, as fruitful tree Let it, O Lord, blessed, not blasted be.
