Колкая малина. Книга четвёртая

Он по любому поводу включает дурака, Но при этом говорит, что очень умный, Что всё умеет просчитать наверняка, А к своему — ещё и остроумный. Он сам себе придумал эту роль: В одном лице дурак и прорицатель. Он сам себе слуга и сам себе король, Он — ноль без палочки и первооткрыватель. Пусть сыграет каждый новичок В эту самую старинную игру, Покорившую и Запад, и Восток, В ней всё лучшее достанется Ивану-дураку. Ему — полцарства и волшебную жар-птицу, Сафьян, атлас и красный шёлк, Распрекрасная румяная девица, И в придачу в услуженье Серый Волк. Плыли годы, менялись режимы, Но остаётся любимая игра, В которой есть и грешники, есть и херувимы, Все играют в подкидного дурака. У дурака всегда мозоль на языке, Но в маске он — фигура аноним. Не надо думать об общественной кишке, Строже соблюдайте масочный режим.

Жертва

На рубиновые звёзды птицы не садились, Они только уважительно кружились, Понимая, что там за дела, Если на Архангельском звонят в колокола. Там придумали свои богоявления И создали новые масштабы измерения: Так, любая очередь не может быть длинней, Чем та, которая стояла в мавзолей. Главные часы время отсчитали, И часовые по дорожке прошагали. Всё по распорядку неизменному, По минутам и только по-военному. Ели облепили молодые шишки, То тут, то там мигают фотовспышки, А вдоль траурной стены бегал драный кот, И это явно был совсем не патриот. На шершавой искалеченной брусчатке От времен лихих остались отпечатки. Здесь пионеров строят по правилу ранжира, Они — наследники нового мира. Сейчас у них проверят внешний вид И отправят драному коту устроить геноцид: Они кого угодно загонят в капкан, Пока патриотично грохочет барабан.

Злость и ярость

Когда я попадаю в плен своих эмоций, Меня пугается своё же естество: Я сам уже не вижу ни берегов, ни лоций, И что бы я ни делал, — это шутовство. В злости нет ни смысла, ни искусства, Но если со всем миром не согласен, Как говорил великий Заратустра: «Уйди, когда для всех опасен». Ярость — это признак ослепленья, Но это только видится как драматургия. Тут в утешение достанутся блудливые сомнения: Быть может это всё и есть шизофрения? А уже когда находит исступление, Это вроде людоедства, но без аппетита, Оно быстро перейдёт в остервенение, И уже недалеко до суицида. И всё это безумие с нами всегда рядом, А не на брусчатке пустых площадей. Оно изрыгается страхом и ядом На близких и верных людей. Ни слепая ярость, ни глухая злость Не помогут и не воскресят. И люди селятся туда, где есть любовь, И за каждую ошибку не казнят.

Зуд

Порыв — это поступок без всяких размышлений, А ответная реакция уже произошла. Это всё в порыве тайных побуждений, Где нет расчёта, есть только игра. Это всё незрячая игра без козырей, Где в тёмную пытаются колоду стасовать. Тут важно извернуться и стукнуть побольней, И глаза друг другу погуще заплевать. Всё это называется подкожными делами, Которые зудят, как паразит чесоточный. А может быть, такое было с вами, Когда весь мир становится подстрочечный? У уступивших не бывает проигравших, Проигрывают те, кто не знает меры, А кто судит примирение признавших, Те, по большому счёту, сами лицемеры. Те, кто не обучены искусству выживать, Не воспримут паузу как знак. Они дуэльный пистолет не смогут удержать, Потому что спорящий — не враг. А когда у вас ни в чём сомнений нет, То ваши личные скелеты и трущобы Дадут вам оглушительный совет: Не вступайте в бой из личной злобы.

И так тоже можно

Он по жизни не пытался просто воровать, Ему надо было где-то прислюниться, Чтобы у кого-то что-нибудь отжать, Просчитав заранее, как смыться. Всегда хорошо просквозить по карманам Там, где было полное доверие. И такое не считается обманом, Ведь это просто злоупотребление. В развешенные уши доверителя Можно много чего напихать: Они всегда открыты для сказок искусителя, Но после сделки надо исчезать. С глубокого похмелья в голове всегда помойка, А искать ответы надо в поле правовом. И с этого начнётся новая попойка, А уже ответчика корова слизала языком. Самые разные темы срастаются, Но если где-то по запарке напорол, И такие, как он, попадаются, То на них примеряют осиновый кол. И тогда уже ничто не сочетается, И уже ни петь, ни кукарекать. И даже уже врать не получается, Остаётся только снять штаны и бегать.

Иллюзион

Один ушёл за горизонт и не вернулся, Другой за угол повернул и потерялся. Кто-то просто от шуршания проснулся, А кто-то от собственных слов засмущался. Сегодня одну руку поднимают «за», А другая с кукишем в кармане. Кому-то дружбу обещают навсегда, А тянут, как оленя, на аркане. У тех, кто в авангарде, дыхание ровней: Они или воюют, или строят. А у тех, кто в услужении, сердце горячей: Они, что надо подтвердят и тут же стол накроют. А он пылает рвением служебным, Как луч света в темени житейской. Он со своим чутьём великолепным Всегда отличится на службе лакейской. Она за ним скучала, как палка по собаке, И исправно исполняла роли театральные. Она работала ударно, как соковыжималка, Разрешая все запросы сексуальные. Если каждому жизнь по ролям расписали, То значит, судьба — сценарист. А кто же будет режиссёр на этом фестивале, И кто же иллюзионист?

Имеем право

Когда не можешь в главном разобраться, Оставь сомненья и развей печали. У нас всегда есть право ошибаться, Всё остальное — черти накачали. Кто-то резко поменяет гнев на милость, А кого-то на кармане за руку поймали. И если вдруг напала одержимость, То забудьте то, о чём мечтали. Всегда своя рубаха ближе к телу, А чужие тайны интереснее своих. Мы засвидетельствуем всё и по любому делу, Нам бы только благ, пускай недорогих. Нам выдадут по ящику печенья И современный самогонный аппарат, И мы будем готовы принять поздравленья, Таким, как мы, хорошим, каждый будет рад. Всегда найдётся узенькая щель, Куда своё рыло можно просунуть, И доносы превратятся в самоцель, В этом хочется соседа переплюнуть. Мы научились ехидно смеяться И смачно плевать на чужие печали, Но мы помним своё право ошибаться, А остальное — черти накачали.

Кирдык

Хотелось крови дуэлянтам сильней, Чем проститутке хочется любви, Но адъютант утёрся аксельбантом, А девку забесплатно развели. Нельзя без аппетита целоваться: Сразу поймут, что у вас интерес. И не пробуйте без повода смеяться, А то у вас появится собственный Дантес. Кто-то сзади тихо подобрался, Думая, что всё про тебя знает, А ты совсем не испугался, Что тебя предатель обнимает. Кто ведёт себя достойно, по-мужски, Тот любит экзотический шашлык: Ему порубят кобру на куски, Что по-татарски называется «кирдык». А кого вчера на кладбище снесли, Сегодня водочки побрезговал испить, Но мы главную черту не перешли И надеемся живых от мёртвых отличить. Наглажены штаны, заштопаны колготки, За окном — весенняя истома. Возьмём-ка, милая, ещё две поллитровки, Никак влюблённым не сидится дома.

Медные глаза

Гипсовую статую в рыжем парике И с нарисованными орденскими планками Увезли на чёрном воронке Вместе с разгрудастыми цыганками. Единожды предавший станет чужаком, Такого будет стыдно узнавать, А он ещё с врагами шепчется тайком И пытается губёшки раскатать. Приготовьте вёдерную клизму: Тут всякое коварство — от слипшихся кишок. Мы скажем «да» любому онанизму, Лишь бы не залезли в кошелёк. Пусть будет он красив и коренаст, Ему чужие тайны не доверят, Никто ему привет не передаст И дважды за таким перепроверят. Кипятят в кастрюле сборную солянку, И вылезла подагра на глиняной ноге, Накрошили в винегрет бледную поганку И без трусов танцуют при Луне. От хохота трясутся потроха, Которые вращаются на ве́ртеле. Там уже давно — медные глаза, Они таких и обессмертили.

Мусорная сказка

Для взрослых сказки грустными бывают, Они не романтичны и не поучительны. В них серое от чёрного плохо отличают, Но часто эти сказки бывают убедительны. Она произошла от обезьяны И была ведьмой в шестом поколении. Она, свои зализывая раны, Всегда стонала в животном исступлении. Её прапрапрабабушка-Яга Ваню-дурака чуть в печке не сварила. А эта вот другой подход нашла: Ваню-дурачка к сожительству склонила. И Ванька рад, что у него не выросли рога, А что хвост, так это не считается. Он смотрит в её жёлтые глаза И всё глубже туда погружается. Она была магистром в скотоложстве, И имела степень бакалавра в колдовстве, Но могла себя являть в любом художестве И надолго растворяться в сон-траве. Вот такие сказки выдают на сдачу Тем, кто от реальности бежит С закруткой конопли и водочкой в придачу; Он вроде как живёт, а реально — спит.

Не брак

Угорает русское село: У них сегодня разъездная медицина. Ещё к зениту солнце не пришло, А всем уже раздали по пачке анальгина. А мази от блох и мандавошек Дали банку на два дома, И не обошлось без драки и делёжек С подпорченным портретом пана агронома. Как потерпевшая учётчица орала, Что её пятый муж — олигофрен! Она к земному и небесному взывала И урвала для себя гематоген. С медицинским спиртом банку утянули И куда-то сразу схлынула толпа, Но все вернулись, как только лизнули Чистейшего бальзама из горла. Кричали дети громко и пронзительно, Чаровница местная рвалась на аборт. И только одна фраза звучала примирительно — Что не бывает браком третий сорт. Им не нужны свинячьи нежности, Здесь каждый сам потомственный ведьмак. Тут осетрина всегда второй свежести, И никогда четвёртый сорт не брак.

Не буду

Мелкий и вертлявый щитомордник Огромного тигра может убить. Если дали на себя надеть намордник, Значит, навсегда останетесь в нём жить. Меня не надо бить и принуждать, Я никому не буду делать реверансы И не буду долголетия желать Ни за похвалу и ни за шансы. Я не буду молчать и поддакивать И по чужой указке ставить препинания, Чтобы совесть свою не оплакивать И не искать для себя оправдания. На тех, кому не нужны оправдания, Есть всегда порядок ценовой, И не будет правил воздержания, Коли не поладите с собственной судьбой. Все, кто не различают, где свобода, где тюрьма, И смотрят на мир чужими глазами, Кушают один кусок дерьма И могут хвастаться лишь грязью под ногтями. Приходите поделиться новостями, То гостинцы из замочной скважины. Когда за всё хватаются грязными руками, То те, кто были рядом, уже обезображены.

Не надо бы

В каких-то тайных школах учатся злодейству, Смертельным наговорам и тайному клеймению. Клещи и бюрократы слюнями метят жертву: У них один объём по слюноотделению. На букетик лютиков плюнули презрительно, Там нужен громкий запах и фигура. Учитесь говорить громко и пронзительно, Даже если очень мелкая фактура. Шакалы найдут и сожрут ослабевшего, Падёт в короткой схватке старая волчица. Тут не будет очевидцев, и не будет потерпевшего, А тем, кто убивал, больше нечему учиться. Самолёт, как воробей, крыльями не машет, Но зато летает выше облаков. Пусть снайпер дважды в одну мишень промажет, И пастух не бьёт кнутом коров. Дайте мне лом и кувалду: Я поеду строить космодром. И маленький кусочек рафинада: Мы его поделим с больным безродным псом. Пора переиздать учебник по злодейству, Пусть пишут его на другом языке. И не надо прислюняться к скрытому еврейству, Чтобы с помпой отвалить на последнем корабле.

Неприятности

Любые неприятности, они всегда некстати, Но никто не должен без надежды жить. И пусть кому-то смелости не хватит, а кому-то благодати, Но каждый свои страхи мечтает победить. Кто-то не проспался после бурной пьянки, И теперь он в зеркале сам себя пугает. Пытается накапать валерьянки И последними словами сам себя ругает. А у кого-то выросли ветвистые рога, Он ими всю округу запугал: У него была такая аппетитная жена, Что даже местный батюшка её не пропускал. Того смертельно запечатало, а у того понос, И такие в жизни бывают неприятности. А если дали по рукам за то, что не донёс, Так в таких делах не бывает ясности. Неприятности бывают не только после радостей, Они могут быть одна к другой. Нету ни прогнозов и ни вероятностей, Когда они в дверь постучатся ногой. Они приходят, вырастая словно тень, И если даже останешься в изморе и раздоре, Пусть они приходят каждый день, Чем один раз случится горе.

Неразменный

С экрана сладко лыбится плейбой, Снуют как тараканы зазывалы, А у нас всё те же запевалы, И годами не кончается запой. Время от аванса до получки Становится порукой круговой; Антигерой — в кольчуге нескончаемой трясучки, Зачморённый злодейкой судьбой. Дайте мне кредит без поручительства, И я разрушу новый Вавилон, Легко побью рекорды сочинительства, Вброд перейдя холодный Рубикон. А тут меня удавкой душит домострой, Это от него трясучка и изжога. Не отнимут грошик золотой Даже скользкие объятья осьминога. Пусть я буду нищим, пусть буду побираться, Но земле своей не изменю, Потому что не умею убегать или сдаваться, А если надо, в судный день собою заслоню. Я сотворён из праха моей родной земли, И пусть даже не мерещатся обжорство и покой, Я не хочу другой судьбы, Моя земля — мой неразменный грошик золотой.

Никому и ничто

Я живу, чтобы бежать, И там, и тут, и сам в себе; Я ем, чтобы мелькать Целый день, как белка в колесе. Я по-другому не умел существовать, Мне надо быстро-быстро проскочить, Чтобы никого не узнавать, И чтобы не чернить, но и не хвалить. Главное — нигде не тормозиться, Чтобы никому не помогать, Но если и придётся засветиться, Никому и ничего не обещать. И не надо ни родниться, ни брататься: Мне потешно эти роли исполнять, И ни в коем случае не браться Ещё кому-то что-то доказать. Я ничего не замечаю мимоходом, Быть может и вращается Земля, И пускай кто-то будет народом, Моё дело — всегда сторона. Мне не надо разбегаться по взлётной полосе, За что я сам себя и одобряю. Я кручусь, как белка в колесе, И всегда моя хата будет с краю.

Ничьё

Он был грузчиком в порту И имел койко-место в общаге, А под койкой в дальнем углу Держал бутылки в деревянном саркофаге. Его очень уважали в общежитии: Он страдальцев в понедельник похмелял, И всех опередил в саморазвитии, Так как правду жизни натурально понимал. Он марксистов читал по слогам И болел за жизнь простолюдинов, Призывал кому-то вдарить по мордам. В те годы каждый знал про хунвейбинов. В те годы героические, красные и синие, Он гегемону умел угождать, И тот его по профсоюзной линии В народный суд пристроил заседать. Если всё народное, то значит суд — народный, Вот только водку заседатель с вагонов воровал, Но это был поступок благородный: Он пролетариев запойных похмелял. И они давали план на производстве, Это был шизофренический интим, Где у грузчиков в порту и в большом руководстве Всё было народным, а значит ничьим.

Обязательства

Тем, кто побеждали в соц. соревнованиях, Давали продуктовые наборы под заказ, Снимали предыдущие взыскания, И кто-то даже получал путёвку на Кавказ. А ударники любой из наших пятилеток Были главными героями в песнях и стихах, Важными персонами праздничных заметок И даже заседали в народных судах. Соревновались стеклодувы и писатели, Главрежи и скупки вторсырья: У всех в стране должны быть показатели Блескучие, как рыбья чешуя. И всё должно копиться в закромах — От героических романов до одеколона. У нас везде масштабы и всегда размах, И все расчёты только с миллиона. Мы каждый день чего-то исполняли, Но всё равно всегда были должны. Мы каждый год кого-то догоняли, Но никто не видел финишной черты. Шахтёр киркой грозится из застоя, Но завтра он блеснёт мировоззрением, И все строем пойдут без конвоя К новым великим свершениям.

Отступники

Мне чудится, что всё уже в огне, И чёрный пепел липнет на глаза. И всё вокруг, как будто не в себе, Адские вращают вертела. Толпа под нос бубнила односложно, Дети плакали и жались по углам, Один пытался вешаться и кричал истошно, Что «своего ни метра не отдам». Он повесился и был, конечно, прав: Там неведомы сомненья или страх, Где заверяли нравственный устав Печатью сапога на земляных полах. Тут хорошо, в отеческих гробах, Их с избытком даже для гостей, А похороны в наших собственных руках, Потому мы всех умнее и сильней. Колем себе профили вождей И кому-то зубы заострили, А тех, что были против правильных идей, Уже по приговору оскопили. Кто не ищет искупления грехов, Тот воем заявляет о себе, А в этой какофонии утробных голосов Лишь один молился при свече.

Отчаяние

Всегда среди бесспорного и спорного Кто-то свои пропихает интриги, И мало кто бежит от поражения позорного, Заковав себя в железные вериги. Фаталисту всё равно — что холод, что жара, На него везде расставлена облава, А в любом колодце мёртвая вода, И везде подсыпана отрава. Он матерился с пеной на губах, Он пробовал топиться и уходить в запой, Болеть и вопрошать на разных языках, И пристально следить за большой Луной. Никак себя не видя больше в жизни, И погрузившись в логику масонскую, Он страстно утвердился в атеизме И строил свою башню Вавилонскую. Он сотворял свое столпотворение, От плевка до самопохвалы, Выдавая бред за просветление, А самомнение — за перст всевидящей судьбы. Его подвесили на тонком волоске И сразу поменяли все ландшафты. Да, его заживо сварили в кипятке, Когда за аморалку не взяли в космонавты.

Позиция

Только та позиция надежна и верна, Которая поможет лучше приспособиться, Чтобы подгребать только под себя, И чтобы скопидому уподобиться. Ты гордишься тем, что у тебя своя позиция, И ты как-то сумел себя убедить, Что твоя паранойя и есть интуиция, И что её надо лелеять и чтить. Ты всегда хотел быть однолюбом, Но, по-честному, не очень получалось, Как и называться правдолюбом Не всегда по правде удавалось. Но зато умел хитрить за разговором И вовремя начальству угодить, Где надо был лжецом, где надо — прожектёром, Ну как такого можно не любить? Он не понимал, что такое делиться, Но с таким любая — как за каменной стеной. И такому уже нечему учиться, Однако можно доверять с договорной ценой. Каждый вправе заиметь свою позицию И смотреть на мир под собственным углом, Каждый может быть героем и мокрицей, И для каждого свои Гоморра и Содом.

Только у них

Когда у вас не очень получается Определить кто прав, кто виноват, Когда не все известны обстоятельства, На каждого участника ищите компромат. Тот — старшему по возрасту пальцем пригрозил, А в пионерский костёр плеснул керосина И государственный субботник однажды пропустил Без понятной уважительной причины. Другой — собак бездомных прикормил, И они за ним ходили по пятам, А ещё голубя подбитого лечил И всех кошек различал по голосам. А тот однажды на уроке хохотал Над тем, что баба мужичонку понуждала. Получалось, он классический сюжет критиковал И желал себе другого идеала. Другой, вопреки конституции, Добивался прав для брошенных животных И сочинял какие-то инструкции Для сохранения отряда земноводных. У обоих намеренья грешны и не нормальны, Потому нет сомнений и неразберих, Лишь законы коллектива идеальны, И потому вся истина — у них.

Туман

Облака плывут, а туманы стелются, Может быть, кому-то больше повезло, Но нам уже совсем ни во что не верится, Нас не туда, наверно, занесло. Кроют облака пики и вершины, И там всегда всё в сладких миражах, А туманы забиваются в щели и низины, Где всё одно — что совесть, и что страх. Тут всё равно — что далеко, что близко, Всё расползается и тонет в пелене, И нету высоко, и нету низко, И всё приходит будто бы извне. Тут, в толпе, ты — жертва на закланье, А в одиночестве — палата номер шесть. Тут растворилось и раскисло сострадание, И не для них уже благая весть. Вдыхая туман, духоту выдыхаешь, А реальность — где протянутые руки. И сам не шевелись: других перепугаешь, Ведь где-то рядом затаились жуки-пуки. Облачко плывёт, а туман расстелится, Одно не ляжет, а другой не полетит. И кто это сказал, что ноль на всех не делится, Когда на всех один иммунодефицит?

Целая наука

Раньше был грабёж, теперь экспроприация, И всё это прописано на гербовой бумаге. А тем, которые забыли, что есть субординация, Промоют мозги как лапшу в дуршлаге. Начальство к себе требует почтения, Невзирая на изгаженный мундир. А к тем, кто будет прятаться из страха и сомнения, Явится булгаковский мессир. В облака возносится элита И лепит свои Храмы из фанеры, Но мавзолеи они строят из гранита В месть своим традициям и веры. У подхалима свои песнопения: Когда сохнет на губах сладкая отрыжка, Это самые большие капвложения И самая надёжная сберкнижка. Непростое дело — умело прислужить И чувствовать себя миллиметровым, Но если устыдишься бедным быть, Тогда становится не стыдно быть дешёвым. Уменье распознать и тут же угодить, А восхищенье возвести до эпатажа, И при этом все желанья упредить Подвластно только мастерам подхалимажа.

Шепчут

Её гнобили за сомнительные связи, Пытаясь побольнее укусить. Их трясло в общественном экстазе Её к позорному столбу приколотить. Спрятав по карманам свои испражненья И широко разинув рот, Тусуются ревнители правил поведенья У тех самых поганых болот. Паутина на ветру матерно ругалась, И лозунги орали в предвыборном угаре. Босота с участковым огрызалась, Как всегда, не вытянув в базаре. Пока на косолапого патроны заряжали, С рогатки застрелили воробья, А малолетки всем назло озоровали, Козырьки надвинув на глаза. В скворечнике гадюки поселились, Скворцы на проводах теперь бомжуют. Куда-нибудь бегите, если оступились, Или вас на площади линчуют. Выглядит реальность как-то неопрятно, Поганые болота расцветают мхами. Но рядом шепчут тихо, но понятно, Что тебя мусолят грязными руками.

Активизм

Активисты собираются в отряд, А отряд вливается в колонны. Конечно, впереди народный депутат; Это наши батальоны самообороны. Обманутые дольщики проходят вдоль трибуны, У них свои речовки и наряды. Они помнят уроки Парижской коммуны, А в почётных ложах жмутся шелкопряды. Граждане активные вешают плакаты. Быть может, это банковские вкладчики, Которых истязают проценты и магнаты, А, возможно, это просто бухтосмазчики. А футбольные фанаты активны по сезону, Но у них всегда сухие пороха. Они повдоль трибун настроят оборону, И от воя вздрогнут города. ЛГБТ-активные состряпали меню И в ночное время торгуют мармеладом. Целлюлитную толкают размазню, Зато под очень сочным маринадом. Уж очень разноцветным бывает активизм: Красным, чёрным, голубым, Но, по большей части, это артистизм С предсказуемым итогом нулевым.

Почётный

Есть почётный инвалид и почётный мизантроп, А кому-то вечно числиться в подвидах. А если ещё и плохой гороскоп, То, значит, будет точно в неликвидах. Он уже совсем не мог ходить И числился почётным инвалидом, Но он тайну не смог сохранить, Что «Титаник» жизнь закончил суицидом. А за то, что бесов не пускали на постой, Они теперь на нас идут войной, Чтобы крови человеческой досыта испить И род людской под корень истребить. Сказал, что загорится новая Звезда, И обезьяны станут в загсах сочетаться, А заехав в наши города, Будут потихоньку обживаться. Луна перевернётся тыльной стороной, И мы опять придём к отметке нулевой, И станет ясно, что пришельцев не бывает, И мы свой новый дубль отыграем. Это нашей жизни квинтэссенция, И такого не расскажет каждый гоминид. А у него не может быть деменция, Ведь он — не просто, а почётный инвалид.

Прадедушки

Кому-то видятся во сне золотые горы, А кому-то снятся залпы крейсера «Авроры», У кого-то обнаружили триппер и чесотку, А кто-то задарма хлебает водку. Говорили, что прадедушку бросила жена, Отчаянная модница и сплетница; Вроде как интригу тёща заплела, Надюшке Крупской полная ровесница. А вот без всякой лишней мишуры Врага народа допросили; К нему были снисходительно-добры, Когда лампой Ильича голову разбили. «Землячка» на холодное сварила языки, Стервятники кишками обжираются, А на Путиловском заводе мужики Теперь рабочим классом называются. Из ближайших семи деревень С навострёнными ушами, как у зайца-русака, Словно на заклание тащились ходоки, Чтобы посмотреть на Ленина-отца. Домоуправ уже неделю похмелялся, Очумев на «Жигулёвском» пиве. Он подолгу матерился и кривлялся, Глядя на картину «Дедушка в Разливе».

Приз

Налейте мне похлёбку из фасоли И плесните в кружку чемергиса: Я сегодня первый день на воле И пока не заслужил другого приза. Мне бы только не забыть адресок заветный, Пусть там меня положат на самый край карниза. Я возрастной и не эффектный, И пока не заслужил другого приза. На природе моего происхождения Не было наклеено акциза, И на меня смотрели без грамма сожаления, И я пока не заслужил другого приза. Явно я не узник замка Иф, Зато она — из звёзд стриптиза. Я, конечно, недостаточно красив И пока не заслужил другого приза. А если я для них обычный шарамыга, И меня поселят в роли блюдолиза, А я и сам-то для себя как поп-расстрига И пока не заслужил другого приза. А может и не надо никакого приза, Похоже, меня верно дожидался только новый срок. Пусть лучше не будет сюрприза, И я жизни за это скажу очень большое спасибо.

Сдоба

Он умел длинно, но без смысла говорить, А она совсем без голоса песни исполняла, Это им и помогало вместе жить, Это их мирило и равняло. Они с этого умели зарабатывать: Он читал доклады, а она на сцене шум производила. Он умел глаза трагически закатывать, А она где надо булками светила. Он уже трижды переназначался, И она тут очень помогала. Он её любил и не ругался, Когда она где надо булки раздвигала. Но их тихо-тихо поджимали, Как-то незаметно появился новый стиль. Кого-то уже свежей сдобой угощали, А их везде списали на утиль. И распался брак равных возможностей, И пропала вера в чудеса, Не поперхнувшись, проглотила двух ничтожностей Закулиса мирового зла. Если были равные возможности, То каждый получит сполна: Не выживают правила надёжности, Если муж и жена — одна сатана.

Тайное

Он живёт по программе защиты свидетелей И засекречен с самого рождения, И по режиссуре благодетелей У него секретные манеры поведения. Кого ищут, обязательно найдут, И до последней нитки могут обобрать. А его уже забыли, как зовут, Когда он просто вышел погулять. Он гулял в бронежилете, А любопытные друг другу сопли подтирали И говорили комплименты в казённом кабинете, Но про тайный договор ничего не знали. Может быть, его и не было совсем, И не надо было ни рожать, ни хоронить. А те, которые застали время перемен, Не все его умели пережить. Вопросы без ответов, загадка без отгадки, А хочется большого перероста, Но всех, кто это хочет, колотит в лихорадке: Жить в эпоху перемен совсем не просто. Все надежды — на таинственные списки, Где записан вердикт оправдательный, Но мы очень обожаем свои риски, Поэтому и образ бытия будет собирательным.

Толкотня

Спорим, я тебя сильней? А спорим, я быстрей? Но всего важнее было, кто кого смелей. Так рассуждала юность далёких наших дней. А потом про смелость стало и не слышно, Никто уже не выяснял, кто кого смелее и кто кого добрее, Теперь было богатым стать престижно И в расчётах быть циничней и умнее. Проскакали годы, как шарик по рулетке, Раздав кому объедки, а кому конфетки, И левый беспредметный разговор Переходит в застарелый спор. И не важно, кто смелее, а кто злей, И уже не спорят, кто богаче, а кто злей, И они выспаривают истины вторичные — У кого престижнее анализы больничные. В чём подагра злее геморроя, И почему всё обостряется после перепоя? И как жить в этом мире продажном, Им подскажут в суде арбитражном. Намалевали на стене два красных мухомора — Это вроде как дружеский шарж; Они вначале испугались форс-мажора, А сейчас опять готовы на демарш.

Часть III. Кто-то

Кто-то

Когда тебе чего-то не хватает, И уже не веришь ни клятвам, ни слезам, А скорость времени тревожит и пугает, И кто-то тебе скажет: оглянись по сторонам. Когда не спится тёмными ночами От осознания, что по чужим идёшь следам, И ни во что не веришь, что не трогаешь руками, И кто-то тебе скажет: посмотри по сторонам. Когда противно руку протянуть, И ничего уже не видишь по глазам, И нет желанья в душу заглянуть, И кто-то тебе скажет: оглянись по сторонам. Когда бегаешь по замкнутой кривой И вынужден платить по чужим долгам, И уже вроде сам себе чужой, И кто-то тебе скажет: оглянись по сторонам. Когда-нибудь прозреешь и поймёшь, Что жизнь — не то, когда ни вам, ни нам, Восстанешь и своим путем пойдешь, И кто-то тебе скажет: оглянись по сторонам. Когда окажется, что жребий уже брошен, И краток миг от повезёт — не повезёт, А выбор глуп и не роскошен, И тот кто-то чашу с ядом мимо пронесёт.

Во искупление грехов

У неё были всякие поклонники: На чёрных Мерседесах и Порше, Приблатнённые и просто беззаконники — Все те, которые живут на кураже. Она была в эскорте продажных депутатов И жила со старой лесбиянкой. Её имела группа меценатов, Где её хотели сделать нимфоманкой. Она была в стриптизе на дальних берегах, Её путали ремнями и разрывали рот. Она всё потеряла, в том числе и страх, А тут как будто замуж приглашает какой-то идиот. Он был прикрыт непонятной хламидой, И было видно, что всё время голодал. Он её увидел где-то за витриной И теперь неистово страдал. Она не знает страха кулаков, Но этот человек её пугал, когда сказал, Что в искупленье от грехов Для него, Блаженного, Господь её послал. Она, его увидев на своём пути, Будто повстречалась с собственной судьбой. А те, кто взгляда от него не отвели, Друг другу шептали, что рядом Святой.

Вчера и завтра

Мне крикнули из будущего: сильно не спеши, И, наоборот, из прошлого торопят. У меня перед глазами миражи, И я боюсь, они меня угробят. Вон он, из прошлого школьный звонок, Он звенит страдальчески протяжно. И твои белые банты наискосок, А мне почему-то тревожно и страшно. Меня прошлое толкает к выживанью В каждодневной беспросветной суете. Оно там откуда-то знает, Что я не остался верен мечте. А будущее — тайна без разгадки — Без предупреждения заглядывает в дверь И твердит, что если делаешь, то делай без оглядки, А ему попробуй не поверь. Оно всегда из сумрака глядит И каждому свои сигналы посылает. Оно не суетится и праздно не спешит, И никого спешить не заставляет. У каждого свои запасы жития, Но мы на сцене одного театра, И уже не помним, что было вчера, И не представляем, какое будет завтра.

Выбор

Он казался очень перспективным, Выгодным, широким и красивым, А ещё по-голливудски эффективным, И, конечно же, во всём благочестивым. Она ночи не спала: боялась, уведут, Завистницы на пятки наступали. Ей самой хотелось съесть этот грейпфрут, Но, оказалось, все завистницы давно с ним переспали. Она была тропической жарой И одновременно холодом полярным, А он уже не очень молодой, Но с золотом, хотя и самоварным. Он думал, что его накормит красота, И смотрел на неё, умирая от голода. Он мечтал быть покорённым навсегда, Но она уже обслужила полгорода. Противно сидеть взаперти И тем, кто ищет выгоду, и тем, кто утешения, Но прежде, чем решиться куда-нибудь ползти, Оставьте хоть немного места для сомнения. Жизнь много разных предложит дорог, Тысячу соблазнов и Благую Весть, И ты сам себе напишешь эпилог, Так как выбор всегда и для каждого есть.

Жертвоприношение

Беленький ягнёночек, как облачко небесное, Создание прелестное и нежное, Без единого пятна и прегрешения, Потому и выбрано для жертвоприношения. А ты уже своими ножками пошёл И свой первый узелок ручками расплёл, А каждый день стараешься ускориться — Это в тебе уже взрослый хорохорится. А рядом мама, как добрая фея, И папина крепкая шея. И ты не младенец, но ещё ребёнок — В старый мир пришедший новый ребятёнок. Ты ещё дитя природы, Но немного утечёт воды, И дни перестанут быть добрыми сказками И окрасятся обеденными красками. И много будет разных перекрёстков, Узких тропок и торжественных подмостков, Но свою дорогу глухой и незрячий найдёт, Если она к Храму путника ведёт. И куда бы ни манили, и что б ни обещали, И какими бы речами уши ни ласкали, Восстань и не сойди с этого пути, А значит, в жертву сам себя не принеси.

Знаки и приметы

Кто вдохновенья ждёт среди берёз, Где бормочут по весне тетерева, Те воспринимают правдиво и всерьёз Всё, от ворожбы до волшебства. Им не нужны ни похвалы́, ни пониманье, И им ничто не надо согласовывать. Они священное имеют дарованье Таинственные знаки истолковывать. У них веер из перьев жар-птицы И самые прекрасные пророчества Для потерявшего себя, и для блудницы, Во избавление от стыда и одиночества Где любовь, там рядом полутьма, Ведь роза не цветёт в полголовы. Всегда измена — это горе от ума, Но прозревают даже те, кто в забытьи. У добра своё предназначение — Оно укрощает стихийные бедствия, А зло — это всего лишь изречение, А точно не причина и не следствие. За углом — цыганские гадалки и кликуши, А вы всё лучшее скроите по приметам, Ведь те остались за углом, а вы всегда снаружи, И здесь в нежных чувствах доверьтесь поэтам.

Канотье

На гвозде висело канотье, По легенде — это шляпа Шарля Азнавура, Она учила быть хозяйкой в собственной судьбе, А то, что происходит — всего лишь увертюра. Она любила песню лебединую, Цветущую сирень и колокольный звон, Но если впадала в хандру беспричинную, Под гитару пела старенький шансон. Про первую весну и первое свидание, Про последний школьный класс, И главное в жизни — признание, Которое бывает один раз. Это была лирика конца шестидесятых, Романтика костров и нежность танцплощадок, Узеньких штанов и причёсок кудлатых — В том времени был свой миропорядок. Это был, конечно, городской романс В исполнении парнишки-шансонье. Это был из прошлого глубокий реверанс, Как соломенная шляпа-канотье. Сегодня целый мир в её репертуаре, Когда она поёт, бомонд впадает в полусон; А для себя она на простенькой гитаре Исполняет старенький шансон.

Крылья

Пролитое шампанское пузырями пенится, А пошлый анекдот никого не рассмешил, Что тебе намерено, никуда не денется, Как бы ты ни медлил или ни спешил. Крупицы золота из грязи вымывают, Как совесть очищают от дерьма. На белый танец дамы приглашают, А белые крылья — всегда чистота. На них лебедь в небесах скользит, И чайка волну загребает, А тот, кто сам с собою говорит, Тот сам себя и убеждает. Тот, кто слушает только себя, Тот миру вопреки собою возгордится: Он попытается жить, не любя, А ведь только у любви и можно научиться. Когда искали счастье и свободу, Не смогли себя от гнева отучить. Много будет всякого народа, Но никто не сможет друга заменить. Он не прекращал с собою воевать, Но на себя рука не поднялась. Он успел, что было, лучшее, раздать, А нить судьбы сама собой оборвалась.

Лишнее

Тебя трясёт, как птичку-трясогузку, И кажется — вокруг тебя дурдом, Но ты ещё живой, ежели вприкуску: Это только абстинентный синдром. А когда черти полезут на стены, И в сортире кончится заначка, Тогда заглянет к джентльмену В гости барышня по имени белая горячка. А этот постоянно где-то бродит, А голове одна полифония; Все выходят из двери, а он в неё заходит: Тут, конечно, налицо шизофрения. Он на прохожих девок слюняво озирался, Здесь явно был любовный передоз. И с диагнозом никто не колебался: Это был хронический спермотоксикоз. Когда ждёшь смещенье полюсов, А водку пьёшь в беспамятстве и страхе И прячешь голову от уличных хлопков, То, без сомненья, человек в панической атаке. Мы себя заразили излишеством, От того и вырождаемся в отродье; И себя отравили язычеством, Разменявшись на чревоугодие.

Лоботомия

Титаны-теоретики, практические лекари, Весь штат психиатрической науки, Вы были переученные бездари, Пытаясь излечить душевные недуги. А их лечили и за совесть, и за страх: Где-то колдовали, а больше суесловили. А тех, что непонятные, сжигали на кострах, Или тихо, феодально, обескровили. Вся история людей — болезненные паузы, Не минула их и Матушка Россия, Где строили дома с названием «доллгаузы», А в них и прижилась лоботомия. Тут больше всех досталось непонятным: Им рядом с алтарём — колода с топорами. Отсюда выходили святыми, неопрятными, И изросли соборными церквами. Сейчас блаженных, как и непокорных, В психиатрии больше не пытают: Теперь хватает органов надзорных, Они «прорехи божьи» зашивают. Как свои дела ни станешь величать, Греха грехом не искупить. Не будет демон бесов изгонять, И безрукий дверь не отворит.

Любовь

Я сегодня выйду попрощаться На всех, что существуют, перронах привокзальных, Я хочу с земным шаром обняться, И пусть он поведёт в ритмах танцевальных. Всё в одну сторону до головокружения, И всё будет повторяться снова и снова, И распадутся века на мгновенья Под блестящим саваном небесного покрова. Лица, лица, лица, Они будут повторяться вновь и вновь. Не пытайтесь навечно проститься, Всё равно останется любовь. Жизнь будет вместе с планетой вращаться, Выдыхая наши души в круговерть. Тот, кто любил, не мог ошибаться, Любовь — она и жизнь, любовь — она и смерть. Она готова на войну и на закланье, Её сжигали и пытались распинать, Она — великий дар и наказанье, И лишь она умеет грешников прощать. Кто не любил, не может быть спасён, Ему ни жить, ни умереть не довелось. Он был забыт и ей не покорён, Так и не поняв, что это есть — земная ось.

Мечта

Всё произошло в морозный понедельник — Повесилась заветная мечта. Это случилось под самый сочельник В последнюю неделю зимнего поста. Мечта уже давно по-старчески хромала, И когда ходила, шоркала ногами, Сама себе под нос чего-то бормотала И будила вздохами тёмными ночами. Очень быстро стареет мечта, Если о ней редко вспоминают. Над ней каждый день глумится суета, А те, кто отступились, ноги вытирают. Её голой выставляют, не стыдясь, На общую потеху, как чудную зверушку, А потом прощения просят, спохватясь, Поняв, что сами превратились в финтифлюшку. Чем больше набирается греховности, Тем меньше места остаётся для мечты: Ведь счастье не приемлет хладнокровности, Как любовь не принимает срамоты. Хорошо, если мечта с вами постареет, Но пусть не умирает раньше вас: Она к себе прижмёт и обогреет, Она — ваш оберег и ваш иконостас.

Может

Расправив напоказ красиво плечи, Мы даём себе отличные оценки И, повторяя чьи-то радужные речи, Тащим себя от ступеньки к ступеньке. Перестанут птицы с юга возвращаться: Их не принудить законы соблюдать. А если грехи перестанут караться, Совсем некуда станет бежать. Каждый сам с собой играет в прятки, Сам себя на веру принимая, А жизнь, она не любит ни прятки, ни загадки, И порой берёт, не возвращая. Пусть она будет безнадёжна и даже беспросветна, Она может и простить, а может и казнить, Но, может, она тем и интересна, Что может приучить, а может отучить. Жизнь, она не терпит волокиты, И коль настало время — помолитесь. От того, что суждено, не может быть защиты, И я скажу любимым людям: берегитесь! Там все правила умели соблюсти: Кого-то в кипяток, кого-то в полынью. А кто судьбу старался превзойти, Не смогли сыграть даже вничью.

Набекрень

Небо не бывает пустым или полным, Как не бывает просроченного чувства. Пусть будет лучше изменник прощённым, Но не будет меры безрассудства. А небо, оно всегда снаружи, И тайны свои умеет хранить. А его секреты — это наши души, Которые нельзя ни отдать, ни подарить. Чувство — маленькая пчёлка в бесконечности И, однажды появившись, уже не исчезает. И в пику жизни скоротечной Она скитается в пространстве и пугает. А прощение измены — это чудо сотворённое, С этим кто-то заново начинает жить. Это — исцеление, на танец приглашённое, Которому так хочется голову вскружить. Измерить безрассудство — как мерить бесконечность: Там страсть и горе под руку идут. Всему мерило — только наша человечность, Но её, страдалицу, на конце не ждут. На цветке сирени пчёлка замерла: Её пугает нависающая тень. Она думает, что смерть за ней пришла, А это просто у меня фуражка набекрень.

Надо понимать

Мы парили над Землёй крыло в крыло, И нам в жизни было нечего делить, Но что-то с нами вдруг произошло, И мы друг друга взялись хоронить. И странное случилось расставание — Без удивления и грамма сожалений. У каждого имелось своё самооправдание, Свитое, как плеть, из бреда и сомнений. Она смотрела на меня со стороны, Пытаясь отстоять свое истолкование, А её слова были воинственно больны И заходили прямо в подсознание. До́лги и запутаны мантры мудрецов, Что на самом деле происходит с нами, И почём цена тех жертвенных дымов, Когда любящие люди становятся врагами? И это обязательно когда-нибудь случится, Но только там, где нету понимания. Там любовь на сделку соглашается, Становясь причиной изменённого сознания. Чтобы полюбить, надо понимать, И сколько бы вокруг ни вилось воронья, Верить до конца и уметь прощать, А верность чтобы в тягость не была.

Нам не надо

Не бывает ожидание унижением, Так бывает, если жизнь наоборот, Как не может быть предательство спасением, Даже если по пути на эшафот. Едет модница на белом скакуне, Ей на лошади престижней, чем в Феррари. Очень можно соло на одной струне, Если это — скрипка Страдивари. Неужто можно жить без страхов и упрёков, Ни от чего не отрекаясь и себя не опозоря, Лишь в убежище скитальцев и пророков В знойной пустыне у Мёртвого моря? Признания от боли и отчаяния, Как и обещания от стыда и голода, Никогда не превращаются в раскаянья, Всё равно душа дороже золота. Нам не нужны советы мудрых книг, Когда у нас на всё свои ответы. Нам не надо ни оков и ни вериг, У нас корпоративные застолья и диеты. На скамейке в сквере струнный перебор, И листья на тропинке шушарятся лукаво. И не получается душевный разговор, Как-то всё выходит дрожаще и шершаво.

Не надо

Не обижайте недоверием друзей, Любите их, как собственных детей, Ни в словах, ни в мыслях им не изменяйте, Но только деньги в долг никогда не давайте. Вы им любые просчёты простите, Хотите, им дарите, или просто отдайте, Сумеете — поэму посвятите, Но только деньги в долг никогда не давайте. Если ваш друг — ваш должник, Вы руки себе искусайте: Теперь каждый из вас будет двулик. Никогда друзьям в долг не давайте. И тот, кто попросил, и тот, который дал, По-новому друг к другу привыкайте, Из вас каждый что-нибудь у дружбы отобрал. Никогда к друзьям в долги не попадайте. У соседей и попутчиков надо занимать, И, конечно, им по срокам отдавайте, Но вам не с ними жить и умирать. Никогда к друзьям в долги не попадайте. Будет много всякой кутерьмы, Но всё должно быть с чистыми глазами. Ничего для друзей не делай взаймы: Они не могут быть твоими должниками.

Не пропусти своё

Нас стыдили кадры кинохроники Тенями моральных реквизитов, А мы все были идолопоклонники, Но, может, кто-то выбрал иезуитов. Не станьте жертвой собственных решений И на бледного коня не ставьте ставку. Не существует благих побуждений, Чтобы для себя сплести удавку. Ночью письма пишутся вслепую. Кому Луна совсем не светит, Они решили жить напропалую, И кто кого искал, тот того и встретит. Того, что не имеешь, того не растеряешь. А сам в себя поверить не сумеешь, Если потеряешь там, где не прощаешь. И помни — собираешь то, что сеешь. Золото, как люди, тускнеет и стареет, Только оно совести неймёт; Но и старая песня душу согреет, Если её Высоцкий поёт. Соловей поёт, а павлины тявкают, Но глаза в глаза лицо не рассмотреть. Когда лягушки на болоте полюбовно квакают, Тут главное — своё не просмотреть.