История Киева. Киев имперский

Пышная встреча будущего императора Павла Петровича

В 1781 году, по пути за границу, 11–15 октября Киев посетил будущий император Павел Петрович со своей супругой Марией Федоровной. Наместник Малороссии граф Румянцев устроил им пышную встречу. Современник подробно сообщает, что подошли «господин войт с членами и поднесли подданническое свое поздравление». Далее рассказывается о дефилировании магистратской реестровой конницы под предводительством райца. Все всадники – купцы и цеховики – были одеты одинаково, в схожих черкесках темно-зеленого сукна, с золотым балетом и кафтанах красных, шелковых. На них были бархатные шапки малиновой окраски с серебряными кистями, с серыми крымскими околицами. Сабли они держали наголо. В Киеве еще сохранялось Магдебургское право самоуправления, поэтому 12 цехов «со знаменами до 1000 человек, между которыми в средине изволили ехать Их Высочества, а цеховые сделали на караул по примеру карабинеров ружьем; во дворец ехали с теми же конвойными командами и между цехами, до дворца построившимися шеренгами». «По выходу в залу Их Высочества жаловали всех к руке» – вначале двух фельдмаршалов – К. Разумовского и П. Румянцева, а потом племянника польского короля князя Понятовского и других генералов. «Причем Ея Высочество каждого подходящего к руке изволила целовать в щеку, а граф Румянцев подходящих представлял, кто такой, в том числе и киевского войта с членами».

Император Павел I. Худ. В. П. Боровиковский, 1800 г.

Уже в то время большое внимание уделяли иллюминации. Во всех трех частях Киева, и на лаврской колокольне горели огни, а в царском дворце был сад «разных цветов фонарями и плошками». Как и все приезжие, будущий император с супругой оказывали большое почитание храмам, которым посвятили целый день 12 октября. Были они в Лавре три раза, причем каждый раз посещали пещеры «с лобызанием мощей святых», после чего отправлялись на трапезы с архимандритом.

Вечером того же дня был устроен пышный прием в магистрате, который находился на Подоле. Там их ожидали «дамы и кавалеры», приглашенные по билетам от магистрата, госпожа войтша с дочерью, а также все жены и дочери чиновников. Перед магистратом «стояли цеховые с ружьями и другие с факелами», вся округа была иллюминирована. Сегодня – это часть Контрактовой площади. Участникам встречи выдавалось памятное издание с напечатанными вензелями государыни и членов царствующей фамилии, в нижней части – храмовый жертвенник. На нем – 13 пылающих сердец, по числу членов магистрата, что символизировало их преданность. По обе стороны этой композиции – 6 ремесленников, стоящих парами, держащих в руках также пылающее сердце, в ногах инструменты, характерные для их специальности. Выше жертвенника, с одной стороны, высочайшая грамота, жалованная Киеву, с вислой печатью и кистями, а с другой – магистратский герб. Когда наследник с супругой зашли в магистрат, бургомистр разразился напыщенной пространной речью. Потом Павел Петрович расспрашивал присутствующих о времени постройки магистрата, о порядке избрания его членов. После расспросов высокого гостя о давних традициях владения и судейства его провели в магистратский архив, где показали привилегии, данные Киеву литовскими и польскими королями. Жалованная грамота Алексея Михайловича вызвала неприкрытый интерес Великого князя, а при рассмотрении грамот Петра I и Екатерины I «подпись обоих целовать изволили». Потом августейшая чета спросила: «Кто в подданство России прежде вошел – Киев или Малороссия?» На что голова ответил, что одновременно. В зале был накрыт стол на 50 персон, а у кресел именитых гостей стояли жены членов магистрата. Приветствовать Павла Петровича собралось всё местное дворянство, оставшееся на вечер в магистрате, где после продолжительного ужина было представление, а потом – непринужденная беседа. Всеобщее внимание привлекла Мария Федоровна, которая в беседе четко различила особенности национального украинского одеяния. Ее прельщала простота, не требующая больших забот, и самое главное – булавок. «Всегда ли вы ходите в таких одеждах?» – спросила Великая княгиня. – «Нет», – ответили киевляне. – «Старые придерживаются еще сего природного платья, а молодые и дочери их переоделись в немецкое». Из магистрата гости отбыли около полуночи. Подробно остановимся на этом приеме, потому что последствия его были необычайно важны для Киева. Вскоре Екатерина II лишает Киев Магдебургского права, а Павел I, став на престол и вспоминая теплый прием, устроенный «городскими мужами», возвращает его Киеву. Киевская администрация всегда сожалела о недолгом правлении императора Павла I, который осчастливил их своим посещением, а впоследствии и дружеским участием в городских делах.

Мария Федоровна. Худ. И.-Б Лампи, 1795 г.

Тогда же великокняжеская чета посетила Братский монастырь и Академию. Их встретили монахи, преподаватели и студенты. Семь юношей-академистов по очереди произносили приветствие на русском, польском, латинском, немецком, французском, греческом, немецком, еврейском языках. Ректор, архимандрит Кассиан (Лехницкий) поднес почетным гостям каллиграфически выписанные оды. Вечером того же дня прием организовал в губернаторском доме граф П. Румянцев-Задунайский.

Особо торжественным был день 14 октября – день рождения Марии Федоровны. Супруг устроил званый обед в царском дворце, в то время недостаточно просторном, поэтому гостей собралось меньше чем в губернаторском дворце, что не помешало веселию. Мария Федоровна часто вспоминала это день рождения над Днепром.

Через день состоялся отъезд из Киева. И тут чины магистрата и «мещанский корпус» отбывали строевую службу, согласно указанному порядку. Трогательное прощание с Киевом навсегда осталось в памяти будущего императора. Особое чувство вызвали слова митрополита Гавриила, которым в такт кивал головой Павел Петрович. С сожалением расставаясь с Киевом, он, отъезжая, сказал своей супруге: «Вот это город, где я был бы всегда счастлив! Воистину истинная столица нашей державы!» Свои чувства и благодарность за прием он выразил в специальных рескриптах, которые отослал с границы графу Румянцеву. Это описание взято из дневника бургомистра Дмитрия Александровича.

Граф П. А. Румянцев-Задунайский

Чтобы лучше понять эпоху Екатерины II, нужно остановиться на ее помощниках. Недаром же их довольно часто изображали на памятниках, где она возвышается над ними. Одним из ее надежных сподвижников являлся граф П. А. Румянцев. Сразу хочу предупредить, что особых симпатий к Петру Румянцеву не испытываю, в отличие от его сына, интеллектуала Николая – организатора музеев и библиотек. Необходимо владеть информаций обо всех лицах, сыгравших важную роль в развитии общества. А то получается, как в советской исторической науке – присутствие лишь темного замалчиваемого и светлого выпяченного, – никаких промежуточных оттенков, а вся отечественная история состояла из белых пятен и черных дыр как непознанная Вселенная. Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому повезло меньше всех. При царизме он, как ревностный служака, ничем особенным себя не проявил, поэтому писать о нем было скучно. При социализме он «царский сатрап», при Независимости он остался, «з 1764 – президент ІІ Малоросійської колегії, генерал-губернатор Малоросії. Обіймаючи ці посади, проводив політику ліквідації політичної автономії Лівобережної України, примусової русифікації і національного гноблення українського народу».

Опишу его биографию, в первую очередь, опираясь на моменты, связанные с нашей страной, особенно с Киевом. П. А. Румянцев родился от брака денщика Петра І Александра Румянцева с графиней Марией Матвеевой. Будущий граф появился на свет 15 января 1725 года в молдавском селе Строенцы, когда его мать (одна из любовниц царя) спешила в Константинополь к давно не видевшему ее мужу. Так и пошла слава о Румянцеве, что он государев сын. Екатерина І была его крестной матерью. В 15 лет молодого человека отправили в Берлинское посольство для приобретения «дипломатических навыков», но вскоре оттуда выпроводили из-за «мотовства, лености и забиячества». Переданный от отца буйный нрав не позволил Петру обучаться в Шляхетском корпусе, и он поступает на действительную военную службу. Вот тут Румянцев был в своей стихии, и через 4 года стал полковником. При этом он не пропускал ни одной юбки. Иногда приходилось оскорбление чести супруга гасить деньгами. Однажды утром, получивший сполна возмещение супруг, вечером вновь застал со своей женой Румянцева, который взбешенному рогоносцу доходчиво объяснил, что возмещение было за многократное пользование. Возмущенная этим поступком императрица Елизавета немедленно отослала Петра к отцу, а тот – за поведение, порочащее звание полковника, – сначала сына публично высек, а потом женил. В Семилетнюю войну, отличившись при Егерсдорфе и Кольберге, Петр Румянцев стал любимцем Петра ІІІ, который пожаловал его в генерал-аншефы, награждая при этом орденами. Румянцев одним из немногих сохранил ему преданность во время лишения его власти. Императрица Екатерина ІІ, которая была не прочь воспользоваться талантами генерала, поспешила разубедить Румянцева в том, что «бывший его фавер ему в порок служить будет», и отозвала его из армии. Он не спешил, развлекался с прелестницей в Данциге, а когда все-таки прибыл в столицу, то заслужил отзыв: «Румянцев с его надменным нравом и решительным тоном едва ли удержится». Это не оправдалось, своенравная, но практичная императрица более не выказывала своего неудовольствия. Причиной этого, мне кажется, была якобы текшая в Румянцеве царская кровь. Он получил назначение правителя Малороссии вместо гетмана Разумовского, откланялся 21 декабря 1764 года Екатерине ІІ и отбыл, чтобы 30 лет править самым непростым краем Российской империи. По дороге карета опрокинулась и военачальник, который и до и после был неуязвим даже в гуще боя, получил телесные повреждения, от которых не сразу оправился. Поэтому первым делом во вверенном ему крае стало приведение в порядок дорог.

П. А. Румянцев. Худ. Т. Г. Шевченко, 1844 г.

Много сил и энергии у Румянцева забрало Генеральное описание Левобережной Украины, проводимое почти 5 лет. Но, несмотря на благие намерения, оно вызвало большой интерес лишь спустя сто лет, да и то – у историков. Большое значение имело введение конной почты, которая не только перевозила конверты с посланиями, но даже и небольшие грузы (не более 10 пудов). Особенно благодарны мы правителю Украины за внедрение в нашей стране как основного продукта питания… картофеля. Сенат указом 31 мая 1765 года прислал подробное наставление, как разводить «земляные яблоки», а вскоре было получено 12 пудов самого продукта. Граф, проштудировав инструкцию, понял, что садить ее не время. Заморский продукт сгрузили в казенный погреб, где он немного подмерз, но удалось спасти два пуда, которые раздали для посадки. Граф эту важную операцию держал под личным контролем. Результаты вы вкушаете. Так что grande merci графу!

Румянцев уделял внимание всем вопросам, стараясь искоренить бытующие в народе суеверия, предписал в 1767 году разослать по всему краю разъяснение, что все чародейства, внушения, колдовства силы не имеют и не опасны. На следующий год правитель провел целую серию мероприятий против пьянства, «порока столь мерзкого, от которого текут наибольше злые дела», а именно драки, беспокойства, ночной шум. Граф пытался ввести порядок, равенство по взиманию налогов. Также в корне пресекались неоправданные поборы с приезжих, мздоимство при судах и делопроизводствах.

В то же время события в Польше, а особенно война с Турцией надолго отвлекали Румянцева от «малороссийских дел». Не могу не остановиться на одной военной операции, которая прославила его на века, сделала фельдмаршалом, а Суворова и Кутузова вдохновила в будущем называть Румянцева своим учителем. Это битва при Кагуле 21 июля 1771 года, когда полководец вступил в битву с десятикратно преобладающим противником, вышел победителем, к тому же без значительных потерь. При этом Румянцев, увидев дрогнувшие российские части, со словами: «Стой, ребята!» сам повел их в контратаку. Эта победа и ряд других, им достигнутых, в конце концов привела к Кючук-Кайнарджийскому миру, в результате которого Крым стал независимым от Порты, а Россия получала выход к Черному морю в виде трех портов, одним из которых стала Одесса. Сам виновник торжества занемог и пожинал плоды победы, лежа в постели. По выздоровлении на Румянцева посыпались награды и отличия. К его фамилии прибавлялась приставка Задунайский; дозволено писать свое отчество с окончанием «-вич» (только Потемкину и Разумовскому были позднее даны такие привилегии). Ему жаловались: за разумное командование – бриллиантами украшенный повелительный жезл; за храбрые предприятия – шпага, алмазами украшенная; за победы – лавровый венок; за заключение мира – масличная ветвь; в знак монаршей ласки – орден Св. Андрея Первозванного; для увеселения – пять тысяч душ в Гомеле; для построения дома – сто тысяч; для его стола – серебряный сервиз; для убранства дома – картины… Из всего перечисленного меня, как патриота Киева интересует одно: где жезл фельдмаршала? Его после смерти отца Н. П. Румянцев передал на вечное хранение в Киево-Печерскую Лавру. Он там был до 1921 года, откуда его забрали в Москву. Что было далее… Об этом история умалчивает.

Покончив с турецкой армией, Румянцев взялся за разрешение проблем в подвластном крае, к тому же наступило время разделения империи на губернии меньшего объема с населением от 300 до 400 тыс. душ, а их в свою очередь на уезды от 20 до 30 тыс. душ. Пока шла подготовка к созданию новых административных регионов, Румянцев проживал в д. ишенки на Черниговщине (сохранился дворец, где сейчас приют престарелых), наслаждаясь сельской жизнью с небольшим числом приближенных, и с большим – женского пола (общение с турками не прошло даром). Граф, живя с женой Екатериной Голицыной только для продолжения рода (у них было три сына, каждый из них – замечательная личность), был всегда окружен своеобразным гаремом. И, не смотря на это, ни одна из прелестниц не смогла оторвать Румянцева от выполнения им в крае прямых обязанностей: охранять землю от разбойников, бороться с пожарами, нищими, которых было не счесть, особенно возле святынь Киева. Не было того дела, вне зависимости от важности, которое бы игнорировал правитель: от приведения к нормам применяемых купцами мер и весов до прокладки дорог, чистоты улиц и освещения их, укрепления мостов, посадки различных насаждений возле домов и вдоль дорог, чтобы движение проезжего проходило в тени. Тогда и был проложен тот путь, по которому мы отправляемся из Киева в Глухов, а там и в Москву. Через территорию края пролегали основные дороги в Европу, поэтому всем обывателям было введено обязательное «воздержание от пьянства и бесчинства, ласковое и дружеское обхождение с соседями и гостеприимное с приезжими». Так что порядок в наших землях начался не столько с приходом Рюриковичей, сколько с назначением Румянцева. Но если в крае стало спокойно, то на свои имения у графа не хватало времени, о чем он сетовал в письме к Репнину: «У меня ничего не растет, не зреет и не собирается». Он был одним из крупнейших в России землевладельцев, и после смерти оставил всё незаложенными, при этом очень крупную сумму наличных денег держал в своем главном имении Ташане (возле Яготина), где для него был построен дворец.

В Киеве Румянцев жил подолгу. Обязанности эти его утомляли больше, чем баталии, поэтому в июле 1791 года он перебрался в свою любимую Ташань. Дворец пустовал, так как фельдмаршал выбрал для жилья две комнаты. Любимым занятием было чтение книг. «Вот мои учителя», – говорил Румянцев, указывая на них. Часто, в простой домотканой одежде, сидя на пне, удил он рыбу. Однажды приезжие, отыскивая в саду выдающегося полководца, чтобы поглазеть, наткнулись на него. На заданный вопрос: «Как бы увидеть графа?» – герой Кагула ласково ответил: «Вот он, наше дело – города пленить да рыбу ловить!» Он старался не покидать имения и тогда, когда его назначали командующим войсками «по усмирению Польши». Знаменитый А. В. Суворов незамедлительно прибыл в Ташань для надлежащих объяснений о предстоящих военных действиях. Получив благословение, нет, извините, указание, будущий генералиссимус уехал пожинать новые лавры. Румянцев остался на Киевщине из-за своих болезней. Тем не менее, по окончании кампании он получил дом в Петербурге, перед которым поставлен обелиск «Победам Румянцева-Задунайского», а также еще имения с 7099 душами. Эти награды заставили забыть фельдмаршала о недугах. Он вдруг вспомнил, что вдовец, и решил жениться, тем более что Екатерина ІІ дозволила ему выполнить это намерение. Но пока шла подготовка к браку, императрица умерла, следом за ней и наш герой – 8 декабря 1796 года.

При погребении в Успенском соборе Киево-Печерской Лавры был составлен протокол описания склепа покойного. Возле левого клироса на доске надпись: «1797 года месяца генваря 8 дня в сем месте под спудом в каменной палатке для вечного покоя положено тело мудрого и славного Российских войск полководца графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского, родившегося 1725 года». Скульптура на могиле выполнена прекрасным мастером из Ични Иваном Мартосом, а надгробие из разноцветного мрамора исполнили по проекту француза Тома-де-Томон. Оно было взорвано в 1941 году.

В завершение приведу слова Петра Румянцева, характеризующие его и как великого полководца, и как мудрого администратора: «Источник благоденствия государства есть народ, который надо держать в приличном состоянии и весьма уважать его».

«Кулинарные» воспоминания Фонвизина об Украине

Как-то мне попалось старое издание сочинений Дениса Ивановича Фонвизина. Судя по пометкам, оно было из личного собрания профессора Л. Хинкулова. Не знаю, то ли уважаемый ученый, активно разрабатывающий тему «Известные писатели в Киеве», пропустил путевые записки драматурга-классика, то ли из-за нескольких кратких, но весьма нелицеприятных характеристик евреев в них не счел нужным освещать пребывание Фонвизина в Киеве. Я решил наверстать упущенное и принес в газету «Прапор комунізму» небольшую заметку «Фонвізін у нашому місті». Ее опубликовали буквально через пару дней – 21 ноября 1982 года и с этого началась моя журналистская деятельность.

Фонвизина забыли в школах, не вспоминают в гимназиях, не изучают в институтах, то бишь академиях, задаешь вопрос: «Почему?» Ответ лишь один: «недоросли», так ярко высмеянные Денисом Ивановичем, пришли к власти и не собираются ее отдавать.

Строки из пьесы «Недоросль», написанной в 1782 году, когда-то вызывали смех у школьников, в частности, слова Митрофанушки: «И теперь как шальной хожу. Всю ночь така дрянь в глаза лезла». Его мать, госпожа Простакова: «Какая же дрянь, Митрофанушка?» – «Да то ты, матушка, то батюшка». Разве за 235 лет что-нибудь изменилось?! Не менее актуален отрывок из дневника (журнала путешествий): «Приехали в Киев. У самых киевских ворот попался нам незнакомый мальчик, который захотел показать нам трактир. И так мы с ним отправились, а вслед за нами догоняла туча, у самых ворот трактира нас и достигла. Молния блистала всеминутно; дождь ливмя лил. Мы стучались у ворот тщетно: никто отпереть не хотел, и мы, простояв больше часа под дождем, приходили в отчаяние. Наконец вышел на крыльцо хозяин и закричал: „Кто стучится?“ На сей вопрос провожавший нас мальчик закричал: „Открывай, родня Потемкина!“ Лишь только произнес он сию ложь, в ту минуту ворота отворились, и мы въехали благополучно. Тут почувствовали мы, что возвратились в Россию». Это было 18 августа 1787 года, но разве в нашем обществе по-прежнему не процветают ложь и чинопочитание, усугубленное алчностью и мздоимством?! Очень актуальный автор!

Денис Иванович Фонвизин. Неизвестный худ., 1893 г.

Считаю необходимым напомнить некоторые биографические данные писателя, с творчества которого в прошлом у школьников начиналось изучение курса русской литературы. Знаменательно то, что, зная дату рождения фон Визина – 3(14) апреля, биографы путались в годе – 1745-й или 1744 год? Да и писали его фамилию по-разному: фон Визин, Фонъ-Визин, а с 1914 года (его одновременно с Петербургом и по тем же антигерманским причинам и настроениям переименовали) – Фонвизин. И это написание сохранилось поныне. Один из его предков, рыцарь Ливонского ордена Меченосцев, барон Петр Фанфисин попал в плен при Иване Грозном, а бывший при нем сын Денис уже оказывал Московскому государству ряд услуг и посему поступил на службу. Во время осады Москвы королевичем Владиславом, в войске которого был гетман Сагайдачный, Денис Фан-Висин, «помня Бога и Пречистую Богородицу, против немецких людей и черкас стоял крепко и мужественно, на боях и приступах бился и ни на какие королевичевы прелести не прельстился». Его сын в царствование Алексея Михайловича принял православие, был назван Афанасием и произведен в стольники.

Писатель родился в Москве в богатой семье. Воспитание того времени осветил в своих записках князь Петр Вяземский: «При недостатках своих [воспитание] имело и свойственные ему выгоды: ребенок оставался более на русских, более окружен был русской атмосферой, в которых знакомился с языком и обычаями русскими». Дальнейшее образование Дениса Ивановича происходило по заведенному обычаю: только что открытая дворянская гимназия, а потом Московский университет. Учили в те времена довольно плохо, однако драматург всегда с благодарностью вспоминал свою альма-матер. В 1758 году директор университета Мелиссино, отправляясь в Петербург для личных объяснений с куратором учебного заведения графом Шуваловым, взял с собой для представления десять лучших гимназистов, среди которых были братья Фонвизины и Григорий Потемкин, впоследствии прославленный князь Таврический. Северная столица произвела на них впечатление не столько двором и европейским размахом, сколько театром, которым молодой Денис заболел на всю жизнь. Возвратившись в Москву, Фонвизин в день коронации Елизаветы Петровны со своими товарищами был «произведен в студенты» и стал слушать лекции на философском факультете. У него проявилась склонность к стихам, но и они нелегко давались молодому автору, тем не менее, он «наделал довольно шума». Этот период московской жизни знаменателен появлением ряда журналов, да и литература в древней столице расцветала интенсивнее, чем в новой, сказывалась отдаленность от имперской власти.

Первыми произведениями Фонвизина стали переводы басен, а потом и пьес. Он – член литературного кружка в доме Мятлевой. Если Елизаветинское время сформировало Дениса Ивановича как личность, то творчество выпало на эпоху Екатерины II, к началу царствования которой он закончил университет. Военная служба, которой посвящали жизнь все его предки, не прельщала юношу. Тут в Москву переехал двор, и канцлеру М. В. Воронцову понадобился знающий переводчик. Фонвизина назначают или, как тогда говорили, определяют переводчиком в 1762 году в Коллегию иностранных дел. В Петербурге началась «чиновничья» карьера Дениса Ивановича, а слава появилась после восторженного чтения пьесы «Бригадир» 29 июня 1764 года самой Екатерине ІІ. Наследник престола Павел Петрович незамедлительно пригласил драматурга к себе, где тот познакомился с близким другом и воспитателем наследника, министром Н. И. Паниным. Никита Иванович вскоре становится начальником и постоянным покровителем Фонвизина. Начинается его обеспеченная жизнь. Панин, получив от благодарной императрицы в награду 9 тысяч крестьян, поделился с подчиненными, отписав Денису Ивановичу пятую часть. А Фонвизин женился на состоятельной вдове и мог не думать о литературных заработках, хотя пьесы стали приносить немалый доход. Так, в 1782 году, во время первых постановок «Недоросля», публика «аплодировала эту пьесу метанием кошельков с деньгами» на сцену. Как жаль, что этот обычай канул в Лету! Современники поговаривали, что в то время всесильный Потемкин сказал своему соученику: «Умри, Денис, или больше ничего не пиши». Действительно, последующие произведения драматурга менее достойны нашего внимания. Так бы и остался Фонвизин автором «Бригадира» и «Недоросля», если бы не его путевые заметки. Написанные живым, образным языком, они стали первыми достижениями этого направления в отечественной литературе.

После смерти Панина в 1783 году Екатерина ІІ развернула войну против вольнодумства: Радищев – в ссылке, Новиков – в тюрьме, вновь стала процветать Тайная канцелярия с ее пытками и бичеванием. А тут еще какой-то Фонвизин печатает обидные памфлеты, да так завуалированные, что непонятно, когда смеяться и когда плакать, да при этом не разобраться, где кто и что?! Правительнице доносили, что он – «мартинист», то есть масон. Фонвизин начал ее раздражать и гневить. Писатель поспешил уехать за границу, тем более что его здоровье, а также его супруги всё ухудшалось и ухудшалось. 13 июня 1786 года Фонвизин пишет в своем дневнике: «Будучи в тяжелой болезни и с растерзанным горестью сердцем выехал я из Москвы». На второй день путешествия состояние здоровья стало критическим: «Хотя московский мой врач, филолог и мартинист, уверял меня, что в дороге кроме кузнецов, лекарей никаких нет, однако в Тихвине сыскали мне лекаря Нетерфельда, который пустил у меня кровь поискуснее самого филолога». В утомительной и дальней дороге у Фонвизина кровь и портили, и пускали еще много раз. Например: «Брился у пьяного солдата, который содрал было с меня кожу. Великая беда, кто сам в дороге бриться не умеет!»

Обложка первого издания «Недоросля», 1783 г.

На 11-й день путешествия писатель уже был в Украине: «Около обеда приехали в Глухов и стали было у попа; но как квартира была плоха, то перевезли нас к Ивану Федоровичу Гум… Он с женой своей Марфой Григорьевной суть подлинные Простаковы из комедии моей „Недоросль“. Накормили нас изрядно, да и по всей Малороссии едят хорошо. Весь день пробыли мы у них в превеликой скуке». Видимо, и в те времена в Москве были проблемы с качественной едой, так как большинство страниц дневника путешествия Фонвизина посвящены перечислению и описанию трапез. 15-й день путешествия: «К обеду приехали в город Батурин и стали у жидовки. Она женщина пожилая и знаменита своим гостеприимством; накормила нас малороссийским кушанием весьма хорошо».

Через день путешественники были в Нежине: «Больше часа шатались мы по улицам, не находя квартиры. В рассуждении сего русские города не имеют никакого еще устройства: ибо весьма в редких находятся трактиры, и то негодные. Наконец пустил нас к себе грек Антон Архитекторов, у которого мы и ночевали».

Так наступило 2 июля: «В Семиполках встретили мы графиню Катерину Васильевну (К. В. Скавронская, урожденная Энгельгардт, племянница Потемкина, впоследствии графиня Литта – В.К.). Свидание наше было весьма жалостное. Она плакала, видя меня в столь жестоком состоянии, а я от слез слова промолвить не мог. Ночевать приехали в Бровары; спали в карете. Бровары есть последняя деревня до Киева, принадлежала Лавре. Здесь прежде от монахов оказываемо было всевозможное гостеприимство приезжающим в Киев богомольцам; но мы приехали после отнятия деревень от Лавры и, следовательно, были свидетелями одного токмо негодования».

3 июля: «Целое утро ехали песками, насилу к обеду дотащились до Киева. Стали против монастыря Николаевского в доме перевозчицы Ульяны Ефремовны Турчаниновой. Старуха предобрая, но личико измятое. Весь день были дома».

4 июля: «Поутру был у меня с визитом киевский почтмейстер Адриян Павлович Волховский. После обеда, наняв карету и лошадей, ездил я с женой в Печерский монастырь. Соборная церковь прекрасна. Но весьма далеко отстала от римской церкви святого Петра; оттуда ездили мы в монастырь Софийский, где нашел я несколько прекрасных мозаичных работ». Опускаю бытовые подробности, они не настолько образно описаны, как персоны, встречаемые писателем. А виделся он со многими занимательными лицами и, как и положено, трапезничал. Он отобедал с любимцем Екатерины ІІ архиереем Виктором, епископом Переяславским и знаменитым витией Иоанном Левандой.

Каждый день пребывания семейства Фонвизиных в нашем городе был отмечен посещением киевских святынь: «Не описываю пещер, ибо есть печатное оным описание, но могу сказать, что они вселяют в душу благоговение. После обеда ездили мы в Михайловский монастырь великомученицы Варвары, где служили молебен. Оттуда ездили в монастырь Флоровский, где обитают благородные монахини. Вечером посетил меня старый мой знакомец Иван Григорьевич Туманский». Он тогда занимал должность губернского прокурора в счетной экспедиции Казенной палаты в Киевском наместничестве. С Фонвизиным общалась и Анна Николаевна Энгельгардт, родная сестра Ивана Николаевича Корсакова, в то время уже бывшего любимчика императрицы.

Наступило 10 июля: «Перед обедом в 11 часов выехали мы из Киева и до Василькова (до 1795 г. граница с Польшей в течение более столетия проходила в нескольких километрах после него), то есть тридцать три версты, тащились ровно четыре часа. В Василькове были осмотрены таможней без всякой обидной строгости, выехали за границу, и я возблагодарил внутренне Бога, что Он вынес меня из этой земли, где я столько душевно и телесно страдал. Переехав за границу, мы очутились вдруг в стране Иудейской. Кроме них, до самой Варшавы мы почти никого не видали». Далее идут оскорбительные для евреев комментарии, присущие практически всем представителям российского дворянства. В пограничных и придорожных районах всех восточно-европейских стран лишь еврейское население занималось извозом, торговлей, держало корчмы и постоялые дворы. Крестьяне не имели на это права, а шляхта и казачество считали подобную деятельность ниже своего достоинства. Эту особенность юго-западной части Российской империи отмечали многие путешественники, в частности, спустя 60 лет, и Оноре де Бальзак.

Вот и вспомнили мы крупнейшего драматурга XVIII в., создателя социальной комедии, блестящие страницы которой вдохновили Грибоедова и Гоголя, Старицкого и Квитку-Основьяненко.

Екатерина II в Киеве

Киев до Третьего раздела Польши был в 40 км от границы, поэтому все направляющиеся за рубеж, особенно из центральных губерний или по пути в Австрию и Францию, обязательно останавливались здесь на несколько дней, в зависимости от цели и надобности путешествия. С 14 мая 1780 года в Киеве 5 дней находился австрийский император Иосиф II. Он, один из влиятельнейших царственных особ Европы, путешествуя под именем графа Фалькенштейна, отправился на свидание с Екатериной II в Могилев, а оттуда в Москву и Петербург для обсуждения совместных действий против Турции.

Император Иосиф II. Худ. Карл фон Сэйлс, 1823 г.

Выехал Иосиф II из своих территорий – Галиции и Трансильвании – с небольшой свитой, стараясь избежать излишних церемоний и обрядов. Генерал-губернатор Малороссии П. А. Румянцев встречал его у самой границы, у Василькова. Он был извещен, что австрийский император в путешествиях неприхотлив, довольствуется простой пищей, обедает раз в день, и обязательно пьет кофе со сливками по утрам. Спиртного не употребляет, предпочитает лишь колодезную воду. Ему не страшны дорожные неудобства, а от привычной быстрой езды Иосифа II останавливает лишь российское бездорожье. Петр Александрович приготовил для приема в Василькове монастырский дом, в Киеве – императорский дворец, в Чернигове – архиерейский дом. Было составлено расписание, где на пути должны быть обеды, ужины, ночлеги, где сосредоточить войска для почетных караулов. При этом Румянцев приказал на всех станциях ледники наполнить пивом, медом, разными съестными припасами, перевезти серебряный сервиз из своего имения Вишенки в Киев. С присущей ему солдатской прямотой (недаром его считали внебрачным сыном Петра I), Румянцев обратился к Екатерине II с особой просьбой. Она заключалась в следующем: доставить из Петербурга поваров и «ординарных вин», так как ни тех, ни других в Киеве не имелось. Румянцев не знал, что граф Фалькенштейн квартировался в частных домах по выбору своего квартирмейстера и занимал самые неприхотливые помещения. Иосиф II все необходимые продукты покупал сам; и не только ни у кого не столовался, но вообще ничего не ел заранее заготовленного. Может быть, он боялся типичного для Европы отравления ядом. Сам Румянцев намеревался ехать из Вишенок в Киев для должных приготовлений, а направил в Броды, что были в Австрии, людей, которые должны были уведомить его о точной дате приезда императора. В мае того же года прибыл в Киев посланный Иосифом II офицер, некто Кавалло, который сообщил о скором прибытии своего повелителя. Но, вопреки предложениям Румянцева поселить графа Фалькенштейна в Царском дворце, Кавалло отказался и выбрал на Подоле греческий трактир, где 14 мая и поселился прибывший инкогнито высокий гость из Вены. Разместившись в трактире в 2 часа дня, император, дожидаясь своей единственной за день трапезы, послал гонца к недоуменному Румянцеву с известием, что будет у него на следующий день в 10 утра. Но Иосиф II не на того напал, фельдмаршал сел на коня, и, словно по другим делам, случайно, направился на Подол, где как бы ненароком оказался у трактира, встретился со свитскими, напросился к императору. Тот радушно принял Румянцева и сразу потребовал четкое расписание и разнарядку по ближайшему пути до Могилева. Герой Кагула, победитель турок, нашел общий язык и с императором, признав его довольно снисходительным и разговорчивым. На каком языке они разъяснялись неизвестно, но можно смело предположить, что не на турецком. Иосиф II с удовольствием осматривал Киевские святыни, а также сам город, крепость, цейхгауз. Фельдмаршал, используя свой малый гарнизон, произвел даже небольшие маневры. Иосиф II уехал 18 мая в сторону Могилева, а Румянцев сопровождал его до самых Броваров. Несмотря на отказ австрийского императора от конвоя, наместник настоял и сделал всё, чтобы император не подозревал о нем. Солдаты ехали на отдалении, по обе стороны от кортежа, близко приближаясь только в лесу. Эта предосторожность была вызвана недавним ограблением близ Киева графа Потоцкого. 19 мая австрийский гость прибыл в Чернигов, где намеревался остаться на день для отдыха и осмотра достопримечательностей. Но, получив эстафету из Полоцка, что российская государыня планирует прибыть в Могилев ранее, отменил свое решение, и после ремонта экипажа немедленно отправился в путь.

Я подробно описываю этот визит в Киев, потому что значительная часть Украины долгое время находилась в правлении Иосифа II. Историки свидетельствуют, что украинское население во время царствования этого монарха процветало, получая послабления и привилегии более других народов. Они и отвечали взаимностью, вполне оправдывая определение за преданность – «тирольцы Востока».

О том, что Иосиф II обсуждал наш город с императрицей, свидетельствует то, что Екатерина II, хваля Смоленск, замечает, «что графу собор там показался лучше киевского».

* * *

В 1787 году, с 29 января по 22 апреля Екатерина II побывала в Киеве. Это было второе ее посещение города. 43 года назад она сопровождала Елизавету Петровну в качестве Великой княгини. В этот раз на впечатление от Киева наложились и преклонный возраст, и недовольство своими юными фаворитами. Широко известен ее отзыв: «Странный здешний город: он весь состоит из укреплений да из предместий, а самого города я до сих пор не могу доискаться; между тем, по всей вероятности, в старину он был, по крайней мере, с Москву». Нельзя в данном случае предъявить упрек императрице. Краеведческой литературы еще не было как таковой, первые описания киевских святынь появились десятилетия спустя, да и читала бы она их? Основные сведения о пребывании Екатерины II, на которые можно опереться, опубликованы в книге 1799 года, написанной одним из ее спутников, и изданной в Кобленце.

Итак, Екатерину II встречали в Козельце архимандрит с десятком духовных лиц, держа в руках святые образа. Пышный санный поезд остановился в Броварах, где для императрицы приготовили парадную карету. Впереди ехали 8 верховых придворных со шталмейстером и камер-пажами. Громким «ура» приветствовал ее полк лейб-кирасиров. У Днепра торжественно встречали другие воинские подразделения. Поверх льда был положен мост из брусьев, перилами которого служили сосновые ветки и стояли матросы с офицерами, в зеленой форме, с красными воротниками и белыми эполетами. Гремели пушечные выстрелы, трубы и литавры оглушали всех присутствующих.

Екатерина II. Худ. Д. Г. Левицкий, ок. 1780 г.

В Киев прибыли вечером. У Наводницких триумфальных ворот императрицу встречал войт с магистратом, обыватели и купечество, которые поднесли именитой гостье хлеб, соль и вино. После чего голова с «золотой коругвой» выехал вперед. На огромной площади пред крепостью были еще триумфальные ворота. Здесь ее ждали губернатор, высшее чиновничество, дворянство со всей округи. Женщины, а их было не менее трехсот, оделись в украинские одежды, все с цветами в руках.

Из крепости раздался 101 выстрел, комендант представил императрице ключи от твердыни. Карета двинулась к Троицкой надвратной церкви Лавры. Вот тут Екатерина II наконец «соизволила» выйти из кареты и под грохот барабанов, мимо наклоненных знамен, направилась в Успенский собор. Ее вел под руку граф Румянцев. В храме императрицу встречали все местные дамы, разодетые в шикарные шубы. Теперь соседкам комментировали их качество и стоимость, но, узнав о прибытии императрицы, которая проходила между келий монастырских старцев, быстро сбросили свои меховые наряды, и, оставшись в праздничных платьях, низкими поклонами встречали государыню. Проводив императрицу из храма, они, удовлетворенные возможностью хорошо рассмотреть ее, сразу же помчались к себе делиться впечатлениями с домочадцами.

Покинув Успенский собор, Екатерина II направилась в царский дворец, тщательно подготовленный к этому случаю. Там встречали ее статс-дамы Браницкая и Скавронская, всё тот же фельдмаршал Румянцев, генерал-аншеф Миллер, представители дворянства, за свой кошт воздвигнувшие перед дворцом третьи триумфальные ворота. Особенно отметим «ясновельможное панство» – Сапег, Любомирских, Потоцких, Браницких и другие семьи польских магнатов. Так продолжалось три часа. Все подходили, кланялись государыне. Румянцев их представлял, пока императрице всё это не наскучило, и она направилась во внутренние покои играть в карты. После этого все разъехались. Киев затих, только иллюминация напоминала о состоявшейся встрече.

На следующий день, пополудни, во дворце собрался весь генералитет и штаб. «Они были допущены к руке императрицы. Вначале Виктор, епископ Переяславский… потом артиллерийские офицеры, следом флотские, киевский губернатор, малороссийский почт-директор с чинами почтамта и всё киевское дворянство, а по окончанию всех граф Безбородко. Императрица жаловала каждому руку с веселым видом и была благосклонна». Потом был обед на 80 персон, куда пригласили духовенство и особ до 5-го класса включительно. Императрица сидела во главе стола. Возле нее расположились владыка Виктор и австрийский посланник граф Кобенцель.

В последний день января Екатерина II приехала в Софийский монастырь, чтобы навестить болеющего митрополита Самуила (Миславского), к которому послала перед этим своего придворного лекаря Виникарта. Это шествие сопровождали все те же воинские подразделения и барабанный бой. По возвращении был обед, через два часа после которого императрица «допустила к руке всех женщин, в числе коих были три армянки в платьях национального покроя». А потом началась любимая царицей игра в карты. В тот день она была одета «в зеленое русское платье. А волосы причесаны низко и бриллиантовые на левой стороне приколоты тросявки. Заиграла музыка, и бал открыл Нарышкин полонезом; потом танцевали менуэты, контрдансы и один раз казачка». В 9 часов государыня встала из-за стола и направилась отдыхать, музыка вскоре прекратилась, и все разъехались по домам.

Первые дни февраля были ничем не примечательны из-за плохой погоды. Стрельбы и маршировки не было. Вельможи захворали и носа не высовывали из покоев. Даже приезд под вечер 3-го февраля светлейшего князя Г. А. Потемкина не произвел должного фурора. С Григорием Александровичем прибыл принц Насау и племянник польского короля. Празднества продолжались. Наконец товары закончились и все лавки закрылись, поэтому в лучшем положении были те, кто сделал запасы или подготовились заранее. Прибытие в Киев многочисленных богатых и знатных приезжих привело к значительному повышению цен на квартиры, в постоялых дворах и на продукты. Снять жилище на шесть недель стоило столько, сколько и сам дом, в той же пропорции брали плату и извозчики.

Только 4 февраля, скорее всего, из-за появления любимца Потемкина, императрица присутствовала на обедне в Успенском соборе, а потом во дворце был дан большой бал и фейерверк к пущей радости жителей и приезжих, на который потратили 15 тыс. руб. Заморский гость с восхищением вспоминал: «Надобно отдать русским справедливость, что они большие мастера делать фейерверки; пороху, они разумеется, не жалеют, который в России и недорог». Тот же автор, в другой части своих записок, посмел обидно для нас заметить, что в России народ посещал церковь только для того, чтобы увидеть царицу: «В остальных случаях здесь не является более 5-ти или 6-ти киевлян. Нет возможности представить себе той лености, какой отличается здесь простой народ. Для них приятнее сидеть дома и наслаждаться сном или предаваться пьянству. Здоровый парень не будет до тех пор работать, пока у него есть что-нибудь пропить, несмотря на предлагаемую работу. Только крайняя нужда и голод заставляют его искать работу».

Г. А. Петемкин-Таврический. Неизвестный худ., 1847 г.

Настала пора киевлянам давать ответные приемы. Их начал Румянцев 5 февраля в своем доме маскарадом, на который пригласил по билетам 120 человек, начиная с бригадира. Екатерина II приехала вечером, и ее встречал генералитет. Она вошла в зал, потом прошлась по всем комнатам, пока не обнаружила свой портрет, под ним она и села играть в карты. На этот раз императрица была одета в женский кирасирский костюм, как бы подчеркивая этим, что она в гостях у фельдмаршала. Гости старались пройти через комнату, отвесить поклон, и удалиться. Игре это не мешало, императрица, выигрывая, редко забирала выигрыш. В тот день город был весь иллюминирован.

На следующий день состоялся прием в магистрате на Подоле, но на этот раз «государыня их своим присутствием не почтила». Решили на другой день маскарад на Подоле повторить, но высочайшая особа снова не явилась, несмотря на то, что днем была неподалеку, во Флоровском монастыре, пожаловав насельницам 4 тыс. рублей. Остальные пять дней «она говела во дворце», в устроенной в покоях церкви. Тогда она написала письмо: «Я беспрестанно восхищаюсь сладостью воздуха, которым дышу… С тех пор, как я здесь, всё ищу, где город; но до сих пор ничего не обрела, кроме двух крепостей и предместий; все эти разрозненные части зовутся Киевом и заставляют думать о минувшем величии этой древней столицы. В саду перед окошками деревья буреют, что в городе Св. Петра не прежде апреля бывает».

А вот приемы, устраиваемые императрице польскими вельможами, по своей пышности значительно превосходили даже приемы российской аристократии. 18 февраля государыню принимал граф Браницкий, устроив вокруг своего дворца большую иллюминацию. По роскоши, которая была не по душе императрице, его превзошел граф Потоцкий. Его супруга нагло посмела появиться в платье, более шикарном, чем у самой Екатерины, которая долго возмущалась: «Как так, за ней идет молодая дворянка и несет шлейф!»

21 февраля императрица посетила Андреевскую церковь. А через 7 дней с графом Безбородко и князем Потемкиным была на обедне в Пустыно-Николаевском монастыре. В памяти – посещение Софийского собора, произошедшее 11 марта. Еще в Петербурге царице рассказывали о затейливых проповедях протопопа Софийского собора Иоанна Леванды, поэтому послушать его было в планах. Но велеречивый поп имел грешок – невоздержанность в спиртных напитках. Поэтому митрополит дал указание приставить к нему двух иноков-молодцев, денно и нощно следивших, чтобы он не смог опрокинуть чарку. Так продолжалось со дня прибытия венценосной гостьи в Киев. Но вдруг весть – Екатерина II уже где-то на подъезде к собору. В суматохе потеряли протопопа. Бледные иерархи с поклонами провели гостью в собор, где она, придя в трепет от величия древних мозаик «Нерушимой стены», перекрестилась на них и, повернувшись налево, к кафедре, стоящей тогда там, приготовилась слушать проповедь знаменитого Леванды. А его нет! Но это какое-то мгновение. Вот он появился, и не очень твердой походкой, расталкивая всех, направился к кафедре. Поднимаясь по ступенькам, падает, и далее взбирается на четвереньках. С кафедры еще короткое время, когда его не было видно снизу, раздался старческий, чуть дребезжащий голосок: «Я пьян», далее тоже, но чуть громче, снова еще громче. И, наконец, сильный голос проповедника – на весь собор: «Я пьян от счастья видеть вас, моя государыня!!!» После этого, не снижая мощи и тембра, в течение двух часов шла проповедь о значении сильной власти и той роли, которую играет самодержица в стране. По завершении Екатерина II сняла с шеи сопровождающего ее духовника золотой крест на красной ленте и собственноручно надела его на Леванду.

Андреевская церковь. Фотография 1911 г.

На длительное время, в связи с пребыванием главы государства, которая путешествовала со своими министрами, Киев становится столицей. В эти и последующие дни туда со всех земель приехало множество дворян – искателей должностей, вспомоществования, внимания императрицы. В Киев прибыл даже последний король Польши Станислав Август Понятовский, устроивший возле Канева пышную встречу. Его племянник, австрийский полковник Иосиф Понятовский, был представлен императрице, которая нашла его «похожим на короля и очень ловким». Из дальних стран появились австрийские принцы де Линь и Нассау, а следом за ними знаменитый испанский искатель приключений граф Миранда. Он в своем дневнике оставил довольно занимательное описание нашего города в эти дни, что весьма ценно, потому что французский посланник граф Сегюр и принц де Линь в своих письмах больше внимания уделяли личным качествам императрицы и ее сановникам, чем описанию местности или города. Потом прибыло 11 жителей Киргизии, от которых выступил их предводитель, и изъявил желание своего народа стать под покровительство России.

Софийский собор. Фотография нач. ХХ в.

Всё, что связано с этим визитом в Киев, я переписываю из материалов, которые в свое время брались из других источников. Недавно в мою библиотеку попала книга «Письма и мысли маршала принца де Линь», изданная в Москве в 1809 г. Могу с уверенностью давнего библиофила сказать, что это уникальная находка и второго экземпляра в нашей стране не найти! Поэтому, пользуясь случаем, привожу письмо, посланное из Киева маркизе де К. в дни пребывания Екатерины: «… Ах! Боже мой! Какой сброд! Какая суматоха! Сколько алмазов, золота, кавалерий и лент! Сколько цепей, чалм и красных колпаков, мехом обшитых и остроконечных! Сии принадлежат маленьким мартышкам, которые двигают головою, подобно стоящим на вашем камине, и у которых нос и глаза похожи на китайские. Они называются лезгинцами и приехали депутатами, так как и многие другие подданные границ великой стены Империи Китайской, также с границ Персии и Византии. Это немного важнее, нежели несколько депутатов от Парламента или чины какого-нибудь маленького города, приезжающие за двадцать миль в почтовой коляске в Версаль сделать из себя глупое представление. Людовик ХIV позавидовал сестре своей, Екатерине II или бы женился на ней, чтобы иметь у себя также пышные при дворе церемонии. Сыновья кавказского царя Ираклия, которые находятся здесь, доставили бы ему более удовольствия, нежели пять или шесть старых кавалеров Ордена Св. Людовика. Двадцать архиепископов с бородами почти до колен представляют вид более живописный, нежели маленький галстук с лопастями у милостынособирателя королевского. Отряд улан какого-нибудь польского вельможи, который посещает своего соседа, живущего от него за полмили, имеет лучший вид, нежели исправник главного прево на лошадях, едущих перед печальною каретой о шести клячах и в которой сидит человек с большими крагенами и в огромном парике: и сверкающие сабли, с осыпанными камнями эфесами, гораздо важнее, нежели белые шесты великих офицеров Аглинского короля.

Иоанн Леванда. Неизвестній худ. нач. ХХ в.

Императрица приняла меня так, как будто бы вместо шести лет я оставлял ее только на шесть дней. Она привела мне на память тысячу вещей, о которых единственно государи могут помнить; ибо они все имеют хорошую память. Здесь для всякого звания и состояния находится большая и малая политика; большие и малые интриги; большая и малая Польша. Некоторые наглецы сей последней земли, которые обманываются сами, обманываемы или обманываются другими, все весьма любезные, но менее, однако ж, нежели их жены, хотят быть уверены, что императрице неизвестно то, что они оскорбили ее своим лаем на последнем Сейме. Они стараются снискать хотя один взгляд князя Потемкина, хотя и трудно его встретить, ибо князь и крив и кос. Женщины стараются достать себе орден Св. Екатерины, чтобы приколоть его с кокетством и взбесить тем своих приятельниц и родственниц. Желают и боятся войны. Жалуются на министров Аглинского и Прусского, которые возбуждают на то турок: и смеются над ними беспрестанно. Я, не имея чего терять, а надеюсь приобрести какую-нибудь славу, желаю войны от всего моего сердца; и после говорю себе, могу ли желать того, что сопряжено с великими несчастиями? Тогда я не желаю ее: и потом остаток брожения в крови побуждает меня опять на то, а остаток разума тому противится. Ах, Боже мой! Какое жалкое творение мы, люди! Надлежит, может быть писать к вам:

В Париж опять прибыть не должен я уже льститься;