История Киева. Киев имперский

Во мрак сырой земли готовлюсь переселиться.

Эта мысль меня опечаливает, ибо я желаю еще с вами увидеться. Вы всегда у меня в сердце, нежели весь Париж вместе. Вот идут за мною, чтобы звать на фейерверк, который, говорят, стоит 40,000 рублей. Фейерверки нашей беседы не так дороги и не оставляют по себе печали и мрачности, каковые обыкновенно следуют за другими. Я лучше люблю ваши жирандоли и ваш род декораций».

На Святую Пасху, выпавшую в том году на 28 марта, императрица вновь направилась в полюбившийся ей Софийский собор, где присутствовала на вечерне, которую отслужил выздоровевший митрополит Самуил и тот же протопоп Леванда, который на этот раз в своих речах был более сдержан и краток.

Митрополит Самуил (Мстиславский). Худ. игумен Арсений, ок. 1798 г.

Всю прошедшую неделю были сильные морозы, императрица заметила, что особой разницы в климате Киева и Петербурга она не находит. Подтверждение этому – выдержки из писем, которые в основном о погоде, а не о государственных делах. Хотя, может быть, только эти и сохранились? «Я увезла из Петербурга дурную погоду, и она пожаловала сюда в моей свите». «Третьего дня и вчера у нас здесь была буря, окончившаяся весенним дождем, истребившем снег… Травы не видно здесь в старом Киеве. В феврале я видела ее пучки, но их занесло снежными метелями». И позже: «Здесь холодно и холод пронзительный. Уверяю вас, что суровость петербургского климата, по-моему, лучше дурачеств здешнего». Спустя несколько дней – 30 марта: «Борисфен разошелся… Я приказала дать о том сигнал с Печерской крепости, как в Петербурге в подобных случаях. Это меня развеселило, потому что только в эту минуту я нашла в Киеве некоторое сходство со столицей Севера, в которой привыкла жить столько лет и к которой народная ненависть уменьшилась… Погода приятная и тихая, а так как сад под моими окнами, то я гуляла в нем несколько раз и не без восхищения смотрела на прелестное местоположение, с которого видно три города и извилистое течение реки». И вновь положительное впечатление в письме к доктору Циммерману: «Подлинно Киев имеет романтические виды».

В описании пребывания императрицы в Киеве Полетика внимание уделяет 11 апреля – дню, который для киевских обывателей стал необыкновенным торжеством. Тогда, разогнав докучливых поляков, Екатерина II, наконец, соизволила обратить внимание на подольских мещан. Они в этот день особенно рьяно палили из пушек и без меры пили за здоровье императрицы. Она слушала обедню в Братском монастыре, куда ее от дворца на конях провожали самые видные молодые ремесленники. Студенты Академии зычными голосами заглушали монахов. Учителя на всех языках и наречиях вели речи в честь властительницы. В благодарность все, говорившие речи и певшие псалмы были допущены к руке императрицы. Обед в магистрате был приготовлен на 65 персон. Понимая скудость городской власти, граф Румянцев выдал по этому случаю свой серебряный с позолотой сервиз, на что императрица не преминула отпустить колкость. После отъезда гостьи в магистрате для «всех хорошо одетых как мужчин, так и женщин» был продолжен бал под духовую музыку. Во дворце бал был на следующий день, все танцевали, а императрица, как и всегда, играла в карты.

Тут бы привести один анекдот, связанный с Киевом. Статс-дама графиня Браницкая, заметив, что Екатерина ІІ против обыкновения нюхает табак левой рукой, пожелала узнать причину. Императрица ответила ей: «Как царь-баба, часто даю целовать руку и нахожу непристойным всех душить табаком».

Во время своего пребывания государыня отметила многочисленных нищих, которые не пропускали возможности подбежать к ее карете или с воплями и стенаниями цеплялись к свите. Несколько раз от этого было выказано недовольство правителю края Румянцеву, который не преминул объяснить, что это далеко не нищие, а надеющиеся на щедрое подаяние алчные и беспокойные люди. Они надевают на себя рубище, притворяются стариками и калеками, и, несмотря на строгое наблюдение полиции, собираются толпами около церквей, особенно Печерской Лавры и у пещер. И тут императрица 11 апреля 1787 года издает впервые указ о запрете попрошайничества: «Принять меры и сделать соображения об уменьшении числа шатающихся по городу Киеву нищих, от чего кроме беспокойств для людей могут происходить и другие беспорядки».

С окончанием морозов в киевской гавани начали строить галеры, потому что дальнейшее путешествие Екатерина II решила продолжить по Днепру. Сохранилось свидетельство, что эти корабли обошлись казне в 200 тысяч. В записке Екатерины ІІ от 16 апреля Храповицкому сохранилось очень любопытное сообщение: «Со дня отъезда моего, когда паки начнете журнал для пересылки в обе столицы, включите имена особ, кои на суда сядут, дабы видели во всей Европе, как врут газеты, когда пишут, что тот умер или другой отдалился». Дело в том, что в Киеве после вечерних встреч императрицы с поданными или зарубежными гостями печатали особые газеты. К сожалению, ни один экземпляр этих изданий не дошел до наших дней.

21 апреля был день рождения императрицы, и, несмотря на то, что народ устал от длительных торжеств, этот день должен был побить рекорд по пышности. Граф Безбородко поздним утром раздавал жалованные перстни и табакерки. В Софийском соборе говорили речи митрополит Самуил и Леванда. Галеры были готовы и с них, как и из крепости, стреляли пушки. На дворцовой площади для простолюдинов было приготовлено угощение. Были развешены в виде гирлянд селедка, жареная рыба, на столах говядина, белый хлеб, много других лакомств. В чанах, находившихся между столами, было вино, мед, пиво. Во многих местах стояли качели, и повсюду гремела музыка.

Во дворце было также весело, чему способствовало множество розданных чинов, орденов и подарков на 52 тыс. рублей. Вечером был большой бал, перед которым все вышли на террасу и наблюдали за невиданным дотоле фейерверком, сопровождаемым криками стоящих на плацу жителей. О нем и писал де Линь.

Это было и прощальным торжеством, потому что на следующий день намечался отъезд Екатерины II из Киева. В те времена, отправляясь в дальние странствия, обязательно нужно было посетить церковь. Поэтому и ставили на въезде или выезде города часовни для молитвы о благополучии в пути. Правительница отправилась на поклонение в Киево-Печерскую Лавру, оттуда и в Софию, где митрополит Самуил прочитал молитву о путешествующих. По дороге посетив Михайловский монастырь, Екатерина II подарила старинной обители лампаду – «она золотая и весит 5 фунтов 55 золотников. В привеске к ней находится 239 крупных бриллиантов и 209 жемчужин». Также был пожертвован драгоценный покров на мощи Великомученицы Варвары.

Из монастыря императрица направилась на Подол, чтобы сесть на приготовленные галеры, стоявшие напротив Братского монастыря. Ее сопровождали все – генералы, представители магистрата, местная знать. И, как во все предыдущие дни, было много шума, когда колокола, трубы, барабаны перекрывал гром пушек с крепости и галер. Екатерина II вначале взошла на галеру «Десна», где пообедала. Ее последние часы в Киеве сопровождали мелодии, исполняемые стоящими на берегу магистратскими музыкантами. Отобедав, императрица направилась на свою галеру «Днепр», где был поднят вице-адмиральский флаг. Там она вышла на палубу поблагодарить всех киевлян за длительный прием и подала сигнал к отплытию. Великолепная флотилия направилась вниз по течению, пока не скрылась с глаз. Те жители, которые сопровождали галеры на лодках, вскоре вернулись. Город затих и на следующий день вернулся к своей размеренной, обыденной жизни. Изучая подробно материалы пребывания Екатерины II в Киеве, я не нашел свидетельств посещения ею местности, носящей романтическое название «Кинь-Грусть». Однако старожилы любят поведать, что это название красивой окрестности дала она, потому тут не скучала. Так ли? Свидетельств нет, да и погода была в это время года такой, что не до времяпровождения в живописных местностях.

Киево-Печерская лавра в конце XIX в.

Один из спутников императрицы написал: «Город представляет собой ландшафт редкой красоты, особенную прелесть производят находящиеся на высотах церкви с зелеными или даже вызолоченными куполами. Но очарование исчезнет, когда вы очутитесь внутри этого жалкого города. Всё, что доставляется водою – леса, товары – необходимо везти с Подола в верхние части города, в которых иногда не достает воды для питья. На Подоле, по случаю глубокой грязи, улицы вымощены сплоченными брусьями, а если во время сухой погоды случается пожар, то легко охватывает огонь и дома, и улицы. На Печерске я видел, как экипаж, запряженный парой лошадей, должен был оставаться в грязи, а в другой раз шесть лошадей не могли вытащить экипажа из ужасного омута. Зимой простые женщины в Киеве носят сапоги, а летом ходят босые. При малейшем дожде во всем городе непроходимая грязь, а летом нестерпимая пыль. В верхнем городе есть только один красивый каменный дом, построенный монахами, а теперь принадлежит казне. Дворец в Киеве построен из дерева и не хорошо содержится. Для императрицы была устроена в одной комнате ванна, которая стоила 500 рублей».

* * *

Императрица, пребывая в нашем городе, 17 апреля 1787 года утвердила первый правильный план Киева, составленный генерал-аншефом Миллером и графом А. Шуваловым, по которому предписывалось весь город сосредоточить на высотах, начиная от Печерской крепости до Старокиевской горы. Главной частью предполагалась Киево-Печерская, укрепления которой должны были соединяться ретраншементами со Старокиевскими в одно целое. Подол ликвидировался как часть города. Там разрешались только загородные дома. Так как план составлялся военными, интересы жителей не учитывались. Смерть Екатерины II остановила это «злодеяние». Ее сын, делавший всё наоборот, указом от 13 ноября 1797 года отменил уничтожение Подола. В том же году была образована Киевская губерния, и Киев стал губернским городом с теми же наглыми попрошайками, которые не дают спокойно пройти к храмам и сегодня.

В то время Российская империя утверждала свои завоевания в пределах пока лишь Новороссийского края, которому по многим причинам Екатерина II уделяла большое внимание. Вот и возникла мысль о переносе по политическим и климатическим причинам имперской столицы из Петербурга на юг, в древнее ее местопребывание – Киев и даже южнее, где красовался своим пока что только звучным именем Екатеринослав, имея только один дворец и несколько казарм. Вот что писала своенравная императрица своему постоянному корреспонденту барону Гримму, при этом выражая свое пренебрежение к обитателям юга своей державы: «Из истории России видно, – писала она, – что народы, жившие на севере государства, легко подчиняли себе народы, жившие на юге; южные же жители, представленные самим себе, были всегда слабы и не имели прочного могущества, тогда как север легко обходился без юга или без южных стран. Но, по моему мнению, настоящая столица империи еще не найдена и, по всей вероятности, не мне ее найти». Далее в том же письме она радовалась, что «народная ненависть» к Петербургу уменьшилась, хотя имеется достаточно свидетельств, что ей это только казалось.

На абсолютно необоснованные обвинения, что Екатерина II не любила украинцев, отвечу: как можно не любить то, о чем понятия не имеешь? Императрица знала только казаков, а остальные ее подданные были… русскими. Это подтверждает случай, произошедший с Франсиско Гойей. Да-да, именно с ним. Как-то в Рим прибыл эмиссар российской императрицы с целью набора придворных живописцев. Было предложено и Гойе приехать в Петербург. Там живописцам платили немалые деньги, но Екатерина ставила условие – оставаться навсегда в России. Франсиско удивился: «С какой стати, я же не русский?» «Государыня императрица тоже происходит из германского княжеского рода, – любезно пояснил эмиссар. – Она хочет собрать в России лучших людей со всего света. И повелевает им считать себя русскими. И таких у нас тысячи!» Художник гордо отказался: «Ваша императрица может считать себя кем угодно: русской, француженкой, китаянкой. Я же испанец, и меня это устраивает. И вот, – продолжил возмущенный художник, – возьмите мои последние два дуката, пусть я сегодня останусь без вина, но дайте их этой вашей императрице и передайте, пусть оставит меня в покое!»

* * *

Петербургские властители не забывали о Киеве и в его тяжелые минуты. Примером этого является страшная эпидемия моровой язвы (чумы), когда только на 15 ноября 1770 года умерло около 6000 человек. И это за три месяца. По приказу Екатерины II был направлен майор Измайловского полка Шипов с командой, чтобы оцепить Киев и не допустить распространения эпидемии. 15 ноября они остановились в Броварах с губернатором для принятия экстренных мер. Зараженные места оцеплены, а дома сожжены. Из Петербурга направили еще 6 медиков, и они вместе со старательным майором приступили к искоренению чумы в Киеве. Благодаря решительным действиям, в Верхнем городе заразу смогли остановить 6 января, а на Подоле 5 февраля. Шипов позволял желающим уезжать, но охотников нашлось мало, потому что майор не позволял что-либо из имущества брать с собой кроме шуб и верхней одежды. Но это не касалось тех, кто приезжал из Польши, у них всё конфисковывали и сжигали, в первую очередь материю, сукно и холст. Товары из Турции сжигались всё подряд. По указанию Священного Синода киевский городской карантин был перенесен с Труханового острова в Кирилловский монастырь. Екатерина II не забыла о «страшном море» в Киеве, поэтому 12 апреля 1787 года издала указ об организации инфекционной больницы на деньги, полученные от ликвидированных монастырских шинков. Тогда же появился ее рескрипт об очищении замеленного Помойного канала между Кудрявским ручьем и Днепром.

У северного соседа причиной Чумного бунта 1771 года стал московский архиепископ Амвросий, который бессмысленно попытался во время эпидемии чумы воспрепятствовать молящимся и паломникам собираться у чудотворной Иконы Боголюбской Богоматери в Китай-городе. Он приказал запечатать короб для приношений, а саму икону убрать, что вызвало взрыв возмущения. По звуку набата толпа восставших разгромила Чудов монастырь в Кремле, на другой день взяла приступом Донской монастырь, убила скрывавшегося там архиепископа Амвросия, принялась громить карантинные заставы и дома знати. Бунт был жестоко подавлен войсками после трехдневных боев. Более 300 участников были отданы под суд, 4 человека повешены, 173 – биты кнутом и отправлены на каторгу. «Язык» Спасского набатного колокола (на Набатной башне) был удален властями, чтобы предотвратить новые выступления. А правительство было вынуждено принять меры по обеспечению борьбы с чумой.

* * *

Екатерина II обратила внимание на громадные богатства православного духовенства, более материальные, чем духовные. Поэтому 10 апреля 1786 года были введены духовные штаты, что позволяло установить соразмерность всех частей государственного управления. При этом «…освобождая духовные власти и чины от несвойственных им по управлению деревнями забот хозяйственных, а всего более неприличных духовному сану хождения в судах с тяжбами и ссорами, и стараясь от сея части заимствовать всевозможную для общества пользу, повелеваем: 1) Митрополиту Киевскому, на содержание его и дома его ту же сумму… 2) Киево-Печерской Лавре иметь свое содержание… архимандритом Киево-Печерской Лавры быть митрополитом Киевским… впрочем, число монашествующих так распорядить, чтобы половина оных была из ученых и к высшим духовным степеням приготовляемых, другая же по служению по архиерейскому дому и монастырю, а для уединения престарелых назначить, по рассмотрению Митрополита, одну из прописных пустынь, вблизи Киева находящихся; 3) Кафедральный Киевософийский монастырь переименовать Киевским Софийским собором, определить к нему протопопа и прочих священно– и церковнослужителей, с окладом наравне с Московским Архангельским собором. Сверх того при нем поместить Главное Народное училище Киевского наместничества… 4) Ставропигиальный К. Межигорский монастырь перевести в Таврическую губернию… строение же обратить для помещения отставных офицеров, призрения по их дряхлости и неимуществу требующих; чего ради по выводу монахов отдать в ведомство Общественного Призрения; 5) Из монастырей Киевской епархии быть в 1-м классе К. Пустынно-Николаевскому и К. Золотоверхо-Михайловскому, во 2-м Греческому Екатериновскому, в 3-м К. Выдубецкому, который имеет служить больницей для прочих киевских монастырей. Из женских монастырей определить в 1-й класс К. Флоровский Вознесенский, во 2-й К. Богословский; 6) Киевской Академии со всеми ей принадлежащими заведениями быть при Архиерейском доме и К.-Печерской Лавре…».

Межигорский монастырь на открытке нач. XX века

Давайте подробнее остановимся на упомянутом в «Указе…» и расположенном под Киевом славном Межигорском монастыре, где произошла почти «детективная история». О ней я не могу промолчать. Это так называемая легенда о «Библиотеке Ярослава Мудрого» и о том, что на правительственной даче, расположенной на территории Межигорского монастыря, находится в подземелье значительное собрание старых книг, вполне возможно ХI века. Их перед осадой Киева в 1240 г. перевезли в Печерский Феодосийский монастырь, где они хранились до пожара 1718 года, во время которого монахи бросились спасать не свои сокровища, а взламывать пол и вытаскивать спрятанные там книги. Как пишет об этом автор «Истории русов»: «Необыкновенный пожар почти весь монастырь обратил в пепел и развалины. При других драгоценностях церковных и монастырских, целыми веками собранных, неоцененною потерею считалась самая первая в России многочисленная и древнейшая библиотека, собранная и умноженная Великим князем Киевским Ярославом Владимировичем и сбереженная в пещерах от всех прежде бывших неприятельских нашествий и руин; но ныне, к стыду содержателей ея и к крайнему сожалению просвещенных соотечественников, среди благоденствия и тишины пламенем поглощенная. В ней содержались великие тысячи книг рукописных и разных драгоценных манускриптов, писанных на разных языках. Многие между ними на таких, которые и ученым тогдашним мужьям не были ведомы. Особливо все записки и документы, до истории правления Славянских племен и царств и до их законов касающиеся. Государь (Петр I – В. К.), при печальном известии о такой важной потере, не мог удержаться от слез; но она была невозвратна». По всей вероятности, значительная часть этих духовных ценностей была тайно переправлена в пользующуюся царским расположением Межигорскую обитель. С преобразованием Малороссийской епархии в 1786 году Межигорский монастырь переводили во вновь созданную и не имеющую своих православных центров Таврическую губернию. Насельники только ожидали указаний, молились и надеялись, что всё останется по-прежнему. 30 декабря того же года скончался межигорский архимандрит Гавриил. На его место назначили Амфилохия Леонтовича. Екатерина II, находясь в Киеве в 1787 году, пожелала увидеть столь прославленную загородную обитель. Митрополит с радостью согласился и был назначен день. Казалось, для насельников прославленной обители большая радость – впервые венценосная особа посетит монастырь. Но в ночь перед визитом императрицы вся обитель сгорела дотла. Братия разошлась, остались только обгорелые развалины. Исследователи считают, что монахи боялись, что просвещенная монархиня хотела перед их изгнанием отобрать самую большую ценность – древние редчайшие книги, столетиями собираемые в монастыре. Вот поэтому библиотеку спрятали в подземелье, а обитель сожгли. В это трудно поверить, но… чего не бывает.

После визита Екатерины II стала распространяться слава о Киеве, как о месте, где хорошо живется и можно поживиться иностранцам. Они толпами рванули к нам, тем более что город находился на границе. Особенно много появилось французов после их революции. Они все, от графа до брадобрея, выдавали себя знатью, – кто вполне обосновано, а кто и лживо, – находясь в потоке людей, прибывших за наживой. Впервые в России услышали новое французское слово «эмигрант». Из представителей высшей аристократии в Киеве был замечен принц Конде со своим внуком, герцогом Людвигом Ангиенским. Он через несколько лет был схвачен в Германии, доставлен в Париж и по приказу Наполеона расстрелян. Принцу с герцогом и штабом отказал в своем гостеприимстве генерал-губернатор Розенберг, отличающийся особой скупостью, поэтому их принимал комендант Киевской крепости Филипп Вигель.

* * *

Уже в 1754 году Малороссийская коллегия указывала, что в Киеве «яко городе знатном и многолюдном», куда собираются множество богомольцев из православных стран, необходимо устроить «шпиталь», перевести полевую аптеку из Лубен, «яко из пустого места, где никакого лекаря нет», и устроить в Киеве ботанический сад для разведения лекарственных растений. Кроме военных врачей в 1764 году было два заграничных лекаря, занимались лечением и частники. При этом строго запрещалось лечить докторам без диплома. Иван Лукьянов сообщает о лечении душевнобольных изгнанием нечистой силы в Лавре: «Тут же в пещерах стоят столбики деревянные, а к ним приделаны цепи железные: тут на ночь на те цепи бесноватых куют». По словам конфедерата Хоецкого из 600 пленных, препровожденных в 1768 году в Киев, в течение 100 дней половина умерла. Другой наблюдатель, Варфаламей Михаловский, писал: «В землях руських есть что-то привлекательное, чему поляк невольно поддается. Половина шляхты руськой состояла из пришельцев-поляков, но не было примера, чтобы русин поселился на польской земле. Зато, с другой стороны, в этой части Руси не было ни книжных складов и во всем воеводстве киевском ни одной аптеки и ни одного врача. Венгерцы разносили по шляхетским домам свои лекарства от боли головы, от желудка, от горячки и т. п. Шляхтич наполнял ими свою аптеку и в случае опасной болезни венгерские капли и нашептывания баб-знахарок были единственной медициной в целом крае. Пользуясь удобством сообщения и близостью к Киеву, я ездил туда, чтобы запастись прекрасным вареньем и книгами».

Проживший в Киеве более 40 лет Г. Ф. Бунге организовал первую аптеку в городе и крае. Он с большим усердием занимался фармакологией, химией и ботаникой как сопутствующими дисциплинами в его благородном деле лечения недугов, электричеством, изготовлением барометров и термометров, токарным делом, а также делал оттиски медалей. Его жилище расценивалось современниками как чудо света, и они подробно рассказывали о том, что там увидели. Из-за обилия всякой всячины казалось, что там никто не обитает. Оно было занимательнее кунсткамеры царя Петра в Санкт-Петербурге, хотя там не было «уродцев» в спирту. У Бунге можно было увидеть портреты древних мудрецов, а также две красивые перспективные китайские картины на бумаге, полученные им в наследство от настоятеля ордена василиан. Обращали на себя внимание коллекции минералов и сосудов различной формы.

Спасение Подола Павлом I

С воцарением императора Павла I киевляне возрадовались. Они надеялись, что в благодарность за предоставленный ему прекрасный прием на город польются льготы и щедроты. Ожидания не были напрасными, император, ничего не забыв, всячески оказывал внимание посланцам из Киева. Материнское распоряжение о сносе Подола и создании нового района заселения на Печерске было приостановлено. Павел I также отменил ликвидацию Магдебургского права и вернул все предыдущие привилегии своему любимому городу (Жалованная грамота от 16 сентября 1797 года). А указ от 30 ноября 1796 года снял административную зависимость Киева от Малороссийского губернатора. Более всего киевляне страдали от запрещения проводить торжественные манифестации. Поэтому в Петербург была послана весьма представительная депутация. Император вспомнил радушный прием, и в конце 1798 года «соизволил» отправлять издавна введенную в Киеве церемонию. 1 января и 1 августа киевские мещане «всеми цехами при саблях и ружьях с хоругвями выходили, а почетные граждане на лошадях выезжали на р. Днепр», при этом производилась невероятная пальба – восторг от возвращенной привилегии был неописуемый.

В Украине никаких публичных увеселений и «позорищ» не замечалось, а в Киеве имелись: театр во флигеле «государева» дворца и «редута» собрания в городском доме на Печерске, «в котором итальянец представлял на стене один раз (sic!) и концерт играл один также раз». Дошло сатирическое произведение (кон. ХVIII в.) офицера Уманского, стоявшего с полком в Киеве, в котором он описывал киевское общество: клуб и домашние собрания, мужчин и дам, русских и поляков, разбогатевшего на «шинках» еврея, немцев и тому подобное:

Но во всех домах здесь с тономИспытал я сам не раз,Угощают лишь бостономИ злословят на заказ.

Приведем несколько статистических данных о Киеве (1797 г.). В городе на то время: «публичных строений» каменных – 15; частных домов каменных – 12; а деревянных – 2672. Население – до 19 тыс. душ. «Для умножения народонаселения» в Киев по указу императора Павла I от 27 сентября 1797 года была переведена ярмарка из Дубно. Она стала называться Крещенской или еще чаще «Контракты». На торги начали съезжаться несколько тысяч людей разных сословий. И это быстро сказалось на численности населения, на 1800 г. достигшего 30 тысяч. Но некоторых, правда немногих, от правления нового императора ждала немилость. Так, автор популярных воспоминаний Ф. Ф. Вигель пишет, что, отправив великого Суворова в деревню, Павел I «…Сим не довольствуясь, по какому-то неосновательному подозрению, он велел схватить всех адъютантов его, всю многочисленную свиту, посадить в Киевской крепости, и бедный отец мой осужден был стеречь сподвижников великого человека!»

С утверждением Киева губернским городом облик его ничуть не изменился. Побывавшие в нем путешественники повторяли сказанное о нем Екатериной II. Писатель XVIII века В. В. Измайлов в своей книге «Сентиментальное путешествие в полуденную Россию» пишет: «Самый Подол, более населенный, чем другие части города, не имеет совсем вида города. Деревянные кровли, низкие хижины прикрываются церквями и монастырем. Улицы так узки, что едва двое дрожек могут разъехаться. Сообщение между тремя частями города весьма затруднительно. Кажется, что вы видите три разных селения. Я говорю селения, ибо весь Киев едва заслуживает название города», – в конце восклицает писатель. Да и откуда взяться городскому облику, если ощутимым единственным доходом, регулярно взимаемым магистратом, был по-прежнему винный откуп. К тому же нужно было содержать полицейскую команду в 56 человек, обеспечить помещением, амуницией и жалованием. Она была учреждена 11 июня 1799 года по указу из Санкт-Петербурга военным губернатором А. Беклемишевым.

Как я уже писал, строения Межигорского монастыря были уничтожены пожаром. С учетом значительных запасов глины высокого качества, приближенной к каолину, на месте закрытого монастыря организовали фабрику фаянсовой посуды. Павел I 5 июня 1798 года подписал об этом указ, подчинил фабрику Киевскому магистрату и передал городу территорию. Но с первых дней своего существования, несмотря на неусыпный контроль со стороны губернатора и меры, принимаемые государством по ее усилению, фабрика не давала прибыли, а приносила систематические убытки городу. Это, в конце концов, стало причиной того, что ее передали 21 января 1822 года в ведение кабинета его императорского величества, о чем свидетельствовал указ Александра I.

М. А. Максимович много писал о Межигорье, потому что его волновала судьба этой местности. Эта важная историческая территория до сих пор волнует общественность. Поэтому считаю нужным привести часть статьи Михаила Александровича из газеты «День», № 45,1865 г.: «В сентябре прошлого года я смущен был в Киеве известием, что через несколько недель Межигорье будет продаваться с публичного торга. Тогда я написал следующие строки: Скорбная мысль не покидает меня и в моем хуторском уединении: что если Межигорье достанется в руки какого-нибудь предприимчивого жида?… Оскорбительно было бы для нас его обладание тем дорогим для здешнего края местом, куда являлись некогда на молитвенные подвиги и пострижение такие люди, как патриарх Иоаким Савелов, митрополит Тимофей Щербацкий, епископ Иоасаф Горленко и многие другие, тем заветным местом, которое в тяжелые времена Киевской Руси посещал благодетельный для нее иерусалимский патриарх Феофан и подтвердил тут ставропигию, и в беседе с Межигорской братией рассказывал об огне, сходящем перед Светлым Воскресением на Гроб Господний.

Но нет! Межигорье не должно переходить ни в жидовские руки, ни в частную собственность всякого торгаша и промышленника; и мне сдается, что до того не допустят ни Печерская Лавра, ни другие монастыри киевские со своим архипастырем, что они общими силами при содействии благотворительных мирян оплатят Межигорье и откроют его по-прежнему для общежительства братского; что новособранная здесь братия весьма могла бы продолжать с успехом и выработку фаянсовой посуды…

Неужели такой слух основателен? Неужели этот достопамятный уголок Святорусской Киевской земли, где в продолжение стольких веков воздавалась повседневная хвала Всевышнему от общежительной православной братии, где и теперь красуется величавый храм Преображения, воздвигнутый здешним постриженцем московским патриархом Иоакимом, неужели и в самом деле Межигорье ныне достанется не в распоряжение Печерской Лавры, а в собственность какого-нибудь торгаша?» В начале ХХІ века судьба Межигорья как-то странно изменилась…

Вид на Ближние и Дальние пещеры Киево-Печерской лавры. Неизвестный худ., кон. XIX в.

С организацией в 1782 году в Киеве наместничества и причисления к нему почти всей южной части Полтавщины и части Черниговской губернии, личный состав служебной администрации в губернских учреждениях, начиная с высших должностей и кончая канцелярией, стал пополняться всецело с Левобережной Украины. Впоследствии, при отделении левобережных уездов другим губерниям, число русских дворян стало уменьшаться, что привело к усилению влияния в крае польской шляхты. В администрации стало больше служащих поляков. Павел I из всех правящих до этого был более снисходителен к представителям разных национальностей Юго-Западного края. Польский язык был разрешен в судопроизводстве, представители польской знати стали селиться в Киеве, особенно при военном губернаторе Беклемишове. Правда, 28 мая 1801 года на докладе Сената Павел I наложил резолюцию о запрете пользоваться польскими медными монетами для торговли в Киеве, но при этом позволил появляться в национальной одежде, чем сразу воспользовались в свете и на службе поляки, а на базарах – евреи. Украинцы, за исключением немногочисленных женщин в зрелом возрасте, этим правом не воспользовались. Постепенно евреи усилили свое влияние в Киеве. На них распространилось указание императора Павла I, прозвучавшее относительно их единоверцев в Каменец-Подольском: «Оставить на том основании, как они и в других городах свободное пребывание имеют». До этого 13 февраля 1801 года император «соизволил» еврейским ремесленникам и купцам проживать в Киеве. Но сбор налога с них был увеличен, особенно от продажи мяса.

Сначала Павел I современникам казался вежливым, образованным и толковым юношей. Получив возможность показать себя настоящим мужчиной, он ударился в крайность, превратил свой дворец в Гатчине в настоящую казарму, безжалостно и формально придираясь к своим солдатам. Но при этом все-таки навел порядок в российском престолонаследии, последующие поколения Романовых четко исполняли его.

Как замечено, правители России, сменяя друг друга, непременно восставали против порядков, установленных предшественниками. Сталин быстро расстался с прагматичной политикой, проводимой Лениным. Хрущев «разоблачил» культ личности Сталина. Брежневская эпоха была реакцией махровой советской бюрократии на нововведения Хрущева. Андропов, сменивший Брежнева, намеревался навести дисциплину, расправляясь с коррумпированным брежневским окружением. При Черненко за несколько месяцев эта бюрократия пыталась возродиться, и не без успеха. Горбачев со своей «перестройкой» пытался создать «социализм с человеческим лицом», а в новой России Ельцин поощрял развивающихся олигархов, с которыми теперь пытаются бороться Путин-Медведев-Путин… Эту схожесть происходившего и при царях, отметил историк Василий Ключевский, отличавшийся значительной долей скептицизма.

Но вернемся к Павлу. Его режим порывал с предыдущей эпохой, проходившей в основном под знаком его матери, когда традиционное деспотичное самодержавие и распущенные придворные нравы ХVIII века «покрылись еле заметным налетом» небольшого просвещения. Сам Павел I был более-менее добродетельным, его внебрачные связи считались весьма скромными по сравнению с похождениями его матушки: список ее любовников напоминал реестр лейб-гвардейского эскадрона, а то и полка. В первую очередь он порвал с теми кругами, которым покровительствовала его мать, что и стало основной причиной его гибели. Он был убит 11 марта (как показала история – этот месяц стал роковым и для Александра II, и Николая II) в Михайловском замке, в комнате, соседствовавшей со спальней его сына, престолонаследника Александра, который, по его собственному признанию, был готов к случившемуся, из-за чего переживал всю жизнь. Сострадательные историки, трогательно заботясь о репутации наследника, сообщают о его полном неведении. Бог им и Александру I судья!

Без Подола Киев стал возможен… на Печерске!

Впечатления о Киеве в эпоху Александра I

Восшествие на престол Александра I ознаменовано облегчением жизни и благими намерениями. Он вернул из ссылки почти всех и сразу же уничтожил тягостный придворный этикет, установленный его отцом. Особенно один, абсолютно бессмысленный, – выходить из экипажа и кланяться при встрече с выездом государя. Разрешили носить всё, что заблагорассудится, в том числе круглые шляпы (кстати, первая такая в столице произвела невероятный фурор). Были объявлены нежелательными доносы и шпионаж, но этого запрета хватило всего на несколько лет. Отмена цензуры принесла литераторам много радости.

Правление Александра I было насыщено драматическими событиями. Вскоре, по вступлении на престол, 29 декабря 1801 года император подписал жалованную грамоту Киеву, где подтверждались все права и преимущества, которыми он пользовался издавна. Привожу полностью описание торжеств, устроенных магистратом: «По поводу 16 февраля 1802 г. в 11 часов утра состоялось торжественное шествие из магистрата всех его чиновников в сопровождении коменданта Массе в Успенский собор на Подоле при пушечной пальбе, во время которого по обе стороны пути до собора стояли всех 15 цехов мещане в надлежащем вооружении, с их начальниками и „корунгвами“. Торжественному выносу Высочайшей грамоты предшествовали в народном одеянии с обнаженными саблями по три ряда все почтеннейшие, так называемы реестровые граждане. Следом несли штандарт и золотое магистратское знамя, сопровождаемое громкой музыкой городского духового оркестра. Государственная грамота была возложена на бархатную, с золотой бахромой и кистями подушку „именитым гражданином“ войтом Георгием Рыбальским, которого сопровождали два депутата, также „именитый гражданин“ Семен Балабуха и „степенный гражданин“ Петр Барщевский. Затем следовал комендант с полицейскими чиновниками, а за ними члены магистрата и „почтеннейшее гражданство“. Во время литургии, которую совершил митрополит Гавриил (Бодони), присутствовал военный губернатор А.С. Фенш, гражданский губернатор М.С. Коробьин, генералитет, важнейшие воинские и гражданские чиновники. В храме грамота лежала на особом, приготовленном для этого случая столе, перед образом Спасителя. По окончании литургии была сказана пространная проповедь, после чего в центре храма стал писарь и громким голосом прочитал грамоту всем присутствующим.

Во время пения „многолетия Царствующему дому“ грамота была окроплена Святою водой. После молебна стоял над всем городом колокольный звон, и гремела пушечная пальба. В том же порядке отнесли грамоту в магистрат, для хранения ее вместе с подобными в специальном ковчеге. Обед состоялся в новопостроенном Контрактовом доме, где присутствовали по особому приглашению 112 персон. Во время провозглашения и пития здравниц было учинено 150 выстрелов из пушек. Особенно было красиво вечером. Контрактовый дом, Магистрат и Андреевская церковь были иллюминированы. Вообще весь город был на редкость освещен, а перед домом, где были бал и ужин, поставлены были световые щиты с вензелями имен Их императорских Величеств и „пристойными прозрачными картинками“. Бал продолжался до 2 час. по полуночи. Три дня продолжалось подобное веселие, на котором за счет магистрата были приветливо угощены „вольного состояния граждане“ и все киевские обыватели». Так повествовали граждане Киева в «Московских ведомостях», не ведая, что это последнее празднование их привилегий.

Военный губернатор А. С. Фенш, англичанин, вынужденный вследствие какой-то несчастной истории оставить отечество, командовал Елецким, потом Московским полком. Так, «в военном деле он мало понимал, а в гражданском ровно ничего, самая наружность его не вселяла уважения… Находили, однако, что он имеет некоторую ученость, потому что хорошо умеет говорить по-английски и знает, что такое парламент, о котором немногие у нас тогда слыхали. Жена его, Софья Карловна, напоминала собой нянек и ключниц своей нации и по-французски английским наречием говорила очень забавно», – писал о Фенше Вигель. У него же: «Коробьин, старый артиллерист, хороший, добрый и честный человек, и не без состояния, любил приглашать иногда к себе; другие русские чиновники жили все про себя, а в Киеве, как казенном городе, общество только и поддерживалось служащими лицами».

Потом все, переполненные «верноподданнической благодарностью», по общему согласию собрали сумму в 10 тыс. руб. для постройки новой, на каменном фундаменте, вместо обветшалой, богадельни «для 100 человек дряхлых, увеченных и бедных сего города мещан». Кроме этого было решено соорудить каменный памятник с фонтаном, на Крещатикском источнике, на месте крещения сынов Св. князя Владимира и учредить там ежегодно «торжественный крестный ход» 15 июля. Всё это в «воспоминание будущим родам ныне дарованных сему городу, яко древней столице, монарших милостей». Сохранилась ли эта грамота, не могу сказать определенно, но этот памятник, старейший в Украине, стоит и сейчас под распространенным названием, придуманным в советское время – «памятник Магдебургскому праву». Благодарственная надпись Александру I, по счастливой случайности, сохранилась: «Усердием киевского гражданства за утверждение прав древней сея столицы Всероссийским императором Александром I. 1802 года, сентября 15 дня». С другой стороны памятника надпись: «Святому Владимиру, просветителю России». Надпись, существовавшая 213 лет, несмотря на смену властей, советских, нацистских и других режимов, совсем недавно была стерта «декоммунизаторами».

Памятник имеет вид колонны тосканского ордера, поставленного на арке над колодцем с родниковой водой, которого уже давно нет.

Памятник князю Владимиру. Фотография 1890-х гг.

Хоть этот памятник и был во славу царствующего монарха, но Александр I, узнав о его возведении, проявил неудовольствие. Как-то не привыкли на то время коронованные особы, чтобы их славили без предварительного согласия. Поэтому 7 ноября 1802 года был направлен губернатору Феншу Высочайший указ: «Сколько приятно Мне было видеть знак усердия, изъявленного киевскими гражданами в сооружении памятника Святому и Равноапостольному Великому князю Владимиру, особенно по уважению моему к главной и благочестивой мысли сего памятника, столько крайне был Я удивлен, что о предположении сем от вас предуведомлен Я не был. Здания сего рода столько сами по себе важны, что не могут быть начинаемы с единого ведома местного начальства; и долг оного, весьма по мнению Моему ясный, есть доносить о них предварительно Высшему правительству. Я узнал о сем единственно из отношения вашего к бывшему генерал-прокурору на сих только днях к сведению Моему дошедшему. Поставляя сие особенно вам в замечание, Я, тем не менее, отдаю справедливость доброму намерению киевских граждан, и особливо за назначение ими построить богадельню в пользу страждущего человечества; поручаю вам изъявить за сие Мою им признательность». Имперские власти хотели контролировать все. Незамедлительно после этого «Высочайшего замечания» на место Фенша назначен губернатором генерал Тормасов.

Но, тем не менее, именно из-за этого памятника в честь императора Александра I получила название одна из центральных улиц города – Александровская дорога. До строительства Городской думы на Крещатике она была главной в городе. Николай Сементовский пишет: «Дорога эта, поднимаясь от Подола по возвышенности Печерской, огибает городской сад с запада и юга и тянется по восточному рубежу возвышенности до николаевских крепостных ворот». Автор, член Императорских Географического и Археологического обществ, за книгу «Киев, его святыни, древности, достопамятности и сведения, необходимые для его почитателей и путешественников», был награжден «от государей императоров Николая Павловича и Александра Николаевича бриллиантовыми перстнями и драгоценными подарками от других царственных особ». Самый первый городской сад, организованный в 1752 году, получил название Царский, хотя известен еще и как Дворцовый или Государев сад.

Колонна Магдебургскогоправа (нижний памятник князю Владимиру)

Характерная архитектура для эпохи Александра I – ампир, чистота стиля империи. Полное соответствие сущностному содержанию порождает нейтральность формы по отношению к месту. Архитектура втягивается в окружающий ландшафт, следуя за городом. Ампирные формы не сочетаются с другими, не дополняются другими стилями, они нейтральны. Это чистое дыхание формы, которая самодостаточна и всеуместна, то есть универсальна. Россия набирала полноту и адекватность имперской идее во всех своих формах, в том числе и внешних, что соответствовало облику самого императора: ясный взгляд, стройная фигура, раздвоенность мыслей и завершенность действий. Александр I снял парик и начал либеральные реформы, издав Указ о вольных хлебопашнях. Ему достался триумф покорителя Парижа. Блистательные победы нагромоздили горы оружия и превратили всё разнообразие шлемов, сабель и пушечных ядер в стиль империи – «ампир». Формы более монументальны и холодны, ясность переходит в строгость. Теперь император не либерал, а учредитель Священного союза держав-победительниц.

Здание городской думы. Открытка 1910-х гг.

Киев наполнился домами с портиками, ампирными особняками. Дворец получил плац-парад в окружении присутственных мест и прочих губернских заведений, «оброс» аристократическим районом Липки с ортогонально-решетчатым планом и фактически стал центром города. М. Берлинский писал: «Нынешний Киев не похож на прежний. Даже самые горы и удолия, на коих он обитает, и воды, его орошающие, всё изменилось; и кроме древнего имени, всё в нем новое. Все древнее истерто и изглажено прежними веками, и новые веки его вновь возродили. Особливо в настоящий век, век образованности и просвещения, под благодушным вниманием благословенной власти, город сей, неся на себе знаменитое имя, может гордиться, став наряду с почетнейшими городами. Во всем видны вкус, изящество, предприимчивость, внимание, стремление к новому лучшему; словом, всё доказывает, что благоденствие города цветет и будет процветать, ежели при сей счастливой перемене будет первейшею обязанностью вера, благонравие и единодушие».

Генерал-губернатор М. А. Милорадович восстановил Киев, но сдал Москву, которую сожгли

Граф М. А. Милорадович, по происхождению – серб, родился 10 октября 1771 года. Отец Михаила Андреевича был черниговским наместником. Мать, Мария Андреевна Горленко, принадлежала к родовитому украинскому семейству. Учился в Геттингенском и Кенигсбергском университетах, но в отличие от двоюродного брата Григория науки его столь не прельщали, поэтому, будучи подпоручиком Измайловского полка, участвовал в войне со Швецией и активно с Наполеоном. Военная карьера его удалась. Храбрость и способности стратега, проявленные в Итальянском походе А. Суворова и в переходе через Сен-Готард, где он командовал авангардом, принесли славу молодому генералу.

23 апреля 1810 года Милорадович в чине генерала от инфантерии назначен Киевским военным губернатором. К сожалению, на небольшой срок, так как его, блистательного генерала, отозвали в действующую армию после нашествия Наполеона. Граф показал себя умелым администратором, и Киев сразу преобразился. Поселился он в Царском дворце на Липках. Губернатор не был женат, но проявлял слабость к хорошеньким женщинам, чем часто огорчал отца, журившего его за легкомыслие. К тому же открытое, всегда веселое лицо Милорадовича с крупным южным носом, полностью соответствовало его фамилии, и всегда отражало на себе его сердечную доброту и искренний, прямой характер. Знаменитая кавалерист-девица Надежда Дурова, в роли корнета Александрова, была адъютантом у Милорадовича в Киеве. В ее записках образно рассказывается о многочисленных балах и маскарадах, устраиваемых губернатором. Однажды, во время одного из них, воины расположенного биваком подразделения в Царском саду подошли к открытым окнам дворца. Была душная летняя ночь. Они рассматривали танцующих в зале. Увидев это, Милорадович приказал адъютанту Александрову (Дуровой) пригласить военных в зал. Офицерам позволено было танцевать. Кроме демократизма, присущего Милорадовичу, он был без остатка предан своему воинскому братству. Поддаваясь стороннему влиянию, он легко мог поменять свое решение, особенно под чарами хорошенькой женщины. При нем было заведено давать по воскресным дням концерты в Царском саду. Но нельзя сказать, что развлечениями и парадами ограничивалась вся деятельность генерал-губернатора. В ответственные периоды и не только во время боя, Милорадович становился собранным и решительным, проявлял внутреннюю твердость характера. При нем 9 июля 1811 года произошел страшнейший пожар, истребивший почти весь Подол. Полностью сгорел магистрат, монастыри и все церкви. Вот тут Милорадович показал себя с прекраснейшей стороны. Им были затребованы и выделены на возобновление Братского и Флоровского монастырей деньги. Он через императора Александра I ходатайствовал о выдаче жителям в ссуду на 10 лет, – 790 000 руб. Вследствие затруднений у государственного казначейства отпущено было 12 850 руб., но безвозвратно. По тем временам это была довольно значительная сумма. Благодаря Милорадовичу, на эти деньги с помощью архитектора Андрея Меленского полностью перепланировали Подол. Сейчас мы можем это лицезреть. В 1811 году Александр I утвердил грамоту, предоставляющую киевской гимназии особые преимущества и наименование Высшей. Так началась ее слава. После Милорадовича генерал-губернатора не назначали вплоть до 1827 года, а Киевом управляли только губернаторы.

Парковый фасад царского дворца. Открытка 1910-х гг.

Многие считали его фанфароном, так как с юных лет Милорадович проявлял полное бесстрашие в самых опасных боях. Когда в битве при Борго-Франко, в Италии, русские дрогнули, Милорадович своей безудержной храбростью вырвал победу у французов. А. Суворов писал: «Юный Милорадович схватил знамя, ринулся вперед, а за ним богатыри». Перенося вместе с солдатами все невзгоды войны, умел с ними завести разговор, старался при случае приободрить, поддержать шуткой, проявляя эффектные чудеса храбрости. В самый разгар боя Милорадович сохранял полное спокойствие, под ним убивали лошадей, пуля срезала со шляпы султан, а он при этом спокойно закуривал трубку, поправлял ордена. Недаром французы, зная прекрасно своего противника, сравнивали его за щеголеватое удальство со своим Мюратом.

М. А. Милорадович. Худ. Дж. Доу, 1823–1825 гг.

Таким он был и в последний день своей жизни. Петербургский генерал-губернатор Милорадович, уцелевший в 52 сражениях, погиб тем же «рыцарем без страха и упрека», каким считали его современники. На Сенатской площади выстроились части, не желавшие принимать присягу императору, – так началось всем хорошо известное восстание декабристов. Учитывая свою популярность среди солдат, генерал-губернатор решил выехать к непокорным войскам, чтобы вернуть их в казармы. Но его обращение подло прервал смертельный выстрел Каховского. Его уговаривали не выезжать, на что он ответил: «Что же это за генерал-губернатор, если он боится пролить свою кровь, когда кровопролитие неизбежно?» По свидетельству современника: «Героя нашего времени, любимца армии и народа, представителя нашей славы» погребли в церкви Святого Духа Александро-Невской Лавры. Как оказалось, кроме наград, оружия и славы у покойного ничего не было. Ни жены, ни детей. Имущества его имения едва хватило на покрытие долгов. Но в Киеве о нем осталась добрая память. Когда, проходя по прямым улицам Подола, мы видим их удобную планировку, вспоминаем, что ее выполнили при Милорадовиче.

Отмеченный Наполеоном герой на украинской земле

Расскажу подробно о князе Николае Григорьевиче Репнине-Волконском (1778–1845) – генерал-губернаторе Малороссии.

Внук по матери фельдмаршала князя Н. В. Репнина, фамилия которого перешла к Николаю Григорьевичу по указу Александра I: «Да род князей Репниных, столь славно отечеству послуживших, с кончиною последнего в оном не угаснет, но, обновясь, пребудет навсегда, с именем и примером его, в незабвенной памяти Российского дворянства». Старший брат декабриста С. Г. Волконского. Сын генерала от кавалерии князя Г. С. Волконского и княжны Александры Николаевны Репниной, последней представительницы этого древнего княжеского рода.

Под руководством матери получил хорошее домашнее образование. Впоследствии учился в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, по окончании которого выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Измайловский полк, 29 сентября 1797 года пожалован флигель-адъютантом императора Павла I. Император был к молодому князю милостив, но, как известно, у Павла был вспыльчивый характер, и он мог иногда принимать совсем необоснованно-поспешные решения. Однажды князь испытал это на себе. Посланный императором к его супруге императрице Марии Федоровне, он не успел сразу явиться на звонок Павла. Волконский начал объясняться, на что император закричал: «В Сибирь!», а на просьбу князя дать ему время проститься с семьей, ответил: «Можешь, и прямо в Сибирь». Потом поняв, что князь, им же посланный, никак не мог сразу явиться на его звонок, извинялся перед ним. Это тоже было характерно для Павла.

В 1799 году в чине ротмистра Волконский принимал участие волонтером в кампании в Голландии в рядах корпуса генерала Германа. Эта экспедиция окончилась неудачей и поражением русских войск при Бергене. Волконскому удалось избежать плена и попасть на борт английского фрегата H. M. S. Sensible («Сенсибль»), патрулирующего у берегов Франции и острова Джерси во время первой антинаполеоновской коалиции европейских государств. Он заслужил расположение британского военачальника герцога Йоркского. Таким образом, Волконский успел прослужить некоторое время даже в английском флоте.

В 1805 году, командуя 4-м эскадроном полка, князь Репнин отличился в сражении под Аустерлицем, был контужен и ранен в грудь, попал в плен. Наполеон отозвался о подвиге с похвалой. Художественное описание атаки этого эскадрона содержится в романе «Война и мир». Лев Толстой там далее пишет: «Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.