Бесплотные герои. Происхождение образов "Илиады"

Между тем, по заключению современных лингвистов, само имя Алаксандус стоит в хеттской речи особняком. Для греческой же речи ныне подтверждена археологической находкой глубокая древность имени: на табличке линейного письма из Микен XIII века до н. э. оказалось имя А-ре-ка-са-да-ра (Александра). Так что имя действительно греческое. Но так как теперь уже речь населения западного побережья Малой Азии восстанавливается из многих источников (особенно исследованиями канадца Кэлверта Уоткинса) как речь лувийская, то есть близкая к хеттской, то одно греческое имя не может изменить всей картины. Это имя должно расцениваться как возможное указание на династические связи древнего Илиона с греками-ахейцами, проникавшими на малоазийский материк (эта экспансия засвидетельствована археологически). Не исключается, что Александр был своего рода варягом в Илионе, пришлым властителем, и тогда неприятие его местным населением приобретает особый оттенок. Он, однако, никогда не именовался «человеком Аххийявы» — ахейцем.

Даже реконструкция ахейской династии на престоле Вилусы-Илиона вряд ли правомерна. Имя предшественника Алаксандуса на троне — Куккунис — хотя и имеет хорошую греческую этимологию (кюкнос значит «лебедь»), все же не может быть сочтено греческим: слово «лебедь» в числе греческих имен не фигурировало, а как раз в хеттском обиходе похожие имена часто встречаются (Куккулис, Пупуллис, Зузуллис и т. д.). Так что Кикнос (Кукнос, позже в ионийском диалекте Кюкнос) — это просто греческая передача хеттского Куккунис, подправленная «народной этимологией» (греческим осмыслением непонятного имени).

Итак, что же от реального Александра-Алаксандуса, восседавшего на престоле Вилусы-Илиона, сохранилось через пять веков в образе эпического Александра-Париса? Имя, место, титул, связи с некоторыми другими именами, и больше ничего. Как обычно в фольклоре. Но и то, что сохранилось, чрезвычайно важно, ибо превращает этот образ в связующее звено. Он единственный во всей Троянской эпопее имеет четкую привязку к историческим реалиям — к Илиону, к его конкретному царю — известной документально личности, к эпохе действительной ахейской экспансии в Малую Азию. Однако прототипом царевича Александра-Париса реальный царь Александр-Алаксандус вряд ли может быть назван: весь облик эпического героя, все его деяния в эпопее: похищение Прекрасной Елены, отношения с братом, битвы с ахейскими героями, мастерское владение луком и смерть от стрелы Филокета из лука Геракла — это все навеяно со стороны, из мифа и эпоса. В источниках нет ни малейшего намека на то, что хоть что-либо подобное было в биографии реального илионского царя.

Таким образом, не было так, что исторический царь вошел в эпос и, несколько изменив облик и биографические подробности, стал эпическим героем. Было иначе: мифический образ похитителя Прекрасной Елены был наложен на эпическую фигуру противника ахейской экспедиции в восточные земли и уж как таковой оснащен именем и некоторыми атрибутами легендарного илионского царя.

2. ЕЛЕНА

Миф о Елене Прекрасной неразрывно связан в нашем сознании с Троянской войной, с «Илиадой» Гомера. Но в «Илиаде» Елена встречается редко — всего в трех песнях из двадцати четырех: в III, VI и последней. И выступает там не в числе главных действующих сил: от ее действий никаких поворотов сюжета не происходит. В III песни Елена с крепостной стены показывает старому царю Приаму ахейских вождей, а после поединка ее супруга Париса с первым ее мужем Менелаем встречает Париса в опочивальне и выговаривает ему за бегство с поля боя. В VI песни она жалуется своему деверю Гектору на легкомысленность супруга, а в XXIV в числе других оплакивает Гектора. Это все.

Подлинное значение Елены для сюжета просвечивает в VII песни, хотя самой героини там нет. Отказ Париса выдать Елену ее первому мужу обусловливает продолжение войны, поскольку вся Троянская война, по сюжету поэмы, ведется за Елену. Но это означает, что Елена является ведущей фигурой всего Троянского цикла, хоть она и играет в нем пассивную роль. Завязка сюжета с Еленой раскрывается в «Киприях», развязка — в «Гибели Илиона», а в гомеровские поэмы Елена вошла как готовый образ из киклических поэм (которые, напоминаю, по выводам неоаналитиков, древнее «Илиады»). К главным героям «Илиады» — Ахиллу и Агамемнону — прямого отношения Елена не имеет, а в «Одиссее», представляющей, в сущности, эпилог сюжета, Елена играет роль «обстановочную»: вместе с Менелаем она является там частью обстановки Спарты, где гостит сын Одиссея Телемах. Лишь в воспоминаниях героев Елена «Одиссеи» действует.

Менелай и Елена — новообретение супруги при разгроме Трои. Рельеф на глиняной амфоре (около 670 года до н. э.). Музей на о. Миконосе.

Образ Елены несет в эпосе признаки исключительной древности. Оснащенность имени Елены постоянными эпитетами достигает в «Илиаде» 65 процентов. Это выявляет для образа Елены наибольшую фольклорность и древность из всех основных фигур эпоса (сравним: Парис — 47 процентов, Гектор — 41, Ахилл — 40, Приам — 32, Эней — 18).

Как древнейшая и ведущая фигура всего Троянского цикла, Елена прочно держится в сквозном сюжете этого цикла, соединяющем все его песни. Суть сюжета — похищение жены царя и война за ее возвращение. Елена и есть похищаемая и возвращаемая жена царя. Раскрыть истоки образа Елены значит выяснить происхождение этого сюжета.

В какой мере этот сюжет спаян с реальными историческими событиями греческой колонизации Малой Азии? Хотя династические конфликты бывали в истории поводами для войны, а к этим конфликтам вполне приложим общий принцип chercher la femme, все же крайне маловероятно, чтобы великая война ахейцев с троянцами, в которую втянулись почти все греческие царства и многие народы Азии, разгорелась из-за увода красавицы от мужа. Если даже списать масштабы войны (в сущности, первой мировой войны того времени) на поэтические преувеличения, все подробности этого дела неправдоподобны, мотивированы художественно, но не психологически, и «отец истории» Геродот (II, 120) резонно сомневался в том, что война велась за Елену. Он считал, что троянцы выдали бы Елену ахейцам, несмотря на ее красоту и на амбиции своего царевича Париса. «Живи даже сам Приам с Еленой».

Конечно, можно предположить, что на деле война разгорелась по другим причинам и шла за реальные интересы государств, а сказочное предание о похищенной жене далекого царя было присоединено к повествованию о войне как красивый романтический зачин. Это очень реалистичное предположение, и высказывалось много догадок об истинных причинах Троянской войны: колонизационная политика ахейцев, захват торговых путей в Черное море, тяготение к залежам металлов и т. п. Но предположение о сказочном зачине для повествования о реальной войне действенно лишь в том случае, если будет доказано: а) что такая война действительно имела место в истории и б) что в самом сказочном сюжете о похищении супруги царя война за возврат царицы не предусмотрена. Ибо если она предусмотрена, тогда напрашивается противоположная гипотеза — что этот сюжет и есть первичное ядро всей эпопеи, что сама война (Троянская война!) не что иное, как оснащение сказочного сюжета историческими реалиями, надерганными из разных легенд.

Меж тем в ходе исследований представляющиеся реалистическими причины Троянской войны одна за другой отпадали. Тяга к проливам в Черное море не могла действовать так рано, потому что эти проливы были непроходимы для судов бронзового века из Средиземного моря: встречное течение из Черного моря и встречные ветры были сильнее гребцов. Колонизация берегов Черного моря греками поэтому началась только с VIII–VII веков, когда были изобретены триеры — корабли с тремя рядами весел. Путь торговли металлом из Европы в Азию тогда не существовал. И т. д. Все больше накапливалось данных о том, что Троянской войны не было. Не было такого факта в истории. Все больше историков склоняется к этому выводу. Конечно, есть и такие, кто отстаивает историчность Троянской войны, хотя бы и не столь масштабной, как в эпосе.

Поэтому очень важна проверка органичности войны для сюжета о Елене: действительно ли война за возврат царицы составляет необходимую, неотрывную часть сюжета о ее похищении? Все это связано с вопросом о родине Елены и ее статусе на родине.

Где же родина Елены и кем она там была? Гомер в «Илиаде» называет неоднократно Елену «аргивянкой», но это, конечно, лишь в том смысле, в каком он всех греков нередко называет аргивянами, не в смысле узкой локализации в Аргосе и Арголиде. По смыслу повествования, Елена — жена спартанского царя Менелая, и Спарта есть ее родина. Надо иметь в виду, что в Спарте, как и вообще в ахейских царствах, по мифологии, наследование престола шло по женской линии — от тестя к зятю или от старого мужа царицы к новому мужу, а не от отца к сыну. Микенский престол переходил с Клитемнестрой от Агамемнона к Эгисту, а сын Агамемнона Орест воцарился не в Микенах, а в Спарте, где он женился на местной царевне; Одиссей получил свое царство с Пенелопой, Менелай — с Еленой. Так что в этой супружеской паре главной фигурой была именно Елена.

Позже в Лаконии засвидетельствован культ Елены, по всем признакам очень древний, а не вытекающий из популярности «Илиады». В Спарте имелось святилище Елены. Оно находилось близ платановой рощи, где девушки проводили гимнастические упражнения. В эллинистическое время храм назывался Менелайон (Полибий, V, 18, 3). Он был посвящен также братьям Елены — близнецам Диоскурам. Между их статуями помещалось деревянное столбообразное изображение (ксоан) Елены с калафом на голове. Калаф — это головной убор в виде плетеной корзины. В двух часах пути от Спарты, в Ферапне, по свидетельствам Геродота (VI, 61) и других авторов, находилось святилище Елены и Менелая, где Елене и ее мужу приносились жертвы, но такие, какие надлежит приносить не героям, а божествам (Исократ, 61)! Главной фигурой тут опять же была Елена — это видно из того, что, по народным верованиям, молящиеся ей девочки приобретали здесь красоту (Геродот, VI, 61; Павсаний, III, 7, 7). Археологические раскопки показали, что в этом месте действительно было святилище, и в нем найдено много свинцовых и терракотовых статуэток девушек — таких же, как в святилище Артемиды. Многие из них — с крыльями, как архаическая Артемида.

Ежегодные празднества в честь Елены, проводимые в обоих местах, назывались Еленефории — «празднества носителей Елены». Процессия носила по городу плетеную корзинку с таинственными священными предметами, и корзинку эту называли «елена» (Полукс, X, 191). Напомним, что именно корзине уподоблен был головной убор на ксоане Елены. Во время процессии девушки ехали на «канафрах» — плетеных повозках, изображавших грифов и козлооленей (Плутарх, «Агес.», 19).

Из эпиталамы (свадебной песни) Феокрита (V, 4, 24; XIII, 43), поэта III века до н. э., узнаем, что Елена была связана с культом священных деревьев. Там говорится, что от гимнастической группы в двести сорок девушек избирались двенадцать самых лучших певиц. Венок из лотосов они вешали на платан и поливали оливковым маслом, а на коре вырезали надпись: «Я древо Елены. Достойно меня почитайте!» (V, 43). На острове Родосе существовало крупное святилище, где ту же мифологическую фигуру почитали как богиню под именем Елена Дендритис, то есть «древесная Елена». А чтобы согласовать с «Илиадой» появление Елены здесь, придумали рассказ о том, как она после смерти Менелая была изгнана из Спарты сюда. Местная царица, потерявшая мужа Тлеполема на Троянской войне, ведшейся из-за Елены, захватила Елену и велела своим служанкам повесить ее на дереве (Павсаний, III, 19). По другой версии (Птолемей, «Геф.», IV), Елена сама повесилась на дубе — как германский бог Один на ясене. С тех пор, гласит этот рассказ, в ее память вешают изображения. Это, конечно, этиологическая (объяснительная) притча, придуманная в связи с обычаем вешать фигурки, а для нас это говорит о способе употребления фигурок из терракоты и свинца — их вешали на дерево. Есть растение, называемое «еленейон», — оно якобы делает женщину сварливой. Есть поздние сведения о приношении в жертву Елене девушек, позже замененных животными.

Стесихор, поэт VI века, написал поэму, в которой собрал все плохое, что можно было сказать о Елене эпоса: изменница, распутница и т. п. Позже он написал поэму «Отречение», в которой взял свои обвинения обратно и всячески восхвалял Елену. По преданию, он поступил так потому, что Елена ослепила его и вернула зрение лишь после стихотворного покаяния. Ученые полагают, что причина была прозаичнее: оскорбление Елены вызвало возмущение в Лаконии, где практиковался культ богини, и Стесихор вынужден был каяться. Но само предание свидетельствует, что оскорбление Елены приравнивалось к святотатству и что она считалась способной на чудесное воздействие.

Очень характерно также, что Гесиод (фрагм. 266) и Стесихор, жившие не так уж много лет после гомеровского времени, изменили Гомерову версию путешествия Елены, несмотря на весь авторитет Гомера. Они не могли допустить, чтобы божественная Елена, будучи законной женой спартанского царя, провела долгие годы в стане врагов, тешась любовью с троянцем. Гомер и другие авторы Троянского цикла не осуждали Елену за измену мужу и Спарте, ведь всеми ее поступками двигала воля вздорных богинь. Но, видимо, за несколько веков брачная мораль изменилась, стала строже; кристаллизовалось патриотическое чувство. И авторы этого времени изменили некоторые события гомеровских поэм.

У Гомера в «Одиссее» Менелай, освободив Елену, на пути домой застревает, отнесенный бурей, у берегов Египта, где его задерживает у себя морской божок Протей. Этот эпизод использовали Гесиод и Стесихор, а за ними Еврипид. Они построили сюжет так, что вместо Елены в Трою был увезен лишь ее призрак. Он-то и оставался все годы во власти Париса, а настоящую Елену боги похитили и перенесли в Египет, где она гостила у Протея, превращенного этими авторами в фараона, и оттуда ее получил законный супруг Менелай. А более реалистичный Геродот (II, 119) рисует дело так: Елена с самого начала пути в Троаду была отнята и задержана в Египте фараоном Протеем, Александр прибыл в Троаду без Елены, и троянцы тщетно убеждали ахейцев, что Елены у них нет.

В «Илиаде» (III, 199, 418, 426) и «Одиссее» (IV, 184 и др.) Елена — дочь Зевса. Мать ее определена неясно. У Гомера это Леда, смертная, у Гесиода (фрагм. 92) — одна из нимф океанид. В «Киприях» конкретизируется, которая из них — богиня возмездия Немезида, чей храм был в Рамне (Аттика). По любой версии один из ее родителей принадлежит к божествам. Рождение ее представлено как чудо: Немезида, убегая от Зевса, превратилась в гусыню, Зевс в виде лебедя догнал ее, затем Немезида снесла яйцо, из него и вылупилась Елена, из другого — близнецы Диоскуры («сыновья бога») Кастор и Полидевк. Есть рассказ, по которому яйцо, снесенное Немезидой, нашла Леда, и дочь появилась у нее. Это попытка примирить две версии — версию с Немезидой и ту, по которой Зевс сразу полюбил Леду и соединился с ней в виде лебедя. Она-то и является более древней, поскольку Немезида, судя по ее имени, — новое божество (олицетворенное «Возмездие»). Елену почитали не только в Спарте и на Родосе (в дорических областях), но и в Аттике (области ионийской). В Рамне — храм Немезиды (VI век). Таким образом, рождение Елены от Немезиды — это аттическая версия, видимо более поздняя. По поздним сведениям (Исократ, 63), Елена открывает Олимп своим погибшим братьям. Как заметил Исократ (11), из дочерей Зевса Елена единственная не считается богиней. Это странно и вряд ли изначально.

До перехода в эпос Елена, несомненно, была богиней. Богиней растительности. Эта специализация ясно видна по ее атрибутам: плетеная корзинка «елена», калаф, плетеные повозки, венки, еленейон, платан — «дерево Елены». Главный постоянный эпитет Елены — «лепокудрая», «прекрасноволосая». Связь волос с растительностью отчетливо видна у ближайших родственников греков — иранцев. Закапывая срезанные волосы под деревом, иранцы верили, что из волос вырастут растения.

Похищение Елены Парисом-Александром — не единственный рассказ о ее похищении. В Аттике рассказывали о ее похищении Тезеем. Это знали элегические поэты Алкман, Стесихор, Пиндар (Павсаний, I, 41, 5; 11, 22, 7). Похитив ее, Тезей держал ее у своей матери Эфры в Афидне (Аттика), откуда ее освободили ее братья Диоскуры, а Эфру отдали в рабство Елене. Обе версии объединены в представлении певцов Троянского цикла: Тезеево похищение они отнесли к ранней юности Елены, до выдачи замуж за Менелая. Эфра в «Илиаде» (III, 144) оказалась служанкой Елены, а к островку Кранай возле Аттики оказалась приуроченной (III, 443) первая любовная утеха бежавших из Спарты Париса и Елены. Впоследствии этот островок получил название Елена (Еврипид, 1674; Страбон, VIII, VIII, 22).

Таким образом, Елена — богиня, которую похищают. Эта ее особенность, определяющая ее пассивную роль в эпосе, характерна вообще для богинь растительности, что отмечал уже М. Нильсон. Ведь такою же была Ариадна, похищенная Тезеем с Крита, такою же — Персефона, похищенная Аидом (да и тот же Тезей пытался ее похитить). В Персефоне символика богини растительности проступает особенно ясно: ее растительными атрибутами, ее ролью в Элевсинских мистериях, ее дочерней связью с Деметрой — богиней земледелия. Ежегодные исчезновения Персефоны под землю давно поняты исследователями: зимний сезон семена растительности проводят под поверхностью земли. Так же как мужские боги природы умирают и воскресают или прячутся и отыскиваются, так богинь растительности умыкают и возвращают. Возвращают Персефону, возвращают Ариадну, возвращают Елену из плена после первого похищения, возвращают после второго. Таким образом, поход за похищенной Еленой составляет неотъемлемое продолжение сюжета о ее похищении.

Более того, как подметила М. Римшнейдер, очень часто культы богинь растительности, особенно Елены, оказываются связанными с близнечным культом — возле нее оказываются герои-близнецы или по крайней мере два брата, два друга, причем чаще они ее помощники, спасители, а не похитители. Персефону из мира мертвых добывают Тезей и его друг Пирифой, они же осуществляют первое похищение Елены. Вернули Елену из плена два ее брата-близнеца Диоскуры. Второй раз Елену похитил Парис-Александр, а отвоевали два брата — Менелай и Агамемнон. Так что участие мужской пары в эпическом развитии сюжета о возвращении Елены запрограммировано уже на мифической стадии бытования этого сюжета, в зачаточном его состоянии.

Похищение Елены Тезеем и Пирифоем. Роспись на протокоринфском сосуде арибалле (первая четверть VII века до н. э.).

Конечно, это еще не означает непременной предопределенности того развития сюжета о похищении Елены, которое предполагает продолжение его войной. То есть не означает того, что мотив богини растительности, похищаемой и возвращаемой, сам собой перерос в сюжет о похищении царицы и войне за ее возвращение — войне Троянской. Когда Елену похищал неоднократный похититель Тезей, к тому же проживавший близко, в Аттике, это понятно, но с какой стати на роль похитителя был избран Парис из далекой Трои? Какое отношение имели Елена и Спарта к заморской экспансии ахейцев на восток? Почему бегство Париса с Еленой из Спарты в Троаду и возвращение Менелая с Еленой из Троады в Спарту неизменно сопровождается заездом в Египет, а Парис заглянул еще и в Финикию, да и Менелай тоже, хотя все это совсем не по дороге, а очень большие крюки?

Есть возможность ответить на эти вопросы.

На территории нынешней Сирии, в Рас-Шамре на берегу Средиземного моря, при раскопках бывшего финикийского города Угарита была найдена табличка с клинописным текстом, который датируется второй четвертью XIV века до н. э. и является частью финикийского эпоса «Сказание о Керете». О герое этого эпического сказания говорится: «Его законная жена поистине ушла от него. Его собственная супруга, которую он получил за положенные дары, удалилась». Судя по контексту, имеется в виду, что она умерла, но текст выражается эвфемистически: «…ушла… удалилась». Далее рассказано, как горюет царь, как во сне ему явился бог Эл, его отец, и велел принести возлияния вином и медом, затем осадить город Удм и потребовать себе в жены Хурэй, дочь царя. Царь осажденного города попытался откупиться, но не тут-то было. Пришлось отдать дочь.

Здесь очень наглядная параллель к истории похищения Елены. В «Киприях» и «Илиаде», а также у Эсхила в «Агамемноне» найдем и горюющего Менелая, от которого ушла жена, и его вещий сон, и осаду города ради обзаведения женой, и попытку осажденного откупиться, и успех героя. А поскольку финикийское сказание раньше не только «Илиады» или «Киприй», но и самой Троянской войны, даже по самой ранней из ее традиционных датировок, английский ориенталист Г. X. Гордон с большим основанием заключил, что в финикийском сказании мы имеем литературный источник греческой легенды о начале Троянской войны. Попросту сказать, главная идея этой легенды заимствована греками у финикийцев и приспособлена к очень подходящему для этого образу спартанской богини растительности Елены — она естественно стала эпической героиней. Отсюда, от этого финикийского источника, все эти странные «заходы» в Финикию, какое-то непонятное общение Менелая с финикийским станом в Египте и т. п. Все это просто следы оригинала, которые остались в переделке по недосмотру обработчиков.

Предполагать заимствование сюжета ахейцами у финикийцев вполне реалистично. Поблизости от Угарита — остров Кипр, который очень рано подпал под влияние ахейцев. Уже в XVI–XIII веках там применялось линейное письмо, язык которого очень близок к греческому. Тогда же в греческий язык проникли финикийские названия золота, хитона, льва, тмина. Очевидно, и культ Аштарты-Афродиты и ее партнера Таммуза-Адониса. Греческое имя бога Адонис происходит от семитского слова «адони» (господин, господь). Сами названия финикийских городов Библ, Тир и Сидон могли стать известными грекам в этой форме только до 1200 года (Библ) и 1100 года (Тир и Сидон) до н. э., потому что позже они изменились в самом финикийском (например, Библ стал называться не Губал, а Губла). В XIV–XIII веках в Угарите просто-напросто был ахейский квартал, так сказать, ахейское подворье. Заимствование мифов и эпоса шло полным ходом, тому есть немало доказательств.

Однако в тексте финикийского документа нет никаких намеков на то, что в осажденном городе Керет настиг свою бывшую жену. Царевна Хурэй — это не вполне прототип эпической Елены. Многое в этом греческом образе — не только имя — от богини Елены. На нее был перенесен ряд приключений жены Керета и царевны Хурэй.

Гордон добавляет, что не только в греческом сказании есть много элементов финикийского происхождения, но и в финикийском сказании — критского происхождения. Само имя главного финикийского героя — Керет — означает «критянин». Греческое название острова — Крете, библейское название филистимлян, переселившихся с Крита, — «крети» (в семитских языках, к которым принадлежит и финикийский, корень образуется одними согласными, а гласные несут грамматические функции). Значит, исходная версия повести могла появиться у минойцев на Крите, и оттуда ее варианты поступили и к финикийцам, и, возможно, к ахейцам, а от финикийцев — еще раз к ахейцам. Отсюда в греческом эпосе критские следы: Менелай в начале всей эпопеи появляется именно на Крите, и дедом его оказывается критский царь Катрей.

Т. Б. Уэбстер находит подтверждение идее о критском источнике в том, что распространение сюжета с Крита на материк, в ахейскую Грецию, можно проследить по вещественным доказательствам — по находкам изображений осады города. Конечно, могут быть изображения осады и вне связи с сюжетом о похищении жены царя, но сам характер обнаруженных изображений (в частности, на серебряном ритоне, на фресках царских дворцов), как и их повторяемость, говорит о том, что сюжет имел престижный характер, был связан с каким-то общеизвестным мифом и героическим сказанием. К тому же на некоторых изображениях из-за стены осажденного города или из окна выглядывают женщины. Так рассуждает Уэбстер, но это вряд ли способно усилить концепцию Гордона.

Откуда же на самом Крите сюжет о похищении жены царя и ее возвращении? Образовался ли он на Крите или принесен на остров еще откуда-то? На критских и микенских изображениях, о которых говорилось, отмечены следы египетского влияния. В древнейшем египетском фольклоре действительно можно отыскать источник интересующего нас сюжета.

В Британском музее хранится так называемый папирус д'Орбиней — рукопись XIX династии (XIV–XIII века до н. э.) на новоегипетском разговорном языке. Содержание папируса известно как «Сказка о двух братьях». В этом произведении рассказывается о двух братьях-земледельцах, которые преодолевают козни своих жен и наказывают их за измену. Злодей фараон похитил жену младшего брата. Этот младший брат на время уехал на восток, в Сирию. В конце концов добро торжествует, и братья воцаряются в Египте.

Сходство с сюжетом греческого предания очевидно: как и там, два брата-царя (в конечном счете ведь воцарились оба египетских брата). Похищена жена младшего брата (а Менелай — младший из двух братьев). После похищения путь покинутого мужа лежит на восток. Еще более разительное сходство в деталях: похищенная жена младшего брата — женщина необыкновенного происхождения, она сотворена богом, является дочерью Ра, и, что самое важное, телом своим она прекраснее любой другой женщины на земле, и особенно прекрасны и благоуханны ее волосы. Одной пряди этих волос достаточно, чтобы запахом пропиталось царское белье в руках прачек и чтобы фараон заочно влюбился в нее. То есть она тоже «лепокудрая». И она тоже связана с деревьями, и гораздо яснее, чем в греческом эпосе: с мужем она поселяется в Долине Пиний, и пиния отрывает прядь ее волос; от щепки персеи жена царя рождает заново своего мужа. Сходство еще и в том, что хотя ее похитил фараон, но муж ее, младший из двух братьев, значительную часть времени является наследником престола, то есть царевичем (как Парис). Наконец, у мужа ее, младшего брата, есть некоторые признаки Таммуза-Адониса, мужского партнера Аштарты-Афродиты (самооскопление, воскресение после смерти), а Афродита тесно связана в греческом эпосе с Еленой.

Сказка записана незадолго до времени Троянской войны уже в литературной обработке, а в устном обращении она, разумеется, ходила и до того.

В Троянском цикле, в «Илиаде» можно усмотреть следы заимствований из Египта. После некоторых задержек Менелая и Елены на обратном пути из Трои они, непонятно почему, попали в Египет (для этого нет ни логических мотивов, ни художественной необходимости). По другим версиям, Елена провела в Египте весь период разлуки с мужем.

В греческом эпосе сюжет похищенной жены не единственное египетское заимствование. Ряд мотивов «Одиссеи» — явно египетского происхождения. Например, некоторые подробности из приключений Одиссея, пережившего крушение на море, повторяют египетскую «Сказку о потерпевшем кораблекрушение». Таково и пребывание Менелая у Протея. Рай, как его описывает Менелаю Протей, изображается совершенно в египетском вкусе.

Вообще, с XVI–XV веков ахейский мир находился под сильным влиянием Египта, что фиксируется не только в мифах, но и археологически: попытка бальзамирования, золотые маски и египетский иероглиф «знак жизни» в шахтных гробницах Микен. Ахейские вожди, по-видимому, участвовали в столкновениях египтян с гиксосами в Египте. X. Лоример предположила, что в Амарне, столице фараона-еретика Эхнатона во второй четверти XIV века, существовал квартал ахейских купцов. В табличках ахейской письменности XIII века есть личные имена Египтий (в Кноссе) и Эфиопос (в Пилосе), а также египетское название меча. Ну а во второй половине XIII — первой половине XII века ахейцы и данаи в числе «народов моря» напали на Египет и подвизались в качестве то врагов, то наемников в Ливии и в долине Нила. Так что канал для проникновения фольклорных мотивов и сюжетов из Египта в ахейский мир явно существовал с XVI по XII века до н. э.

Таким образом, есть основания увидеть в рассказе о похищении и возвращении царской жены бродячий египетско-критско-финикийско-ахейский сюжет. В роли драматической героини Троянского эпоса в Елене совместились культовый образ спартанской богини, фигура финикийского сказания и персонаж египетской волшебной сказки. В этом образе и — шире — в этом сюжете нет внутренних особенностей, которые бы диктовали приурочение к району и событиям Троады, хотя эти особенности (экспедиция на восток, война) и облегчали кое-чем такое приурочение. Этот сюжет внес в эпос проблемы брачной морали, героизировал авантюрные аспекты любовного треугольника и прежде всего защиту супружеских прав.

Так сложился образ Елены — центральной фигуры всей Троянской эпопеи. Образ, вокруг которого постепенно собрались все остальные.

3. АГАМЕМНОН

Глава коалиции ахейских царств Агамемнон обрисован в «Илиаде» чрезвычайно противоречиво. В одних ее местах он грозный и смелый воин, щедрый властитель, волевой полководец и заботливый брат. В других о нем сообщаются скверные вещи: жаден, злобен, завистлив, мстителен. Трижды панически призывал ахейские войска к бегству, оскорбил лучшего греческого воина, отчего тот покинул битву, а это обрекло греков на поражение. Словом, в этих местах Агамемнон не соответствует эпическому идеалу героя.

Противоречивость эта по-разному объясняется в трудах ученых. Одни толкуют ее как свидетельство высокого художественного мастерства поэта — уже почти три тысячи лет тому назад он создал сложный, разносторонний, психологически глубокий образ. Они не слушают скептиков, укоризненно внушающих им, что трудно ожидать такой сложности от безграмотного народного певца. Подобные возражения они воспринимают как непозволительную наглость — усомниться в гениальности великого Гомера! Да и в фольклоре других народов известен образ славного, но двоедушного государя, наносящего обиду превосходящему его доблестью вассалу — таков в русских былинах Владимир Красное Солнышко, оскорбивший богатыря Илью Муромца и наказанный (хоть и не слишком строго) за это. Но — важное отличие — там качества героя сочетаются не столь противоречиво: по одним показателям он хорош, по другим плох. Владимир щедр, но не смел, а вот Агамемнон в одинаковых ситуациях то смел, то труслив.

Другие ученые толкуют эту противоречивость иначе — как результат подправок и переделок при постепенном формировании поэмы. Имеется в виду, что в этом процессе участвовали певцы с разной политической ориентацией — из круга почитающих эту легендарную фигуру и из противоположно настроенных. В поэме один из трех призывов Агамемнона к бегству (первый — во II песни) объявлен притворным: вождь-де хотел лишь испытать свое войско, он не ожидал, что все и впрямь ринутся бежать. Но остановил их и вернул в строй не он, а Одиссей. К тому же этот призыв Агамемнона сам по себе ничем не отличается от двух других его призывов — в IX и XIV песнях, а уж те-то были, бесспорно, сделаны всерьез. Поэтому разговоры об испытании войск — явно результат ретуши, подправки прежнего искреннего призыва к бегству. Здесь неподобающему поведению верховного вождя, оказавшегося трусом (это один, негативный, образ Агамемнона), пытались придать респектабельную мотивировку (более соответствующую другому, положительному, образу Агамемнона). Это толкование представляется наиболее верным.

Есть еще и третье толкование противоречивости образа Агамемнона: он столь непонятен и нелогичен потому, что хорошо отображает реальную историческую личность, которая, естественно, не укладывается в схематический контур, заданный жанром. Если так, то эта личность должна была жить незадолго до отражения в «Илиаде», иначе законы жанра успели бы привести образ к нужным параметрам.

Итак, у нас три взаимоисключающих толкования. Впрочем, возможно, и не совсем взаимоисключающих: могли ведь проявиться и высокое психологическое мастерство одного из певцов (пусть и маловероятное), и участие разных певцов в формировании образа, и близость его реального прототипа.

Поскольку первое толкование маловероятно, можно три толкования свести к двум: одно предполагало бы вымышленность фигуры Агамемнона (вряд ли внезапное изобретение, скорее постепенное формирование), другое — историчность этой фигуры. Сравнивая эти противостоящие предположения или, может быть лучше, взвешивая долю вымысла и истории в образе Агамемнона, необходимо начать с имени героя.

Бросается в глаза сходство имен легендарного Агамемнона и мифического Мемнона. Правда, я не встречал в литературе выводов из этого сходства — сопоставления персонажей. А ведь оно напрашивается. Оба — герои Троянского цикла. Агамемнон — основной противник Ахилла в «Илиаде» (ведь с Гектором Ахилл сталкивается лишь во второй половине поэмы и убивает его задолго до конца поэмы). Мемнон — основной противник того же Ахилла в «Эфиопиде» (точнее, во второй, совершенно самостоятельной ее половине — «Мемнонии»). Имя Агамемнон выглядит развитием, усложнением имени Мемнон: в греческом языке приставка ага- придает словам значение превосходной степени, как русская пре- (например: огромный — преогромный, прекрасный, прелестный, премного; ср. в греческом имена Медея и Агамеда). По новейшим представлениям, «Эфиопида» и, уж во всяком случае, «Мемнония» старше «Илиады»: в «Илиаде» есть ряд мест, в которых ощущается влияние «Мемнонии» (заимствования установлены четко: в «Мемнонии» эти детали мотивированы сюжетом, в «Илиаде» — нет).

По этим соображениям, имя Агамемнон оказывается созданным по образцу имени Мемнона. Между тем образ Мемнона чисто мифический: сын богини зари Эос и красивейшего юноши Тифона; после гибели и Тифону, и Мемнону даровано бессмертие, то есть они причислены к лику богов. Значит, и Агамемнон вымышлен?

С другой стороны, Мемнон действует только в «Мемнонии» — появляется и гибнет в ней. Агамемнон же возглавляет ахейскую коалицию на протяжении всего Троянского цикла — от «Киприй» до «Возвращений», а затем участвует в трагических столкновениях с Эгистом и Клитемнестрой, продолжающих смертельные распри в роду Атридов. Пусть «Мемнония» старше «Илиады», но Агамемнон — герой всего цикла, то есть еще более древний. В цикле он древнее и Ахилла, и Мемнона. Скорее Мемнона можно счесть стяженным и мифологизированным сколком с Агамемнона.

Менелай среди героев, идущих на Троянскую войну (надписано имя). Полагают, что на несохранившейся части сосуда был показан и Агамемнон. Роспись на сосуде из Беотии (середина VII века до н. э.).

Что образ Агамемнона старше «Илиады», можно понять из его первого появления в ее тексте — без экспозиции (обычного в поэме представления читателю, знакомства). Более того, при первых упоминаниях он назван даже не по имени, а только по отчеству — Атрид, а так как Атридов двое, то некоторое время неясно, о котором из двух братьев речь — об Агамемноне или Менелае. Для знакомого заранее с Троянским циклом это проясняется из контекста, а для того кто не был знаком с героями раньше, — лишь из последующего повествования.

Привычное для нас правописание имени Агамемнон издавна закрепилось в греческой литературной традиции. Но есть и другие формы. Под изображениями на вазах написано то «Агамеммон», то «Агаменон», то «Агамесмон» (соответственно, и «Мемнон» пишется на вазах «Месмон»). Как могло развиться этакое разнообразие? Некоторые языковеды предположили исходную форму «Агамедмон» — из нее по фонетическим законам могут быть выведены прочие формы. Но такая исходная форма не засвидетельствована нигде, есть только другие имена с таким звуковым соответствием, например: Полифрадмон и Полифрасмон. Кое-кто предположил, что вначале была форма «Агаменмон» (как в имени Фрасименмон). Правда, она тоже не засвидетельствована, но зато она родственна имени Менелай: в именах обоих братьев получается один корень мен-, а уже давно было замечено, что в греческих мифах и легендах родственники нередко носят имена от одного корня (например, сыновья Одиссея — Телемах и Телегон). Так или иначе, тот факт, что к историческому времени имя верховного вождя существовало уже в разных вариантах, а исходная форма не сохранилась, показывает, что имя древнее. Значит ли это, что древен и образ? В какой мере это согласуется с предположением об исторической личности, жившей незадолго до формирования «Илиады»? О близком реальном прототипе?

Ведь было высказано и противоположное предположение — что на первых порах в мифах Агамемнон вообще был не человеком, а богом: поздний поэт Ликофрон (1163, 1169) упоминает культ Зевса Агамемнона в Спарте. То есть Зевс там почитался с эпитетом «Агамемнон». Это интерпретируется как свидетельство того, что когда-то там был самостоятельный бог Агамемнон, а затем его культ был поглощен более сильным культом Зевса, к имени Зевса лишь прибавили имя Агамемнона в качестве эпитета, а сам Агамемнон превратился в легендарного царя, потомка Зевса. Поскольку, однако, других подтверждений этой идеи нет, более реалистически мыслящие исследователи (И. Харрас, М. Нильсон) считают, что словосочетание «Зевс Агамемнон» родилось в эллинистическое время от взаимовлияния культов бога Зевса и земного правителя Агамемнона.

Есть и позитивные факты, побуждающие искать если не прототип, то зародыш образа Агамемнона среди людей. Зародыш и некоторые черты.

Аристотель передает предание (фрагм. 611, 37; Поллукс, IX, 83), что в греческой колонии Киме (это южнее Илиона) в VIII веке до н. э., то есть в эпоху самого Гомера, пять веков спустя после традиционной даты Троянской войны, правил царь по имени Агамемнон. Его дочь была выдана замуж за могущественного фригийского царя Мидаса — того самого, у которого, по мифу, выросли ослиные уши. Несмотря на чудеса, сообщенные о нем, это был реальный царь, историческая фигура — он засвидетельствован восточными текстами VIII века. Нет оснований сомневаться и в реальности Агамемнона из Кимы. Если бы у греков имелся бог Агамемнон, никто не дал бы этого имени ребенку, пусть и из царского рода, ведь это было бы кощунством. Английский историк Г. Т. Уэйд-Гери предположил, что Агамемнон из Кимы получил свое имя от героя «Илиады». Это невозможно, потому что древние греки (доэллинистического времени) не давали своим детям не только имена богов, но и имена почитаемых героев. Они могли назвать так мальчика из царского рода только по имени одного из его предков (реальных или воображаемых). То есть можно считать, что в Киме царствовал род, возводивший себя к легендарному Агамемнону. Впрочем, об этом прямо говорит Страбон (XIII, 1, 3).

А вот наличие живого и влиятельного Агамемнона на малоазийском побережье в VIII веке, то есть во время создания «Илиады» или непосредственно перед тем, конечно, должно было сказаться на ее облике. Не то чтобы Агамемнон из Кимы послужил прототипом для эпического вождя, осаждавшего Трою (за короткое время просто не успели бы развернуть весь цикл), но отношение певцов к реальному политическому деятелю — у одних уважительное, у других враждебное — должно было соответственно проявиться в их подаче эпического образа Агамемнона. Одни создавали этот образ героизированным, другие принижали его по сравнению с Ахиллом, опять же первые возвращали образу черты идеального героя, внося ретушь. Таким образом, певец, на основе предшествующего эпоса создававший «Илиаду» (кем бы он ни был — оригинальным творцом или компилятором), получил от своих предшественников уже достаточно сложный образ Агамемнона.

Места, связанные в эпосе и предании с деяниями Агамемнона. Заштрихованы два царства: Микенское и Аргивское.

Однако откуда образ легендарного царя получили сами создатели малоазийского эпоса и родословной эолийских царей Малой Азии (в частности, царей Кимы)? Проще всего было бы предположить, что в конце микенского времени, в XIV–XIII веках, действительно существовал в Микенах царь Агамемнон и он действительно побывал в Малой Азии с коалицией греческих государств, отплыв туда из Авлиды. И что память о его подвиге — взятии Трои — сохранялась в Малой Азии и во всем греческом мире спустя пять-шесть веков, став основой для эпоса и царских генеалогий. Увы, есть много фактов, в том числе и в самой «Илиаде», которые не укладываются в эту конструкцию.

В «Илиаде» Агамемнон назван повелителем «всего Аргоса и многих островов» (II, 108). Если понимать это определение в буквальном смысле, то оно нереально, так как город Аргос, прилегающая часть Арголиды (больше половины) и острова Эгина и другие принадлежат, согласно «Каталогу кораблей», Диомеду. Понимать фразу об Аргосе и островах можно только в том же смысле, в каком родина всех греков называется (это нередко в «Илиаде») Аргосом, а сами они — аргивянами. Агамемнон здесь мыслится повелителем всех греков, хотя числиться таковым он может лишь в качестве верховного командующего, военного вождя. У каждого из царств, участвующих по договору в коалиции, свой царь и своя суверенная территория.

Более точная локализация Агамемнона содержится в «Каталоге кораблей» и в некоторых других местах поэмы. По этим данным, собственное царство Агамемнона — «златообильные Микены» и прилегающая часть Арголиды и Ахеи. Территория небольшая, но в древности очень важная. Судя по упоминаниям в мифах и по археологическим раскопкам, здесь действительно располагался один из главных центров ахейской Греции, один из самых богатых, сильных и влиятельных. Если уж представлять себе общегреческую коалицию конца бронзового века, то ее должны были возглавить именно Микены. Если уж представлять себе самого авторитетного греческого государя этой поры, то он должен был сидеть на троне Микен. Это понимали создатели эпоса и генеалогий, стремившиеся возвысить Агамемнона.

Но странное дело, в «Илиаде» нет никаких конкретных деталей, подтверждающих связь Агамемнона с Микенами. Единственным представителем огромного контингента микенцев оказывается в ней Перифет, сын Копрея, служившего вестником у царя Микен. То есть у Атрея, отца Агамемнона? Нет, Эврисфен из династии Персеидов. Правда, в реальных Микенах существовало в самом конце VIII века святилище Агамемнона (оно раскопано), но к этому времени уже бродили песни Троянского цикла (вряд ли святилище возникло под воздействием самой «Илиады»: в ней Агамемнон выступает отнюдь не в лестной роли). Больше ничто не связывает Агамемнона с Микенами.

Зато есть множество деталей, связывающих Агамемнона со Спартой, с Лаконией. Это наблюдение развивали такие ученые, как Э. Шварц, П. Кауэр, Э. Бете, Ф. Зелинский. По «Илиаде», в Спарте царствовал младший брат Агамемнона, то есть Спарта принадлежала его роду. В «Одиссее» сообщается (III, 287; IV, 514), что, как и его брат, Агамемнон возвращается из Трои не в Микены, а в Спарту — к мысу Малее. По другим источникам (Пиндар, Павсаний), в Амикле близ Спарты находится могила Агамемнона. В Спарте же почитался бог Зевс Агамемнон, что раскрывается как след культа правителя Агамемнона. По Геродоту (VII, 159), когда во время Персидской войны (VI век) Гелон, царь Сиракуз, потребовал себе пост верховного командующего всеми греками, спартанский посол воскликнул: «Воистину горько восплакал бы Пелопид Агамемнон, узнай он, что Гелон и сиракузяне лишили спартанцев верховного начальства!» С какой стати покойному Агамемнону печалиться об утрате главенства именно Спартой, если бы он не был спартанским царем? Выходит, был именно спартанским, и это еще помнили спартанцы во время Персидских войн! Вестником Агамемнона в «Илиаде» является Талфибий, но род Талфибиадов Геродот (VII, 134) и Павсаний (I II, 12, 7; VII, 24, 1) знают в Спарте, там и героон (святилище) Талфибия.

В «Илиаде» Агамемнон, стараясь помириться с Ахиллом, обещает ему в дар семь городов неподалеку от Пилоса, в Мессении, не спрашивая Нестора, царя Пилоса. Это на территории, не входящей в Микенское царство, и очень далеко от него. Нет никаких других случаев, когда бы верховный командующий мог распоряжаться городами других царств как собственными — это не входило в его прерогативы. Но если он был царем Спарты, тогда все объясняется как нельзя лучше: эти семь городов находятся между Пилосом и Спартой, а в VIII–VII веках Спарта в так называемых Мессенских войнах разбила Мессению, захватила мессенскую землю, так что в эпоху создания «Илиады» это была уже ее, Спарты, территория.

Наконец, обратимся к отчествам Агамемнона. В «Илиаде» он сын Атрея. Но патроним (отчество) Атреид всегда пишется через короткое «е» (эпсилон), тогда как если бы это был патроним, образованный от имени Атрей, «е» было бы длинным (этой). Поэтому К. Мейстер заключил, что слово «Атреид» первоначально было не патронимом, а названием рода, а уж из названия рода Атреидов выведено имя Атрей — как родоначальника. Недаром Агамемнон никогда не носит определения «сын Атрея», хотя такие определения обычны у других героев. Действительно, на греческом материке достаточно древние поэты Гесиод и Стесихор дают Агамемнону другого отца — Плейсфена.

Но у Агамемнона в «Илиаде» есть еще один предок: дедом царя считается Пелоп (Пелопс). У Геродота царь назван Пелопидом. Пелоп — фигура сугубо мифическая, но его значение в том, что он — эпоним Пелопоннеса. То есть по нему якобы назван полуостров: Пелопонесос — Пелопов остров. Реально дело обстоит противоположным образом: имя Пелопа возникло от названия полуострова (по древним понятиям, должен же быть у всякой местности эпоним!), а Пелопоннес, несомненно, получил название по народу — пелопам (такие названия народов греки относили к своим предшественникам: долопы, киклопы). Иными словами, имя Пелопа связывает Агамемнона с Пелопоннесом, где лежат и Микены, и Спарта. Но также и с Лесбосом, откуда Пелоп отправился похищать себе жену.

Пелопа миф выводит из Малой Азии. Это, видимо, наследство микенской эпохи, когда существовали культурные и политические связи Греции с хеттами. Не могут ли относиться к этому же времени и приключения Агамемнона?

По традиционной мифологической версии, экспедиция Агамемнона из Авлиды под Трою относится к концу микенского времени. Однако нужно проверить это представление с новых позиций, ведь Агамемнон оказался на деле царем не Микен, а Спарты, значит, коалицию возглавляли не Микены. Да ведь и вся завязка Троянской войны произведена вокруг спартанского царя Менелая, а старший брат в завязке не участвует. Значит, в этой эпопее царь у Спарты уже есть — Менелай? Впрочем, позже Спарта, по обычаю, имела одновременно двух царей. Но, как правило, это были не братья, а представители разных родов. Агамемнон же выведен как брат Менелая. Есть ли для этого реальные основания? Был ли у Менелая такой брат? В спартанском сюжете о похищении Елены и военной экспедиции под Трою оба брата несут определенные функции, и там, как мы теперь знаем, должны быть два брата — по природе сюжета. Но Менелай обращен к Спарте, Агамемнон — к Трое. Чтобы выяснить истоки образа Агамемнона — что в нем от спартанского сюжета, что от колонизационных легенд, — нужно исследовать связь между Спартой (или шире — Пелопоннесом) и Троадой.

Почему и когда протянулась эта связь?

Страбон (IX, II, 3; XIII, I, 3) передает древнее предание о том, как происходила греческая (эолийская) колонизация северо-запада Малой Азии. Из Авлиды, порта на Беотийском побережье, отплыла флотилия под водительством Пенфила. Пенфил был связан со Спартой двояким родством: отец его Орест был сыном Агамемнона, а мать — дочерью Менелая. По крайней мере это провозглашала родословная Пенфилидов. По-видимому, очень уж хотелось им связать Пенфила со Спартой, возвести его к царскому роду Лаконии. Но был ли он на деле сыном Ореста, внуком Агамемнона?

По Страбону, еще Орест, подвизавшийся в Спарте, продвинулся на север, в Аркадию, там и был похоронен, а Пенфил с братьями проводил военные действия в Беотии. Сыновья Пенфила захватили остров Лесбос, и греки расселились по берегам Малой Азии. Археологические материалы говорят о появлении греческого населения на Лесбосе в X веке до н. э. — это и есть дата начала эолийской колонизации этого региона.

На Лесбосе известен город Пенфиле. Трудно сказать, от названия ли города его жители образовали имя героя, чтобы почитать его как основателя, или, в самом деле, по основателю был назван город и царский род Лесбоса — Пенфилиды. Эта династия правила на Лесбосе до конца VII века. Когда же им заблагорассудилось сделать Пенфила потомком царей Спарты? Вероятно, тогда, когда Спарта начала свою быструю агрессию и еще не имела поражений, то есть в первой половине VIII века. Возможно, у Пенфилидов имелись и более ранние мотивы для почитания Спарты, возможно, какие-то политические связи, но о них ничего не известно. Пенфил в Спарте, видимо, не жил, сведения Страбона фиксируют его на материке только в Беотии.

Участие беотийцев в эолийской колонизации многократно засвидетельствовано источниками. Коль скоро это так, Авлида, беотийский порт, была естественным отправным пунктом для колонизационной экспедиции, тогда как отправка Агамемнона из Авлиды — был ли он микенским царем или спартанским — крайне маловероятна: очень уж далеки от Авлиды и Микены, и Спарта. Иное дело беотийцы. Сам факт военной экспедиции беотийских эолийцев из Авлиды на рубеже XI–X веков вполне реалистичен. Что Пенфилиды приписывали своему родоначальнику Пенфилу участие в ней, естественно — они бы это, вероятно, делали в любом случае, участвовал он или нет, существовал вообще или нет. Но нельзя исключать и реальное существование такого родоначальника, как и его участие в основании города и в экспедиции из Авлиды. В этом случае Пенфил был беотийским эолийцем. Родство с Агамемноном и Менелаем ему приделали между X и VIII веками.

К концу этого периода с Лесбоса началась колонизация северо-западного побережья Малой Азии. Легенды о древних завоеваниях приобрели актуальность: надо было освятить древними захватами притязания на новые земли, на Троаду. Возможно, припомнились какие-то легенды об экспедиции из Авлиды. Поскольку Пенфил был героем освоения Лесбоса, для более дальних захватов — мифических и потому очень отдаленных во времени — потребовались более древние герои. Тогда-то сказания о реальной военной экспедиции из Авлиды могли быть перенесены на искусственно заполученного для Пенфила предка — легендарного Агамемнона. Это позволяло отнести экспедицию в более древние, героические времена и расширить ее состав. Агамемнона поставили во главе ахейской коалиции и отправили из Авлиды осаждать Илион. А уж раз он во главе всех ахейцев, то возвели на микенский трон. Но, возможно, след лесбийской подготовки образа Агамемнона остался на его предке Пелопсе, которые в мифе начал свой путь в Олимпию с Лесбоса.

В общей форме идею о том, что основой сказания о походе на Илион послужила эолийская колонизация XI–X веков, высказал еще в первой половине прошлого века Фёлькер, позже поддержали В. Крист, Э. Белох и др. Эта идея подтачивает веру в реальность Троянской войны. Тут есть повод для возмущения: как идея может подточить факт? Но Троянская война — не факт, а лишь предание. На весах истории ему долго придавали силу реального события. Факты же все больше накапливаются на противоположной чаше весов. В том числе и факты об Агамемноне.

Разработка образа Агамемнона была связана в эпосе со смещением идейных акцентов: защиту супружеских прав как главную тему потеснила идеализация ахейской военно-морской экспансии на восток, авантюрный эпизод личной биографии перерос в поучительный пример общегреческого предприятия. Этим примером, идеальным образцом и была Троянская война, осада Илиона.