Равенсбрюк. Жизнь вопреки

Характеризуя стратегии выживания политических узниц, необходимо рассмотреть не только факты их успешной реализации. Они могли и не воплотиться в жизнь, что приводило к самоубийствам, деградации до уровня «шмукштюка» – заключенной, сломленной физически и духовно[510]. В некоторых случаях происходила трансформация стратегий выживания с последующим принятием идентичностей других групп или нацистов.

М. Бубер-Нойман вспоминала, как после миссионерской деятельности «свидетельниц Иеговы» некоторые политические заключенные приходили в комендатуру с просьбой сменить красный треугольник на сиреневый винкель[511]. Сама по себе смена маркировки не означала изменение идентичности, тем более что иногда это происходило по приказу лагерного руководства[512]. Но если узница осознанно принимала какую-либо систему ценностей, это проявлялось и в отказе от внешних знаков отличия, то есть от винкеля как символа принадлежности к той или иной категории заключенных.

Некоторые заключенные по политическим статьям, занимавшие посты в лагерном «самоуправлении», открыто поддерживали лагерную администрацию. Для солагерниц они становились уголовницами, предательницами идеалов и убеждений[513]. Но оценка заключенными женщин, сотрудничавших с лагерной администрацией, не всегда была однозначно отрицательной. Примером в этом плане являлась биография Элизабет Тыру, возглавлявшей в 1942–1943 гг. лагерную полицию из числа узниц, а позднее пост старосты лагеря. Некоторые заключенные приравнивали ее поведение к жестокости надзирательницы, другие, наоборот, подчеркивали, что она помогала выжить[514].

Предательство как стратегия выживания политических узниц проявлялось неоднократно. Среди советских женщин— «восточных рабочих» были те, кто решал спастись путем сотрудничества с нацистами, выражавшегося в жестоком отношении к другим заключенным[515]. Такое поведение облегчало получение дополнительных порций питания, лучшего лечения и условий работы. Но теперь заключенные, идентифицировавшие себя с ролью надзирательниц, должны были опасаться своих бывших подруг по несчастью.

Крайней формой проявления коллективной идентичности, выраженной в определенной системе ценностей, являлось сопротивление так называемых политических узниц Равенсбрюка. Среди различных форм сопротивления в лагере отсутствовали восстания и организованные побеги, целью которых было сообщить миру о нацистских преступлениях[516]. Информация о злодеяниях нацистов передавалась из Равенсбрюка другими путями. Польки в своих письмах домой с помощью симпатических чернил сообщали об опытах К. Гебхардта. В воспоминаниях коммунистки Ш. Мюллер приводился факт о создании советскими военнопленными передатчика, с помощью которого они отправляли в Лондон сведения о происходившем в Равенсбрюке[517].

Наиболее распространенными формами сопротивления в Равенсбрюке были саботаж и бойкоты. Несколько раз польки открыто протестовали против опытов К. Гебхардта, за что их блок наказывался лишением пайка и арестом женщин[518]. В январе 1944 г. советские военнопленные организовали акцию протеста из-за отправки своих товарищей в Майданек. Женщины написали на немецком языке заявление на имя коменданта, в котором апеллировали к Женевской конвенции и несоответствию ей нацистских методов обращения с военнопленными. Более того, в течение трех дней они отказывались принимать пищу[519]. Отправленные в филиал Равенсбрюка Барт советские женщины-военнопленные также коллективно отказались в феврале 1944 г. работать на военном предприятии[520]. Политические узницы не принимали премий, выдававшихся лагерным руководством, осуществляли акции саботажа вопреки жестоким наказаниям и смертным приговорам[521]. Эти примеры подтверждают наличие коллективной идентичности у каждой из организованных групп политических. Она выражалась в устойчивой системе ценностей, открыто противопоставлявшейся нацизму.

3.2. Группа «свидетельниц Иеговы»

Главной причиной, повлекшей за собой нацистское преследование «свидетелей Иеговы», было их мировоззрение. Ожидая в ближайшем будущем установления тысячелетнего «царства Иеговы»[522], они отмечали временность светской власти. Следуя своим убеждениям, «свидетели» не участвовали в политической жизни государства, в большинстве случаев сохраняя нейтралитет в отношении любых политических режимов. Только в том случае, если власть, по их мнению, начинала нарушать библейские заповеди, «исследователи Библии» могли отказать ей в лояльности, проявляя недовольство в виде открытых заявлений или деклараций. Методы вооруженного противостояния, такие как революция, игнорировались «свидетелями», следовавшими библейской заповеди «Не убий»[523]. По этой же причине «исследователи Библии» являлись последовательными пацифистами, отказываясь от службы в армии.

Появившись в Германии в начале ХХ в., община «Свидетелей Иеговы» к моменту прихода нацистов к власти благодаря активной миссионерской деятельности в условиях кризисной ситуации в стране составляла около 20 000 человек[524]. Тем не менее они не были признаны ни традиционными церквями, ни государством. Отношение к «Свидетелям» как к секте вело к преследованию со стороны государственных и религиозных организаций задолго до 1933 г. С января 1933 г. давление на «исследователей Библии» усилилось многократно. Для «государства фюрера» было неприемлемо разрешение деятельности группы, члены которой не только игнорировали службу в армии, участие в политической жизни страны, но и не признавали А. Гитлера своим правителем, отказывались воспроизводить символическое приветствие «Хайль Гитлер!»[525]. По мнению некоторых ученых, подобное преследование основывалось также на «структурной близости двух идеологий» – нацистов и «Свидетелей Иеговы»[526]. Обе доктрины являлись авторитарными, выстраивали жесткую иерархию членов. В отличие от нацистов, «свидетели» жили ожиданием теократии и установления единоличного правления Иеговы[527].

В 1933 г. «исследователи Библии» обратились к немецкому правительству с просьбой прекратить притеснения, заявив, что они – лояльная группа и выступают лишь против некоторых аспектов нацистской политики[528]. После того как их воззвания были проигнорированы, «свидетели» объявили власть А. Гитлера «властью сатаны» и приняли решение о подпольной деятельности.

Оказавшиеся в 1939 г. в Равенсбрюке «свидетельницы Иеговы» представляли собой замкнутую группу, состоявшую из немок и австриек. Они обладали общей системой ценностей, в основе которой лежали идеи неизбежности и необходимости страданий перед наступлением «царства Иеговы»[529], а также навыками подпольной деятельности. Основная масса прибывших в лагерь узниц имела опыт совместного заключения в Морингене и Лихтенбурге, что позволило им наладить взаимодействие в группе до депортации в Равенсбрюк.

В 1939–1942 гг. руководство лагеря оказывало жестокое давление на «библеек»[530], стараясь заставить их отказаться от своих взглядов. Учитывая аполитичность и так называемое «арийское» происхождение большинства «свидетельниц», нацисты верили, что «исследовательницы Библии» могут изменить свои убеждения[531]. Узницы имели возможность покидать территорию концентрационного лагеря, сделав письменное заявление об отказе от своей веры и признании нацистских идеалов[532]. Очевидны преимущества, которыми обладали в лагере «свидетельницы Иеговы» – немки и австрийки. Они не только не уничтожались сразу после прибытия в Равенсбрюк, но имели возможность при определенных условиях получить свободу. Количество «свидетельниц Иеговы», согласившихся принять такое решение, точно не установлено, но имеющиеся данные позволяют констатировать, что оно было минимальным[533].

Усиление террора в отношении «свидетельниц» характеризовало нацистскую политику уже в последние месяцы существования Лихтенбурга[534]. В концентрационном лагере Равенсбрюк оно получило свое дальнейшее продолжение. Причиной эскалации репрессий со стороны лагерного руководства стал отказ «исследовательниц Библии» от работы на предприятиях, производство которых было связано с войной. Групповая идентичность, выраженная в пацифистской системе ценностей, являлась для «библеек» более важной, чем простое физиологическое выживание.

19 декабря 1939 г. основной массе «свидетельниц Иеговы», около 400–500 женщин, нацисты предложили работать на военных предприятиях. После коллективного отказа последовал приказ лагерного коменданта оставить их на улице в течение дня, а затем отправить в бункер. Это наказание продолжалось в течение нескольких месяцев вплоть до марта 1940 г. «Свидетельницы» получали минимум еды, им запрещалось обращаться в лагерную больницу за лечением[535]. Многие женщины были настолько истощены, что ели траву и опилки, пытаясь заглушить чувство голода[536].

Отказ от работы на военных предприятиях стал единственной совместной акцией «свидетельниц Иеговы» вплоть до 1943 г.[537]. В казавшейся монолитной группе в этот период появились идейные противоречия, приводившие к выделению группировок, по-разному расставлявших приоритеты в борьбе за жизнь.

Первым вопросом, разделившим «свидетелей» на подгруппы, стал вопрос о том, что именно считать работой для фронта. Так называемые «умеренные» полагали, что к ней нужно относить лишь деятельность, направленную на непосредственное производство оружия. «Ортодоксальные» «свидетели» находили, что любая деятельность, даже косвенно связанная с войной, например пошив униформы для немецких солдат, также должна отклоняться[538]. Именно характер лагерного труда, который под влиянием боевых действий на фронтах Второй мировой изменился в 1942 г. в сторону большей милитаризации, привел к расколу в среде «свидетельниц». Нельзя полностью согласиться с мнением немецких ученых Г. Хессе и Ю. Хардера, считавших, что в зависимости от случайного распределения в ту или иную рабочую бригаду, женщины могли стать «фанатичками» или «умеренными» «библейками»[539]. Если они не принуждались выполнять работу, связанную с военным производством, изменялось их положение внутри собственной группы: женщины из «ортодоксальных» вновь становились «умеренными» «исследователями Библии».

К главной причине противоречий между «свидетельницами» необходимо отнести отсутствие у них однозначной трактовки ситуации, возникшей в концентрационных лагерях, с помощью Библии. Специфика группы «Свидетелей Иеговы» была такова, что основные тезисы по интерпретации Священного текста они получали из ряда собственных изданий, в первую очередь из журнала «Сторожевая Башня». В первые годы заключения в концентрационных лагерях возможности нелегально доставать данную литературу у «свидетелей» практически не было. Различные лидеры подгрупп могли по-разному трактовать текст Библии, выстраивая деятельность группы в соответствии со своей концепцией. Как отмечала одна из «свидетельниц Иеговы», бывшая заключенная Равенсбрюка, «отсутствовал правильный инструктаж», что приводило «к появлению различных направлений»[540].

М. Бубер-Нойман, старшая в блоке «свидетелей», вспоминала, что в результате споров почти 400 женщин из 17-го барака отказались шить униформу для вермахта[541]. Осенью 1942 г. «ортодоксальные» «свидетельницы» прекратили работу на ферме по разведению ангорских кроликов, шерсть которых использовалась для униформы[542]. В 1941 г. представительницы «фанатичных» «свидетелей Иеговы» во главе с Ильзой Унтердёрфер отказались есть кровяную колбасу, полученную от нацистов в рационе питания узника[543]. В подобных действиях И. Унтердёрфер и ее последователи опирались на собственную трактовку цитаты из Библии[544]. В условиях недостаточного питания в концентрационном лагере такое поведение означало сокращение шансов на выживание. Другими проявлениями «ортодоксального» следования своим принципам в группе «Свидетелей» стали отказы от построения на лагерной перекличке, когда нацистам приходилось насильно выносить женщин на построение, или от отправки писем домой, что объяснялось наличием на лагерной открытке марки с изображением А. Гитлера[545]. Все эти действия приводили к жестоким наказаниям со стороны лагерного руководства – сокращению пайка, отправке в бункер, избиению, запрету на лечение в лагерной больнице[546].

В итоге можно с большой долей уверенности отметить, что наибольшая смертность среди «свидетельниц Иеговы» относилась именно к подгруппе «фанатиков»[547]. Часть из них была в рамках программы «14 f 13» отправлена в газовую камеру Бернбурга, другие депортированы 26 марта 1942 г. в Аушвиц[548], некоторые расстреляны в самом Равенсбрюке. В результате основная масса «свидетельниц Иеговы», уничтоженных нацистами, погибла до конца 1942 г.[549].

Большинство узниц-«свидетельниц» не разделяло ортодоксальных убеждений. В 1943 г. «библейками» был составлен сборник «Письма. Сообщения для Свидетелей Иеговы и попутчиков», который в дальнейшем нелегально распространялся по территории Третьего рейха. В нем отмечались позиции различных групп, между которыми в Равенсбрюке возникли противоречия в трактовке Библии. В данном сборнике поведение группы «абсолютно экстремальных», отклонявших любые проявления лагерного порядка, характеризовалось как «полное безумие». Предпочтение отдавалось «умеренным». Авторы видели в разделении группы «работу сатаны», который пытался уничтожить «народ Божий» не только голодом и пытками, но также посредством разногласий[550].

Несмотря на сохранявшиеся противоречия между «свидетельницами Иеговы», следует подчеркнуть, что даже в 1939–1942 гг. они оставались более сплоченной группой, чем большинство заключенных. Политические узницы отмечали их убежденность в идеалах, готовность помогать друг другу, способность разделить даже лагерный паек, ухаживать друг за другом во время болезни. Подчеркивались также порядок и чистота в их блоках[551]. По воспоминаниям Сильвии Салвесен – бывшей политической узницы, в одном из бараков «свидетелей» имелись часы[552]. Это было важно для восстановления временных ориентиров, которых заключенные лишались в концентрационном лагере. «Свидетельницы Иеговы» размещались в блоке № 3, а позднее № 17, которые руководство лагеря демонстрировало прибывавшим в Равенсбрюк международным комиссиям[553]. Как и организованные фракции политических, «библейки» смогли реорганизовать внутреннее пространство бараков, улучшив свои санитарные условия.

В начале 1943 г. произошло изменение нацистской политики в отношении «Свидетелей». Главной причиной этого стал приказ Г. Гиммлера от 6 января 1943 г. В нем рейхсфюрер СС отмечал необходимость использовать труд «Свидетелей Иеговы» в сферах, которые не вызывали непосредственного противостояния с их стороны[554]. С этого момента узницы получили возможность не только физического спасения, но и сохранения групповой идентичности. Внутригрупповые противоречия вновь уменьшились, что положительно сказалось на сплоченности группы.

Однако помимо выше названного существовали и другие факторы, повлекшие за собой данные изменения. Так, увеличение количества заключенных из различных европейских стран привело к тому, что нацисты все более нуждались в узницах, помогавших поддерживать лагерный порядок. Основная масса «свидетельниц» были немками. Это облегчало возможность общения с лагерной администрацией и не противоречило нацистской идеологии. Такие свойства группы, как прилежность и исполнительность, эксплуатировались нацистами в областях, от которых «свидетели Иеговы» не отказывались в силу убеждений. Многим «библейкам» разрешалось работать в домах эсэсовцев в качестве прислуги или детском саду для детей нацистского персонала лагеря[555]. Например, они трудились в особняке Р. Хёсса – коменданта Аушвица, который отмечал, что «свидетельницы» были убеждены в праведности смерти евреев в концентрационных лагерях, так как последние изменили Иегове. В своих воспоминаниях Р. Хёсс писал: «Я всегда считал этих людей душевнобольными, которые, однако, были по-своему счастливы»[556]. Около 30–50 заключенных, получавших питание и гражданскую одежду, работали в элитном нацистском санатории «Хоэнлихен», располагавшемся неподалеку от Равенсбрюка, где зачастую бывали А. Гитлер, О. Поль, Г. Гиммлер.

Нацисты использовали большинство узниц-«свидетельниц» во внешних лагерных бригадах. Причиной этого было высокое качество их труда. Кроме того, «свидетели» верили, что заключение в концентрационный лагерь – это «воля Иеговы», и считали побег сопротивлением ей. К тому же «библейки» были уверены, что в ближайшее время наступит «царство Иеговы» и они будут освобождены[557].

Специфика труда «свидетельниц Иеговы» в Равенсбрюке, безусловно, сказывалась на положении группы. Работавшие в сфере обслуживания нацистов «исследовательницы Библии», прежде всего немки и австрийки, имели достаточное питание и чистую гражданскую одежду. Их труд был относительно легким[558]. Обладая специальными пропусками, «свидетельницы Иеговы» могли без проверки покидать территорию концентрационного лагеря[559]. За пределами лагеря они снова обретали имя и фамилию, некоторую свободу, то есть то, чего не было у остальных заключенных абсолютно. Все это способствовало выживанию «свидетельниц», так как помогало не только сохранять их жизнь, но и групповую идентичность.

В отличие от политических заключенных, доля «исследовательниц Библии» в лагерном «самоуправлении» была минимальной. Это положение основывалось на убеждениях «библеек», то есть на категорическом отрицании любых форм сотрудничества с властью. Лишь иногда они занимали определенный пост в лагерном «самоуправлении», чтобы поддержать собственную группу узниц, организовав дополнительное питание, лечение, одежду[560]. Следует отметить, что лояльность «свидетелей» в отношении лагерной администрации вызывала неприятие со стороны других заключенных, в представлениях которых «библейки», как верующие люди, не имели права взаимодействовать с преступниками-нацистами[561].

Зачастую «исследовательницы Библии» работали в лагерной «бане», а также в бункере, разнося заключенным еду и убирая в помещении[562]. В обоих случаях нацисты эксплуатировали такие качества «свидетельниц», как любовь к чистоте и абсолютная честность[563]. Некоторые ученые подчеркивают, что сотрудники гестапо, зная убеждения «исследователей Библии», расспрашивали их о происходивших в лагере событиях. Не имея возможности лгать, ибо это противоречило их взглядам, «свидетели» рассказывали абсолютно все, тем самым нанося вред, например, подпольной деятельности политических[564]. С последними «библейки» также отказывались сотрудничать, сохраняя верность своим политически нейтральным убеждениям[565].

Изменение отношения нацистов к «Свидетелям» и последовавшее за этим улучшение внешних условий жизни заключенных-«библеек» привело к тому, что они получили возможность даже распространять в концентрационных лагерях собственную религиозную литературу, личные письма, сообщения о ситуации в различных лагерях, толкования Библии. Для этого была создана курьерская сеть, связывавшая различные лагеря и внешний мир[566]. В Равенсбрюке женщины начиная с 1939 г. использовали свободное время и выходные дни для молитв, обсуждений религиозных тем, пения псалмов[567]. Наиболее ярким примером совместной религиозной деятельности стали два события – общее собрание на Рождество 1942 г. и поминальный вечер в 1943 г. С 24 по 26 декабря 1942 г. около 300 «свидетельниц Иеговы» из шести стран собрались вместе, чтобы обсудить прошедший на свободе конгресс, а также рассказать о деятельности своих национальных групп[568]. В 1943 г. в умывальной комнате одного из бараков они провели поминальный вечер при свечах, на котором присутствовало более ста человек. Одна из «свидетельниц» вспоминала, что женщины чувствовали себя «как первые христиане в катакомбах»[569].

Специфической чертой творчества «свидетелей Иеговы» была его неразрывная связь с религиозными сюжетами. Так, Эльфрида Лёр пела псалмы из Библии, в которых содержались строки, дававшие узницам надежду на будущее[570]. Магдалена Куссеров и Роза Риффель представили музыкальную постановку в собственном блоке[571]. Сама Роза Риффель, оперная певица, зачастую исполняла различные произведения для своих «сестер»[572].

В стихотворениях «свидетелей» представлялись мотивы библейских пророчеств и их сравнения с происходившими событиями, описывались картины борьбы Иеговы и сатаны. Музыкальное творчество исследователей Библии, так же как и поэзия, не выходило за рамки религиозных тем, что являлось выражением в концентрированной форме системы ценностей данной группы заключенных[573]. Понимание другими узниками этих произведений затруднялось в силу использования авторами специфических терминов и аллегорий, характерных для «Свидетелей Иеговы». Однако подобное творчество было направлено в первую очередь на поддержание идентичности автора и группы.

Еще одним важным видом деятельности «свидетельниц Иеговы» в концентрационном лагере Равенсбрюк, основанном на долагерном опыте, являлась их интенсивная миссионерская деятельность. Ее анализ позволяет определить особенности эволюции идентичности представительниц различных категорий заключенных в сторону соотнесения себя с группой «исследователей Библии». Следует подчеркнуть, что отсутствуют сведения об отказе женщин от идентичности «Свидетелей Иеговы» в пользу других групп в Равенсбрюке. Зато в воспоминаниях бывших узниц убедительно представлен процесс, когда заключенные отказывались от прежних убеждений и групповых связей в пользу «свидетельниц».

Активная миссионерская деятельность «исследователей Библии» в Равенсбрюке имела место на протяжении всего периода существования лагеря. Руководство концентрационного лагеря, пытаясь помешать сплоченной деятельности, разделяло «исследовательниц Библии» по разным блокам, смешивая с представительницами других категорий. Однако такие действия привели лишь к тому, что многие узницы решили стать «свидетельницами Иеговы»[574]. К числу групп, в которых появлялись новообращенные, относились асоциальные, еврейки, цыганки, а также политические узницы, но в первую очередь те подгруппы, которые не имели устоявшейся системы ценностей[575].

На примере советских «восточных рабочих», среди которых, по разным данным, от 70 до 300 женщин стали «свидетельницами» в Равенсбрюке[576], можно проследить, каким образом происходил процесс принятия ими новой групповой идентичности. Знавшие русский язык «свидетельницы Иеговы» обращались к советским женщинам, посещая их блоки или встречая на главной лагерной улице вопросом: не хотели ли бы они узнать о вечной жизни и об истинном Боге? Если узницы соглашались, то они начинали посещать бараки «свидетелей», участвовать в их собраниях, для них переводились тексты «Сторожевой Башни». В дальнейшем, становясь убежденными «свидетельницами», они могли принять «крещение» непосредственно в лагерной прачечной[577].

В концентрационном лагере женщины искали моральную поддержку и ориентиры. Как отмечала бывшая узница Равенсбрюка Надежда Ярош, став «свидетельницей», она приобрела смысл жизни[578]. Отличавшиеся внешне от остальных категорий, более опрятно и чисто одетые «исследовательницы Библии» привлекали к себе внимание[579]. В лагерных условиях различия в одежде означали разницу в «статусе», а значит, и в возможностях выживания. Так, «восточные рабочие» понимали, что «свидетельницы» занимали лучшее положение, поэтому осознанно или нет, но стремились стать членами этой группы. Какую роль играли здесь моральные убеждения, а какую обыкновенный оппортунизм, определить невозможно[580]. Не менее важной причиной положительной реакции на внешний вид «свидетельниц» было желание узниц восстановить женскую идентичность. Они предполагали, что, получив сиреневый винкель «Свидетелей Иеговы», вместе с тем получат и новую одежду.

После того как узницы начинали соотносить себя с группой «исследовательниц Библии», женщины могли отказаться от прежних винкелей или оставить их. Так или иначе, они позиционировали себя как «свидетелей». Это приводило в том числе не только к моральной, но и материальной поддержке, оказывавшейся им со стороны «сестер», – для них добывалась дополнительная еда, медикаменты[581].

Характеризуя миссионерскую деятельность «свидетельниц», необходимо учитывать, что в Равенсбрюке постоянно шла борьба между различными религиозными группами за новообращенных. «Свидетели Иеговы» противостояли деятельности баптистов, пятидесятников, которых они считали «фанатиками»: «И вот однажды, после того как мы получили уже вечером свою порцию баланды, сидели возле своего барака, к нам подошла девушка и поздоровалась с нами, а в концлагере никто никогда не здоровался. И сказала: «Вы хотите послушать, какую нам Бог обещает жизнь здесь на земле?» Но я, кстати, сидела вместе с баптисткой, которая сразу сказала: «Уходи, сатана, отсюда и не искушай». Я ничего не могла сделать, только лишь заплакала в это время, я очень хотела узнать, потому что я слышала, что есть Свидетели Иеговы русские, и я услышала о Боге на своем родном языке. После этого я от этих баптистов отделилась»[582]. Концентрационный лагерь в итоге становился центром противостояния узников не только нацистской идеологии, но и воззрениям различных групп, будь то политические или религиозные объединения.

3.3. Уголовницы и асоциальные заключенные

Женщины, относившиеся нацистами к группам криминальных и асоциальных узниц Равенсбрюка, характеризовались как чуждые «народному сообществу» («Volksgemeinschaft»), основанному, по мнению идеологов национал-социализма, на добродетелях порядка и дисциплины[583]. За весь период функционирования концентрационного лагеря численность заключенных уголовниц составила как минимум 1117 женщин. В то же время категория асоциальных узниц была представлена 5742 заключенными[584]. Узкая источниковая база не позволяет детально охарактеризовать принципы формирования группы рецидивисток и оценить уровень их сплоченности. Категория асоциальных узниц состояла преимущественно из нищих, бродяг, проституток, то есть групп, не взаимосвязанных между собой и не имевших общей устойчивой системы ценностей[585]. Хотя черный винкель в лагере могли получить и женщины, не являвшиеся до Равенсбрюка представительницами маргинальных общественных групп.

Большинство представительниц уголовного мира и асоциальных до концентрационного лагеря уже имели опыт лишения свободы. Он, безусловно, не был идентичен заточению в Равенсбрюке, но в некоторой степени облегчал адаптацию к заключению. К обеим группам общество всегда относилось с подозрением и отстраненностью, видя в них потенциально опасные для себя категории лиц. В результате женщины, причислявшиеся нацистами к категориям уголовниц и асоциальных, не испытывали сомнений по поводу причины своего очередного ареста. Для них нацисты не были ни политическими врагами, ни религиозными противниками, а лишь представителями власти.

Уголовницы в Равенсбрюке делились на две фракции в соответствии с выдвигавшейся нацистами причиной ареста. Одна фракция отмечалась в лагерных документах маркировкой «B.V.»[586], другая – пометкой «Sicherheitsverwahrung»[587]. По воле лагерного руководства именно уголовницы занимали вплоть до 1941 г. наиболее значимые посты в лагерном «самоуправлении». Свою роль в этом играло и так называемое «арийское» происхождение женщин.

Наиболее значимой в лагерном «самоуправлении» являлась должность лагерной старосты[588]. Из восьми известных узниц, занимавших данный пост в 1939–1945 гг., две – Марго Кайзер и Марианна Шерингер – были уголовницами, остальные – политическими заключенными.

Марго Кайзер являлась первой старостой Равенсбрюка до 1940 г. По свидетельствам бывших узниц, она избивала женщин, урезала им рацион питания, сообщала о нарушении лагерного распорядка руководству[589]. Биография М. Кайзер, представленная в воспоминаниях бывших узниц, во многом соответствовала тем клише, которые имелись у политических в отношении уголовниц. Она описывалась как шпионка СС, исполнявшая свою работу управления узницами по пожеланию лагерного руководства[590]. Оказавшись в Равенсбрюке в возрасте 20 лет в группе уголовниц, что означало отсутствие поддержки представительницами других лагерных групп и открытую вражду с их стороны, девушка выбрала, однако, наиболее приемлемый для себя путь спасения – сотрудничество с нацистами.

Так как в Равенсбрюке борьба между уголовницами и политическими узницами не была столь жестокой, как в мужских концентрационных лагерях, одним из главных методов противостояния становились интриги. С их помощью каждая из групп пыталась представить противника в глазах лагерного руководства как виновника тех или иных преступлений. Результатом одной из подобных акций политических узниц стала отставка М. Кайзер с должности старосты[591]. Но возвращение в лагерное сообщество для нее было крайне тяжелым. Сказывалось как отрицательное отношение лагерного руководства, направлявшего дискредитированную в их глазах узницу на самую тяжелую работу, так и реакция узниц на ее деятельность в лагерном «самоуправлении».

Другой старостой Равенсбрюка из числа уголовниц была Марианна Шерингер, занимавшая данный пост с начала 1943 по май 1944 г. В отличие от М. Кайзер, отношение к ней со стороны заключенных, в том числе и политических, было в целом положительным. Она помогала им, передавая различную информацию, поддерживая нелегальные солидарные действия[592]. Вероятно, именно благодаря действиям политических узниц М. Шерингер была назначена на пост лагерной старосты, что свидетельствует о существенном влиянии политических в Равенсбрюке[593]. Этот факт делает очевидным и то, что отношения между политическими и уголовницами не всегда строились в рамках известных стереотипов, когда женщины воспринимали друг друга исключительно враждебно.

Узники концлагеря вспахивают поле. 30-е гг.

Женщины-уголовницы, в первую очередь немки и австрийки, занимали посты и на других уровнях «самоуправления», таких как лагерная полиция или старшие в бараках[594]. Абсолютное большинство свидетельств о деятельности этих узниц сделано политическими, описывавшими их как воровок, жестоких заключенных, избивавших тех, кем они управляли[595]. Именно уголовницы и заключенные из группы асоциальных выступали в воспоминаниях бывших узниц в качестве доносчиц[596]. Они воспроизводили аналогичные нацистским модели поведения в связи с тем, что были социально деклассированными элементами, имели низкий уровень образования, а их элементарные потребности преобладали над убеждениями[597].

В итоге главной стратегией выживания уголовниц являлось сотрудничество с лагерной администрацией, выражавшееся в агрессии и притеснении других групп. Итогом подобной стратегии, реальным или потенциальным, было умерщвление другого, что, по определению Э. Канетти, является низшей формой выживания[598]. Для уголовной «лагерной аристократии» насилие было знаком социальной принадлежности и демонстрировало ее власть над подчиненными[599]. Занятые в лагерном «самоуправлении» уголовницы своей жестокостью пытались получить определенную сатисфакцию за время «притеснения» до концентрационного лагеря со стороны общества и государственных институтов.

Одним из ярких примеров проявления стратегии выживания, направленной на уничтожение других узниц, явилось массовое убийство евреек в филиале Аушвица Будах. Депортированные из Равенсбрюка женщины-уголовницы и асоциальные, спровоцированные лагерной охраной, зверски убили большинство из находившихся в их подчинении заключенных. Р. Хёсс описывал это событие таким образом: «Резня в Будах еще и сегодня стоит у меня перед глазами. «Зеленые» убили там всех француженок-евреек: они душили заключенных, разрывали их на части, рубили топорами. Это было страшно»[600]. Руководство концентрационного лагеря подобные действия не поддержало – все участвовавшие в данном преступлении уголовницы и асоциальные узницы были уничтожены[601].

Уголовницы не ставили перед собой цель улучшить положение других групп[602]. Используя посты в лагерной иерархии, они реализовывали собственные стратегии выживания, направленные на физическое спасение[603]. В воспоминаниях бывших узниц отмечалось, что, уголовницы воровали драгоценности, оказавшиеся у прибывавших в концентрационный лагерь женщин[604]. Если эсэсовцы обнаруживали краденые вещи, то наказанием являлась смертная казнь[605]. Бывшие политические узницы подчеркивали в своих мемуарах, что подобные факты воровства драгоценностей имелись и среди асоциальных[606].

Источники не позволяют выявить, каким образом выстраивались взаимоотношения в группе уголовниц, охарактеризовать специфические черты внутреннего распорядка их блока, то есть определить, удавалось ли им реорганизовать пространство блока с целью облегчения процесса выживания. Лишь благодаря свидетельству Э. Бухман – бывшей политической узницы Равенсбрюка – имеется возможность выделить наличие в их группе хотя бы одного лидера – узницы по имени Марта. Эта женщина обучала заключенных воровству, уклонению от работы, организовывала их любовную переписку с мужской частью лагеря. За все женщины расплачивались с ней частью собственного лагерного пайка[607].

Довольно сложно проанализировать стратегии выживания узниц лагеря из числа уголовниц Равенсбрюка, в основе которых лежало поддержание групповой идентичности. Можно констатировать только один факт. Взаимодействие уголовниц с руководством лагеря сближало их с нацистами в представлении притесняемых ими заключенных. Тем не менее это сотрудничество не означало эволюцию стратегий выживания уголовниц в направлении абсолютного принятия моделей поведения и системы ценностей нацистов. Уголовницы зачастую соотносили себя лишь с ролью надзирательниц.

В большинстве свидетельств бывших политических узниц образ асоциальных женщин, носивших в лагере черный винкель, представлялся аналогичным образу рецидивисток[608]. Однако эти категории не были абсолютно идентичны. В отличие от уголовниц, асоциальные располагались в лагерном «самоуправлении» преимущественно на низком уровне «штубовых». Нацисты отказывали узницам этой категории в умении организовать руководство заключенными и навести необходимый порядок в блоках. Как следствие, в бараках, где находились асоциальные, старшими всегда являлись либо уголовницы, либо политические узницы[609]. Лишь принадлежность к «арийской» расе увеличивала шансы на выживание асоциальных заключенных в лагере. В то же время их неорганизованность, изолированность от других групп узниц, а также изменение отношения со стороны нацистов с 1941 г. осложняли процесс спасения.

В первые годы функционирования Равенсбрюка каждая категория узниц размещалась нацистами в собственном, отдельном бараке. Вплоть до первого расширения лагеря осенью 1941 г. за асоциальными были закреплены блоки № 2 и 6. Позднее в так называемом «новом лагере» их поместили в бараках № 19 и 20[610]. При этом если до 1942 г. основную массу этой категории заключенных составляли проститутки, то в дальнейшем ситуация изменилась и группа стала включать женщин, оказавшихся в лагере по различным причинам[611].

В своих воспоминаниях бывшие политические узницы описывали бараки асоциальных как помещения, где регулярно возникали драки, были распространены воровство и лесбийские отношения, отсутствовали солидарность и дружба[612]. М. Бубер-Нойман, впервые оказавшись в блоке асоциальных, характеризовала его как «клетку для обезьян» или «диких животных»[613]. Подобная ситуация являлась одной из главных причин распространения инфекционных заболеваний и увеличения естественной смертности среди данной категории узниц[614]. В связи с нарушением лагерного распорядка представительницы асоциальных составляли большинство женщин, находившихся в штраф-блоке[615].

Некоторые политические узницы, занимавшие посты «блоковых», не справлялись с управлением асоциальными и прибегали к физическому насилию. После окончания войны бывшие немецкие политические выступили против М. Рутенберг, которая избивала женщин из группы асоциальных[616]. С другой стороны, имелись примеры иных методов руководства. Коммунистка Э. Бухман – старшая в штраф-блоке – улаживала конфликты, возникавшие между асоциальными, уголовницами и политическими заключенными, не прибегая к побоям[617].

Долагерный опыт асоциальных не включал опыта участия в какой-либо организованной группе, подобной партии или религиозной общине. Единственное, что их объединяло, – это опыт притеснения со стороны государства, которое продолжалось в концентрационном лагере[618]. Большинство заключенных относилось к данной группе отрицательно, во многом воспроизводя стереотипы, существовавшие до лагеря[619]. По мнению немецкой исследовательницы К. Шикорры, политические узницы наделяли образ асоциальных отрицательными чертами, стабилизируя тем самым собственную групповую идентичность[620]. Заключенные, оказавшиеся в Равенсбрюке по политическим мотивам, характеризовали асоциальных заключенных как пособников нацистов, не имевших права называться жертвами. Одновременно политические формировали позитивное представление о собственной группе, как обладавшей моральными ценностями и убеждениями, которых они не предали. За счет так называемых асоциальных политические пытались нейтрализовать отрицательное представление нацистов о себе, разрушавшее их групповую идентичность.

Не обладая общей идентичностью, асоциальные не выстраивали групповых стратегий выживания[621]. Они старались в одиночку добыть себе пищу, одежду, лекарства[622]. Так же как и уголовницы, некоторые из асоциальных заключенных пытались выжить за счет притеснения и уничтожения других узниц. Однако их агрессия усиливалась не только в связи с потребностью в демонстрации своей принадлежности к «лагерной аристократии», но и желанием получить определенный реванш за опыт общественного и государственного неприятия, существовавший до их попадания в концентрационный лагерь. Тем более что это нестабильное, изолированное ото всех положение асоциальных сохранялось и в лагерном обществе, приводя женщин к попыткам самоутверждения через агрессивное поведение.

В среде асоциальных имелись лидеры, которые могли либо помогать «блоковым» и «штубовым» установить хотя бы временный порядок в бараке, либо, наоборот, пытаться всячески препятствовать этому[623]. В очередной раз проявлялась значимая роль неформальных лидеров, не обязательно занимавших посты в лагерном «самоуправлении».

О том, в каких областях работали уголовницы и узницы из асоциальных, сохранилось не так много сведений. Рабочие бригады, состоявшие преимущественно из асоциальных, были заняты в основном неквалифицированным тяжелым физическим трудом. Заключенные данной категории трудились в бригаде, обслуживавшей крематорий и собиравшей трупы женщин, умерших на территории Равенсбрюка[624]. По воспоминаниям бывшей узницы чешки В. Хозаковой, одна из асоциальных запомнилась ей своей усердной работой на эсэсовском предприятии, где она перевыполняла норму, получая за это дополнительную пищу[625]. Особой формой деятельности являлся принудительный труд в борделях[626]. Узницы могли рассматривать данное предложение как возможность построить свою стратегию выживания[627].

Отсутствие в среде асоциальных заключенных сплоченных групп приводило к тому, что узницы пытались сохранить лишь свою индивидуальную идентичность. Зачастую политические отмечали, что для асоциальных главной целью являлось лишь удовлетворение голода и уклонение от работы[628], а не отстаивание каких-либо собственных убеждений и ценностей. Неоднократно подчеркивалась невозможность организации культурной деятельности в их среде[629]. Тем не менее некоторые формы культурной деятельности все же возникали и у асоциальных. Так, они исполняли песни, известные им до заключения, а также лагерный фольклор[630]. Под руководством политической заключенной Н. Херберман женщины разучивали религиозные песнопения. Некоторые узницы делали небольшие подарки друг другу в форме песен или поэм[631]. К. Шикорра, занимавшаяся проблемой узниц-асоциальных отмечала, что проявления культурной деятельности были характерны для них в Равенсбрюке лишь до 1942 г., когда большинство группы составляли проститутки, имевшие хотя бы некоторый совместный опыт[632]. В дальнейшем группа стала абсолютно гетерогенной, в связи с чем исчезли все проявления культурной деятельности.

Идентичности асоциальных заключенных могли сохраняться как неизменными[633], так и эволюционировать. Данные изменения развивались не только в сторону соотнесения с надзирательницами, когда женщины начинали копировать даже их интонации, манеру поведения и мимику[634]. Отсутствие групповой идентичности делало узниц из среды асоциальных объектом воздействия со стороны других групп, пытавшихся склонить узниц к своим убеждениям. Как уже отмечалось, в результате миссионерской деятельности «Свидетелей Иеговы» заключенные с черным винкелем начинали верить в Иегову, становились «исследовательницами Библии»[635]. Представительницы организованных групп политических также стремились повлиять на женщин из категории асоциальных. При этом уголовницы, по мнению заключенных по политическим мотивам, не имели шансов на изменение своего мировоззрения[636]. По воспоминаниям М. Кун-Видмайер, находясь вместе с представительницами асоциальных в карантинном блоке, немецкие коммунистки организовали для них игру «Города», налаживая элементарные взаимоотношения. Другая немецкая коммунистка – А. Штиглер – читала для асоциальных «простые и приятные» романы, найденные в макулатуре и запрещенные для использования в концентрационном лагере[637]. К. Ляйхтер и Р. Йохманн проводили интервью с женщинами, принадлежавшими к категории асоциальных, осуществив тем самым социологическое исследование[638].

Однако уровня активного сопротивления лагерному руководству ни узницы-уголовницы, ни асоциальные заключенные так и не достигли. Подобный факт объяснялся несколькими причинами. С одной стороны, они не видели в нацистах своего политического или религиозного врага. С другой стороны, заключенные этих категорий, в первую очередь так называемые асоциальные, не имели совместного долагерного опыта, к которому можно было бы апеллировать при формировании группы в лагере.

3.4. Узницы по расовым мотивам

Преследование евреев и цыган не было новым явлением европейской истории. Однако только во времена Третьего рейха их дискриминация достигла своего апогея, выразившегося в политике геноцида. Именно подобный экстремальный опыт объединил эти группы – как минимум 16 331 еврейку[639] и около 2800 цыганок[640], депортированных в Равенсбрюк.

Шансы на спасение заключенных-евреек находились в прямой зависимости от изменений, происходивших во внутренней и внешней политике Третьего рейха, от эволюции всей нацистской лагерной системы в целом и в частности Равенсбрюка. Возможности выживания евреек также не были одинаковыми на различных этапах существования лагеря.

На первом этапе – с мая 1939 по конец марта 1943 г. – происходила эскалация нацистской политики в отношении узниц-евреек, результатом которой стало фактически уничтожение группы. Женщины направлялись лагерной администрацией на самую тяжелую физическую работу: на разгрузку барж, рытье траншей и строительство. Еврейки трудились в течение всей недели, в то время как другие узницы получали выходной. Их лагерный паек был минимальным, а эсэсовские врачи отказывались им помогать[641]. Узницы-еврейки регулярно подвергались жестоким экзекуциям. Так, после покушения на А. Гитлера 8 ноября 1939 г., которое не имело к еврейкам Равенсбрюка никакого отношения, их насильно заперли в блоке № 11 на месяц. Не имея возможности оставить барак, некоторые женщины были на грани сумасшествия[642]. Подобное жестокое отношение к данной группе заключенных объяснялось идеологическими представлениями нацистов, в соответствии с которыми еврейки относились к категории «недочеловеков», следовательно, не имели абсолютно никаких прав.

Более того, на начальном этапе существования лагеря группа евреек состояла из представительниц нескольких категорий – асоциальных, уголовниц, политических и др., что не позволяло им сплотиться. Возникавшие противоречия между различными фракциями евреек приводили, помимо всего прочего, и к невозможности навести элементарный гигиенический порядок в бараке – условие, необходимое для выживания[643]. В то же время представительницам других категорий запрещалось контактировать с женщинами, носившими желтый винкель, что ограничивало возможности получения помощи последними.

Тем не менее еврейкам все же удавалось противостоять отрицательному воздействию внешних факторов. Это было возможно за счет лидеров группы, которые пытались направить действия узниц не только на физическое спасение, но и на восстановление идентичности. К числу лидеров относились политические заключенные – коммунистки и социал-демократки, имевшие опыт участия в организованных группах и общую систему ценностей: О. Бенарио-Престес, Р. Менцер, Р. Грюншпан, К. Ляйхтер. Благодаря этим женщинам удалось наладить взаимоотношения с блоками политических – немок и австриек, занимавших в лагере значимые позиции и способных оказать помощь – передать пищу, одежду, содействовать в лечении[644]. Упрощению контактов между еврейками и организованными фракциями политических способствовало не только единство ценностей, но и тот факт, что большинство женщин обеих групп являлись гражданками Германии и Австрии. В условиях, когда еврейки практически не имели доступа к лагерному «самоуправлению», подобная поддержка имела большое значение[645].

По инициативе своих лидеров еврейки различных фракций начали бороться с антисанитарными условиями в бараке. Так, О. Бенарио-Престес заявляла: «Если мы не будем заботиться о гигиене, нацисты могут сделать с нами все, что захотят». По свидетельствам бывших узниц, после ее назначения на пост старшей в бараке блок стал абсолютно чистым. Более того, чтобы поддерживать свое здоровье, узницы под руководством О. Бенарио-Престес занимались утренней зарядкой[646].

На начальном этапе узницы-еврейки пытались создать свою групповую идентичность, апеллируя к национальности, общей для всех находившихся в блоке подгрупп. При поддержке немецких и австрийских политических была осуществлена театральная постановка «Шум-шум». По воспоминаниям бывших узниц, «это была настоящая пьеса, с костюмами, программой, текстами»[647]. Несмотря на конспирацию, лагерное руководство узнало о данном событии, и весь барак был лишен хлеба на месяц[648].

Доставленные нелегально в блок номера нацистских газет читались вслух для всех женщин, а в дальнейшем обсуждались и интерпретировались сквозь призму оппозиционных нацизму взглядов[649]. Политическая узница-еврейка К. Ляйхтер переделывала тексты известных песен, адаптируя их к событиям лагерной действительности, а также сочиняла стихотворения. В дальнейшем ее произведения исполнялись узницами совместно или даже распространялись по лагерю[650]. Под руководством О. Бенарио-Престес и К. Ляйхтер проводились литературные вечера, обучение иностранным языкам, читались лекции по истории. Узницами был создан атлас, который использовался ими для изучения географии и анализа боевых действий на фронтах Второй мировой войны[651].

Однако все попытки заключенных-евреек, направленные на физическое выживание и сохранение групповой идентичности, разрушились в связи с эскалацией нацистской политики уничтожения после конференции в Ванзее в январе 1942 г. В результате узницы Равенсбрюка были направлены в газовую камеру Бернбурга и депортированы в Аушвиц[652].

Именно радикальное усиление нацистского террора предопределило тот факт, что на втором этапе борьбы евреек за свое спасение – с конца марта 1943 по конец июля 1944 г. – число так называемых «чистокровных» евреек в лагере было минимальным, отсутствовал и отдельный барак для них.

Тем не менее в данный период в Равенсбрюке все же сохранялись некоторые группы евреек. В первую очередь это были «метисы»[653], депортированные из Аушвица. У большинства из них один из родителей был немецкого происхождения, что позволяло таким узницам не носить желтый треугольник, снижая отрицательное воздействие полуеврейского происхождения[654]. Сам факт, что в условиях запрета на пребывание евреев на территории Германии эти женщины оказались в Равенсбрюке, подчеркивает более лояльное отношение к «метисам» со стороны нацистов.

Другой группой, находившейся в женском концентрационном лагере в это время, были 312 женщин с гражданством, которое предоставляло им временную защиту, – венгерским, румынским, турецким, итальянским, испанским[655]. Такое «особое положение» объяснялось сотрудничеством их стран с нацистской Германией. Однако после ухудшения отношений Венгрии, Румынии, Турции, Италии и Испании с Третьим рейхом осложнилось и положение данных категорий узниц[656]. Спецификой этих групп была их депортация в лагерь семьями, что позволяло не выстраивать новых отношений в концентрационном лагере, а оставаться в рамках родственных связей. Среди названных женщин были заключенные, которые прибыли из лагеря интернированных Вестерборк[657], уже установив там контакты. Главной целью для заключенных с «особым положением» было спасение собственных детей и родственников. Так, для получения пищи некоторые узницы добровольно устраивались работать в бригаду, обслуживавшую крематорий[658]. Помимо физического спасения женщины стремились организовать обучение детей, поддерживая их интеллектуальное развитие и сохраняя тем самым собственную идентичность матери[659].

Наконец, третьей группой являлись еврейки, скрывавшие свою национальную принадлежность. Они выстраивали стратегии выживания в рамках других категорий узниц, что давало большие шансы на спасение. К числу подобных узниц, например, относились женщины из числа советских военнопленных[660]. Следует отметить, что многие заключенные-еврейки умалчивали о своем происхождении на протяжении всего функционирования Равенсбрюка[661].

Третий этап реализации узницами-еврейками стратегий выживания – с августа 1944 по апрель 1945 г. – характеризовался коллапсом лагерной системы вследствие военных поражений вермахта на фронтах Второй мировой войны и переориентацией лагерного комплекса Равенсбрюк преимущественно на реализацию нацистской политики уничтожения[662]. Кроме того, абсолютное большинство женщин лишь регистрировалось в главном лагере, переправляясь затем в филиалы. В результате узницы находились в самом Равенсбрюке небольшой промежуток времени, не успевая адаптироваться к экстремальным условиям.

Женщины на земляных работах

Каждая из групп, оказавшихся в это время в Равенсбрюке, имела различный долагерный опыт. Венгерские еврейки на протяжении всей войны, вплоть до 1944 г., в силу сотрудничества Венгрии и Германии, не переживали массового геноцида со стороны нацистов. Для них депортация в концентрационные лагеря характеризовалась тем «шоком прибытия», который многие узницы пережили, оказавшись в концентрационном лагере значительно раньше. С другой стороны, прибывавшие из Польши и Словакии узники, в отличие от венгерских, были представлены семьями или родственниками. В условиях отсутствия времени поддержка семьи становилась для них единственной возможностью в борьбе за выживание[663].

Женщины, депортированные из Аушвица, в большинстве случаев погибали сразу после прибытия в Равенсбрюк. Главной причиной становилось их физическое истощение. Начиная с 18 января 1945 г. узницы в течение нескольких дней вынуждены были идти пешком в так называемом «марше смерти»[664]. По замечанию американской исследовательницы Ю. Бубер-Агасси, бывшие узницы Освенцима постоянно боролись за пищу и даже внешне выглядели иначе, чем остальные заключенные. Агрессивное поведение объяснялось не только экстремальным опытом Аушвица, но жаждой, голодом, недостатком сна – всем тем, с чем они столкнулись в Равенсбрюке или по пути к нему[665].

Переполненный узницами Равенсбрюк не мог вместить всех женщин. Прибывавшие в лагерь размещались в палатке, специально созданной в конце лета 1944 г. между блоками № 24 и 26. Одновременно в ней вынуждены были находиться до 3000 человек[666]. На протяжении долгого времени в палатке отсутствовали нары, узницы спали на соломе даже зимой. Не было и туалетов, что в условиях переполненности помещения приводило к эпидемиям дизентерии и тифа[667]. Получая минимум пищи, узницы умирали в этой палатке по нескольку десятков в день[668]. Более того, еврейки, депортированные в 1944 г. в Равенсбрюк, вспоминали, что терпели избиение и воровство со стороны старших в бараках, а также от узниц других национальностей[669]. В большинстве случаев после недолгого пребывания в Равенсбрюке трудоспособные заключенные отправлялись в лагерные филиалы, где условия существования были различными[670].

По справедливому замечанию Ю. Бубер-Агасси, у евреек отсутствовали элементы, которые являлись базисом организации групп, – общая национально-государственная принадлежность, идеология, вера[671]. Как вспоминала бывшая узница Ж. Тиллион, ей не удалось заметить какой-либо связи между различными группами евреек[672]. Даже если некоторые из заключенных обладали долагерным опытом участия в организованных группах, они не смогли воплотить его в Равенсбрюке. Травмирующий опыт заключения в концентрационном лагере усугублялся у большинства евреек, прибывших в 1944–1945 гг. в Равенсбрюк, тем, что они не осознавали причину своего ареста. Тем более что и Венгрия, и Словакия долгое время являлись союзниками Германии. Незнание иностранных языков представительницами различных стран осложняло процесс коммуникации между различными лагерными категориями[673]. Наконец, еврейки, в отличие от большинства лагерных групп, не имели доступа к лагерному «самоуправлению». Лишь с середины 1944 г. некоторые из них, только так называемые «метисы», стали занимать различные посты – в лагерной полиции, ревире, отделе труда и даже комендатуре[674]. Еврейки оставались зависимыми от других категорий узниц, получая от них на данном этапе лишь нерегулярную помощь[675].

В большинстве случаев заключенные-еврейки пытались спастись индивидуально. Женщины покупали себе одежду за хлеб, устраивались на дополнительную работу, чтобы получить немного пищи[676]. Только впоследствии, если появлялась возможность, узницы старались восстановить свою долагерную идентичность. Американская исследовательница Р. Зайдель отмечала, что одним из произведений евреек, относившихся к данному периоду, являлся карандашный рисунок, автором которого была Б. Тайтельбаум. Она же создала игральные карты, по которым узницы-цыганки предсказывали будущее[677]. Еврейка Д. Ла Гуардия Глюк получила на Рождество 1944 г. от одной из узниц в подарок альбом[678]. Не имея возможности организовать общую молитву, что удавалось, например, полькам – католичкам из скаутских групп, заключенные-еврейки молились поодиночке[679].

Как и в случае с еврейками, цыганки имели минимальные возможности выжить в Равенсбрюке. Представленных в Германии несколькими этническими группами[680] цыган вплоть до конца 1938 г. нацистские идеологи относили к «асоциальным элементам», чему способствовали существовавшие на протяжении сотен лет общественные стереотипы восприятия. Черты, характерные для цыганских племен, такие, как регулярные миграции, игнорирование выплат государственных налогов, отказ от регистрации частной собственности и получения паспортов, приводили к возникновению у цыган проблем с государственными институтами. В условиях нацистской диктатуры подобное поведение привело к арестам и отправке цыган в концентрационные лагеря в качестве «асоциальных элементов». Однако уже 8 декабря 1938 г. Г. Гиммлер заявил о рассмотрении «цыганского вопроса» сквозь призму расы, тем самым положив начало ужесточению политики национал-социалистов по отношению к цыганам[681]. Подобное изменение идеологии нацистов привело к усилению их террора в отношении цыган и, как следствие, осложнило возможности выживания последних. Именно расовая принадлежность узниц-цыганок Равенсбрюка предопределила тот факт, что нацисты направляли их, как и евреек, на самую тяжелую физическую работу, урезали лагерный паек, отказывали в лечении, подвергали жестокому насилию[682].

Однако если с 1939 по 1942 г. узницы-цыганки имели в Равенсбрюке хотя бы некоторые шансы на спасение, то в 1942–1943 гг. возможности существенно сократились. В этот период заключенные были депортированы в Аушвиц-Биркенау, где начал функционировать специальный «цыганский семейный лагерь»[683]. Основная масса женщин, оказавшихся в более жестоких условиях существования, погибла[684].

Как отмечала исследовательница нацистской политики в отношении цыган Х. Кроковски, семья, наряду с уважением старших и родителей, занимала ведущее место в их системе ценностей[685]. Учитывая тот факт, что цыгане депортировались в концентрационные лагеря семьями, очевидно, что, спасаясь, они апеллировали именно к семейному долагерному опыту. Если же родственные связи в условиях концентрационного лагеря распадались, то женщины пытались выжить индивидуально[686].

Расовая принадлежность узниц-цыганок не позволяла им занимать значимые посты в лагерном «самоуправлении». Такая ситуация делала их, как и евреек, группой, зависимой от других, влиятельных в лагерной иерархии категорий узниц. В отличие от евреек, цыганки не имели организованной поддержки со стороны политических заключенных. Одной из причин, приводивших к этому, как и в случае с асоциальными женщинами, являлись стереотипы, сформировавшиеся у женщин до заключения. В мемуарах бывших политических узниц цыганки описывались неопрятными заключенными, занимавшимися воровством[687]. Подобные предубеждения в отношении цыганок имелись и у некоторых евреек. Таким образом, долагерные стереотипы были крайне устойчивы и воспроизводились даже у представительниц групп, непосредственно контактировавших друг с другом и находившихся при этом в особо бедственном положении[688]. Более того, иногда противоречия между ними приводили к дракам[689].

Еще одной причиной отрицательного отношения к цыганкам могла быть попытка стабилизации собственной идентичности за счет других категорий. Срабатывал защитный механизм компенсации в условиях, когда отрицательные представления нацистов о политических разрушали их представления о себе. В результате европейские коммунистки и социал-демократки, советские военнопленные, польские скауты не желали воспринимать равенства собственных страданий как с асоциальными и уголовницами, так и с цыганками. В то же время организованные фракции политических относили евреек к наиболее притесняемой нацистами группе. Наконец, в основе третьей причины лежали, очевидно, реальные факты, имевшие место в концентрационном лагере, – воровство, драки и т. д. Однако, анализируя случаи отстраненного или враждебного отношения узниц к цыганкам, необходимо учитывать и случаи поддержки представительниц этой группы[690].

На протяжении 1942–1943 гг. в Равенсбрюке оставалось небольшое количество узниц-цыганок[691]. Только в 1944 г. они вновь начали депортироваться нацистами в Равенсбрюк в массовом порядке, что было связано с ликвидацией цыганского лагеря в Аушвиц-Биркенау[692]. В большинстве случаев это были работоспособные заключенные, а также «метисы»[693].

В отличие от 1939 г., нацисты разместили их в различных бараках, что осложняло поддержку близких. Ориентированные на свои семьи узницы не смогли установить контакты с другими группами, исключив тем самым получение помощи с их стороны. Как писал в своих воспоминаниях бывший комендант Аушвица Р. Хёсс, цыгане оставались привязаны только к представителям своего рода, тогда как с другими цыганами возникали враждебные отношения[694]. Гибель родственников означала для них потерю последних возможностей поддержки. В условиях переполненного лагеря, жестокого обращения нацистов и недостатка времени цыганки, как и еврейки, лишь недолго находились в Равенсбрюке, распределяясь нацистами на работу в филиалы[695]. Женщинам данной категории трудно было рассчитывать на чью-то организованную помощь извне[696]. Они пытались выстроить стратегии выживания, направленные лишь на физиологическое спасение, зачастую индивидуально[697].

Одним из наиболее жестоких проявлений нацистской политики в отношении цыганок на последнем этапе функционирования Равенсбрюка стали операции по стерилизации, проводившиеся в начале 1945 г.[698]. Для женщин и детей, оказавшихся в экстремальных условиях, лживое обещание быть освобожденными после операции являлось последней надеждой на спасение. Пройдя через стерилизацию и не получив свободы, они лишь уменьшали свои шансы на выживание[699].

Стратегии выживания, направленные на сохранение не только индивидуальной, но и групповой идентичности у евреек и цыганок, эволюционировали иначе, чем у других групп. Например, еврейки и цыганки не могли занять посты в лагерном «самоуправлении», что исключало возможность идентифицировать себя с образом надзирательниц. Это было доступно лишь «метискам» из Германии и Австрии, что определялось их происхождением и идеологическими установками нацистов, в соответствии с которыми они подлежали «ариизации», то есть потенциально имели возможность стать членами создававшегося нацистами немецкого «народного сообщества». Это означало, что нацисты могли относить данных узниц не к категории евреек или цыганок, а к иным группам, выдавая им соответствующие, отличные от желтого треугольника, маркировки. «Ариизация» могла проводиться не только формальным путем. Иногда узницы-«метисы» стерилизовались, что означало принудительную «ариизацию»[700]. Подвергнувшиеся данной процедуре еврейки приобретали возможность получать посылки с едой и вещами, письма от родственников, занимать посты в лагерном «самоуправлении», и это открывало для них путь к соотнесению себя с образом надзирательницы[701]. Еврейки и цыганки корректировали собственную идентичность не только под воздействием лагерного руководства. Они могли самостоятельно начать соотносить себя с различными лагерными группами, например «свидетельницами Иеговы»[702].