Помоги проекту - поделись книгой:
На этом кончаю. Передавай привет всем и пиши мне, я же отвечу, как только вернусь из России. С дружеским братским приветом
Элиас Лённрот
В Рукаярви 21 апреля 1835-го, во вторник на святой неделе
В свадебном обряде патьвашка[96] нужен для того, чтобы злые люди не испортили отношений между молодыми. Он предохраняет их своей магической силой.
Несколько лет тому назад священников в России наделили землей. Но из них редко кто годится в хлебопашцы, а наемная сила обходится дорого — плата за работника сто рублей в год. Поэтому они отдают землю в аренду и за это получают третью часть урожая. Когда попов наделяли землей, им отводили лучшие поля и луга, не спрашивая согласия тех, кто раньше обрабатывал эти угодья. Из-за этого в ряде мест некогда богатые крестьяне обеднели. Но у них нет права жаловаться на несправедливое отношение к ним, ведь вся земля принадлежит царю, а за ними закреплено лишь право на возделывание земли, но не на владение ею.
В Рукаярви встают рано, около пяти-шести часов утра. Затапливается печь. В нее кладут большие круглые камни, которыми потом нагревают пойло для коров. Возможно, в древности и пищу варили при помощи раскаленных камней. Вероятно, отсюда и произошло слово keittää (варить), которое сначала, по-видимому, было kivittää (нагревать камнями, от kivi — камень). Позднее, видимо, прибегали к помощи плоских камней — плитняка, откуда и произошло слово pata (котел), т. к. варили на плитняке paaella. Так же от слова paasi (плитняк) произошел глагол paistaa (печь).
Затопив печь, начинают стряпать калитки, сульчины, пироги, блины и т. д. на целый день. Для калиток сначала раскатывают сканцы толщиной примерно в две линии[97], на которые накладывают начинку — кашу из ячневой крупы, сваренную на молоке. Края сканца загибают кверху и ставят калитки в печь. Для сульчины раскатывают сканцы еще тоньше, даже до пол-линии, и выпекают на углях. Они из пшеничной муки. Вынув из печи, стряпню смазывают квасом, а в середку калитки кладут еще сметану. Перед едой сульчины начиняют довольно густой пшеничной кашей, сваренной на молоке, и сгибают пополам. Кроме того, на обед, муркина[98], готовят еще мясную или рыбную похлебку, молочный суп, рыбу, мясо, творог, масло. Когда печь протопится, закрывают дымоволок на потолке и готовят кофе или чай и пьют по нескольку чашек подряд. Затем обед. После него до шести часов вечера ничего не едят, а там опять пьют чай, а затем ужинают. Время, когда топится печь, не из приятных, потому что низенькая изба наполняется дымом, то и дело приходится открывать двери, чтобы проветрить, и тогда становится холодно. Проходит три-четыре часа, прежде чем можно будет закрыть дымоволок. [...]
Только что пришел с танцев, или игрищ, кисат, как их здесь называют. Нанятая за два гроша с каждого юноши маленькая изба быстро заполнилась народом. В моем присутствии играли под русские песни тремя способами. Первый называется шина. В нем, как и в кадрили, все стали парами. По две пары находятся в беспрестанном движении. По очереди то одна, то другая пара переходит с одной стороны избы на другую, обходя встречную пару, причем девушки проходят по центру, а парни обходят девушек справа. Это повторяется несколько раз и сопровождается выходом каждого парня перед девушкой, которая все это время старается стоять неподвижно. Затем пары кружатся и отходят в сторону, а две другие, стоящие друг против друга, выходят танцевать им на смену. И так весь круг танцующих втягивается в танец, как в пурпури[99].
Кясиветелюс[100] также играли под русские песни. Здесь вперед выходит только одна пара. Парень и девушка становятся друг против друга. Сначала кавалер берет, к примеру, правой рукой девушку за левую руку, проходит с нею несколько шагов, находясь слева от нее. Затем меняет руку и ведет девушку обратно левой рукой за правую руку, находясь теперь справа от нее. Так они прохаживаются несколько раз, и на этом танец заканчивается.
Третий танец называется круг. Сначала все встают в круг. Затем пары перемещаются с места на место: с одного конца переходят на другой, под поднятыми руками танцующих проходят за круг, иногда оказываются спиной к кругу или выходят из круга, то вновь возвращаются в него. Все эти игры исполняются медленно, кроме первой, при которой чуть не стукаются лбами о воронец.
Игрище едва не закончилось печально. Явилась хозяйка с кочергой: «Что за разбойники ворвались в дом?» Оказывается, муж без ее ведома разрешил играть в доме. Ее увели, и игры возобновились, как только вернулись девушки, успевшие в испуге убежать на улицу. Иногда девушка приглашала парня в игру, а иногда — наоборот. Пары то и дело обменивались любезностями, как и водится на танцах. У меня была с собой флейта, и я стал наигрывать песни. Оказалось, что не было особой разницы в том, что играешь, плясали под любые песни. Мне сказали, что кроме этих есть еще много разных игр, которые сегодня не игрались. Здесь не танцуют полек, контрдансов и пр., которые танцуют у нас.
Все девушки были одеты кто в красные, кто в белые рубахи, поверх которых — юбки с выкроенными вместе либо пришитыми к ним лифами, если можно так назвать две полоски, или лямки, шириной в два или более дюйма, перекинутые через плечи[101]. Волосы у каждой были заплетены в косу, от косы вдоль спины висела шелковая лента, длиной в пол-локтя и шириной в полтора дюйма[102]. Голова была повязана косынкой, предварительно сложенной в полосу шириной в четыре с половиной дюйма, как обычно мужчины складывают свои шейные платки. Ею обвязывали голову, начиная со лба, а сзади под косой завязывали на один узелок. Любой, увидев этих девушек, подтвердил бы, что они были нарядно одеты. Да и на лицо недурны, правда, некоторые из них были рябые, зато другие по-настоящему красивы. К тому же они скромно вели себя, что меня особенно порадовало. Парни были одеты по-разному. У некоторых брюки заправлены в высокие голенища сапог. У иных верхняя часть носков с узором — паголенки — отвернута на голенища. Рубашка, синяя либо красная, приспущена на штаны. Поверх рубашки у одних кафтан, у других полушубок. У кого шейный платок, а кто и без него. Лишь один парень был в сюртуке, но он и танцевал все время с дочерью попа.
Рукаярви, 22 апреля, среда, 1835 г.
Теперь осталось пустить кровь одному больному и можно отправляться из этой большой деревни дальше. Здесь не удалось записать ни слова, ни полслова. Ухожу, как некогда Вяйнямёйнен уходил из Туонелы, но где мне отыскать Антеро Випунена, чтобы пойти к нему и найти нужные слова?[103] Не побоялся бы, если бы пришлось идти хоть по остриям иголок. Осталось записать причитание от одной женщины, если она согласится его исполнить, так как опасается, как бы не было дурных последствий от этого.
Дом священника в Кианга, 1 мая 1835 г., в пятницу
22 апреля, в среду, отправился из Рукаваара, унося с собой добрые воспоминания о том, как меня там принимали. Но тщетно я пытался отыскать там руны. Лишь в последний день записал от женщин несколько причитаний, да и то не особо значительных. Я уже и раньше пытался записывать причитания, но все безуспешно. Похоже, они очень древние, так как в них есть совершенно немыслимые слова, которых не понять ни с первого, ни со второго раза. А если начнешь переспрашивать, то исполнительница, как и записывающий, перезабудет половину, и поэтому не удается записать все полностью. На свадьбе причитывают по девушке-невесте, покидающей отчим дом, на похоронах — по покойнику и т. д.
Из Рукаваара прошел 13 верст до хутора Екко деревни Тийкши, оттуда до Келловаара 20 верст, затем в Чиркка-Кемь — 7, Юшкюярви — 43, Нурмилахти — 40, Луусалми — 10, Ухтуа — 30, Ювялахти — 15, Вуоккиниеми — 30, Чена — 5, Кивиярви — 25 верст, затем 6 верст до Вийанки, 4 — до Хюрю, 10 — в Пуссила и 50 — до Кианта.
Переночевал в Екко. Затем дошел до Келловаара. Там записал несколько рун от одной старухи — сестры Архиппы из Латваярви[104]. Пополудни продолжил путь по реке Кемь в сторону Юшкюярви. Опасаясь, что лед уже тонкий, со мною поехали двое провожатых: сын упомянутой старухи со своим дядей. Ночью поспали немного в лесной избушке и снова отправились в путь, я проспал в санях всю дорогу. Затем был весьма приятно разбужен песней. В следующей избушке я два часа записывал песни от сына старухи — Симаны, а под вечер мы были уже в Юшкюярви.
Каяни, 8 мая 1835 г.
Дорогой друг!
С тех пор как я около месяца тому назад отправил тебе письмо из Кухмо, я почти все время пробыл на русской стороне от границы. Сначала из Кухмо прошел 7 миль до села Репола, затем — 12 до Рукаярви, оттуда — 8 в Юшкюярви, далее — 8 в Ухтуа, оттуда — 1 1/2 в Ювялахти, затем — 3 в Вуоккиниеми и там — 3 в Кивиярви, откуда наконец вернулся на свою сторону. Кроме перечисленных мест заходил по пути в несколько мелких деревень, пройдя за пять недель всего 80 миль. Рун записал в разных местах целую книгу. Они могут послужить дополнениями и поправками к «Калевале», но я пока еще не успел определить, что куда отнести. Пожалуй, лучше все-таки напечатать то, что уже подготовлено, а со временем добавить все, что еще удастся собрать. Потому что если сейчас начать дорабатывать, то это задержит издание прежних. Я всегда считал, что чем дальше от границы, тем больше рун, но теперь убедился, что это не так. В Рукаярви — погосте, расположенном примерно в десяти милях от Белого моря, руны исполняются очень редко, а оттуда в сторону побережья они, по слухам, исчезли почти полностью. В этих краях русские песни совсем вытеснили финские[105]. Когда мы от Рукаярви поднимались вверх по реке Кемь к Юшкюярви, то по дороге в некоторых деревнях, а также в самом Юшкюярви мне спели немало рун. В Ухтуа я повстречал прежде мне незнакомого мужчину по имени Ямала[106], который сначала обещал за пять рублей петь целый день с утра до вечера, но увидев, что карандаш в моей руке двигается быстрее, чем он ожидал, решил переиграть. Теперь он брался спеть двадцать рун подлинней за ту же плату и остальное, что припомнит, за добавочную оплату. Так я и записывал целый день только от него. Рядом сидел мальчуган и после каждой руны делал отметку на палке. Уже стемнело, когда Ямала спел обещанное количество рун, а на другой день до полудня я записывал от него же руны покороче. Когда я кончил, собрались деревенские девушки, которые начисто освободили мой карман от двадцатикопеечных монет. Таким образом, здесь и в других деревнях я записал довольно много рун. Если бы у меня было время, я с удовольствием отправился бы вновь вдоль границы до самой Лапландии, хотя вряд ли удастся выбраться туда раньше следующего года. После этого мне хотелось бы направиться в другую сторону, вдоль границы вплоть до Ладожского озера. Пограничные районы все же наиболее богаты песнями.
В прошлый раз я писал, что мне хотелось бы совершить более продолжительную поездку за счет Академии[107], и ты посоветовал мне написать прошение канцлеру, но, подумав и взвесив все еще раз, я решил отказаться от этого. И не потому, что считаю такую поездку бесполезной, но, если даже она окажется удачной, я все же сомневаюсь, смогу ли я сделать столько, чтобы оправдать издержки. А если не смогу, то станут говорить, что я бесполезно трачу казенные средства. Лучше поехать на свои деньги, тогда, если даже потрачу их впустую, меня никто за это не упрекнет. Так что решил совсем выбросить из головы эту затею, но хотелось бы, чтобы кто-нибудь другой был отправлен в поездку с таким заданием. Это было бы нужное для Финляндии дело. [...]
Как ты находишь объяснение, полученное нынче мною относительно слова Сампо[108], по которому Сампо обозначает всю нашу Землю, а из-за звездного неба оно получило второе название — «пестрая крышка?» По-моему, недурно, особенно если вспомнить его первоначальное название у лопарей sabme, которое у финнов легко переиначилось в sampo. По этой версии все войны за Сампо являлись бы отражением завоеваний финнами лопарских земель. [...]
Кианта, 30 августа 1835 г.
После того как писал тебе последний раз, я направился в Россию, где посетил деревню Лапукка по ту сторону границы. Заморозки почти везде погубили урожай, так что ячмень, к примеру, скосили косами и даже не обмолотили. Видать, для них будущий год будет очень тяжелым. Хоть на пожогах и сохранилось кое-что, но этого так мало, что зерна не хватит даже на семена. Может, на той стороне дела обстоят лучше. Эту неделю еще похожу с попами на кинкери, а затем не задерживаясь вернусь через Пуоланка. Через неделю, вероятно, покину эти края.
Каяни, 18 сентября 1835 г.
Мой дорогой брат!
Только что вернулся домой через Кианта, Пуоланка, Хюрюнсалми с русской стороны, где странствовал около шести недель и прошел в общей сложности шестьдесят миль. Благодарю тебя за те три письма, которые пришли за время моего отсутствия. Слова, которые ты просишь объяснить в «Калевале», я подыскал и постараюсь отправить этой почтой. Присылай и впредь поболее, я постараюсь объяснить, что знаю. За последнюю поездку опять накопилось несколько сот новых пословиц и загадок. Как только перепишу их, сразу же вышлю их тебе или твоему брату в Оулу. Пробовал упорядочить загадки лучшим образом, чем у Ганандера[109], у меня оказалось сотни полторы новых, кроме того, нашлись более удачные варианты некоторых старых. [...]
Седьмое путешествие 1836 — 1837 гг.
Еще в 1835 году Лённрот задумал совершить поездку по всем тем местам, где бытует финский язык, и с этой целью хотел обратиться в университет за помощью, но не осуществил своих замыслов. Ему удалось выехать лишь осенью 1836 года, когда Финское литературное общество выделило для этого средства.
Эта поездка оказалась самой продолжительной и была совершена в двух направлениях — на север и юг. Сначала Лённрот отправился на север, в деревни Ухтуа, Куусамо, Кереть, Ковда, Кандалакша, Кола, Инари, Соданкюля, Куолаярви, а дальше через Куусамо и Кианта в мае 1837 года вернулся в Каяни. Затем Лённрот отправился на юг, сначала в деревни Вуоккиниеми и Репола, а оттуда в финляндскую Карелию, где пробыл до поздней осени, как об этом свидетельствует прилагаемый путевой очерк.
Каяни, 8 марта 1838 г.
В письме от 28 февраля 1836 года Финское литературное общество предложило мне совершить очередную поездку по сбору финских рун и прочих видов народного творчества, которые, передаваясь из уст в уста, могли сохраниться до сих пор, но которые еще не записаны. Общество выделило мне для этого тысячу рублей. После того как мне был милостиво предоставлен отпуск сроком на год, составили и план поездки: сначала я должен был побывать у финнов, живущих в пограничных районах к северу отсюда, а затем совершить поездку на юго-восток, частично по территории России, частично — Финляндии.
Согласно нашему плану, мы отправились в Архангельскую губернию в сентябре вышеупомянутого года, наш путь пролегал через деревни Лонкка, Вуоннинен, Ювялахти и Ухтуа. В Ухтуа я расстался с господином Йоханом Фредриком Каяном, студентом, делившим со мной путь до этой деревни и возвращавшимся теперь в Финляндию, сам же направился на север, в места, расположенные между озером Туоппаярви и финским приходом Куусамо. До рождества я побывал в деревнях Охта, Пистоярви, Суванто, Макари, Тухкала, Катослампи, Аккала, Кяпяли, Сууриярви, Вааракюля, в Ските и на Святом Острове. Рождественские праздники я провел в Куусамо, а оттуда поехал в окрестности Пяярви и Кантаярви. В России, севернее этих мест, финноязычное население не проживает, финские поселения кончаются здесь на двадцать-тридцать миль южней, чем в Финляндии, где земледелие и скотоводство распространены вплоть до деревни Кюрё, что на южном побережье озера Инари. Если бы целый ряд вопросов, неотлагательно требовавших выяснения, не заставил меня поехать в Колу, мне бы не пришлось удаляться так далеко на север и я от Пяярви мог бы направиться прямо в Кемиярви, Соданкюля и Куолаярви. И тогда бы те два месяца, которые я впустую странствовал среди лопарей и русских, не пропали бы даром для моей непосредственной работы.
Но перед поездкой я не представлял себе, сколь далеко на север России распространилось финское племя, я надеялся встретить финнов у Кандалакши и еще дальше. Самые северные финские деревни — Рува и Тумча — расположены недалеко от Пяярви. На всем побережье довольно большого озера Коутаярви теперь не осталось ни одного поселения, севернее его финны уже не живут. Поэтому из Пяярви я отправился на юго-восток в Кереть — довольно-таки большое село на берегу Белого моря, где живут русские. Мой путь проходил южнее Коутаярви, через деревни Маявалахти, Хейняярви, Елетъярви и Уусикюля, в которых проживает финское население. От Керети до Кандалакши считают 12 миль: 4 — до деревни Мустайоки, 2 — до погоста Ковда, 3 — до деревни Княжая и 3 — до погоста Кандалакша. Во всех этих поселениях говорят по-русски. От Кандалакши считают до города Кола 22 мили, из них 3 — до озера Имандра, 11 — вдоль по его берегу и еще 8 — до города. Все эти расстояния легко покрывают на оленях. В дороге через каждые три-четыре мили — почтовая станция. Лопари, живущие на станциях, довольно сносно говорят по-русски. Кола — невзрачный городок на берегу Кольского залива, протяженностью в четыре мили, который нынешней зимою, как бывало и раньше, не замерз. Городок со всех сторон окружен сопками. Дрова для отопления возят на собаках, так же как в Ковде и Кандалакше. Самые толстые березы, в диаметре не более двух дюймов, доставляются почти за милю по реке Туломе.
В начале марта я отправился из Колы, проезжая через лопарские поселения Муотка, Петсамо, Паатсйоки, Няутямё и доехал до Няутямёйоки, находящейся на границе с норвежской Лапландией, в пятнадцати милях к северу от погоста Инари. Говорят, будто весь путь составляет тридцать миль. Эти деревни находятся всего в каких-нибудь трех-четырех милях от Ледовитого океана. В каждой из них в рубленных на скорую руку бревенчатых избушках живет с десяток лопарских семейств. Большинство мужчин говорят или хотя бы понимают по-русски. Русские лопари — оседлый народ, говорят, что они даже при желании не смогли бы вести кочевой образ жизни, поскольку во время постов ловят рыбу и едят ее вместо мяса. Видимо поэтому они не разводят больших оленьих стад.
От Няутямёйоки до самой северной оконечности озера Инари насчитывается десять миль, оттуда до погоста Инари — пять миль и еще пять миль до деревни Кюрё, где опять встречаются финны, с их курными избами и банями. Лопари прихода Инари говорят не только на родном, но и на ломаном финском языке, не выговаривая при этом некоторых окончаний, почти так же, как в южной Финляндии. Богослужение у них совершается на финском языке, и в их избушках я видел только финские книги. Но многие все же завидуют своим соседям — норвежским лопарям, у которых богослужение идет на родном языке, на нем же напечатаны и книги.
Как известно, говор лопарей Инари так сильно отличается от говора лопарей России, Утсйоки и Норвегии, что люди с трудом понимают друг друга. Язык русских лопарей показался мне если не самым чистым, то наиболее близким финскому языку. Но это пока только мое личное впечатление.
От Кюрё до Соданкюля считается двенадцать миль. Когда мы проезжали через сопки Сомпиотунтури в Соданкюля, здесь было намного больше снега, чем в Лапландии. Возница рассказал, что в Лапландии всегда меньше снега, чем в Соданкюля и других более южных приходах. Если это в действительности так, то все рассказы о Лапландии, хотя бы, например, о том, как здесь добывают дрова для отопления, дают превратное представление о крае, и придуманы они путешественниками и другими бывавшими здесь людьми, которые сильно преувеличили трудности, якобы перенесенные ими среди лопарей. Мне бы не хотелось присоединяться к подобным сетованиям, поскольку я считаю, что люди в Лапландии живут ничуть не хуже, чем в других местах, и счастливы, чему доказательством служат их радостные лица и умение не унывать в любой обстановке.
От Соданкюля до Куусамо я прошел двенадцать миль или чуть больше и оттуда двадцать пять миль до Каяни, куда прибыл в мае.
Так закончилась моя поездка на север, продолжавшаяся восемь месяцев. На юг я отправился в первых числах июня, снова добрался до Вуоккиниеми, оттуда — в Репола, Пиелинен, приход Эно в Иломантси, Липери, Ряккюля, Тохмаярви, Рускеала, Сортавала, Яккима, а также побывал в некоторых деревнях — Куркиёки, Париккала, в приходе Раутаярви, Руоколахти, Еутсено, Лаппе, Лаппеенранта, Леми, Савитайпале, Тайпалсаари, Руоколахти (второй раз), в Сяминки, Керимяки, Липери (снова), в приходах Контиолахти и Юка, затем в Нурмес и Каяни. Эта поездка заняла у меня шесть месяцев. Мне еще не пришлось побывать в той части русской Карелии, которая находится к югу от прихода Репола, в будущем я собираюсь съездить туда специально.
Что же касается результатов поездки, то по крайней мере сам я ими вполне доволен. Вот что мне удалось собрать:
1. Историко-мифологические руны. Большая часть из них — дополнения и варианты к «Калевале».
2. Заклинательные руны. Если бы напечатать их, объединив с теми, что были собраны Топелиусом и другими, то издание достигло бы объема пятисот и более страниц форматом одна восьмая доля.
3. Идиллические руны[110] (по содержанию это лирические песни, романсы, баллады и т. д.). Я начал их классификацию еще в пути и продолжил дома. Я уже распределил 274 руны в следующие группы: детские песни — 9, песни парней — 12, пастушьи песни — 10, песни девушек — 62, свадебные песни (жениху, невесте, каасо, свату, провожатым и т. п.) — 32, колыбельные песни — 14, песни снохи — 24, песни мужчин — 7, песни рабов — 8, долгие песни (романсы, баллады) — 16, короткие песни — 34. Впоследствии этот сборник пополнится песнями, которые напечатаны во второй тетради сборника Готтлунда под названием «Маленькие руны», во второй части «Кантеле», в нескольких номерах «Мехиляйнена»[111] и «Мнемозины»[112], а также другими песнями, которые находятся пока еще в рукописном виде. Одни из них относятся к перечисленным группам, другие — к таким, как песни охотников, песни жерновые, песни о песне и т. д. [...]
4. Песни позднего происхождения. Известно, что таковые по форме бывают как обычного [113] стихотворного, так и других размеров. В наши дни семистопные песни распространены очень широко по всей стране, отчасти они известны уже и в русской Карелии. По всей видимости, язык подстраивается к новому стихосложению так же хорошо, как и к старинным формам, которые отступают на второй план. По внутреннему строению новые стихи отличаются от обычных тем, что в них каждая стопа начинается ударным слогом. Всякая стопа, как правило, хорей, который иногда может заменяться трибрахием или дактилем. Для первой и пятой стоп очень хорошо подходит и пиррихий, а четвертую стопу порой образует всего один слог. Два первых стиха рифмуются между собой и составляют предложение. Очевидно, стихотворный размер такого рода является нашим исконным, а не заимствованным извне. В различных местностях песни различаются по мелодии. Жалоба девушки об уехавшем любимом пусть будет примером этого стихотворного размера:
Собрание новейших песен, если даже изъять не совсем удачные, видимо, превзойдет по объему любое из вышеназванных.
5. Пословицы финского народа (поговорки, сравнения п прочие). Их набралось несколько тысяч. Я намерен начать их систематизацию сразу, как только приведу в порядок идиллические руны. Было бы желательно одновременно издать и то, что собрано другими. Общество могло бы осуществить это, если бы через газету обратилось с просьбой присылать такой материал для указанной цели. Не составило бы особого труда присоединить их к рукописи, которую я вышлю отсюда в Общество, или, наоборот, присоединить к ним руны[114], собранные мною.
6. Загадки финского народа. Их собрано немногим больше тысячи.
7. Так называемые таринат [115] (сказки, анекдоты). Их мною записано около восьмидесяти.
8. Новые финские слова, выражения, пояснения по диалектам и др.
Пословицы, загадки и сказки встречаются повсеместно, но сказки преобладают в основном в русской Карелии и в приходах близ Сортавалы. Волости Вуоккиниеми и Паанаярви в русской Карелии являются центрами историко-мифологических рун. И поскольку я сам в этом убедился, а также слышал подобные утверждения от других, то могу сказать, что чем дальше удаляешься от названных мест в любую сторону, тем реже встречаются такие руны. Очень мало их в окрестностях Туоппаярви и Пяярви, а также в Соданкюля и Куолаярви. Немногим лучше помнят руны в губернии Каяни и в Ребольской волости. В Саво и финской Карелии они почти полностью забыты, а в русской Карелии, восточнее и южнее вышеупомянутых мест, поют в основном малопонятные для них русские песни. Эти песни проникают уже и в Вуоккиниеми, Паанаярви и Реполу, где приобретают большую популярность, чем исконно финские песни.
Идиллические руны[116] все еще живут в волостях Сортавала, Яккима, Куркиёки, Кесялахти, Китээ, Рускеала, Пялкъярви, Тохмаярви, Иломантси, Липери и Пиелисъярви. Ближе к Лаппеенранта почти никто не знает подобных рун, говорят, так же обстоит дело и в южной части Куркиёки. Очень мало поют их в Саво, немногим больше в русской Карелии.
Моя мечта об осуществлении во время этой поездки более или менее полного сбора финских рун, пословиц, загадок и т. п. у жителей Карелии оказалась напрасной. Лишь половина из них сохранилась в памяти народа, и их следовало бы успеть записать, пока и они не исчезли навсегда. Пословицам, загадкам и сказкам, которые нечем заменить, не грозит столь быстрое забвение, как древним рунам, которые оттесняются полурусскими, полушведскими и другими новейшими песнями. Поэтому было бы весьма желательно, чтобы Общество и впредь проявляло заботу об их собирании, что значительно облегчилось бы после того, как будут систематизированы и изданы ранее собранные руны. Кстати сказать, тот, кто заинтересовался бы этим и захотел совершить поездку, мог бы обойтись меньшими затратами. В 1828 году я совершил поездку с первого мая до середины сентября, имея с собой меньше ста рублей банкнотами. На поездку этим летом, которая длилась шесть месяцев, ушло не более двухсот рублей. Но хватило бы и половины этих денег и цель поездки была бы достигнута, если бы и в этот раз, как тогда, я путешествовал в крестьянской одежде. Для таких поездок летнее время во многих отношениях лучше, чем зимнее.
Элиас Лённрот
Ухтуа, 24 ноября 1836 г.
Дорогой брат!
Я уж было совсем собрался выехать из Каяни, но оказалось так много редакторской работы с журналом «Мехиляйнен» и другими, что я смог поехать только 16 сентября. Хотел написать тебе из Каяни, но время пронеслось так быстро, что не успел. И лишь здесь, в деревне Ухтуа, я мог наконец исполнить свое намерение и заодно рассказать тебе немного о первых результатах моей поездки, ведь скоро два месяца, как я нахожусь в России. Уже почти три недели я живу в этой деревне и записываю все, что мне рассказывают: руны, песни, сказки, пословицы, загадки, пояснения незнакомых слов и тому подобное. Здесь, пожалуй, еще месяца два можно было бы записывать, особенно сказки, называемые здесь старинами, или саарнами, которым, кажется, не видать конца. Но все же я решил сегодня отправиться дальше, чтобы побывать и в других деревнях. Пословиц и загадок так много, что новые уже некуда записывать, поэтому надо начать понемногу переписывать то, что накопилось, набело. У меня набралось также немало пополнений к «Калевале».
Отсюда я отправлюсь сначала в деревни на побережье Туоппаярви, затем в сторону Пяярви, Кандалакши и Имандры. И, вероятно, в феврале я буду в городе Кола, а на обратном пути загляну в деревни, которые не мог посетить ранее. В конце апреля я, видимо, буду в городе Кемь, расположенном на берегу Белого моря, и переправлюсь оттуда через море в город Архангельск. Говорят, движение там хорошее, так что в скором времени я опять буду на этом берегу и направлюсь отсюда прямо к границе волости Нурмес. Затем я пройду вдоль границы к берегам Ладожского озера, заодно зайду в некоторые деревни Олонецкой губернии и далее через финскую Карелию и Выборгскую губернию в октябре будущей осени думаю добраться до Хельсинки. В намеченном мною маршруте я намерен придерживаться тех мест, где хорошо говорят по-фински.
В прошлом письме ты просил меня высказать свое мнение о переводе на шведский пятнадцатой руны «Калевалы» для газеты «Helsingfors Morgonblad». По-моему, перевод сделан очень удачно, и было бы желательно, чтобы все остальные руны были переведены так же хорошо. В нем есть кое-какие ошибки, но их немного. [...] Мне удалось записать еще одну страницу необычных слов, прилагаю их к письму. В следующем году в Хельсинки ты сможешь получить некоторые пояснения к «Калевале» у Каяна, который этой осенью сопровождал меня до Ухтуа и старательно выяснял здесь значения многих незнакомых слов. Я тоже готов дать тебе некоторые пояснения, если напишешь мне в Колу или Архангельск. Я писал тебе в прошлый раз о «Мехиляйнене», надеюсь на твою помощь журналу. Перед отъездом из Каяни я подготовил для него заметок на верных полгода. Думаю, что и из Колы кое-что вышлю, но мне не хотелось бы уделять этому слишком много времени. Будь здоров.
Твой друг и брат
Поделиться книгой: