Первый советник короля

– Несите в дом, скорее! И за лекарем! На бога, поторопитесь!

– Погодите, погодите, панове! – воскликнул один из гостей, почти трезвый (что граничило с чудом, если учесть, сколько выпила компания до ссоры). – Все зависит от пана Брюховецкого! Оскорбление было тяжким, следовательно, поединок может длиться до смерти одного из участников. Пан желает добить противника?

Десятки глаз уставились на растерянного шляхтича.

«Скажи, что желаешь!» – мысленно возопила Елена.

Брюховецкий медленно покачал головой.

– Он беззащитен. Я не стану пятнать себя низким поступком. Уж если пан подстароста пощадил Хмельницкого в подобной ситуации, подобает ли мне добивать раненого? Пусть живет. Надеюсь, этот урок пойдет ему на пользу.

– Слава пану! – восторженно завопил кто-то. И вся компания вразнобой подхватила хмельными голосами:

– Слава!!!

Елена торопливо отвернулась, чтобы Брюховецкий не увидел в ее глазах разочарование, смешанное с ненавистью.

* * *

В Орле тщеславие дьяка Бескудникова было удовлетворено: с такой угодливостью и нескрываемой опаской принимал посланников государя воевода. Кто едет, куда да по какой надобности – похоже, он подобными вопросами вовсе не задавался. Главное, что от самого царя, с его поручением! А вдруг, боже упаси, еще и имеют тайное задание – наблюдать по дороге, крепко ли воеводы и прочие начальники следят за порядком, нет ли какого небрежения, лихоимства или, того хуже, измены?!

Потому из кожи вон лез, чтобы московский дьяк остался довольным. Собственные покои ему уступил, сам следил, как топят баню да подают на стол. А лицо было виновато-заискивающим… Все понимаю, дескать: не Москва у нас, нет того роскошества, к которому ты привык, но уж не взыщи, милостивец, не прогневайся на нас, убогих! Бескудников, млея от такой чести, снисходительно кивал: ладно уж, чем богаты! Даже если придирался к чему-то, то без злобы, лишь для порядка, чтобы не забывали: с посланцами самого государя имеют дело.

А уж после того, как воевода, опасливо оглянувшись и понизив голос, поинтересовался, не желает ли дьяк после трудов праведных да тягот, в дальней дороге перенесенных, провести ночь с любой из его холопок (все здоровые, телом крепкие и языки держать за зубами умеют), Бескудников окончательно пришел в хорошее настроение. Соизволил пожелать и даже лично выбрал. Не забыв на всякий случай пригрозить: «Ежели хворой окажется, дурную болезнь заполучу – сгною и ее, и тебя на каторге!» Воевода и девка истово закрестились: да ни в коем разе, да боже упаси…

Степке, сгоравшему от смущения и зависти, пришло даже на ум, что могли бы такую услугу и ему оказать. Как-никак, тоже государев посланец! Но быстро выбросил эту идею из головы.

Оставалось бедному новику лишь завистливо скрипеть зубами и ворочаться без сна, слыша шорох и вздохи со стонами за стенкою. А утром при одном взгляде на довольную и хвастливую рожу дьяка захотелось сплюнуть с омерзением.

Глава 6

Все самые крепкие и горькие слова, которые только могли прийти на ум, молодой шляхтич уже произнес. И по своему адресу, и относящиеся к пану подстаросте чигиринскому, глупому пьянчуге, у которого язык опережает мысли, и касающиеся его жены, ангельская красота коей, как оказалось, преспокойно соседствовала со змеиной натурой… Как он мог оказаться таким глупым и легкомысленным! Зачем вообще принял приглашение этого Чаплинского?! Словно не видел, насколько тот неприятен, заносчив да хвастлив… Брюховецкий невольно покраснел, сам себе ответив на этот вопрос: дабы бесплатно угоститься. В карманах-то теперь ветер гуляет, каждый грош приходится беречь… Прежняя благополучная, хоть и небогатая жизнь осталась в прошлом.

Маеток татары, прежде чем спалить, пограбили дочиста, ничего не оставили бывшему хозяину. Хмельницкий, спасибо ему, на волю пустил, но денег не дал. Это было бы уж чересчур! А просить у самозванца милостыню в придачу к охранной грамоте… При одной мысли жарко пылало лицо и сжимались кулаки. Ничего, как-нибудь прокормится!

Потому и подался в Литву, услышав, что польный гетман Радзивилл набирает новое войско в дополнение к тому, которое уже состояло на службе у магната. Попасть в реестровый список – и все проблемы решатся: сразу положат жалованье, хоть и небольшое… А вот теперь… Эх, надо было принять извинения дурака! Ну, ляпнул спьяну… Оскорбление было ужасным, спору нет, но в его-то положении можно было и не идти до конца. Если бы не проклятая Елена!

Брюховецкий стиснул зубы, мысленно выругавшись. Как там назвал ее муж? Дьяволицей? Истинно дьяволица! И ведь никак не выкинешь ее из головы, стоит перед глазами, проклятая, будто наяву. Как же прекрасна! Змея…

– Пан прикажет подать ужин? – подобострастно кланяясь, спросил корчмарь.

– Нет, я не голоден. Только спать хочу, устал! – отказался шляхтич, хотя подкрепиться было бы нелишним: обед, съеденный в доме Чаплинского перед поединком, давным-давно переварился без остатка. Но денег после платы за ночлег осталось кот наплакал. А до Хмельницкого еще пока доберешься…

– А, ну тогда доброй ночи пану, спокойных снов. Ежели что понадобится, я всегда к панским услугам! – корчмарь с поклоном вышел, закрыв за собой дверь.

Брюховецкий отстегнул саблю и повесил ее на крюк в изголовье кровати, затем стянул сапоги, одежду. Зябко ежась (вечер выдался холодным), задул свечу и торопливо залез под одеяло. Кровать, против ожидания, оказалась очень даже удобной, хоть панским покоям впору.

Но сон не шел, хоть шляхтич действительно был уставшим.

Проклятая Елена! Ну, зачем влезла! Кто ее тянул за язык! Будто не знала, что самый верный способ разозлить шляхтича и толкнуть на поединок – усомниться в его храбрости. Да еще при свидетелях! Неужели не могла промолчать? Зачем понадобилось превозносить до небес храбрость муженька и его фехтовальное искусство? (Кстати, и то и другое вызывает большие сомнения!) Всерьез рассчитывала, что оскорбленный гость испугается? Или… Или специально подзуживала, чтобы тот настоял на поединке?! Но зачем, с какой целью?..

Кое-как, с немалым трудом, шляхтич все же заснул. И снились ему сцены весьма откровенные и греховные, после которых доброму христианину надобно долго и усердно молиться, а потом еще открыть душу святому отцу на исповеди…

Пробудился же он от осторожного и нежного прикосновения, спросонок почуяв вплотную с собой жар чужого тела. Дернулся было спросонок, инстинктивно успев подумать: «Олух, дверь запереть надо было на задвижку!», торопливо потянул руку к сабле… Рука замерла, наткнувшись на нежный упругий холмик, в котором только последний болван не опознал бы женскую грудь (пусть даже в кромешной темноте). И раздался нежный шепот: «Тс-с-с!». После чего шею ошарашенного шляхтича оплели две нежные, но довольно сильные ручки, а к его рту припали еще более нежные и весьма настойчивые губки.

– Э-э-э… – лихорадочно прохрипел Брюховецкий, не зная, что делать: то ли оттолкнуть ночную гостью и зажечь огонь, то ли пользоваться нежданно привалившей удачей. Пока он размышлял, молодой и крепкий организм (пану недавно исполнилось двадцать пять лет) отреагировал вполне естественным и ожидаемым способом. Шляхтич со смущением ощутил, как ожил и недвусмысленно напомнил о себе предмет его мужской гордости, вздымая одеяло.

– О-о-о! – уважительно и радостно отреагировала невидимая партнерша. Брюховецкий чуть не заорал от потрясения, когда нежная ладошка распустила завязку полотняных подштанников и нежно, но уверенно принялась за дело. ТАКОГО в его «послужном списке» еще не было! Женщине вообще не положено так вести себя, сам Езус заповедал ей быть скромной и застенчивой, лишь откликаясь на мужские желания… Впрочем, это еще можно было терпеть. А вот когда на смену пальчикам пришли губки и язычок, шляхтич лишь чудом не сорвался с постели с воплем: «На помощь!». Остановила только мысль, что это будет выглядеть неописуемо смешно и позорно. От такого урона родовой чести потом вовек не отмоешься… И кроме того… Матка Бозка, да это же просто что-то неописуемое!

Разумеется, женщины у него были. И собственные хлопки, большая часть которых в панской постели вела себя подобно тем самым пресловутым бревнам. Стыд и страх сковывал их покрепче цепей. И случайные «жрицы любви» – а как же обойтись без них в походах или дальних поездках? Те действовали со спокойной уверенностью опытных шлюх, которым их работа осточертела до невозможности, но приходится это тщательно скрывать. Иначе не будет денег. Но вот такого и в мыслях нельзя было представить!

– А-а-а… – сладострастно застонал шляхтич, когда невидимая развратница оседлала его и начала двигаться, слегка раскачиваясь. Ни сил, ни желания протестовать по поводу «неприличной и богомерзкой позы» уже не было. Теперь он хотел лишь одного: чтобы это чудо продлилось как можно дольше!

И в этот момент лунный свет ворвался в комнату, рассеяв кромешную тьму. У Брюховецкого чуть волосы не встали дыбом, когда он разглядел лицо соблазнительницы.

– П-пани Е-елена?! – пролепетал он пересохшими губами. И… проснулся, на этот раз уже по-настоящему.

Шляхтич, тяжело дышавший и взмокший, будто и впрямь только что предавался постельным утехам с молодой, пылкой прелестницей, ошалело огляделся. «Никого. Пуста кровать»[11], – как написал по схожему поводу великий поэт спустя долгое время. То есть совсем уж пустой она не была, но кроме самого шляхтича в ней никого не наблюдалось.

Брюховецкий сплюнул с омерзением, потом произнес вполголоса несколько фраз, за самую безобидную из которых получил бы строгую епитимию от священника. Спохватившись, перекрестился, шепча: «Помилуй меня, Господи…» Душою, как благочестивый христианин, он понимал, что должен радоваться, даже ликовать, избежав смертного греха прелюбодеяния с чужой женой. На деле же с нескрываемым смущением, даже страхом чувствовал сильную досаду. Ну почему это было лишь во сне?!

«Околдовала… Приворожила… Змея, настоящая змея!»

Тут в дверь раздался стук – негромкий, осторожный. Потом послышался робкий голос корчмаря:

– Милостивый пане, тысячу раз прошу простить за беспокойство… Дело срочное, отлагательства не терпит!

– Какого черта?! – рыкнул шляхтич, радуясь, что можно на ком-то сорвать злость и досаду. – Почему спать не даешь?

Дверь распахнулась, через порог шагнул человек, закутанный в темный дорожный плащ с капюшоном. В одной руке он держал плошку со свечой. Корчмарь, стоявший в коридоре, робко выглядывал из-за его плеча.

– Как пан прикажет это понимать? В чем дело? – резко спросил Брюховецкий, кладя руку на эфес сабли.

– Прошу прощения, но речь идет о жизни и смерти пана! Нужно срочно бежать отсюда! – раздался мелодичный, неестественно высокий для мужчины голос. – На бога, дорога каждая минута!

Незнакомец откинул капюшон и осветил лицо. Брови шляхтича изумленно взметнулись, челюсть отвисла, а свободная рука торопливо натянула сползшее одеяло почти до подбородка.

Перед ним стояла пани Чаплинская.

Глава 7

На сей раз Анжела, слава богу, не настаивала, чтобы я взял ее в поездку по «конезаводам». Просто спросила, может ли она сопровождать нас с Тадеушем, и, получив в ответ вежливое, но твердое: «Нет, дорогая, ни в коем случае!», быстро успокоилась. Видимо, не только потому, что животик уже стал довольно большим и начал причинять ощутимые неудобства, но и по той причине, что возглавлять «инспекционную поездку» должен был сам ясновельможный князь Иеремия. А его она все-таки побаивалась, хотя князь всегда держался с ней очень галантно и вроде не давал никакого повода для страха.

Да и Агнешка решительно заявила, что неприлично благородной пани в положении, да еще на таком сроке, когда это самое положение уже бросается в глаза каждому встречному да поперечному, выезжать за пределы дома или усадьбы.

– Может быть, в Московии другие порядки, особенно у благородных сословий… Но здесь не поймут!

«Провинция-с!» – мысленно закончил я фразой из одного анекдота про поручика Ржевского.

День стоял просто замечательный. Накануне выпал обильный снег, запорошив всю округу, куда хватало взгляда, затем заметно похолодало. А с самого утра тучи разошлись, засияло солнышко. Пусть оно было скупым и неласковым – а чего еще ожидать в конце ноября, – но как сразу поднялось настроение!

– Мороз и солнце! День чудесный! – с чувством продекламировал я, когда сани выехали за частокол и свернули в сторону дороги, ведущей к княжескому имению. – Еще ты дремлешь, друг прелестный…

– Это вирши пана Анджея? – с неподдельным интересом и уважением поинтересовался Тадеуш.

– Да! – машинально ляпнул я, отвлеченный своими мыслями. Потом спохватился, но было уже поздно.

«Ай-яй-яй! Совсем зазнался, пан первый советник! Не боишься, что дух Пушкина проклянет?» – ехидно проскрипел внутренний голос.

– А какое там продолжение, проше пана? – жадно допытывался молодой полковник.

– Кх-м!.. «Пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры навстречу северной Авроры, звездою севера явись!» – слегка запинаясь, продолжил я чтение пушкинского шедевра.

– Восхитительно! Гениально! – всплеснул руками эмоциональный поляк. – Умоляю пана продолжать! Это же не конец, надеюсь?!

Хочешь не хочешь, а пришлось, порывшись в памяти, упомянуть и вьюгу, что «вечор злилась», и луну, что тускло желтела сквозь мрачные тучи, как бледное пятно, и печальную красавицу, угнетенную непогодой… Тадеуш качал головой, не отрывая от меня восхищенного взгляда. Описание же красот природы – всех этих голубых небес, великолепных снежных ковров, чернеющего леса, зеленеющей сквозь иней ели и блестевшей подо льдом речки – вообще привело его в сущий экстаз.

– Матка Бозка! Какой блестящий талант!

«Какой позор!» – вздохнул внутренний голос. Естественно, отправленный после этого по определенному адресу.

Мне было стыдно, честное слово! Но не идти же теперь на попятную…

– «…И навестим поля пустые, леса, недавно столь густые, и берег, милый для меня», – договорил я наконец.

– О Езус! Как я горд, как счастлив, что имею честь служить под началом такого гения!

Надеюсь, Тадеуш не заметил, как раскраснелись мои щеки и уши. Или приписал это утреннему морозцу.

* * *

– Полагаю, мы обо всем договорились? У пана исчезли наконец сомнения? – в голосе Елены отчетливо различалась усталость, смешанная с нетерпеливой досадой. Было видно, что она едва сдерживается, чтобы не вспылить.

Пани Чаплинская и впрямь очень устала и была на грани нервного срыва. Особенно потому, что тщательно разработанный план мог провалиться из-за нелепой и непредвиденной случайности: чрезмерной щепетильности нищего шляхтича! Ему бы плясать и ликовать от такой удачи, а он вздумал упираться: неудобно, мол, неприлично, да и перед Создателем грех… Тьфу! Хорошо хоть удалось заставить его поспешно покинуть корчму, где остановился на ночлег.

– Неужели пан не понимает, что дело действительно спешное и важное! – не выдержав, топнула она и повысила голос, когда ошарашенный и смущенный Брюховецкий попросил ее объясниться. – Уж если я, махнув рукой на приличия и давая пищу праздным языкам, сама сюда явилась! На бога, все объяснения после. А сейчас пусть пан поскорее вылезет из постели и оденется! Надо немедленно уезжать.

– Но у меня нет лошади! – сгорая от стыда, кое-как вымолвил Брюховецкий. Он и заявился в эту корчму, стоявшую на проезжей дороге, с одной-единственной целью: дождаться попутчиков и предложить им свои услуги по охране, лишь бы на время дали коня.

– Зато у меня есть возок, и для пана там найдется место. Нельзя терять ни минуты! Надо спасаться! Я подожду за дверью, чтобы не смущать пана. Живее, як бога кохам, живее!

Хвала Матке Бозке, послушался. Так они вместе и умчались с постоялого двора – в небольшом возке на санях, запряженных двумя крупными вороными лошадьми. Брюховецкий, как полагалось по правилам галантности, сразу же вызвался быть кучером, и пани не стала возражать. Напоследок Елена крикнула корчмарю, открывшему им загородку: «Помни: ты ничего не видел и не слышал! И людям своим скажи, чтобы не болтали!» И бросила монету. В пустом брюхе пана сразу громко заурчало, когда он увидел, что это был злотый. О Езус! Целый злотый простолюдину! В следующий миг его лицо полыхнуло от стыда при мысли, что пани могла расслышать этот звук.

Может, и впрямь расслышала. Или сама решила проявить учтивость, избавив спутника от нелегкого и нелепого положения.

– Вот, это на текущие расходы. Пусть пан тратит, сколько сочтет нужным, и расплачивается за нас, – и Елена протянула ему небольшой туго набитый кошель. Точнее, даже не протянула, а засунула в карман делии[12].

«Да что это такое! – рассердился вдруг шляхтич. – Ведет себя, словно она моя пани, а я ее хлоп!»

– Может, пани все-таки соизволит объясниться? – вежливо, но с заметным напряжением в голосе спросил Брюховецкий.

Вместо ответа Елена вдруг разрыдалась, уткнувшись мокрым лицом в плечо спутника. Но когда изумленный шляхтич попробовал натянуть вожжи, всполошенно заголосила:

– Нет-нет, ни в коем случае! Нельзя останавливаться, иначе погоня может нас настигнуть!

«Погоня?! – изумленно подумал шляхтич, подстегнув лошадей. – Во что же я влип, Матка Бозка?!»

Через какое-то время, придя в себя и успокоившись, Елена начала рассказ. Голос ее дрожал от смущения, несколько раз прерывался судорожными всхлипами. Ошарашенный Брюховецкий только крутил головой, сочувственно вздыхая. По всему выходило, что пани выпала ой какая нелегкая судьба!

Глава 8

Правду говорят: в минуту опасности мозг человека способен работать с невероятной скоростью и точностью, о какой в более спокойной обстановке и мечтать нельзя.

Елене все стало ясно в ту же минуту, когда спешно вызванный лекарь осмотрел пана подстаросту (к его приезду волосы вокруг раны выстригли, а саму рану кое-как перевязали, остановив кровотечение) и уверенно заявил: опасности для жизни нет. Конечно, несколько дней пан Данило будет беспомощен, как младенец, а потом потихоньку пойдет на поправку.

– Нужно лишь обеспечить хороший уход и полный покой!

Его слова отдались в ушах женщины набатным звоном. В первую минуту пришла шальная мысль: задушить ненавистного мужа подушкой. С немалым трудом Елена отогнала дьявольское искушение. Может, еще и потому, что лекарь распорядился: возле постели раненого постоянно должен быть кто-то из слуг, лучше даже по двое, чтобы бодрствовать, сменяя друг друга.

– Будет исполнено, пане! – тут же отозвалась старшая покоивка[13]. И при этом как-то нехорошо поглядела на Елену. Словно заподозрила ее в чем-то…

А память назойливо подсовывала то ненавидящий взгляд постылого супруга, то его хриплый крик: «Дьяволица!» Да уж, если раненый оклемается, за ее жизнь нельзя будет дать даже медной монетки. Понял, что пыталась погубить его, толкнув на поединок с молодым шляхтичем! Поэтому рассчитается без пощады. Убьет, обвинив в чем угодно: да хоть в той же связи с нечистой силой… Или в том, что пыталась его отравить. И никто ничего не докажет. А если даже и притянут его к ответу, ей будет от этого легче?!

Надо бежать. Как можно скорее. Уже не уповая на Дануську и на помощь Богдана. Даже если она добралась до него (дай Езус!), если бывший любовник отправил подмогу – пока та еще появится… Взять с собой лишь самое необходимое, деньги, кои сыщутся в доме, и уехать. Под любым предлогом или вовсе без оного. В конце концов, пока пан прикован к постели и ничего не соображает, именно она – полновластная хозяйка!

Стоп. Уехать – лишь полдела. Точнее, четверть. Если вообще не десятина… Одинокая пани в дороге – предмет для праздного любопытства и осуждающих пересудов. Как это – в дороге и без мужчины или слуг?! Но это еще ничего. Главное – соблазн легкой добычи. И чем ближе к местам, занятым мятежниками, тем опасность будет больше… Нужна хоть какая-то охрана. А если… Ну, конечно же! Этому горе-поединщику, который проявил глупое и несвоевременное благородство, не добив раненого противника, в здешних местах ничего не светит. К князю Радзивиллу бесполезно даже соваться – прогонит с глаз долой. И денег у бедняги не густо, уж такие-то вещи Елена чувствовала инстинктивно, на уровне подсознания. Похоже, ему и впрямь ничего другого не останется, как попроситься на службу к Хмельницкому, раз уж отзывался о нем с таким уважением… Более того, в запальчивости выкрикнул, оглядев свидетелей поединка: «Говорили, что мне придется служить гетману-самозванцу? Значит, такова моя судьба!» Да, сомнений нет: надо бежать вместе с Брюховецким. А чтобы тот не вздумал упираться, пробудить в нем рыцарские чувства, рассказать жалостливую историю, благо и придумывать-то особо не нужно…

Велев слугам проследить за шляхтичем, пани Чаплинская быстро выяснила, где тот остановился. А дальше все было уже просто. Приказала заложить возок для будто бы спешного визита к лекарю, а возле его дома послала туда кучера: может ли, дескать, милостивый пан принять супругу пациента по неотложному делу. Пока тот ходил, Елена стегнула лошадей и умчалась в сторону постоялого двора. Теперь оставалось лишь дождаться глухого часа ночи, когда сон самый крепкий и сладкий и потому разбуженный человек наиболее уязвим: бери голыми руками.

Корчмарь сперва выпучил глаза, увидев пышно одетую пани без сопровождающих, а потом заартачился: негож, мол, тревожить людей до утра… Но злотый тут же произвел должное действие. Сам повел ее к комнате, где спал шляхтич, сам постучал с извинениями. А дальше уж за дело взялась Елена.

Первая часть задуманного плана удалась на славу. Когда корчма осталась далеко позади, Елена рассказала шляхтичу, будто случайно услышала беседу приятелей мужа, разозленных исходом поединка. Мол, сговорились погубить его за рану, нанесенную пану Чаплинскому, и не откладывать мщения в долгий ящик.

– Это страшные люди, як бога кохам! Они ни перед чем не остановились бы! Я не могла этого допустить. Хоть пан тяжело ранил моего мужа, но в ответ на столь же тяжкое оскорбление, поэтому у меня нет никаких претензий. Все было по-честному. Вот поэтому я примчалась предупредить пана, рискуя не только погубить свою репутацию, но и поставить под угрозу собственную жизнь.

– Искренне благодарю пани! – с чувством произнес шляхтич и поцеловал ей руку. – Я постараюсь отплатить добром за добро. Хотя, Езус свидетель, это проще сказать, чем сделать: я разорен, от моего маетка остались одни головешки…

– Все гораздо проще, чем пан думает! – улыбнулась Елена и смущенно потупила взгляд. – Насколько я поняла, пан направляется к Хмельницкому, чтобы поступить к нему на службу?

– Именно так. Заклинаю не осуждать меня, просто другого выхода нет.

– О каком осуждении может идти речь! Мы с паном оказались, как говорят хлопы, в одной лодке. Я тоже должна спасать свою жизнь, ведь мое отсутствие дома наверняка заметят и сделают единственно возможный вывод… Ни мой муж, когда выздоровеет, ни его вечно пьяные приятели-буяны не простят мне, что я увела добычу у них из-под носа. Если пан и вправду благодарен мне, пусть поможет добраться до Хмельницкого!