Балканский детектив

— А ты говорила, много будет! Придется еще заказывать. Ей, молодой человек! — крикнула она.

Я попыталась ее остановить, но Галя только махнула на меня рукой.

— У тебя дети есть? — спросила она, отхлебнув из бокала.

Я стала думать, как бы культурно попрощаться и уйти, потому что становилось понятно, к чему все движется.

— Нет.

— Вот и у меня больше нет. А была! — и Галя достала из своего бездонного кошелька, больше похожего размерами на ридикюль, фотографию и продемонстрировала мне ее. На фото была запечатлена Галя, но лет на двадцать моложе себя нынешней и килограммов на сорок легче. Она была в традиционном для нее пестром сарафане, наверное, тоже на отдыхе на море, а рядом с нею стояла девочка, тоненькая и маленькая, с пушистыми беленькими волосами, колечками выбивающимися из туго заплетенной прически. Девочка была одета в нарядное, со множеством бантов и оборок платье и красные лакированные туфельки. Выглядела она совсем ребенком и смотрела в объектив широко раскрытыми глазками. Она стояла с головой, настолько вжатой в плечи, что было понятно, как тяжело было ей с Галиной любовью.

Галя пьяно всхлипнула и поцеловала фото.

— Вот мое солнышко, моя радость, зайка моя! Это моя Марусенька! Тут ей девять, это мы в Крым ездили. Каждое лето на месяц-полтора минимум, — добавила она с гордостью в голосе.

— Она у меня такая болезненная была: каждую зиму то бронхит, то пневмония, а бывало по несколько раз, только Крымом и спасались.

Я молчала, понимая, что спрашивать и уточнять что-то нет смысла: Галина была настроена рассказать мне все подробности сама. «Ну пусть выговорится», — подумала я.

Галя тем временем опять налила нам в бокалы вино:

— Надо обновить!

И, отхлебнув, продолжила:

— Я для моей Марусеньки ничего не жалела. Крутилась как могла, только чтобы у нее все было. Квартиру ей купила. Вот эта квартира ее и погубила. Квартира — она как магнит для всяких альфонсов и проходимцев. Они сразу вокруг нее начали кружить. Я, понятно, отгоняла как могла, но всех не отгонишь. Этот гад затаился и не попадался мне вообще на глаза. Даже и не знаю, когда у них там все это сладилась, но вдруг моя деточка мне говорит: «Мама, я выхожу замуж». Я чуть в обморок не упала. Какой «замуж»? Она же больная насквозь, слабая! Да она с врожденным пороком сердца родилась! Ее еле спасли тогда. Нет, семейная жизнь не для нее! Она ведь не понимала, что это такое, думала, что это как в сказках про принцесс: «Они поженились и жили счастливо». Нет! Вся гадость только с этого «поженились» и начинается. Своего-то я выгнала сразу, как Маруся родилась. Он и до того был так себе человечишка, а после ее рождения вообще начал чушь нести, мол, я неправильно все делаю, нельзя так на ребенке циклиться. Ну и получил пинком под зад. Я даже на алименты не подавала, нам с Марусей от этого биопапаши ничего не надо было.

А потом этот тип гнусавый голову моей крошке задурил. Начал ее против меня настраивать, все пытался нас рассорить. А я же смирилась! Свадьбу им сделала. Чтобы моя принцесса была самая-самая красивая невеста в мире. Думаю, ладно, пусть родит, и выгоним этого прохвоста. Но он оказался не так прост. У меня как раз по бизнесу начались проблемы, не было времени ни встретиться, не поговорить с ней толком, а он полностью перетянул ее на свою сторону. И все, стала я чужая моей доче.

Галя вдруг замолчала и заплакала. Она плакала без театральных всхлипываний и вытираний глаз. Только крупные слезы текли по ее рыхлому, густо напудренному лицу, оставляя за собой две отчетливые полосы. Мы были уже одни в ресторане, только официант маячил в дверях, поглядывая в нашу сторону. Я поняла это как призыв и сказала Гале:

— Давай уже пойдем. Неудобно. Ресторан, наверное, уже закрылся.

Она подняла на меня заплаканные глаза и сказала:

— Я же самого главного тебе не сказала. Он же ее убил! Убил мою девочку.

— Как убил?

— Так. В окно вытолкнул, а потом сказал, что она сама. От послеродовой депрессии. А отчего у нее депрессия возникла, я вас спрашиваю? Может, оттого, что он от матери ее отвадил, и осталась моя крошечка сама.

Галя еще раз поцеловала уже мокрую от слез фотографию, которую все так же держала в руках весь разговор, и спрятала ее в свой ридикюль. Потом, порывшись в его недрах, достала оттуда листок бумаги, сильно потертый на сгибах и с обтрепанными краями. Развернув, она разгладила его на столе. Это была явно заметка с какого-то новостного сайта. На черно-белой плохой распечатке было какое-то малоразличимое пятно, рассмотрев которое, я поняла, что это фотография накрытого чем-то тела, лежащего на земле. Заметку я читать не стала. Галя бережно сложила листок и положила его к фотографии.

— Вот и все, что осталось у меня от моей девочки. Этот злодей забрал ее у меня.

Потом промокнув слезы салфеткой, крикнула официанту, мнущемуся в дверях ресторана:

— Ну иди сюда, страдалец, компенсирую тебе доставленные неудобства.

И добавила, обернувшись ко мне, добавила неожиданно:

— Как же я не люблю сильно выпивших людей!

Мы пошли с Галей по городу и незаметно дошли до набережной. Она вначале молчала, но потом, видно, решила, что не все мне рассказала из того, что хотела:

— Я на них еще в самолете обратила внимание. Он весь полет ругал ее, материл, гад, дергал постоянно. А она, как овечка, лепечет ему что-то в ответ, да и неудобно ей: все на них оборачиваются. Ну я и не выдержала, подошла, говорю: «Как не стыдно так себя вести?!» Так этот подлец начал меня за руки хватать и в грудь толкать, стюардессу позвал. Та тоже, дура, говорит мне: «Сядьте на место, я сама разберусь». Ага, разберется она, как же! С таким разве разберешься?

Потом в гостинице он все никак не мог успокоиться. Устроил как-то скандал в фойе. А я всего-то лишь сделала замечание, что хватит орать на жену и детей. Вся гостиница его слышала. Кричал как сумасшедший: «Я тебе отомщу!» Все это слышали. Но я молчать не могу. Мой долг теперь останавливать таких гадов.

Галина говорила несвязно, язык заплетался:

— Я вот не выдерживаю на все это молча смотреть, как-то дождалась, когда его рядом не будет, подошла и говорю ей: «Деточка, вот не давай ему с собой так обращаться! Поверь мне, старой бабе, не стоят мужики этого! Не бойся, и сама справишься с детьми. У тебя же их двое, а не десять. Да и мать у тебя есть, наверное, неужели не поможет тебе? Ну поругает, потерпи, кто же тебе, как не мать, скажет, что ты дура, зато потом поможет». И что, думаешь, помогло? Нет! Слушает его и бегает теперь от меня вместе с ним. А он злится, а ничего сделать не может! Представь, ходил к администрации отеля, говорит, помогите, оградите, а то в полицию заявлю! — Галя пьяно хохотнула. — Те языками поцокали, мне говорят, мол, не трогайте их, а вот я буду трогать! Если хоть одну дуру спасу, уже хорошо.

Галю сильно развезло, я побоялась отпустить ее саму и пошла ее провожать. Она хотела еще гулять, предлагала спуститься к пляжу, но мне удалось как-то все-таки довести ее до отеля. Внизу за стойкой уже был ночной администратор, помятый мужичок за шестьдесят, которого я знала в лицо. Он поздоровался, подбежал и, подхватив Галю из моих рук, повел ее к лифту. Она на прощание повторила мне еще раз, как не любит сильно пьющих людей, и я пошла домой. Мне было одновременно жаль и Галю, и маленькую девочку на фото с глазами, полными испуга и тоски.

В семь утра на пляже была я и два пожилых, уже ставших знакомыми рыбака, уставившихся на свои удочки. Мне нужно было проветрить голову после вчерашнего. Нет, похмелья у меня не было. Вернее, было, но не столько от алкоголя. Галин рассказ произвел на меня гнетущее впечатление, я плохо спала, и всю ночь мне снились бессвязные отрывки нашего разговора, облаченные в образы из моей прежней жизни. Купаться было еще рано, решила я, полежу пока, позагораю. И задремала под своей шляпой. Проснулась от громких возгласов рядом. На воде что-то бесформенное покачивалось, приближаясь все ближе и ближе к берегу с каждой волной. Один из рыбаков, вооружившись сачком, выловил сильно размокшую синюю соломенную шляпу с широкими полями.

Я видела Галю в такой шляпе, да только в этой шляпе я ее и видела. У меня неприятно екнуло сердце. Да, я понимаю, что это повышенная тревожность и на самом деле ничего эта шляпа не значит, да мало ли таких шляп в мире, но ее рассказ про угрозы этого домашнего тирана из гостиницы привел меня к мысли все-таки заглянуть туда на обратном пути.

Гали на месте не оказалось. Внизу за стойкой были уже другие администраторы: молодые парень и девушка, которые, конечно, не хотели ничего делать, но, видимо, я смогла внушить и им некоторые опасения. И да, Гали в номере не было, а ее все вещи были.

— Возможно, Ваша подруга ушла гулять или на пляж. Давайте не будем поднимать панику, — в два голоса они пытались уговорить меня.

Я нашла дома визитку детектива местной полиции, которой так и не воспользовалась в прошлом году, позвонила и представилась. И мне на удивление даже не пришлось объяснять, кто я: офицер меня тут же вспомнил. Коротко я попыталась рассказать ему, что случилось. Что Галя пропала, никто не знает, где она, что шляпа была в море, что Галя лезла не в свое дело и что тот мужчина вел себя достаточно агрессивно по отношению как к Гале, так и к жене. Нет, я не знаю, как его зовут, но знаю, где они с семьей остановились, и, конечно, смогу узнать.

Когда я прибежала в участок, меня уже ждали.

— Заявление оформим потом, давайте вначале съездим в отель. Каждый день от нас вылетает несколько рейсов — все-таки конец сезона, мы можем не успеть, потому что они улетят.

Но мы успели. Первыми, кого мы увидели, подъехав к отелю, была та самая семья. Папаша-абьюзер, загорелый, в яркой гавайке, шортах и теннисных туфлях стоял возле горы чемоданов и увлеченно тыкал пальцами в смартфон, жена с малышкой на руках пыталась угомонить старшего, обдирающего пальму. Мы и трансфер до аэропорта подъехали к ним одновременно.

— Так! Никто никуда не едет, — объявил полицейский, показывая свое удостоверение сразу всем. Абьюзеру и предполагаемому убийце я перевела это на русский с нескрываемым злорадством.

Понятно, что гражданин Востриков Иван Витальевич, как значилось в его документах, все отрицал. Вот сидел и врал, глядя прямо мне в глаза. И Галю он не знает, и не угрожал ей, и меня он тоже в первый раз видит. Я напомнила ему, что его безобразные выходки с угрозами видели другие люди, так что есть свидетели. Но тот стоял на своем.

Тогда офицер полиции спросил:

— А куда Вы выходили в час ночи сегодня из отеля? Есть запись с камеры наблюдения. На ней хорошо видно, что пропавшая выходит, а Вы следом за ней.

Востриков явно занервничал, но заявил, что это ошибка, он выходил не за Галей, а просто пошел подышать морским воздухом, попрощаться, так сказать, с морем. А еще он требует консула и адвоката.

— Хорошо, — ответил ему господин офицер. — Консула и адвоката мы пригласим. Сейчас сделаю запрос. Так, сегодня у нас пятница, в понедельник государственный праздник, а значит, выходной, — продолжил он задумчиво, — поэтому до вторника подождете в камере. Вашей семье есть где остановиться? Или они улетят сегодня?

Мне даже показалось, что Востриков все понял, что ему сказал полицейский до того, как я перевела это. Он побледнел, насколько это было возможно при его еще не успевшем полностью потемнеть загаре, и на лбу у него выступил пот.

В кабинет, где шел допрос, вошел полицейский в форме и сообщил, что жена задержанного желает что-то сообщить господину офицеру.

Постоянного переводчика с русского в полицейском участке в нашем городке, понятно, не было, но была я, тоже переводчик, пусть не судебный. Потому я добровольно вызвалась переводить разговор следователя с этой самой женой подозреваемого. Меня обуревало страшное любопытство, что же такое она ему хочет сообщить. Но, увидев меня, женщина вдруг закричала:

— Я не верю Вам! Вы ее подруга! Я видела вас вместе! Это какой-то ее коварный план? Да? Скажите, что она придумала?

Я постаралась быть само спокойствие:

— Да, мы общались с Галиной, но я ей не подруга, просто знакомая. Она многое мне рассказала, так что я понимаю, что тут происходит…

Женщина перебила меня на полуслове, переходя на визг:

— Понимаете?! Да?! А Вы знаете, что она моя мать? — выпалила она и громко зарыдала.

Я стояла ошарашенная:

— Как мать? Не может быть! Она сказала, что ее дочь погибла, она и вырезку мне показывала, и фото, и все подробно рассказала.

Женщина продолжала рыдать, закрыв лицо руками. Следователь, до того молча наблюдавший за нами, наконец заговорил:

— Не хотите поделиться со мной, что тут происходит? — спросил он, обращаясь ко мне.

Выслушав, он спокойно сказал:

— Во-первых, это не делает задержанного менее подозреваемым, во-вторых, надо еще доказать, что пропавшая — теща задержанного, ну и в-третьих, опыт мне подсказывает, что как раз такой вариант, что теща надоела своими придирками и скандалами зятю и он с ней расправился, более вероятен, чем с ней расправился посторонний мужчина. В любом случае пока ищем тело, а задержанный посидит немного, чтобы не сбежал.

Дочь Галины нашла меня дома на следующий день. Как ей это удалось, я не знаю, подозреваю, что мой адрес выдал кто-то в отеле. Пришла и просто позвонила в двери ранним утром, когда я, толком не спав ночь, пыталась собрать себя в кучу, как говорится. Я, увидев ее в глазок, вначале побоялась открывать. Но она, явно поняв это, сказала:

— Не бойтесь, я уже успокоилась. Мне надо Вам все рассказать.

И действительно, она была уже какая-то отстраненно-собранная, не похожая на себя вчерашнюю:

— Где Ваши дети? — спросила я ее.

— Я оставила их в отеле.

— Самих? Наверное, не стоит так делать, — засомневалась я и пригласила ее войти.

Галинина дочь ничего не ответила на это. Она молча зашла и огляделась вокруг.

— А мама у Вас тут бывала?

— Нет. Я вообще посторонних людей в дом не приглашаю, — наверное, это прозвучало с некоторым намеком, но мне было в принципе все равно, что она обо мне подумает в тот момент.

— Странно, что мама не напросилась к Вам в гости. Она вообще такая, что у нее сразу все становятся друзьями и подругами, и сразу гости, пьянки, гулянки.

— Вы что-то хотели мне сказать, — перебила ее я.

— А, ну да, — несколько растерянно ответила мне Маруся, если это была она, и уселась на диван, не дожидаясь приглашения.

С одной стороны, мне хотелось, чтобы она рассказала, что там хотела, и ушла, но с другой, мне было неудобно вот так не угостить ничем, ну хоть кофе надо было бы предложить.

От кофе Маруся не отказалась. Так же, без приглашения, последовала за мной на кухню и села там за стол. Молча наблюдала за мной и заодно осматривалась, не сильно скрывая этого.

— Ну и все же, — сказала я, ставя перед ней чашку с кофе, — что Вы хотели сказать, Маруся?

— Ой, не называйте меня так, — мне показалось, что она даже поморщилась, — меня зовут Мария, можно Маша, но не это имя, которое придумала мама, — и добавила, — вкусный кофе. А Вы сама живете? А дети у Вас есть?

Это была действительно дочь Галины, тут не было никаких сомнений. Та же бесцеремонность, выдаваемая за простоту. И присмотревшись, я увидела, что она похожа. И скорее всего, лет через двадцать наберет вес и станет буквально одно лицо с матерью. Про себя я решала, что больше не буду напоминать ей о цели ее визита, пусть допивает свой кофе и уходит. Но тут Мария отставила чашку, положила руки перед собой на стол, как ученица в школе за партой, одна на другую, и начала рассказывать:

— Я знаю, как мама умеет перетягивать людей на свою сторону. Мы в нашем городе уже давно изгои. Мы — это я и муж. Мама всех настроила против нас. Придумала всякую ерунду, что мой муж меня околдовал, что я против своей воли с ним. Его родители даже больше верят ей, чем своему сыну. Она нас преследует. Да, преследует. Ездит всюду за нами. У нее везде свои люди, глаза и уши, все ей докладывают: что мы купили, куда едем, с кем общаемся. Она и про эту поездку на море узнала от турагента, а она — моя одноклассница, но все равно позвонила маме и все рассказала ей, и представьте, та умудрилась купить билеты на тот же рейс и даже поселиться поблизости с нами! Она нас весь отдых изводила, еще с самолета. Закатила там безобразную сцену: ей, видите ли, показалось, что муж со мной груб, а он не груб, просто я сама виновата была, не смотрела внимательно за Киришей, он начал вести себя плохо. Ваня, мой муж, понятно, сорвался, а что бы на его месте делали? Конечно, так никакие нервы не выдержат. Она говорит, что скучает за внуками. Но хоть бы раз взяла их к себе, чтобы мы отдохнули, побыли вдвоем. Говорит, что не хочет облегчать жизнь «этому гаду», как она называет Ваню. Смотрит на внуков издали, никогда ни подарка на день рождения им, ни открытки. Нет, я не с того, наверное, начала, — Мария запнулась.

Я, воспользовавшись паузой, сказала категорично:

— Мария, извините, но Вам не ко мне. Я не работаю в полиции, на дело Вашего мужа никак повлиять не могу. Есть следователь, и Вам следует взять переводчика, а может и адвоката, и идти разговаривать с ним.

Но Мария в ответ махнула рукой:

— Это все не то. Понимаете, это ничего не доказывает, они просто не знают маму, они, наоборот, решат, что она довела Ваню, а все было наоборот. Она это все придумала из мести! Вот! Да, из мести! — ее вдруг как осенило этой мыслью.

— Вы извините, но это очень странная месть, — возразила я.

— Нет! Не странная, а вполне в ее духе. Вот сколько Вы ее знаете? День? Два? А я ее тридцать три года знаю. И все ее эти рассказы посторонним людям о том, что я умерла, что она бедная и несчастная, это не первый раз, и Вы у нее не первая такая слушательница. Она и на оскорбления Ваню провоцировала, и на драки. А что делать ему, если она такое вытворяет?

Я не знала, что ответить. В моем мире нельзя устраивать драку с пожилой и явно не совсем здоровой психически женщиной, как бы она тебя ни провоцировала. Но Мария явно считала по-другому. Она раскраснелась, стала громкой и возбужденной, пытаясь мне доказать, что в этой истории ненормальна только одна сторона конфликта.

Она мне много что еще говорила, все так же многосложно и непоследовательно, перескакивая с одного на другое, потом возвращаясь к началу истории, рассказывала о детстве, о своем отце, которого никогда не видела, но очень хотела познакомиться. Я не стала говорить ей, что если бы отец хотел ее увидеть, то никакая Галя не могла бы этому помешать, и возможно, не все так однозначно. Не могу сказать, что ее версия отношений с матерью сильно отличалась от версии Галины. Только жертва получалась у нее дочь, а не мать. Я не психолог и помочь ей не могла. Но мне было понятно, что Галина, поломав, как сейчас говорят, границы, сделала дочь легкой жертвой для более изощренного манипулятора, чем она сама. И это всего лишь борьба двух не очень хороших людей за жертву.

С трудом проводив Марию, я позвонила следователю и рассказала ему о ее визите.

— И зачем она к Вам приходила? — удивился он. — Вы же четко сказали ей, что не работаете в полиции. И разве Вы — специалист по семейным проблемам?

Я вначале замялась, не зная, как объяснить ему наше странное «на миру и смерть красна». Потом, тщательно подбирая выражения, чтобы исключить любую двусмысленность, сказала:

— Ей важно было, чтобы еще кто-то был на ее стороне, а не на стороне матери.

— Вы считаете ее причастной? Она как-то дала это понять? — следовать все-таки неправильно меня понял, слишком буквально.

— Нет, считайте это проявлением загадочной славянской души.

— Мы тоже славяне, но такой ерундой не страдаем, — немного грубовато ответил он.

Следствие продолжалось. Галину не находили ни живой, ни мертвой. То, что пропал ее паспорт, наталкивало следствие на версию, что она как-то выехала из страны другим путем. Но мне казалось, что Галина по российской привычке могла носить его в своем бездонном ридикюле, скромно называемым ею кошельком. Но полиция считала, что, может, она наняла машину или села на рейсовый автобус, выехала в ту же Сербию, а потом вылетела из Белграда хоть в Минск, а хоть в Москву. Но ни на одной границе не было зафиксировано, что женщина с ее данными пересекала ее.

Расследование буквально зашло в тупик, хотя на записи с камеры в холле гостиницы видно было, как она выходит через час после того, как мы расстались. Ее никто не останавливает, потому что никого в холле нет, а спустя несколько минут за ней выходит ее предполагаемый убийца или, наоборот, жертва, Востриков Иван. Следователь, как мне казалось, не сильно верил в то, что рассказала его жена.

— Все это выглядит как какой-то странный детектив, — говорил он мне, — как такое возможно, что мать преследует дочь с ее семьей, ездит за ней, устраивает публичные скандалы? У нее что, своей жизни нет?

Объяснить ему, что такое возможно у нас, и как раз я не удивлена и верю и Галине, и ее дочери одновременно, и меня ничего не смущает в этой ситуации, потому что я видела такое или подобное множество раз, я не могла. Он бы все равно меня не понял.

Тело Галины не нашли ни в тот день, ни на следующий, потом начался сезон штормов, и его стало просто опасно искать, но зато появились шансы, что море само его отдаст. Если, конечно, оно там.

Предъявить Вострикову было нечего, а он держался своей версии о ночной прогулке, никак не связанной с тещей, хотя и не отрицал, что терпеть ее не мог, и, просидев в камере предварительного задержания весь срок, какой был возможен, он улетел на родину. Я не знала, дождалась ли его жена с детьми, или они вылетели раньше, больше я Марусю не видела. Но я думала о ней и о Галине и не знаю, кого мне было жальче из них. Следователь не смог выяснить, врала или нет жена Вострикова, запрос он отправил, но ответа так и не получил. А может, не стал выяснять, просто так ответил мне, видя, как я мучаюсь, считая, что меня использовали для такой странной мести. В глубине души я надеялась, что все именно так, как говорила дочь Гали, а она жива, и я все ждала, что рано или поздно мне позвонит или напишет, может, извинится за все произошедшее. Ну или приедет на следующее лето и объяснит мне, что это было.