Самадхи (место упокоения) Анри Ле Со, Жюля Моншанена. Беды Гриффитса и Свами Амалдаса (ближайшего ученика Беды Гриффитса) в «Сатчитананда ашраме».АНРИ ЛЕ СО: «БУДУЩИЙ БЕРЕГ»[57]
О смерти
Смерть — не самый важный момент в жизни человека, так как она не может ни поработить его, ни освободить. Тех, кто перешел рубеж смерти, «Упанишады» называют термином претйа (пра-й), то есть те, кто перешел. Однако переход, символом которого служит смерть, совсем иной. Истинная Смерть, единственный вид смерти, который освобождает, это Смерть, разрубающая узы сердца, узы, которые заставляют человека идентифицировать себя со своими различными внешними проявлениями, даже с наивысшими из них, связанными с опытом ананды, божественной радости… Это погружение в свое истинное «Я» может быть постепенным и едва ощутимым, а может быть неожиданным и шокирующим. В последнем случае трудно сказать, сможет ли организм перенести такой опыт, поскольку человек так сильно идентифицирует себя со своими желаниями и философией, что когда это все отнимается у него, он может оказаться неспособен жить дальше. Он становится чистым светом, океаном славы…
Об эго
…Пока у человека сохраняется сильное чувство его собственного эго (ахамкара), Бог остается для него «Другим». Для него адвайта может быть простой интеллектуальной концепцией, а не реальным опытом, что может привести к страшным последствиям, связанным с ростом гордыни и ужасному росту эго…
О гуру
…Ученик должен иметь твердую веру в своего гуру и полностью предаться ему с верой и преданностью в полном смысле этих слов. Для ученика гуру — это проявление
Самого Бога и его преданность гуру для него является высшей ступенью, находящейся за пределами всяческого поклонения. Для такого ученика гуру становится передатчиком Абсолютного Знания от губ к уху и в конце концов, большей частью в тишине, от сердца к сердцу. Он поведет его шаг за шагом к контролю чувств и ума. Он разовьет в нем отречение и различение. Иногда, возможно, он будет строг к нему, не позволяя ни расслабиться, ни отдохнуть. Но он будет смягчать свою строгость кротостью, ведя ученика по дороге понимания…
5. Махасамадхи
После ухода Жюля Моншанена Свами Абхишиктананда становится единственным ачарьей «Сатчитананда ашрама», однако его стремление странствовать не дает ему никакой возможности основательно заняться делами монастыря. Он несколько раз возвращается на берега Кавери, однако не может находиться там слишком долго: таинственная и мистическая Индия влечет его к себе. Гималаи становятся его мечтой, ведь где как не в горах человек встречается с Богом и остается наедине с Высшей Тайной. Знакомство с такими людьми, как Раймон Паниккар и отец Доминик Ван Ролленгем, убеждает его в том, что внутренний мистический опыт имеет первостепенное значение перед теми действиями, которые мы совершаем, в том числе и ради его достижения. В рождественскую неделю 1957 г. Свами Абхишиктананда, Раймон Паниккар, Доминик Ван Ролленгем и будущий настоятель Шантиванама Беда Гриффитс встречаются для проведения теологического диспута на тему адвайты и христианского мистицизма. Индийские христианские мистики делятся своим богатым опытом, который для каждого из них был уникальным, но вместе с тем раскрывал единую и самую важную тайну бытия — Тайну Всеединства. Вместе с Паниккаром Абхишиктананда несколько раз совершает паломничество в Варанаси, священный город индуизма, который таит в себе тысячелетнюю историю: впервые он упоминается в «Риг-Веде» под именем «Каши», а ученые полагают, что это одно из древнейших поселений на земле. Индийцы верят, что город был основан Шивой, и центральным местом паломничества в нем является лингам, именуемый Вишванатхой. Все паломники, прибывающие в Варанаси, совершают ритуальное омовение в Ганге, освобождаясь таким образом от груза грехов, а затем отправляются в сакральное путешествие по храмам. Для Абхишиктананды визиты в Варанаси имели символическое значение: Свами, путешествующий по Индии в поисках знаний, очень ценил место, которое на протяжении веков считалось центром духовного образования и спонтанного просветления, место, в котором Будда некогда произнес свою первую важную проповедь, место, куда люди устремляются со всех концов Индии, чтобы постичь метафизические истины.
В 1959 г. Свами наконец отправляется на север, в предгорья Гималаев. Его цель на этот раз — ледник Пиндар. Надо отметить, что, будучи странствующим санньяси, Абхишиктананда отказывает себе в удобствах, к которым привыкли европейские путешественники: несмотря на то что его друзья предлагают ему оплатить дорогу, он выбирает тот способ передвижения, которым пользуются миллионы небогатых индийцев, — автобусы и вагоны третьего класса. Даже сейчас многодневное путешествие на поезде в таком вагоне — настоящая мука для привыкшего к комфорту западного человека, а во времена Ле Со люди ехали вповалку вместе с детьми и домашним скотом. Вещи приходилось закрывать специальным замком, поскольку мелкое воровство процветало. Зачастую молодежь вообще предпочитала ехать на крыше вагона. Понятно, что никакой речи о кондиционерах и удобствах идти не могло. Свами Абхишиктананда, тем не менее, именно таким способом добрался до ледника, который поразил его воображение: горы показались ему источником всего сущего, могучим символом Божества:
«Из великих мудрецов Я — Бхригу, из слов Я — космический слог ОМ, из духовных практик (яджня) Я — молчаливое повторение мантры (джапа), а среди гор Я — Гималаи». (10.25)[58]
Покинув ледник Пиндар, Свами Абхишиктананда отправился в глубь штата Уттар-Прадеш, который славится своими садху, большинство из которых принадлежат к традиции рамананди — аскетов-преданных Рамы. Его путь лежал через деревню Карели, где располагался основанный в 1953 г. христианский «Джйотиникетан ашрам», «Дом Света». Ачарьей ашрама был англиканский священник Чарльз Мюррей Роджерс, который прибыл в Индию в 1945 году вместе со своей женой Мэри Хоул и, проведя год в «Севаграм ашраме» Махатмы Ганди, вдохновился идеями индуистско-христианского диалога и создания общины, которая бы сочетала в себе принципы индуизма и христианства. Во многом англиканский пастор был в более выгодном положении, чем основатели Шантиванама, поскольку в то время Церковь Англии была гораздо более либеральна и открыта миру. И все-таки супругам пришлось покинуть Миссионерское церковное общество, в качестве членов которого они прибыли в Индию. К моменту знакомства со Свами Абхишиктанандой Мюррею Роджерсу было 40 лет (он родился в 1917 г.). За его плечами был Кэмбридж, работа капелланом в Аллахабадском сельскохозяйственном институте, а также дружба с доктором Эндрюсом, который тесно общался с Махатмой Ганди. Именно благодаря этой дружбе у Роджерса зародился интерес к Индии. Абхишиктананда с восторгом воспринял предложение англичанина погостить у него: образ жизни членов общины показался ему наполненным святостью: все было основано на древней мудрости Упанишад, а весь день построен на регулярных медитациях и чтениях отрывков из Писаний. Сам Роджерс считал, что такой образ жизни особым образом обогащает его во Христе при контакте с живым индуизмом. Единственное, что показалось Абхишиктананде неправильным, — это идея женатого священника, которая в англиканстве является обычной практикой. Свами одолевали сомнения относительно возможности полноценной священнической и медитативной жизни для человека, на котором лежит обязанность содержания семьи. Однако, проведя какое-то время в Джйотиникетане, Абхишиктананда понял, что Мюррей Роджерс — живое воплощение такой возможности. Он увидел в этом человеке святого, вдохновленного Высшим Идеалом. Они стали близкими друзьями, и Свами стал часто наведываться в Карели. Поскольку в Католической Церкви есть определенные сомнения относительно возможности взаимного участия в литургии с представителями Англиканской Церкви, первоначально Ле Со не решался осуществлять совместную Евхаристию, однако спустя некоторое время он решил отбросить свои предрассудки и не пожалел об этом: по его словам, никогда до этого он не испытывал такого духовного подъема и такого четкого ощущения реального присутствия Христа в Святых Дарах, как во время тихого Таинства с рецитацией ведических гимнов и пением христианских псалмов. Уезжая из Джйотиникетана, Абхишиктананда сказал слова, которые часто повторял впоследствии: «Мой друг ведет людей к главному: к внутренней жизни, тишине и молитве». Свами Абхишиктананда и Мюррей Роджерс сохранили свою внутреннюю связь до конца своих дней: даже на смертном одре (Роджерс умер 16 октября 2006 г.) ачарья Джйотиникетана вспоминал свой опыт встреч со Свами, который был наполнен святостью и созерцательностью.
Свое путешествие Свами Абхишиктананда продолжил в Алморе, где исторически было довольно много православных (православие — это христианская традиция, весьма не чуждая Индии), и встретился там с неким русским художником, имя которого осталось неизвестным. Этот человек был неплохим портретистом и написал два портрета Свами. Такова была его первая встреча с русской культурой (надо отметить, что впоследствии у монахов Шантиванама были некоторые контакты с православием, в частности особый интерес к ашраму проявлял русский православный митрополит из Англии Антоний Сурожский (Блум), известный своими медитативными размышлениями, некоторые из которых поразительно напоминают идеи Ле Со и Гриффитса. Митрополит лично встречался с отцом Бедой и находился в дружеских отношениях с ним). Что касается портретов, то они показались Абхишиктананде весьма правдоподобными и отражающими внутреннюю суть его души, и он написал об этом своему другу отцу Лемарье:
«Эти два портрета поразительно и глубоко правдивы. За маской скрывается то, чем я должен быть, и это хорошо показано. Один из них демонстрирует чистое Существо, не мертвое, и не живое, не ограниченное ни временем, ни пространством… Другой определенным образом являет воскресение, возвращение к миру, причем таким способом, который опять-таки поражает…»[59]
Иисус Христос, медитирующий в йоте лотоса («Сатчитананда ашрам»).Размышления, связанные с этими портретами, помогли Абхишиктананде взглянуть на себя под другим углом, другими глазами. Они стали лейтмотивом его следующей поездки в два священных гималайских города — Кедранатхи Бадринатх. Первый считается вечной обителью Шивы, второй связан с культом второго лица индуистского Тримурти — Вишну-Нарайяной. Для Саами оба были проявлениями Единого Космического Христа, Пуруши, и он, вдохновленный своим паломничеством, восклицал: «Единственный Господь Кадара — Христос!» Кедарнатх настолько воодушевляет Абхишиктананду, что он непроизвольно погружается в глубокую медитацию и снова возвращается к осознанию всеединства, которое он обрел во время затворничества в Мауна Мандире:
«Этот опыт переполняет меня и внутренне и внешне. Все есть знак, все указывает на Единую Таину. Это ни схождение в непостижимую тайну рождения Себя у подножия цепи покрытых снегом гор и на вершине безжалостно стремящегося вверх пути к Изначальному Источнику, из Которого все произошло и к полноте Которого все стремится, в Котором все пути оканчиваются и все собирается в одной точке. Можно определенно сказать, что единственный Господь Кедара (Шива) есть Христос. Есть только одно рождение в сердце всего Бытия, рождение, при котором Бытие проявляется Само в Себе, в месте, за пределами всех мест, из Которого все исходит и к Которому все возвращается. Есть только один Источник»[60].
Бадринатх — знаменитое место паломничества вайшнавов, которое имело для Абхишиктананды особый сакральный смысл: согласно традиции, в этом месте долгое время вели аскетический образ жизни мудрецы Нара и Нарайана, которые считаются воплощениями Вишну. Бадринатх, таким образом, символизирует нисхождение Божества на землю и его аскетические усилия в лице человечества, некое отражение Космической Жертвы, начавшейся во времена Сотворения Мира и достигшей своей кульминации на Голгофском Кресте. Город упоминается в Пуранах:
«Там в "Бадрика ашраме", Вишну, приняв облик мудрецов Нары и Нарайяны, с незапамятных времен совершает аскетический подвиг ради блага всех живых существ»[61].
Свами пребывает в восторженном состоянии и совершенно не хочет спускаться с гор и возвращаться к обычной жизни. Несмотря на свой возраст, он запросто ходит пешком по горным перевалам, преодолевая значительные расстояния. Таким образом, он готовится к следующему важному путешествию в Ганготри, к истокам священной Ганги, которое ему удастся совершить лишь через два года. Кроме того, это паломничество становится знаком окончательного принятия Индии в качестве новой родины: на следующий год Абхишиктананда получает индийское гражданство, несмотря на трудности, связанные с тем, что получившая независимость страна не жалует иностранцев и заявления о предоставлении гражданства рассматриваются по нескольку лет. Активная деятельность французского Свами привлекает внимание посла Швейцарии доктора Кутатта, который живо интересуется индийской культурой и духовностью, пытается разделить радости и проблемы народа, среди которого работает. Высокое положение в обществе позволяет послу организовать несколько важных мероприятий, благодаря которым послание Абхишиктананды успешно распространяется в христианских кругах Индии: в 1961 г. проводится первая встреча, посвященная изучению и сравнению христианского и ведантического опыта, в которой активно участвует Свами. На следующий год в доме методистского епископа проходит беседа, на которую приглашается ряд гостей, представляющих разные традиции в христианстве, в том числе и православный монах, с которым судьба свела Абхишиктананду в Алморе. В период с 1961 по 1964 г. Мюррей Роджерс тоже организует серию семинаров, посвященных изучению наследия Пьера Тейара де Шардена и его влияния на европейскую адвайтическую мысль. Встречи также привлекают большой круг видных деятелей индийского христианства и индуизма. Наконец, в мае 1963 г., Свами Абхишиктананда возвращается в Гималаи, чтобы выразить свое почтение великой реке Ганге и помедитировать у самых ее истоков, которые притягивают сотни паломников-садху. Во время первого паломничества Свами сопровождает молодой человек, по имени Ананд, который планировал впоследствии вступить в один из католических орденов. Уже в самом начале похода Абхишиктананда погрузился в индуистское восприятие духовных качеств реки: по преданию, Ганга не принадлежит материальному миру. Она берет свои истоки в духовном мире, в водах так называемого Причинного Океана, на котором вечно возлежит Вишну-Нарайяна, создавая бесчисленные миры. Проистекая от стоп Бога, она попадает в этот мир через темя Шивы, который не дает ее бурным водам погубить все сущее, а затем ниспадает в верховья Гималаев. Для Свами эта история нисхождения Ганги стала внутренней реальностью, даже более четкой, чем «научно обоснованная» реальность нашего мира:
«На самом деле истоки Ганги лежат не столько в ледниках, откуда бегут ее первые воды, а те горные пики, которые касаются Высшего Неба. Там находится точка соприкосновения Высшего Мира — того недостижимого мира, из которого, тем не менее, мы пришли и в который мы идем, — с нижним миром, на котором мы временно ведем нашу земную жизнь»[62].
Чем ближе Свами Абхишиктананда и Ананд подходили к священной дхаме (месту паломничества), тем более четко и ясно они ощущали вибрацию священного звука ОМ, который буквально парил в воздухе: пение садху и других паломников сливалось с внутренним повторением ОМ-кары Абхишиктанандой и многократно усиливалось гулом реки. Наконец, когда взору путников предстал сам ледник, источающий из себя чистые и прозрачные воды Ганги (которая приобретает свой специфический оттенок лишь проходя через города и села Северной Индии), Свами погрузился в экстатическое состояние, осознавая личностную природу реки, присутствие ее Повелителя Шивы и свое собственное «Я», единое с Абсолютом. Экстазы Абхишиктананды невозможно описать словами, но некоторое представление о них могут дать его собственные записи, которые он делал в своем дневнике или, как в случае с Ганготри, описывал в книгах:
«Казалось, с гор раздавались голоса, вырываясь из вод Ганги, крича: "Шива, Шива!" Я вернулся к повторению звука ОМ, который был освежающим и погружал в медитацию, проникая в мое сознание глубже, чем любой другой звук. Он успокаивал меня и высвобождал тишину моего духа»[63].
Придя в себя и пробыв какое-то время в Ганготри, Абхишиктананда и Ананд вернулись в Уттаркаши, чтобы год спустя вернуться туда снова. На обратном пути они встречают многих преданных Рамы, которые составляют большинство индуистов во многих районах Севера. Традиция рамаватов распространилась в регионе в XV–XVIII вв. благодаря деятельности поэта и гуру по имени Свами Рамананда (1400–1470), который считался экстатическим преданным Рамы. Получив посвящение в сампрадайу (философскую школу) Шри Вайшнавов, впоследствии он отказался от многих формальностей, которые связывали по рукам и ногам последователей Школы, в частности он отказался от санскрита как от единственного языка Писаний, провозгласив, что каждый должен услышать послание Истины на своем родном языке. Рамананда стал проповедовать свое учение на народном языке хинди, сделав центром своего послания сказания о царевиче Раме, считая его идеальным и высшим проявлением Бога. Последователи Рамананды перевели на хинди многие классические произведения Древней Индии, сделав их доступными простым индийцам. Кроме того, Свами резко порицал кастовую систему, принимая учеников, вне зависимости от их происхождения. Сохранилось изречение Рамананды, которое свидетельствует о его толерантности: «Пусть никто не вопрошает о касте человека или о том, с кем он есть. Тот, кто предан Хари[64], принадлежит Хари». Абхишиктананда постигает элементы учения рамананди, что упрощает его общение с первым учеником — Рамешем Шриваставой. Этот молодой человек, следуя учению Рамананды, постоянно повторял имена Рамы, но в то же время живо интересовался Евангелием и хотел принять христианство. Христианский Свами показался ему идеальной возможностью сохранить свою индийскую идентичность, и, в то же время, принять Христа. Рамеш начинает внимать наставлениям Абхишиктананды, который, таким образом, становится настоящим гуру во всех смыслах этого слова. Свами с радостью передает свой опыт своему первому ученику, а также периодически дает спонтанные публичные лекции, и, как ни странно, пользуется успехом у индийской аудитории. Европейский учитель медитации не уступает в уровне своих рекомендаций своим индийским братьям:
«Очень важно сосредоточить ум на чем-то, что ведет к трансцендентности и освобождает от блуждания мысли. Для меня это мысль о "Внутреннем" Султам" на тамильском), ахам ("Я"), например. Необходимо сделать моей обителью внутренний мир, утвердиться в нем, погрузиться в него, раствориться. Если мысли по-прежнему приходят, то пусть они будут как птицы, летящие в открытое пространство (акаша,) сердца, пусть пролетают мимо головы, не беспокоя меня. Что на самом деле важно, так это сделать мое положение стабильным… Стремиться внутрь через идею Внутреннего — это очень хороший путь. Однако идея Внутреннего сама по себе представляет собой форму двойственности (бхера.). Пока я отличаю Внутреннее от того, кто стремится к Внутреннему, я не достиг Внутреннего. На последнем этапе тот, кто ищет, и то, что является объектом поиска, исчезают, и не остается ничего, кроме чистого Света, неразделенного, самосветящегося (джйоти акханда свапракша). Последняя задача — это уничтожить различие между искателем и объектом поиска»[65].
Через год после принятия Рамеша к Абхишиктананде присоединился восемнадцатилетний брахман Лалит Шарма, который на тот период строго следовал принципам брахмачарьи (целомудрия) и отказывался от всех материальных благ. Свами заботился об учениках как о своих собственных детях: в нем не было строгости, присущей многим другим духовным учителям, и молодые люди очень привязались к нему. По утрам он будил юношей поцелуем, сам готовил им завтрак, а свои наставления облекал в возможно более мягкую форму. Однако настоящие и полноценные отношения учителя и ученика у Абхишиктананды развиваются с французским семинаристом Марком Шадюком, который стал первым европейским санньяси следующего после Моншанена и Ле Со поколения.
Марк прибыл в Индию в 1971 г. для изучения опыта индийского христианства и диалога между индуизмом и христианством. В тот же год он встретился с Абхишиктанандой и проникся идеями, которые проповедовал Свами. Марк был очень целеустремленным человеком и его не интересовали никакие другие вопросы, помимо самосознания, поэтому Свами решил оказать ему доступную помощь в духовном поиске. В тот же год они отправляются к горе Аруначале, поскольку Абхишиктананда хочет поделиться своим личным опытом именно в том месте, где он впервые ощутил недвойственность бытия. Марк погружается в медитацию в одной из многочисленных пещер священной горы и очень скоро испытывает то же, что испытал сам Ле Со много лет назад: энергетика горы полностью захватывает его, и он погружается в транс самосознания, ощущая свое единство с горой, а через ней и с Высшим Существом. Видя, что его ученик сидит в оцепенении и не может пошевелиться, Абхишиктананда вдруг испытал необъяснимый страх: наверно, он плохой гуру, раз привел человека, который доверился ему, в это таинственное место раньше времени. А вдруг Аруначала сыграет с Марком злую шутку? Свами начинает безмолвный диалог с горой: «О Владыка Аруначалы, что Ты сделал с моим ребенком?»[66], и вдруг его словно молнией пронзает ответ, полученный в глубине сердца от Шивы Аруначалы: «Это ты сделал с ним, это он сам сделал это с собой! Разве это не то, что он желал больше всего в глубине своего сердца, где нет никого, кроме Меня?»[67] Марк был в лучшем положении по сравнению с Абхишиктанандой: ведь его Учитель не имел человека, к которому он мог бы обратиться за советом во времена своего пребывания в пещерах Аруначалы, он же видел перед собой Свами, который мог передать ему свой собственный опыт, духовный импульс, который характеризует истинное духовное наставничество. Молодой француз ощутил полное доверие в отношении своего Гуру, и впоследствии это доверие было подтверждено новой серией мистических экстазов, которые он пережил в присутствии Абхишиктананды. В мае 1972 г. вечером накануне Вознесения Свами и его ученик изучали Упанишады, и вдруг Марку явилось видение славы духовного учителя, во время которого Абхишиктананда предстал перед ним в образе древнего риши, открывающего ему вечную мудрость:
«Мне открылось неожиданное и всепоглощающее видение парам-джйотир, Великого Света, которое продолжалось около трех часов. Оно достигло глубин моего существа в неугасимом свете, который есть мое истинное "Я"… В тот же самый момент мне открылось, что Анри (Абхишиктананда) — мой Гуру. Я увидел его в ослепляющей славе, преображенным в Свет…»[68]
Спустя несколько дней, 28 мая, оба Свами стали свидетелями общего видения, которое Абхишиктананда впоследствии назвал «Упанишадой Огня» или «Новой Пятидесятницей»: им явился Брахман в виде пламени истинного «Я». Из их рассказов было довольно трудно понять, что же они видели на самом деле, но совершенно очевидно, что явление глубоко поразило их. Это событие произошло в Ришикеше, в «Шивананда ашраме», ачарьей которого в то время был Свами Чидананда, ставший впоследствии близким другом Абхишиктананды. Марк, следуя примеру своего учителя, намеревался стать одновременно представителем двух монашеских традиций: христианского монашества и индуистской санньясы, и, следовательно, ему надо было получить посвящение в обеих цепях ученической преемственности. Свами Абхишиктананда решил посвятить его в христианские монахи сам, на правах настоятеля «Сатчитананда ашрама», который он, впрочем, уже покинул. Что касается санньяса-дикши, то церемонию согласился провести Свами Чидананда, который, следуя заветам своего предшественника, основателя «Общества Божественной Жизни» Свами Шивананды, был настроен на диалог со всеми религиями, в том числе и с христианством. 23 июня 1973 г. настал день инициации, и два Свами со своим учеником собрались на берегу священной Ганга, где Марку предстояло окончательно подтвердить свое решение оставить материальный мир. В письме, адресованном Мюррею Роджерсу, Абхишиктананда очень ярко описывает, что произошло далее:
«Войдя в воды Ганги, Марк произнес древнюю формулу отречения. Я присоединился к нему. Он погрузился в воду, затем я поднял его, после чего мы пропели наши любимые мантры, обращенные к Пуруше. Он выбросил всю свою одежду в Гангу, и я принял его словно из материального лона. Мы надели на него одежду огненного цвета, передали ему махавакьи (священные формулы из Упанишад), и я отправил его "туда, откуда нет возврата"»[69].
Выйдя из вод Ганги, Марк получил новое монашеское имя: Свами Аджатананда, которое переводится как «Блаженство Нерожденного», дав начало новой традиции христианского монашества в Индии. Аджатананда невольно стал образцом для десятков христиан, пожелавших разделить древнюю практику индийских отшельников, а в 2006 г. в штате Уттар-Прадеш открылся экуменический ашрам, носящий его имя.
В течение всего времени после санньяса-дикши Аджатананды с Абхишиктанандой начали происходить важные изменения: им управляли силы, которые он не мог контролировать. Ему постоянно являлись различные символы, под знаком которых проходили дни: как правило, это был либо Илия в своей огненной колеснице, либо Дакшинамурти — воплощение Шивы в образе молодого гуру, либо огненная колонна на вершине Аруначалы. К этому периоду он уже четко определился с задачами своей миссии, и с противоречиями, которые разрывали его душу, было покончено. Его псевдонимом становится слово «Сету», «Мост», и он рассматривал себя в качестве передаточного звена между миром Востока и Запада, действующим ради просветления всего человечества:
«Мое послание не имеет ничего общего с какой бы то ни было дхармой. Таково любое послание, идущее из глубины [сердца]. Хотя послание Упанишад имеет ведические и брахманические корни и их формулировки происходят из этих корней, оно "самосветящееся", свапракаша. Оно являет свет, происходящий из самых глубин, и само становится его отражением. Точно так же и Евангелие не связано с иудейским миром, в котором оно было явлено. Это знание универсально, его истинные ценности растопили восковые соты иудейского и греческого миров и извлекли мед, который в них хранился. Это знание — эхо глубин человеческого сердца, которое несет послание любви, самопожертвования и истинных взаимоотношений. Это послание божественности каждой личности. Послание Упанишад, пройдя по мутным водам каналов, невероятно отдаленным от Источника, сформировало индийский образ мысли, а послание Евангелия, пройдя тот же путь, — западный. Человек (измотанный религией, межрелигиозной рознью и самосвятством) возвращается к Источнику, когда встречается лицом к лицу с самим собой, со своими собственными глубинами. Тогда он осознает, что "он есть" в гораздо большей степени, чем когда использует любой вид анализа, даже философского (экзистенциального) анализа»[70].
С другой стороны, Свами полностью разрушил предубеждения его греческого ума, касавшиеся проявления Божественного в индуизме. Теперь образ Кришны для него был таким же полноценным образом Абсолютной Тайны, как и образ Христа. Остатки сомнений сгорели в огне медитации и молитвы, и он был способен передать это чувство своим ученикам:
«Господи, кто Ты? Существуешь ли Ты? Я не могу продолжать… Отличен ли Ты от моего брата, в чьем лике отражен мой лик? Отличен ли Ты от воды, земли, огня или чего-либо сделанного из них? Почва, находящаяся в глубине меня, есть глубина всего сущего — это лик, это Ты Сам, Ты видишь меня в этой глубине, и это также я сам, я сам обращаюсь к себе самому. Так ли это? Отличен ли Ты от этой Тайны, от Брахмана в глубине меня, от всего сущего? Я имею в виду, отличен ли Ты от этой Абсолютной Тайны, которую нельзя назвать по имени? Это "Я", это "Ты" — это проекция меня самого? Это последняя попытка спасти меня перед Твоим ликом? Ты Ишвара? Ты Пуруша? Ты Кришна? Ты Иисус? Отличен ли Ты от меня?
Являешь ли Ты Себя в том свете, который находится за пределами тьмы? И вообще, являешь ли Ты Себя в свете? Или Ты Сам есть свет, который окружает меня, проникает в меня и поглощает меня? Логос является, чтобы осветить нисхождение вглубь, в пещеру: гуха, и затем существует лишь тот, кто находится внутри ее (гухантарау и внутри самого себя… В глубине внутренней пещеры (тука) нет имени, но нет и безымянности, там нет ни Шивы, ни Иисуса»[71].
По воспоминаниям Аджатананды, 11 июля 1973 г. в Ранагале Свами находился под особым воздействием Духа и произнес нечто непередаваемое, что свидетельствовало о полном осознании тождества духа Абхишиктананды с Высшей Тайной, при этом над соседней горой сверкнула молния:
«Мы долгое время сидели молча. Все излучало необычную силу. Наконец, мы устроились как могли, чтобы провести ночь вокруг лингама…»[72]
На следующий день Абхишиктананда долго повторял звук ОМ, после чего снова заснул. Несколько дней спустя, оставив Аджатананду в храме, Свами отправился в соседний Ришикеш за продуктами, но так и не вернулся: по дороге с ним приключился сердечный приступ. Благодаря проезжавшей мимо француженке из «Шивананда ашрама», которая вызвала врача, он остался жив, а Свами Чидананда предоставил ему кровать и попросил мальчика по имени Нирмал присмотреть за ним. Состояние организма во время сердечного приступа, Абхишиктананда расценил в качестве «маленькой смерти», во время которой для него открылась внутренняя дверь в мир подсознания. Свами был убежден, что он стоит на пороге окончательного просветления, путь к которому начался на склонах священной Аруначалы:
«На самом деле, когда я лежал на тротуаре, открылась дверь в Небо. Но это Небо не было противоположностью земле, это была ни жизнь и ни смерть, а просто бытие, пробуждение… за гранью всех мифов и символов»[73].
Придя в себя, Абхишиктананда сразу вспомнил о Марке и попросил Нирмала срочно отправиться к Джйотилингаму, у которого медитировал Аджатананда. Он передал своему ученику письмо странного содержания, однако Аджатананда сразу понял, в чем дело, и поспешил к учителю. Текст письма был таким:
«Марк,
Огненный столб Шивы
Возник предо мной
В субботний полдень
На базаре в Ришикеше,
И я до сих пор не понимаю,
Почему он не унес меня.
Радость, безмятежная радость,
ОМ TAT CAT (ЭТОТ — БРАХМАН — ЕСТЬ РЕАЛЬНОСТЬ)
ЭКАДРИШИ (взгляд, сосредоточенный на Одном)
Экариши (единственный риши)
О!
Венчающая благодать!
ОМ!
С любовью»[74].
Аджатананда немедленно вскочил и направился в «Шивананда ашрам», поняв, что это было «окончательное Просветление, за пределами всего, финальный взрыв». После перенесенного сердечного приступа С вами переехал в Индор, где о нем заботилась монахиня — сестра Теофания, не отходившая от Абхишиктананды ни на шаг. Было очевидно, что экстатические состояния, многодневные пешие переходы по Гималаям, активная деятельность истощили его организм, а сердечный приступ вконец подорвал его жизненные силы. Вечером 7 декабря 1973 г. Свами стало трудно дышать, и сестра Теофания пригласила доктора, которой велел ей сделать ему успокаивающий укол, если приступ повторится. Абхишиктананда чувствовал приближение своего ухода из этого материального мира, но он был удивительно спокоен: казалось, что он уже открыл для себя Высшую Тайну Бытия и готовился к легкому переходу в духовную сферу. В реальности Свами ждал не смерти, а достижения состояния окончательного единения с Абсолютом, самадхи. После ужина он причастился Святых Тайн, соединившись со Христом в Евхаристической Жертве, а в 8 часов вечера у него произошел еще один приступ. Сестра Теофания склонилась над Абхишиктанандой, который тихо произнес: «Какая удивительная история, человек сделал все, что мог сделать, теперь все в руках Бога. Я готов». Затем он улыбнулся и добавил: «Да свершится воля Бога. Сколько трудностей я вам принес!» После этих слов Свами погрузился в глубокую медитацию: его дыхание пре-
рвалось, но сердце продолжало биться. Медитативный экстаз продолжатся около 7 минут, во время которых над ним было совершено Таинство Елеосвящения, а затем он с миром оставил материальное тело. Было 11 часов вечера.
Плита самадхи (места упокоения) Анри Ле Со (Свами Абхишиктананды) в «Сатчитананда Ашраме».АНРИ ЛЕ СО: «В ЛОНЕ ОТЦА»[75]
В лоне Отца вечно Он жил, В лоне Марии стал Человеком, В лоне Церкви Он в душах ожил, Когда Он воскрес в пасхальное утро В лоне Отца, Когда Он воскрес через веру В глубинах сердец, Когда Он воскрес во Славе В совершенной плероме, Когда Он вернулся к Отцу, Где времени нет, Когда Он вернулся к братьям, Где время стремится вперед, Когда пробудился к Отцу, В лице каждого брата, Когда открыл Он себя каждому брату, И в сердце родился у каждого среди них, Повсюду Сын пробуждается к бытию, В силе Отца и Сына, К истинному Бытию В общении Духа. В сотворении мира, И во вращенье планет, В бытии человека И в истории народов, В росте каждого И в росте народов, В развитии империй И в стремлении человека к Истине и Добру, В поглощении многочисленных миров, Сын, пребывающий в лоне Отчем, Пробуждается к Бытию. Перед началом Времен, Со времени начала Времен, Во время Времен И за пределами Времени, Там, где мысль человека парит в размышлении, Там, где его Дух слабеет и падает, В тишине Начала, В Божественном Одиночестве, В Сотворении и Воплощении, В нисхождении во Славе и в ниспослании Духа, В приготовлении того, что грядет, В каждом шаге паломничества Церкви, В каждом шаге преданности Церкви, В каждом шаге человека к Церкви, В самом преображении Церкви во Славе, В конечной Плероме, В мире Вечности, В осуществлении Любви, В радости Господа, когда все вернутся домой, Сын, пребывающий в лоне Отчем, Пробуждается к Бытию. Существует только одна Реальность, Общение Жизни, Между Отцом и Сыном в единстве Духа, В лоне Отчем, Ибо только Он существует, и все сущее в Нем, И только в Нем. ОМ III. ДОРОГА К ЦЕНТРУ
1. Roma Locuta
В XX в. Католическая Церковь прошла долгий и тяжелый путь: от консерватизма «эпохи итальянских Пиев» с его антимодернистской присягой до межрелигиозных встреч в Ассизи, когда на алтаре христианского храма появился медитирующий Будда. Начало «великого потепления» в западной духовной жизни связано с вступлением на престол святого Петра Иоанна XIII (в миру Анджело Джузеппе Ронкалли), который под влиянием идей современных ему теологов осознал необходимость диалога с другими христианами, с представителями нехристианских религий и, наконец, со всем миром. Европейский католицизм уже и так находился, с одной стороны, в состоянии глубокого кризиса, вызванного массовым отходом от веры жителей большинства стран региона, а с другой стороны, на пороге нового взрыва тенденций к обновлению и реформированию Церкви, которая более не отвечала требованиям времени. Уже невозможно было отрицать ту роль, которую играют другие великие религии в формировании духовного облика человечества, и тем более сводить сравнительное религиоведение к простым попыткам доказать ложность иных учений. В 1962 г. в Риме Папа Иоанн XXIII созвал очередной Вселенский Собор, который получил название II Ватиканского Собора. Этот Собор радикально отличался от всех предыдущих церковных Соборов и конференций: на него были приглашены представители других направлений христианства, а сама его работа проходила под знаком максимальной открытости и прозрачности. В католических кругах до сих пор используется выражение «дух II Ватиканского Собора» — самое удивительное то, что большинство делегатов были уверенными консерваторами до начала Собора, но, войдя в базилику святого Петра, они высказывали самые передовые на тот период времени мысли. Свами Абхишиктананда писал, что «во II Ватиканском Соборе есть такое дыхание Духа, которое Церковь вряд ли испытывала в прошлом»[76].
Иоанн XIII и до Собора вызывал уважение большинства католиков мира, а в Италии он был национальным героем. Итальянцы называли его «Добрым Папой», а сразу же после его смерти 3 июня 1963 г., он стал именоваться в народе «блаженным» (этот титул был официально подтвержден Церковью, которая провозгласила понтифика таковым вскоре после его ухода). И все-таки, несмотря на то что многие документы Иоанна XXIII во многом предвосхищали решения II Ватиканского Собора (например, энциклика «Расет in Terris», в которой Папа развивал принципы мирного сосуществования народов и культур), большинство идей его отцов оказались сюрпризом для очень многих и даже привели к схизматическим расколам противников нововведений: самый громкий из этих скандалов, связанный с деятельностью ультраконсервативного архиепископа Марселя Лефевра, отлученного в 1980-е гг. от Церкви Иоанном Павлом II, до сих пор не утих. К сожалению, сам Иоанн XIII так и не смог официально провозгласить ни одного из соборных постановлений: он умер в самый разгар работы Собора, уступив место своему преемнику Павлу VI, которому предстояло провести радикальную реформу церковной жизни. 21 ноября 1964 г. Павел VI обнародовал один из самых важных документов Собора — догматическую конституцию «Lumen Genitum» (о Церкви в современном мире), в которой впервые за много веков Рим признавал, что
«…к католическому единству Народа Божия… призваны все люди; ему по-разному принадлежат или соотносятся с ним и верные католики, и другие верующие во Христа, и, наконец, все люди без различия, предназначенные благодатью Божией ко спасению…»[77]
Стоит отметить, что, конечно, этот документ не предлагал четкого и однозначного учения о спасении: его сотериологическая составляющая весьма расплывчата и может иметь много толкований, но этот текст стал важной зацепкой для многих теологов, пытавшихся обосновать свои позитивные представления о других религиях. Именно тогда вошло в обиход выражение «люди доброй воли», которое указывает, прежде всего, на нехристиан, которые также достойны познания Истины и спасения в христианском смысле. Таким человеком, например, по мнению Иоанна Павла II, был Махатма Ганди, «индус и индуист, по-своему глубоко проникнутый евангельским духом…»[78] Центральным понятием католической мысли после II Ватиканского Собора стало понятие диалога: Бог установил диалог с миром, и Церковь также должна вести этот «диалог спасения»:
«Такой диалог христиане должны вести не только между собой, но и с другими, нехристианскими религиями, со всем миром культуры и цивилизации, вплоть до тех, кто вообще не верует. Ибо Истину нельзя ограничить. Она — для всех и для каждого»[79].
Ключевой документ, касающийся отношения Католической Церкви к нехристианским религиям, и узаконивающий практику инкультурации и диалога, которую вели монахи-бенедиктинцы, был принят 28 октября 1965 г. и назывался он традиционно по первым словам текста «Nostra Aetate», «в наши времена». Основная мысль документа была выражена во втором разделе и стала поистине революционной:
«Католическая Церковь не отрицает ничего, что истинно и свято в этих [нехристианских] религиях. Она с искренним уважением рассматривает те… правила и учения, которые… приносят нередко луч Истины, просвещающий всех людей»[80].
Однако стороннее декларативное уважение не было самоцелью: к тому моменту стало ясно, что Церковь должна вести и какие-то активные действия в отношении всего многообразия религий на земле, поэтому далее Декларация говорит и о том, что
«Она (Церковь) увещает своих чад, дабы они с благоразумием и любовью, через диалог и сотрудничество с последователями иных религий… признавали, охраняли и продвигали находящиеся у тех духовные, нравственные и социокультурные ценности»[81].
Важно помнить, что все эти идеи возникли не на пустом месте: в течение многих десятилетий католические теологи размышляли на эти темы и приходили к очевидному выводу, что существует некое общее начало у всех религий, некий Центр, в котором и сосредоточена надконфессиональная Абсолютная Истина и о котором впоследствии много писал отец Беда Гриффитс, сменивший на посту настоятеля «Сатчитананда ашрама» Анри Ле Со. «Nostra Aetate» называет этот Центр «Таинственной Силой»:
«От самых древних времен по сей день существует у различных народов некое восприятие той таинственной силы, которая присутствует в ходе вещей и в событиях человеческой жизни, иногда даже признание Верховного Божества или Отца. Это восприятие и признание пронизывает их жизнь глубоким религиозным содержанием»[82].
Мысль о Центре развивает Павел VI в энциклике «Ecclessiam Suam», где говорит о кругах диалога спасения, в центре которого стоит Христос, а далее концентрически соотносятся с Ним на разном уровне различные религии. Активное влияние на ход Собора оказали такие передовые мыслители, как Тейар де Шарден, Ив Конгар и Анри де Любак, который некогда принадлежал к тому же кругу философов, что и отец Жюль Моншанен (таким образом, отцы Шантиванама были не только пионерами межрелигиозного диалога, но и имели тесную связь с развитием всемирной католической теологии). Интересно, что в ходе подготовки некоторых соборных документов принимал участие и будущий Папа Иоанн Павел II, Кароль Войтыла, который завязал тесную дружбу с отцом де Любаком. В своих воспоминаниях Иоанн Павел II пишет:
«Особенно я обязан отцу Ивару Конгару и отцу Анри де Любаку. Помню и сегодня, как отец де Любак поощрял меня не отступаться от той линии, которая обозначилась благодаря моему участию в дискуссии. Это было уже во время собрания в Ватикане. С тех пор я особенно подружился с отцом де Любаком»[83].
II Ватиканский Собор не провозгласил ни одной анафемы и не сделал ни одного догматического постановления. Многие консерваторы, не принявшие решений Собора, используют этот факт, чтобы доказать их недействительность. Следует, однако, обратить внимание на тот факт, что для большинства католиков неординарность события стала очевидной: «На Соборе Святой Дух говорил Церкви во всей ее целостности, в ее всеобщности»[84]. Главным практическим последствием Собора стало открытие дверей Церкви для новых идей, для «нового видения Реальности», о котором говорил отец Беда Гриффитс, уже находившийся ко времени проведения Собора в индийском монастыре Курисумала в штате Керала. Поскольку мы говорим об опыте христианских монахов в Индии, мы должны упомянуть о том, что индийское христианство всегда было довольно открытым и гибким, и не случайно, что опыт инкультурации и диалога уже принес богатые плоды. Слова отцов Собора о том, что «в индуизме люди исследуют Божественную Тайну и выражают ее неисчерпаемым богатством мифов и прозрениями философии, они ищут освобождения от тревог нашего существования либо в формах аскетической жизни, либо через глубокое размышление, либо прибегая к Богу с любовью и упованием»[85] лишь придали этому опыту официальный статус и значительно упростили жизнь христианских ашрамов, в том числе и «Сатчитананда ашрама», что создало благодатную почву для деятельности Беды Гриффитса, ставшего третьим выдающимся отцом Шантиванама.
2. Путь отца Беды
Будущий Ачарья «Сатчитананда ашрама» появился на свет в Англии в 1906 г. В отличие от своих французских предшественников, Свами Абхишиктананды и Свами Парам Аруби Ананды, его семья, хоть и принадлежала к среднему классу, жила довольно бедно, и маленький Алан (именно так звали Гриффитса в миру) с детства познал горести бедных и радости простых людей, что во многом определило его будущую жизнь и направление духовного поиска. Ко всем бедам семьи
Гриффитсов добавлялось то, что отец Алана рано обанкротился и оставил семью на попечение матери, которой пришлось устроиться на работу, чтобы прокормить троих детей — двух мальчиков и девочку Гриффитсы не могли позволить себе дать детям приличное образование, и в возрасте 12 лет Алану пришлось поступить в школу для детей бедноты, принадлежащую Церкви и располагавшую также благотворительной больницей. Школа называлась «Christ Hospital» и в ней обучались исключительно мальчики. Как правило, такие школы для мальчиков не дают ни хороших знаний, ни должного воспитания: среда совершенно не располагала к образованию, и все-таки Алан Ричард Гриффитс извлек наибольшую выгоду из своего пребывания в этом учебном заведении: он достиг успехов во многих науках и завоевал уважение учителей и товарищей. По окончании школы Гриффитсу удалось получить оксфордскую стипендию и отправиться в один из лучших университетов мира для продолжения образования. В качестве основных учебных дисциплин Алан избрал английскую литературу и философию: его склонность к гуманитарным наукам и размышлениям над смыслом бытия нашла здесь максимальное приложение. Оксфордское образование в будущем сыграет важную роль в распространении наследия отца Беды: сегодня изучение некоторых его работ входит в учебную программу университета, который, несомненно, гордится своим великим выпускником. По работам Гриффитса нетрудно понять, что он прекрасно владел классическим английским языком, его так называемым «оксфордским вариантом», с особым грамматическим строем и использованием соответствующей лексики. Во время обучения в Оксфорде Алан Гриффитс много размышлял о том, как современное общество в условиях научно-технической революции влияет на сознание человека. В те времена в кругах христианской молодежи были весьма популярны работы французского иезуита отца Пьера-Тейара де Шардена, который развивал адвайтические идеи независимо от восточной мысли (что само по себе удивительно: несмотря на свое многолетнее изгнание в Монголию и Китай, он так и не позаимствовал никаких элементов местной культуры и религии). Первое, что очень четко осознал Тейар еще в юности, было ощущение сакральности природы: природа — не только мертвая материя, но и некий живой организм, наша Мать, проявление Божественной Энергии. Эта идея оказалась близка и Алану Гриффитсу, который впоследствии развил ее во многих своих работах. Все священно и все есть проявление Божественного — эта мысль красной нитью проходит через всю жизнь обоих философов. Второе важное прозрение Тейара заключается в том, что в основе процесса развития Вселенной, в основе эволюции лежит некая Сила, исходящая из Высшего Источника и ведущая единый космический организм от неживого к живому и от живого к разумному. Эта Сила получила название «радиальной энергии», а сам организм Тейар описывал так: «взятое в целом живое вещество, расползающееся по Земле, с первых же стадий своей эволюции вырисовывает контуры одного гигантского организма»[86]. Тейар де Шарден по праву считается основателем христианского эволюционизма, но самое интересное в его теологической парадигме — это эсхатология, учение о финале материального бытия нашего мира. Он считал, что живое на нашей планете развивается от разрозненного в сторону единения, то есть атомы образуют молекулы, молекулы клетки, клетки организмы, а организмы, в свою очередь, должны организовать единый общепланетарный организм, который, достигнув вершины своего эволюционного развития, обретет недвойственное единство с Космическим Христом: этот момент и станет вторым пришествием и «точкой омега». Тейар оптимистично смотрел на научно-технический прогресс человечества: по его мнению, стремление цивилизации к информационному единству есть важный шаг к Высшему Единству. И именно в этом вопросе их пути с Аланом Гриффитсом разошлись: в очень раннем возрасте Алан ощутил острую недостаточность сакральности и искренности в так называемом цивилизованном обществе. Да, научно-технический прогресс принес много важных открытий и достижений — но вместе с тем он разорвал связь с природой, связь с истинным «Я» человека.
«Конечно, все эти тенденции имеют и положительную ценность, но они спровоцировали насильственный разрыв с санатана-дхармой, Божественным Порядком, которым должен руководствоваться человек в своей жизни»[87].
Многие молодые люди поколения Гриффитса задумывались об этих недостатках, а в 1960-е гг. кризис мировоззрения техногенного общества и вовсе привел ко всемирному бунту молодежи, выразившемуся в появлении движений хиппи. Можно сказать, что Алан и несколько его друзей еще в самом начале прошлого столетия предвосхитили этот бунт: пытаясь сбежать от цивилизации, они планируют по окончании учебы начать общинную жизнь в какой-нибудь деревне. В 1929 г. Гриффитс получает университетский диплом по специальности «Журналистика» и пытается осуществить свою мечту. Мир, в котором он живет, кажется ему нереальным, и он разрывается между различными объяснениями этого явления, меняя свои взгляды от социалистических до агностических.
«Иллюзия этого мира — мира науки и технологии, машин и самолетов, радио и телевидения, телефонов и кино, компьютеров и космических полетов, контрацепции и атомных бомб — все это создает мир иллюзии, для которого человек должен умереть, чтобы познать Истину»[88] —
эти слова, написанные десятилетиями спустя после описываемых событий, как нельзя лучше характеризуют состояние молодого человека. Вскоре после выпуска из университета Алан со своими друзьями все-таки приобретает небольшой домик в старом провинциальном местечке Коствальдс, и они начинают свой знаменитый эксперимент. Их опыт чем-то напоминал опыт первых христианских монахов, а чем-то образ жизни будущих хиппи. Два принципа, которые объединяли друзей, состояли в неприятии цивилизованного стиля жизни и в единении с природой. Все это осуществлялось на основе общности интересов и быта, взаимопомощи и братских отношений между членами этой маленькой коммуны. Протестные, бунтарские настроения не мешают строить в Коствальдсе поистине духовный образ жизни: день молодых людей начинался и заканчивался совместной молитвой, кроме того, они тратили много времени на изучение Библии и других источников вдохновения, которое состояло, прежде всего, в медитативном чтении этих книг и размышлениях над их связью с человеческой жизнью и природой. Гриффитс и его друзья содержат коров, и живут на деньги, вырученные от продажи молока: пастушеский быт идеально соответствует их умонастроению. По мере приобретения внутреннего опыта они все больше и больше восхищались связью человека и природы, ярко выраженной в их собственном эксперименте. Несомненно, что именно Коствальдс проложил для Гриффитса дорогу в мир монашества, а затем и санньясы, где это всеединство особенно очевидно. Некоторое время спустя Алан почувствовал особое призвание к духовной жизни и решил посвятить себя священническому служению. Будучи членом Церкви Англии, он подает заявление на рукоположение в англиканские священники и после непродолжительной подготовки становится пастором. Поскольку Гриффитс уже имел высшее оксфордское образование, ему не надо было проходить курс обучения в семинарии: в Великобритании Церковь является государственным институтом и система образования в те времена была напрямую связана с религией. Молодой англиканский священник был направлен на работу в трущобные районы Ист-Энда британской столицы, где проживала преимущественно лондонская беднота. В довоенные годы ее положение было поистине ужасающим: кризисы перепроизводства, связанные с бесконтрольным развитием капитализма, приводили многие семьи к разорению, ставя их на грань выживания, что касается тех, кто изначально рождался в семьях с низким достатком, то им было весьма трудно найти свое место в жизни, ведь без хорошего образования путь в «общество равных возможностей» был для них закрыт. Алан Гриффитс был до глубины души потрясен положением жителей этих кварталов: первые дни он вообще не мог прийти в себя от ужасов, свидетелем которых ему пришлось стать. Если существует добрый справедливый Бог, то почему же невинные люди так страдают? В душу священника прокрадывались агностические мысли, которые уже становились предметом его размышлений несколько лет назад. Другой вопрос, который мучил Алана: можно ли наслаждаться жизнью, зная, что основа этого наслаждения и благосостояния закладывается в таких мучениях? Для него несомненным фактом стало то, что капитализм — априори порочная система, ведь даже само слово, используемое для его определения, имеет корень «капитал», то есть «деньги», нечто материальное, а вовсе не человеческая личность. Все вращается вокруг материальных (а точнее, материалистических) ценностей. По мнению Гриффитса, социализм — система более высокого уровня, хотя и она не идеальна, но в основе ее хотя бы лежит понятие общества, социума, а значит, косвенно, и человеческой личности. Конечно, дефект этой системы в марксистском понимании заключается в том, что марксисты всех направлений основывают ее опять же на материалистическом понимании человека, но, возможно, это разрешимо путем диалога. Напомним, что к подобным же выводам приходил и Жюль Моншанен, путь которого во многом напоминает путь Гриффитса. Очевидно, просоциалистические (и даже прокоммунистические, как у Моншанена) тенденции были свойственны искренним философам того времени: ведь несомненным было то, что капиталистическая система давала трещину и кризис мироустройства, основанного на деньгах и материальных ценностях, был не за горами. Не имея возможности изменить положение своих подопечных, но, в то же время, не чувствуя в себе способности более находиться в этом обществе, полном страданий и разочарований, отец Алан обращается к духовным практикам, что, разумеется, было естественным выходом для священника. Он совершает многодневные посты и посвящает большую часть своего времени молитве. Очень часто его медитативные усилия приводят к экстатическим состояниям, в которых он обретает иное видение реальности, чем ему было свойственно все предыдущие годы. Некоторые из его медитаций спонтанно напоминали духовные упражнения святого Игнатия Лойолы, в которых основатель Ордена иезуитов представлял себя участником библейских событий, ставя себя на место различных героев священной истории. Гриффитс размышляет над тем, что (или кто) находится в центре его бытия: он сам или нечто иное? Западный менталитет предполагает, что личность человека, его ложное эго определяет его суть, но Алан уже не чувствовал себе в центре всего. Парадоксально, но наше «я» не является «я» в полном смысле этого слова, у нас есть некий другой, глубинный Центр, возвращение к которому и есть смысл нашего существования. Тема Центра стала основополагающей в жизни Гриффитса, и его фундаментальный труд, растиражированный сегодня по всему миру, называется «Возвращение к Центру». Сам Свами впоследствии вспоминал эти мгновения, пережитые тогда в Лондоне, с особым чувством, ведь они стали началом его собственного пути к Центру: «Я уже не мог поставить себя в центр собственной жизни!»[89] В один из вечеров Алан как всегда медитировал на вновь обретенное истинное «Я» и удостоился особого Откровения: подобно святому Бенедикту или древним риши, он вдруг ясно осознал то, о чем так долго размышлял. Занимаясь духовными упражнениями, он вдруг мысленно оказался у подножия Креста, причем прочувствовал абсолютную всепроникающую реальность происходящего. Он ощутил, что Крест — это не просто символ, это само реальное присутствие Высшей Силы, которая сосредоточилась в самом его сердце. Гриффитс безраздельно предался Распятому, поставив его в сердце своего существования. Это было ощущение «истинной молитвы» и именно этот момент он счел своим «возвращением к Центру».
Осознав Тайну Бытия, Гриффитс разорвал клубок противоречий и сомнений, которые его мучили. Теперь он мог вернуться к своей повседневной деятельности и служению в новом качестве, будучи способным передать другим тот духовный опыт, который приобрел он сам. В конце 1920-х гг. он начинает ощущать некую неполноценность англиканства и вообще протестантизма, оторванного по политическим мотивам, прежде всего, от единого стержня, которым является католическое единство христианского мира. Ему кажется, что, оторвавшись от Церкви Матери, протестантские церкви потеряли мистическую составляющую, которая была свойственна католическим мистикам, например Хуану де ла Крусу, Терезе Авильской, Фоме Кемпийскому и другим (при этом надо отметить, речь здесь вовсе не идет о римском клерикализме или о симпатии к консервативному католическому духовенству: вплоть до своего ухода Беда Гриффитс довольно критически и скептически относился к официальной церковной иерархии; отец Алан симпатизирует именно мистической, внутренней общности Церкви, сплоченной вокруг Рима, который также является своего рода «Центром»), Будущий Свами, таким образом, обращается к опыту Католической Церкви и, помимо прочего, увлекается чтением популярных тогда католических авторов, прежде всего, книгами кардинала Ньюмена. Такая литература, а также интенсивные медитативные размышления, окончательно убеждают его в необходимости вернуться в лоно Римской Церкви, о чем позже он напишет:
«Протестантизм разрушил органическое единство мистического Тела Христова, этот божественно-человеческий порядок, который Церковь установила на Западе, и каждый человек стал изолированной индивидуальной личностью. Рационализм освободил человеческий ум от Божественного и закрыл каждого человека в рамках его собственного разума»[90].
Конечно, сказать, что Гриффитс полностью отбирал у протестантизма «мистическое зерно» и спасительную благодать, было бы несправедливым, он, помимо прочего, писал, что «католицизм, православие и протестантизм в рамках христианства со своей теологией суть различные способы выразить Единую Истину Откровения»[91], но все-таки видел в этом направлении христианской религии некую недостаточность, а сам раскол рассматривал преимущественно в негативном свете:
