Кетцалькоатль

Я остался снаружи, чтобы не пропустить начало момент между волком и собакой. С Камоном договорились, что нападем, когда станет совсем светло. К тому времени он и должен будет выдвинуться на исходную. Если сражение начнется немного раньше, и наком опоздает, скажу, что неправильно понял его. Язык майя такой трудный, когда надо.

Таино выставили всего один караул со стороны города. Два воина в полудреме сидели молча возле еле чадящего костра. Они не сразу врубились, что к ним приближается опасность. В предыдущие годы визиты заканчивались без стычек. Так должно было быть и на этот раз. Да и шли мы без криков, с какими всегда бросаются в атаку. Наверное, оба караульных то ли приняли нас за своих, почему-то среди ночи вернувшихся с месторождения обсидиана, то ли, что скорее, за привидения. Один что-то спросил другого, потом оба вскочили, схватив копья, лежавшие рядом на песке.

Вот тут майя и заорали, как положено во время атаки, и побежали на врага, хотя я еще в казарме, повторив несколько раз, потребовал, чтобы не обгоняли меня, поддерживали с флангов. Страх вышибает все установки, полученные перед боем, если они не наработаны многочисленными тренировками. Пришлось и мне припустить трусцой, что в доспехах было намного труднее.

Надо отдать должное таино, они спросонья не поддались панике, быстро вступили в бой, орудуя копьями, макуавитлями и булавами с каменным навершием и закрываясь небольшими овальными щитами, сплетенными из прутьев и обтянутыми кожей. Не обнаружив среди напавших накома, измазанного красной краской и украшенного большим количеством разноцветных перьев кетцаля и попугая, сделали правильный вывод, что командует отрядом самый длинный и не похожий на остальных, и набросили толпой на меня. Впрочем, с тыла и флангов меня прикрывали соратники, так что одновременно могли атаковать только два-три врага.

Закрываясь щитом, я рубил и колол саблей. Она запросто располовинивала кожаные щиты и то, что за ними находилось. Иногда приходилось отталкивать безголовое тело, которое все еще стояло на ногах, фонтанируя кровью из шеи. В ответ меня кололи копьями, били макуавитлями и дубинами. Что-то принимал на щит, что-то попадало в шлем или кольчугу, не нанося критичного ущерба. Я продолжал сражаться, уничтожая одну волну нападавших за другой. Сколько было таких волн, точно не скажу. Наверное, несколько десятков, потому что правая рука сильно устала. И наступил момент, когда таино дрогнули. Я не расслышал, что именно проорал враг, который попал копьем мне в шлем и тут же остался без правой руки. Наверное, обвинил в принадлежности к нечистой силе. Ему поверили, когда голова его полетела на землю вслед за рукой, и, завыв от ужаса и побросав оружие и щиты, ломанулись от меня по пляжу, навстречу нашему отряду под командованием Камона, вышедшему из джунглей, где и полегли, за исключением шести человек, которых оглушили и связали.

Я не погнался за ними, потому что вымотался полностью. Щит нижним краем поставил на песок у ног. Кожаный верхний слой был порван в клочья и вымазан кровью, как и кольчуга, и даже шоссы. Красные капли падали и с сабли на белый песок, быстро впитываясь. Вокруг валялись окровавленные тела таино и майя, причем первых было намного больше. Позади меня пролегала широкая дорога из мертвых врагов. Большую часть накромсал я.

Это подтверждали и взгляды воинов майя, наполненные мистическим восхищением и преклонением. Обычный человек не мог убить столько таино и остаться невредимым. Бог пришел помочь им, но до поры до времени прикидывался обычным человеком. Так рождаются мифы.

11

Богом быть не трудно. Главное — принимать поклонение верующих, как должное. Я напрактиковался в этом в бытность шумерским лугалем. Можно было ничего больше не делать, но я напрягся еще раз.

Часть таино, человек сто, была на месторождении обсидиана. Скорее всего, к ним прибежали те, кто уцелел во время сражения на пляже, и предупредили об опасности. Им кровь из носу надо будет пробиться к своим лодкам, которые горожане переместили на пляж под утесом, или выйти к морю севернее или южнее Самы и там выдолбить новые, что займет много времени. Скорее пойдут на север, поэтому мы решили встретить их. Неподалеку от города сакбе метров двести шел по заболоченному месту. Обитавшие там крокодилы порой вылезали на него, чтобы погреться. Приходилось сгонять их жердями, которые были заготовлены специально для этого на обоих берегах болота. Я хорошо знал это место, потому что мое охотничье угодье находилось примерно в километре дальше.

Большой отряд под командованием накома Камона перешел на противоположную сторону болота и спрятался там. Второй, поменьше и под моим командованием, остался на ближнем к городу берегу. Теперь я не боялся, что майя сбегут, если погибнет Камон, потому что у них есть кое-кто поглавнее.

Таино шли плотной группой. Впереди самые крепкие воины. Отряд Камона они не заметили, спокойно начали пересекать болото. Когда прошли две трети, загудели трубы майя, и из зарослей тростника на сакбе вышел я. Одни, совсем один. В левой руке щит с новой кожаной обивкой, в правой — сабля. Воины моего отряда прятались в джунглях по обе стороны сакбе, чтобы выскочить в нужный момент на помощь, если она потребуется. Я был уверен, что справлюсь один. Точнее, мне не придется ничего делать. Хватит того, что я, выйдя один навстречу целому отряду, спокойно жду, когда приблизятся. На противоположной стороне болота к сакбе выбежал целый отряд майя и приготовился к бою.

Завидев меня, таино остановились. Кто-то из них, наверное, один из уцелевших на пляже, крикнул то же слово, после которого наши враги сбежали с поля боя. Таино буквально оцепенели, будто я смотрел на них немигающим, гипнотизирующим взглядом анаконды. Хотя, судя по перекошенным рожам, двадцатиметровая анаконда показалась бы им белой и пушистой. Если бы они по команде ломанулись толпой вперед, то просто сшибли бы меня с ног. Команды никакой не было, но таино все вдруг развернулись и понеслись в обратную сторону. Смерть от копий и макуавитлей показалась им слаще. Кое-кто даже сиганул в болото, потревожив острорылых крокодилов, которые безмятежно кемарили на мелководье. Большая часть врагов была перебита отрядом Камона, а человек двадцать, бросив оружие, встали на колени и склонили головы, сдаваясь на милость воинам майя, и при этом испуганно оглядывались, не приближаюсь ли я.

К тому времени я был на середине этого участка сакбе. Поняв, что майя и сами справятся, остановился, а потом и вовсе пошел в обратную сторону. Бог сделал свое дело, бог может уходить. Впрочем, до города меня несли на руках воины отряда «ягуаров». Так обычно несут с поля боя накома-победителя, но все жители города знают, кто на самом деле одолел таино.

Командира вражеского отряда перед самым заходом солнца принесли в жертву богам на верхней площадке зиккурата. У живого вырезали сердце и положили еще бьющееся на алтарь. Его кровью обрызгали обоих накомов и всех «орлов» и «ягуаров». Предлагали и мне, но я отверг, чем еще раз подтвердил, что не обычный человек, который ни за что бы не отказался от такой чести. Не взял я и лучший кусок мяса из тела жертвы, которую порезали и запекли на горячих камнях. Бедолагу сожрали без меня, причем печеное мясо досталось только знатным людям. Безродным беднякам ни к чему удаль в бою и прочие плюшки от богов. Его голову накололи на копье, которое подтоком воткнули между камнями на верхней площадке зиккурата. Как мне сказали, после того, как боги, приняв облик птиц, склюют всё съедобное, в черепе будет сделано сквозное отверстие, и его нанижут на деревянный шест, в компанию к захваченным ранее, и спрячут в храме, чтобы каждый год в военный праздник пронести по городу за временным накомом.

Остальных пленников сделали рабами. На этот раз я не стал выпендриваться, выбрал самого молодого, лет четырнадцати, по имени Гуама. Привык я к слугам. Когда их нет, кажется, что меня никто не любит.

12

Теперь мне не надо ходить на службу. Иногда по ночам по привычке наведывался к ребятам, чтобы поболтать. Права, прежних душевных разговоров не получалось. Воины относились ко мне даже с большим уважением, чем к главному жрецу города. Мне предложили перебраться в каменный дом, который быстро возвели бы, но я остался в казарме, потому что боги майя не имеют жен на земле, а если нет семьи, то и отдельное большое жилье ни к чему. Продолжал обитать в своей келье, а в соседнюю поместил Гуама. Каждый день мне приносили лучшую еду и всё, что попрошу. Я просил редко. Более того, почти каждый день ходил на охоту и, если удача сопутствовала мне, угощал свежим мясом бывших сослуживцев.

Запредельный социальный статус лишил меня возможности стать накомом. Выбрали одного из знатных молодых мужчин. Камон с радостью передал ему обязанности и вернулся к семье. Однажды я встретился с ним на пляже под утесом. Я там загорал и купался, удивляя этим необычным поведением аборигенов. Какой нормальный взрослый человек станет купаться вместе с детворой, ведь есть дела поважнее. Бывший наком пришел туда, чтобы выбрать пару трофейных лодок, на которых собирался отправиться по торговым делам.

— Куда поплывешь? — поинтересовался я.

Камон ответил, что собирается обогнуть полуостров Юкатан с севера и достичь западного берега Мексиканского залива, чтобы обменять там соль, вяленую рыбу, хлопок, мёд, воск, морские раковины на жадеит, какао, сплав золота и меди. За время службы он сильно поиздержался.

— Возьмешь меня с собой? — спросил я.

— Конечно! — радостно согласился он.

Здесь уже есть морские разбойники, если можно назвать пиратством нападение одной лодки на другую. Значит, купцам нужна охрана. А кто сможет защитить лучше бога⁈

Оправились по утреннему холодку на следующий день после летнего солнцестояния, которое в Саме отметили очень пышно, с принесением в жертву большого количества собак и индюков. Чему именно посвящен праздник, догадался по тому, что начался он в «обсерватории» — небольшом домике с входом с северной стороны и небольшой круглой дыркой в плоской каменной крыше, назначение которого я раньше не мог понять. В полдень солнечный луч впервые за год упал через дырку вертикально вниз на пиктограмму, обозначавшую солнце. От этой даты я перешел на привычный мне европейский календарь. Не знаю, правда, зачем.

Караван был из пятнадцати пар трофейных лодок: одна лодка с гребцами тащила на буксире вторую, нагруженную товарами. В первой паре на буксируемой под невысоким навесом возлежал я на тюках хлопка и рулонах тканей. Не божье это дело — грести. Шли с раннего утра и примерно до полудня, потом делали перерыв часа на три-четыре, вытащив лодки на берег и спрятавшись в тени деревьев, и после отдыха продолжали плавание до вечерних сумерек. Ночевали тоже на берегу. С нами были три собаки, которые достойно несли службу. Людей встретили всего раз, двух рыбаков, которые, завидев нашу флотилию, устремились к берегу, бросили лодку и спрятались в джунглях. Мы не стали их грабить.

На второй день миновали остров Канкун. Где-то с час шли мимо него. В двадцать первом веке здесь будет известный курорт с тем же названием. Когда проходил мимо на контейнеровозе, казалось, что шеренга многоэтажных отелей на любой вкус и кошелек вырастает прямо из моря. Пиндосы будут прилетать сюда, чтобы отдохнуть от мексиканцев, наводнивших их страну.

Кстати, «мексиканские» мексиканцы сильно отличаются от «американских». Такое впечатление, что, пересекая границу, легально или нет, они всё хорошее оставляют на родине. В Штатах мексиканец — это ленивое, скандальное, агрессивное, нечистоплотное во всех отношениях существо, которое начинает шевелиться, только когда появляется возможность что-нибудь украсть. Такими же, за редчайшим исключением, вырастают и почти все их дети и внуки, словно у мексиканцев прививка от культуры гринго. Насмотревшись на них в Майами, по прибытию в Кампече я приготовился к подобному и был сильно удивлен. Милые, улыбчивые люди, общительные, отзывчивые, гостеприимные. Да, с типичной латиноамериканской ленцой, но и русские тоже не дураки повалять дурака.

Северный берег полуострова Юкатан более засушливый. Вдоль берега тянутся мангровые заросли, красные и черные. Ни одной реки, ни озера, ни сенота и, как следствие, ни одного населенного пункта. Первый мы увидели в том месте, где будет город Кампече, если я не ошибся. Это была небольшая деревушка, жители которой прятались в лесу, пока мы не прошли мимо. Зря боялись. Мы не таино, мы по торговым делам.

Чем дальше на запад, тем чаще стали попадаться реки и населенные пункты, небольшие деревни. Видимо, города строили подальше от моря, чтобы незваные гости наведывались не часто.

Затем мы начали подворачивать на запад. Не доходя до того места, где будет Веракрус, который я навещал в двадцать первом веке несколько раз, мы свернули в устье реки, промывшей проход в длинной песчаной косе. Называлась река Папалоапан. Как переводится это имя, Камон не знал. Мы погребли по ней генеральным курсом на запад, в сторону гор. Затем свернули в правый приток и по нему добрались до города Куюскиуи (Деревянный броненосец на тотонакском языке), расположенного на левом берегу.

13

Жили здесь уастеки — скорее всего, дальние родственники майя, потому что много общих слов, хотя говорят на языке и используют письменность покоренного народа тотонаков. Внешне отличались сильно, потому что у многих лица не круглые или овальные, как у майя, а треугольные, с острым подбородком. Местные мужчины и женщины носят составные браслеты на руках и ногах и делают дырки в ушах и вставляют тоннели из разных материалов, по достатку: богатые — зеленый жадеит или золото, которое дешевле этого полудрагоценного камня; середняки — морскую раковину или часть ее; у бедняков видел деревянные. У некоторых ушные украшения довольно большие, даже странно, как хватило мяса у мочки, чтобы так растянуться. В двадцать первом веке я видел такие в Африке у черных и в США у белых — кто-то из них кого-то передразнивал. Мужчины носят набедренную повязку или два куска материи, прикрепленные к матерчатому поясу и прикрывающие прелести спереди и сзади. Женщины ходят в туниках без рукавов или, как майя, короткий топ или без него и юбка чуть ниже колена. И те, и другие, но не все, не зависимо от достатка, обожают матерчатые головные уборы в виде башни. Одежда из хлопка или агавы украшена разноцветными вышивками и перьями. Многие, а богатые обязательно, в обуви типа кожаных сандалий или деревянных сабо, потому что почва местами каменистая.

Жилье в Куюскиуе каменное или из тростника и лиан, обмазанных глиной и, к моему удивлению, побеленных. Главная ступенчатая пирамида не похожа на самский «зиккурат». У нее овальное основание, оштукатурена и покрашена в красноватый цвет. Видимо, у уастеков сложные отношения с любыми углами, потому что и почти все строения были овальными или круглыми. Рядом с пирамидой много скульптур, высеченных из базальта или вылепленных из глины и потом обожженных. Гончарных мастерских и печей для обжига по всему городу валом. Изготавливают посуду, свистульки, статуэтки, игрушки… Как я понял, это был основной бизнес горожан. С учетом местной специфики их творения можно считать высокохудожественными. Самое интересное, что у одного мастера увидел игрушечную собачку на колесиках. То есть аборигены знали колесо, но не научились использовать его в полную силу. Может быть, потому, что не имели тягловых животных.

Использовали принцип колеса уастеки только в ритуале призыва дождя, который в двадцать первом веке станет обязательным шоу почти на каждом комплексе мексиканских пирамид и будет называться тотонакским, наверное, потому, что это племя переживет своих завоевателей. На столб высотой метров тридцать забираются пять человек. Один садится на вершину и на дудочке исполняет протяжную мелодию. Остальные привязывают ногу к одной из четырех веревок и каждый с одной из сторон квадратной рамы падает вниз головой на пару метров. Рама начинает медленно вращаться, и веревки, намотанные на столб выше нее, разматываются, опуская акробатов все ниже и ниже, и после тринадцати оборотов (тринадцать умножить на четыре равно пятьдесят два — количество лет в календарном цикле) они достигают земли.

Статуэтки людей делали не типовыми, а похожими на заказчика. Были они сборные: голова, руки и ноги вставлялись в пустое туловище, и места соединений замазывались глиной и обжигались. После смерти человека статуэтку разбивали на мелкие части, кроме головы, которую хранили дома, подвесив к потолку. Я сразу вспомнил фотографии умерших родственников на стенах, как было модно в СССР.

Изделия горожан пользовались большим спросом. Сюда приходили или приплывали купцы из многих городов, расположенных иногда за сотни километров. Преобладал бартер. Ни золото, ни жадеит не выступали посредниками в сделках. Единственным, что можно было считать хоть каким-то эквивалентом денег, были обжаренные бобы какао, называемыми здесь какахуатлом, которыми расплачивались за многие покупки. Эти бобы растирают вместе с кукурузными зернами, солью, перцем и другими специями по вкусу, заливают холодной водой, перемешивают, а потом переливают из одного сосуда в другой, пока не появится пенка. Напиток получался густой и несладкий, на привычный мне шоколад, даже горький, совсем не похож, хотя назывался чоколатль (пенная вода). Пьют его только жрецы, знать и воины. Говорят, что напиток улучшает связь с богами и повышает отвагу и мужскую силу. Из мякоти плодов, в которых созревают бобы, делают бражку, используемую во время религиозных мероприятий и не только.

Камон по приказу главного жреца Хура наменял корзину бобов какао, причем особенных. Оказывается, для важных ритуалов используются только крупные определенных сортов, а остальные служат для менее важных мероприятий и заодно выполняют функцию денег. Во время сделок оценивается величина боба и его состояние. Сморщенные оценивают на четверть дешевле. Раб стоит сотню особых бобов или сто двадцать-сто пятьдесят менее ценных. Существуют и фальшивые бобы. Их потрошат и взамен искусно наполняют глиной, маскируя разрез, отверстие. Поэтому Камон советовал мне постучать один боб о другой (настоящие издают звонкий звук) или помять пальцами (глина мягче). Владеют деревьями какао только знатные люди. Чем выше ранг, тем больше деревьев. То есть у местных буратин есть свои Поля чудес, где растут деньги. В окрестностях Самы какао не водится. Как мне рассказал бывший наком, есть маленькие священные рощи в карстовых, затененных впадинах возле некоторых городов на севере полуострова Юкатан, но выход бобов там мал, даже хозяевам не хватает.

Я поторчал на рынке полдня, посмотрел, кто, чем и как торгует, после чего начал бродить по городу и окрестностям, хотя Камон предупредил меня, что уастеки и тотонаки обожают приносить людей в жертву, причем не только взрослых. В праздник главного их бога дождя убивают ребенка, из его крови, семян разных растений и забродившего сока мякоти плодов какао готовят жидкую кашицу, которой «причащают паству». Майя в сравнение с ними скромняжки. Здесь тоже существует обычай, по которому гость (путник) неприкосновенен, пока сам не нападет, но, как говорится, береженого и местные боги сберегут. Так что лучше вести себя скромно, никуда не соваться без разрешения и не подходить близко к пирамидам, у которых овальное основание, и статуям. Это могут счесть оскорблением богов со всеми вытекающими последствиями.

Впрочем, он рассказал другим купцам, в том числе местным, что я не обычный человек, поэтому все посматривали на меня с опаской, боясь прогневить. В придачу я обменял франкскую серебряную монету на горсть бобов какао, размолол их, развел в воде в большой глиняной чаше, после чего вскипятил, а потом дал остыть и смешал с медом. Лучше было бы сделать на молоке, но здесь его не было. Мёд, конечно, дает еще и специфичный привкус, не сравнить с сахаром, но все равно напиток пошёл на ура. Те, кого я угощал, с опаской делали первый глоток, потом восхищались и отхлёбывали еще раз, но не больше. Не потому, что не привыкли пить «деньги», а потому, что в какао содержится пламя, которое может сжечь человека, не обладающего способностью заряжаться им. Кстати, индейцев из разных племен поразило не столько то, что я умею готовить какао не так, как они, а то, с какой привычной легкостью опорожнил большую чашу. По их мнению, обычный смертный сразу превратился бы в горящий факел.

К тому времени, когда Камон обменял все привезенные товары, у меня появилось желание попутешествовать по территории будущей Мексике, людей посмотреть и себя показать. В Саме скучно. Если вернусь туда, то от тоски сколочу плавсредство и отправлюсь в Европу, хотя особого желания не имею. Не знаю, какой сейчас год, но явно задолго до двенадцатого, в котором я оказался в Англии и стал рыцарем, а потом бароном и графом. Иначе есть шанс встретиться с самим собой. А в десятом или одиннадцатом веке там везде будут рубиться с перерывом на зиму. Надоело мне это всё. Отдохну, поезжу по теплым краям, посмотрю, как живут аборигены. Моего запаса европейским монет, которые здесь в большой цене, и умения охотиться хватит на много лет приятной жизни, К тому же, у меня появилась мечта, что когда-нибудь вернусь в двадцать первый век и начну троллить историков. Хотя у этих ребят во лбу брони на пять пальцев, никакими фактами не прошибешь. Каждый из них ничего не знает точно, но за свою версию убьет всех несогласных с ней.

14

У уастеков, как и у майя, каждая сакбе начиналась (или заканчивалась?) аркой, причем не округлой сверху, потому что не додумались до замкового камня, а колонны постепенно соединялись, образуя пик. Купец, к каравану которого я присоединился, рано утром окурил арку дымящейся копалли и обратился к Эк-Чуаху, богу Полярной звезды и покровителю путников и торговцев, с просьбой о покровительстве, и мы отправились в путь. Сакбе, ведущая в Мичтлан (Обитель невидимых богов), самый большой город уастеков, была шириной метров шесть. Ее постоянно ремонтировали, поэтому находилась в хорошем состоянии. Когда мы проходили участок неподалеку от города, там уже трудились работяги, уплотняя свежую насыпь каменным катком весом в несколько сот килограмм. По обе стороны сакбе плотной стеной росли деревья, кусты и высокая трава, а над ней нависали ветки деревьев и лианы, из-за чего казалось, что идешь в тоннеле из растительности. Джунгли здесь посуше, чем на Юкатане. Наверное, сказывается соседство с заснеженными горными вершинами. Через каждые километров восемь (часа два неспешного пути) находился каменный столб, возле которого мы делали остановку, отдыхали минут пятнадцать. Купец окуривал и его дымом смолы, после чего двигались дальше.

Впереди и сзади шли по пять охранников. Командир каждой пятерки был вооружен макуавитлем, а остальные — копьями. Щиты у них были квадратные со стороной всего сантиметров тридцать пять. Впрочем, на переходе опасаться нападений не надо было. Дорога, даже чужая, считается сакральным местом, охраняемым богами, и путники неприкосновенны. Охранник в первую очередь следили, чтобы рабы не разбежались. За первой пятеркой шел налегке купец, за ним плотной группой — восемнадцать носильщиков, рабы и наемные, затем помощник, тоже налегке, мы с Гуамом и вторая пятерка. Каждый носильщик нес килограмм двадцать-двадцать пять груза, уложенного на специальную деревянную раму и надежно привязанного веревками. Ее с помощью кожаных лямок крепили на спине, и один ремень охватывал голову, из-за чего у профессиональных носильщиков на лбу выпирали костяные мозоли, потому что передвигались, наклонившись вперед, будто должны внимательно смотреть под ноги, хотя дорога довольно таки ровная. Во время остановок у столбов, садились на землю, прислонившись грузом к стволу дерева и откинув голову назад, будто выискивали поющую птицу в кронах на противоположной стороне дороги. Был строгий регламент, сколько кукурузной муки и прочей еды ему полагается в день, а вот зарплата колебалась от двух до пяти бобов в день.

Я шел в шляпе, сплетенной из сухих растений, полученной еще в Саме и напоминающей маленькое сомбреро, шелковых рубахе и трусах и обутый в сандалии. Нес сагайдак, перекинув ремень через правое плечо и расположив у левого бедра, саблю, закрепленную на спине так, чтобы рукоятку удобно было взять правой рукой и быстро вытянуть из ножен, а на ремне справа висел кинжал. Не то, чтобы я не доверял обычаям индейцев, но с оружием чувствую себя большим и сильным. Всё остальное моё имущество, тщательно упакованное, нес Гуама на арендованной у купца деревянной раме. Груз у него был не легче, чем у носильщиков, поэтому к концу дневного перехода раб еле волочил ноги.

Двигались до наступления полуденной жары, преодолевая километров двадцать пять. С непривычки первые два дня показались мне слишком тяжелыми. Часа через три-четыре ходьбы выглядел я не по-божески. Представляю, что со мной было бы, если бы еще и тащил двадцать килограмм груза.

Останавливались на постоялом дворе, которые были в каждом населенном пункте на нашем пути, даже в небольшой деревеньке. Это несколько круглых домов из дерева, тростника и лиан, обмазанных глиной и крытых пальмовыми листьями. Внутри несколько гамаков, которых не хватало на всех, поэтому рабы спали на циновках внутри или снаружи. Хозяин постоялого двора давал нам бесплатно кукурузную муку, воду и дрова, однако купец утром обязательно оставлял взамен горсть бобов какао.

Отдохнув после перехода, я шел на охоту. В отличие от аборигенов предпочитал есть мясо или рыбу, а не давиться жесткими кукурузными лепешками. Впрочем, когда я возвращался с добычей и делился ею с попутчиками, они в ответ разделяли мой подход к кулинарии.

Может, если бы я ел тортильи с детства, то казались бы вкусными, но впервые попробовал их уже взрослым человеком. Сразу вспомнил викингов, которые искренне утверждали, что гречневая каша горькая и несъедобная. Они ведь попробовали ее, только попав в Бретань или Гардарику. Кстати, мне не вставляло и арахисовое масло, которое, как по мне, янки используют везде, где не подходит солидол.

Обычно не бродил по джунглям долго, подстреливал из лука игуану, которых здесь тьма. Выбирал крупную, метра полтора-два, чтобы хватило на всех. Мясо этой ящерицы напоминает куриное, пропахшее рыбой. В Мексике двадцать первого века оно будет считаться деликатесом, а сейчас — понятия не имею, какое столетие идет — это пища нищебродов. Особенно на него налегали рабы. Купец не баловал их, кормил тем, что оставалось от наемных носильщиков. Этих бедолаг захватили где-то южнее Куюскиуи. Поскольку это были крестьяне, даже не простые воины, в ритуальные жертвы не сгодились. Купец приобрел их, чтобы доставили товар в Мичтлан, где будут проданы с небольшой накруткой. Затем они станут прислугой, потому что у обитателей Центральной Америки нет пока обычая сажать рабов на землю и забирать у них большую часть урожая.

15

Мичтлан оказался довольно таки большим городом, тысяч на двадцать населения. Начинался он с высокой остроконечной арки, возле которой располагалась «таможня», с которой купец расплатился зернами какао и рассказал, кто я такой. Толстый безоружный таможенник со скошенным лбом и десяток охранников слушали, разглядывая меня с нескромным интересом. Их командир был выше ростом большинства индейцев, но в сравнение со мной — недомерок. Судя по косым от удивления или природы, черным глазам, никак не мог поверить, что есть люди выше него. Смирившись с этой мыслью, пропустил меня в город бесплатно и не сказав ничего по поводу оружия, о котором, как я понял по некоторым знакомым словам, ему сообщили.

Как мне по пути рассказал купец, в Мичтлане уастеков было мало, но являлись верхушкой общества. Основную часть населения составляли тотонаки, поэтому пирамиды в городе были «нормальные» — четырехугольные. Захватчики не решились перестроить их. Сейчас, как я понял, оба этноса подневольные, потому что город платит дань тольтекам, живущим севернее. Уастеки не додумались образовать единое государство, каждый город сам по себе, как у древних греков, поэтому некоторые несут дополнительное бремя. Мичтлан выплачивал тольтекам каждый год хуш пик какао (три мешка, в каждом из которых восемь тысяч бобов). Здесь, как и у майя, двадцатеричная система счета. Главные цифры — двадцать, четыреста (двадцать в квадрате), восемь тысяч (двадцать в кубе)… Тотонакские пирамиды, хоть и прямоугольные, но не ступенчатыми, как у майя, и в некоторых местах забетонированы. Вместо ступенек в каждом ярусе ниши. Я сперва подумал, что это помещения для, так сказать, обслуживающего персонала. Нет, маловаты, в некоторых даже ребенок не поместится. Мне объяснили, что в нишах живут, как сказали бы европейцы, души богов и предков. Главная пирамида, выкрашенная в красный цвет, была семиярусной и имела триста шестьдесят пять ниш — по количеству дней в году. Наверх, где располагался главный храм города, вели две лестницы, в каждой из которых триста шестьдесят пять ступеней, если считать и верхнюю площадку. Неподалеку были еще четыре красные пирамиды меньшего размера, с мизерным количеством ниш, примерно одинаковой высоты и расположенные почти симметрично. Они ограждали большую площадь, вымощенную плитами, которая в обычные дни была торговой, а в праздники превращалась в место религиозных мероприятий. Посередине нее был вкопан деревянный столб с квадратной рамой наверху для ритуала призвания дождя.

Еще здесь было много полей для игры в мяч. Я насчитал семнадцать. В Саме тоже играли в мяч, но, так сказать, на любительском уровне. В Мичтлане эта игра была религией. В командах обычно были профессиональные игроки. Поля ориентированы строго по линии север-юг, а кольца, в которые надо, ударяя только коленями, локтями и туловищем, загнать мяч, который весит килограмма четыре, находятся на восточной и западной стенах ограждения. Если мяч влетал в кольцо, освещенное солнцем, то это хорошо, если в находящееся в тени, жди неприятностей. Изредка они наступали для игроков проигравшей команды прямо сразу. Это решал главный жрец и по совместительству правитель города. Наверное, обрекал на смерть в случаях, когда количество неприятностей и так зашкаливало, и надо было дать понять богам, что их намеки поняли, исправляемся. Проигравших обязательно приносили в жертву, если это были пленники. Вырезали сердца у них и в том очень редком случае, когда побеждали, но тогда вместе с ними жертвами становились и проигравшие мичтланцы. Это добавляло перца игре. Аборигены ничего не употребляют без него.

Иными были и дома здесь. Большая часть расположенных северо-западнее центральной площади, вверх по склону, к которым вела дорога шириной метров восемь, вымощенная плитами и кое-где залитая бетоном, были одноэтажными, каменными, оштукатуренными, с побеленными стенами и прямоугольными оконными проемами, закрываемыми деревянными щитами или тростниковыми циновками. Чем дальше от центра, тем чаще попадались прямоугольные деревянные дома с двускатными крышами. крытыми пальмовыми листьями. Хотя видел и варианты каменных строений с такими же крышами. Всего один дом был двухэтажным. Жил в нем главный жрец. Рядом было самое большое городское здание, в котором население «принимали» жрецы низших рангов. К ним ходили за советами по самым разным житейским ситуациям, обязательно принося подарок.

Южнее главной площади сначала шли районы, так сказать, среднего класса, затем бедноты, а дальше жили иноземцы. Возле таможенной арки находился постоялый двор на содержании города, в котором можно было условно-бесплатно остановиться на день-два. Дальше к центру по обе стороны мощеной улицы располагались частные. Это были одноэтажные каменные дома буквой П. С четвертой стороны находилась каменная ограда высотой всего метра полтора, в которой был узкий проход, закрываемый на ночь тремя брусьями. Залезть ночью во двор не составляло труда.

В том, в котором я остановился по совету купца, была круглосуточная охрана — крепкий и лохматый мужик с мутным взглядом и грязными лоскутами грубой ткани, свисавшими с узкого матерчатого пояса спереди и сзади, который сутками сидел или лежал на циновке под навесом слева от прохода и зорко следил за происходящим во дворе. Рано утром и вечером мужик косолапо перемещался к короткой центральной части дома, где жил с семьей хозяин и где его кормили. Вместо сторожевых собак были индюки, большая стая днем расхаживала по двору, а ночью сидела на жердях, прикрепленных к стене и ограде рядом с сортиром, расположенным справа от входа. Когда ночью кому-нибудь приспичивало, птицы будили всех. Сторож запомнил меня сразу, что не мудрено, а вот птицы просекли, что не уважаю их, поэтому встречали злобным бормотанием, доходя до истерики, если передразнивал, что делал частенько, чтобы повеселиться.

В левом и правом крыле были кельи с деревянными дверьми, которые поднимались с помощью веревок и днем служили навесом. Внутри два гамака с толстыми циновками вместо матрацев. Стоила такая келья один боб какао за ночь, а если снимаешь сразу на двадцать дней, то десять бобов. Я понятия не имел, как долго пробуду в Мичтлане, поэтому предпочел оптовый вариант. Келью выбрал в левом крыле, хотя из сортира — узкой каменной ямы, огороженной двумя каменными стенками полутораметровой высоты, одна из которых под косым углом прирастала к ограде, и защищенной от дождя навесом из пальмовых листьев — не сильно воняло. Гуав расстелил на моем гамаке шкуру ягуара. Как раз в это время мимо проходил хозяин — полноватый мужчина лет под тридцать с брезгливым выражением лица, которое я встречал у уроженцев этих краев только в двадцать первом веке в США. Он якобы прогуливался по своим делам, а на самом деле, как догадываюсь, любопытство обуяло. Увидев расстеленную на гамаке шкуру ягуара, остановился, как вкопанный, и челюсть отвисла. Я спросил жестами: что-то не так? Хозяин постоялого двора захлопнул рот, помотал головой из стороны в сторону и заспешил в обратную сторону. В следующие минут пять мимо моей келье по каким-то своим делам прошли по одному все члены его семьи: толстушка-жена, три дочери-толстушки и два сына-толстяка, младшему из которых было лет пять. Последний правилам приличия обучен был плохо, поэтому остановился возле входа в келью, посасывая темный, то ли загорелый, то ли грязный, указательный палец правой руки. Я угостил его куском ананаса, который как раз в то время очистил от жесткой кожуры, чтобы полакомиться. Отвык я от этого фрукта (или ягоды?) за время скитаний по Европе, Азии и Африке, как бы заново открывал его. Пацаненок оставил в покое грязный палец, запихал в рот сразу весь кусок, отчего смуглые пухлые щеки стали еще шире, и побежал к маме, которая наблюдала за ним, стоя у вода в свою келью, которая размером с три мои.

По утрам, позавтракав кукурузной болтушкой, которую почти для всех постояльцев готовила хозяйка постоялого двора, я вместе с Гуамом отправлялся на охоту. Уходить приходилось далеко. Возле города много деревень, джунгли истоптаны, дичь перебита. В первый выход я подстрелил броненосца, приличного, килограмм на тридцать, правда, большая часть веса приходилась на костный панцирь.

Первый раз попробовал это животное во время стоянки в никарагуанском порту Пуэрто Кобесас. В соседних Коста-Рике и Панаме отстрел броненосцев запрещен, а в Никарагуа почти в любом ресторане предлагают. Внушительная порция кусуко, как там называли это животное, стоила триста-четыреста кордоб (десять-тринадцать североамериканских долларов). Запах непривычный, но вкус интересный, насыщенный такой. В общем, блюдо на любителя. Мне зашло, поэтому, увидев броненосца, который рылся в опавших листьях, всадил ему стрелу прямо в глаз, где уж точно нет брони. Зверь оказался живучим, даже попробовал убежать, но хватило его метров на двести. После чего мы с Гуамом подвесили тушу на толстую длинную сухую ветку и понесли на постоялый двор.

Хозяйка, увидев, что мы принесли, сразу предложила помочь с приготовлением. Она позвала мужа, потому что, как я понял, считать умела плохо, после чего мы в три пары рук заключили взаимовыгодный договор: она готовит добычу на ужин, часть отдает мне и моему рабу, остальное продает другим постояльцем и берет себе, а затем расплачивается со мной бобами какао. Муж ее продает панцирь броненосца и, удержав десять процентов комиссионных, остальное отдает мне. У местных вояк в цене костные пластины броненосца. Из них делают небольшие щиты, наручи и нашивают на ватные доспехи в наиболее уязвимых местах.

Сухую толстую ветку я использовал для того, чтобы в американском «тандыре», который находился возле хозяйской кельи, заварить какао. Не то, чтобы я проголодался. В жару ем намного меньше, аппетита нет. Мне кажется, какао — это легкий наркотик, на который подсаживаешься. По шоколаду помню. Он, действительно, заряжает энергией, поднимает настроение. Да и сладкого захотелось, а мед, купленный еще в Куюскиуе, в одиночку не лез в горло. Надо было видеть лица аборигенов, когда я, подождав, когда напиток остынет, неспешно выдул большую чашку и при этом не лопнул от избытка энергии. Более того, завалился спать, потому что начиналась полуденная жара.

16

В семье хозяина постоялого двора был трехдневный переполох. В их келью залетела черная бабочка, которые здесь размером с птицу. Согласно принятой у аборигенов примете, в семье кто-то должен умереть. Они три дня оплакивали друг друга и ждали, на ком боги остановят выбор. Те не смогли определиться, и на четвертый день хозяйка сгоняла к жрецам, которые посоветовали зарезать всю домашнюю живность, лучшее мясо отдать им, а остальным накормить всех, кто подвернется. До вечера все индюки остались без голов, были ощипаны, выпотрошены и запечены. Самцов отнесли жрецам, остальное раздали постояльцам, соседям и всем, кто в нужное время оказался в нужном месте, а таких было много, потому что весь наш угол знал о беде и способе ее решения. Вместе с индюками попрощалась с жизнью и домашняя утка, обычная кряква, любимица младшей дочери, которая ревела от горя так, будто потеряла близкого родственника. То есть визит черной бабочки хоть и не забрал человеческую жизнь, бед принес много. Если искренне верить в приметы, плохие обязательно сбываются,

Видимо, бабочка прилетала и по мою душу, потому что во второй половине следующего дня я, как обычно, прогуливался по городу, наблюдая бытовые сценки. В Мичтлане люди жили так же, как и в жарких, южных городах в Восточном полушарии. Город был разделен на улицы и иногда кварталы, в которых обитали представители одной профессии: гончары, ткачи, красильщики, столяры, скорняки, изготовители украшений из перьев и драгоценных камней… Их продукцию можно было купить на рынке или прямо в мастерской, где стоила дешевле. Я незадолго до того подстрелил оленя, отдал его шкуру на выделку кожевнику, а вчера заказал из нее у местного обувщика две пары сандалет с закрытыми носаком и задником и тройной подошвой. Здесь в почве больше камней. Об некоторые я ударяюсь, а другие продавливаются через один слой кожи, делая мне больно. На обратном пути решил зайти к мастеру, чтобы узнать, как продвигается работа.

На улице, где изготавливали украшения из перьев, увидел большую группу жрецов, человек сорок, Они стояли полукругом возле одной из лавок. Все были в головных уборах из разноцветных перьев: у кого-то они были короткими и располагались в один ярус, у кого-то длиннее и в два или три яруса, а один был, если я правильно посчитал, пятиярусный, причем верхними были зеленые кетцаля. Хура, верховный жрец Самы, как понимаю в сравнении, скромняга, по праздникам носил трехъярусный. Мичтланского я как-то видел спускающимся с главной пирамиды в девятиярусном, метра два высотой, который удерживался на голове с помощью жердей и планок, закрепленных на спине. В будний день он вышел прогуляться в сравнительно легкой шапочке.

Я собирался проскочить мимо, но толпа расступилась, попуская главного хвастуна, и мы с ним встретились. На верховном жреце, кроме роскошного головного убора, были не менее роскошные накидка и запашная набедренная повязка длиной до коленей, вышитые разноцветными узорами и украшенные перьями попугаев, а на ногах сандалии с завязками из шкуры крокодила, Голова над деформированным лбом в шрамах от ожогов, чтобы там волосы не росли. В мясистых ушах серьги с коричневато-красной яшмой, на шее ожерелье из девяти крупных розовых жемчужин, а на руках и ногах золотые браслеты, набранные из прямоугольных пластин с барельефом сидящего орла. Наверное, я не изобразил, как горожане, трепет и почтительность и даже посмотрел снисходительно, поэтому верховный жрец остановился и вперил в меня надменный взгляд, насколько это возможно при косоглазии. Уастекская знать, кроме деформации черепа и выжигания кожи на голове, еще и зрение себе портила.

— Кто ты такой? — как я догадался, спросил он, продемонстрировав маленькие круглые бирюзовые камешки, вживленные в верхние резцы.

Представляю, какой болезненной была операция, ведь делают без наркоза. Чего не вытерпишь ради понтов!

— Не понимаю, — ответил я на языке майя.

— Это тот самый чужеземец, который каждый день пьет какао, — подсказал один из холуев в трехъярусном головном уборе, если я правильно перевел.

Видимо, это была неслыханная дерзость или непозволительная роскошь, поэтому верховный жрец попытался сфокусировать на мне оба косых глаза. Получилось настолько плохо, что я еле сдержал улыбку. Он заметил это, тоже сдержал эмоции, но явно сделал неблагоприятный для меня вывод. Могу точно сказать, кто будет принесен в жертву в ближайший праздник или даже раньше, если вовремя не унесет ноги.

Сандалии не были готовы. Мастер заканчивал прошивать четвертую трехслойную подошву. Обещал приделать ремешки завтра к полудню. Платой была остальная часть шкуры, поэтому я договорился, что пришлю за сандалетами слугу. Подумал, что просто так меня вряд ли схватят. Я гость, значит, нахожусь под охраной богов, если ничего не нарушаю. Наверное, попробуют спровоцировать, когда буду гулять в центре города, поэтому посижу на постоялом дворе, рядом со своим оружием, до послезавтрашнего утра, потому что отправляться в путь в самую жару тяжко.

Чего больше всего не хочешь, то обычно и случается. Только Гуав вернулся с сандалетами, как пришел хозяин постоялого двора и сообщил, что тольтеки прислали гонца с приказом направить к ним отряд из двухсот воинов для участия в походе на чичимеков. Так называют представителей всех полукочевых племен, которые обитают севернее. Это синоним слова дикарь. Русские таких, только живущих южнее, называли чучмеки, в чем прослеживается дальнее родство с предками мексиканцев. Как мне объяснили, время от времени чичимеки нападают на города, но чаще тольтеки ходят к ним за пленниками, необходимыми для принесения жертв во время многочисленных праздников. Обязательны жертвоприношения и перед выступлением в поход, поэтому я быстро приатачил к спине Гуамы деревянную раму, уложил на нее упакованное с вечера барахло и крепко привязал, после чего вооружился сам, натянув тетиву на лук, и мы в полуденную жару отправились в город Толлан, как называлась столица тольтеков.

В Мичтлане от южной входной арки начинались три сакбе: одна вела на юг к Куюскиуе, вторая — на восток к берегу Мексиканского залива, третья — на северо-восток, чтобы, немного не добравшись до моря, обогнуть горный отрог и повернуть на северо-запад, а потом на запад. Мы отправились по последней. Рослый таможенник посмотрел на меня удивленно, однако ничего не сказал. На его скошенном лбу читалась бегущая строка: «Если идиотам хочется таскаться по жаре, это их проблемы». Видимо, приказа о моем задержании пока нет. Зря я приготовился к бою, а может, и зря ушел из этого города.

17

Я шагаю в хвосте отряда из двух сотен воинов, направлявшихся в Толлан. Впереди командир, у которого на голове красная повязка с черной пиктограммой, обозначающая пленение четырех врагов. За ним топают человек пять, которые захватили по два пленника, и где-то полтора десятка — по одному. Это типа ордена за боевые заслуги. Кто больше пленников захватил, тот и самый крутой. При таком способе ведения боя победа желательна, но не является обязательной. У командира есть еще и деревянный шлем с приделанным поперек к верхушке, перевернутым полумесяцем, украшенным яркими, разноцветными перьями попугаев, напоминающий мне гребень из крашенных, красных, конских волос на шлеме римского центуриона. Оружие командира — макуавитль и деревянную дубинку — вместе с доспехами несет на деревянной раме молодой воин. Ватные безрукавки есть только у старых воинов, причем не у всех. Рядовые вооружены копьями длиной чуть менее двух метров, дротиками с атлатлями, дубинками. Макуавитль всего один и, как понимаю, является символом власти. Щиты или плетеные и обтянутые оленьей кожей, или деревянные однослойные, или из панциря щитоносца или черепахи. Самой разной формы и размера, но в высоту не более сантиметров пятидесяти, а некоторые, криво-овальные из панциря броненосца, и вовсе сантиметров тридцать по диагонали. Таким, наверное, удобно заехать в рыло зазевавшемуся врагу, оглушить и потом пленить. Видел пару деревянных, похожих на схематическое изображение бабочки, с прорезями по бокам, которые в ширину были больше, чем в высоту. У меня сложилось впечатление, что все индейцы считают, что щит придумал трус.

К такому отряду может присоединиться любой желающий проявить себя на войне. Если сумеет, обеспечит себе теплое место в городской страже. В Мичтлане романтичных идиотов набралось десятка два. Идиоты всегда романтичны, а романтики — идиотичны. Между ними тонкая, но непреодолимая грань: первые неизлечимы. Добровольцы топают за мной и Гуамом. Один из них, молодой парень, помогает моему рабу, потому что тому тяжковато, ведь я становлюсь все богаче. И воины, и добровольцы идут практически налегке, несут, кроме оружия и доспехов, небольшой запас кукурузной муки и фасоли. Все остальное нам выдают в тех населенных пунктах, в которых останавливаемся на ночь, независимо от того, город это или маленькая деревушка. Они обязаны накормить отряд. Наверное, чтобы воины сами не позаботились о себе со всеми вытекающими последствиями для крестьян. В Толлане нам дадут сухой паек на переход до чичимеков и обратно. С помощником я расплачиваюсь мясом, которое добываю в джунглях во время стоянки. Парень не дурак поесть. У них с Гуамом типа социалистического соревнования, кто больше сожрет, но, как и положено при социализме, побеждает дружба, потому что даю им поровну. Остальное мясо распределяю между добровольцами, которым обычно достаются лишь кукурузные лепешки. Все самое вкусное из того, что выдают нам на привалах, забирают воины. Они тоже охотятся, но не так удачно, как я.

Все, кого я угощаю, возвращают мне кости, которые отдаю собакам. С нами путешествует целая стая их. Порода та же, что и у майя — почти лысые, среднего размера, голосистые, охотничьи навыки разносторонние, без явной специализации. Я прикормил собак, поэтому забывают о хозяевах и, если позову, сопровождают меня везде. Особенно любят ходить со мной на охоту и гоняться за подранками. Правда, надо сразу отгонять их от добычи, иначе слопают и не поперхнутся.

Через неделю дорога пошла в гору. Климат становился все суше, несмотря на то, что сезон дождей еще не закончился и время от времени, заметно реже, чем внизу, нас накрывал ливень. Температура становилась ниже, и я уже не так сильно потел, а по ночам порой умудрялся замерзнуть. Теперь шкура ягуара служила мне по ночам не только подстилкой, но и местами одеялом. Кстати, моих попутчиков удивляло такое бесцеремонное отношение к меху священного хищника.

На семнадцатый день мы поднялись на горное плато. Где-то здесь ацтеки построят город Мехико. Пока что нет ни будущей столицы Мексики, ни этого племени, даже его название никто не слышал. Поскольку, как я знал, ацтеки придут с севера, то, скорее всего, они сейчас и есть те самые чичимеки. А до них это презрительно прозвище носили тольтеки, захватившие власть в Толлане и не только. В Евразии волны диких захватчиков приходят с востока, а в Центральной Америке — с севера, причем, как я знаю, продолжаться это будет до двадцать первого века, когда в Мексику ломанутся новые чичимеки по прозвищу гринго. И там, и здесь перебираются с засушливых земель на плодородные. Есть, ради чего пробиваться с боем. Дойти и вскоре по историческим меркам исчезнуть, раствориться, оставив после себя имя, которое присвоят ушлые аборигены.

18

Я приезжал в Мехико на экскурсию из Веракруса, где стояло мое судно. Купил двухдневный тур на выходные. Веракруские туристические агентства не избалованы клиентами, поэтому работают и по выходным. Автобус был очень удобный и, что главное, с мощным кондиционером. Расстояние между креслами большое, можно полулежать, не мешая сидящим сзади. На каждые четыре места по телевизору. У меня тогда испанский был не очень, поэтому перебрался в конец автобуса, где были свободные места и два туалета, мужской и женский. Обычно во второй всегда очередь, но за всю поездку была всего раз и та из двух толстых американок, которые трещали без умолку, чередуя слова «вау!» и «кул!» и изредка вставляя между ними какое-нибудь третье.

Первый день мы провели в Мехико-Сити. Над городом, расположенном в низине, висел густой смог. Казалось, что его поджаривают на сковороде, уже подгорает. По приезду нас покормили в ресторане так называемой мексиканской пищей, то есть вариантом для туристов, почти без перца, самая малость его, всего по чайной ложке на каждое блюдо. Зато напитков было много, даже пульке (бражку из агавы) предлагали. Это белый густоватый напиток с, как по мне, неприятным кислым привкусом. В сравнение с ней наша обычная хлебная брага кажется кулинарным шедевром. Впрочем, это дело вкуса.

Затем нас повозили по городу. Женщина-гид на неважном американском варианте английского языка рассказывала, мимо чего мы проехали несколько минут назад. Остановок было всего две: в центре города на площади Сокало (Конституции) и часик дали походить по Национальному музею антропологии. Знал бы, что окажусь в этих краях черт знает сколько веков назад, погулял бы подольше по залу майя. Там был еще и зал ацтеков, в котором больше экспонатов. На Сокало находится огромная барахолка и рядом с ней — Национальный дворец (мексиканский Белый дом) и главный кафедральный собор — куда без него в испаноязычной стране⁈ Мне почему-то вспомнился стадион Олимпийский в Москве начала девяностых. Чтобы пройти к нему, надо было попетлять между торговыми рядами. Здесь рынок, так сказать, отделен пространством от управления страной и религией, но придает им двусмысленность. Рядом с собором находился макет столицы ацтеков Теночтитлана. Как сказала гид, раньше все это было на месте нынешних зданий, а на площади — дворец Монтесумы, последнего правителя ацтеков, который имел шестьсот жен. Из-за этого, наверное, он был уверен, что правит всем миром. Тут приперся еще один мир, покруче, и ограбил и удавил его. Вывод: бабы до добра не доводят.

Ближе к вечеру нас поселили в отель, который напоминал узкий тупик, зажатый между двумя четырехэтажками, сросшимися дальними концами. Там нас тоже покормили, на этот раз лучше, хотя перца было больше. После чего было свободное время до утра. Я решил потусоваться без определенного маршрута, поэтому пошел в метро, чтобы выйти по наитию на какой-нибудь станции и там посмотреть на реальный, нетуристический Мехико, если таковой существует. Был час пик, и меня сильно удивили полицейские, которые заталкивали женщин и детей в первый вагон, а мужчин в другие, разлучая при этом семьи. Впрочем, одна разбитная девица отбилась от них и заскочила в мужской вагон. Видимо, ей не хватало мужского внимания в любых проявлениях.

Вышел я не помню где и потопал не знаю куда. Через каждые метров сто попадался полицейский с автоматом типа «узи» на толстом брюхе (мексиканские стражи порядка напоминали бройлеров среди нормальных кур) и дубинкой на ремне и мимо постоянно проезжали патрульные машины. При этом гид советовала в темное время не ходить по улицам, чтобы не стать жертвой преступников. Я так и не встретил ни одного. Надо быть очень шустрым, чтобы проскочить между полицейскими и успеть хоть что-то преступить. Зато торговцев всего-всего было валом везде-везде. Хорошо, что за руки не хватали и не затаскивали в свои лавки, как египтяне и индусы. Радовали глаз манекены с сиськами пятый номер и задницами десятый. Меня хватило до следующей станции метро, с которой и вернулся в отель, по пути выпив в баре текилы. Ее налили в охлажденную стопку, узкую и с толстым дном, называемую кабальитос (лошадка). Мне не вставляет пить текилу с солью и лаймом, поэтому спросил бармена, как еще можно? Он посоветовал смешать со спрайтом в пропорции один к двум. Зашло на ура, и я проскакал трижды.

Среди ночи проснулся от того, что здание шатнулось. Подумал, что приснилось. Вскоре опять дернулось. Вспомнил, что здесь сейсмическая зона. На море такой опасности не существует, но вырос я в Донбассе, где в шахтах лавы, старые и не только, иногда проседают, и на поверхности может тряхнуть легонько, поэтому забил и заснул.

Утром нас повезли на руины Теотиуакана (Города богов), находившегося километрах в пятидесяти от столицы Мексики. Так его назвали ацтеки. Город был покинут в седьмом веке, поэтому неизвестно, как называли жители и кто они были. Подозревали многих, включая тотонаков. Это самые впечатляющие развалины, которые мне доводилось видеть. Идя по Дороге мертвых к самой высокой пятиярусной пирамиде Солнца, как ее называли ацтеки, я закрыл глаза и вдруг услышал гул голосов, говорящих на непонятном языке, и появилось ощущение, что мимо меня проходит много людей, хотя я отстал от своей группы, и никого рядом не было. Появилось непреодолимое желание открыть глаза и увидеть, что оказался в седьмом, а лучше в шестом веке. Мечта исполнится, но, как обычно, с некоторыми искривлениями: в то время, но не там, и там, но в другом веке.

Следующим пунктом была Тула. Не та, где пряниковые самовары. Так назывались руины столицы тольтеков. Пирамиды там были намного скромнее, но на невысокой, трехъярусной, ацтеки дали ей имя Кетцалькоатля (Оперенного Змея), одного из главных своих богов, стояли каменные статуи воинов пятиметровой высоты, сложенные из четырех блоков каждый. Ничего подобного на территории Центральной Америки больше не встречалось.

19