Кетцалькоатль

После еды опять помыли руки, подождали, когда поедят женщины. К тому времени уже начало смеркаться, и все отравились спать. Окон в хижине не было, свет попадал только через вход, когда тот открыт. Справа стояли два больших, глиняных, с широким горлом кувшинов довольно грубой работы. Такие в Европе используют, как ночные горшки. Майянские были накрыты крышками. Наверное, в них хранили что-то ценное. Внутри был центральный столб, к которому крепили один конец гамака, а второй к столбам стены. На день их отсоединяли от центрального и крепили оба конца к стенному, кроме тех, в которых хранились вещи, дальних от входа. Видимо, во время тропических ливней дома подтапливало или термиты залезали. Кува переложила вещи с одного из трех гамаков, на которых они находились, в два других, постелила толстую циновку и показала жестом, что это для меня. Спали все раздетыми, поэтому и я, положив у стены свое барахло, снял шелковую синюю рубаху и красные трусы, в которых расхаживал последние часы, и лег на гамак, сразу вспомнив службу в британском флоте. В тишине было хорошо слышно, как натужно сопит хозяин, по пьяне захотевший любви, и приглушенно постанывает хозяйка. Под эти шумы я и отрубился. Вот так вот произошел первый контакт европейской и американской цивилизаций.

Глава 2

4

Проснулся от детского плача. Открыв глаза, уставился в сходившуюся конусом крышу, пытаясь понять, где это я? Потом вспомнил и, как ни странно, вздохнул облегченно. Знакомый черт лучше незнакомого ангела.

Плакала младшая дочь, а Кува что-то сердито выговаривала ей. Заметив меня, вышедшего из дома, обе замолчали. Я подошел к кадке, умылся. Кува дала кувшин с мучной болтушкой, которую я выпил без особой охоты. Больше ничего на завтрак не предложили.

Вунура не было. Я спросил жестами, где он? Кува ответила, что пошел что-то копать или рубить вместе с Хорадо и другими мужчинами деревни. Младший сын стоял с двумя веревками в левой руке, а правой держал трубку из тонкого ствола, в которую дул, прочищая, наверное. Я подумал, что это музыкальный инструмент, попросил сыграть что-нибудь. Юноша понял меня по-своему, достал из плетеной сумки, висевшей через плечо глиняный шарик, вставил его в трубку и изобразил, что дует-стреляет по птице, сидевшей на верхушке крыши. Дальше он сообщил жестами, что ждет своих ровесников, чтобы вместе пойти в джунгли, набрать валежника и заодно подстрелить птиц, если получится.

Я решил прогуляться с ними. Вернувшись в дом, надел пояс, с которого снял саблю, оставив лишь кинжал справа, и прицепил слева флягу. Разгуливать босиком по джунглям не решился, обул сапоги. В них ноги будут париться, но другой обуви у меня нет. Через плечо перекинул ремень колчана со стрелами, надел на большой палец кольцо (зекерон) из слоновой кости и взял лук. Кува дала мне старую плетеную шляпу мужа, пахнущую плесенью.

Подростки, десятка полтора, уже шагали в сторону джунглей в сопровождении стаи собак, которые отнеслись ко мне спокойно. Наверное, запомнили, кто им вчера кидал рыбьи головы. Габор жестами спросил, что у меня в руке? Я показал, что стреляю в оленя. Пацаны не поняли. Я подумал, что им непривычен лук, вывернутый без тетивы в обратную сторону, поэтому остановился, надел ее, достал стрелу и выстрелил слабенько в ближнее дерево, чтобы встряла неглубоко. Зрители очень удивились. У меня появилось подозрение, что они никогда раньше не видели лук. Почему-то был уверен, что этим оружием владеют все народы, даже застрявшие в бронзовом веке, как майя.

Я попросил, чтобы кто-нибудь показал место, где можно подстрелить оленя. У меня уточнили, действительно ли оленя? Я приложил к голове две кисти рук с растопыренными пальцами, чтобы не было сомнений. Согласились сразу все, позабыв, про валежник. Я объяснил, что такой толпой со стаей собак в придачу распугаем всю дичь в джунглях. Взял с собой только Габора.

Дорога в джунглях показалась недоразумением. С обеих сторон густые высокие заросли, переплетенные лианами, а под ногами у нас очень даже приличная дорога, как по мне, лучше римских. Хотя, если бы по ней постоянно ездили арбы, была бы разбита сильнее. Здесь до колеса еще не додумались на мое, как сейчас думал, счастье.

Влево и вправо от дороги отходили тропинки. Как объяснил Габор, там находятся деревни, в которых живут крестьяне, и возделываемые ими поля. Выращивают кукурузу, еще раз кукурузу и остальное по мелочи. Одни тропинки были хорошо утоптаны, другие заросли травой, а некоторые даже кустами. Почва быстро истощается, поэтому через три-четыре года крестьяне переходят на новое место, где валят и сжигают деревья, после чего на расчищенном участке сажают кукурузу. На одну из сильно заросших тропинок мы и свернули. Попетляв пару километров по джунглям, вышли к заброшенной деревне. Хижины были целы. Если бы не высокая трава, окружавшая их, подумал бы, что в деревне живут люди. Мы прошли к дальнему дому, за которым начинались поля. На них уже выросли деревца и кусты, но б о льшую часть занимала трава. Мы с Габором зашли в дом. Там стоял сильный запах гнили, хотя крыша и стены выглядели крепкими.

Ждать пришлось долго и скучно, потому что я приказал своему помощнику молчать. От безделья он достал из сумки комок заставшего сока гевеи и половину предложил мне. Называлось это удовольствие чикле. Расположившись по обе стороны от входа, мы напряженно мяли зубами предка жевательной резинки и пялились на поля: я на расположенные справа от дома, Габор на расположенные слева.

Олень появился неожиданно и почти напротив входа на удалении метров сто двадцать. Мой помощник заметил его первым и показал мне рукой. Это бы белохвостый олень с ветвистыми рогами. Шерсть серо-бурая и морда длинная, значит, не молодой. Я таких много настрелял в Калифорнии. Там они крупнее. Олень постоял на опушке, осмотрел открытую местность, убедился, что опасности нет, и начал щипать траву, медленно двигаясь вправо от нас.

Я медленно и бесшумно встал, вынул из колчана стрелу с бронебойным наконечником. От него рана будет больше, чем от игольчатого, предназначенного для кольчуг. У меня было по пятнадцать штук тех и тех. Вроде бы собирался без спешки, но все равно забыл захватить хотя бы пару охотничьих. Я медленно натянул тетиву. Лук тихо скрипнул. Я замер. Олень не прореагировал. То ли не услышал, то ли скрип не относился к опасным звукам. На шлепок тетивы по защите предплечья тоже не обратил внимания, но полет стрелы услышал и вскинул голову. Целился я в сердце. Олень рванулся вперед, когда она была рядом, поэтому попала между ребрами чуть левее. Животное подскочило странно, вверх и вбок одновременно, после чего упало на подогнувшиеся передние ноги, встало, покачнулось и затрусило по прямой. Вторая стрела воткнулась в правую заднюю лопатку, чуть не сбила с ног. Олень устоял и затрусил, прихрамывая, дальше, подвернув к ближним зарослям.

Я погнался за ним, Габор — за мной. Обе раны были глубокие, крови из них лилось много. Алые капли на зеленой траве и бурой опавшей листве показывали нам, куда бежать. Подранок одолел метров пятьсот-шестьсот, пока не свалился на левый бок, ослабевший из-за боли и большой потери крови. Когда я подошел к нему, большие темные глаза начали уже стекленеть. Кинжалом я перерезал яремную жилу, прекратив его мучения.

К моей радости обе стрелы остались целы. Дав Габору подержать лук, я осторожно вытянул их, очистил листьями от крови. Пока делал это, юноша попробовал натянуть тетиву до уха, как делал я. Ему с трудом удалось до груди, что очень удивило. Не меньше поразил Габора и мой кинжал из дамасской стали, которым я срезал тонкое деревцо, быстро очистил от веток и укоротил метров до двух с половиной. Веревками, взятыми у юноши, я связал ноги добыче, после чего пропустил между ними жердь, чтобы нести вдвоем. Думал, что и этот способ переноски тяжестей будет ему в диковинку, но ошибся. Олень весил килограмм сорок, а в жарком влажном климате казалось, что все сто, поэтому я часто останавливался, чтобы передохнуть. Когда вышли на дорогу, ноша сразу стал легче.

Примерно на полпути к деревне встретили пацанов с собаками. Они набрали по большой вязанке валежника. Одна была для Габора. Каждый сидел на своей, дожидаясь. Завидев нас, побежали навстречу под радостный лай собак. Двое сразу напросились подменить меня и Габора, который взахлеб рассказывал им, показывая на лук, как я подстрелил оленя. Слушали его с открытыми ртами. Насколько я понял, аборигены редко добывают оленей. Близко эти пугливые животные не подпускает, бегает быстро, поэтому дротиком, не говоря уже о копье, не попадаешь. Изредка попадают в ловушки, поставленные на тапиров. Второй рассказ был про кинжал. Видимо, никто не поверил, поэтому Габор попросил показать. Я достал из ножен и дал посмотреть, даже разрешил каждому срубить по ветке или сделать насечку на стволе дерева. Радости и восторгу их не было предела. Я показал на низкое дерево с длинными и почти прямыми ветками и попросил нарезать их по одной на каждого и несколько штук про запас. Что пацаны с удовольствием и сделали, поражаясь, с какой легкостью острое лезвие рассекает древесину.

Неподалеку от дома, приютившего меня, росло молодое дерево сейба высотой метров семь. Благодаря ярким цветам, острым шипам на стволе и ветках и досковидным, выпирающим корням, его трудно перепутать. К тому же, я посещал гондурасский порт, названный в честь этого дерева. Еще его называют «хлопковым», потому что семена покрыты капоком — легкими, эластичными, плавучими ворсинками, которыми будут набивать мягкие игрушки, матрасы и, в том числе, спасательные жилеты. Увидев его вчера, я подумал, что надо будет подновить мой. Цветет сейба по несколько месяцев. Цветы бывают разного цвета, у этой — белые с желтым. Возле них кружились разноцветные бабочки.

Я попросил Куву развести костер в яме, после чего перекинул веревку через нижнюю ветку сейбы, подвесил убитого оленя для разделки. Видимо, сделал что-то не так, потому что женщина смотрела на меня с испугом и удивлением. Я не стал выяснять, что именно нарушил. Все равно уже сделано. Быстро сняв шкуру, выпотрошил тушу, отрезал голову и нижние суставы ног, которые вместе с кишками оставил собакам. Видимо, псы жили впроголодь, потому что передрались, выясняя, кто круче, кто имеет право на лучший кусок.

Взяв из туши мякоть, показал Куве и ее старшей дочери, чтобы своими кремневыми ножами порезали их на небольшие куски и нанизали на ветки, заготовленные пацанами, которые отнесли домой валежник и вернулись, чтобы внимательно наблюдать за моими действиями. Точнее, их больше интересовал лук, выгнувшийся в обратную сторону после снятия тетивы. Он вместе с кочаном и двумя помытыми в кадке стрелами стоял рядом с входом в дом, прислоненный к стене.

Когда костер перегорел, я сделал подставки из камней и уложил над углями деревянные шампуры с мясом. Поместилось чуть больше половины. Аромат пошел такой, что к нам приблизились все, кто остался в деревне. Не думаю, что им в диковинку запеченное мясо. Я заметил, что никто не готовит пищу, хотя время обеденное. Наверное, питание у майя двухразовое — утром и вечером, как было в предыдущую мою эпоху у европейских и азиатских южных народов, да и у бедняков с севера тоже. Поэтому жители деревни и подошли, чтобы узнать, кто это нарушает традиционный распорядок.

Приготовленное мясо сняли с шампуров в глиняное блюдо, из которого мы вчера ели рыбу. Я взял один кусок, второй дал Габору, а остальными по моему указанию старшая дочка хозяев угостила пацанов и взрослых зрителей, кому хватило. Кува уложила над углями вторую партию шампуров и начала нанизывать сырое мясо на освободившиеся. Когда закончила с этим, я показал ей, чтобы отложила мяса на ужин и остальное раздала соседям. Так много за раз мы не съедим, а холодильников здесь нет. Кува выполнила указание, причем лучший и самый большой кусок положила в корзину, накрыла листьями, и Габор понес его в город, как догадываюсь, в подарок жрецу. Пацаны присоединились к нему, чтобы, наверное, по пути обсудить чужеземца и потом рассказать о нем знакомым горожанам.

5

Возвращаясь с охоты, я срезал несколько стеблей тростника и подобрал маховые перья какой-то большой птицы, которой кто-то полакомился. Теперь сидел и мастерил новые стрелы для охоты. Использовать боевые неразумно. Вряд ли мне сделают здесь такие же хорошие. Тростниковые с костяными наконечниками будет не жалко, если сломаются или подранок убежит с ними. Я, конечно, не мастер по изготовлению стрел, но для охоты не нужны очень высокого качества. Главное, чтобы древко было более-менее ровным, стрела не сильно отклонялась во время полета и не теряла наконечник до того, как доберется до цели. Кости оленя как раз сгодились. Я расколол пару и получил несколько узких и острых фрагментов, которые использовал в качестве наконечников. Крепил их и перья с помощью нитки из агавы. Универсальное растение. Из него делают веревки, канаты, ткани (набедренные повязки жителей деревни из агавы), бумагу и еще едят, иногда вместе с гусеницами, которые живут на сочных листьях, что будет считаться деликатесом у мексиканцев, а сок, прозрачный с зеленцой и сладкий с горчинкой, пьют, как освежающий напиток, или вываривают сироп, или из перебродившего получают пульке, а после перегонки — мескаль. Нитки я крепил каучуком, размягченным на неостывших камнях в яме.

Заканчивал изготовление четвертой стрелы, когда вернулся Габор с пустой корзиной. Он что-то долго и подробно рассказывал матери, после чего показал мне жестами, что жрец хочет видеть меня вместе с луком и кинжалом. Я догадался, что придется продемонстрировать свое оружие в деле, поэтому взял новые стрелы и повесил на пояс еще и саблю в ножнах, чтобы два раза не ходить. Наверняка и ей захотят полюбоваться.

Жрец ждал на верхней площадке храма Спускающегося бога. Рядом с ним стояли два крепких, жилистых воина со «стесанными» черепами, вооруженных деревянно-обсидиановыми двуручными мечами с полуметровой «лопастью» с обсидиановыми вставками. У одного в узле красной шапочки торчали три орлиных пера, а у другого на шее висел гайтан с тремя когтями ягуара. Видимо, перья и когти были чем-то вроде лычек на погонах, и передо мной два сержанта местного гарнизона. Все трое смотрели на меня снизу вверх, не скрывая удивления. Мало того, что выше ростом, так еще и совершенно не похож на них, полная цветовая противоположность. Осталось только выяснить, кто из нас негатив, а кто позитив.

Жрец жестами попросил показать, как стреляю из лука. Я достал из сагайдака, выгнул со скрипом плечи в обратную сторону, надел тетиву. По другую сторону зиккурата, на расстоянии метров сто от нас, росла старая, высокая и толстая сейба. Я хотел выстрелить в нее, но потом вспомнил, как скривилась Кува, когда подвесил на ветке тушу оленя. Может, это дерево считается священным у майя? Отправил тростниковую стрелу в сторону моря по наклонной траектории, чтобы улетела, как можно дальше. Что она с затихающим свистом и проделала, упав в воду где-то за полкилометра от нас, не меньше. Оба «сержанта» удивленно воскликнули. Я дал им лук, чтобы посмотрели, попробовали натянуть тетиву (у обоих получилось всего до груди). При этом они от натуги кривили такие рожи, что жрец ухмылялся, но сам пробовать не стал.

Следующей была демонстрация возможностей кинжала. Рядом с входом в храм стояла корзина с плодами авокадо. Я наколол верхний, похожий на большую зеленую грушу с кожей крокодила, подкинул вверх и в полете разрубил кинжалом на две части, причем и косточку тоже. Следующие два плода разрубили «сержанты», не подкидывая, лежащими в корзине. Сделали они это запросто, поэтому и жрец попробовал, перед этим внимательно осмотрев темный клинок с узором.

Когда я достал из ножен саблю и повертел перед ними, все трое напряглись, точно боялись, что сейчас на них и покажу, на что она способна. Я подошел к краю площадки, где в отверстие в камне был воткнут шест длиной метра два и сантиметра три в диаметре. На ритуальный он не был похож и заменить будет не трудно. Резким косым ударом я рассек шест так, что верхняя часть упала вертикально рядом с нижней, ударилась острым концом о камень и завалилась набок. Я взял саблю за клинок, предложил ее обладателю трех орлиных перьев. Тот взял ее, пальцем левой руки попробовал, насколько остра, удивленно повертел головой, после чего замахнулся сильно и нанес боковой удар по укороченному шесту. Сабля застряла в нем примерно на середине. Под смех остальных зрителей «сержант» с трудом высвободил ее и передал своему коллеге. Тот ударил под более острым углом, тоже не смог перерубить до конца, но шест в том месте треснул, расщепился. Я показал жестами, что нужен навык, с чем все трое сразу согласились.

После чего жрец жестами поинтересовался, откуда я прибыл. Я показал, что надо плыть больше лунного месяца, что в одиночку не смогу, что придется пожить здесь, если он не против, подождать, когда приплывут мои соплеменники, если, конечно, доберутся сюда, в чем сильно сомневаюсь. После чего жрец поинтересовался моим социальным статусом: воин, купец или кто? Я задрал рукав рубашки на правой руке, продемонстрировал татуировку и показал на его скошенный лоб. Мол, у нас так метят знать, а у вас вот так. Жрец понимающе покивал, после чего спросил, не хочу ли стать воином гарнизона (хольканом)? Я пожал плечами: почему нет⁈ Как-то ведь надо легализоваться здесь, а воины всегда в цене в обществах на таком уровне развития. Дальше мне предложили выбрать, под командованием какого накома (командира) служить. Тот, что с перьями, командовал дневной стражей, а тот, что с когтями, ночной. Мне, «сове», второй был ближе. Да и ночью не так жарко.

Обладатель когтей ягуара радостно похлопал меня по плечу, после чего повел к каменному одноэтажному дому по другую сторону от зиккурата. Дом был разделен на кельи, завешенные циновками, по двенадцать в каждом крыле и три в среднем. Левое крыло предназначалось для «орлов», дневной стражи, в правое — для «ягуаров», ночной, а в среднем, расположенном напротив входа во двор, в более просторных помещениях жили командиры подразделений и отдельных караулов. Впрочем, постоянно там обитали только наком-ягуар и по несколько воинов из обоих отрядов, то ли неженатых, хотя по возрасту пора бы, то ли назначенные в наряд, то ли еще по какой-то причине, пока неизвестной мне. Они сидели в тени сейбы, которая росла посреди двора, и молча наблюдали за мной. Остальные, видимо, жили в своих домах, перебираясь сюда во время нападения врага.

Я занял свободную келью в правом крыле. Она была квадратной со стороной метра два с половиной. Справа и слева от входа у стен по каменной лавке, а между ними вбиты между камнями в ряд шесть деревянных колышков. На крайний левый я повесил лук, а на остальные положил тростниковые стрелы. Зашел молодой сослуживец и, что-то сказав, дал мне кожаный мат, набитый ворсом сейбы, который я расстелил на левой лавке. Подушка, видимо, в спальный комплект не входила. После чего вместе с Габором, поджидавшим за воротами, я отправился в деревню рыбаков, чтобы забрать остальное свое барахло. Все-таки воином быть лучше, чем рыбаком, и отдельная каменная келья тоже даст фору деревянно-тростниковому круглому дому с семьей в шесть душ.

6

Потихоньку обживаюсь у майя, учу язык и обычаи. Времени на это хватает. С наступлением темноты я заступаю на дежурство вместе с остальными воинами-ягуарами. У меня пока нет постоянного места, на подмене в разных караулах. Обычно двое в компании собак стоят на посту на стене над воротами, а остальные кемарят внизу, потом меняются. Время пересменки определяют по звездам, если видны, или по наитию. Делать во время дежурства на стене нечего, так что болтаем, и я имею интенсивную разговорную практику, благодаря чему быстро учу язык аборигенов. Одно из первых, что узнал, было то, что называют они себе не майя, а виникоба (люди).

С учетом сна в полуденную жару я не шибко устаю на службе. После дежурства отправляюсь в казарму, где на завтрак жидкая кукурузная каша, наперченная от души, и фрукты в неограниченном количестве. Семейным воинам выдают продуктовый паек, а для тех, кто живет в казарме, готовит повар. Ужин намного обильнее и разнообразнее, чем в семье рыбака. Мои сослуживцы постоянно берут с собой на дежурство фрукты или что-нибудь посерьезней, угощают меня. Я делюсь с ними тем, что подстрелю на охоте и приготовит повар.

Верховный жрец отдает нам часть налогов, полученных с крестьян, рыбаков, ремесленников и торговцев. Вклад последних самый существенный, потому что город является очень оживленным торговым центром. Сюда приходят купцы с товарами из глубины полуострова Юкатан, чтобы обменять их на соль и вяленую рыбу, и приплывают с разных мест побережья Карибского моря, чтобы приобрести у горожан в первую очередь обсидиан, во вторую сопутствующий ему, темно-красный порфир, месторождение которых находится неподалеку, где точно, пока не знаю. От меня не скрывают, показывают на запад и говорят, что где-то там. Я прошел по дороге в ту сторону километров пятнадцать, но так и не нашел. Наверное, надо было свернуть на какую-то из тропинок. Знать бы, на какую, потому что их десятки на километр с каждой стороны дороги. Из обсидиана изготавливают оружие, вставляя небольшие куски в торцы деревянных «вёсел». Называется оно макуавитль. Как я догадался, рубить им можно, но не нужно, потому что обсидиан ломкий, поэтому наносят режущие удары. Представляю, какие будут раны, ведь обсидиан можно сделать тоньше скальпеля. Еще из него делают ножи и изредка, потому что могут позволить себе такое только богатые люди, наконечники для копий и дротиков. Порфир считается драгоценным камнем, из которого делают разные украшения, статуэтки и даже посуду — чаши и тарелки.

Город Тулум (на языке майя Стена) сейчас называется Сама (Город рассвета), потому что находится на восточном побережье полуострова Юкатан. Управляет им верховный жрец, ахкин (повелитель змея), по имени Хура (Повелитель солнца). Атрибутом власти служит посох с навершием в виде змеи. Должность пожизненная. У него два заместителя, один из которых займет освободившееся место, если доживет. Гарнизоном командуют два накома. Первый, он же один из заместителей ахкина — командир «орлов» — получил должность по блату, потому что сын верховного жреца. В его обязанности входит принесение жертв. После смерти отца, скорее всего, именно он займет освободившуюся должность. Второго накома назначают на три-четыре года. Находясь в этой должности, он не должен заниматься сексом, пить крепкие напитки и есть мясо, чтобы не потерять боевой дух. Так что не зря я назвал кельями помещения в казарме. Если надо напасть на соседний город, боги (верховный жрец, кинув жребий или истолковав собственное сновидение или какую-нибудь примету) указывают, кто из накомов поведет ее. Почти всегда это временный. Ему придается ополчение из крестьян, рыбаков и ремесленников. На вооружении у них копья, макуавитли, ножи, широкие кремневые и сделанные с тремя крючками из морских раковин, и пращи. Щиты деревянные, прямоугольные или круглые, диаметром около полуметра.

С собой берут продуктов всего на несколько дней, потому что долгих военных кампаний не ведут. Напали, нанесли урон, ушли. Желательно сразиться с вражеской армиейи захватить пленных, в первую очередь накома, которого потом принесут в жертву — вырежут сердце и положат на алтарь главного храма, а остальное сварят и сожрут в прямом смысле слова. Незнатных пленников тоже могут принести в жертву, но чаще делают рабами. Как только наком попадает в плен или погибает, бой сразу заканчивается, потому что его подчиненные закидывают щит на спину или выкидывают и бегут домой, к новому накому. Удирают быстро, чтобы не попасть в плен и не стать ритуальной жертвой или рабом. Этот маневр называется куч чимал.

Наследственный наком со своим подразделением остается охранять Саму. В случае нападения врагов население сбегается в город. Если не остановят агрессора на стенах, то отступают на пирамиды, располагаясь на ступеньках: на нижних — воины, на верхних — женщины и дети, которые помогают мужьям и отцам, кидая во врагов камни. При отсутствии серьезного стрелкового оружия (пращи не в счет) захватить такую пирамиду очень сложно. На самом верху ее находится верховный жрец, которого берегут, как зеницу ока. Если он погибнем, город переносят на другое место и выбирают нового религиозного лидера.

Временный наком, отслужив положенный срок, может заниматься, чем угодно. В основном это торговля. Нынешнего накома «ягуаров», моего непосредственного командира, зовут Камон (Победитель). Он уже отслужил три года, и в любой момент может быть заменен.

Как жрецами, так и накомами и купцами, могут стать только представители знатных родов. Пробиться в аристократы практически невозможно. Разве что совершишь фантастический подвиг. Надеюсь, мне с моими-то знаниями, умениями и оружием это по силам. Тем более, что меня, благодаря татуировке, считают знатным человеком, пусть и из другого народа.

В городе проживает человек пятьсот-шестьсот. Кроме знати, ремесленники и обслуга. Первые заняты обработкой обсидиана, кремния, порфира, известняка, базальта, дерева, каучука, панцирей черепах, морских раковин, зубов и костей морских и сухопутных животных, кож; выпариванием соли; изготовлением оружия, доспехов, статуй, рыболовных сетей, гамаков, веревок, тканей, мячей, музыкальных инструментов, украшений, бумаги, посуды, зернотерок, корзин…

Доспехи делают мягкие, из плотной грубой ткани, набитой хлопком или ворсом агавы. В жару такие приятней носить и при этом хорошо защищают от макуавитлей.

Гончарного круга майя не знают. Используют две тарелки: нижняя перевернута, и на нее поставлена верхняя, которую вращают. Поэтому посуда у них не ахти, хотя покрыта интересными узорами.

Бумагу делают из коры фикуса, которую замачивают и превращают в пульпу каменными пестами, смешивая потом со смолой. На бумаге заместители верховного жреца записывают все важные события. У майя есть письменность. Они состоит из слогов и иероглифов. Там такая путаница, что я плюнул, не стал разбираться. Пусть их расшифрует в двадцатом веке советский ученый Кнорозов. Не буду отнимать у него кусок хлеба и славы.

С цифрами проще. Они обозначаются с помощью точек и горизонтальных черточек. Есть ноль, до чего в Европе и Азии в мою предыдущую эпоху еще не додумались. Кстати, он обозначает еще и бесконечность. Система счета двадцатеричная, потому что у человека пальцы есть не только на руках, но и на ногах. При этом система разбита на четыре блока по пять цифр: первые четыре обозначаются точками, пятая — горизонтальной черточкой и дальше добавляются точки над ней, десятая — две черточки, пятнадцатая — три черточки…

Ткачеством занимаются все женщины. Веретено — палка сантиметров двадцать пять-тридцать с каменным пряслицем на конце, которое вращали в керамическом блюдце. Станок очень примитивный: нити основы натягиваются между двумя деревяшками: верхнюю часто крепят к ветке дерева, а нижняя (шунче) удерживалась на поясе ткачихи с помощью лямки (ямаль). Ткали из хлопка, белого и коричневатого, агавы и юкки (родственницы агавы). Хлопковые ткани предназначались для знати, остальные — для бедноты. Красят индиго, который производят из ветвящегося кустарника с красными цветочками, перебродившего в яме и смешанного со специальной глиной; кармином, получаемым из кошенили — червеца, живущего на кактусах; киноварью; желтый цвет получают из какой-то особой глины; темно-кофейный из природного асфальта; зеленый — из авокадо; пурпурный — из морских моллюсков; черный — из пережженных костей. Ткани украшают вышивкой, искусно вплетают перья птиц, наносят глиняными штампами узоры: стилизованных зверей или геометрические, каждый из которых имел особый смысл, понятный аборигенам. Время от времени все ремесленники вместе с рыбаками и крестьянами отправляются заготавливать обсидиан, или кремний, или дерево и камень для строительства, или ремонтировать храмы и дороги…

7

Бывает иногда так, что отправляешься за мелочью, а находишь что-то крупное. В то утро, сменившись с дежурства, я подождал, когда закончится тропический ливень, и отправился на охоту. Шел бодро, потому что на ногах у меня сандалии древнеегипетского типа, изготовленные местным кожевником под моим чутким руководством. Собирался я подстрелить пару диких индюков. Как раз хватит мяса на тех, кто живет в казарме, и чуток останется, чтобы угостить моих сослуживцев ночью. В поисках места, где добывают обсидиан, я наткнулся на тропинку, которая вела к одной из деревень, проходя мимо речного плеса. На его берегу было открытое место, поросшее невысокой травой, в которой часто шныряли индюки, и куда, судя по следам, приходили звери на водопой. Я в предыдущий визит подобрал место для засады, расчистил к нему подход с тропинки, чтобы не хрустнула ветка под ногами, и положил там кусок упавшего и развалившегося, сухого дерева, чтобы было на чем сидеть, поджидая добычу.

Зашел бесшумно и с готовым к стрельбе луком. Внимательно осмотрев местность, добычу не обнаружил. Подумал, что придется ждать долго и нудно, и уже собрался сесть, когда боковым зрением увидел, как с дерева на берегу плеса что-то пестрое упало в реку. В том месте вода забурлила и замутилась, и я увидел огромную пятнистую кошку, которая, вцепившись зубами в шею сверху, вытягивала на сушу отчаянно сопротивлявшегося, острорылого крокодильчика длиной с метр.

Раньше я видел ягуаров в зоопарках. На воле они предпочитают не попадаться людям на глаза, но при этом очень любопытны, следят из укрытия. Майя говорят, что у ягуара, которого называют балам, гипнотизирующий взгляд. Наверное, потому, что боятся этого хищника, хотя он не нападает на людей, если не провоцировать. Ужас всегда гипнотизирует. Я не боялся ягуаров, но иногда, разгуливая по джунглям, чувствовал спиной колючий взгляд, отчего по коже пробегал холодок.

Борьба продолжалась не долго. Ягуар не только передавливает горло, удушая, как остальные кошачьи, но еще и ломает шейные позвонки. Пятнистый хищник убедился, что жертва мертва, стряхнул с себя воду и начал пожирать крокодила с головы. Был он ко мне задом — неудобный ракурс для стрельбы. Я выбрал самую крепкую тростниковую стрелу. Целился ягуару в шею, но в последний момент он наклонился ниже. Стрела попала в череп и вылезла изо рта. Хищник запросто перегрыз ее, рывком повернувшись всем телом в мою сторону, чтобы понять, кто и как напал на него. После чего завалился на бок, подергался, сворачиваясь клубком и разгибаясь, и затих.

Когда я подошел, желтоватые глаза уже остекленели и блохи начали разбегаться. Весил хищник под центнер. Тащить такую тяжесть в жару у меня не было желания. Я вытряхнул мускулистое тело из шкуры, оставив только голову, потому что видел, что черепа баламов и особенно их клыки и когти в большой цене у жителей Самы. После чего содрал шкуру с крокодила и вырезал самые лучшие куски мяса. Упаковал всё, связав веревкой из агавы. Сверток получился тяжелый, поэтому срезал молодое деревце и подцепил на него, чтобы легче было нести.

По пути в город мне попалась группа из шести крестьян, которые относили жрецу кукурузу в корзинах. Я их встречал по пути на охоту. Увидели, что несу — и их лица окаменели. Теперь я знал, как выглядит мистический ужас. Может, у майя отстрел ягуаров только по лицензии, выдаваемой верховным жрецом⁈

С не меньшим удивлением и испугом смотрели на меня жители рыбацкой деревни, мои коллеги-«орлы», горожане. Даже наком Камон скривился, увидев, что я принес шкуру ягуара.

— Где ты взял ее? — с надеждой в голосе спросил он.

— Убил балама, когда он поймал имиша (крокодила), — ответил я и показал вторую шкуру, завернутую в ягуарову.

Судя по тому, как помрачнел наком, это усугубляло ситуацию.

— Ничего не делай с ними, пока я не вернусь от Хуры (верховного жреца), — приказал он.

Когда Камон ушел, я выведал у повара, угрюмого мужчины лет сорока, который всегда был чем-нибудь недоволен, почему все были так удивлены и испуганы, увидев шкуру балама. Оказывается, этот хищник — священное животное у майя, их предок. Более того, убить балама в одиночку на охоте, а не поймав в ловушку, может только избранный богами. Имиш — тоже священное животное, Земное чудовище, которое держит на спине Землю, плавая в океане. То, что я смог убить ягуара, убившего крокодила, должно что-то значить. Наком и пошел выяснять, что именно. Закончив объяснение, повар посмотрел на меня с грустью и предложил прямо сейчас приготовить принесенное мной мясо крокодила. Типа покормить перед смертью. Я ведь постоянно приносил мясо, часть которого доставалась и повару.

Становиться жертвой я не собирался, поэтому пошел в свою келью, быстро приготовил оружие и доспехи и упаковал остальные шмотки. Сел в тени у входа в нее, прислонившись спиной к теплой шершавой стене. Если наком вернется с воинами, значит, буду пробиваться к морю. Там захвачу лодку и попробую уйти морем. Майя обязаны будут взять жертву живой, а у меня такого ограничения нет. Зато есть три десятка очень хороших стрел и девятнадцать тростниковых, плюс сабля, кинжал и копье, выданное здесь, и знание, что после гибели накома сражение сразу прекратится. Чем дольше я ждал, тем больше склонялся к мысли, что придется пробиваться. Видимо, Камон, зная мой боевой потенциал, собирает воинов.

Наком «ягуаров» вернулся один и в хорошем расположении духа.

— Ахкин Хура сказал, что это хорошая примета для нашего города. Отныне ты будешь командиром караула на западных воротах. Можешь оставить себе шкуру балама и носить ее и клыки зверя вместо когтя. Его череп и шкуру имиша надо отдать ахкину, но когти оставить для новых воинов, — сообщил он.

Западные ворота считаются самыми важными, потому что приплывшие враги чаще всего нападают именно там. Шкуру ягуара имеет право носить только наш наком. То есть, благодаря удачной охоте, я сделал карьерный рывок, заняв промежуточное положение между командиром караула и временным накомом. Как догадываюсь, данный статус гарантировал мне в скором времени повышение в должности, чему и радовался Камон, которому, видимо, чертовски надоело воздержание.

Мы вместе с поваром выдернули из черепа ягуара клыки, два верхних и два нижних, и из лап когти, по пять из передних и по четыре из задних. Я отдал накому и коготь, который мне вручили, когда стал воином-«ягуаром». Череп без клыков и шкуру крокодила Камон понес в храм, по пути показав мне мастерскую, где в клыках сделают аккуратные отверстия, чтобы можно было носить их на гайтане.

8

Через день после моей удачной охоты начался месяц Паш и состоялся военный праздник. Сперва главный жрец вместе со своим сыном, ритуальным накомом, принесли жертву богам в храме на вершине главной пирамиды, которую я называю зиккуратом. К моему удивлению, жертвами были не люди, а собака, игуана и индюк. Их кровью обмазали лицо, руки и туловище выборного накома, который и так был с ярко-красным макияжем, облаченный в шкуру ягуара и деревянный шлем, из которого торчали во все стороны и свисали перья кетцаля и попугаев. После чего Камон спустился с зиккурата и сел в паланкин с верхом из красной ткани, украшенном разноцветными перьями, который подняли и понесли четверо его подчиненных, тоже разрисованных красной краской и украшенных перьями, но не так ярко, как он. Два человека шли по бокам и окуривали накома дымом копалли — древесной смолы, а вторая пара несла сзади шест, на который были нанизаны с десяток человеческих черепов. Процессия прошествовала по всему городу под радостные крики толпы, после чего Камона доставили в казарму, где состоялась грандиозная попойка с участием всего гарнизона и местных аристократов. Бальче, который называют мёдом (каб), потому что этот продукт служит основой, то есть это медовая брага с дурманящей добавкой, пили все, кроме виновника торжества. На вкус та еще гадость, даже мёд не спасает, так что Камон не много потерял. Зато ему дали отдельную сигару. Остальные гоняли одну по кругу, делая по затяжке. Курение пока что — ритуальное мероприятие, не на каждый день. Сигары сворачивали из сухих листьев табака так же, как будут делать в двадцать первом веке.

Кстати, с удивлением узнал, что храм на вершине зиккурата служит еще и чем-то вроде барометра и створных знаков. Когда приближается ураган, здание начинает «гудеть», оповещая горожан, что надо возвращать рыбаков на берег и крепить всё по-походному. Чтобы пройти барьерный риф, рыбакам надо держать такой курс, чтобы видны были оба сквозных прохода в храме.

По количеству богов майя не уступают древним грекам. Есть на все природные явления, случаи жизни, профессии и несколько про запас, которым можно поручать разные непредвиденные дела. У каждого из богов свой праздник, ритуал жертвоприношений, народных гуляний. Следят за этим жрецы. У них есть записи, какого бога, в какой день и как праздновать. Иначе обидится — и жизнь станет интересней.

При этом у майя дурная привычка всё усложнять, поэтому и календарей у них три. Хотя предполагаю, что сначала был один, а остальные позаимствовали у каких-нибудь завоеванных народов или пришельцы поделились: не пропадать же добру! Один календарь был солнечный, так сказать, сельскохозяйственный, на триста шестьдесят пять дней, и назывался хааб. В нем восемнадцать месяцев по двадцать дней и один из пяти, которые не имеют названия и считаются несчастливыми. Дни в месяце нумеровались от нуля до девятнадцати. Второй календарь назывался цолькин (порядок дней), являлся ритуальным и состоял из двухсот шестидесяти дней (наименьшее общее кратное для двадцати и тринадцати). У каждого дня был номер от единицы до тринадцати и одно из двадцати имен, у которых в свою очередь был свой символ, называемый Солнечная печать. В день праздника был с цифрой один, названием Имиш и символом Красный дракон. Эти два календаря были объединены в одном календарном круге, и каждая дата носила еще одно обозначение. Все три совпадали раз в пятьдесят два года, после чего начинался новый цикл. Был еще третий календарь под названием Длинный счет, в котором минимальной единицей был кин (день), а максимальной — хаблатун (один миллиард двести шестьдесят два миллиона четыреста шестьдесят пять тысяч семьсот пятьдесят три года и сто пятьдесят пять дней). Майя не мелочились, планировали свою жизнь циклами по миллиарду с четвертью лет. Так что те, кто в две тысячи двенадцатом году истерил, что по календарю майя наступит конец света, оскорбительно недооценивали это племя. В том году заканчивался очередной цикл из тринадцати бактунов (один бактун — сто сорок четыре тысячи дней), равный пяти тысячам сто двадцати пяти годам и четырем с половиной месяцам, после чего даты длинного календаря повторяются, как через пятьдесят два года в двух предыдущих. Года тоже, кроме цифр, имели название. Сейчас идет первый год Тростника.

9

Если громко бряцать оружием, наверху услышат и подсобят. Через два дня после праздника я вернулся с охоты, добыв молодого тапира весом под центнер. Пришлось тащить его на волокуше, сооруженной из стволов двух тонких деревьев. Это животное похоже на свинью, но питается исключительно растительностью, наведываясь, в том числе, и на поля кукурузы. Еще у него есть маленький и очень подвижный хоботок. Я подстрелил тапира из своей засады на берегу плеса. Пришел туда за индюками, на худой конец за ягуаром, а наткнулся на тапира, который ведет сумеречный образ жизни, отлеживаясь днем в густых зарослях. Этого, видимо, спугнул какой-то хищник, потому что выскочил из леса на противоположном берегу, резво переплыл плес, заныривая надолго, и, оглянувшись и убедившись, что погоня отстала, неторопливо затрусил навстречу смерти.

Первый раз я попробовал тапира в Бангкоке. В Таиланде, как и в Мексике, охота на тапира была запрещена, поэтому блюда из этого зверя предлагались в ресторанах только иностранцам и по высокой цене. Мясо было запечено на гриле и, как по мне, не шибко отличалось от свинины, разве что было немного жестче и слаще. Впрочем, я не был на все сто процентов уверен, что ел в тайском ресторане именно тапира. Теперь вот появилась возможность проверить. На подходе к городу мне на помощь пришли воины-орлы, которые быстро дотащили тушу до казармы. Им ведь тоже обломится по солидному куску мяса, приготовленному на ужин нашим поваром, который радостно захихикал, когда увидел, кого я подстрелил.

В этом момент и загудели трубы на вершине зиккурата, где несли службу два воина-орла. Эти музыкальные инструменты сделаны из длинных тонких деревянных труб, на одном конце которых мундштук, а на другом — длинная изогнутая тыква.

Услышав эти звуки, повар испуганно воскликнул:

— Таино!

Так называлось племя, которое проживало, как я понял, на острове Куба и время от времени наносило недружественные визиты в Саму. Флотилия была из десятков трех лодок-долбленок с невысокими, наращенными бортами, которые таино называют пирауа. В каждой человек десять-пятнадцать. Уключин нет, гребут короткими веслами: четные гребцы — справа, нечетные — слева или наоборот. Таких лодок достаточно для перемещения на короткие расстояния между островами и материком в тихую погоды, а шторма и ураганы в Карибском море бывают очень редко,

Хотя таино шли, прижимаясь к берегу, караул заметил их издали. На специальной площадке неподалеку от северной стены были заготовлены две кучи дров и тростника, накрытые пальмовыми листьями, чтобы не промокали во время ливней. Оба сразу подожгли. Белый густой дым оповестил жителей деревень о приближающейся опасности. Рыбаки и те, кто жил неподалеку, заспешили в город. Остальные спрячутся в джунглях.

Подход к Саме защищает барьерный риф. В нем только один проход, причем узкий. Таино знали о нем, потому что, как мне рассказали коллеги-стражники, наведывались сюда каждый год, а иногда по два-три раза. Приплывали за обсидианом, но не брезговали и другой добычей. Майя считали их очень опасными врагами, потому что воюют нечестно — не разбегаются после убийства своего предводителя. Да и было их больше, чем мужчин в городе.

Высадились таино на пляже юго-восточнее города. Неторопливо вытащили темные узкие лодки, острые с обоих концов, на белый песок, из-за чего плавсредства напомнили мне острорылых крокодилов. Одна группа врагов, человек сто, сразу отправилась за обсидианом, вторая, десятка два — в джунгли за дровами, третья, такая же — к находившемуся рядом с городом сеноту за свежей водой, четвертая, сотни полторы — грабить деревню рыбаков, четвертая, с полсотни — на пляж у утеса, где находились восемь рыбацких лодок. Построить такую — несколько дней напряженной работы нескольких человек, поэтому считаются хорошей добычей. Заодно в них нагрузят награбленное.

Таино действовали, не торопясь и не боясь нападения. Наверное, у них были матерчатые доспехи, но ни один не надел, чтобы, как догадываюсь, продемонстрировать презрение к врагу. Как мне сказали майя, активное сопротивление они оказали только один раз пятьдесят два года назад. Я даже не стал спрашивать, кто победил. В свою очередь таино тоже всего раз, в том же году, попробовали штурмовать город. Обе стороны больше не повторяли ошибки. Сейчас таино делали вид, что в упор не замечают защитников города, которые наблюдали за ними с пирамид и плоских крыш зданий, стоявших на краю утеса, южные стены которых заодно были крепостными. Жители тоже не боялись, потому что склон с этой стороны обрывист, залезть наверх проблематично. Максимум, что раньше могли сделать обе стороны — метнуть во врага камень из пращи или дротик с помощью атлатля, деревянной копьеметалки, которые здесь особой конструкции, с двумя дырками под большой и указательный пальцы и длиной с полметра. Кстати, дротики для нее были оперенными, напоминающими мои стрелы, и аборигены принимали мой лук за странный вариант их метательного оружия. И пращу, и атлатль трудно назвать точными и дальнобойными, поэтому никто и не тратил снаряды понапрасну.

Для охоты я изготовил двадцать тростниковых стрел с костяными наконечниками. Мне предлагали кремневые, но я отказался, потому что их труднее крепить и обиднее потерять. Я наловчился вставлять костяные в верхнюю полую часть тростникового стержня и заливать смолой. Такой наконечник часто оставался в ране, когда я выдергивал стрелу, но если я забирал ее, то имел возможность и его выковырять и использовать еще раз, а если подранок убегал, то какая разница⁈ Сейчас я достал десять и осторожно вставил их наконечниками в щель между камнями у своих ног. Одиннадцатую наложил на тетиву, которую, разминаясь, натянул вполсилы пару раз, послушав самодовольный скрип тугого лука, после чего прикинул расстояние до цели (метров девяносто), направление ветра (юго-восточный, балла два, почти встречный, снос боковой малый), выбрал десять человек, которые стояли спиной ко мне, держась двумя руками за копья длиной около метра восемьдесят, поставленные подтоком на песок. Сделав глубокий вдох, я затаил дыхание, натянул тетиву до уха и отправил первую стрелу. Дальше действовал быстро, на автомате: следующая стрела-тетива-натянул-отпустил-шлепок по защите-следующая…

Таино не сразу поняли, почему вскрикивают и падают их соратники. Зато направление, откуда исходит опасность, определили верно. Шестой уже начал оборачиваться лицом ко мне, поэтому получил стрелу в правую руку немного ниже плечевого сустава. Может, и выживет, но в ближайшие дни воевать не сможет. Любая незнакомая смертельная опасность вызывает непреодолимое желание удрать. Таино оказались в этом плане не самыми отважными и умными. Если бы отступали медленно и лицом ко мне, то успевали бы уклониться. Они ломанулись толпой в сторону своего лагеря, бросив раненых соратников. Под радостные крики горожан я отправил вдогонку еще пять стрел. Все нашли свою цель.

Во вражеском лагере увидели убегающих и начали готовиться к бою и сзывать остальных. Те, кто ходил за дровами и водой, уже возвращались, а вот грабившие деревню рыбаков побросали добычу и довольно резво побежали к своим.

Среди наших нашлись смельчаки, которые вышли через восточные ворота, спустились на пляж и по-быстрому отрезали кремневыми ножами головы раненых и убитых мною врагов. Правда, только тех, что лежали возле утеса. За остальными пришел, закрываясь небольшими овальными щитами, большой отряд таино. Стояли они плотно и наблюдали за нами внимательно, поэтому я не стал тратить стрелы зазря, несмотря на прямо таки подталкивающие взгляды горожан. Забрав одиннадцать трупов, враги вернулись в свой лагерь, а наши смельчаки принесли восемь голов, которые тут же были насажены на колья и выставлены на верхней площадке зиккурата. Верховный жрец объявил, что примета сбылась: ягуар убил крокодила.

Осталось выяснить, кто убьет ягуара.

10

Майя не собирались нападать на таино, визиты которых стали как бы обязательной, пусть и неприятной, частью жизни города. Типа наказания богов за какие-то, пока невыясненные, грехи. Горожане по большому счету ничего не теряли. Посидят три-четыре дня в осаде, а потом всё будет, как прежде. Пострадают рыбаки и крестьяне, которые терпилы во все времена и у всех народов. Еще захватчики увезут с собой небольшое количество обсидиана, которого в месторождении много, но добывать трудно. Пусть везут на свои острова. Это никак не скажется на торговле с материковыми партнерами.

Мой удачный зачин разжег в них ретивое. Я объяснил, что, если мы перебьем всех, кто приплыл, то следующий визит будет не скоро. Таино такие же жертвы религии, как и майя, поэтому бесследное исчезновение большого отряда воинов сочтут божьей карой. Пройдет несколько лет, пока подрастут новые воины и решат поискать счастье под стенами Самы. Напасть собирались в первую же ночь, но я отговорил. Пусть враги переночуют спокойно, расслабятся, решат, что неприятности с ними могут случиться, только если близко подойдут к крепостным стенам, а они делать это перестали, даже в рыбацкой деревне ограбили только дальние от города дома.

Для меня главной задачей было удалить с поля боя накома Камона, которого, по мнению верховного жреца Хуры, выбрали боги командовать вылазкой. Если командира шлепнут, а таино знают, что это сразу обеспечит им победу, поэтому приложат максимум усилий, то остальные майя убегут в город. Я в тяжелых доспехах отстану и превращусь в легкую добычу. Поэтому я предложил Камону напасть с двух сторон. Он, как знающий джунгли лучше, ночью поведет свой отряд в обход, чтобы напасть с тыла, когда я с главными силами атакую на рассвете со стороны Самы.

Вечером прошел дождь, короткий и яростный. Поливало так, что на улицах был поток воды по щиколотку. С начала осады в казарме жило много мужчин из деревень, ополченцы. В моей келье — четверо: двое спали на каменной лавке, двое — на каменном полу, постелив тростниковую циновку. На мою лавку не покушались, хотя на ней свободно могли поместиться два человека. Чужеземцам всегда приписывают самые жуткие пороки. Я не люблю толпу, даже из четырех человек, поэтому старался проводить больше времени за пределами кельи. Как только начался ливень, я вышел на середину «плаца» рядом с сейбой и простоял там под тугими прохладными струями дождя минут двадцать, расставаясь с жарой, которая, казалось, забралась за день во все поры моего тела. Заодно и помылся.

Спал тревожно, часто просыпаясь. Как обычно перед боем, снилась всякая муть непонятная, которая мигом забывалась, как только открывал глаза. Перед рассветом меня разбудили. Я облачился к бою при свете факела, сильно вонявшего прогорклым подсолнечным маслом. Майя пока не изготавливают его. Я не видел здесь ни одного подсолнуха, даже дикого. Видимо, в джунглях не растет. Помогали мне одеваться рыбак Вунура и его старший сын Хорадо. Остальные воины и ополченцы с интересом наблюдали, как поверх шелковых рубашки и трусов я надел простеганную ватную фуфайку и кожаные штаны, обул кожаные сапоги. Дальше были кольчужные шоссы и сама кольчуга длиной до середины коленей, рукавами до локтя и тремя бляхами на груди, которую подпоясал широким кожаным ремнем. Следующими надел кольчужное ожерелье и пластинчатые оплечья, наручи и поножи. Колчан с двумя десятками боевых стрел закрепил на спине так, чтобы удобно было доставать правой рукой. На пояс нацепил слева саблю и справа кинжал. Шлем с бармицей померил и отдал Вунуре. Пусть несет его к полю боя вместе со щитом, изготовленным под моим наблюдением из двух слоев деревянных планок, первый вертикальный, второй горизонтальный, и третьего кожаного, на котором на синем фоне была белая роза ветров. Лук будет у Хорадо. Сыну рыбака приказал во время боя находиться неподалеку от меня и ждать, когда позову.

В полном облачении, большой и громоздкий, позвякивающий при каждом движении, я, наверное, выглядел при свете факела очень впечатляюще. Майя все еще в бронзовом веке. Из металлов им известен только сплав золота и меди, который привозят сюда торговцы из горных районов будущей Мексики. Когда я для просушки выставлял на специально изготовленной крестовине свои доспехи на плацу казармы, воины с удивлением осматривали и щупали их. Наверное, сейчас я для майя типа голема, изготовленного из неизвестного и очень прочного материала. Заметил, что многие ополченцы, да и воины из обоих отрядов, смотрят на меня заворожено, как на божество.

Толпой, не соблюдая строй и разбивку на отряды и заполняя улицы на всю ширину, мы вышли из города через ближние северные ворота. Первый отряд, «ягуары» и ополченцы-крестьяне, человек пятьдесят, стараясь двигаться тихо, пошел по сакбе в джунгли. Там к ним должны присоединиться еще человек двадцать-тридцать крестьян, которых предупредили прошлой ночью. Второй отряд, «орлы» и ополченцы-ремесленники и рыбаки, человек семьдесят, выдвинулся к рыбацкой деревне, где разбившись на группы, разошелся по домам, чтобы подождать, когда соратники выйдут на исходную.