Кетцалькоатль

Кетцалькоатль

Глава 1

КЕТЦАЛЬКОАТЛЬ

Двадцатый роман (двадцать шестая книга)

цикла «Вечный капитан»

1. Херсон Византийский

2. Морской лорд.

3. Морской лорд. Барон Беркет.

4. Морской лорд. Граф Сантаренский.

5. Князь Путивльский.

6. Князь Путивльский. Вечный капитан.

7. Каталонская компания.

8. Бриганты.

9. Бриганты. Сенешаль Ла-Рошели.

10. Морской волк.

11. Морские гезы.

12. Морские гёзы. Капер.

13. Казачий адмирал.

14. Флибустьер.

15. Флибустьер. Корсар.

16. Под британским флагом.

17. Рейдер.

18. Шумерский лугаль.

19. Народы моря.

20. Скиф-Эллин.

21. Перегрин.

22. Гезат.

23. Вечный воин.

24. Букелларий.

25. Рус.

КЕТЦАЛЬКОАТЛЬ.

1

О вкусах, конечно, не спорят, но не хотелось бы, чтобы меня съели крокодилы. Издали я принял их за бревна, выброшенные ураганом на песчаный пляж. Они, похожие на заточенные с двух сторон карандаши, лежали неподвижно в ряд на отдалении несколько метров друг от друга. Когда течение переместило меня ближе к берегу, заметил, что одно бревно шевелится — вертит передней своей частью, длинной и узкой. Тут я и понял, что на пляже загорают острорылые крокодилы. Десятка три, не меньше. Почему-то не хотелось пересчитывать, будто после окончания этого процесса они просто обязаны будут сожрать меня.

В двадцать первом веке во время стоянки в порту Майами судовой агент на мой вопрос, где хорошие пляжи, ответил, что везде, но лучше не ходить на Вирджиния-Ки и Бискейн-Ки, потому что там можно встретиться с острорылым крокодилом или аллигатором. Мол, первые очень агрессивны, нападают на людей, а вторые, морда у них шире, сравнительно миролюбивые. Позже я узнал, что крокодилы на пляжах Майами — это как медведи на улицах русских городов. Можно увидеть только на разных шоу, которых тьма, или сплавать на катере на экскурсию в район болот Эверглейдс. Я не стал тратить деньги, потому что насмотрелся на этих тварей до стоянки в Майами в разных частях мира. При случайном столкновении с ними как-то не возникает желание рассматривать, какой ширину у них рыло, стараешься держаться подальше от всяких. По тогдашней статистике каждый год крокодилы убивали почти на порядок больше людей, чем акулы, которых тоже няшками не назовешь.

К моменту обнаружения этой опасности у меня уже имелась одна — переохлаждение. Температура воды была не ниже двадцати пяти градусов, но через несколько часов бултыхания понимаешь, что это очень мало. Чтобы расходовать как можно меньше энергии, я находился в позе эмбриона, придерживая руками согнутые в коленях ноги, и ждал, когда течение поднесет ближе к берегу. Крокодилы взбодрили меня, а от мысли, что именно могут сделать со мной, кинуло в жар. Я распрямился и, стараясь не делать резких движений, не привлекать внимание, поплыл к берегу до диагонали, чтобы выбраться там, где в море врезалась низкая каменная гряда, подальше от хищников.

Заплыв вымотал меня полностью. На камни, показавшиеся горячими, выбрался из последних сил, на четвереньках. Крокодилы лежали спокойно. Видимо, основательно подхарчились сразу после окончания урагана выброшенной на берег падалью, а теперь переваривали. Я выбрал место поровнее, снял шлем, кожаную торбу с лямками — собственный вариант рюкзака, спасательный жилет, сагайдак, доспехи и развалился в мокрой одежде и сапогах на серых прогретых камнях. Сверху припекало жгучее солнце. Лепота!

Где-то через час я почувствовал себя рожденным заново. В этой метафоре была и частичка правды, потому что помолодел на много лет. Судя по наличию татуировки и отсутствию послеоперационного шрама, мне было от двадцати до двадцати четырех. Самый возраст начать на новом месте новую жизнь, уже сбился, какую по счету.

Я щелчком отправил в воду зеленовато-черного крабика, который, двигаясь боком, перемещался по моей левой руке, оценивая добычу, свалившуюся на его территорию, сел спиной к морю. Сразу за пляжем с тонким белым песком начинался тропический лес с его птичьим многоголосием, лианами и непривычной для меня и потому опасной фауной. Слева от меня было лежбище крокодилов. Надо сваливать отсюда, искать на ночь место поспокойнее, а заодно пресную воду, потому что во фляге осталось ее, смешанной с вином, самая малость. Еще надо было подстрелить что-нибудь на ужин, не крокодила, к черту их, и приготовить на костре.

Идти в доспехах и/или спасательном жилете было жарковато, но и оставлять их здесь тоже не хотелось. Мало ли, что меня здесь ждет. Могу и не вернуться сюда. Или кто-нибудь наткнется на мои следы на песке и запросто найдет нычку. Я срубил саблей тонкое деревце, очистил от веток. Получилась палка длиной метра полтора. Упаковав барахлишко, сверху привязал лук, чтобы высох быстрее, подцепил сверток палкой и, положив ее на плечо, потопал босиком, стараясь держаться в тени, параллельно берегу моря генеральным курс норд-норд-ост. Висевшая на поясе сабля в ножнах, шлепала по левой ноге, словно подгоняла.

Наверное, компенсируя недавнее переохлаждение, мое тело быстро перегрелось. Вторая половина дня, солнце где-то часа два назад перевалило через зенит, но палит нещадно, даже в тени жарко и парко. Я часто останавливался, отдыхал. Пот с меня лился ручьями, и чертовски хотелось пить. Я не спешил тратить последнюю воду с вином во фляге, поэтому нашел обточенный морем камешек и принялся гонять его по рту, благодаря чему выделялась слюна, которая немного приглушала жажду.

От нагретой земли поднимался теплый воздух, из-за чего «картинка» колыхалась, рябила, поэтому я не сразу понял, что впереди на утёсе высотой метров десять-пятнадцать находится населенный пункт, огражденный каменной стеной разной высоты, от четырех до шести метров. Я даже остановился и скинул поклажу, чтобы убедиться, что это не мираж. Нет, не привиделось. Утёс как бы двумя щупальцами охватывал бухточку, на берегу которой на белом песке находились несколько темных лодок. На вершине ближнего щупальца высилась ступенчатая пирамида, напомнившая мне зиккурат.

Теперь надо было решить, что делать. Можно пойти в поселение, понадеявшись, что не грохнут мирного путника, жертву кораблекрушения. Можно дождаться темноты, угнать лодку и поплыть куда-нибудь, где опять таки законтачить с людьми с тем же непредсказуемым результатом. Можно ночью обойти поселение по суше или по морю, угнав лодку, найти тихое место и заняться изготовлением плавсредства, достаточно крепкого и вместительного, чтобы добраться до Европы. Третий вариант после недолгих раздумий откинул, потому что достроить лодку до нужных параметров в одиночку и без инструментов не смогу. Второй вариант был первым с отложенной на время концовкой. В какое поселение ни ткнусь, везде шансы выжить и не стать рабом будут у меня пятьдесят на пятьдесят, так что оттягивать нет смысла. К тому же, приметное месторасположение этого навело меня на мысль, что вышел к Тулуму, который находился на южном берегу полуострова Юкатан, хотя предполагал, что вынесло меня на территорию будущего Гондураса или Белиза.

2

В двадцать первом веке я начал осваивать американские судоходные компании, попав на небольшой контейнеровоз, мотавшийся между портами США и стран Центральной Америки. На нем однажды прибыл в мексиканский порт Кампече, расположенный на северном берегу полуострова Юкатан. Стали под выгрузку в пятницу утром. Вечером я пошел гулять по городу и наткнулся на работающее туристическое агентство, где мне попытались втюхать билет на следующий день на экскурсию в Чичен-Ицу, а я хотел в субботу посмотреть Кампече. Спросил, можно ли записаться на воскресенье? Мне заявили, что по воскресеньям экскурсий нет, потому что в этот день бесплатный вход во все музеи страны для местных, не протолкнешься. Я тогда еще плохо знал мексиканцев, поэтому поверил, что они ходят в музеи часто и просто так, а не сопровождая своих друзей гринго или европейцев, потому что иностранцев в компании местных пропускают бесплатно. Нет экскурсий, значит, поеду сам. В итоге в субботу я осмотрел Кампече, подивившись количеству книжных магазинов и булочных, и вечером нанял на воскресенье в одной очень крутой международной компании роскошный «кадилак» с коробкой-автомат. Мне дали ключи, показали, где он стоит, и предупредили, что, если утром сторожа не будет на месте, искать его не надо.

Я и не искал, когда пришел на автостоянку в седьмом часу утра. Машина была не новая, но в хорошем состоянии. Скорость набирала резво. Только вот погонять не получалось, потому что «лежачих полицейских» в Мексике размещают под девизом «Нас много на каждом километре!». В придачу они выше, чем российские. Видимо, борются так с местными лихачами. Я обратил внимание, что на редких длинных участках дороги, свободных от искусственных препятствий, мексиканцы умудрялись разгоняться до космических скоростей, чтобы, наверное, если подведут тормоза, сразу улететь на небеса в прямом и переносном смысле.

Намеривался посетить восемь мест, сделав кривой круг. Получилось не совсем так. Одной из причин этого был навигатор. Он почему-то не любил платные дороги, часто направлял на узкие проселочные, напоминающие туннель без крыши, потому что с обеих сторон высокой сплошной стеной стояли деревья и/или тростник. Порой трудно было разъехаться. Зато там не было никаких полицейских. Совсем никаких. Педаль в пол — и гони. В общем, какая страна, такой и навигатор.

Первой остановкой был Ушмаль. Мне говорили, что посещение всех развалин платное, но в воскресенье взимать деньги было некому. Местные знали, что иностранцев сегодня не привезут, а своих обдирать нельзя, поэтому билетеры устроили себе выходной. К счастью, гиды так не думали, по крайней мере, одного англоязычного мне удалось отловить. У него было приятное для русского уха имя Хулио, произнося которое я каждый раз улыбался, что гиду очень нравилось. В отличие от других аборигенов, предпочитающих шмотки разных ярких цветов, одет был в серовато-белую шляпу, что-то среднее между обычной и сомбреро, белую рубашку без галстука и с расстегнутым воротом и серые штаны, когда-то давно встречавшиеся с утюгом. Говорил почти без умолку на американском варианте английского с испанским акцентом, к которому к тому времени я еще не привык, поэтому просил не тараторить. О просьбе забывали через минуту. Это компенсировалось эрудированностью гида. Знал он, действительно, много. Название города переводится, как Трижды. Скорее всего, три раза построенный, потому что после третьего разрушения некому было дать название Четырежды. Мы прошлись по всему комплексу, состоявшему из строений разной степени разрушенности, по довольно таки приличным дорогам, построенным майя. Как мне сказал гид, этот народ, как римляне в Европе, ответственно относился к строительству дорог, которые называл сакбе.

Ушмаль — одно из немногих мест, где развалины не огорожены, можно полазить по ним. Что я и сделал, поднявшись примерно до середины Большой пирамиды, которая расчищена только с одной стороны. Не знаю, правда, почему это овальное сооружение называют пирамидой. Гид благоразумно остался внизу, попросив заплатить за экскурсию. Просьба казалась мне странной до тех пор, пока карабкался вверх. Ступеньки были высокие и узкие, и спускаться по ним было довольно стремно. У меня не было мексиканских песо, поэтому заплатил баксами. Гид взял их с таким видом, будто хотел сказать: «А Хулио делать⁈».

Позже я узнал, что в Мексике, не считая Мехико-сити, Канкун и города на границе с США, проблемы с обменом валюты и снятием налички в банкоматах. Последних очень мало. Выжили только те банкоматы, которые хорошо спрятались. В чем я убедился в следующем пункте моего путешествия — столице штата Юкатан городе Мерида. Банки и обменники в воскресенье не работали, а на поиски банкомата ушло не меньше часа. Местные, порядочные и полицейские, надолго зависали и отправляли меня в разные стороны. Я таки нашел один и снял пачку купюр. Двадцатки и пятидесятки были из пластика, а остальные бумажные. При этом купюры одного номинала могли быть разных серий, отличаться по цвету и рисунку, я постоянно путался.

Кругов по Мериде хватило мне с лихвой для ознакомления с городом, поэтому сразу поехал дальше, в Чичен-Ицу — мексиканскую туристическую Мекку. Этот объект работал напряженно и по выходным. По обе стороны дороги к нему располагались торговцы всякой всячины, которую выдавали за изготовленную майя или по их выкройкам и инструкциям, чудом сохранившимся. Во мне сразу опознали русского и начали орать: «Подходи, халява! Дэньги, дэньги давай! Потом суп с котом!». Но не хватали за руки или одежду, как арабы, и, если не обращаешь внимания, сразу переключались на другого туриста.

Чичен-Ица можно перевести, как «Рот колодца племени ица (колдунов воды)». Созданные природой колодцы майя называли сенотами и считали входом в мир духов. Тропические ливни вымыли в известковой почве Юкатана много таких колодцев, пещер, подземных каналов. Сенотов разного размера на полуострове около шести тысяч. Несколько было и в Чичен-Ице, причем в одни, в честь которого город и получил название, сбрасывали подарки богам, включая пленников и соплеменников, выбранных жрецами. Если кому-то удавалось продержаться на плаву с раннего утра до полудня, то его вытаскивали и спрашивали, что боги велели исполнить? Если бы я был на месте жертвы, то наверняка выдержал бы испытание и сказал, что боги приказали назначить меня правителем города, после чего первым делом расправился бы со всеми, кто приговорил меня к утоплению.

В двадцатом веке предприимчивые гринго выгребли из этого сенота несколько тонн золота. Это мне сообщил гид по имени Сиро, как он сказал, выпускник философского факультета Российского университета дружбы народов. Он был неприлично тихим и медлительным по местным меркам, пожилым мужчиной в круглых черных солнцезащитных очках а ля Джон Леннон, одетый в тщательно отутюженный бежевый костюм и белую рубашку с красным галстуком и обут в надраенные коричневые туфли. Сразу видно, что он в надежных женских руках. Гидом подрабатывал по выходным, а на мой вопрос, что делает в будни, Сиро ответил скромно: «Преподаю». Я не стал допытываться, что и где. Видимо, философам в Мексике недоплачивают.

Как для философа, гид был немногословен, но к уроку подготовился хорошо, всё рассказал и показал. Стараясь держаться в тени, мы часа два блуждали с ним между пирамидами и прочими строениями разной степени сохранности, распугивая больших красивых бабочек и менее обаятельных игуан, которых здесь всего лишь на пару десятков меньше, чем туристов. В Ушмали соотношение было обратным. В Чичен-Ице почти всё огорожено, ничего нельзя трогать. Впрочем, я там быстро упарился и перехотел взбираться куда бы то ни было.

Расплатившись с гидом, я спросил, не покажет ли он мне типичный, не для туристов, мексиканский ресторанчик, и пообещал накормить там бесплатно. Сиро согласился, и мы проехали к небольшому заведению со столиками на террасе, расположенному в стороне от туристических троп. Первым делом гид заказал главный национальный мексиканский напиток — кока-колу. Ее тут стар и млад хлещет ведрами с утра до вечера, переплюнув по потреблению на душу населения соседей-гринго. Наверное, поэтому по количеству толстяков лишь немного уступают им. Вторым национальным напитком, к моему величайшему удивлению, была не текила, а мескаль, который существует со времен майя. На самом деле текила — это разновидность мескаля, изготовленная из голубой агавы, выращенной в определенных районах Мексики, и более крепкая и выдержанная. Для меня это растение было в первую очередь сырьем для получения сизаля, из которого сплетали канаты, пока не научились делать синтетические. Сиро заказал именно мескаль, сказав, что текила — это напиток для туристов.

Трапезу начали с позоле (кукурузный суп), в данном случае с курицей, к которому подали начос (чипсы из тортильи (кукурузной лепешки)). В Мексике всё едят с тортильями, как русские с хлебом, а китайцы с рисом. Блюда очень острые или жутко острые. Грузинская кухня в сравнение с мексиканской рассчитана на детишек. Здесь выращивают восемьдесят сортов перца, к каждому блюду свой. Перчат всё, включая фруктовые салаты, мороженое, конфеты… Позоле был не самым крутым по мексиканским меркам, поэтому я кое-как добил свою порцию, но на следующем блюде — чилакилес (томатный соус на основе перца чили) с колбасками и начос, я сломался, перешел на кока-колу, догадавшись, почему мексиканцы употребляют так много ее.

В благодарность за обед Сиро посоветовал мне съездить искупаться в сеноте Ик-Киль (Место, где рождается ветер), расположенному километрах в пяти от Чичен-Ицы. Плавки у меня с собой были, потому что собирался искупаться в Тулуме, поэтому последовал совету гида.

Сенот Ик-Киль почти идеально круглый. Вода начиналась на глубине двадцать шесть метров. Спускаешься туда по лестнице в тоннеле с искусственным освещением. Личные вещи надо оставлять наверху в камерах хранения, но если очень не хочется… Диаметр водного зеркала шестьдесят метров, глубина сенота сорок восемь. Сверху свисают почти до воды длиннющие корни деревьев, растущих по краю, которые трогать запрещено, но если очень хочется… В воду спускаешься по одной из двух пар грубых деревянных лестниц. Температура немного выше двадцати градусов, так что как бы смываешь с себя накопленную за день жару. Кстати, не заметил, чтобы там рождался ветер. Даже робкого сквознячка не было. Плаваешь, сколько хочешь. Точнее, пока не прибудет следующий автобус с толстожопыми туристами-гринго, которые с гоготом, визгом и поднимая фонтаны брызг плюхнутся в воду и выдавят всех, кто был раньше.

Затем я поехал в Тулум, потому что, как пишут в путеводителях, это был единственный город майя, расположенный на берегу моря и защищенный крепостными стенами. К моему удивлению, ни в Ушмале, ни в Чичен-Ице, как и в других городах майя, защитных сооружений не было. Находили только рвы и валы, но ученые пришли к выводу, что служили они для ирригации.

В сравнении с предыдущими развалинами тулумские казались жалкими. Они мне напомнили херсонесские. Может, потому, что тоже находились на берегу моря. Зато игуан в разы больше, чем людей. Основной наплыв туристов был, наверное, в первой половине дня, а к концу не осталось никого, в том числе и обслуживающего персонала. Кроме меня, среди развалин бродила только пожилая семейная пара канадцев, тоже приехавших на арендованной машине. Погуляв между огороженными развалинами, я спустился на пляж по широкой лестнице с грубыми деревянными перилами, которые показались мне очень органичными в этом месте. Расположился возле нижнего пролета ее, где была тень, не занятая игуанами.

По горячему плотному тонкому белому песочку пробежал до моря. Вода показалась прохладной, хотя температура ее была градусов двадцать семь. У меня с собой были маска, трубка и ласты. Обмундировался и отправился в плавание. В этом месте неподалеку от берега был барьерный риф. Они в Карибском море не такие красивые, как в Красном, потому что ломают ураганы, зато живность намного интереснее. Такого многообразия, таких удивительных экземпляров в Красном море возле берега нет, там всё более статично и однообразно.

Солнце клонилось к морю на горизонте, поэтому я решил, что на сегодня хватит, и поехал сразу в Кампече, насколько позволял навигатор, норовивший свернуть на проселочные дороги. Остальные достопримечательности Юкатана собирался посмотреть в следующие выходные, если простоим долго, или в следующий заход в этот порт, но не сложилось.

Добрался до парковки компании, у которой взял машину в аренду, поздно вечером. Сторож был на месте. Он покачивался в старом кресле-качалке, которое скрипело, как старое офисное кресло на колесиках, и отхлебывал из бутылки местное пиво. Оно слабенькое, варится из кукурузы (в Мексике всё делают из нее) и тапиоки. Аборигены помещают дольку лайма в горлышко бутылки, благодаря чему вкус становится интереснее.

— Полный бак? — спросил сторож на ломаном английском языке, продолжая покачиваться.

— Да, только что залил, — ответил я, отдавая ему ключи.

Проверить он поленился, отсалютовал бутылкой и произнес:

— Окей, гринго!

— Я не гринго, я русский, — уточнил я.

— Окей, русский! — не стал спорить он.

Я дал сторожу пластиковую двадцатку (примерно два американских доллара), чтобы ему стало еще океистей, и прогулялся пешком до порта, который был неподалеку. Людей на улицах было много. Большинство сидело за столиками, выставленными из ресторанчиков на тротуары. Везде играли и пели марьячи в черных сомбреро и черных с белым костюмах, в которых когда-то ходили богатые плантаторы. Обычно это ансамбль из трех-пяти человек (гитары, обычные и большие, скрипки, трубы…), но увидел и одинокого аккордеониста. Пары самых разных возрастов, включая пенсионеров, танцевали в свете уличных фонарей на тротуарах и проезжей части. Машины объезжали их или останавливались и ждали, когда закончится танец. Отдыхать мексиканцы умели лучше, чем работать.

3

Уверен, что меня заметил издали. С каменной стены на высоком утесе человек виден за несколько километров. Одинокий путник, бредущий открыто, не прячась, не должен вызывать подозрений. Три человека — мужчина средних лет и два пацана, очень похожие, наверное, отец и сыновья — которые возились в тени утеса возле одной из лодок, вытянутых на берег, оставили свое занятие, молча уставились на меня. Они были невысокого роста, метра полтора, кривоногие, крепкие, жилистые. Кожа темно-коричневая. На лице и теле волос нет, как у многих азиатов, которые, как будут утверждать ученые, имеют с индейцами общих предков, а на голове черные, густые, подстриженные, как я решил, под горшок. Лица круглые. Носы широкие и длинные. Глаза темно-карие. Все трое в небольших шляпах, сплетенных из чего-то наподобие соломы, набедренных повязках из грубой зеленоватой ткани шириной с ладонь, которую несколько раз обернули вокруг талии, а после пропустили между ног так, что концы свисали спереди и сзади. Босые. У отца на шее амулет с маленькой красивой морской раковиной.

Я остановился в тени в паре метрах от них, снял с плеча палку и уронил на песок вместе с барахлом, после чего вытер тыльной стороной ладони пот со лба и показал жестами, что пью воду. Отец понял меня, взял из лодки сосуд из сушеной тыквы, заткнутый тонкой кукурузной кочерыжкой, протянул мне. Вытянув пробку, я сделал несколько жадных глотков. Только после последнего почувствовал вкус густого напитка. Мне показалось, что это кукурузная мука, разведенная водой и подперченная. Но свою задачу напиток выполнил — жажду утолил.

Я вернул тыкву и поблагодарил на русском языке, положив правую руку на грудь в области сердца. Индейцы поняли правильно, улыбнулись. Отец что-то произнес, наверное, что такая мелочь не стоит благодарности. Дальше я показал на лодку, потом изобразил, что гребу веслом — ураган — переворот лодки — плыву, уцепившись за бревно. Подумал, что в чудесное появление бревна они поверят быстрее, чем в спасательный жилет. И не ошибся. Отец жестами поинтересовался, откуда я приплыл? Я показал на восток, потом изобразил круговорот солнца и греблю и, растопырив пальцы на обеих руках, отсчитал тридцать дней, чтобы поняли, что я прибыл не с островов по соседству, а с более далеких мест. Поскольку это единственный город майя, имеющий крепостные стены и расположенный на берегу моря, значит, на его жителей нападают не обитатели внутренних районов полуострова Юкатан, а, скорее всего, приплывавшие с находящегося неподалеку острова Куба. Поняв мои жесты, отец показал мне, чтобы посидел в тени, подождал, когда они закончат работу, а потом все вместе пойдем к ним в гости.

Они перебирали пойманную рыбу. Самую крупную складывали в одну корзину, среднюю в другую, а мелочь в третью. Закончив, отец взял первую, старший сын — вторую, младший — третью, и мы пошли в город. На всякий случай я засунул саблю в свое барахло. В Европе чужаков в оружием в город не пускают. Да и не спасет она меня, если решат убить. Весь гарнизон и даже караул человек в десять я не одолею.

Лестницы наверх не было. Мы поднимались по крутой, петляющей тропинке, на которой кое-где были вырублены ступеньки. По пути представились. Я не стал насиловать их языки, назвался коротким именем. Отец оказался Вунуром, старший его сын — Хорадо, младший — Габор. Вышли левее пирамиды, которую я назвал зиккуратом. Там в западной крепостной стене, сложенной из не очень крупных камней, был крепкий деревянный навес на кожаных петлях, поднятый вверх и зафиксированный с помощью веревок. На нижней сейчас стороне были два деревянных засова, которые ходили в деревянных скобах. Проход-тоннель в городской стене был метров семь-восемь длиной, метра два высотой, но последние полметра сужался треугольником, поэтому мне приходилось строго держаться середины прохода, и такой ширины, чтобы мог пройти один человек или два боком. Снаружи был второй такой же навес. Так понимаю, оба на ночь опускали и закрывали на засовы.

Охраняли вход в город пять человек в темно-красных тряпичных шапочках с узлом на макушке, в который были вставлены перья, скорее всего, орлиные, и набедренных повязках темно-красного цвета. Все босые. Двое стояли на стене под навесом из пальмовых листьев, недавно обновленных, наверное, сразу после урагана, а трое встречали нас у ворот. Те, что наверху, и двое нижних имели по одному перу в шапке и были вооружены копьями с небольшими наконечниками из кремния, а пятый, с двумя перьями в шапке, наверное, командир, держал деревянный меч или плоскую дубину метровой длины, типа весла с короткой рукояткой, внизу около семи сантиметров шириной, а вверху около пятнадцати. В торцы вставлены тонкие и очень острые кусочки черно-бурого обсидиана, из-за чего оружие напоминало потемневший нос рыбы-пилы. Командир, поглядывая на меня, задал Вунуру несколько вопросов. Как догадываюсь, тот озвучил версию, рассказанную мной жестами. Услышанное очень удивило охранников. Они что-то бурно обсудили, после чего командир по-дружески похлопал меня по левому плечу и подтолкнул внутрь города: зах а д ы, д а р а гой!

С верхней части утеса содрали слой почвы, подровняли — и получились каменные улицы, очень узкие, какие я часто видел в азиатских городах: два человека разойдутся, а три вряд ли. Зато в них постоянно была тень. Дома одноэтажные каменные с высокими крышами из пальмовых листьев и без окон, даже бойниц нет. Дворы огорожены высокими каменными стенами. Вход через узкую деревянную дверь на кожаных петлях. Чем ближе к зиккурату, тем больше становились дома и дворы, а улица шире.

Людей по пути нам попалось мало. Все они останавливались и пялились на меня — рослого по их меркам, светлокожего и светлоглазого блондина с двухдневной щетиной на лице. Женщины молча, мужчины задавали вопросы. Вунур тоже останавливался, а мы вместе с ним, и подробно отвечал. Как догадываюсь, это были его минуты славы.

Женщины были одеты в туники без рукавов с овальным вырезом для головы и длиной до колена, или сверху короткая, до пояса, верхняя часть туники, а снизу что-то типа запашной юбки, или, у девочек и девушек, только юбка, а сиськи на показ. У некоторых мужчин, кроме набедренной повязки, была еще и накидка, или вместо них туника наподобие женской, только до середины бедра. Ткани были ярких цветов, украшенные вышивкой, птичьими перьями, морскими раковинами, зелеными бусинами из жадеита… Глядя на орнаменты, я понял, откуда пришел кубизм в западноевропейское искусство. Почти все горожане имели более светлую кожу, а богато одетые мужчины были толсты и с деформированным черепом, из-за чего лоб и длинный нос находились на одной линии. Наверное, чтобы деформация была заметнее, волосы были зачесаны назад и отсутствовали головные уборы. Гид Хулио когда-то давно сообщил мне, что отличительной чертой знати у майя были череп, похожий на ягуаровый. Глянул на скошенный лоб на одной линии с носом — и сразу понял, что перед тобой начальник.

Главная пирамида, которую я окрестил зиккуратом, выглядела намного лучше, чем будет в двадцать первом веке. Заметно, что за ней ухаживают, ремонтируют постоянно. Слева от нее уже есть небольшой двухъярусный храм Спускающегося бога, названный там потомками из-за расположенной над входом, лепной статуи в виде человека вниз головой. Я узнал храм еще и по немного наклоненным стенам. В свой первый визит в этот город подумал, что это они со временем накренились, но, видимо, так и задумывалось, чтобы богу удобнее было спускаться.

Отец поднялся по лестнице этого храма на верхний ярус и поставил корзину с крупной рыбой у ног пожилого мужчины с деформированным черепом и большим брюхом. Значит, передо мной вождь или жрец, что в большинстве случаев одно и то же. В собранные сзади в узел волосы толстяка были воткнуты два длинных, с полметра, изумрудно-зеленых хвостовых пера птицы кетцаль. В двадцать первом веке браконьеры почти по всей Центральной Америке будут втихаря предлагать такие перья туристам за одну-две сотни баксов каждое, потому что птица будет находиться под охраной всех государств этого региона, а в Гватемале поместят на гербе и ее именем назовут свои деньги. Для птицы потеря этих перьев некритична, легко сбрасывает при нападении на нее, как ящерица хвост. Одет толстяк был в синюю длинную рубаха и набедренную повязку, вышитые яркими разноцветными нитками и украшенные бордовыми перьями с груди птицы кетцаль, На шее ожерелье из жадеита в виде черепов какого-то хищника, наверное, ягуара. И при всей этой роскоши босой. Он спросил Вунура, кто я такой, и тот обстоятельно изложил в который уже раз. Судя по тому, что говорил дольше, чем раньше, версия обросла новыми подробностями; судя по удивлению жреца, фантастическими. Ничто не украшает нас так, как чужие рассказы.

Из храма вышел с корзиной в руке мужчина средних лет в замызганной набедренной повязке непонятного цвета. Остановившись позади жреца, послушал Вунура, посмотрел на меня, сопоставив услышанное с увиденным, после чего пересыпал рыбу в свою корзину и ушел в храм. Так понимаю, рыбак заплатил натуральный оброк.

Дальше мы пошли на север, миновав округлый сенот, из которого две женщины набирали воду в глиняные кувшины, расталкивая заплесневевшие кукурузные початки. Сиро мне рассказывал, что так, используя «полуфабрикат» пенициллина, необразованные майя очищали воду от вредных бактерий. Вышли из города мы через один из двух туннелей в крепостной стене, которые были с этой стороны. И его охраняли пять человек, и у всех в шапке торчали орлиные перья, и у одного был деревянный меч с обсидиановыми вставками. Командир задал Вунуру вопросы, и выслушал ответы, и обсудил с другими охранниками, и похлопал меня по левому плечу: вых а д ы, д а р а гой!

От утеса, на котором располагался город, отходила довольно таки приличная дорога (сакбе) шириной метра три. Как мне рассказывал Хулио, делали их из известняка, камней, щебенки, покрывая сверху штукатуркой. В низинах, затапливаемых во время сезона дождей, и болотистых местах поднимали дорогу на насыпь.

Наша уходила в джунгли, но мы свернули к деревушке, расположенной слева от нее. Тут стояли десятка два неогороженных круглых домов из дерева, лиан и тростника, крытых пальмовыми листьями. Вход закрывался циновкой. Возле каждого находились два-три навеса разной длины из пальмовых листьев, под которыми на веревках вялилась рыба. Видимо, здесь жили рыбаки. Между домами разгуливали индюки и фазаны. Первые, завидев меня, раздраженно загомонили. Отвык я от индюков. Вспомнил, как в детстве дразнил их, мотая головой и издавая звуки, похожие на клич этих птиц, не удержался и выдал сейчас, сильно удивив рыбака и особенно его сыновей. Мне дружно ответили все самцы и, наверное, занесли в свой черный список. Индюки злопамятны, как люди.

Рядом с домом, к которому мы направились, возилась возле ямы низкорослая жопастая женщина в рубахе такого же цвета, что повязки у Вунура и сыновей. Из ямы поднимался дымок. Женщине помогала девочка лет десяти в набедренной повязке, а рядом на траве играла с ручным енотом еще одна лет двух-трех, голая и чумазая. Они вчетвером, включая зверька, молча уставились на меня.

Вунур радостно, с детским захлебом, рассказал им, кто я такой. Женщина покачала головой, сочувствуя мне, после чего взяла у младшего сына корзину и, отдав одну рыбешку еноту, вставшему на задние лапы возле нее, начала перекладывать остальную в яму, стенки которой были выложены камнями. На дне, на угольках только догоревшего костра, находились плоские камни, которые и послужили чем-то типа сковороды. Использовался тот же принцип, что и в азиатском тандыре. Оставшуюся мелкую рыбу и всю из корзины старшего сына, она высыпала в другую яму, которая была больше и глубже, где перемешала с солью, накрыла деревянной крышкой и придавила увесистой каменюкой, сдвинуть которую енот не сможет.

Пока готовился ужин, мы расположились на бревне, обтесанном сверху, которое лежало с северной стороны дома, рядом с входом в него, завешенным циновкой из тростника. Старшая дочка принесла нам тыкву с мучнистым напитком, а я достал свою флягу с вином, разбавленным водой, отхлебнул сам и предложил Вунуру.

— Мескаль, пульке, бальче, — вспомнив названия мексиканских алкогольных напитков, предупредил я.

— Бальче? — переспросил он.

Я показал жестом, что это другой напиток, но типа бальче, который, как помнил, изготавливали из коры одноименного дерева.

Вунуру отхлебнул малость, погонял по рту, оценивая вкус. Наверное, на бальче совсем не было похоже. Он попробовал еще раз, а потом добил залпом и принялся с интересом рассматривать серебряную флягу. Не знаю, что его больше поразило — количество драгоценного металла, потребовавшегося на изготовление, или работа мастера. Скорее последнее, потому что долго искал и не нашел швы, а потом водил пальцами по барельефам: на одной стороне был лев, а на другой единорог. После отца флягу разглядывали сыновья, а потом и мать с дочерью.

Я подумал, что надо бы подарить ее, но без фляги мне будет туго, ведь она не просто сосуд, а еще и дезинфицирует воду. Здесь такие делать явно не умеют. Поэтому я достал из пояса арабский серебряный дирхем и отдал рыбаку, показав жестом, что это подарок. Теперь уже монета пошла по кругу под восхищенные возгласы. Я показал жестом жене рыбака, которую звали Кува, что в дирхеме надо сделать дырочку, повесить на гайтан и носить, как украшение. Женщина посмотрела на меня так, будто сморозил несусветную глупость: такую ценную вещь — и таскать на шее⁈.

Перевернув рыбу в яме, она сходила к соседнему дому, где собрались другие жители деревни, издали рассматривавшие меня, похвасталась монетой. Если тебе не завидуют, живешь впустую. Заодно, как догадываюсь, пересказала услышанное от мужа. Теперь всей деревне будет что обсуждать следующие несколько дней.

Перед едой помыли руки в деревянной ступе, в которую, видимо, стекала вода с крыши во время дождя. Мы с Вунуром ели, сидя на бревне, а сыновья расположились напротив нас на траве. Женщины ждали своей очереди. Между едоками стояла на траве большая, с невысокими бортами, глиняная тарелка грубоватой работы с запеченной рыбой, и каждый получил по большой тонкой горячей кукурузной лепешке, которую мексиканцы будут называть тортилья. Холодными их есть невозможно, напоминают по твердости и вкусу подошву башмака. Каждый брал руками понравившуюся рыбу и ел вприкуску с лепешкой. Запивали по очереди мучной болтушкой из высушенной тыквы. Вунуру, непривычного, наверное, к алкоголю, к тому времени немного развезло, поэтому болтал больше, чем ел. Что он говорил, не знаю, но Кува поглядывала на мужа неодобрительно.

Рыбьи кости швыряли собакам, которые свободно бродили по деревне. Экстерьером они были похожи на шоло (мексиканских лысых собак), но имели коротенькую шерсть. Может, полысеют с горя, когда сюда припрутся испанцы.