Помоги проекту - поделись книгой:
Он прошел в бар, называвшийся очень красиво – «Крылатый бар». В Париже он успел обзавестись друзьями, и некоторые из них пришли его проводить. Среди них были парижский импресарио Кировского театра Жорж Сориа и Пьер Лакотт – танцовщик и балетмейстер Парижской оперы, с которым Нуреев провел много свободного времени. Лакотт руководил также собственной труппой, называвшейся «Балет Эйфелевой башни». В аэропорту толпились и журналисты.
И вот объявили посадку. Тут к Нурееву подошел Константин Сергеев и объявил:
– Рудик, ты сейчас с нами не поедешь, ты догонишь нас через пару дней в Лондоне.
«Мое сердце остановилось», – вспоминал Нуреев. А Сергеев продолжал:
– Ты должен танцевать завтра в Кремле, мы только что получили об этом телеграмму из Москвы. Поэтому мы сейчас тебя покинем, а через два часа ты вылетишь на ТУ[39].
Нуреев заартачился. Тогда Сергеев назвал еще одну причину: якобы тяжело заболела мать Рудольфа. Это прозвучало как откровенное вранье, и понимали это все.
У Нуреева случилась паническая атака: «Я точно знал… что означает вызов в Москву. Никогда вновь не ездить за границу. Навсегда потерять место ведущего танцовщика, которое я имел бы через несколько лет. Я был обречен на полную безвестность. Для меня это было равносильно самоубийству»[40].
Нуреев подошел попрощаться с коллегами по труппе. Узнав, что происходит, многие балерины, даже те, которые его не любили, заплакали. Его принялись утешать, успокаивать, убеждать, что все наладится, что они напишут коллективное письмо…
– Ты увидишь, они поймут, и ты сразу же прилетишь в Лондон.
– Отправляйся в Москву, не делай глупостей. Ты навредишь себе навсегда, если что-нибудь предпримешь.
Но Нуреев понимал: ничего не поможет, даже если вся труппа подаст за него свои голоса, это будет гласом вопиющего в пустыне. «Я подумал про себя: “Это конец”», – писал Нуреев. Он бросился к Сергееву, но тот холодно заявил, что сделать ничего не может. Это было правдой: он действительно уже сделал все, что мог.
Существует несколько версий того, что произошло следом. Самая романтическая сочинена журналистами: будто бы к Нурееву подошли два агента КГБ в штатском, и, спасаясь от них, он продемонстрировал свой знаменитый прыжок, перескочив через ограждение к французским полицейским, и попросил политического убежища.
Именно ее запомнил и потом пересказал Ролан Пети: «Журналисты детально описывали почти детективную историю о действиях полицейских и представителей КГБ, пытавшихся поймать дерзкого беглеца, перепрыгнувшего через заграждения аэропорта Бурже. Увидев в газетах фотографию виновника всеобщего беспокойства, я тотчас же узнал своего странного венского посетителя. Те же горящие глаза, высокие казахские скулы… Отныне я стал с интересом следить за его передвижениями»[41].
Вторая версия озвучена самим Нуреевым: якобы он спокойно сделал шесть шагов по направлению к полиции и произнес «Я хочу остаться в вашей стране».
А вот свидетели этой сцены вспоминают иначе: ни о каком спокойствии и речи не было. Советские артисты были потрясены. Партнерши Нуреева плакали. Узнав, что Лондона ему не видать, и его отправляют в Москву, Нуреев бился в истерике. Он рыдал и угрожал покончить с собой, умоляя Пьера Лакотта помочь ему. Но французы не торопились помогать: принимавший советских артистов импресарио шептал Лакотту, что сделать ничего нельзя. Если он вмешается, то ни Кировский, ни Большой театры больше во Францию не приедут, а он, как принимающая сторона, лишится больших денег.
Портить отношения с коллегой по бизнесу Лакотт не хотел, но он вспомнил, что среди их знакомых есть человек, совершенно независимый от балетных дельцов. Он вспомнил о Кларе Сент.
Лакотт с большим трудом объяснил Нурееву, что не сможет помочь, находясь тут, поэтому ему нужно отлучиться. До вылета самолета в Москву оставалось еще два часа, и их можно было использовать, но ситуацию осложняло то, что в аэропорту рядом с Нуреевым находилось несколько агентов КГБ, и они не собирались выпускать танцовщика из поля зрения.
Оставив Нуреева одного, Лакотт позвонил Кларе Сент и объяснил ситуацию. Та немедленно приехала в аэропорт и под видом «невесты» Нуреева попросила разрешения с ним попрощаться.
– Ты хочешь остаться? – спросила она, целуя его. – Если ты хочешь, то можешь.
– Да, хочу, – шепотом ответил он.
– Ты решил?
– Да!
Клара кивнула и пошла искать полицейских. Нашла она их быстро, но те, конечно, на выступлениях Нуреева не были и понятия не имели о том, кто он. Но Клара сумела их убедить.
– Он точно не какой-нибудь ученый? – допытывались стражи порядка.
– Нет, – отвечала им Клара. – Но он гений! Он великий танцовщик!
В конце концов они ей поверили.
Полицейские подошли и встали неподалеку от Нуреева, ждавшего самолета в сопровождении двух конвоиров. Клара снова подошла и опять притворилась, что хочет поцеловать его. Она шепнула:
– Иди. Тебе помогут.
И тогда Нуреев сделал те самые шесть шагов, которые журналисты назовут «прыжком к свободе». Спокойными они не были: ведь ему пришлось отбиваться от «сопровождающих». Те попытались заломить ему руки, но французская полиция остановила гэбистов, напомнив, что они не на своей территории.
Затем Нуреева отвели в кабинет. По французским законам он должен был подписать просьбу о предоставлении политического убежища, проведя не менее пяти минут один в комнате, чтобы иметь возможность свое решение спокойно обдумать.
Но спокойными эти пять минут для Нуреева не были: в аэропорт приехал секретарь советского посольства, который, находясь неподалеку, спорил с французами, кричал, обвинял, настаивал, что артиста арестовали. А потом, по некоторым данным, прорвавшись в комнату, где сидел Нуреев, то ли ударил танцовщика по лицу, то ли попытался это сделать. Но, скорее всего, это уже выдумка журналистов. Сам Нуреев ни о чем подобном не писал.
Нурееву разрешили остаться во Франции и дали визу беженца[42]. Но большой проблемой стало то, что в кармане у Нуреева оставалось всего тридцать шесть франков, жить ему было негде, и у него не было никакого багажа: все улетело в Москву. Особенно артист жалел о коллекции балетных туфель и трико, которые он покупал всюду, где бы ни выступал: в Германии, Австрии, Болгарии, Египте… Кларе Сент пришлось поручиться, что она обеспечит его на первое время жильем и деньгами. Эти свои обещания Клара выполнила полностью.
– Он найдет работу очень быстро, – заверила девушка чиновников.
Так Нуреев остался в Париже – страшно напуганный, растерянный, без багажа и без денег.
Современным людям трудно понять шок, который испытывал артист. Это сейчас мы повидали мир и знаем многое об обычаях других странах, об их правилах и, главное, о финансовых инструментах. А советские люди были в этих вопросах совершенно невежественны!
Кроме того, Нуреев был уверен, что его выслеживают агенты КГБ, и первые несколько дней вообще не выходил из крошечной квартирки, которую предоставила ему Клара. Кроме чекистов за ним охотились журналисты, навязчивые и бесцеремонные – с ними ему вскоре пришлось столкнуться лицом к лицу. Докучливые папарацци приставали к нему с расспросами, причем балет волновал их меньше всего. Нуреев пытался рассказать о танцах, о том, сколько всего он успел посмотреть за десять дней в Париже, а журналисты требовали, чтобы он говорил гадости об СССР, о советских людях, о Кировском театре… С тех пор Нуреев возненавидел прессу и всю жизнь старался поменьше с ней общаться.
Он в одночасье стал политическим символом, героем дня, человеком-скандалом… Ко всему этому он никогда не стремился. Он наивно хотел просто танцевать и быть свободным.
На Родине
В апреле 1962 года в Ленинграде состоялся заочный суд на Рудольфом Нуреевым. По воспоминаниям балерины Аллы Осипенко, процесс был инициирован Розой Нуреевой, стремившейся доказать, что решение Рудольфа остаться за границей было спонтанным, необдуманным, что он просто испугался. Его таки объявили предателем Родины, но назначили самое легкое наказание по этой статье – семь лет лишения свободы в колонии строгого режима.
Бегство Нуреева доставило его коллегам массу неприятностей: Дудинская на десять лет стала невыездной, Алла Осипенко – партнерша Нуреева в Парижских гастролях – на шесть лет. Во время пребывания в Лондоне ее и других артистов вообще не выпускали в город, а держали взаперти в номерах. Пока другая партнерша Нуреева Алла Сизова находилась на гастролях в Лондоне, в КГБ допрашивали ее мать, проживавшую в одной квартире с дочерью, – бедная женщина так переволновалась, что попала в больницу. А вот саму Сизову спасли ее отвратительные отношения с Нуреевым. Она искренне и эмоционально объяснила чекистам, какого мнения была о своем партнере все эти годы, и ее оставили в покое.
Александру Ивановичу Пушкину тоже пришлось давать массу объяснений в КГБ. Чекистам хотелось знать, планировал ли Рудольф свое бегство заранее. Тогда у Пушкина случился сильнейший сердечный приступ, обернувшийся хронической болезнью, от которой он и умер спустя девять лет. Но именно ему отдали чемодан с вещами его любимого Рудика: ткани для балетных костюмов, балетные туфли, блестки, мишура… и игрушечный паровозик – трогательная попытка восполнить отсутствие каких-либо игрушек в детстве.
Через несколько лет судьба послала Пушкину другого талантливейшего ученика – Михаила Барышникова. Он тоже жил на квартире у своего учителя, видел все сохраненные им вещи Нуреева и даже шил себе костюмы из тех самых тканей… Спустя четыре года после смерти Пушкина Барышников уехал на гастроли в США и не вернулся в СССР.
В гостях у Пушкина сумел побывать друг Нуреева – хореограф Руди Ван Данциг. Он привез подарки, кассеты с записями выступлений Нуреева, и встретился там с Михаилом Барышниковым. Показали ему и театральные костюмы, сшитые из тех самых тканей, что Нуреев некогда купил в Париже. Гостя убедили пойти на спектакль с участием Барышникова, и тот был очень доволен увиденным.
Надо сказать, что несмотря ни на что старый педагог продолжал любить своего беглого ученика и гордился им. На стене его комнаты висела большая афиша с портретом Нуреева в «Баядерке», но если в квартиру заходили посторонние, то афишу быстро снимали, оставляя пустое место.
Репрессиям подверглись и другие друзья Нуреева. Его сестру Розу выселили из питерской коммуналки, и ей пришлось вернуться в Уфу. Теперь у нее не было шансов ни найти хорошую работу, ни сделать карьеру.
Тамару Закржевскую исключили из Ленинградского университета. Якобы за неуспеваемость, что было чистейшей ложью. А на самом деле за связь с «изменником Родины». Говорили: будущий учитель русского языка и литературы должен был догадаться, с кем он дружит!.. Только спустя полгода девушку восстановили: добился правды ее отец. С копией зачетной книжки, в которой были проставлены хорошие оценки по всем экзаменам, он поехал в Москву и дошел до министра образования СССР!
Танцовщик Никита Долгушин вообще распрощался с Кировским театром и отправился в Новосибирск, где, однако, стал ведущим исполнителем. Юрий Соловьев – прекрасный многообещающий танцовщик, славившийся своими «космическими» прыжками, живший в Париже в одном номере с Нуреевым, стал предметом особо пристального внимания КГБ: его обвинили в «недоносительстве». Это послужило толчком к депрессивному состоянию танцовщика, годы спустя приведшему к суициду.
Первая учительница Нуреева Анна Удальцова выбросила все многочисленные газетные вырезки о своем любимце. Она публично обзывала своего бывшего ученика «ублюдком». Впрочем, неизвестно, насколько это было искренне, ведь однажды эта женщина уже пострадала от Советской власти и не хотела повторения.
Семья Рудольфа тоже восприняла его бегство крайне болезненно. Хамет словно постарел лет на десять, вынужденный стыдиться сына, которым только что начал гордиться. А Фариду волновал лишь один вопрос: а на что там, «на Западе», ее любимый Рудик будет жить? Есть ли у него деньги?
Желая склонить Нуреева к возвращению, Фариде разрешили позвонить ему. Она долго упрашивала сына вернуться – и услышала в ответ:
– Мама, ты забыла задать мне один вопрос.
– Какой вопрос, сынок?
– Ты не спросила, счастлив ли я.
– Ты, счастлив, Рудик?
– Да, мама.
«Я здесь совершенно счастлив!» – так он всегда отвечал и на вопросы репортеров.
Глава четвертая. Карьера на Западе
Первое выступление
Работу Нуреев действительно нашел очень быстро. Так случилось, что именно «Спящая красавица» стала первым балетом, в котором он станцевал после своего «невозвращения». Всего лишь через восемь дней после окончания Парижского сезона Кировского театра Рудольф появился в роли принца Флоримунда в балете маркиза де Куэваса.
Об этом балете следует рассказать особо. Основала его супружеская пара – внучка Рокфеллера Маргарет Рокфеллер Стронг и Хорхе Куэвас.
Маргарет была умнейшей и хорошо образованной девушкой, но никогда не считалась красавицей, а вот ее супруг Хорхе, напротив, отличался яркой внешностью, но не имел ни гроша за душой. Куэвас любил называть себя маркизом, но точно не известно, были ли у него права на этот титул. Маргарет была влюблена в него без памяти!
Больше всего на свете Куэвас любил балет и мечтал о роли импресарио. Конечно, Маргарет дала деньги! Незадолго до конца Второй мировой войны Хорхе де Куэвас основал собственную труппу в Нью-Йорке. Когда война закончилась, Куэвасы перебрались в Париж.
В 1961 году маркиза де Куэваса не стало. Он умер вскоре после премьеры «Спящей красавицы», в постановку которой вложил много сил. Управление балетом, сохранившим старое название, взял на себя Раймундо де Ларрен. Он и Маргарет Рокфеллер поспешили заключить с Нуреевым контракт, и Рудольф дебютировал почти сразу после своего побега из СССР. Понимая все недостатки этой труппы, он не мог позволить себе капризничать: ему очень нужен был заработок. Согласно первому контракту Нурееву платили всего четыреста долларов в неделю – примерно столько, сколько получал артист кордебалета[43].
В Париже труппа маркиза де Куэваса выступала в историческом здании – театре на Елисейских Полях[44], построенном в 1913 году в стиле ар-деко. На его сцене выступали многие легендарные артисты. Композиторы Клод Дебюсси, Поль Дюка, Камиль Сен-Санс, Габриель Форе, Венсан дʼЭнд дирижировали собственными сочинениями. Там состоялась премьера дягилевской «Весны священной» и многие другие премьеры… Здесь танцевала «черная пантера» Жозефина Бейкер. И вот теперь здесь готовился выступить «невозвращенец» Нуреев.
Не стоит думать, что французское правительство и прочие властные органы были в восторге от молодого перебежчика. Напротив, к нему отнеслись с большим подозрением: а вдруг его побег лишь инсценировка, и Нуреев работает на КГБ? Или еще на кого-нибудь? Поэтому его несколько раз подвергали весьма тщательным допросам. В конце концов спецслужбы пришли к выводу, что хотя Нуреев «удовлетворен тем, что избежал порабощения советским режимом, он не проявляет в политическом плане выраженную враждебность по отношению к руководителям СССР. Также не установлено никаких связей с его стороны с участниками новой русской оппозиции, штаб-квартира которых находится в Мюнхене. Весьма очевидно, что Нуреев полностью поглощен только своим искусством»[45].
Сам Нуреев панически боялся, что его похитят и увезут в СССР. Ходила легенда, что Андропов приказал его изловить и переломать ему ноги. В КГБ его действительно ненавидели – уж слишком демонстративным, слишком наглым вышел его побег, слишком многие из-за этого лишились звездочек на погонах.
Понимая это, Нуреев никуда не выходил без охраны – директору театра пришлось нанять для этого двух детективов. Нанимая такси, Рудольф садился не на сиденье, а на пол, чтобы его не было видно. Эта опасность, реальная или мнимая, лишь подогревала интерес публики к «беглецу из Страны Советов», и на первом его выступлении в зале яблоку было негде упасть.
В тот день Рудольф танцевал Голубую птицу из «Спящей красавицы». Следует рассказать немного больше об этой партии. Сказка Мари Катрин д’Онуа начинается довольно типично: король, красавица-принцесса Флорина, злодейка-мачеха с некрасивой дочкой, не слишком добрая фея и молодой король из соседней страны, посватавшийся к Флорине и превращенный феей в Голубую птицу. Сказка полна драматических приключений: даже превращенный в птицу жених навещает Флорину, запертую в башне. Птица садится на дерево, но злая мачеха обвешивает его ветки ножами, которые ранят птицу. Жизнь птице спасает добрый волшебник.
Птице и Флорине приходится преодолевать множество бед и опасностей, завистливая мачеха строит козни, но кончается все хорошо. И вот теперь, уже обретя счастье, они приходят на праздник к проснувшейся красавице.
Публика стоя приветствовала Нуреева овациями, а его выступление четыре раза прерывали аплодисментами. После того как занавес опустился, Нуреева вызывали двадцать восемь раз.
Зато следующий спектакль стараниями французских коммунистов, отвлекшихся от обсуждения культурной революции в Китае, едва не провалился. Тот день вообще не задался: сначала за кулисы пришла журналистка и задала, по воспоминаниям самого Рудольфа, «кучу дурацких вопросов, не имеющих никакого отношения к балету». Еще более огорчительными оказались письма, переданные из советского посольства: одно от матери, другое от отца, третье от Пушкина. Рудольф понимал, что перед спектаклем читать их не следует, но это были первые весточки из дома, и он не смог удержаться. Как легко понять, все эти письма были написаны под диктовку чиновников из КГБ, и содержание их Рудольфа не порадовало.
«Письмо от Пушкина очень расстроило меня. Единственный человек, который действительно хорошо знал меня, по-видимому, не смог понять меня. Он писал, что Париж – это город декадентства, чья испорченность может только развратить меня. Если я останусь в Европе, то потеряю не только технику танца, но и всю свою моральную чистоту. Единственное, что мне остается сделать, это немедленно возвращаться домой, так как никто в России не сможет понять мой поступок.
В коротком письме отца говорилось, что до его сознания никак не доходит, как я мог сделать этот шаг. Он не может поверить, что его сын мог изменить своей родине, и этому нет оправдания.
Вернись домой, – умоляла меня в телеграмме мама, – вернись домой»[46], – вспоминал об этом Нуреев. Конечно, подобное не способствовало его душевному равновесию.
Едва он, уже расстроенный, начал вариацию, как группа французских коммунистов принялась выкрикивать «Предатель!», «Возвращайся в Москву!» и забрасывать сцену помидорами, банановой кожурой и бумажными «бомбами», начиненными перцем.
От неожиданности оркестр перестал играть. Нуреев тоже замер, потрясенный… Но затем, овладев собой, возобновил танец – уже без музыки, но с удвоенным блеском и темпераментом. Оркестр подхватил мелодию и действие продолжилось, а партер принялся неистово аплодировать. Шум в зале стоял адский. Позже в своей автобиографии Нуреев писал: «Я едва слышал музыку и видел на сцене какие-то куски, похожие на осколки стекла, брошенные на сцену, но я продолжал танцевать. Я не чувствовал страха, даже почувствовал какое-то странное успокоение в душе. Я получал удовольствие от того, что продолжал танцевать в то время, как эти дураки так грубо проявляли себя».
Хотя, конечно, на самом деле до спокойствия в тот день ему было далеко. Заметка о том, что выступление Нуреева освистали, появилась в коммунистической газете «Юманите», издававшейся и на русском языке. Номер этой газеты был вывешен у французского посольства, и друзья Рудольфа, читая заметку, радовались: он жив и выступает, значит, все в порядке.
На следующий день его выступление опять оказалось под угрозой срыва, на этот раз из-за поклонников, забросавших сцену цветами. Конечно, все эти происшествия отнюдь не способствовали его душевному комфорту.
В том же месяце в Театр де Шанз-Элизе приехала балетмейстер Бронислава Нижинская, сестра великого танцовщика Вацлава Нижинского. Она пришла на спектакль специально, чтобы посмотреть, как Нуреев танцует Голубую птицу – одну из самых удачных ролей своего брата, исполненную им в 1909 году. После спектакля она вышла взволнованная, сказав журналистам о танце Нуреева: «Это новое воплощение моего брата».
Сам Нуреев так описывал свое исполнение: «Мне хотелось показать птицу, не просто мягко двигающую своими руками и телом, как бы парящую в воздухе в грациозном, но бессмысленном полете, но показать птицу, возбужденную сильным желанием улететь прочь, увидеть мир и вырваться на свободу из знакомого привычного окружения… Я хотел показать птицу, плененную таинственным очарованием полета»[47].
Понимая, что заполучил в свою довольно средненькую труппу выдающегося танцовщика, директор театра хотел заключить с Нуреевым контракт на два года, но умный юноша согласился лишь на полгода. Все время работы в театре маркиза де Куэваса он танцевал по шестнадцать раз в месяц, а в прошлом в Кировском – по два-три раза.
Пресса была от него в восторге: Нуреев и то, как он себя вел, все это было прекрасным информационным поводом. Не получивший хорошего воспитания, несдержанный и слишком темпераментный татарин все время выходил за рамки, нарушал приличия. Но это нравилось! Даже его грубость, а подчас и неприкрытое хамство в шестидесятые годы воспринимались положительно. Именно так вели себя многие кинематографические герои, сыгранные восходящими звездами: Джеймсом Дином, Жан-Полем Бельмондо…
Скандальные фотографии
С учетом того, сколько на него обрушилось новых впечатлений, что пришлось ему вынести и какая опасность ему грозила, – очень скоро Рудольф Нуреев оказался на грани нервного истощения.
Помогли верные парижские друзья и незаменимая Клара: они увезли Нуреева на море, на Лазурный Берег, где он сумел отдохнуть и решить, что будет делать дальше.
Ему было необходимо налаживать связи и заводить знакомства. Три имени привлекали его: Вера Волкова, Эрик Брун и Марго Фонтейн. Вот с кем он хотел танцевать, у кого учиться.
Во время этого отдыха произошел эпизод, из-за которого сам Нуреев потом расстраивался и переживал. Известный, талантливейший фотограф Ричард Аведон уговорил «перебежчика» на фотосессию. Подпоив его, он упросил Рудольфа попозировать ему обнаженным, и потом одна из этих фотографий появилась в журнале «Ньюйоркер». Смущенный Нуреев считал этот случай своей большой ошибкой, но надо признать, фото вышло очень красивым, выразительным и безусловно художественным. Фигура артиста показана в профиль, и интимные части тела не видны. Фотограф уловил момент начала прыжка или полета. Танцовщик опирается лишь на пальцы правой ноги, и кажется, что его прекрасно развитое, прокачанное тело с совершенными, античными пропорциями сейчас оторвется от земли и взовьется ввысь. Торс выгнут, словно человек борется со встречным ветром, но руки – человеческие руки, похожие на крылья, но лишенные перьев, – все же не в силах преодолеть силу притяжения. Это сочетание силы и слабости, дерзости и непреодолимых препятствий, наверное, лучше всего характеризовало ситуацию, в которой в те годы находился Нуреев.
Ныне Ричард Аведон считается классиком фотоискусства, его до сих пор называют «богом фотографии», а сделанные им снимки Нуреева – образцом мужского ню. Есть среди них и «скандальные» – те, на которых запечатлена «фронтальная нагота», но надо признать, что с эстетической точки зрения все эти снимки безупречны. Они тоже получили известность среди поклонников Нуреева, но их распродавали из-под полы, тайком. «Руди в нуди» – называли их поклонницы.
Фотографии добавили ему известности, но известности специфической, скандальной и даже несколько вульгарной. Тогда и начало формироваться своеобразное отношение к Нурееву, его клака[48]. Фанаты танцовщика вели себя так же, как поклонники какой-нибудь рок или кинозвезды, а вовсе не серьезные балетоманы. Они поджидали звезду у служебного выхода из театра, бесновались на его выступлениях, встречали его в аэропорту и провожали до гостиницы, ночевали под его окнами, заваливали его цветами, запускали в его честь фейерверки, кидали на сцену плюшевые игрушки, как кидают их поп-звездам… Некоторые, особо энергичные, даже переезжали вслед за танцовщиком из города в город, из страны в страну.
Журналисты добавляли масла в огонь, награждая Нуреева звучными прозвищами: комета, метеор, «Чингисхан сцены». Его несколько истерическая популярность получила название «рудимания». Нуреев стал кем-то вроде поп-идола от балета. Сам он быстро уловил суть дела и старался соответствовать раз созданному удачному в коммерческом отношении, но не слишком интеллигентному образу.
Вера Волкова, Мария Толчиф…
Хореограф и балетный педагог Вера Николаевна Волкова родилась в 1905 году под Томском в семье военного. Едва девочке исполнилось десять лет, ее отец погиб в Первую мировую на галицийском фронте в звании подполковника.
Вера обучалась в петербургском Смольном институте благородных девиц вплоть до его закрытия в июле 1917 года. В балетную школу уже после революции она поступила ради дополнительного рациона, полагавшегося ученикам ввиду сильных физических нагрузок. Ее преподавателями были Николай Легат, Ольга Преображенская, Мария Романова (мать Галины Улановой) и молодая Агриппина Ваганова. В ее классе Вера Волкова занималась вместе с Александром Ивановичем Пушкиным – учителем Нуреева.
Весной 1929 года Вера Волкова эмигрировала и некоторое время выступала в Индокитае, где совсем потеряла здоровье и чуть не умерла, подцепив какую-то желудочную инфекцию. Но влюбленный состоятельный англичанин, ее будущий муж, оплатил ей лечение и помог переехать в Англию. К тому времени Вера уже не думала о возобновлении собственной карьеры, а занялась преподаванием.
В 1951 году Волкова переехала в Копенгаген. В этом городе она прожила четверть века до самой смерти и стала признанным выдающимся педагогом. Знаменитые Марго Фонтейн и Эрик Брун были именно ее учениками.
Именно в Копенгаген к Волковой и отправился Нуреев, когда это позволил его контракт с театром де Куэваса. Помогла ему встреча с Марией Толчиф – прославленной американской балериной, наполовину индеанкой[49] по происхождению, экс-супругой знаменитого балетмейстера Джорджа Баланчина. О ней говорили, что она произвела революцию в балетном искусстве. Толчиф считалась одной из «пяти лун», то есть самых талантливых и прославленных американских балерин, наравне с Мирой Ивонн Шуто, Розеллой Хайтауэр, Моселин Ларкин и своей сестрой Марджори Толчиф. На момент встречи с Нуреевым Толчиф было тридцать шесть лет, и в те годы она была в расцвете красоты и силы. С Баланчиным она сохранила самые дружеские отношения и вполне могла поспособствовать карьере Нуреева. В то время у нее был роман с Эриком Бруном, кумиром Рудольфа. Она даже собиралась за него замуж, но Брун все никак не решался принять окончательное решение. Мария завела с Рудольфом роман, желая поддразнить своего жениха. Она и понятия не имела, чем все это кончится.
Когда Толчиф пришло официальное письмо из Копенгагена с приглашением танцевать в гала-концерте, то Нуреев, уговорив де Ларрена дать ему отпуск, отправился вместе с ней. В столице Дании Мария свела его с нужными людьми, Вера Волкова согласилась давать ему частные уроки, а вскоре на одной из вечеринок он встретился с Эриком Бруном. Тем самым танцовщиком, которого он не смог увидеть воочию в Ленинграде из-за постылых гастролей по Германии.
Эрик Брун
Поделиться книгой: