Мамусик против Ордена Королевской кобры

А вот про Порфирия Петухова такого не скажешь, думала я, выходя из ресторана на свежий воздух. Эксцентричный шеф-повар, честно говоря, показался мне довольно подозрительным.

И история эта про нежданный удар по голове какая-то глупая.

И рецепт был накарябан на листке из его ежедневника, то есть ёжедневника.

Кто знает — может, Порфирий решил продать «Книгу Пряностей» тем самым конкурентам, о которых он все время твердил? А что, он вполне мог пойти на такой шаг ради сертификата в известный салон красоты или, например, путевки в итальянскую распродажную деревню. Или его подговорил директор — «для поддержания имиджа», чтобы пробудить новую волну интереса к своему ресторану?

А может, шеф-повар и вовсе сжег книженцию на гриле, чтобы вынудить директора ввести новое меню, имени императора петербургской кулинарии Петухова. Глядишь, вскоре ресторан переименуют в «Туфельку Порфирия». Это он сейчас притворяется, что ужасно недоволен, а может, хитрец всю жизнь ждал такого шанса!

Я отыскала в сумке мобильный и набрала Володин номер. Пусть немедленно раздобудет мне телефон Орлова, нужно срочно рассказать ему все мои версии, а то сам полковник до таких замысловатых махинаций вряд ли додумается.

Если поспешить, то Степочка уже к обеду может быть дома.

Приготовлю ему что-нибудь с майонезом.

Глава 9

Нет, ну какой же бесстыдник этот полковник Орлов! Нашел время таскаться по командировкам! В тот самый момент, когда мой сыночек за решеткой!

Володя с сожалением в голосе сообщил мне по телефону, что полковник вернется через неделю, а то и две. А пока он недоступен.

В общем, зря я наготовила целый противень мяса по-французски, укрытого толстенным одеялом из лука, сыра, помидоров и, конечно, майонеза.

Степочка по-прежнему оставался в «Крестах».

— Представляете, Яков Матвеевич, — жаловалась я соседу, которому вкратце уже рассказала про свою сегодняшнюю поездку в «Туфельку Екатерины». — Какие все-таки равнодушные чурбаны эти полицейские! Им и дела нет, что мать изводится, места себе не находит, ведет за них, бездельников, расследование… Да вы кушайте, Яков Матвеевич, кушайте, пока мясо горячее… — Я занесла соседу угощение, не пропадать же добру. — Хорош гусь этот Орлов! Небось прохлаждается сейчас в своей командировочке, пьет пиво литрами в немецких забегаловках. А мой малыш страдает среди отвратительных, гадких, грязных преступников… Проводит свой отпуск в тюрьме… Хорошо хоть в отдельной камере. Надо будет Володе сказать, чтобы Степочкину кровать развернули изголовьем на север, так спится лучше.

— Любовь Васильевна, полагаю, Владимир уже сделал всё что мог, — предположил Яков Матвеевич, аккуратно складывая вилку и нож крест-накрест на пустую тарелку. — Благодарю, мясо просто восхитительное, как всегда… Может быть, не стоит снова беспокоить майора?

— Но я же ничего особенного не прошу, всего лишь немного подвинуть кровать! — Я в недоумении распахнула глаза. — Разве это беспокойство? Нет, Яков Матвеевич, я всегда говорила: не понять вам материнское сердце!

Я тут же набрала Володю и дала ему подробные инструкции по поводу расположения кровати, заодно попросила предоставить Степочке приличную туалетную бумагу, непременно трехслойную, она сама нежная.

Майор Уточка односложно соглашался. Когда я начала говорить про бумагу, мне показалось, что он фыркнул в трубку, однако Володя сказал, что он просто чихнул.

— Вот, а вы говорили, что он уже сделал всё что мог! — торжествующе объявила я. — А ведь если бы я сейчас не позвонила, они бы там в «Крестах» и не додумались положить Степочке трехслойную туалетную бумагу!

Яков Матвеевич посмотрел на меня с сомнением, поправил очки на переносице, как бы готовясь что-то сказать, но так ничего и не сказал.

— Может, чайку попьем? — предложила я на радостях.

— Я для вас уже заварил «клубнику со сливками», — церемонно наклонил голову Яков Матвеевич. Дневное облачение его представляло собой, как всегда, образец высокого стиля: светло-серый в мельчайшую клетку костюм, такая же рубашка и белый галстук с золотым вензелем Эрмитажа. Ноги, обутые в начищенные деловые туфли, покоились на подставке инвалидного кресла — давненько эти подошвы не ступали на землю…

Мы сидели на его холостяцкой кухне, больше похожей на библиотеку. Где-то в глубине квартиры тихонько играла классическая музыка. Какого цвета здесь обои — понять было невозможно, стены пестрели бесчисленными репродукциями импрессионистов. Повсюду высились стопки книг — на обеденном столе, в ящиках, где вообще-то положено хранить кастрюли, на подоконнике, на белой столешнице, даже в холодильнике. Электрическая плита больше напоминала библиотечный стеллаж. Сиделка периодически освобождала от книг одну конфорку, на которой варила Якову Матвеевичу неаппетитную тюрю. А вообще на этой кухне сложно было найти какую-то еду, кроме нескольких сортов изысканного (на мог взгляд — слишком пахучего) сыра, всевозможных пакетиков с элегантным чаем и шоколадных конфет, покупавшихся, как я подозреваю, специально для меня.

Разливая дурманящий напиток по тонким фарфоровым чашкам, Яков Матвеевич уточнил:

— Любовь Васильевна, а вы случайно не знаете, как называется пропавшая кулинарная книга?

— Как же, конечно, знаю! Неужели я не сказала? «Книга Приправ». Нет, погодите. — Я сунула в рот шоколадную конфету и задумалась. — «Книга Специй»?.. Батюшки-светы, с этой кутерьмой всё из головы повылетало. Книга… Книга… «Книга Перца»? Ой, нет-нет-нет. Или «Книга Корицы»? Порфирий что-то болтал такое про корицу… — Я уже ни в чем не была уверена.

— А могла это быть «Книга Пряностей»? — Яков Матвеевич почему-то слегка прищурился, как его кот Ренуар, учуявший запах сметаны. Рыжий котяра болтался у меня под ногами — он всегда прибегал на шум электрического чайника в отчаянной надежде на вкусняшку с хозяйского стола.

— Точно! «Книга Пряностей», ну конечно!

— Вы не ошибаетесь, Любовь Васильевна? — переспросил Яков Матвеевич. — Это очень важно.

— Нет-нет, теперь вспомнила наверняка. «Книга Пряностей».

Обнаглевший Ренуар с размаху взгромоздился на колени хозяина, подбираясь поближе к столу, но Яков Матвеевич, кажется, даже не заметил хулигана.

— В таком случае поздравляю: мы с вами столкнулись с редчайшим и опаснейшим артефактом екатерининских времен, — торжественно объявил Яков Матвеевич.

— Ой, — так и обмерла я. — А Порфирий говорил — книжка грошовая…

Сосед залпом допил чай и воздел руки вверх, словно в молитве.

— Любовь Васильевна! Вы даже не представляете, на что случайно наткнулись! Если мои предположения верны — в Петербурге вскоре начнут твориться страшные дела.

Никогда я не видела своего интеллигентного соседа таким взволнованным. И в то же время — заинтригованным.

Но я пока не очень-то понимала, о чем он говорит.

— Что за страшные дела, Яков Матвеевич? Кому-то салат переперчат? Или в десерт насыпят табачную крошку вместо корицы? О чем вообще речь?

Серые глаза Якова Матвеевича лихорадочно горели, бледные щеки покрылись нервными пятнами. Вензель на его галстуке — буква «Э», словно перерезанная кинжалом — тускло поблескивал в лучах неестественно яркого солнца. Это в восемь-то часов вечера!

Ренуар, почуяв странное настроение хозяина, прекратил самозабвенно вылизывать его тарелку из-под мяса по-французски и на всякий случай спрятался под табуретку в прихожей.

— А что вы скажете, Любовь Васильевна, — звенящим голосом спросил Яков Матвеевич, — если я вам раскрою главную столичную тайну восемнадцатого века?

— Ну, в принципе, я не против, — с сомнением промямлила я, запихав сразу две конфеты в рот, по одной за щеку, — хотя восемнадцатый век — это как-то скучно. Посвежее тайн у вас не найдется?

— Полагаю, что найдется — буквально через считанные дни, — зловеще отозвался Яков Матвеевич. — Так вот, Любовь Васильевна. Я почти на сто процентов уверен, что пропавшая кулинарная книга — эта та самая «Книга Пряностей», в которой зашифрованы рецепты старинных ядов: мгновенно действующих, не оставляющих следов. Ядов, сравнимых по своей силе со змеиными. Ядов быстрых и коварных, как кобры. Вот вам и грошовая книжка…

Я поперхнулась шоколадом. Кажется, сладкие крошки попали в легкие, поскольку я не могла откашляться минут семь, не меньше. Еще чуть-чуть, и отдала бы богу душу без всякого яда.

— Яков Матвеевич, так ведь на книжке змея была нарисована! Мне шеф-повар рассказывал! — воскликнула я, отдышавшись и утерев глаза.

— Разумеется, — кивнул Яков Матвеевич. — Поскольку автор «Книги Пряностей» — не кто иной, как Великий Магистр «Ордена Королевской Кобры» — и по совместительству придворный повар Екатерины Второй — Фридрих Август Брауншвейг-Вольфенбюттельский.

— Как-как его звали? — поразилась я столь пышному имени.

— Фридрих Август Брауншвейг-Вольфенбюттельский, — повторил Яков Матвеевич, театрально взмахнув рукой, как заправский конферансье, и сбив при этом пустую тарелку со стола — что было особенно обидно, поскольку тарелка была из моего любимого сервиза, я притащила ее из дома. «Вот и со мной так же, — подумала я, собирая осколки с пола, — никому не мешала, наслаждалась солнышком и теплым июнем, и на тебе — бах, неожиданный удар, сыночек попадает за решетку, а вокруг заваривается какая-то нехорошая антикварная каша с ядовитыми приправами».

Яков Матвеевич рассыпался в миллионе изящнейших и изысканнейших извинений. Пока я подметала пол, он бестолково колесил вокруг на своем кресле и без конца поправлял эрмитажный галстук. Разыгравшийся Ренуар, считавший веник своим заклятым врагом и затеявший с супостатом бой ради жизни на земле, уборке тоже не способствовал.

Наконец осколки заняли свое место в ведре, Ренуар — на коленях у хозяина, а я — у блюда с шоколадными конфетами, — и мы смогли вернуться к обсуждению мистической «Книги Пряностей» и ее автора.

— А этот ваш Фридрих — он что, был большим любителем колбасы? — спросила я, пока сосед вновь наполнял мою чашку. Сам хозяин не разобрался еще даже с первой порцией претенциозного напитка.

— Почему? — опешил Яков Матвеевич, предусмотрительно поставив чайник подальше от края стола.

— Так вы же сами сказали, что его назвали в честь брауншвейгской колбасы, — заметила я.

— О, ну что вы, Любовь Васильевна. — Яков Матвеевич едва заметно усмехнулся уголком рта, отчего я почувствовала себя глупее некуда. — Брауншвейг-Вольфенбюттельский — это аристократическая фамилия, знаменитая в Германии. История этой семьи уходит корнями в тринадцатый век. Герцоги, носившие эту фамилию, на протяжении сотен лет правили процветающим немецким княжеством.

— А как же колбаса? Она же тоже брауншвейгская?

— О, это всего лишь малозначительный эпизод в истории города Брауншвейга. — Яков Матвеевич пренебрежительно тряхнул головой. Серебристые виски смотрелись благородно, словно он сам был наследником герцогского титула. — Ее действительно придумали в Германии в середине восемнадцатого века, но на протяжении последних ста лет этот мясной деликатес производят только в России… Ну что, с колбасой разобрались? Можем продолжать?

— Можем, — разрешила я. — А еще конфеты у вас есть?

— Разумеется, несравненная Любовь Васильевна. — Откуда-то из-за книг Яков Матвеевич достал новую коробку. Ага, с обсыпкой из кокосовой стружки! Это я люблю. — Итак, герр Фридрих был сыном очередного брауншвейгского герцога. Младшим, так что на княжеский трон он мог не рассчитывать. Однако его ждало блестящее академическое будущее — он был талантливым ученым, с детства увлекался химией и биологией, его звали преподавать естественные науки в Кёльнский университет. И он готов был принять приглашение.

— Что же его остановило? — без особого интереса спросила я. Без особого — потому что, во-первых, я сильно увлеклась новой партией конфет, а во-вторых — подобные истории мне не очень-то по душе. Где, спрашивается, несчастная любовь? Где ревность обманутого мужа? Где подмена невест в последний момент? Где все те драматичные повороты сюжета, коими так богат мой сериал про марокканских принцесс?

— Его остановила смерть его племянника — Иоанна Антоновича, известного также как Иван Шестой, Император и Самодержец Всероссийский, — провозгласил Яков Матвеевич, выскребая ложкой остатки варенья из блюдечка.

Ага, мелькнула у меня мысль, а вот, кажется, и тот самый драматичный поворот.

— Да, сын брата Фридриха, Антона Ульриха, был заколот в Шлиссельбургской крепости в возрасте двадцати трех лет, — продолжил Яков Матвеевич. — У Ивана Шестого вообще был несчастливая судьба. Он стал российским императором в младенчестве, правил чуть больше года, после чего его свергла дочь Петра Великого, Елизавета, и навсегда заточила его в тюрьму.

— Батюшки-светы! Кошмар какой! — охнула я. Вот это я понимаю, драма! Очень даже похоже на злоключения марокканских принцесс. — Представляю, как недовольны были немецкие родственники Ивана!

— Не просто недовольны — в ярости, — подтвердил Яков Матвеевич. — Они полагали, что у Ивана было больше прав на российский престол, чем у Елизаветы Петровны.

— Почему?

Знанием истории я никогда не отличалась. У меня другие сильные стороны. Мудрость, например. Или, скажем, способность приготовить вкусное блюдо из любых продуктов. Или умение подобрать эффектный наряд.

— Не буду углубляться в сложные родственные связи российских монархов, но известно ли вам, что у Петра Первого был соправитель — так называемый «старший царь» Иван Пятый? Специально для них был построен особый трон с двумя сиденьями.

— Конечно, все это мне известно! — уверенно заявила я, хотя об этом старшем царе слышала впервые в жизни. Что за нелепица — трон с двумя сиденьями! Они бы еще зубную щетку с двумя головками соорудили.

— Словом, Иван Шестой по материнской линии был потомком старшего царя, а Елизавета — потомком младшего царя. Рассудительные немцы сделали из этого факта закономерный вывод: Иван главнее Елизаветы.

— Да, логика железная, — задумчиво согласилась я, допивая вторую чашку чая.

— Тем не менее, брауншвейгцы повели себя благоразумно и не стали вмешиваться в выяснения отношений между амбициозными русскими. Однако терпение их лопнуло, когда они узнали про гибель юного Ивана в тюрьме. Ходили слухи, что его смерть была делом рук — не напрямую, конечно — Екатерины Второй, воцарившейся на тот момент на троне.

— С двумя сиденьями? — не упустила я случая блеснуть новообретенными познаниями.

— Нет, с одним, — снова усмехнулся Яков Матвеевич.

— Значит, этот колбасный Фридрих приехал в Россию мстить Екатерине? — трепеща от сладостного ужаса, спросила я.

— Именно, — кивнул сосед.

— Но зачем же она взяла его на работу? С такой-то фамилией? — поразилась я.

— А она и не брала. Он скрывал свое истинное имя. При дворе русской императрицы его знали как Фридриха Карловича Вайсе. Что иронично, поскольку «weiЯe» в переводе с немецкого — «белый», а наш герр Фридрих был обуреваем исключительно черными мыслями.

— И все равно, как же ему удалось стать ее личным поваром? Это как если бы я вот так с улицы заявилась к президенту и попросила назначить меня главным в Кремле специалистом по пирожкам.

— О, если бы только господин президент попробовал ваши изумительные пирожки, Любовь Васильевна, он бы взял вас не раздумывая, — галантно сказал Яков Матвеевич. — И у Фридриха особых проблем не возникло: во-первых, он был немцем, а Екатерина, урожденная София Ангальт-Цербстская, всегда благоволила сородичам; во-вторых, он был хорошо воспитан — еще бы, сын князя; и в-третьих, только он умел варить именно такой кофе, какой она любила.

— Батюшки-светы! Она тоже любила кофе? — удивилась я, внезапно почувствовав в императрице родственную душу.

— Еще как! С утра выпивала две чашки, а потом еще в течение дня — несколько. Напиток был настолько крепким, что мог свалить с ног слабого здоровьем человека. Половины килограмма кофейных зерен хватало ей всего лишь на пять чашек.

— Как расточительно, — неодобрительно покачала я головой.

— Так или иначе, герр Фридрих стал мундкохом — придворным поваром Екатерины Великой. И начал планировать свое главное блюдо, которое всегда подают холодным.

— Студень, что ли? — догадалась я.

— Ну что вы, Любовь Васильевна, какой студень, — покачал головой Яков Матвеевич. — Месть!

— Ой.

— Фридрих выжидал, как умеет выжидать змея, перед тем, как сделать молниеносный, смертельный бросок. Ненависть его к Екатерине росла — из-за того, что она сослала остальных представителей брауншвейгской ветви, живущих в России, сначала в далекие Холмогоры, где они оказались в поистине унизительных условиях, а затем и в глухую датскую деревню… — Яков Матвеевич отпил глоток чая. — Фридрих тем временем готовил идеальное убийство — не оставляющее следов. Он задумал отравить императрицу и всех ее наследников. А для этого ему нужны были союзники. Противников действующей власти всегда много, и за несколько лет Фридрих собрал целое тайное общество единомышленников, которое получило название «Орден Королевской Кобры». Великим Магистром Ордена стал, разумеется, Фридрих, а священной книгой, библией — та самая «Книга Пряностей», в которой они записали рецепты лучших ядов, чтобы однажды уничтожить всю семью Романовых и остаться безнаказанными.

— Но там же нет ни слова про яды! — воскликнула я. — Травки только какие-то безобидные!

— Это всего лишь код, — пожал плечами Яков Матвеевич. — И рыцари Ордена знали, как его расшифровать. Базилик нужно было заменить белладонной, петрушку — болиголовом, шафран — авраном и так далее. А пропорции и остальные ингредиенты оставить такими же.

— Ну и чем все закончилось? — с замиранием сердца спросила я. — Удалось Фридриху отравить Екатерину?

— А вот этого как раз никто не знает, — развел руками Яков Матвеевич. — Она умерла в шестьдесят семь лет. Отчего? Вроде бы из-за естественных причин. Но яды Ордена и не должны были оставлять следов! Так что вполне вероятно, что Фридриху удалось выполнить свою страшную миссию. Тем более что сразу после смерти императрицы он исчез. Вместе с «Книгой Пряностей».

— А с его товарищами что случилось?

— Как ни странно, таинственное исчезновение Великого Магистра еще больше сплотило Орден. Рыцари тайного общества разрабатывали собственные рецепты ядов, но ни один из них не мог сравниться с произведениями Фридриха… Все это время Кобры — так они себя называли — усердно искали пропавшую «Книгу Пряностей». И вот, кажется, нашли. В «Туфельке Екатерины».

Меня вдруг осенила ужасная мысль.

— Яков Матвеевич! Но откуда вы все это знаете? Неужели вы тоже… Кобра?

— Любовь Васильевна! — с укором сказал Яков Матвеевич. — Ну как вы могли такое подумать? Я ученый, исследователь, история — это моя работа и мое хобби.

— А я думала, всякая старая живопись — ваша работа.

Вообще-то я имела довольно смутное представление о том, чем именно занимается Яков Матвеевич в своем Эрмитаже.

— Старая, как вы говорите, живопись, неразрывно связана с историей, — нравоучительно сообщил мне Яков Матвеевич. — А у меня, как у ведущего научного сотрудника крупнейшего российского музея, есть доступ к самым разным закрытым архивам. Моя профессия — консультировать кураторов эрмитажных выставок по поводу атмосферы, сопровождавшей написание того или иного шедевра…

— Послушайте, вот вы сами говорите — архивы, история. Все это было чуть ли не три века назад! Зачем сейчас Ордену эта пресловутая книга? Романовых давным-давно нет!