Книга 1

БАЛЛАДА О МИКРОФОНЕ

Я весь в свету, доступен всем глазам, Я приступил к привычной процедуре, Я к микрофону встал, как к образам, Нет, нет, сегодня точно к амбразуре И микрофону я не по натру, Да, голос мой любому опостылет, Уверен, если где-то я совру, Он ложь мою безжалостно усилит Бьют лучи от рампы мне под ребра, Лупят, светят фонари в лицо недобро И слепят с боков прожектора, И жара, жара, жара. Он, бестия, потоньше острия, Слух безотказен, слышит фальш до ноты. Ему плевать, что не в ударе я, Но пусть я честно выпеваю ноты. Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую. Ведь если я душою покривлю, Он ни за что не выправит кривую. Бьют лучи от рампы мне под ребра, Лупят, светят фонари в лицо недобро И слепят с боков прожектора, И жара, жара, жара. На шее гибкий этот микрофон Своей змеиной головою вертит, Лишь только замолчу, ужалит он, Я должен петь до одури, до смерти. Не шевелись, не двигайся, не смей, Я виДел жало, ты змея, я знаю. А я сегодня заклинатель змей, Я не пою, а кобру заклинаю. Бьют лучи от рампы мне под ребра, Лупят, светят фонари в лицо недобро И слепят с боков прожектора, И жара, жара, жара. Прожорлив он и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки. Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, Рук не поднять, гитара вяжет руки. Опять не будет этому конца. Что есть мой микрофон? Кто мне ответит? Теперь он как лампада у лица, Но я не свят и микрофон не светит. Бьют лучи от рампы мне под ребра, Лупят, светят фонари в лицо недобро И слепят с боков прожектора, И жара, жара, жара. Мелодии мои попроще гамм, Но лишь сбиваюсь с искреннего тона, Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона. Я освещен, доступен всем глазам, Чего мне ждать: затишья или бури? Я к микрофону встал, как к образам, Нет, нет, сегодня точно к амбразуре. Бьют лучи от рампы мне под ребра, Лупят, светят фонари в лицо недобро И слепят с бокоя прожектора, И жара, жара, жара.

ПЕСНЯ МИКРОФОНА

Я оглох от ударов ладоней, Я ослеп от улыбок певиц, Сколько лет я страдал от симфоний, Потакал подражателям птиц! Сквозь меня, многократно просеясь, Чистый звук в ваши души летел. Стоп! Вот тот, на кого я надеюсь. Для кого я все муки стерпел. Сколько раз в меня шептали про луну, Кто-то весело орал про тишину, На пиле один играл, шею спиливал, А я усиливал, усиливал, усиливал!.. Он поет задыхаясь, с натугой, Он устал, как солдат на плацу. Я тянусь своей шеей упругой К от пота лицу. Только вдруг… человече, опомнись, Что поешь, отдохни, ты устал! Эта патока, сладкая горечь Скажи, чтобы он перестал. Сколько раз… Все напрасно, чудес не бывает, Я качаюсь, я еле стою. Он бальзамом мне горечь вливает В микрофонную глотку мою. В чем угодно меня обвините, Только против себя не пойдешь. По профессии я — усилитель. Я страдал, но усиливал ложь. Сколько раз… Застонал я, динамики взвыли, Он сдавил мое горло рукой. Отвернули меня, умертвили, Заменили меня на другой. Тот, другой, он все стерпит и примет. Он навинчен на шею мою. Нас всегда заменяют другими, Чтобы мы не мешали вранью. Мы в чехле очень честно лежали: Я, штатив, да еще микрофон, И они мне, смеясь рассказали, Как он рад был, что я заменен.

ДЕЛА

Дела. Меня замучили дела. Каждый день, каждый день, каждый день. Дотла Сгорели песни и стихи дребедень, дребедень. Весь год Жила-была и вдруг взяла, собрала и ушла. И вот Опять веселые дела у меня. Теперь Хоть целый вечер подари, подари, подари. Поверь, Я буду только говорить. Из рук, Из рук вон плохо шли дела у меня шли дела, И вдруг Сгорели пламенем дотла, не дела, а зола. Весь год Жила-была, и вдруг взяла, собрала и ушла. И вот Такие грустные дела у меня. Теперь Хоть целый вечер Подари, подари, подари. Поверь, Не буду даже говорить.

ЗЕМЛЯ

В маленькой солнечной лужице, Взоры богов веселя, Маленьким шариком кружится Черный комочек — земля. Бедная, жалкая доля твоя, Маленьким счастьем и маленькой мукою Бедненький шарик земля, Дай я тебя убаюкаю. Ты же вздремни, обо всем позабудь, Грезам во власть отдайся, Вот ты сквозь дымчатый млечный путь Снова уходишь дальше. Он не обнимет, не встретит тебя И не шепнет о любви бесконечной. Ты же уходишь любя, Пусть вновь зовет тебя млечный. Вертишься ты в бесконечности, Годы веками встают. Ты, видно, устала от вечности, Баюшки, баю, баю. Горькое горе впитала в себя, Слезы и стоны тому порукою. Бедненький шарик земля, Ну дай, я тебя убаюкаю: Баю, баю, бай…

НАШИ СТРОГИЕ, СТРОГИЕ ЗРИТЕЛИ

Наши строгие, строгие зрители, наши строгие зрители, Вы увидите фильм про последнего самого жулика. Жулики — это люди нечестные, Они делают пакости, И за это их держат в домах, Называемых тюрьмами. Тюрьмы — это крепкие здания, окна, двери с решетками, Лучше только смотреть, Лучше только смотреть на них. Этот фильм не напутствие юношам А тем более девушкам. Это просто игра, Вот такая игра. Жулики иногда нам встречаются, Правда, реже значительно, Реже, чем при царе, или, скажем в Америке. Этот фильм не считайте решением, Все в нем шутка и вымысел, Это просто игра, Это просто игра.

ЭТО САМОЕ, САМОЕ ГЛАВНОЕ

Вот что, жизнь прекрасна, товарищи, И она коротка, и она коротка. Это самое, самое главное. Этого в фильме прямо не сказано, Может вы не заметили, И решили, что не было самого, самого главного. Может быть В самом деле и не было, было только желание. Значит, значит это для вас будет в следующий раз. Вот что, человек человечеству Друг, товарищ и брат, друг, товарищ и брат. Это самое, самое главное. Труд нас должен облагораживать, Он из всех нас сделает настоящих людей, настоящих людей. Это самое, самое главное. Правда, вот в фильме этого не было, было только желание, Значит, значит это для вас будет в следующий раз. Мир наш — колыбель человечества, Но не век нам находиться в колыбели своей. Это ясно, товарищи. Скоро даже звезды далекие Человечество сделает достояньем людей, достояньем людей. Это самое, самое главное. Этого в фильме прямо не сказано, было только желание. Значит, значит это для вас будет в следующий раз.

ПЕСНЯ О ПОЭТАХ

Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт, А если в точный срок, так в полной мере. На цифре 27 один шагнул под пистолет, Другой же в петлю слазил в „Англетере“. А в 33 — Христу. Он был поэт, он говорил: Да не убий. Убьешь — везде найду, мол. Но гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил, Чтоб не писал и ни о чем не думал. С меня при цифре 37 в момент слетает хмель. Вот и сейчас, как холодом подуло. Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль, И Маяковский лег виском на дуло. Задержимся на цифре 37? — коварен бог. Ребром вопрос поставил: или-или На этом рубеже легли и Байрон и Рембо, А нынешние как-то проскочили. Дуэль не состоялась иль перенесена. А в 33 — распяли, но не сильно. А в 37 — не кровь, да что там кровь, и седина Испачкала виски не так обильно. Слабо стреляться. В пятки, мол, давно ушла душа. Терпенье, психопаты и кликуши. Поэты ходят пятками по лезвию ножа И режут в кровь свои босые души. На слово „длинношеее“ в конце пришлось три „е“ Укоротить поэта. Вывод ясен. И нож в него. Но счастлив он висеть на острие, Зарезанный за то, что был опасен. Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр: Томитесь, как наложницы в гареме… Срок жизни увеличился. И, может быть, концы Поэтов отодвинулись на время. Да, правда, шея длинная — приманка для петли, И грудь — мишень для стрел, но не спешите: Ушедшие не датами бессмертье обрели, Так что живых не очень торопите.

* * *

Я из дела ушел Из хорошего, крупного дела. Ничего не унес Отвалился в чем мать родила. И совсем низачем Просто так, или время приспело, из-за синей горы Понагнало другие дела. Мы истины из книжек узнаем, И истины передают изустно. Пророков нет в отечестве своем, Но и в своем отечестве — негусто. Растащили меня, Я знаю, что львиную долю получили не те, Кому я б ее отдал и так. Я по скользкому полу иду, Каблуки канифолю, подымаюсь по лестнице и Прохожу на чердак. Ушли и Магомет и Заратустра, А были-то они всего вдвоем. Пророков нет в отечестве своем, Но и в своем отечестве — негусто. Внизу говорят, От добра ли, от зла ли не знаю: „Хорошо, что ушел. Без него стало дело верней.“ Паутину в углу с образов Я ногтями сдираю. Тороплю, Потому что за домом седлают коней. Открылся лик. Остались мы вдвоем. И он поведал мне светло и грустно: Пророков нет в отечестве своем, Но и в своем отечестве — негусто.

ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО

И снизу лед, и сверху, маюсь между. Пробить ли верх, иль пробуравить низ? Конечно, всплыть и не терять надежду, А там за дело, в ожиданьи виз. Лед надо мною — надломись и тресни! Я чист и прост, хоть я не от сохи, Вернусь к тебе, как корабли из песни, Все помня, даже старые стихи. Мне меньше полувека, сорок с лишним, Я жив, двенадцать лет тобой и господом храним. Мне есть, что спеть, представ перед всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед ним.

* * *

Последнее стихотворение Владимира Высоцкого, найденное в бумагах после его смерти, последовавшей 25 июля, в 4 часа утра в Москве, в его квартире на Грузинской улице.

Светя другим, сгораю сам. А тараканы из щелей: Зачем светить по всем углам? Нам ползать в темноте милей. Светя другим, сгораю сам, А нетопырь под потолком: Какая в этом польза нам? Висел бы в темноте молчком. Светя другим, сгораю сам. Сверчок из теплого угла: Сгораешь? Тоже чудеса! Сгоришь — останется зола. Сгорая сам, светя другим… Так где же вы — глаза к глазам, Та, для кого неугасим? Светя другим, сгораю сам!

а РЯДОМ СЛУЧАИ ЛетаЮт

Мы все живем как будто, но не будоражат нас давно Ни паровозные свистки, ни пароходные гудки. Иные, те, кому дано, Стремятся вниз и видят дно, Но как навозные жуки И мелководные мальки. А рядом случаи летают, словно пули, Шальные, запоздалые, слепые, на излете. Одни под них подставиться рискнули, И сразу, кто в могиле, кто в почете. А мы, так не заметили И просто увернулись, Нарочно поприметили, На правую споткнулись. Средь суеты и кутерьмы ах, как давно мы не прямы. То гнемся бить поклоны впрок, а то завязывать шнурок. Стремимся вдаль проникнуть мы, Но даже светлые умы Все размещают между строк, У них расчет на долий срок. А рядом случаи летают, словно пули. Шальные, запоздалые, слепые, на излете. Одни под них подставиться рискнули, И сразу, кто в могиле, кто в почете. А мы так не заметили И просто увернулись, Нарочно поприметили, На правую споткнулись. Стремимся мы подняться ввысь, Ведь наши души поднялись И там парят они легки, свободны, вечны, высоки. И нам так захотелось ввысь, Что мы вчера перепились И горьким думам вопреки, Мы ели сладкие куски. А рядом случаи летали, словно пули, Шальные, запоздалые, слепые, на излете. Одни под них подставиться рискнули, И сразу, кто в могиле, кто в почете. А мы так не заметили, И просто увернулись, Нарочно поприметили, На правую споткнулись.

* * *

Если где-то в чужой незнакомой ночи Ты споткнулся и ходишь по краю, Не таись, не молчи, до меня докричи Я твой голос услышу, узнаю. Может, с пулей в груди ты лежишь в спелой ржи? Потерпи — я спешу, и усталости ноги не чуют. Мы вернемся туда, где и воздух и травы врачуют, Только ты не умри, только кровь удержи. Если ж конь под тобой, ты домчи, доскачи Конь дорогу отыщет буланый В те края, где всегда бьют живые ключи, И они исцелят твои раны. где ты, друг, — взаперти или в долгом пути, На развилках каких, перепутьях и перекрестках?! Может быть, ты устал, приуныл, заблудился в трех соснах И не можешь обратно дорогу найти?.. Здесь такой чистоты из-под снега ручьи, Не найдешь — не придумаешь краше. Здесь цветы, и кусты, и деревья — ничьи, Стоит нам захотеть — будут наши. если трудно идешь, по колено в грязи Да по острым камням, босиком по воде по студеной, Пропыленный, обветренный, дымный, огнем опаленный, Хоть какой доберись, добреди, доползи.

КРАСНОЕ, ЗЕЛЕНОЕ…

* * *

Я любил и женшин, и проказы, Что ни день, то новая была. И ходили устные рассказы по району Про мои любовные дела. Но, однажды, как-то на дороге Рядом с морем, этим не шути, Встретил я одну из очень многих На моем на жизненном пути. А у ей широкая натура, А у ей — открытая душа, А у ей — шикарная фигура, А у меня в кармане ни гроша! Потому, что ей в подарок — кольца, Кабаки, духи из первых рук. А взамен — немного удовольствий От ее сомнительных услуг. Я тебе, — она сказала, — вася, Дорогое самое отдам! Я сказал: за сто рублей согласен, А если больше — с другом пополам! Есть такие женщины, что кони: На дыбы, закусят удила! Может я чего-нибудь не понял, Но она обиделась, ушла. А через месяц улеглись волненья, Через месяц вновь пришла она. У меня такое ощущенье, Что ее устроила цена.

* * *

Я однажды гулял по столице, Двух прохожих случайно зашиб. И, попавши за это в милицию, Я увидел ее и погиб. Я не знаю, что там она делала, Видно, паспорт пришла получать. Молодая, красивая, белая… И решил я ее разыскать. Шел за ней и запомнил парадное. Что ж сказать ей? Ведь я — хулиган! Выпил я и позвал ненаглядную В привокзальный один ресторан. А ей вслед улыбались прохожие, Ну, хоть просто кричи караул. Одному человеку по роже я Дал за то, что он ей подмигнул. Я икрою ей булки намазывал, Деньги прямо рекою текли! Я ж такие ей песни заказывал! А в конце заказал „Журавли“. Обещанья я ей до утра давал, Я сморкался и плакал в кашнэ, А она мне сказала: „Я верю вам И отдамся по сходной цене“. Я ударил ее, птицу белую, Закипела горячая кровь! Понял я, что в милиции делала Моя с первого взгляда любовь.

ПОПУТЧИК

Хоть бы облачко, хоть бы тученька В этот год на моем горизонте. Но однажды я встретил попутчика, Расскажу вам о нем, знакомьтесь! Он спросил: — Вам куда? — до Вологды Ах, до Вологды, — это полбеды. Чемодан мой от водки ломится. Предложил я, как полагается: „Может выпить нам, познакомиться? Поглядим, кто скорее сломается!“ Он сказал: „Вылезать нам в Вологде, Ну, а Вологда — это вона где!“ Я не помню, кто первый сломался. Помню, он подливал, поддакивал. Мой язык, как шнурок, развязался, Я кого-то ругал и оплакивал. А проснулся я в городе Вологде, Но — убей меня — не припомню, где! А потом мне пришили дельце По статье Уголовного кодекса. Успокоили: „Все перемелется“. Дали срок и не дали опомниться. И вдобавок плохую дают статью, Ничего, говорят, вы так молоды! Если б знал я с кем еду, с кем водку пью, Он бы хрен доехал до Вологды! Все обиды мои годы стерли, Но живу я теперь, как в наручниках. Мне до боли, до кома в горле Надо встретить того попутчика!

ПРО СЕРЕЖУ ФОМИНА

Я рос, как вся дворовая шпана, Мы пили водку, пели песни ночью, И не любили мы Сережку Фомина За то, что он всегда сосредоточен. Сидим раз у Сережки Фомина, Мы у него справляли наши встречи. И вот о том, что началась война, Сказал нам Молотов в своей известной речи. В военкомате мне сказали: „Старина, Тебе броню дает родной завод „Компрессор“ Я отказался, а Сережку Фомина Спасал от армии отец его профессор. Кровь лью я за тебя, моя страна, И все же мое сердце негодует: Кровь лью я за Сережку Фомина, А он сидит и в ус себе не дует. Ну, наконец, закончилась война, С плеч сбросили мы словно тонны груза. Встречаю я Сережку Фомина, А он — Герой Советского Союза.

* * *

Сегодня я с большой охотою Распоряжусь своей субботою, И, если Нинка не капризная, Распоряжусь своею жизнью я. Постой, чудак, она ж наводчица, Зачем же так? — уж очень хочется! Постой, чудак, у нас компания, Пойдем в кабак, зальем желание. Сегодня вы меня не пачкайте, Сегодня пьянка мне до лампочки, Сегодня Нинка соглашается, Сегодня жизнь моя решается! Ну, и беда же с этой Нинкою, Она спала со всей Ордынкою! С такою спать кому ж захочется? А мне плевать, мне очень хочется! Сказала, любит, все заметано. Поставлю рубль за сто, что врет она. Она ж того, ко всем ведь просится. А мне-то что, мне очень хочется! Она ж хрипит, она же грязная, И глаз подбит, и ноги разные, Всегда одета, как уборщица, Плевать на это — очень хочется! Все говорят, что не красавица, А мне такие больше нравятся. ну, Что ж такого, что наводчица? А мне еще сильнее хочется.

ТАТУИРОВКА

Не делили мы тебя и не ласкали, А что любили, так это позади. Я в душе ношу твой светлый образ, Валя, А Леша выколол твой образ на груди. Я в тот день, когда прощались на вокзале, Я тебя до гроба помнить обещал. Я сказал, — Я не забуду в жизни Вали! — А я тем более! — мне Леша отвечал. А теперь реши, кому из нас с ним хуже, И кому трудней, попробуй разберись. У него твой профиль выколот снаружи, А у меня душа исколота снутри. И когда мне так уж тошно, хоть на плаху (Пусть слова мои тебя не оскорбят), Я прошу, чтоб Леша расстегнул рубаху, И гляжу, гляжу часами на тебя. Но недавно мой товарищ, друг хороший, Он беду мою искусством поборол, Он скопировал тебя с груди у Леши И на грудь мою твой профиль наколол. Знаю я, своих друзей чернить неловко, Но ты мне ближе и роднее оттого, Что моя, верней, твоя татуировка Много лучше и красивше, чем его.

* * *

Вот главный вход, но только, вот, Упрашивать — я лучше сдохну. Хожу я через черный ход, А выходить стараюсь в окна. Не вгоняю я в гроб никого, Но вчера меня тепленького, Хоть бываю и хуже я сам, Оскорбили до ужаса. И плюнув в пьяное мурло, И обвязав лицо портьерой Я вышел прямо сквозь стекло В объятья к милиционеру. И меня окровавленного, Всенародно прославленного Прям как был я в амбиции Довели до милиции. И кулаками покарав, И попинав меня ногами Мне присудили крупный штраф За то, что я нахулиганил. А потом перевязанному, Несправедливо наказанному Эти добрые мальчики Дали спать на диванчике. Проснулся я — еще темно, Успел поспать и отдохнуть я. Я встал и, как всегда, — в окно, А на окне стальные прутья. И меня патентованного, Ко всему подготовленного Эти прутья печальные Ввергли в бездну отчаянья. А рано утром, верь не верь, Я встал, от слабости шатаясь, И вышел в дверь, я вышел в дверь… С тех пор в себе я сомневаюсь. В мире тишь и безветрие, Тишина и симметрия, На душе моей гадостно, И живу я безрадостно.

* * *

В тот вечер я не пил не пел, Я на нее вовсю глядел, Как смотрят дети, как смотрят дети, Но тот, кто раньше с нею был, Сказал мне, чтоб я уходил, Сказал мне, чтоб я уходил, Что мне не светит. И тот, кто раньше с нею был, Он мне грубил, он мне грозил, А я все помню, я был не пьяный. Когда ж я уходить решил, Она сказала: „Не спеши.” Она сказала: „Не спеши. Ведь слишком рано“. Но тот, кто раньше с нею был, Меня, как видно, не забыл И как-то в осень И как-то в осень Иду с дружком, гляжу — стоят. Они стояли молча в ряд Они стояли молча в ряд Их было восемь. Со мною нож. Решил я: „Что ж. Меня так просто не возьмешь. Держитесь, гады! Держитесь, гады!“ К чему задаром пропадать? Ударил первым я тогда Ударил первым я тогда, Так было надо. Но тот, кто раньше с нею был, Он эту кашу заварил Вполне серьезно, Вполне серьезно. Мне кто-то на плечи повис, Валюха крикнул: „Берегись!“ Валюха крикнул: „Берегись!“, Но было поздно. За восемь бед один ответ. В тюрьме есть тоже лазарет. Я там валялся, Я там валялся. Врач резал вдоль и поперек. Он мне сказал: „Держись, браток!“ Он мне сказал: „Держись, браток!“ И я держался. Разлука мигом пронеслась, Она меня не дождалась, Но я прощаю, ее прощаю. Ее, как водится, простил Того ж, кто раньше с нею был, Того ж, кто раньше с нею был, Я не прощаю! Ее, конечно, я простил, Того ж, кто раньше с нею был, Того ж, кто раньше с нею был, Я повстречаю!

УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС

Нам ни к чему сюжеты и интриги, Про все мы знаем, все, чего ни дашь, Я, например, на свете лучшей книгой Считаю кодекс уголовный наш. И если мне неймется и не спится, Или с похмелья нет на мне лица, Открою кодекс на любой странице, И не могу, читаю до конца. Я не давал товарищам советы, Но знаю я, разбой у них в чести, Вот только что я прочитал про это: Не ниже трех, не свыше 10. Вы вдумайтесь в простые эти строки, Что нам романы всех времен и стран, В них есть бараки, длинные, как сроки, Скандалы, драки, карты и обман. Сто лет бы мне не видеть этих строчек, За каждой вижу чью-нибудь судьбу, И радуюсь, когда статья не очень: Ведь все же повезет кому-нибудь. И сердце стонет раненною птицей, Когда начну свою статью читать, И кровь в висках так ломится, стучится, Как мусора, когда приходят брать.

АНТИСЕМИТЫ

Зачем мне считаться шпаной и бандитом, Не лучше ль податься мне в антисемиты, На их стороне, хоть и нету законов, Поддержка и энтузиазм миллионов. Решил я, и значит кому-то быть битым, Но надо ж узнать, кто такие семиты, А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет. Но друг и учитель, алкаш с бакалеи, Сказал, что семиты — простые евреи, Да это ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне бояться. Я долго крепился, и благоговейно Всегда относился к Альберту Эйнштейну Народ мне простит, но спрошу я невольно, Куда отнести мне Абрама Линкольна. Средь них пострадавший от Сталина Каплер, Средь них уважаемый мной Чарли Чаплин, Мой друг Рабинович и жертвы фашизма, И даже основоположник марксизма. Но тот же алкаш мне сказал после дельца, Что пьют они кровь христианских младенцев, И как то в пивной мне ребята сказали, Что очень давно они бога распяли. Им кровушки надо, они без запарки Замучили, гады, слона в зоопарке. Украли, я знаю, они у народа Весь хлеб урожая минувшего года. По Курской, Казанской железной дороге Построили дачи, живут там, как боги, На все я готов, на разбой и насилье, Бью я жидов, и спасаю россию.

ПРО ДВУХ ЗК

Сгорели мы по недоразуменью, Он за растрату сел, а я за ксению. У нас любовь была, но мы рассталися, Она кричала, б…, сопротивлялася. На нас двоих нагрянула ЧК, И вот теперь мы оба с ним „ЗК“, „ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“ А в лагерях не жизнь, а темень тьмущая, Кругом майданщики, кругом домушники, Кругом ужасное к нам отношение И очень странные поползновения. Ну, а начальству наплевать, за что и как, Мы для начальства те же самые „ЗК“ „ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“. И вот решили мы, бежать нам хочется, Не то все это очень плохо кончится, Нас каждый день мордуют уголовники И главный врач зовет к себе в любовники. И вот в бега решили мы, ну, а пока, Мы оставалися все теми же „ЗК“, „ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“. Четыре года мы побег готовили, Харчей три тонны мы наэкономили, И нам с собою даже дал половничек Один ужасно милый уголовничек. И вот ушли мы с ним в руке рука, Рукоплескала нашей дерзости „ЗК“, „ЗК“ Петрову и Васильеву „ЗК“. И вот идем по тундре мы, как сиротиночки, Не по дороге все, а по тропиночке. Куда мы шли, в Москву или в Монголию, Он знать не знал, паскуда, а я тем более. Я доказал ему, что запад — где закат, Но было поздно, нас зацапала ЧК, „ЗК“ Петрова и Васильева „ЗК“. Потом приказ про нашего полковника, Что он поймал двух очень крупных уголовников. Ему за нас и деньги, и два ордена, А он от радости все бил по морде нас. Нам после этого прибавили срока, И вот теперь мы те же самые „ЗК“ „ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“.

ФОРМУЛИРОВКА

Вот раньше жизнь — И вверх и вниз Идешь без конвоира, Покуришь план, Пойдешь на бан И щиплешь пассажира. А на разбой Берешь с собой Надежную шалаву, Потом берешь кого-нибудь И делаешь „варшаву“. Пока следят, Пока грозят, Мы это дело переносим. Наелся всласть, Но вот взялась Петровка 38. Прошел детдом, тюрьму, приют И срока не боялся, Когда ж везли в народный суд, Немного волновался. Зачем нам врут: Народный суд, — Народа я не видел. Судье простор, И прокурор Тотчас меня обидел. Ответил на вопросы я, Но приговор с издевкой, И не согласен вовсе я С такой формулировкой. Не отрицаю я вины, Не в первый раз садился, Но написали, что с людьми Я грубо обходился. Неправда, тихо подойдешь, Попросишь сторублевку, Причем тут нож, Причем грабеж, Меняй формулировку… Эх, был бы зал, Я б речь сказал: „Товарищи родные, Зачем пенять, Ведь вы меня Кормили и поили, Мне каждый деньги отдавал, Без слез, угроз и крови. Огромное спасибо вам За все на добром слове“. Этот зал Мне б хлопать стал, И я, прервав рыданья, И тихим голосом сказал: "Спасибо за вниманье“. Ну, правда ведь, Ну правда ведь, Что я грабитель ловкий, Как людям мне в глаза смотреть С такой формулировкой?

РЕЦИДИВИСТ

И это был воскресный день, и я не лазил по карманам, В воскресенье отдыхать — вот мой девиз. Вдруг свисток, меня хватают и обзывают хулиганом, А один узнал, кричит: „Рецидивист“. Брось, товарищ, не ершись, Моя фамилия Сергеев, Ну, а кто рецидивист, Ведь я понятья не имею. И это был воскресный день, но мусора не отдыхают, У них тоже план давай, хоть удавись, Ну, а если перевыполнят — так их там награждают, На вес золота там вор-рецидивист. С уваженьем мне: „Садись“ Угощают „Беломором“ „Значит ты рецидивист, Распишись под протоколом“. И это был воскресный дань, светило солнце, как бездельник, И все люди — кто с друзьями, кто с семьей, Ну, а я сидел, скучал, как в самый грустный понедельник, Мне майор попался очень деловой. „Сколько раз судились вы?“ „Плохо я считать умею“. „Но все же вы рецидивист?“ „Да нет, товарищ, я — Сергеев“. И это был воскрсный день, а я потел, я лез из кожи, Но майор был в математике горазд, Он чего то там сложил, потом умножил, подитожил, И сказал, что я судился 10 раз. Подал мне начальник лист, Расписался, как умею, Написал: „Рецидивист По фамилии Сергеев“. И это был воскресный день, я был усталым и побитым, Но одно я знаю, одному я рад: В семилетний план поимки хулиганов и бандитов Я ведь тоже внес свой очень скромный вклад.

ЗА ТОБОЙ ТАЩИЛСЯ ДЛИННЫЙ ХВОСТ

О нашей встрече — что там говорить, Я ждал ее, как ждут стихийных бедствий, Но мы с тобою сразу стали жить, Не опасаясь пагубных последствий. Я сразу сузил круг твоих знакомств, Одел, обул и вытащил из грязи, Но за тобой тащился длинный хвост, Длиннющий хвост твоих коротких связей. Потом я помню бил друзей твоих, Мне с ними было как-то неприятно, Хотя, быть может, были среди них Наверняка отличные ребята. О чем просила — делал мигом я Я каждий день старался сделать ночью брачной. Из-за тебя под поезд прыгнул я, Но слава богу, не совсем удачно. Если б ты меня ждала в тот год, Когда меня отправили на дачу, Я б для тебя украл весь небосвод, И две звезды кремлевские впридачу. И я клянусь, последний буду гад; „Не ври, не пей, и я прощу измену, И подарю тебе Большой театр, И Малую Спортивную арену“. И вот теперь я к встрече не готов, Боюсь тебя, боюсь речей интимных, Как жители японских городов Боятся повторенья Хиросимы.

Я БЫЛ ДУШОЙ ДУРНОГО ОБЩЕСТВА

Я был душой дурного общества, И я могу сказать тебе, Мою фамилью, имя, отчество Прекрасно знали в КГБ. В меня влюблялася вся улица, И весь Савеловский вокзал, Я знал, что мной интересуются, Но все равно пренебрегал. Свой человек я был у скокарей, скокарей, Свой человек у щипачей, И гражданин начальник Токарев, падла Токарев Из-за меня не спал ночей. Ни разу в жизни я не мучился И не скучал без крупных дел, Но кто-то там однажды скурвился, ссучился Шепнул, навел и я сгорел. Начальник вел себя не въедливо, Но на допросы вызывал, А я всегда ему приветливо И очень скромно отвечал. Не брал я на душу покойников И не испытывал судьбу, И я, начальник, спал спокойненько, И весь ваш МУР видал в гробу. И дело не было отложено И огласили приговор, И дали все, что мне положено, Плюс пять мне сделал прокурор. Мой адвокат хотел по совести За мой такой веселый нрав, А прокурор просил всей строгости И был, по-моему, неправ. С тех пор заглохло мое творчество, Я стал скучающий субъект, Зачем же быть душою общества, Когда души в нем вовсе нет.

СПАСИТЕ МИШКУ

Говорят, арестован добрый парень За три слова, Говорят, арестован Мишка Ларин За три слова, Говорят, что не помог ему заступник, Честно слово, Мишка Ларин, как опаснейший преступник Арестован, Ведь это ж правда несправедливо. Говорю, невиновен, Не со зла ведь, А вино ведь, Говорю, невиновен, Ну ославить — Разве новость, Говорю, что не поднял бы Мишка руку На ту суку, Так возьмите ж вы Мишку на поруки, Вот вам руку. Говорят, что до свадьбы Он придет, до женитьбы Вот бы вас бы послать бы, Вот бы вас бы погноить бы, Вот бы вас на Камчатку, на Камчатку, Нары дали б, Пожалели бы вы нашего Мишатку, Порыдали б, А то ведь, правда, несправедливо. Говорю, заступитесь, повторяю: на поруки. Если ж вы поскупитесь, заявляю: ждите, суки, Я ж такое вам устрою, Я ж такое вам устрою, Друга Мишку не забуду и вас в землю всех зарою, А то ведь, правда, несправедливо.

СЧЕТЧИК ЩЕЛКАЕТ

Твердил он нам: „Она моя“, Да ты смеешься, друг, да ты смеешься, Уйди, пацан, ты очень пьян А то нарвешься, друг, гляди, нарвешься. А он кричал: „Теперь мне все равно, Садись в такси, поехали кататься, Пусть счетчик щелкает, пусть, все равно В конце пути придется рассчитаться“. Не жалко мне таких парней, „Ты от греха уйди“, — твержу я снова, А он ко мне и все о ней, „А ну ни слова, гад, гляди, ни слова“. Ударила в виски мне кровь с вином И так же, продолжая улыбаться, Ему сказал я тихо: „Все равно, В конце пути придется рассчитаться“. К слезам я глух и к просьбам глух, В охоту драка мне, ох, как в охоту. И хочешь, друг, не хочешь, друг, Плати по счету, друг, плати по счету. А жизнь мелькает как в цветном кино, Мне хорошо, мне хочется смеяться. Пусть счетчик щелкает, пусть, все равно В конце пути придется рассчитаться.

ГОРОД УШИ ЗАТКНУЛ

Город уши заткнул и уснуть захотел, И все граждане спрятались в норы, А у меня в этот час еще тысяча дел, Задерни шторы и проверь запоры. Только зря, не спасет тебя крепкий замок, Ты не уснешь спокойно в своем доме, А потому, что я вышел сегодня на скок, А Колька Демин на углу на стреме. И пускай сторожит тебя ночью лифтер, И ты свет не гасил по привычке, Я давно уже гвоздик к замочку притер, Попил водички и забрал вещички. Ты увидел, услышал, как листья дрожат Твои тощие, хилые мощи, Дело сделал свое я и тут же назад, А вещи теще в Марьиной Роще. А потом до утра можно пить и гулять, Чтоб звенели и пели гитары, И спокойно уснуть, чтобы не увидать Во сне кошмары, мусоров и нары. Когда город уснул, когда город затих, Для меня лишь начало работы. Спите, граждане, в теплых квартирах своих, Спокойной ночи, до будущей субботы.

Я В ДЕЛЕ

Я в деле и со мною нож, И в этот миг меня не трожь, А после я всегда иду в кабак, И кто бы что не говорил, Я сам добыл и сам пропил, И дальше буду делать точно так. Ко мне подходит человек И говорит: „В наш трудный век Таких как ты хочу уничтожать“, А я парнишку наколол, Не толковал, а запорол, И дальше буду так же поступать. А хочешь мирно говорить, Садись за стол и будем пить, Вдвоем мы потолкуем и решим, А если хочешь так, как он, У нас для всех один закон, И дальше он останется таким. Передо мной любой факир, ну просто карлик, Я их держу за просто мелких фраеров, Подкиньте мне один билет до Монте-Карло, Я потревожу ихних шулеров. Не соблазнят меня ни ихние красотки И на рулетку — только мне взглянуть, Их банкометы мне вылижут подметки, А я на поезд и в обратный путь. Я привезу с собою массу впечатлений Только понять, послушаю джаз-банд, И привезу с собою кучу ихних денег, И всю валюту сдам в советский банк. Играть я буду и на красных, и на черных, Я в Монте-Карло облажу все углы, Останутся у них в домах игорных Одни хваленые зеленые столы. Я говорю про все про это без притворства, Шутить мне некогда, расстрел мне на носу, Но пользу нашему родному государству Наверняка я этим принесу.

В ЭТОМ ДОМЕ БОЛЬШОМ

В этом доме большом раньше пьянка была Много дней, много дней. Ведь в Каретном ряду первый дом от угла Для друзей, для друзей. За пьянками, гулянками, За банками, полбанками, За спорами, за ссорами-раздорами Ты стой на том, что этот дом, Пусть ночью и днем, всегда твой дом, И здесь не смотрят на тебя с укорами. И пускай иногда недовольна жена, Но бог с ней, но бог с ней. Есть у нас нечто больше, чем рюмка вина, У друзей, у друзей. За пьянками, гулянками, За банками, полбанками, За спорами, за ссорами-раздорами Ты стой на том, что этот дом, Пусть ночью и днем, всегда твой дом, И здесь не смотрят на тебя с укорами.

ВСЕ ПОЗАДИ: И КПЗ, И СУД

Все позади: и КПЗ, и суд, И прокурор и даже судьи с адвокатом. Теперь я жду, теперь я жду, Куда, куда меня пошлют, Куда пошлют меня работать за бесплатно. Мать моя, давай рыдать, Давай думать и гадать, Куда, куда меня пошлют, Мать моя, давай рыдать, А мне ж ведь в общем наплевать, Куда, куда меня пошлют. До Воркуты идут посылки долго, До Магадана несколько скорей, Но там ведь все, но там ведь все Такие падлы, суки, волки, Мне передач не видеть, как своих ушей. Мать моя, давай рыдать, Давай думать и гадать Куда, куда меня пошлют, Мать моя, давай рыдать, А мне ж ведь в общем наплевать, Куда, куда меня пошлют. И вот уж слышу я, за мной идут, Открыли двери, сонного подняли, И вот сейчас, вот прям сейчас Меня куда-то повезут, А вот куда, опять паскуды не сказали. Мать моя, опять рыдать, Опять думать и гадать Куда, куда меня пошлют, Мать моя, давай рыдать, А мне ж ведь в общем наплевать, Куда, куда меня пошлют. И вот на месте мы, вокзал Ибрань, Но слава богу, хоть с махрой не остро, И вот сказали нам, что нас везут туда, в Тьму-Таракань, Куда-то там на Кольский полуостров. Мать моя, опять рыдать, Опять думать и гадать, Куда, куда меня пошлют, Мать моя, кончай рыдать, Давай думать и гадать, Когда меня обратно привезут.

СИВКА-БУРКА

Кучера из МУР-а укатали Сивку, Закатали Сивку в Нарьян-Мар Значит, не погладили Сивку по загривку, Значит дали полностью гонорар. На дворе вечерит, Сивка с Буркой чиферит. Ночи по полгода за полярным кругом, И, конечно, Сивка, ох, как заскучал, Обзавелся Сивка Буркой, закадычным другом, С ним он ночи длинные коротал. На дворе вечерит, Сивка с Буркой чиферит. Сивка на работу, до седьмого поту, За обоих вкалывал, конь-коняком, И тогда у Бурки появился кто-то, Занял место Сивкино за столом. На дворе вечерит, Бурка с кем-то чиферит. Лошади, известно, тоже человеки, Сивка долго думал, думал и решал, И однажды Бурка с кем-то вдруг исчез навеки, Ну, а Сивка в каторгу захромал. На дворе вечерит, Сивка в каторге горит.

У МЕНЯ БЫЛО СОРОК ФАМИЛИЙ

У меня было сорок фамилий, У меня было семь паспортов, Меня семьдесят женщин любили, У меня было двести врагов, Но я не жалею. Сколько я ни старался, Сколько я ни стремился, Все равно, чтоб подраться, Кто-нибудь находился. И хоть путь мой и длинен и долог, И хоть я заслужил похвалу, Обо мне не напишут некролог На последней странице в углу, Но я не жалею. Сколько я ни стремился, Сколько я ни старался, Кто-нибудь находился И я с ним напивался. Я всегда во все светлое верил, Например, в наш советский народ, Но не поставят мне памятник в сквере, Где-нибудь у Петровских ворот, Но я не жалею. Сколько я ни старался, Сколько я ни стремился, Все равно, чтоб подраться Кто-нибудь находился. И хоть пою я все песни о драмах Из жизни карманных воров, Мое имя не встретишь в рекламах Популярных эстрадных певцов, Но я не жалею. Сколько я ни старался, Сколько я ни стремился, Я всегда попадался И все время садился. И всю жизнь мою колят и ранят, Вероятно, такая судьба, Но меня все равно не отчеканят На монетах заместо герба, Но я не жалею.

КАТЕРИНА

Катерина, Катя, Катерина, Все в тебе, ну все в тебе по мне, Ты как елка стоишь, рупь с полтиной, Нарядить — поднимешься в цене. Я тебя одену в пан и бархат, В пух и прах, и богу душу, вот Будешь ты не хуже, чем Тамарка, Что лишил я жизни прошлый год. Ты не бойся, Катя, Катерина, Наша жизнь, как речка потечет, Что там жизнь, не жизнь наша — малина, Я ведь режу баб не каждый год. Катерина, хватит сомневаться, Разорву рубаху на груди Вот и все, поехали кататься, Панихида будет впереди.

ЗА ХЛЕБ И ВОДУ

Мы вместе грабили одну и ту же хату, В одну и ту же мы проникли щель, Мы с ними встретились, как три молочных брата, Друг друга не видавшие вообще. За хлеб и воду, и за свободу, Спасибо нашему советскому народу, За ночи в тюрьмах, допросы в МУР-е Спасибо нашей городской прокуратуре. Нас вместе переслали в порт Находку, Меня отпустят завтра, пустят завтра их, Мы с ними встретились, как три рубля на водку, И разошлись, как водка на троих. За хлеб и воду, и за свободу, Спасибо нашему советскому народу, За ночи в тюрьмах, допросы в МУР-е Спасибо нашей городской прокуратуре. Как хорошо устроен белый свет, Меня вчера отметили в приказе, Освободили раньше на пять лет, И подпись: „Ворошилов, Георгадзе“. За хлеб и воду, и за свободу, Спасибо нашему советскому народу, За ночи в тюрьмах, допросы в МУР-е Спасибо нашей городской прокуратуре. Да это ж математика богов, Меня ведь на двенадцать осудили, Из жизни отобрали семь годов, И пять теперь обратно возвратили. За хлеб и воду, и за свободу Спасибо нашему советскому народу, За ночи в тюрьмах, допросы в МУР-е Спасибо нашей городской прокуратуре.

ПОЗАБЫВ ПРО ДЕЛА

Позабыв про дела и тревоги, И не в силах себя удержать, Так люблю я стоять у дороги, Запоздалых прохожих пугать. „Гражданин, разрешите папироску“, „А я не курю, извините, пока“, И тогда я так тихо, без спросу Отминаю у дяди бока. Сделав вид, что уж все позабыто, Отбежав на полсотни шагов, Обзовет меня дядя бандитом, Хулиганом и будет таков. Но если женщину я повстречаю, У нее не прошу закурить, А спокойно ей так намекаю, Что ей некуда больше спешить. Позабыв про дела и тревоги, И не в силах себя удержать, Так люблю я стоять на дороге, Но только б лучше мне баб не встречать.

НЕ УВОДИТЕ МЕНЯ ИЗ ВЕСНЫ

Весна еще в начале, Еще не загуляли, Но уж душа рвалася из груди, Но вдруг приходят двое, С конвоем, с конвоем, „Оденься, — говорят, — и выходи“. Я так тогда просил у старшины: „Не уводите меня из весны“. До мая пропотели, Все расколоть хотели, Но, нате вам, темню я сорок дней, И вдруг, как нож мне в спину — Забрали Катерину, И следователь стал меня главней. Я понял, понял, что тону Покажьте мне хоть в форточку весну. И вот опять вагоны, Перегоны, перегоны, И стыки рельс отсчитывают путь, А за окном зеленым — Березки и клены, Как будто говорят: „Не позабудь“. А с насыпи мне машут пацаны, Зачем меня увозят от весны? Спросил я Катю взглядом: „Уходим?“ — „Не надо“. Нет, Катя, без весны я не могу, И мне сказала Катя: „Что ж, хватит, так хватит“. И в ту же ночь мы с ней ушли в тайгу. Как ласково нас встретила она, Так вот, так вот какая ты, весна. А на вторые сутки На след напали суки, Как псы на след напали и нашли, И завязали суки И ноги, и руки, Как падаль по грязи поволокли. Я понял, мне не видеть больше сны, Совсем меня убрали из весны.

ПРАВДА ВЕДЬ, ОБИДНО

Ну правда, ведь обидно, если завязал, А товарищ продал, падла, и за все сказал. За давнишнюю за драку все сказал Сашок, И двое в синем, двое в штатском, черный воронок. До свиданья, Таня, а, может быть прощай, До свиданья, Таня, если можешь, не серчай, Но все-таки обидно, чтоб за просто так, Выкинуть из жизни цельный четвертак. На суде судья сказал: „Двадцать пять. До встречи“ Раньше б глотку я порвал за такие речи, А теперь терплю обиду, не показываю виду, Если встречу я Сашка, ой, как изувечу. До свиданья, Таня, а, может быть прощай, До свиданья, Таня, если можешь, не серчай, Но все-таки обидно, чтоб за просто так Выкинуть из жизни цельный четвертак.

ЭЙ, ШОФЕР, ВЕЗИ В БУТЫРСКИЙ ХУТОР

Эй, шофер, вези в Бутырский хутор, Где тюрьма, да поскорее мчи. „А ты, товарищ, опоздал, ты на два года перепутал, Разобрали всю тюрьму на кирпичи“. Жаль, а я сегодня спозаранку По родным решил проехаться местам, Ну да ладно, „Что ж, шофер, вези меня в Таганку, Погляжу, ведь я и там бывал“. „Разломали старую Таганку, Подчистую всю, ко всем чертям“. „Что ж, шофер, давай верти, крути-верти назад свою баранку, Мы ни с чем поедем по домам. Погоди, давай сперва закурим, Или лучше выпьем поскорей, Пьем за то, чтоб не осталось по России больше тюрем, Чтоб не стало по России лагерей“.

НАМ ВЧЕРА ПРИСЛАЛИ ИЗ РУК ВОН ПЛОХУЮ ВЕСТЬ

Нам вчера прислали из рук вон плохую весть, Нам вчера сказали, что Алеха вышел весь. Как же так, он наде говорил, что пофартит, Что сыграет свадьбу, на неделю загудит. Этот свадебный гудеж Потому что в драке налетел на чей-то нож, Потому что плохо, хоть не первый раз уже, Получал Алеха дырки новые в душе. Для того ль он душу, как рубаху залатал, Чтоб его убила в пьяной драке сволота, Если б все в порядке, мы б на свадьбу нынче шли, И с ножом в лопатке мусора его нашли. Что ж, поубивается девчонка, поревет, Чуть засомневается и слезы оботрет, А потом без вздоха отопрет другому дверь, Ничего, Алеха, все равно ему теперь. Мы его схороним очень скромно, что рыдать, Некому о нем и похоронную послать, Потому никто не знает, где у Лехи дом, Вот такая смерть шальная всех нас ждет потом. Что ж, поубивается девчонка, поревет, Чуть засомневается и слезы оботрет, А потом без вздоха отомкнет любому дверь. Бог простит, Алеха, все равно тебе теперь.

ЧТО ЖЕ ТЫ, ЗАРАЗА

Что же ты, зараза, бровь себе побрила, Ну для чего надела, падла, синий свой берет? И куда ты, стерва, лыжи навострила, От меня не скроешь, ты, в наш клуб второй билет. Знаешь ты, зараза, что я души в тебе не чаю, Для тебя готов я днем и ночью воровать, Но в последне время чтой-то замечаю, Что ты мне стала слишком часто изменять. Если это Колька или даже Славка, Супротив товарищей не стану возражать, Но если это Витька с первой Перьяславки, Я ж тебе ноги обломаю, бога душу мать. Рыжая шалава, от тебя не скрою, Если ты и дальше будешь свой берет носить, Я тебя не трону, а душе зарою И прикажу в столице ментам, чтобы не разрыть. А настанет лето, ты еще вернешься, Ну, а я себе такую бабу отхвачу, Что тогда ты, стерва, от зависти загнешься, Скажешь мне: „Прости“, а я плевать не захочу.

ИСПРАВЛЕННОМУ ВЕРИТЬ

В тюрьме легко ль не перевоспитаться? И я сказать об этом не боюсь. Мы через час работать честно стали, А через два вступили в профсоюз. Работаю в артели без прогулов, Я, бывший вор, карманник и бандит. Мой старый друг, по прозвищу акула, Пошел работать в винный магазин. И грабить не имею я привычки, Теперь угрозыску не порчу больше нервы, Лишь иногда беру свои отмычки И откриваю рыбные консервы. Мне хорошо все в этой жизни новой, Вчера я ночью лазил по карнизу. Меня на крыше встретил участковый И мне помог наладить телевизор. Вся жизнь проходит как ночной патруль, Теперь стучусь в любые двери, Я был когда-то абсолютный нуль, Теперь прошу исправленному верить.

БОДАЙБО

Ты уехала на короткий срок, Снова свидеться нам не дай бог, А меня в товарный и на восток, И на прииски в Бодайбо. Не заплачешь ты, и не станешь ждать Навещать не станешь родных, Ну, а мне плевать, я здесь добывать Буду золото для страны. Все закончилось, смолкнул стук колес, Шпалы кончились, рельсов нет. Эх бы взвыть сейчас, жалко нету слез, Слезы кончились на земле. Ты не жди меня, ладно, бог с тобой, А что туго мне, ты не грусти, Только помни, не дай бог со мной Снова встретиться на пути. Срок закончится, я уж вытерплю, И на волю выйду, как пить, Но пока я в зоне на нарах сплю, Я постараюсь все позабыть. Здесь леса кругом гнутся по ветру Синева кругом, как не выть, А позади шесть тысяч километров, А впереди семь лет синевы.

У ТЕБЯ ГЛАЗА КАК НОЖ

У тебя глаза как нож, Если прямо ты взглянешь, Я забываю, кто я есть и где мой дом, А если косо ты взглянешь, Как по сердцу полоснешь Ты холодным острым серым тесаком. Я здоров, к чему скрывать, Я пятаки могу ломать, А недавно головой быка убил. Но с тобой жизнь скоротать Не подковы разгибать, А прибить тебя морально нету сил. Вспомни, было ль хоть разок, Чтоб я из дому убег, Ну, когда же надоест тебе гулять? С гаражу я прихожу, Язык за спину завожу И бегу тебя по городу шукать. Я все ноги исходил, Велосипед себе купил, Чтоб в страданьях облегчение была. Но налетел на самосвал, К Склифосовскому попал, Навестить меня ты даже не пришла. И хирург, седой старик, Он весь обмяк и как-то сник, Он шесть суток мою рану зашивал, А когда кончился наркоз, Стало больно мне до слез, Для кого ж своей я жизнью рисковал. Ты не радуйся, змея, Скоро выпишут меня, Отомщу тебе тогда без всяких схем. Я тебе точно говорю: Остру бритву навострю И обрею тебя наголо совсем.

КРАСНОЕ, ЗЕЛЕНОЕ…

Красное, зеленое, желтое, лиловое, Самое красивое на твои бока, А если что дешевое — то новое, фартовое, А ты мне только водку, ну и реже коньяка. Бабу ненасытную, стерву неприкрытую Сколько раз я спрашивал: „Хватит ли, мой свет?“ А ты всегда испитая, здоровая, небитая Давала мене водку и кричала: „Еще нет“. На тебя, отраву, деньги словно с неба сыпались. Крупными купюрами, займом золотым, Но однажды всыпались и сколько мы не рыпались, Все прошло, исчезло, словно с яблонь белый дым. А бог с тобой, с проклятою, с твоею верной клятвою, О том, что будешь ждать меня ты долгие года, А ну тебя, проклятую, тебя саму и мать твою, Живи себе, как хочешь, я уехал навсегда.

ТАКОВА УЖ ВОРОВСКАЯ ДОЛЯ

Такова уж воровская доля. В нашей жизни часто так бывает: Мы навеки расстаемся с волей, Но наш брат нигде не унывает. Может, кто погибель мне готовит, Солнца луч блеснет на небе редко, Дорогая, ведь ворон не ловят Только соловьи сидят по клеткам.

ПИСЬМО

Свой первый срок я выдержать не смог, Мне год добавят, а может быть четыре. Ребята, напишите мне письмо, Как там дела в свободном вашем мире. Что вы там пьете? Ведь мы почти не пьем, У нас тут снег при солнечной погоде. Ребята, напишите обо всем, А то здесь ничего не происходит. Мне очень-очень не хватает вас, Хочу увидеть Нюру и Сережу. Как там Надюха? С кем она сейчас? Одна? — Тогда пускай напишет тоже. Ну что страшнее? Только страшный суд. Мне ваши письма кажутся лишь нитью. Его, быть может, мне не отдадут, Но все равно, ребята, напишите.

ЗДЕСЬ СИДЕЛ ТЫ, ВАЛЕТ

Здесь сидел ты, валет, тебе счастия нет, Тебе карта всегда не в цвет. Наши общие дни ты в душе сохрани, И за карты меня, и за карты меня извини. На воле теперь вы меня забываете, Расползлись все по семьям, домам. Мои товарищи по старой памяти, Я с вами веду разговор по душам.