Книга 1

НА ОДНОГО

Если б водка была на одного, Как чудесно бы было. Но всегда покурить на двоих, Но всегда распивать на троих, Что же на одного? На одного-колыбель и могила. От утра и до утра Раньше песни пели, Как из нашего двора Все поразлетелись. Навсегда, Кто куда, На долгие года. Говорят, что жена, на одного, Спокон веку так было. Но бывает жена на двоих, Но бывает она на троих. Что же на одного? На одного колыбель и могила. От утра и до утра Раньше песни пели. Как из нашего двора Все поразлетелись. Навсегда, Кто куда, На долгие года. Сколько ребят у нас в доме живет, Сколько ребят в доме рядом. Сколько блатных по этапу пойдет, Сколько блатных еще сядут. Навсегда, Кто куда, На долгие года.

ДИАЛОГ У ТЕЛЕВИЗОРА

Ой, Вань! смотри, какие клоуны! Рот — хоть завязочки пришей! А до чего ж, Вань, размалеваны. И голос, как у алкашей. А тот похож, нет, правда, Вань, На шурина — такая ж пьянь! Нет, нет, ты глянь, Нет, нет, ты глянь, Я вправду, Вань! Послушай, Зин, не трогай шурина! Какой ни есть, а он — родня! Сама намазана, прокурена… Гляди, дождешься у меня! А чем болтать, взяла бы, Зин, В антракт сгоняла в магазин. Что? Не пойдешь? Ну, я один. Подвинься, Зин! Ой, Вань. Гляди какие карлики! В джерси одеты, не в шевиот. На нашей пятой швейной фабрике Такое вряд ли кто пошьет. А у тебя, ей-богу, Вань, Ну все друзья — такая рвань! И пьют всегда в такую рань Такую дрянь! Мои друзья, хоть не в болонии, Зато не тащат из семьи. А гадость пьют из экономии, Хоть поутру, да на свои. А у тебя самой-то, Зин, Приятель был с завода шин, Так тот вобще хлебал бензин. Ты вспомни, Зин! Ой, Вань, гляди-кось, попугайчики. Нет, я ей-богу закричу! А это кто в короткой маечке? Я, Вань, такую же хочу. В конце квартала, правда, Вань, Ты мне такую же сваргань… Ну, что «отстань»? Опять «отстань»? Обидно, Вань! Уж ты бы лучше помолчала бы: Накрылась премия в квартал. Кто мне писал на службу жалобы? Не ты? Да я же их читал. К тому же эту майку, Зин, Тебе напяль — позор один. Тебе шитья пойдет аршин. Где деньги, Зин? Ой, Вань, умру от акробатика. Гляди, как вертится, нахал. Завцеха наш, товарищ Сатиков, Недавно в клубе так скакал… А ты придешь домой, Иван, Поешь — и сразу на диван. Иль вон кричишь, когда не пьян. Ты что, Иван? Ты, Зин, на грубость нарываешься, Все, Зин, обидеть норовишь. Тут за день так накувыркаешься, Придешь домой — там ты сидишь… Ну, и меня, конечно, Зин, Сейчас же тянет в магазин А там друзья. Ведь я же, Зин, Не пью один.

СЛУЧАЙ НА ТАМОЖНЕ

На Шереметьево, В ноябре, третьего Метеоусловие не те. Я стою встревоженный, Бледный, но ухоженный, На досмотр таможенный в хвосте. Стоял спокойно, чтоб не нарываться, Ведь я спиртного лишку загрузил. А впереди шмонали парагвайца, Который контрабанду провозил. Крест на груди, В густой шерсти, Толпа как хором ахнет: «За ноги надо потрясти, Глядишь, чего и звякнет». И точно, ниже живота, Смешно, да не до смеха, Висели два литых креста Пятнадцатого века. Ох, как он сетовал: «Где закон? Нету, мол. Я могу, мол, опоздать на рейс. Но христа распятого В половине пятого Не пустили в Буэнос-Айрес. Мы все-таки мудреем год от года, Распятья нам самим теперь нужны, Они богатство нашего народа, Хотя, конечно, пережиток старины. А раньше мы во все края, И надо, и не надо, Дарили лики, жития, В окладе, без оклада. Из пыльных ящиков косясь, Безропотно, устало, Искусство древнее от нас Бывало и сплывало. Доктор зуб высверлил, Хоть слезу мистер лил, Но таможенник вынул из дупла, Чуть поддев лопатою, Мраморную статую, Целенькую, только без весла. Ощупали заморского барыгу, Который подозрительно притих, И сразу же нашли в кармане фигу, А в фиге вместо косточки — триптих. Зачем вам складень, пассажир? Купили бы за трешку В „Березке“ русский сувенир, Гармонь или матрешку. „Мир-дружба, прекратить огонь, Попер он как на кассу, Козе — баян, попу — гармонь, Икону — папуасу“. Тяжело с истыми Контрабандистами, Этот, что статуи был лишен, Малый с подковыркою, Цыкнул зубом с дыркою, Сплюнул и уехал в вашингтон. Как хорошо, что бдительнее стало, Таможня ищет ценный капитал, Чтоб золотинки с ним бы не упало, Чтобы гвоздок с распятья не пропал. Толкают кто иконостас, Кто — крестик, кто — иконку, Так веру в господа от нас Увозят потихоньку. И на поездки в далеко, Навек, бесповоротно, Угодники идут легко, Пророки — неохотно. Реки лью потные: Весь я тут, вот он я, Слабый для таможни интерес, Правда, возле щиколот, Синий крестик выколот, Но я скажу, что это красный крест. Один мулат триптих запрятал в книги, Да, контрабанда — это ремесло, Я пальцы ежил в кармане в виде фиги, На всякий случай, чтобы пронесло. Арабы нынче, ну и ну, Европу поприжали, А мы в шестидневную войну, Их очень поддержали. Они к нам ездят неспроста, Задумайтесь об этом, Увозят нашего Христа На встречу с Магометом. Я пока здесь еще, Здесь мое детище, Все мое: и дело и родня, Лики, как товарищи, Смотрят понимающе С почерневших досок на меня. Сейчас, как в вытрезвителе ханыгу, Разденут, стыд и срам, при всех святых, Найдут в мозгу туман, в кармане — фигу, Крест на ноге и кликнут понятых. Я крест сцарапывал, кляня Себя, судьбу, все вкупе, Но тут вступился за меня Ответственный по группе. Сказал он тихо, делово (Такого не обшаришь), Мол, вы не трогайте его, Мол, кроме водки — ничего, Проверенный, наш товарищ.

ИНСТРУКЦИЯ ПЕРЕД ПОЕЗДКОЙ ЗА РУБЕЖ

Я вчера закончил ковку, я два плана залудил И в загранкомандировку от завода угодил. Копоть, сажу смыл под душем, съел холодного язя И инструкцию прослушал, что там можно — что нельзя. Там у них пока что лучше бытово Так, чтоб я не отчебучил не того, Он мне дал прочесть брошюру, как наказ, Чтоб не вздумал жить там сдуру, как у нас. Говорил со мной, как с братом, про коварный зарубеж, Про поездку к демократам в польский город Будапешт: „Там у них уклад особый, нам так сразу не понять, Ты уж их, браток, попробуй хоть немного уважать. Будут с водкою дебаты, отвечай: Что нет, ребята-демократы, только чай. От подарков их сурово отвернись, Мол, у самих добра такого завались“. Он сказал: „Живи в комфорте, экономь, но не дури. Ты гляди, не выкинь фортель — с сухомятки не помри. В этом чешском Будапеште уж такие времена. Может скажут: „Пейте, ешьте“, ну, а может, ни хрена“. Ох, я в Венгрии на рынок похожу. На немецких, на румынок погляжу. Демократки, — уверяли кореша, Не берут с советских граждан ни гроша. „Буржуазная зараза там всюду ходит по пятам. Опасайся пуще сглаза ты внебрачных связей там. Там шпионки с крепким телом, ты их в дверь — они в окно. Говори, что с этим делом мы покончили давно. Но могут действовать они не прямиком, Шасть в купе, и притвориться мужиком. А сама наложит тола под корсет… Ты проверяй, какого пола твой сосед“ Тут давай его пытать я: „Опасаюсь, маху дам. Как проверить? Лезть под платье? — так схлопочешь по мордам“. Но инструктор парень — дока, деловой. попробуй, срежь! И опять пошла морока про коварный зарубеж. Я популярно объясняю для невежд: Я к болгарам уезжаю, в Будапешт. Если темы там возникнут — сразу снять. Бить не нужно. а не вникнут — разъяснять. Я по ихнему ни слова ни в дугу и ни в тую. Молот мне — так я любого в своего перекую. Но ведь я не агитатор, я потомственный кузнец, Я к полякам в Улан-Батор не поеду наконец. Сплю с женой, а мне не спится: „Дусь, а Дусь. Может я без заграницы обойдусь? Я ж не ихнего замеса, я сбегу. Я ж на ихнем ни бельмеса, ни гу-гу“. Дуся дремлет, как ребенок, накрутивши бигуди. Отвечает мне спросонок: „знаешь, Коля, не зуди. Что-то, Коль, ты больно робок. Я с тобою разведусь. Двадцать лет живем бок о бок, и все время Дусь, да Дусь. Обещал, забыл ты, верно, о, хорош! Что клеенку с бангладешта привезешь. Сбереги там пару рупий, не бузи. Хоть чего, хоть черта в ступе привези“. Я уснул, обняв супругу, дусю нежную мою. Снилось мне, что я кольчугу, щит и меч себе кую. Там у них другие мерки, не поймешь — съедят живьем. И все снились мне венгерки с бородами и ружьем. Снились дусины клеенки цвета беж И нахальные шпионки в Бангладеш. Поживу я, воля божья, у румын. Говорят, они с поволжья, как и мы. Вот же женские замашки: провожала — стала петь. Отутюжила рубашки — любо-дорого смотреть. До свиданья, цех кузнечный, аж до гвоздика родной. До свиданья, план мой встречный, перевыполненный мной. Пили мы, мне спирт в аорту проникал. Я весь путь к аэропорту проикал. К трапу я, а сзади в спину, будто лай: „На кого ты нас покинул, Николай!“

ПЕСНЯ ДЛЯ ОТЪЕЗЖАЮЩИХ ЗА ГРАНИЦУ

Перед выездом в загранку Заполняешь кучу бланков, Это еще не беда. Но в составе делегаций С вами едет личность в штатском, Завсегда. А за месяц до вояжа Инструктаж проходишь даже Как там проводить все дни, Чтоб поменьше безобразий, А потусторонних связей Ни — ни — ни. Личность в штатском, парень рыжий, Мне представился в париже: — Будем с вами жить, Я — Никодим, жил в Бобруйске, Нес нагрузки, папа русский, Сам я русский, Не судим. Исполнительный на редкость, Соблюдал свою секретность И во всем старался мне помочь. Он теперь по долгу службы, Дорожил моею дружбой День и ночь. На экскурсию по Риму Я решил — без Никодима… Он всю ночь писал, и вот уснул, Но личность в штатском, оказалось, Раньше боксом занималась Не рискнул. Со мною завтракал, обедал И везде за мною следом, Будто у него нет дел. Я однажды для порядку, Заглянул в его тетрадку Обалдел. Он писал, такая стерва, Что в Париже я на мэра С кулаками нападал, Что я к женщинам несдержан И влияниям подвержен Запада. Значит, что ж, он может даже Заподозрить в шпионаже. Вы прикиньте, что тогда? Это значит не увижу Я ни Риму, ни Парижу Никогда.

МИШКА ШИФМАН

Мишка Шихман башковит, У него предвиденье, Что мы видим, говорит, Кроме телевиденья? Смотришь конкурс в Сопоте И глотаешь пыль, А кого ни попадя Пускают в Израиль. Мишка также сообщил По дороге в Мневники: „Голду Меир я словил В радиоприемнике“. И такое рассказал, До того красиво, Что я чуть было не попал В лапы Тель-Авива. Я сперва-то был не пьян, Возразил два раза я. Говорю, — Моше Даян Стерва одноглазая. Агрессивный, бестия, Чистый фараон, Ну, а где агрессия, Там мне не резон. Мишка тут же впал в экстаз После литры выпитой. Говорит: „Они же нас Выгнали с Египета. Оскорбления простить Не могу такого, Я позор желаю смыть С рождества Христова“. Мишка взял меня за грудь, Мол, мне нужна компания, Мы с тобой не как-нибудь, Здравствуй — до свидания. Мы побредем, паломники, Чувства подавив. Хрена ли нам Мневники, Едем в Тель-Авив! Я сказал, — я вот он весь, Ты же меня спас в порту, Но, говорю, загвоздка есть, Русский я по паспорту, Только русские в родне, Прадед мой — самарин, Если кто и влез ко мне, Только что татарин. Мишку Шихмана не трожь, С Мишкой прочь сомнения: У него евреи сплошь В каждом поколении. Вон, дед параличом разбит, Бывший врач-вредитель, А у меня — антисемит На антисемите. Мишка — врач, он вдруг затих, В израиле бездна их. Там гинекологов одних, Как собак нерезаных. Нет зубным врачам пути, Слишком много просятся. Где ж на всех зубов найти? Значит, безработица. Мишка мой кричит: „К чертям! Виза или ванная! Едем, коля, море там Израилеванное“. Видя Мишкину тоску, (А он в тоске опасный), Я еще хлебнул кваску И сказал: „Согласный!“ Хвост огромный в кабинет Из людей, пожалуй, ста, Мишке там сказали: „Нет“, Ну а мне: „Пожалуйста“. Он кричал: „Ошибка тут, Это я еврей!“, А ему: „Не шибко тут, Выйди из дверей!“ Мишку мучает вопрос, Кто тут враг таинственный, А ответ ужасно прост И ответ единственный. Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу, Мишка пьет проклятую. Говорит, что за графу Не пустили пятую.

НЕВИДИМКА

Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай, Приходит ли знакомая блондинка, Я чувствую, что на меня глядит соглядатай, Но только не простой, а невидимка. Иногда срываюсь с места, Будто тронутый я, До сих пор моя невеста Мной не тронутая. Про погоду мы с невестой Ночью диспуты ведем, Ну, а что другое если, — Мы стесняемся при нем. Обидно мне, досадно мне, ну, ладно. Однажды выпиваю, да и кто сейчас не пьет? Нейдет она: как рюмка — так в отрыжку. Я чувствую, сидит, подлец, и выпитому счет ведет В свою невидимую книжку. Побледнев, срываюсь с места, Как напудренный я, До сих пор моя невеста Целомудренная. Про погоду мы с невестой Ночью диспуты ведем, Ну, а что другое если, — Мы стесняемся при нем. Обидно мне, досадно мне, ну, ладно. Я дергался, я нервничал, на хитрости пошел: Вот лягу спать и поднимаю храп, ну Коньяк открытый ставлю и закусочку на стол, Вот сядет он, тут я его и хапну. Побледнев, срываюсь с места, Как напудренный я, До сих пор моя невеста Целомудренная. Про погоду мы с невестой Ночью диспуты ведем, Ну, а что другое если, — Мы стесняемся при нем. Обидно мне, досадно мне, ну, ладно. К тому ж он мне вредит. да вот не дале, как вчера, Поймаю, так убью его на месте, Сижу, а мой партнер подряд играет мизера, А у меня — гора, три тыщи двести. Иногда срываюсь с места, Будто тронутый я, До сих пор моя невеста Мной не тронутая. Про погоду мы с невестой Ночью диспуты ведем, Ну, а что другое если, — Мы стесняемся при нем. Обидно мне, досадно мне, ну, ладно. А вот он мне недавно на работу написал Чудовищно тупую анонимку. Начальник прочитал и показал, А я узнал по почерку родную невидимку. Оказалась невидимкой — Нет, не тронутый я Эта самая блондинка Мной не тронутая. Эта самая блондинка — У меня весь лоб горит. Я спросил: — Зачем ты, Нинка? — Чтоб женился, — говорит. Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.

КАМЕННЫЙ ВЕК

А ну, отдай мой каменный топор И шкур моих набедренных не тронь, Молчи, не вижу я тебя в упор. Иди в пещеру и поддерживай огонь. Выгадывать не смей на мелочах, Не опошляй семейный наш уклад. Неубрана пещера и очаг. Избаловалась ты в матриархат. Придержи свое мнение. Я глава и мужчина я. Соблюдай отношения Первобытно-общинные. Там мамонта убьют, поднимут вой, Начнут добычу поровну делить. Я не могу весь век сидеть с тобой, Мне надо хоть кого-нибудь убить. Старейшины сейчас придут ко мне, Смотри еще: не выйди голой к ним. Век каменный, а не достать камней, Мне стыдно перед племенем моим. Пять бы жен мне, наверное, Разобрался бы с вами я. Но дела мои скверные, Потому — моногамия. А все твоя проклятая родня. Мой дядя, что достался кабану, Когда был жив, предупреждал меня: Нельзя из людоедов брать жену. Не ссорь меня с общиной, это ложь, Что будто к тебе кто-то пристает. Не клевещи на нашу молодежь, Она надежда наша и оплот. Ну, что глядишь? Тебя пока не бьют. Отдай топор, добром тебя прошу. И шкуры где? Ведь люди засмеют. До трех считаю, после задушу.

ДУХ СВЯТОЙ

Возвращаюсь я с работы, Рашпиль ставлю у стены. Вдруг в окно порхает кто-то, Из постели, от жены. Я, конечно, вопрошаю: „Кто такой?“ А она мне отвечает: „Дух святой“ Ох, я встречу того духа, Ох, отмечу его в ухо, Дух он тоже духу рознь, Коль святой, так машку брось. Хоть ты кровь голубая, Хоть ты белая кость, До Христа дойду я знаю — Не пожалует Христос. Машка — вредная натура, Так и лезет на скандал, Разобиделася, дура, Вроде, значит, помешал. Я сперва сначала с лаской: то да се, А она к стене с опаской; Вот и все. Я тогда цежу сквозь зубы, Но уже, конечно, грубо. Хоть он возрастом и древний, Хоть годов ему тыщ шесть, У него в любой деревне Две-три бабы точно есть. Я к Марии с предложеньем, Я ж на выдумки мастак: Мол, в другое воскресенье Ты, маруся, сделай так: Я потопаю под утро, мол, пошел, А ты прими его как будто хорошо. Ты накрой его периной И запой. Тут я с дубиной Он крылом, а я колом, Он псалмом, а я кайлом. Тут, конечно, он сдается, Честь Марии спасена, Потому что мне сдается Этот ангел — сатана. Вот влетаю с криком с древом, Весь в надежде на испуг. Машка плачет. Машка, где он? Улетел желанный дух. Но как же это, я не знаю, как успел? А вот так вот, отвечает, улетел. Он, говорит, псалмы мне прочитал, И крылом пощекотал. Ты шутить с живым-то мужем, Ах, ты скверная жена. Я взмахнул своим оружьем. Смейся, смейся, сатана.

ПАТРИЦИЙ

Как-то вечером патриции Собрались у Капитолия, Новостями поделиться И выпить малость алкоголия, Не вести ж бесед тверезыми. Марк-патриций не мытарился: Пил нектар большими дозами И ужасно нанектарился. И под древней под колонною Он исторг из уст проклятия: — Эх, с почтенною Матреною Разойдусь я скоро, братия. Она спуталась с поэтами, Помешалась на театрах, Так и шастает с билетами На приезжих гладиаторов. „Я, — кричит, — от бескультурия Скоро стану истеричкою.“ В общем злобствует, как фурия, Поощряема сестричкою. Только цыкают и шикают, — Ох, налейте снова мне двойных. Мне ж рабы в лицо хихикают… На войну бы мне, да нет войны. Я нарушу все традиции, Мне не справиться с обеими. Опускаюсь я, патриции. Дую горькую с плебеями. Я ей дом оставлю в персии, Пусть берет сестру-мегерочку, А на отцовские сестерции Заведу себе гетерочку. У гетер, хотя безнравственней, Но они не обезумели. У гетеры пусть все явственней, Зато родственники умерли. Там сумею исцелиться и Из запоя скоро выйду я… и Пошли домой патриции, Марку пьяному завидуя.

ПЕСНЯ РЫЦАРЯ

Сто сарацинов я убил во славу ей, Прекрасной даме посвятил я сто смертей. Но наш король, лукавый сир, Затеял рыцарский турнир. Я ненавижу всех известных королей! Вот мой соперник, рыцарь круглого стола. Чужую грудь мне под копье король послал, Но в сердце нежное ее, мое направлено копье. Мне наплевать на королевские дела! Герб на груди его — там плаха и петля, Но будет дырка там, как в днище корабля. Он самый первый фаворит, к нему король благоволит. Но мне сегодня наплевать на короля! Король сказал: — он с вами справится шаля. И пошутил: — пусть будет пухом вам земля. Я буду пищей для червей, тогда он женится на ней. Простит мне бог, я презираю короля! Вот подан знак. друг друга взглядом пепеля, Коней мы гоним, задыхаясь и пыля. Забрало поднято — изволь. Ах, как волнуется король! Но мне, ей-богу, наплевать на короля! Итак, все кончено. пусть отдохнут поля. Вот льется кровь его на стебли ковыля. Король от бешенства дрожит, но мне она принадлежит. Мне так сегодня наплевать на короля! Но в замке счастливо мы не пожили с ней: Король в поход послал на сотни долгих дней. Не ждет меня мой идеал. Ведь он — король, а я — вассал, И рано, видимо, плевать на королей.

РОЗА-ГИМНАЗИСТКА

В томленьи одиноком, В тени, не на виду, Под неусыпным оком Цвела она в саду. Маман всегда с друзьями, Папа от них сбежал, Зато каштан ветвями От взглядов укрывал. Высоко или низко Каштан над головой, Но роза-гимназистка Увидела его. Нарцисс — цветок воспетый, Отец его — магнат У многих роз до этой Вдыхал он аромат. Он вовсе был не хамом, — Изысканных манер. Мама его — гранд-дама, Папа — миллионер. Он в детстве был опрыскан, Не запах, а дурман И роза-гимназистка Вступила с ним в роман. И вот, исчадье ада, Нарцисс тот, ловелас, — Иди ко мне из сада. — Сказал ей как-то раз. Когда еще так пелось? И роза в чем была, Сказала: — ах, — зарделась И вещи собрала. И всеми лепестками Он завладел, нахал… Маман была с друзьями, Каштан уже опал. Искала роза счастья И не видала как Сох от любви и страсти Почти что зрелый мак. Но думала едва ли, Как душит пошлый цвет… Все лепестки опали И розы больше нет. И в черном цвете мака Был траурный покой… Каштан ужасно плакал, Когда расцвел весной.

ЧЕРНОЕ ЗОЛОТО

ЧЕРНОЕ ЗОЛОТО

Не космос, метры грунта надо мной, И в шахте не до праздничных процессий, Но мы владеем тоже внеземной И самою земною из профессий. Любой из нас, ну чем не чародей, Из преисподней наверх уголь мечем. Мы топливо отнимем у чертей, Свои котлы топить им будет нечем. Сорвано, уложено, сколото Черное надежное золото. Да, сами мы, как дьяволы в пыли, Зато наш поезд не уйдет порожний. Терзаем чрево матушки-земли, Но на земле теплее и надежней. Вот вагонетки, душу веселя, Проносятся, как в фильме о погонях, И шуточку: даешь стране угля! Мы чувствуем на собственных ладонях. Сорвано, уложено, сколото Черное надежное золото. Воронками изрытые поля Не позабудь и оглянись во гневе. Но нас, благословенная земля, Прости за то, что роемся во чреве. Да, мы бываем в крупном барыше, Но роем глубже, словно не насытясь. Порой копаться в собственной душе Мы забываем, роясь в антраците. Сорвано, уложено, сколото Черное надежное золото. Не боялся заблудиться в темноте И захлебнуться пылью — не один ты. Вперед и вниз — мы будем на щите, Мы сами рыли эти лабиринты. Сорвано, уложено, сколото Черное надежное золото.

ДАЛЬНИЙ РЕЙС

Мы без этих колес, словно птицы без крыл. Пуще зелья нас приворожила Пара сот лошадиных сил И, наверно, нечистая сила. Говорят, все конечные пункты земли Нам маячат большими деньгами. Километры длиною в рубли, Говорят, остаются за нами. Хлестнет по душам Нам конечный пункт. Моторы глушим И плашмя на грунт. Пусть говорят — мы за рулем За длинным гонимся рублем, Да, это тоже, но суть не в том. Нам то тракты прямые, то петли шоссе. Эх, еще бы чуток шоферов нам! Не надеюсь, что выдержат все Не сойдут на участке неровном. Но я скатом клянусь — тех, кого мы возьмем На два рейса на нашу галеру, Живо в божеский вид приведем И, понятно, в шоферскую веру. И нам, трехосным, Тяжелым на подъем И в переносном Смысле и в прямом, Обычно надо позарез, И вечно времени в обрез! Оно понятно — далекий рейс. В дальнем рейсе сиденье — то стол, то лежак, А напарник считается братом. Просыпаемся на виражах, На том свете почти, правым скатом. На колесах наш дом, стол и кров за рулем Это надо учитывать в сметах. Мы друг с другом расчеты ведем Общим сном в придорожных кюветах. Земля нам пухом, Когда на ней лежим, Полдня под брюхом, Что-то ворожим. Мы не шагаем по росе Все наши оси, тонны все В дугу сгибают мокрое шоссе. Обгоняет нас вся мелкота, И слегка нам обгоны, конечно, обидны. Но мы смотрим на них свысока, А иначе нельзя из кабины. Чехарда дней, ночей, то лучей, то теней… Но в ночные часы перехода Перед нами стоит без сигнальных огней Шоферская лихая свобода. Сиди и грейся Болтает, как в седле, Без дальних рейсов Нет жизни на земле. Кто на себе поставил крест, Кто сел за руль, как под арест, Тот не способен на дальний рейс.

ДОРОЖНАЯ ИСТОРИЯ

Я вышел ростом и лицом Спасибо матери с отцом. С людьми в ладу, не понукал, не помыкал, Спины не гнул, прямым ходил, Я в ус не дул, и жил, как жил, И голове своей руками помогал. Но был донос и был навет. (Кругом пятьсот и наших нет). Был кабинет с табличкой: „Время уважай“. Там прямо без соли едят, Там штемпель ставят наугад, Кладут в конверт и посылают за Можай. Потом зачет, потом домой С семью годами за спиной, Висят года на мне, не бросить, не продать. Но на начальника попал, Который бойко вербовал, И за Урал машины стал перегонять. Дорога, а в дороге МАЗ, Который по уши увяз. В кабине тьма, напарник третий час молчит, Хоть бы кричал, аж зло берет. Назад пятьсот, вперед пятьсот, А он зубами танец с саблями стучит. Мы оба знали про маршрут, Что этот МАЗ на стройке ждут. А наше дело — сел, поехал, ночь-полночь. Ну, надо ж так, под новый год! Назад пятьсот, вперед пятьсот, Сигналим зря, пурга и некому помочь. „Глуши мотор, — он говорит, Пусть этот МАЗ огнем горит“, Мол, видишь сам, тут больше нечего ловить, Мол, видишь сам, кругом пятьсот, А к ночи точно занесет, так заровняет, Что не надо хоронить. я отвечаю: „Не канючь“, а он за гаечный за ключ, И волком смотрит. он вообще бывает крут. А что ему — кругом пятьсот, И кто кого переживет, Тот и докажет, кто был прав, когда припрут. Он был мне больше, чем родня, Он ел с ладони у меня, А тут глядит в глаза и холод на спине. А что ему — кругом пятьсот, И кто там после разберет, Что он забыл, кто я ему и кто он мне. И он ушел куда-то вбок. Я отпустил, а сам прилег, Мне снился сон про наш веселый оборот. Что будто вновь кругом пятьсот, Ищу я выход из ворот, Но нет его, есть только вход И то не тот. Конец простой: пришел тягач, И там был трос, и там был врач, И МАЗ попал куда положено ему. А он пришел — трясется весь, А там опять далекий рейс, Я зла не помню, я опять его возьму.

* * *

Наш Федя с детства связан был с землею, Домой таскал и щебень, и гранит. Однажды он принес домой такое, Что мама с папой плакали навзрыд. Он древние строения искал с остервенением И часто диким голосом кричал, Что, дескать, есть еще тропа, Где встретишь питекантропа, И в грудь себя при этом ударял. Студентом Федя очень был настроен Поднять археологию на щит. Он в институт притаскивал такое, Что мы вокруг все плакали навзрыд. Привез однажды с практики Два ржавых экспонатика И уверял, что это — древний клад. А на раскопках в Элисте Нашел вставные челюсти Размером с самогонный аппарат. Он жизнь решил закончить холостую И стал бороться за семейный быт, Я, говорил, жену найду такую От зависти заплачете навзрыд! Он все углы облазил, В Европе был и в Азии И все же откопал свой идеал. Но идеал связать не мог В археологии двух строк И Федя его снова закопал.

КАНАТОХОДЕЦ

Он не вышел ни званьем, ни ростом, Ни за славу, ни за плату, На свой необычный манер Он по жизни шагал над помостом По канату, по канату, натянутому, как нерв. Посмотрите, вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет!! Чуть левее наклон — все равно не спасти!! Но должно быть ему очень нужно пройти Четыре четверти пути! И лучи его с шага сбивали И кололи, словно лавры. Труба надрывалась, как две. Крики „Браво!“ его оглушали, А литавры, а литавры, как обухом по голове! Посмотрите, вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти! Но теперь ему меньше осталось пройти: Всего три четверти пути! — Ах, как жутко, как смело, как мило Бой со смертью три минуты! Раскрыв в ожидании рты, лилипуты, лилипуты Казалось ему с высоты. Посмотрите, вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти! Но спокойно, ему остается пройти Всего две четверти пути! Он смеялся над славою бренной, Но хотел быть только первым. Такого попробуй угробь! По проволоке над ареной Нам по нервам, нам по нервам Шел под барабанную дробь! Посмотрите, вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет!! Чуть левее наклон — все равно не спасти! Но замрите: ему остается пройти Не больше четверти пути! Закричал дрессировщик, и звери Клали лапы на носилки, Но строг приговор и суров. Был растерян он или уверен, Но в опилки он пролил досаду и кровь! И сегодня другой без страховки идет. Тонкий шнур под ногой — упадет, пропадет! Вправо, влево наклон — и его не спасти, Но зачем-то ему очень нужно пройти Четыре четверти пути!

* * *

Кто старше нас на четверть века, тот Уже увидел близости и дали. Им повезло — и кровь, и дым, и пот Они понюхали, хлебнули, повидали. И ехали в теплушках, не в тепле, На стройки, на фронты и на рабфаки. Они ходили в люди по земле И в штыковые жесткие атаки. Но время эшелонное прошло В плацкартах едем, травим анекдоты. Мы не ходили — шашки наголо, В отчаянье не падали на доты. И все-таки традиция живет, Взяты не все вершины и преграды. Не потому ли летом каждый год Идем в студенческие наши стройотряды. Песок в глазах, в одежде и в зубах Мы против ветра держим путь на тракте, На дивногорских каменных столбах Хребты себе ломаем и характер. Мы гнемся в три погибели, ну что ж, Такой уж ветер. Только, друг, ты знаешь Зато ничем нас после не согнешь, Зато нас на равнине не сломаешь.

ТЮМЕНСКАЯ НЕФТЬ

Один чудак из партии геологов Сказал мне, вылив грязь из сапога: „Послал же бог на голову нам олухов, Откуда нефть, когда кругом тайга? А деньги вам отпущены, на тыщи Те построить ресторан на берегу. Вы ничего в Тюмени не отыщите, В болото вы вгоняете деньгу!“ И шлю депеши в центр из Тюмени я: „Дела идут, все более-менее“. Мне отвечают, что у них сложилось мнение, Что меньше „более“ у нас, а больше „менее“. А мой рюкзак пустой на треть… А с нефтью как? Да будет нефть! Давно прошли открытий эпидемии, И с лихорадкой поисков борьба, И дали заключенье в академии: „В Тюмени с нефтью полная труба“. Нет бога нефти здесь, перекочую я, Раз бога нет, не будет короля… Но только вот нутром и носом чую я, Что подо мной не мертвая земля. И шлю депеши в центр из тюмени я, „Дела идут, все более-менее“ Мы роем землю, но пока у многих мнение, Что меньше „более“ у нас, а больше „менее“. Пустой рюкзак, исчезла снедь. А с нефтью как? Да будет нефть! И нефть пошла, мы по болотам рыская, Не на пол-литра выиграли спор: Тюмень, Сибирь, земля Ханты-Мансийская Сквозила нефтью из открытых пор. Моряк, с которым столько переругано, Не помню уж с какого корабля, Все перепутал и кричал испуганно: „Земля! Глядите, братики, земля!“ И шлю депеши в центр из Тюмени я: „Дела идут, все более-менее“. Что прочь сомнения, что есть месторождения, Что больше „менее“ у нас и меньше „более“. Так я узнал, бог нефти есть, И он сказал: „бурите здесь“. И бил фонтан и рассыпался искрами, При свете их я бога увидал По пояс голый он, с двумя канистрами, Холодный душ из нефти принимал. И ожила земля, и, помню, ночью я На той земле танцующих людей. Я счастлив, что превысив полномочия, Мы взяли риск и вскрыли вены ей. И шлю депеши в центр из Тюмени я: «Дела идут, все более-менее». Мне поверили, и осталось мнение, Что больше «более» у нас и меньше «менее». Но подан знак: «Бурите здесь». А с нефтью как? Да будет нефть! Потом пошел и постучался в двери я, А вот канистры в цель попали, в цвет, Одну привез я к двери недоверия, Другую внес в высокий кабинет. Один чудак из партии геологов Сказал мне, вылив грязь из сапога: «Послал же бог на головы нам олухов, Откуда нефть, когда кругом тайга?»

* * *

Сидели, пили вразнобой мадеру, старку, зверобой, И вдруг нас всех зовут в забой — до одного! У нас стахановец, гагановец, загладовец, и надо ведь, Чтоб завалило именно его. Он в прошлом — младший офицер, Его нам ставили в пример. Он был, как юный пионер, Всегда готов! И вот он прямо с корабля Пришел стране давать угля, А вот сегодня наломал, как видно, дров. Спустились в штрек, И бывший зек, Большого риска человек, Сказал: «Беда для всех для нас одна: Вот раскопаем — он опять Начнет три нормы выполнять, Начнет стране угля давать — и нам хана! Давайте ж, братцы, не стараться, А поработаем с прохладцей, Один за всех — и все за одного!» Служил он в Таллине, ох в Таллине, Теперь лежит заваленный. Нам жаль по-человечески его.

МАРШ ФИЗИКОВ

Тропы еще в антимир не протоптаны, Но как на фронте держись ты, Бомбардируем ядра протонами, Значит, мы артиллеристы. Нам тайны нераскрытые раскрыть пора, Лежат без пользы тайны, как в копилке. Мы тайны эти с корнем вырвем из ядра, На волю пустим джина из бутылки. Тесно сплотились коварные атомы, Ну-ка попробуй, прорвись ты. Живо по коням в погоне за квантами, Значит, мы кавалеристы. Нам тайны нераскрытые раскрыть пора, Лежат без пользы тайны, как в копилке. Мы тайны эти с корнем вырвем из ядра, На волю пустим джина из бутылки. Пусть не поймаешь нейтрино за бороду И не посадишь в пробирку. Было бы здорово, чтоб Понтекорво Взял его крепче за шкирку. Нам тайны нераскрытые раскрыть пора, Лежат без пользы тайны, как в копилке. Мы тайны эти с корнем вырвем из ядра, На волю пустим джина из бутылки. Жидкие, твердые, газообразные, Просто, понятно, вольготно. А с этой плазмой дойдешь до маразма, И это довольно почетно. Нам тайны нераскрытые раскрыть пора, Лежат без пользы тайны, как в копилке. Мы тайны эти с корнем вырвем из ядра, На волю пустим джина из бутылки. Молодо, зелено, древность в историю, Дряхлость в архивах пылится. Даешь эту общую, эту теорию, Элементарных частиц нам. Нам тайны нераскрытые раскрыть пора, Лежат без пользы тайны, как в копилке, Мы тайны эти скоро вырвем из ядра, И вволю выпьем джина из бутылки.

* * *

Еще бы не бояться мне полетов, Когда начальник мой, Е.Б. Изотов, Всегда в больное колет, как игла: «Да, — говорит, — бедняга, У них и то, в Чикаго, Три дня назад авария была.» Хотя бы сплюнул, все же люди — братья, А мы вдвоем, и не под кумачом, Но знает, черт, что я для предприятия Ну хоть куда, хоть как и хоть на чем. А не страшно, я навеселе, Чтоб по трапу пройти, не моргнув, Тренируюсь уже на земле, Туго-натуго пояс стянув. Но, слава богу, я не вылетаю, В аэропорте время коротаю, Еще с одним таким же, побратим, Мы пьем седьмую за день За то, что все мы сядем И, может быть, туда, куда летим. Мой верный друг вдруг быстро стал ломаться, Уже наряд полиции зовут: Он гнул винты у Ила-18 И требовал немедля парашют. Ну, я к автомату, В нем ума палата, Стою и улыбаюсь глуповато: Такое мне поведал автомат Невероятно! В Ейске Уже по-европейски Свобода слова есть, и это — мат. Мы в ресторан. Там не дают на вынос. Но нам и так неплохо — тишь да гладь. Вдруг взвыл швейцар: «Которые на Вильнюс, Спокойно продолжайте выпивать!» Тут объявили вылет мой. но я бы Чуть-чуть поспал, меня не подымай. Вдруг слышу: «Пассажиры за ноябрь! Ваш вылет переносится на май.» Считайте меня полным идиотом, Но я б и там летал «Аэрофлотом». У них — гуд бай, и в небо, хошь-нехошь. А тут — сиди и грейся, Всегда задержка рейса, Хоть день, а все же лишний проживешь.

* * *

Сегодня не работается, братцы, И докторша не выдаст бюллетень. Пора бы и неделе закругляться, Ведь пятница — такой тяжелый день. Не ладится проклятая работа, Чего-то заедает колесо. Ах, до чего работать неохота, До выпивки осталось семь часов. Глаза закрою — вижу раков в пиве, С такими бы минут 600 поспать. И тут как раз назло мне в перерыве Артистов пригласили выступать. Устроили эстраду прямо в цехе: Поют и не жалеют голосов. А мне сейчас не до потехи До выпивки осталось шесть часов. А может быть сейчас начать кусаться, Парторга укусить за что-нибудь. Подумают, что я всбесился, братцы, И, может быть, отправят отдохнуть. А может быть, отправят в психбольницу И с психами посадят на засов. А этот вариант мне не годится До выпивки осталось пять часов. И кто придумал в пятницу работу? Ведь это, извините, сущий брак, Давно ведь не работают в субботу, И в пятницу давно пора бы так! Потом бы отменить четверг и среду, Была бы не работа, а лафа! Во вторник бы работать до обеда… До выпивки осталось три часа. И надо ж, совпадения бывают! Нарочно не придумаешь, друзья! Ведь с пятницей получка совпадает, А, значит, не обмыть ее нельзя. Друзья мои стоят у гастронома И ждут меня, глядят во все глаза. Навстречу мне жена бежит из дома До выпивки осталось полчаса.

ДЕТЕКТИВЫ

Нат Пинкертон — вот с детства мой кумир. Сравниться с ним теперь никто не может. Но он имел такой преступный мир, Что плохо спится мне, и зависть гложет. Аппарат и наметанный глаз, И работа идет эффективно, Только я столько знаю про вас, Что подчас мне бывает противно. Не скрыться вам, ведь от меня секретов нет. Мой метод прост: брать всех под подозренье, Любой преступник оставляет след и Возвращается на место преступленья. Аппарат и наметанный глаз, И работа идет эффективно, Только я столько знаю про вас, Что подчас мне бывает противно. У детективов хмурый вид и мрачный нрав, Характер наш достоин укоризны, Имеем дело с попираньем прав, И только с темной стороною жизни. Аппарат и наметанный глаз, И работа идет эффективно, Только я столько знаю про вас, Что подчас мне бывает противно. Другие люди, сдав все горести на слом, Гуляют всласть за праздничным столом, Я ж не сижу за праздничным столом, Хожу кругом и в окна наблюдаю. Аппарат и наметанный глаз, И работа идет эффективно, Только я столько знаю про вас, Что подчас мне бывает противно.

ПЕСНЯ КИНОАКТЕРА

Словно в сказке на экране, И не нужен чародей. В новом фильме, вдруг крестьянин Превращается в князей. То купец, то неимущий, То добряк, а то злодей. В жизни же, почти не пьющий И отец восьми детей. Мальчишки, мальчишки бегут по дворам, Загадочны и голосисты. Спешите скорее, приехали к вам Живые киноартисты. Что для нашего, для брата, Откровенно говоря. Иногда сыграть солдата Интересней, чем царя. В жизни все без изменений, А в кино, то бог, то вор. Много взлетов и падений Испытал киноактер. Мальчишки, мальчишки бегут по дворам Загадочны и голосисты. Спешите скорее, приехали к вам Живые киноартисты. Сколько версий, сколько спора Возникает тут и там. Знают про киноактера, Даже больше, чем он сам. И по всюду обсуждают, И со знаньем говорят. Сколько в месяц получает, И в который раз женат. Мальчишки, мальчишки, не нужно реклам, Загадочны и голосисты. Спешите скорее, приехали к вам Живые киноартисты. Хватит споров и догадок, Дело поважнее есть. Тем, кто до сенсаций падок, Вряд ли интересно здесь. Знаете, в кино эпоха, Может пролететь за миг. Люди видят нас, но плохо То, что мы не видим их. Вот мы и спешим к незнакомым друзяьм И к взрослым, и к детям. На вас посмотреть, все, что хочется вам Спросите-ответим.

ДЖЕЙМС БОНД

Себя от надоевшей славы спрятав, В одном из их Соединенных Штатов, В глуши и дебрях чуждых нам систем, Жил-был, известный больше, чем Иуда, Живое порожденье Голливуда, Артист Джеймс Бонд, шпион, агент-07 Был этот самый парень Звезда — ни дать ни взять, Настолько популярен, Что страшно рассказать. Да шуточное ль дело? Почти что полубог Известный всем Марчелло В сравненьи с ним — щенок! Он на своей, на загородной вилле Скрывался, чтоб его не подловили И умирал от скуки и тоски. А то, бывало, встретят у квартиры, Набросятся и рвут на сувениры Последние штаны и пиджаки. Вот так и жил, как в клетке, Ну, а в кино потел. Различные разведки Дурачил, как хотел. То ходит в чьей-то шкуре, То в пепельнице спит, А то на абажуре Кого-то соблазнит. И вот, артиста этого, Джеймс Бонда, Товарищи из Гос- и Фильмофонда В совместную картину к нам зовут. Чтоб граждане его не узнавали, Он к нам решил приехать в одеяле, Мол, все равно на клочья разорвут. Но, посудите сами: На проводах в USA Все хиппи с волосами Побрили волоса, С него сорвали свитер Отгрызли вмиг часы, И разобрали плиты Со взлетной полосы. И вот в Москве нисходит он по трапу, Дает доллар носильщику на лапу И прикрывает личность на ходу. Вдруг кто-то шасть на газике к агенту, И киноленту вместо документа, Что мол свои, мол, «how do you do». Огромная колонна стоит сама в себе, И встречают чемпиона по стендовой стрельбе. Попал во все, что было он выстрелом с руки. По нем бабье сходило с ума и мужики. Довольный, что его не узнавали, Он одеяло снял в «Национале». Но, несмотря на личность и акцент, Его там обозвали оборванцем, Который притворялся иностранцем И заявлял, что, дескать, он агент. Швейцар его за ворот… Решил открыться он. — 07 Я. — Вам межгород? Так надо взять талон. Во рту скопилась пена И горькая слюна, И в позе супермена Он уселся у окна. Но кинорежиссеры прибежали И недоразумение замяли, И разменяли фунты на рубли… Уборщица кричала: «Вот же пройда. Подумаешь, агентишко какой-то. У нас в девятом принц из Сомали».

ДЖОН ЛАНКАСТЕР ПЕК

Опасаясь контрразведки, избегая жизни светской, Под английским псевдонимом «мистер Джон Ланкастер Пек», Вечно в кожаных перчатках, чтоб не сделать отпечатков, Жил в гостинице «Советской» несоветский человек. Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью, Чем-то щелкал, в чем был спрятан инфракрасный обьектив. А потом в нормальном свете, представало в черном цвете То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив. Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной, Наш родной Центральный рынок стал похож на грязный склад, Искаженный микроплёнкой, ГУМ стал маленькой избёнкой, И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ. Но работать без подручных — может, грустно, а может — скучно. Враг подумал — враг был дока, — написал фиктивный чек, И где-то в дебрях ресторана гражданина Епифана Сбил с пути и с панталыку несоветский человек. Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным, Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел. В-общем так: подручный Джона был находкой для шпиона. Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел. Вот и первое заданье: в 3.15, возле бани, Может раньше, может позже остановится такси, Надо сесть, связать шофера, разыграть простого вора, А потом про этот случай раструбят по Би-Би-Си. И еще: оденьтесь свеже и на выставке в Манеже К вам приблизится мужчина с чемоданом. Скажет он: «Не хотите ли черешни?» Вы ответите «Конечно» Он вам даст батон с взрывчаткой, принесете мне батон. А за это, друг мой пьяный, — говорил он Епифану, Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин… Враг не ведал, дурачина: тот, кому все поручил он, Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин. Да, до этих штучек мастер этот самый Джон Ланкастер, Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек. Обезврежен он и даже он пострижен и посажен, А в гостинице «Советской» поселился мирный грек.

ПРО БАНДИТОВ

До нашей эры соблюдалось чувство меры, Потом бандитов называли — "флибустьеры", — Потом названье звучное "пират" Забыли, — Бить их И словом оскорбить их Всякий рад. Бандит же ближних возлюбил — души не чает, И если что-то им карман отягощает — Он подойдет к им как интеллигент, Улыбку Выжмет — И облегчает ближних За момент. А если ближние начнут сопротивляться, Излишне нервничать и сильно волноваться, — Тогда бандит поступит как бандит: Он стрельнет Трижды — И вмиг приводит ближних В трупный вид. А им за это — ни чинов, ни послаблений, — Доходит даже до взаимных оскорблений, — Едва бандит выходит за порог, Как сразу: "Стойте! Невинного не стройте! Под замок!" На теле общества есть много паразитов, Но почему-то все стесняются бандитов, — И с возмущеньем хочется сказать: "Поверьте, — Боже, Бандитов надо тоже Понимать!

ТОННЕЛЬ

Проложите, проложите, Вы хоть тоннель по дну реки, И без страха приходите На вино и шашлыки. И гитару приносите, Подтянув на ней колки, Но не забудьте, затупите Ваши острые клыки. А когда сообразите, Все пути приводят в Рим, Вот тогда и приходите, Вот тогда поговорим. Нож забросьте, камень выньте Из-за пазухи своей, И перебросьте, перекиньте Вы хоть жердь через ручей. За посев ли, за покос ли Надо взяться поспешать, А прохлопав, сами после Локти будете кусать. Так проложите, проложите, Хоть тоннель по дну реки, Но не забудьте, затупите Ваши острые клыки.

КОЛЕЯ

Сам виноват, и слезы пью и охаю, Попал в чужую колею глубокую. Я цели намечал свои на выбор сам, А вот теперь из колеи не выбраться. Крутые, скользкие края Имеет эта колея, Я кляну проложивших ее, Скоро лопнет терпенье мое И склоняю, как школьник плохой Колею, колее, с колеей. Но почему неймется мне — нахальный я, Условья в общем в колее нормальные Никто не стукнет, не притрет не жалуйся, Желаешь двигаться вперед — пожалуйста. Отказа нет в еде-питье В уютной этой колее, Я живо себя убедил: Не один я в нее угодил. Так держать — колесо в колесе, И доеду туда, куда все. Вот кто-то крикнул сам не свой: «а ну, пусти!» И начал спорить с колеей по глупости Он в споре сжег запас до дна тепла души И полетели клапана и вкладыши. Но покарежил он края, И стала шире колея. Вдруг его обрывается след. Чудака оттащили в кювет, Чтоб не мог он нам, задним, мешать По чужой колее проезжать. Вот и ко мне пришла беда: стартер заел. Теперь уж это не езда, а ерзанье, И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет, Авось под едет кто-нибудь и вытянет. Напрасно жду подмоги я. Чужая это колея. Расплеваться бы глиной и ржой С колеей этой самой чужой. И тем, что я ее сам углубил, Я у задних надежду убил. Прошиб меня холодный пот до косточки И я прошел вперед по досточке. Гляжу — размыли край ручьи весенние, Там выезд есть из колеи, спасение. Я грязью из-под шин плюю В чужую эту колею. Эй вы, задние, делай как я, Это значит: не надо за мной. Колея эта только моя, Выбирайтесь своей колеей, Выбирайтесь своей колеей.

ПЕСНЯ СПЛАВЩИКА

На реке ль, на озере Работал на бульдозере, Весь в комбинезоне и в пыли. Вкалывал я до зари, Считал, что черви — козыри, Из грунта выколачивал рубли. И не судьба меня манила, И не золотая жила, А упорная моя кость И природная моя злость. Ты мне не подставь щеки, Не ангелы мы — сплавщики, Неизвестны заповеди нам. Будь ты хоть сам бог-аллах, Зато я знаю толк в стволах И весело хожу по штабелям. И не судьба меня манила, И не золотая жила, А упорная моя кость И природная моя злость.

ПЕСЕНКА ПОЛОТЕРА

Не берись, коль не умеешь, Не умеючи — не трожь. Не подмажешь — не поедешь, А подмажешь — упадешь. Эх, недаром говорится, Дело мастера боится, И боится дело это Ваню — мастера паркета. Посередке всей эпохи Ты на щетках попляши. С женским полом шутки плохи, А с натертым хороши. Говорят, не нужно скоро Будет званье полотера. В наше время это мненье Роковое заблужденье. Даже в этой пятилетке На полу играют детки, Проливают детки слезы От какой-нибудь занозы. Пусть елозят наши дети, Пусть играются в юлу На натертом на паркете На надраенном полу.

АСКЕТ

Всего один мотив Доносит с корабля, Один аккредитив На двадцать два рубля. А жить еще две недели, Работы на восемь лет, Но я докажу на деле, На что способен аскет. Дежурная по этажу Грозилась мне на днях, В гостиницу вхожу В час ночи и в носках. А жить еще две недели, Работы на восемь лет, Но я докажу на деле, На что способен аскет. В столовой номер два Всегда стоит кефир, И мыслей полна голова, И все про загробный мир. А жить еще две недели, Работы на восемь лет, Но я докажу на деле, На что способен скелет. Одну в кафе позвал, Увы, романа нет, Поел и побежал, Как будто в туалет. А жить еще две недели, Работы на восемь лет, Но я докажу на деле, На что способен скелет. А пляжи все полны Пленительнейших вдов, Но стыдно снять штаны, Ведь я здесь с холодов. А жить еще две недели, Работы на восемь лет, Но я докажу на деле, На что способен аскет. О, проклятый Афон, Влюбился, словно тля Беру последний фонд, Все двадцать два рубля, Пленительно стройна, Все деньги на проезд, Наверное, она Сегодня их проест. А жить еще две недели, Работы на восемь лет, Но я докажу на деле, На что способен скелет.

ПРО РЕЧКУ ВАЧУ И ПОПУТЧИЦУ ВАЛЮ

Под собою ног не чую И качается земля. Третий месяц я бичую, Так как списан подчистую С китобоя-корабля. Ну а так как я бичую В беспринципности своей, Я на лестницах ночую, Где тепло от батарей. Вот это жизнь-живи и грейся. Нет, вам пуля и петля. Пью бывает, хоть залейся, Кореша приходят с рейса И гуляют от рубля. Рубь не деньги, рубь бумажка, Экономить тяжкий грех. Ах, душа моя-тельняшка, Сорок полос, семь прорех! Но послал господь удачу, Заработал свечку он. Увидав, как горько плачу, Он сказал: «Валяй на Вачу, Торопись пока сезон.» Что такое эта Вача Разузнал я у бича. Он на Вачу ехал плача, Возвращался хохоча. Вача — это речка с мелью В глубине сибирских руд. Вача — это дом с постелью, Там стараются артелью, Много золота берут. Как вербованный ишачу, Не ханыжу, не торчу. Взял билет, лечу на вачу, Прилечу, похохочу. Нету золота богаче, Люди знают, им видней. В общем, так или иначе Заработал я на Ваче 117 Трудодней. Подсчитали, отобрали За еду, туда-сюда. Ну, в общем так, три тыщи дали Под расчет. Вот это да! Рассовал я их в карманы, Где и рубь не ночевал, И уехал в жарки страны, Где кафе да рестораны, Позабыть как бичевал. Выпью, там такая чача, За советчика бича. Я на Вачу ехал плача, Возвращаюсь хохоча. Проводник в преддверьи пьянки Извертелся на пупе, Тоже и официантки, А на первом полустанке Села женщина в купе. Может вам она, как кляча, Ну а мне так в самый раз. Я на Вачу ехал плача, Возвращаюсь веселясь. То да се, да трали-вали, Как узнала про рубли, Слово по слову у Вали, Сотни по столу шныряли, С Валей вместе и сошли. С нею вышла незадача, Но я это залечу. Я на Вачу ехал плача, Возвращаюсь — хохочу. Суток пять как просквозило, Море — вот оно стоит. У меня что было сплыло, Проводник воротит рыло И за водкой не бежит. Рубь последний в Сочи трачу, Телеграму накатал «Шлите денег, отбатрачу, Я их все прохохотал.» Где вы, где вы, рассыпные? Хоть ругайся, хоть кричи. Снова ваш я, дорогие, Магаданские, родные, Незабвенные бичи! Мимо носа носят чачу, Мимо рота алычу. Я на Вачу еду плачу, Над собою хохочу.

* * *

(Из спектакля: «Звезды для лейтенанта»)

Я еще не в ударе, Не втиснулся в роль. Как узнаешь в ангаре Кто раб, кто король, Кто сильней, кто слабей, Кто плохой, кто хороший. Кто кого допечет, допытает, дожмет, Летуна самолет, или наоборот? На земле притворилась машина святошей. Завтра я испытаю судьбу, А пока я машине ласкаю крутые бока. На земле мы равны, но равны ли в полете? Под рукою, не скрою, Ко мне холодок. Я иллюзий не строю, Я старый ездок, Самолет — необъезженный Дьявол во плоти. Знаю, силы мне утро утроит, Ну, а конь мой хорош и сейчас. Вот решает он: стоит — не стоит Из-под палки работать на нас. Ты же мне с чертежей, Как с пеленок, знаком. Ты не знал виражей, Шел и шел прямиком, Плыл под грифом «секретно» по волнам науки. Генеральный конструктор Тебе потакал, И отбился от рук ты В КБ, в ОТК, Но сегодня попал к испытателю в руки. Здесь возьмутся покруче, Придется теперь Расплатиться и лучше Без машинных потерь, В нашем деле потери не очень приятны. Ты свое отгулял До последней черты, Ну и я попетлял На таких вот, как ты, Так что, грех нам обоим идти на попятный. Иногда недоверие точит: Вдруг не все мне машина отдаст, Вдруг она засбоит, не захочет Из-под палки работать на нас.

КЛИЧ ГЛАШАТАЕВ

ПЕСНЯ ДОДО

Начало сказки

Много неясного в странной стране, Можно запутаться и заблудиться, Даже мурашки бегут по спине, Если представить, что может случиться. Вдруг будет пропасть и нужен прыжок, Струсишь ли сразу? Прыгнешь ли смело? А? Э, так-то, дружок, В этом-то все и дело. Добро и зло в Стране Чудес, как и везде, встречается, Но только здесь они живут на разных берегах. Здесь по дорогам разным истории скитаются, И бегают фантазии на тоненьких ногах. Этот рассказ мы с загадки начнем, Даже Алиса ответит едва ли, Что остается от сказки потом, После того, как ее рассказали? Где, например, волшебный рожок? Добрая фея куда улетела? А? Э, так-то, дружок, В этом-то все и дело. Они не испаряются, они не растворяются, Рассказанные сказки, промелькнувшие во сне. В страну чудес волшебную они переселяются, Мы их, конечно, встретим в этой сказочной стране. Ну и последнее, хочется мне, Чтобы всегда меня вы узнавали, Буду я птицей в волшебной стране, Птица додо меня дети прозвали. Даже Алисе моей невдомек, Как упакуюсь я в птичее тело. А? Э, так-то, дружок, В этом-то все и дело. И не такие странности в Стране Чудес случаются, В ней нет границ, не нужно плыть, бежать или лететь, Попасть туда несложно, никому не запрещается, В ней можно оказаться, стоит только захотеть.

Конец сказки

Не обрывается сказка концом. Помнишь, тебя мы спросили вначале: «Что остается от сказки потом, После того, как ее рассказали?» Может не все, даже съев пирожок, Наша Алиса во сне разгадала, А? Э, так-то, дружок, В этом-то все и дело. И если кто-то снова вдруг проникнуть попытается В Страну Чудес волшебную в красивом добром сне, То даже то, что кажется, что только представляется, Найдет в своей загадочной и сказочной стране.

ПЕРВАЯ ПЕСЕНКА АЛИСЫ

Я странно скучаю я просто без сил, И мысли приходят, меня беспокоя, Чтоб кто-то, куда-то меня пригласил, И там я увидела что-то такое. Но что именно, право, не знаю, Все советуют наперебой: «Почитай», — я сажусь и читаю, «Поиграй», — и я с кошкой играю, Все равно я ужасно скучаю, Сэр, возьмите Алису с собой. Мне так бы хотелось, хотелось бы мне, Когда-нибудь, как-нибудь выйти из дома И вдруг оказаться вверху, в глубине, Внутри и снаружи, где все по-другому. Но что именно, право, не знаю, Все советуют наперебой: «Почитай», — я сажусь и читаю, «Поиграй», — и я с кошкой играю, Все равно я ужасно скучаю, Сэр, возьмите Алису с собой. Пусть дома поднимется переполох, И пусть наказанье грозит, я согласна, Глаза закрываю, считаю до трех, Что будет, что будет! Волнуюсь ужасно. Но что именно, право, не знаю, Все смешалось в полуденный зной. «Почитать?», — я сажусь и играю, «Поиграть?», — я сажусь и читаю. Все равно я ужасно скучаю, Сэр, возьмите Алису с собой.

ПЕСЕНКА БЕЛОГО КРОЛИКА

Эй, кто там крикнул: Ой-ой-ой! — Ну я, я кролик белый. — Опять спешишь? — Прости, додо, так много важных дел. У нас в Стране Чудес попробуй что-то не доделай! Вот и ношусь я взад-вперед, как заяц угорелый, За два кило пути я на два метра похудел. Зачем, зачем, сограждане, зачем я кролик белый? Когда бы был я серым, я б не бегал, а сидел. А я не в силах отказать, я страшно мягкотелый, Установить бы кроликам какой-нибудь предел. — Но почему, скажите вы, и почему вы белый? — Да потому что, ай-ай-ай, такой уж мой удел. Ах, как опаздываю я, почти что на день целый, Бегу… Бегу… — А, — говорят, — он в детстве был не белым, Но опоздать боялся и от страха поседел.

ПЕСНЯ АНТИПОДОВ

Когда провалишься сквозь землю от стыда Иль поклянешься: «Провалиться мне на месте!» Без всяких трудностей ты попадешь сюда, А мы уж встретим по закону, честь по чести. Мы — антиподы, мы здесь живем, У нас тут анти-анти-анти-антипаты. Стоим на пятках твердо мы и на своем, Кто не на пятках, те — антипяты. Но почему-то, прилетая впопыхах, На головах стоят разини и растяпы, И даже пробуют ходить на головах, Антиребята, антимамы, антипапы. Мы — антиподы, мы здесь живем У нас тут анти-анти-анти-антипаты, Стоим на пятках твердо мы и на своем, Никто не знает, где антипяты.

ВТОРАЯ ПЕСЕНКА АЛИСЫ

Догонит ли в воздухе, или шалишь, Летучая кошка летучую мышь? Собака летучая кошку летучую? Зачем я себя этой глупостью мучаю? А раньше я думала, стоя над кручею: Ах, как бы мне сделаться тучей летучею? Ну вот, я и стала летучею тучею, Ну вот, и решаю по этому случаю: Догонит ли в воздухе, или шалишь, Летучая кошка летучую мышь? Собака летучая кошку летучую? Зачем я себя этой глупостью мучаю?

ПЕСЕНКА ПРО МЭРИ ЭНН

Толстушка Мэри Энн была, Так много ела и пила, Что еле-еле проходила в двери. То прямо на ходу спала, То плакала и плакала, А то визжала, как пила, Ленивейшая в целом мире Мэри. Чтоб слопать все, для Мэри Энн Едва хватало перемен, Спала на парте Мэри Весь день, по крайней мере, В берлогах так нигде не спят И сонные тетери, и сонные тетери, и сонные тетери. С ней у доски всегда беда, Ни бе ни ме, ни нет ни да, По сто ошибок делала в примере, Но знала Мэри Энн всегда, Кто — кто, кто с кем, кто где когда. Ох, ябеда ах, ябеда, Противнейшая в целом мире Мэри. А в голове без перемен У Мэри Энн, у Мэри Энн, И если пела Мэри, То все кругом немели. Слух музыкальный у нее, Как у глухой тетери, как у глухой тетери, как у глухой тетери.

ТРЕТЬЯ ПЕСЕНКА АЛИСЫ

Все должны до одного Числа знать до цифры пять, Ну хотя бы для того, Чтоб отметки различать. Кто-то там домой пришел, И глаза поднять боится, Это раз, это кол, это единица. За порог ступил едва, А ему — головомойка, Значит «пара» — это два Или просто двойка. Эх, раз, еще раз, Голова одна у нас, Ну, а в этой голове Уха два и мысли две. Вот и дразнится народ И смеется глухо: «Посмотрите, вон идет Голова — два уха, Голова, голова, голова — два уха». Хорошо смотреть вперед, Но сначала нужно Знать правильный начальный счет: Раз, два, три, четыре, пять. Отвечаешь кое-как, У доски вздыхая тяжко И «трояк», и «трояк» С минусом, с натяжкой. Стих читаешь наизусть, Но чуть-чуть скороговоркой. Хлоп! Четыре, ну и пусть, Твердая четверка. Эх, раз, два, три, Побежали на пари, Обогнали «трояка» На четыре пятака. Вот четверочник бежит, Быстро, легче пуха, Сзади троечник сопи, Голова — три уха, Голова, голова, голова — три уха. Все должны до одного Крепко знать до цифры пять, Ну, хотя бы для того, Чтоб отметки различать. Кто-то там домой пришел, И глаза поднять боится Это очень хорошо, это — единица. За порог ступил едва, А ему — головомойка, значит вверх ногами два — твердая пятерка. Эх, пять, три, раз, Голова один у нас, Ну, а в этом голове, Рта два и уха две. С толку голову собьет Только оплеуха, На пяти ногах идет Голова — два уха, Голова, голова, голова — два уха.

ЧЕТВЕРТАЯ ПЕСЕНКА АЛИСЫ

Слезливое море вокруг разлилиось, И вот принимаю я слезную ванну, Должно быть, по морю из собственных слез Плыву к слезовитому я океану. Растеряешься здесь поневоле Со стихией один на один. Может зря проходили мы в школе, Что моря из поваренной соли. Хоть бы льдина попалась мне, что ли, Или встретился добрый дельфин.

ПЕСЕНКА ОРЛЕНКА ЭДА

Таких имен в помине нет, Какой-то бред: орленок Эд, Я слышал это, джентельмены, леди, Для быстроты, для простоты Прошу со мною быть на «ты», Зовите Эдом, это вроде Эдик. Эд — это просто вместо имен: Эдгар, Эдвард, Эдмонд, Эделаида. Но это — сокращения в порядке упрощения, А я прошу прощения, скорее обобщения, Для легкости общения, ни более ни менее.

МЫШИНАЯ ПЕСЕНКА

Спасите, спасите! О, ужас, о, ужас! Я больше не вынырну, если нырну. Немного поплаваю, чуть поднатужусь, Но силы покинут и я утону. Вы мне по секрету ответить смогли бы: Я — рыбная мышь или мышняя рыба? Я тихо лежала в уютной норе, Читала, мечтала и ела пюре. И вдруг это море около, Как будто кот наплакал, Я в нем как мышь промокла, Продрогла, как собака. Спасите, спасите! Хочу я как прежде В нору на диван из сухих камышей. Здесь плавают девочки в верхней одежде, Которые очень не любят мышей. И так от воды же дрожу до ладошек, А мне говорят про терьеров и кошек. А вдруг кошкелот на меня нападет, Решив по ошибке, что я мышелот. Ну вот я зубами зацокала От холода и от страха, Я здесь как мышь промокла, Продрогла, как собака.

ПЕСНЯ ПОПУГАЯ

Послушайте все, ого-го, эге-гей! Меня, попугая, пирата морей. Родился я в тыща каком-то году В бананово-лиановой чаще. Мой папа был папа-пугай какаду, Тогда еще не говорящий. Но вскоре покинул я девственный лес, Взял в плен меня страшный Фернандо Кортес. Он начал на бедного папу кричать, А папа Фернанде не мог отвечать, Не мог, не умел отвечать. И чтоб отомстить, от зари до зари Учил я три слова, всего только три. Упрямо себя заставлял, повтори: «Карамба! Коррида! И черт побери!! Послушайте все, ого-го, эге гей! Рассказ попугая, пирата морей. Нас шторм на обратной дороге настиг, Мне было особенно трудно. Английский фрегат под названием „бриг“ Взял на абордаж наше судно. Был бой рукопашный три ночи, три дня, И злые пираты пленили меня. Так начал я плавать на разных судах, В районе экватора, в северных льдах На разных пиратских судах. Давали мне кофе, какао, еду, Чтоб я их приветствовал: „How do you do“ Но я повторял от зари до зари: „Карамба! Коррида!“ и „Черт побери!!“ Послушайте все, ого-го, эге-гей! Меня, попугая, пирата морей. Лет сто я проплавал пиратом и что ж, Какой-то матросик пропащий Продал меня в рабство за ломанный грош, А я уже был говорящий. Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему: „Паша, салам“ И просто кондрашка хватила пашу, Когда он узнал, что еще я пишу, Читаю, пишу и пляшу. Я индию видел, иран и ирак, Я — индивидуум, не попка-дурак. Так думают только одни дикари. Карамба! Коррида! И черт побери.

СТРАННЫЕ СКАЧКИ

Эй, вы, синегубые! Эй, холодноносые! Эй, вы, стукозубые И длинноволосые! Эй, мурашкокожие, Мерзляки-мерзлячки! Мокрые, скукоженные, Начинаем скачки! Эй, ухнем, эй, охнем! Пусть рухнем, зато просохнем. Все закоченелые, Слабые и хилые, Ну, как угорелые, Побежали, милые! Полуобмороженная Пестрая компания, Выполняй положеное Самосогревание.

ПЕСЕНКА ЯЩЕРИЦЫ ДЖИММИ И ЛЯГУШОНКА БИЛЛИ

У Джимми и Билли всего в изобильи, Давай не зевай, сортируй, собирай! И Джимми и Билли давно позабыли, Когда собирали такой урожай. И Джимми и Билли, конечно, решили Закапывать яблоки в поте лица. Расстроенный Билли сказал: „Или-или, Копай, чтоб закончилась путаница“. И Джимми и Билли друг друга побили. Ура! Караул! Откопай! Закопай! Ан глядь — парники все вокруг подавили. Хозяин, где яблоки? Ну-ка решай. У Джимии и Билли всего в изобильи, Давай не зевай, сортируй, собирай! И Джимми и Билли давно позабыли, Когда собирали такой урожай.

ЛЯГУШАЧЬИ СТРАДАНИЯ

Не зря лягушата сидят Посажены дом сторожить, А главный вопрос лягушат: „Впустить — не впустить?“ А если рискнуть, а если впустить, То выпустить ли обратно? Вопрос посложней, Чем „быть или не быть?“ Решают лягушата.