Дневник шпиона

При этом показал на потолок. Старик страшно побледнел и закашлялся. Но я захохотал и дал ему еще целую банку апельсинового варенья. Мне приятно, что Турецкий остался в дураках, считая нас, англичан, варварами.

К обеду дочь Турецкого спустилась по лестнице со своего чердака. Дальше сидеть ей там не было никакого смысла. Она очень мила, ей не больше 20 лет. Зовут ее мисс Зоя, и искусана она комарами не меньше нашего. Она очень понравилась мне и Буду. Я жалею, что не имею возможности поговорить с ней. Мой запас слов не рассчитан на общение с женщинами. Вечером мы с Будом решили, что будем бриться каждый день, как в Лондоне.

25 июля. Усиленно занимаюсь с Градовым русским языком. Учу слова сотнями. Потом мы вместе ходим на охоту и много разговариваем для практики. Он говорит по-английски, а я по-русски. Ему хочется выучить английский язык, чтобы навсегда уехать в Америку. Он терпеть не может большевиков.

Я спросил его:

— Почему Турецкий называет вас "маленьким большевиком"?

С большим трудом я понял его ответ. Оказывается, он тоже верит в коммунизм. Но ему кажется, что царство рабочих придет не скоро, лет через сто. Ответ этот совершенно в характере Градова. Он — типичный русский, готов решительно все откладывать до завтрашнего дня. Очевидно, большевики — люди другой складки.

Мисс Зоя поет целыми днями русские песни. Она приводит в порядок дом и при этом громко смеется. Она не знает английских слов, но Буд и сержант Слим ухитряются с ней разговаривать. Не видно, что англичане ей страшны. Буд говорит, что дерется она очень больно.

Вчера и я попытался поговорить с ней. Заранее составил фразу:

— Вы очень боялись англичан, мисс Зоя?

Она ответила:

— Да. Вы лорд?

— Нет.

Она начала что-то быстро говорить, но я не понял. Тогда она засмеялась, махнула рукой и убежала.

Появились маленькие ночи. Но они совершенно незаметны, так как кончаются и начинаются, пока мы спим. Я учу по двести слов в день.

3 августа. Получены сведения, что наши войска заняли Архангельск. И вдоль линии мы продвинулись миль на двести. Конечно, в соприкосновение с немцами мы не придем никогда. Но чем больше земли мы отхватим у России, тем лучше. Зиму, конечно, нам придется провести здесь. Нам прислали теплую одежду и запас рома.

Солдаты рубят елки и подтаскивают их к полотну. Потом грузят бревна на платформы и отправляют в порт. Наши транспорты идут в Англию с лесом. Это позволит нашим газетам не сокращать своего размера.

9 августа. Я заметил, что чаще всего мисс Зоя все-таки гуляет с Градовым. Турецкий сказал мне сегодня, что она обещала "маленькому большевику" выйти за него замуж, но поставила в условие, что это будет зимой. Они сядут на оленей и поедут в Колу, в церковь.

Если бы я знал побольше русских слов! Ручаюсь, что мисс Зоя перестала бы думать о свадьбе.

15 августа. Ночи растягиваются. Я часто вижу во сне мисс Зою, а Лондон — почти никогда. Но я не могу еще объяснить мисс Зое, какие сны я вижу. Я борюсь с русским языком целыми днями, знаю уже больше трех тысяч слов. Но как только я начинаю говорить с ней, она закрывает лицо руками, смеется и убегает.

Она поела весь мой шоколад и выпила все ликеры. Только варенья из апельсинов она не переносит. Я спросил ее как-то, что ей выписать из Лондона. Она попросила башмаки и свитер. Я дал отцу телеграмму, чтобы он вложил в досылку две пары башмаков и два свитера.

3 сентября. Ночи быстро растут. Теперь они уже сравнялись с нашими английскими. Я делаю все возможное, чтобы получше устроить людей на зиму. По совету русских я предложил солдатам отпускать бороду и усы, чтобы предохранить от простуды рот и горло. Сказал, что сам буду подавать пример.

4 сентября. Как рано здесь выпадает снег! Сегодня вдруг он повалил с неба крупными хлопьями, похожими на кусочки бумаги. Как только установится санный путь, мисс Зоя поедет в Колу на санях венчаться.

10 сентября. Мы ходили с Градовым на охоту. Очень легко стрелять сейчас куропаток. Они побелели, а снег стаял. Мы убили шесть штук.

На обратном пути я разговаривал с Градовым. Мы теперь хорошо понимаем друг друга. Он мне сказал, что после Февральской революции он был членом революционного совета на Мурмане. Но когда большевики захватили власть, он перестал интересоваться политикой и занялся охотой. Тогда же он сделал предложение мисс Зое.

Я спросил его, почему же он перестал заниматься политикой, а не сделался большевиком.

— К этому есть много причин, — ответил Градов. — Главная — Ленин ошибся в своих предсказаниях. Он говорил, что Европа поддержит нас. Но революция на Западе во время войны невозможна, а без этой революции большевики пропадут.

Что же, по-своему он прав! Мне кажется, что он честный человек. У него умные глаза, внушающие доверие, хотя поставлены они глубоко и глядят как бы из пещер. Он много читает и хорошо стреляет. Мне кажется, что он бросил революцию по убеждению, а не только потому, что вздумал жениться на мисс Зое.

2 октября. Из Лондона пришла посылка, в ней башмаки и свитеры для мисс Зои. Когда я передал ей эти вещи, она так обрадовалась, что перестала смеяться. Послала мне воздушный поцелуй и убежала. Потом Турецкий приходил благодарить меня. Один Градов, кажется, недоволен. Но я объяснил ему, что мисс нам оказывает много услуг, и небольшой подарок с нашей стороны вполне естественен.

18 октября. Кругом лежит снег. Сегодня мимо Кицы проехало несколько оленьих запряжек. Теперь мисс Зоя не имеет больше оснований откладывать свадьбу. Однако, когда я показал ей на оленей и сказал, что пора уже венчаться, она заявила, что перенесла свадьбу на январь. Почему перенесла, я понять не мог. Она не способна долго разговаривать: машет рукой и убегает.

5 ноября. Начались морозы, и ветер дует с Северного полюса. Этот ветер жжет огнем, но называют его здесь морянкой.

Я установил себе норму — сто слов в день. Заниматься трудно, дни слишком маленькие. Рано приходится зажигать лампу.

16 ноября. Сегодня солнце не показывалось совсем. Говорят, что началась полярная ночь, которая продолжается здесь два месяца. Мы готовы встретить ночь и морозы. У меня и у солдат выросли борода и усы. Коньяку и теплых вещей сколько угодно. Дровами завален весь двор. Зима нам не страшна.

17 ноября. Сегодня сержант Слим мне доложил, что среди солдат идут разговоры нежелательного свойства. Например, упоминается о том, что мы напрасно сидим в этой дикой стране. Что пора нам ехать в Англию. И так далее.

Для меня ясно, что эти разговоры завелись из мрака, который нас окружает. Солдаты соскучились по родине, по привычному жилью, по приключениям, может быть.

По совету сержанта я вызвал рядового Тома Флина и обещал ему отпуск не в срок в виде награды, если он укажет мне, кто среди солдат является зачинщиком разговоров. Он назвал мне пять фамилий. Я вызвал этих солдат одного за другим и допросил их. Они ответили, что действительно говорили такие вещи от скуки. При этом глядели исподлобья, как пойманные преступники. Я пригрозил им строгим наказанием и отпустил их. А Тому Флину приказал замечать решительно все и мне докладывать.

После этого я сдал начальство над полуротой Буду и с ближайшим поездом выехал на Мурман для доклада. Ехать было холодно. Я сидел на бревнах, и ноги у меня совершенно окоченели. Очень был рад, когда наконец вдали показались зеленые огоньки Мурманска, и мы подъезжали к станции.

Полковника Келли я застал за приготовлением коктейля. Увидев меня, он закричал, как мальчишка:

— Ура, Кент! Сейчас получено радио, что в Германии революция.

— Не может быть… Разве там есть большевики?

— Вероятно, завелись. Они появляются везде, где дело плохо. Во всяком случае, у нас есть сообщение, что моряки поднялись в Киле, кайзер бежал, и немцы просят перемирия.

— А как же мы?

— Пока ничего не известно. Думаю, что нас скоро должны снять с фронта. Чего ради воевать с большевиками, когда войне с немцами — конец?

Пришли другие офицеры, и мы принялись пить коктейль. Завязался общий веселый разговор. Потом, подвыпивши, мы бегали на станцию и требовали, чтобы паровозы свистели. Пустили несколько ракет. Мое сообщение о разговорах среди солдат было так незначительно, что я предпочел умолчать о нем.

Вдобавок у меня появилась мысль, что теперь, когда немцы разбиты и мир близок, солдаты приутихнут. Я пробыл до поздней ночи в офицерской компании и только в полночь выехал домой. Опять я сидел на открытой платформе и опять было холодно. В небе северное сияние трепыхало своими красными складками, и это немного развлекло меня. Совсем поздно я приехал в Кицу.

На платформе меня встретил сержант Слим. Прежде всего он мне доложил, что солдат Флин, доставивший мне сведения о разговорах среди солдат, не вернулся в барак с заготовки бревен. Этого мало. Работавшие в лесу солдаты будто бы видели шесть русских охотников, вооруженных ружьями. Русские прошли тесно сомкнувшись и с нашими не заговаривали.

Пообдумавши положение, я решил, что рассказ про охотников не больше, как выдумка. Линия занята нами почти на триста миль вперед, и трудно себе представить, откуда могли здесь взяться вооруженные русские. Вернее всего, это было придумано, чтобы как-нибудь объяснить исчезновение доносчика Флипа.

Я хотел немедленно же организовать поиски его. Но свет северного сияния был слишком слаб, чтобы можно было что-либо найти в лесу. Я приказал Буду завтра рано утром вывести всю полуроту в лес и обшарить все овраги. Пока же, несмотря на усталость, я велел сержанту разбудить несколько солдат и допросил их поодиночке о Флине. Солдаты делали вид, что ничего не знают, называли Флинта дезертиром и пытались убедить меня, что он бежал к норвежской границе. Но я отлично знал, что этого не может быть. Зачем бы стал дезертировать Флин, когда я обещал ему двухмесячный отпуск? Ясно, что солдаты разделались с ним.

В первый раз я почувствовал легкий страх перед событиями, которые назревают здесь, во мраке полярной ночи. Я осмотрел оба своих револьвера и приказал Буду сделать то же самое. Мне страшно ложиться в постель, и я нарочно так пространно записываю события дня у себя в тетради.

БЕГСТВО С СЕВЕРНОГО ФРОНТА

29 ноября. В Северном Ледовитом океане на транспорте "Бэд-адвенчур". Мы плывем вполне благополучно. Идет снег. Солнца не видно, холодно. Но настроение у всех прекрасное. Теперь мы можем не бояться немецких подводных лодок.

Я уже смотрю в ту сторону, где должен быть Лондон. Временами мне кажется, что сквозь завесу северного сияния я вижу зарево его огней. Наверное теперь, когда налеты цеппелинов не страшны, он вновь зажег свои мигающие вывески и бесчисленные гирлянды фонарей. Впрочем, через пять дней я увижу милый город своими собственными глазами.

Я давно не брался за мою тетрадку, мне было как-то неприятно продолжать записи. Но тут на океане я успокоился и сейчас впишу все по порядку, с того места, на котором остановился. Мне легко сделать это, так как я вряд ли когда-либо забуду события последних мурманских дней.

* * *

Нам не удалось отыскать в лесу исчезнувшего Флина, хотя пространство на пять миль вокруг было исхожено Будом и солдатами. Это разозлило меня. Я не знал, что предпринять, и шагал по комнате, страшно волнуясь. Меня успокоил немного приход Градова. Я рассказал ему о революции в Германии и о конце войны. Выслушав меня, он заволновался, начал бегать взад и вперед и все время повторял:

— Не может быть… Не может быть! В Германии революция… Кайзера прогнали… Кто бы мог предвидеть? Значит, большевики правы… Нет, это невозможно… Что же теперь делать?..

Он ушел и потом несколько раз возвращался и спрашивал меня о подробностях революции. Но я не мог рассказать ему много, так как сам ничего не знал. Перед обедом я сообщил мисс Зое, что скоро будет мир, и мы уедем. Она уронила ложку на пол, и на лице ее выразился испуг. По привычке она хотела засмеяться, но у нее ничего не вышло. Ее волнение было для меня полной неожиданностью. Мы очень мило провели время после обеда, пили чай и болтали. Ложась спать, я с радостью почувствовал, что мои мрачные мысли меня покидают.

А на другой день утром сержант принес мне записку:

"Товарищи солдаты, война кончилась. Но вас здесь будут держать еще долго, потому что английское правительство вашими руками хочет прикончить русскую революцию. Однако этого не будет.

Немецкий народ освободил себя от гнета кайзера Вильгельма. То же должны сделать и вы. Заявляйте требование об эвакуации. По приезде в Англию хватайте вашу буржуазию за горло".

В записке было много ошибок; судя по всему, она была состряпана русским. Написана она была крупными буквами через копировальную бумагу, следовательно, среди солдат было распространено несколько экземпляров.

Я долго ломал себе голову, пытаясь решить, кто бы мог быть автором этой прокламации. Из всех известных мне русских один Градов немного знал английский язык. Но запас его слов был мал и хорошо мне известен. Откуда он мог узнать слова: "гнет", "требование", "горло"?

Я решил не производить следствия, пока не соображу, хотя бы приблизительно, кто является автором записки. Вечером я лёг в кровать, закрыл глаза и все думал об этом. Временами мне казалось, что рассказ о шести русских в лесу имеет под собой почву. Они живут где-нибудь в стороне от линии и начали действовать только теперь, в момент революции в Берлине.

Я старался всячески прогнать от себя эту мысль и наконец сумел сделать это. Но чем-нибудь надо было заменить ее. Я разбудил Буда и приказал ему немедленно произвести обыск у Градова и Турецкого. Буд и сержант отправились выполнять мое поручение.

Они скоро вернулись. Результаты обыска были незначительны, но навели меня на некоторые мысли. У Градова была найдена копировальная бумага и прекрасный английский словарь. Я просмотрел слова: "гнет", "требование", "горло". Для меня стало ясно, что он пользовался именно этим словарем для составления прокламации.

Немедленно же я приказал привести его. Он пришел заспанный и очень недовольный.

— Мистер Градов, — сказал я ему строго официально. — Почему вы скрыли от меня, что у вас был словарь?

— Я хотел удивлять вас новыми словами, которые узнаю без вашего участия.

— А вот этим вы тоже хотели удивить меня?

И я показал ему копировальную бумагу.

Он ответил:

— Этим не удивишь.

И улыбнулся. Я понял, что он пытается держать себя, как прежде, когда я был ученик, а он учитель. Это мне не понравилось. Я вытащил прокламацию из стола и спросил:

— А не вы ли написали эту мерзость?

Он начал медленно разбирать прокламацию. Потом сказал:

— Что же, насколько я понимаю английский язык, здесь все правда.

Я приказал увести его и взять под стражу. А сам начал раздумывать.

Так вот что значит комбинация слов: "маленький большевик"! Это самая вредная разновидность, так как она скрывается до поры до времени и обнаруживает себя в самый опасный момент. Градов был "маленьким большевиком" три дня назад, а теперь сделался настоящим большевиком. Только потому, что пришла весть о германской революции. Что же мне с ним делать?

По законам военного времени я, как командир отдельного отряда, имел право расстреливать шпионов и подстрекателей. До сих пор я ни разу не пользовался этим правом. И вот мне предстояло осуществить его.

Если бы я взял Градова в плен в бою, с оружием в руках, то разговор был бы другой. Но здесь не было боя. Вместо оружия у него только словарь и слова, которые волнуют моих людей. Это гораздо опаснее, чем пулемет и винтовка. От слов нельзя защититься никакими окопами. В полночь решение созрело во мне: я должен расстрелять Градова.

Я чувствовал, что эта ночь будет решающей в моей жизни. Впервые я ощутил азарт новой игры, которая развертывается в мире. Война с немцами кончилась. Но начинается новая борьба, во стократ более трудная. В ней нельзя ждать пощады и прощения. Это надо понять в самом начале. Иначе будет поздно.

Утром я отдал необходимые распоряжения. Пять рядовых, тех самых, которые говорили, что надо кончать войну, должны были взять свои ружья и расстрелять русского подстрекателя. При слабом свете розовой зари эти пять человек расстреляли Градова у фонаря, который стоял при въезде на станцию. Перед расстрелом Буд объяснил солдатам, за что расстреливают человека; потом он приколол Градову на полушубке булавкой белую бумажку, в том месте, где сердце.

Когда выстрелы прозвучали, мисс Зоя с громким криком выскочила из дома. Как безумная она побежала к фонарю, но ее не пропустили. Я позвал Буда и сержанта, предоставив солдатам зарыть труп в снег.

В полдень на автодрезине приехал из Мурманска майор Скот Линзей, начальник британской военной полиции. Он внимательно выслушал мой доклад и одобрил расстрел. Потом вынул из кармана телеграмму, подал мне и сказал:

— Вот вам в награду за ваше геройство. Частная телеграмма из Лондона. Нет ли там новостей о нашей эвакуации?

Телеграмма была от моего отца. Он писал:

"Прошу немедленно прибыть в Лондон. Присутствие совершенно необходимо".

Я сообщил майору содержание телеграммы. Он хитро улыбнулся и сказал:

— Начинается бегство с фронта. Ваш отец догадливый человек. Конечно, Келли вам даст отпуск.

Через десять минут я уже ехал с майором на дрезине. Телеграмма отца меня скорее обрадовала, чем испугала. Вместе с майором я думал, что это просто уловка, чтобы избавить меня от зимовки на Мурмане.

Против быстрого отъезда в Лондон у меня было только одно возражение: мне было жаль расставаться с мисс Зоей. Она мне симпатизировала — это ясно, но отношения наши не успели определиться. Конечно, я имел в виду, что она не будет разговаривать со мной недели две в наказание за расправу с ее женихом. Но все на свете забывается. После расстрела Градова положение упростилось. Это я отлично понимал. И по приезде в Мурманск у меня создалось решение ехать в отпуск не раньше, как через месяц.

Я долго разговаривал с полковником Келли о расстреле и об отпуске. Он одобрил мое решение ехать в Англию к Рождеству. Я послал отцу телеграмму: "Могу приехать через месяц". Потом, чтобы немного рассеяться, пошел к офицерам, и мы всю ночь пили мятный ликер, от которого язык зеленеет и делается похожим на листик тополя.

Утром, вернувшись в Кицу, я принял доклад сержанта: ночь прошла спокойно. Но за завтраком Буд сказал мне, что мисс Зоя не ночевала дома. Она скрылась неизвестно куда.

— Может быть, опять на чердаке? — спросил я.

— Нет. Об этом не может быть и речи. Отец ищет ее и в полном отчаянии. Он опасается, что она бросилась в океан.

Такого исхода я не ожидал. Отношения мисс Зои к Градову никак нельзя было назвать чересчур страстными. Я попросил сержанта принять участие в поисках мисс и протелефонировал на Мурман. Но там никто не видел женщины, похожей на мисс Зою.

Вечером я слышал, как Турецкий плакал у себя в комнате. Он уверен, что дочь его замерзла в лесу. Так я и не успел поговорить как следует по-русски с мисс Зоей!

25 ноября пришла телеграмма от отца. Она содержала, кроме подписи, только два слова: "Приезжай немедленно".

Теперь у меня не было никаких причин задерживаться. Келли дал мне отпуск. Транспорт с лесом уходил 27 ноября. Я сдал командование Буду и перевез свои вещи на пароход. На пароходе сбрил себе бороду, но после некоторого размышления оставил усы.

И вот второй день я качаюсь на волнах и слышу мерный стук машины. События последних дней мне кажутся воспоминаниями детства. Меня отделяют от них сотни миль океана. Я никогда не увижу мисс Зою Турецкую, но, конечно, не скоро забуду ее.

2 декабря. По мере приближения к Англии мое беспокойство растет. Почему отец не написал мне подробно, в чем дело? Неужели случилось что-нибудь серьезное?