Реплика

— Кое-что есть. В 1972-ом был выпущен набор фотооткрыток, посвящённых Котовскому. Совсем недавно на глаза мне попадался… Обождите буквально пять минут! — сказала она и проследовала мимо Кузина в дальний угол зала, открыла какую-то служебную дверь и скрылась за ней.

Пять не пять, но минут через десять — вероятно поиски оказались не столь уж скорым делом — Фирсова вернулась с обещанным набором открыток и протянула его Кузину. На обложке помимо двух надписей — «Герои Гражданской войны» и «Г.И.Котовский» — красовалось его фотография на фоне какого-то аляповатого красно-белого рисунка, в котором хоть и с трудом, но угадывалось нечто вроде несущейся в атаку конницы.

Алексей Борисович раскрыл обложку и просмотрел открытки. Их было пятнадцать. Как и сказала Марина Олеговна, это были перепечатки старых отретушированных фотографий, снабжённые соответствующими комментариями на оборотной стороне. Лишь две из них относились к дореволюционным временам и напоминали об уголовном прошлом Григория Котовского: тюремный снимок в полный рост 1906 года и погрудное фото анфас, сделанное в Кишинёвской тюрьме в 1916-ом. На остальных фотографиях запечатлён был Котовский-военачальник. Вот он, командир бригады, со своим начальником штаба и комиссаром на Польском фронте. Вот он же, но уже командир 9-ой Крымской кавалерийской дивизии. Далее, он же — командир 2-го кавалерийского корпуса, снятый в группе командиров Красной Армии и прочее в том же духе. На последнем фото зафиксирован был апофеоз его карьерного роста: находящийся в зените славы Котовский, Будённый, Фрунзе и Ворошилов сидят в президиуме на заседании Реввоенсовета в Москве в 1925 году…

С познавательной точки зрения всё это было чрезвычайно любопытно — подавляющее большинство фотографий Котовского Алексей Борисович сегодня увидел впервые — но с точки зрения полезности, снимки, сделанные в период с 1920-го по 1925 год, не представляли для него ни малейшего интереса. Причина проста — человеческая внешность подвержена возрастным изменениям, и один и тот же человек, к примеру, в сорок лет может заметно отличаться от себя же самого тридцатилетнего. «Бесу», по единодушному мнению потерпевших, где-то около тридцати пяти, следовательно, волей обстоятельств, для опознания снимок из Кишинёвской тюрьмы подходил как нельзя более. На момент съёмки Григорию Котовскому аккурат стукнуло тридцать пять. Так что, эта фотография анфас, собственно говоря и предназначенная для опознания, вполне соответствовала целям Кузина.

— Одолжите мне вот эту! — попросил он, взяв в руки заинтересовавшую его открытку.

— Берите, если нужно, — позволила Фирсова.

Кузин благодарно кивнул и упрятал свою добычу в папку.

— Верну в целости и сохранности, — клятвенно пообещал он, однако по-прежнему не спешил сворачивать беседу. — Я позавчера вычитал, что Котовский а всю свою уголовную «карьеру» ни одного человека не убил и не ранил. Так-таки уж и ни одного?

Вообще-то, Алексей Борисович по натуре был утилитаристом. По большому счёту максимум того что, по его мнению, хоть как-то могло пригодиться, он уж выяснил — даже фотографией Котовского на всякий случай разжился — и в дальнейших расспросах особого смысла не было, но взыграло любопытство.

— Однозначного ответа на этот вопрос нет, — на сей раз без присущей ей уверенности раздумчиво произнесла Марина Олеговна. — Фигура Котовского ещё при жизни обросла мифами, которые он сам частенько выдумывал и распространял. Что уж говорить о послереволюционных временах, когда его биографию залакировали до неузнаваемости. Сейчас отделить агнцев от козлищ уже вряд ли кому удастся. За ним тянется длиннющий шлейф грабежей, разбоев, вымогательств… Это даже не десятки, а сотни преступлений. В разное время сообщниками Котовского были такие одиозные личности как Николай Радышевский и Михаил Берилёв, которые как отмечалось в полицейских протоколах, «имели склонность к излишнему кровопусканию». Им человека убить, было так же легко как рюмку водки опрокинуть. И убивали — на их совести немало жертв, что подтверждается сохранившимися документами. Однако твёрдых доказательств того, что они творили эти злодейства по поручению или с ведома Котовского, не обнаружено. Непонятно даже являлись ли они на момент совершения убийств членами одной с ним банды… Я твёрдо знаю одно: самому Григорию Ивановичу ни разу не предъявлялось обвинение в убийстве, — безапелляционно заявила Марина Олеговна. — Сам на себя он наговаривал — такое бывало. Например, уверял, что при побеге с Нерчинской каторги в 1913 году якобы убил двух конвоиров. Между тем, в материалах следствия по делу Котовского 1916 года сказано, что при побеге с каторги он никого «не обидел» и просто «скрылся с работ». Следовательно, с высокой степенью вероятности история с двойным убийством — выдумка. Возможно, ему хотелось казаться героем, вызывать восхищение… К слову, позже, уже в советское время, он всячески открещивался от неё, да и вообще, если вдруг разговор заходил о его уголовном прошлом, неизменно утверждал, что на нём крови нет, что он даже револьвер почти никогда не носил, а если и имел его при себе, то держал незаряженным…

Да-да… Это я только с виду грозен, а вообще-то я белый и пушистый, ухмыльнулся Кузин. Знакомая песенка! Не исключено, что виной тому пресловутая профессиональная деформация, но Алексей Борисович, повидавший на своём долгом оперском веку немало представителей разбойной братии, относился к их «откровениям» со скепсисом, считая, что подобным уверениям грош цена в базарный день. Чтоб в дерьме копался, да чист остался, так не бывает. Но от озвучивания своих мыслей на сей счёт воздержался. Тем не менее Марина Олеговна, вероятно, что-то такое прочла не его лице, и горячо вступилась за давно покинувшего этот мир и, по большому счёту, в её заступничестве совершенно не нуждавшегося атамана Адского:

— Такой человек как он просто не мог быть убийцей. Поймите, Григорий Иваноыич не примитивный громила, разбойник с большой дороги, этакий разухабистый Стенька Разин, который, чуть что не по нему — за саблю, и голова с плеч! Конечно, невинной овечкой Котовского не назовешь, но душегубство — это не про него. Уж больно личность многогранная! — она попыталась аргументировать свою позицию: — На дело всегда шёл, не скрывая лица, с открытым забралом, с вызовом. Как вы полагаете, почему?

Надо же, практически моими словами шпарит, вспомнив, как сам не так давно размышлял о том же, удивился Алексей Борисович и спросил:

— Ну и почему?

— Полагаю, его артистическая натура требовала самовыражения или, если угодно, признания, славы, наконец, худой или доброй, не так уж важно. Он желал, чтобы им восторгались. Я вам больше скажу, по моему мнению, просто грабить Котовскому претило, хотя, в основном этим он и занимался… Душа требовала иного, и, как только появлялась возможность, Котовский шёл на поводу своих желаний. Он любил перевоплощаться с использованием париков, накладных усов и бород. Действуя в одиночку, ненавязчиво заводил знакомство с будущей жертвой, выдавая себя за помещика, чиновника или даже иностранца….

— Но, ведь, для этого нужно как минимум знать языки, — не выдержал, встрял Кузин.

— О, с этим у Григория Ивановича был полный порядок! — уверила его Фирсова. — Он свободно владел русским, румынским, немецким и по слухам даже французским, в чём я не уверена… Так что, ему не составляло труда выдать себя за румынского аристократа или немецкого барона… — после чего продолжила прерванный рассказ: — Не зря в уголовной среде Котовский слыл шармёром. Он умел очаровать, создать о себе самое благоприятное впечатление, втереться в доверие и, пользуясь сердечным расположением хозяев, проникнуть в интересующий его дом, а затем с самой доброжелательной улыбкой достать револьвер, выдать своё фирменное: «Я — Котовский» и ограбить… Кроме того, он обожал водить за нос полицию, изображая из себя не весть кого, — подытожила Марина Олеговна.

— Видимо, мог бы с успехом выступать на сцене, — выслушав её доводы, сказал Алексей Борисович, но, как человек привыкший оперировать фактами, а не эмоциями, свою ложку дёгтя таки добавил: — Только вот склонность к артистизму ещё не есть гарантия незапятнанных кровью рук…

— Тогда будем исходить из принципа «не пойман — не вор», — нашлась с ответом Марина Олеговна, оставив-таки последнее слово за собой.

— Тоже верно, — не мог не согласиться с нею Кузин. — Огульно ничего утверждать нельзя.

— Котовский — человек-загадка, — как бы в продолжение прерванной дискуссии, и в то же время отвечая каким-то своим мыслям, заметила Фирсова. — Сейчас многие разглагольствуют, что, мол, он — обычный бандит, который воспользовался ситуацией и примазался к большевикам, исключительно из каких-то своих шкурных интересов. А вот Ольга Петровна не сомневалась, что это был искренний порыв, и муж принял революцию сердцем — такие как он ничего не делают наполовину. А дальше: «И вечный бой! Покой нам только снится!» — с воодушевлением процитировала пожилая женщина строки Блока и, погрустнев, присовокупила: — Вот ведь неуёмная натура — он даже и после смерти покоя не обрёл…

— О чём вы? — осторожно поинтересовался Кузин.

Марина Олеговна посмотрела на него с немым укором, словно бы демонстрируя своим видом: стыдно, не знать таких элементарных вещей! Впрочем, длилось это лишь мгновение. Почти сразу её словно бы ожгло догадкой — то, что было очевидно для неё, вовсе необязательно являлось столь же очевидным для собеседника. Выражение лица женщины сменилось на снисходительное.

— Извините. Я как-то упустила из виду, что у нас доступ к истории — привилегия узкого круга специалистов, к которому вы, как и большинство наших сограждан не принадлежите, — с горьким сарказмом произнесла она, невзначай подпустив шпильку тем, кто в стране Советов решал, кому, что и сколько следует знать о прошлом, да и о настоящем тоже.

— Так в чём же дело? Давайте исправим эту вопиющую несправедливость, по крайней мере в отношении меня, — тут же недвусмысленно предложил себя в качестве благодарного слушателя заинтригованный Кузин.

— О том, что Котовский был застрелен в двадцать пятом году неким Мейером Зайдером, вы вероятно хоть что-то да слышали, — предположила Фирсова.

Алексей Борисович утвердительно кивнул, а сам подумал, вот именно, что только что-то…

— Не стану утомлять вас подробностями, — пообещала Марина Олеговна: — Тем более, что мне известно не так уж много. Материалы уголовного дела были сразу же засекречены, и до сих пор к ним невозможно получить доступ… Знаю только, что Зайдер признался в убийстве на почве неприязни, якобы, из-за того, что Котовский препятствовал его карьерному росту. Убийца был приговорён к десяти годам лишения свободы, отсидел три и был условно-досрочно освобождён за примерное поведение. А ещё через два года труп Зайдера обнаружили на железнодорожных путях в Харькове… История, безусловно с душком. Возможно, кто-нибудь когда-нибудь и расставит в ней все точки, но… — она с сомнением покачала головой и проложила: — Как бы там ни было, а в 1925 году Котовский был на пике популярности, и его смерть, пусть даже довольно нелепая, не могла остаться незамеченной. Ему устроили похороны, по пышности сравнимые с похоронами Ленина… Да-да… — в ответ на недоверчивый взгляд Алексея Борисовича подтвердила она. — По всей Одессе висели траурные флаги. Торжественное прощание проходило в колонном зале горисполкома. Из Харькова в Одессу срочным порядком прибыл профессор Воробьёв, тот самым, который мумифицировал Ленина, и труп Котовского был им забальзамирован. Похороны состоялись в Бирзуле, где Григорий Иванович начал свой путь командира Красной армии. Проводить прославленного героя в последний путь приехали такие военные деятели, как Будённый, Егоров, Якир… Стеклянный саркофаг с телом Котовского поместили в специально подготовленное на небольшой глубине помещение. Собственно из этой подземной части и состоял поначалу мавзолей. Позже, в 1934-ом, над ней воздвигли фундаментальное сооружение с трибуной и барельефными композициями на тему Гражданской войны. Впрочем, всё это великолепие просуществовало недолго… В первых числах августа 1941-го Бирзула, которую к тому времени уже переименовали в Котовск, была оккупирован румынами. Они взорвали мавзолей, разбили саркофаг, а останки Котовского вышвырнули в траншею, куда сбрасывали расстрелянных местных жителей — в основном советских работников и евреев…

На этом Фетисова прервалась — то ли взяла интригующую паузу, то ли, что ближе к истине, просто остановилась, чтобы перевести дыхание. По ходу её повествования Алексея Борисовича всё больше одолевало недоумение. Ни о чём — то есть вообще ни о чём! — этом он слыхом не слыхивал. У него просто в голове не укладывалось, как такое могло получиться, что он начитанный взрослый человек с высшим образованием ничего этого не знал? Котовский, Чапаев, Пархоменко… Это ж герои, на которых воспитано целое поколение — его поколение. В них играли с малолетства, о них написаны книги, сняты фильмы, и вроде бы, всё давным-давно должно быть известно. А что на поверку? Копни чуть глубже, и выясняется, что по сути ни черта мы о них не знаем, кроме имён…

— Невесёлая история, — заполняя возникшую паузу, пробормотал Кузин, непонятно даже что, имея в виду: то ли печальную участь останков Котовского, то ли собственное неведение на сей счёт.

— Уж не знаю, хорошо это или плохо, только она имела продолжение. — Вывел его из задумчивости голос Марины Олеговны. — Кто-то из рабочих железнодорожного депо… кто именно, не скажу, не помню… опознал останки Котовского, сложил их в мешок и сохранял вплоть до прихода Красной арии в сорок четвёртом году… Можете себе представить, в каком плачевном состоянии они находились. После освобождения города останки Котовского уже в обычном гробу снова поместили в погребальную камеру. А мемориальный комплекс — правда, несколько меньшего размера, чем он был прежде, да и вообще мало на него похожий, — восстановили в 1965 году. Я присутствовала на открытии монумента. Кстати, там же я и познакомилась с Григорием Григорьевичем Котовским. Вот, пожалуй, и всё, — подвела итог своему повествованию Фирсова.

Действительно, пора бы и откланяться, рассудил Алексей Борисович, на свой лад истолковав последние слова — дольше злоупотреблять её временем просто-таки неприлично.

— Спасибо вам, Марина Олеговна! Извините, что отвлёк от дел… — приступил к процедуре прощания Алексей Борисович.

— Скажете тоже! — Отмахнулась она. — Какие дела у пенсионера! Рада была помочь — не уверена, что смогла…

— Смогли, даже не сомневайтесь, — ничуть не погрешив против истины, уверил её Кузин, за час общения с этой незаурядной женщиной узнавший о Котовском в разы больше, чем за предыдущие сорок восемь лет своей жизни, и уже собрался было сказать «до свидания», но снова что-то его остановило.

Бог знает почему, вспомнилось непонятное словечко, брошенное «Бесом» на Ленинском, 62. Чем чёрт не шутить, вдруг она знает? Спрошу, решил Кузин.

— Понимаю, что обращаюсь не по адресу, но вы случайно не знаете, что может означать слово «фурмоса» или «фрумоса»? Правда, за точность воспроизведения не поручусь.

Марина Олеговна удивлённо вздёрнула брови — похоже, ей в отличие от муровского опера, слово не казалось столь уж непонятным.

— А где вы это слышали?

Не углубляясь в детали, Кузин пояснил, что нечто похожее одна из потерпевших услышала от «Беса», когда бандиты хозяйничали у неё дома.

— Очень может быть, что он сказал «фрумосэ»… — предположила Фирсова. — Кстати, это первое, что пришло мне в голову, когда вы спросили.

— И что сие означает? — полюбопытствовал Кузин.

— Красивая, — просто ответила женщина.

— Это по-каковски же? — спросил Алексей Борисович.

— По-молдавски, — пояснила Марина Олеговна. — Ни к кое-случае не претендую на точное знание, но в 1948 году, как вам известно, я несколько месяцев провела в Кишинёве. Я была молода и недурна собой. К тому же светленькая. А поскольку южные мужчины падки на блондинок, они мне проходу не давали со своим «фоартэ фрумосэ», что означает: очень красивая.

— Не сомневаюсь, что у них для этого были веские основания… — польстил ей Кузин, рассудив про себя, а лыко-то в строку — почему бы серёжке не быть красивой? — и очень может статься, что «Бес» к нам прибыл из Молдавии, опять же, в версию родства с Котовским такое предположение вполне укладывается…

— Ну что? Подходит вам такой перевод? — поинтересовалась Фирсова.

— Вполне. — Кивнул Кузин.

Надеешься сорвать куш, будь готов заплатить

Последнее время кабинет почти постоянно находился в единоличном распоряжении Кузина. Закупры то вместе, то порознь, мотались по городу, проверяя нет-нет да всплывающую пусть даже самую ничтожную информацию, о якобы засветившемся то там, то тут якобы «Бесе». Братья методично устанавливали фигурантов, пробивали по базам, шерстили их связи. Не вина близнецов, что эти сведения оказывались полнейшей туфтой — проверять-то по-любому надо, куда денешься. Словом, парням было чем заняться. Беготня — дело молодых, любил повторять Кузин. Сам же он находился в том возрасте, когда уже можно позволить себе работать головой, а не ногами.

Собственно говоря, именно этим он, возвратившись из Музея революции, и занялся: сидел за столом и всматривался в фото тридцатипятилетнего Григория Котовского, сделанное тюремным фотографом три четверти века назад. Честно говоря, знаменитый разбойник и экспроприатор, гроза зажиточной Бессарабии мало соответствовал образу созданному отечественным кинематографом. Никакой наголо бритой головы, как в фильме или на более поздних фото, когда он уже стал командиром Красной армии. Глубокие лобно-височные залысины имеются — да ещё какие! — но до полного облысения атаману Адскому точно ещё далеко. Завитые на кончиках по тогдашней моде усы придают лицу вид удалого гусара-сердцееда.

Ну, с блестящей бритоголовостью всё понятно: процесс утраты волосяного покрова прогрессировал, и с годами пришёл к логическому концу. А вот любопытно было бы знать, что побудило Котовского впоследствии сменить усы а-ля-Поддубный на усишки а-ля-Гитлер? Впрочем, в те годы Гитлер был ещё никто и звать никак, и в России никто о нём слыхом не слыхивал, просто среди военных именно такие вот щётки под носом в двадцатых годах пользовались бешенной популярностью. Да бог бы и с усами, но каков надменный прищур тёмных глаз, нацеленных прямо в объектив фотоаппарата! А поза! Руки вызывающе — иначе не скажешь — скрещены на груди. Он весь — дерзость. И это при том, что человек, мало того, что сидит за решёткой, так ещё и то ли уже приговорён, то ли вот-вот будет приговорён к смертной казни, о чём конечно же он знает или, по меньшей мере, догадывается. Кем бы ни был Григорий Котовский — бандитом с большой дороги или пламенный революционером — в бесстрашии и самообладании ему точно не откажешь.

Алексей Борисович прекрасно отдавал себе отчёт в том, что в своих благих намерениях тщательно прошерстить ныне здравствующих родственников Котовского, не преуспел. А если совсем уж откровенно, так не продвинулся ни на шаг и протянуть ниточку от «Беса» к потомкам легендарного комдива пока не удалось…

— Здорово, шеф!

В кабинет ввалился возбуждённый Олег, с которым они со вчерашнего дня не виделись.

— И тебе не хворать! — ответил Кузин, присматриваясь старшему из близнецов.

Сияет, как начищенный медный пятак. Глаза горят. Прямо распирает парня. Не иначе, что надыбал. Этого и спрашивать не надо, сам всё выложит… Так и вышло.

— У меня вчера очень любопытная встреча состоялась, — сняв шапку и куртку, и накинув их на вешалку, сообщил он.

— Ну, рассказывай, — предложил высказаться старший товарищ.

— Короче! — Здоровенный детина с размаху плюхнулся на стул, который под ним жалобно пискнул. — Серёга вечером дома остался — к нему Дашутка прикатила — а мы с Иркой на дискач в Олимпийскую деревню поехали…

Кузин неопределённо хмыкнул. Он уже давно запутался в бесконечных Дашах, Ирах, Машах и Наташах, с которыми братья, когда находились на рабочем месте и, если выдавалась свободная минутка, постоянно ворковали по телефону и вечно о чём-то договаривались. Но, что было для него было полнейшей загадкой, так это — когда они всё успевали и как умудрялись сочетать, казалось бы, несочетаемое: и в спортзал регулярно наведывались, и при случае выпить были не дураки, и вкалывали, если требовалось, от зари до зари, и с девчонками зависали чуть ли не каждую ночь… Вот, что значит, молодость! Аж завидки берут, думал Алексей Борисович.

— Ну, там шампусик, то, сё… — неспешно повествовал Олег, как бы предлагая проникнуться атмосферой праздника жизни, именуемого дискотекой.

— Ты кашу-то по тарелке не размазывай. Давай поконкретнее, — грубовато предложил Кузин перейти к сути.

— Короче, сцепился я там с одним мудофелем… — куда уж конкретнее высказался Олег. — Он под приличным градусом был. Иришку толкнул. Не извинился. Слово за слово… Вышли потолковать в туалет, а там тесновато было. Ну, и началось бодалово. Крепенький оказался — видать из вольников. Я в ковбойке был, так он мне рукав оторвал, потом глаза выпучил и вдруг как заорёт: «Стоп, братан!». Я тормознулся. Он на плечо моё пялится, а там же у меня… Проще показать.

Парень встал, снял пиджак и начал расстёгивать рубашку.

— Стриптиз? — язвительно поинтересовался ничего пока не понимающий Кузин.

— Частичный, — подтвердил старший Закупра, оголив левое плечо, где синела татуировка.

Вообще-то, Алексей Борисович уже видел её раньше. Дело было в раздевалке на «Динамо». Кстати, точно такая же или во всяком случае очень похожая была и у Сергея. Но видел мельком и разглядеть толком не успел. Сейчас представилась такая возможность. Сверху полукругом располагалась выполненная по-русски, но стилизованная под арабскую вязь, надпись: «Афганистан». Снизу, так же полукругом — «1983–1984». В центре на фоне горных вершин — «781 ОРБ».

— ОРБ — это что? — попросил расшифровать Кузин.

— Отдельный разведывательный батальон, — пояснил Олег, натягиваю рубаху. — Татуха особенная. Кто знает, тот понимает.

— Ясно. На однополчанина что ли нарвался? — продолжил нехитрую логическую цепочку старый сыщик.

Парень кивнул.

— Зовут Витьком. Полгода в Афгане оттрубил. Комиссован по ранению. В батальон попал осенью восемьдесят четвёртого. Мы ещё в мае, дембельнулись, так что с ним не пересекались, но про нас с Серёгой он слышал… — выдал Олег и вернулся к событиям вчерашнего вечера. — Мордобой, само собой, побоку. Мир-дружба-жевачка! Пошли вмазали. Иришка на всех обиделась и ушла. А мы уже у него дома продолжили…

— Ты поближе к сути! — ненавязчиво напомнил Кузин том, что день не резиновый.

— Не подгоняй, Борисыч. — возразил на это Олег. — Потом сам же будешь мордовать: давай подробности. Так что, я уж лучше сразу…

Может, оно и верно, внутренне смирился Алексей Борисович и перестал его подгонять.

— Сидели, выпивали, за жизнь тёрли. Ну, как тёрли… Я-то больше помалкивал и слушал, а Витёк, тот сильно бухой был, вот он языком и молол. Сперва горестями делился. Сам — челябинский. Там жизни никакой. Из армии вернулся, пошёл на завод. Зарплата — слёзы. На неделю еле-еле хватало, потом клади зубы на полку. Промаялся так год-другой, плюнул на всё и подался в Москву. Поначалу грузчиком на вокзале подрабатывал, чтоб с голоду не сдохнуть. Зато, теперь, говорит, я в шоколаде! Бабла — залейся! А у самого квартирка убитая, мебелишка на ладан дышит, телек чёрно-белый. Ну, я и поддел его, типа, оно и видно, что миллионер! Он в обидку. На хату не смотри. Съёмная. Сюда смотри. И вынимает из кармана непочатую пачку сотенных… Вот так запросто, десять тонн! Я, типа, в шутку: нехило нынче грузчикам платят. А он: ага, если ты лохов на бабки грузишь. Могу и тебя к делу пристроить… Смотрю, совсем его развезло, я и отчалил…

Крупная сумма на руках и похвальба, насчёт того, что он де грузит лохов на бабки, ещё ничего не значат, прикинул Алексей Борисович. Мало ли откуда у него деньги, а пьяный базар — он базар и есть. Хотя, конечно, многие «афганцы» прислонились к бандюкам. Такие парни сейчас в цене. Чёрт его знает, может, этот Витёк — и наш клиент…

Кузин в задумчивости поскрёб подбородок и спросил:

— Адрес помнишь?

Олег отрицательно помотал головой.

— Не до того было. Водкой поверх шампанского стелить — тяжко… Но точно на Островитянова. Если приспичит, думаю, найду… Только фигли напрягаться, если у меня телефон его есть?

— И что думаешь делать? — Алексей Борисович хотел сперва выслушать мнение самого Олега.

— Я без понятия, — Пожал плечищами старший Закупра. — Только предполагаю, что от тех шальных бабок за версту криминалом несёт. Думал ты чего присоветуешь.

— Надеюсь, ты у него перед носом по пьяни ксивой не размахивал?

— Обижаешь, начальник! — делано возмутился молодой опер. — Наплёл, что работал на северах в геологической партии. Вернулся. Теперь в поиске. Про брата прогнал, что тот типа подался в Сибирь пушнину добывать… А что, правдоподобно! Опять же если случайно засветится где в Москве, всегда можно отбрехаться, что тока-тока оттуда… Нормальная легенда.

— Молодец. Предусмотрительный, — похвалил его Кузин и принялся рассуждать вслух: — Конечно, всё это даже не вилами по воде, но прощупать твоего Витька не помешает. Что ты о нём знаешь, кроме того, что вы в одном батальоне служили, да и то в разное время? Вот именно, что ничего. Так вот, для начала выясни кто он, что он — учить тебя что ли… На досуге обмозгуем… Но имей в виду, первым номером у нас идёт «Бес», а это так — факультатив.

На том и порешили.

Прошла неделя. Алексей Борисович почти позабыл о том разговоре, когда Олег сам напомнил о нём, принеся справку с прикреплённой с ней копией фотографии, добытой, вероятнее всего в паспортном столе.

— Вот!

Кузин сперва взглянул на снимок — обычная, ничем не примечательная физиономия, — затем пробежал справку глазами, бубня себе поднос:

— Чекменёв Виктор Васильевич, 12.01.1966 года рождения, уроженец

Челябинска… Неполная семья… Радиотехнический техникум… В 1983 году проходил по делу о серии уличных грабежей, совершённых группой лиц, задержан, освобождён за недостатком улик… Далее Советская армия… Афганистан… Радист-разведчик… В марте 1985-го комиссован по ранению… Челябинский радиотехнический завод… В 1987-м — как интересно! — подозревался в участии в нападении на инкассаторскую машину… И снова доказухи не хватило… — скептически хмыкнул Алексей Борисович и, укоризненно покачав головой, проложил чтение. — В Москве с сентября 1988-го. Проживает на съёмной квартире адресу: Островитянова, 23, корпус 1, квартира… Понятно. Телефон… Тоже понятно. В поле зрения московской милиции не попадал… По всему судя, это, таки, — наш клиент. Во всяком случае, парень непростой. — подытожил Кузин, возвращая справку Олегу.

— Ещё какой непростой! — поддержал его тот. — Я вчера позвонил. Напомнился.

— И? — Напрягся Кузин.

— Пересеклись. Посидели в кабаке. Я на безденежье поплакался, ну он мне с барского плеча работёнку и предложил, — конспективно отчитался Олег.

— В каком качестве? — поинтересовался Кузин.