Помоги проекту - поделись книгой:
Из биографии ясно, что большую часть жизни П. П. фон Дервиз провел вне Петербурга. С домом на Английской набережной он расстался в 1903 году, сразу же после смерти матери, продав весь участок великому князю Андрею Владимировичу.
Но еще до продажи особняка в его свободных, просторных помещениях иногда размещались выставки. Так, в марте 1902 года там впервые экспонировалась коллекция художественных произведений и миниатюры, организованная императрицей Александрой Федоровной. Позднее выставка переехала в Зимний дворец.
Последний единоличный владелец дома — Романов
Новый хозяин особняка, Андрей Владимирович, был сыном великого князя Владимира Александровича, имевшего дом на Дворцовой набережной (ныне Дом ученых). Генерал А. А. Мосолов так характеризовал молодого князя: «Младший из братьев, великий князь Андрей Владимирович, блестяще окончил Военно-юридическую академию и стал советником и идейным вождем молодого поколения своей семьи. Он и в эмиграции продолжал интересоваться политическими вопросами и лучше всех членов императорской фамилии был в них осведомлен. Человек очень даровитый и умный. Его Высочество вдобавок и трудолюбив».
В эмиграции он оформил брак с балериной Матильдой Феликсовной Кшесинской, имевшей от него сына Владимира. В своих «Воспоминаниях» Кшесинская много и тепло пишет о князе — «верном спутнике жизни», у которого, по ее словам, была светлая душа и доброе сердце.
Судя по сохранившимся многочисленным изображениям герба фон Дервизов в доме на Английской набережной, Андрей Владимирович так и не переселился сюда. Он жил в полковой квартире. Но это не мешало собираться в особняке членам царской фамилии. Одну из таких встреч описала княгиня Палей — жена великого князя Павла Александровича, также имевшего дом на Английской набережной (ныне номер 68): «Мой муж не забыл обещания, данного великому князю Александру (имеется в виду Александр Михайлович). Семейный совет состоялся у князя Андрея в его дворце на Английской набережной. Там было решено, что князь Павел, как старейший в роде и любимец их Величеств, должен взять на себя тяжелую обязанность говорить от имени всех. Князь был явно озабочен. Он совершенно ясно отдавал себе отчет в том, насколько трудна и неблагодарна возложенная на него задача и как мало шансов у него на успех. Тем не менее, как только императорская фамилия (3/16 декабря) прибыла в Царское Село, он попросил аудиенцию и был принят в тот же день за чаем…»
Тяжелая обязанность, взятая на себя Павлом Александровичем, заключалась в том, что на семейном совете было решено великими князьями предложить Николаю II даровать народу конституцию. Кто знает, прими император тогда предложение, выдвинутое в доме на Английской набережной, — и русская история могла бы пойти по другому пути?..
В 1918 году здание национализировали. В первые годы советской власти в нем размещались различные учреждения. Во время Отечественной войны в особняке был детский приемник. Часть помещений занимал госпиталь.
После войны в здание въехала проектная организация и несколько мелких учреждений.
В ноябре 1959 года решением исполкома Ленсовета в этом доме впервые в стране был открыт Дворец бракосочетания. С тех пор и до настоящего времени в особняке происходят торжественные церемонии, на которых рождаются новые семьи. Здесь всегда царит торжественная атмосфера. Дом на набережной продолжает дарить счастье как жителям нашего города, так и гостям из других районов России.
Из жизни Коллегии иностранных дел
Английская набережная, 32
Этот особняк не связан фамильным родством с предыдущими владельцами, но он был местом службы многих аристократических фамилий. В его создании принимала участие Екатерина II. Здесь работали выдающиеся дипломаты, поэты, писатели, государственные деятели.
Предыстория дома и первые владельцы участка
Среди многих приметных особняков, выстроенных вдоль левого берега Невы, строгостью форм и гармонией пропорций выделяется здание под номером 32 по Английской набережной.
Когда-то, в начале XVIII века, на этом месте стояли два дома. Одним владел генерал-майор Александр Васильевич Урусов, другой являлся собственностью обер-шталмейстера князя Александра Борисовича Куракина — личности весьма примечательной в XVIII веке. Его называли «бриллиантовым князем» за любовь к драгоценностям. В свое время из уст в уста передавался любопытный эпизод из жизни Куракина. И хотя думается, этого эпизода в жизни не было, так как налицо полное несовпадение действия и времени, рассказ был напечатан в журнале «Русская старина», именующем себя энциклопедией по XVIII веку. Эпизод этот очень характерен для своего времени и, главное — связан с этим местом на набережной: «Князь Александр Борисович Куракин приглашал многочисленное общество на роскошный бал в своем доме на Английской набережной. На этом бале обещал быть Павел I. Вечером перед балом император был не в духе. Ему вдруг показалось странным и чуть ли не дерзким, что Куракин ждет его на бал, что он должен к нему ехать. Неудовольствие его все росло и росло; он ходил скорыми шагами по комнате и вдруг велел позвать великого князя Константина Павловича. „Этот дурак думает, что я поеду к нему на бал? Поезжай к нему сейчас же и скажи ему от меня, что он ж. а, ж. а, и ж. а… Понимаешь?.. Так и скажи ему три раза, что он ж. а!“ Великий князь Константин Павлович был в бальной форме и треуголке, готовый тоже ехать на бал, и с места быстро поехал исполнять это странное поручение. Гости ждут не дождутся; а хозяин предчувствует что-то недоброе. Наконец вдали показывается придворный экипаж. Князь Куракин бежит на подъезд встречать Павла I. Вместо него выходит из экипажа Константин Павлович и, держа руку у шляпы, докладывает: „Государь Император приказал передать Вашему Сиятельству, что вы ж. а, ж. а и ж. а“. Затем повернулся, сел в экипаж и уехал. Князь Куракин падает обморок. Гости в смятении разъезжаются. Куракин на другой день заболевает. Император Павел смягчается, и через несколько дней, в награду за неприятность, дает ему часть Астраханских рыбных ловель, приносившую тогда 400 000 р. асс.».
Уже в середине XVIII века оба дома с участками принадлежали князю Куракину. По его заказу, использовав стены старых строений, архитектор Михаил Алексеевич Башмаков возвел одно большое в стиле барокко здание, богато декорированное скульптурой и лепными деталями.
После смерти Александра Борисовича особняк перешел к его сыну — Борису Александровичу. Когда же в 1764 году он скончался, дом был передан в казну, и его стали приспосабливать для Коллегии иностранных дел, ранее располагавшейся на 13-й линии Васильевского острова и в здании Двенадцати коллегий.
Архитекторы здания
Перепланировку интерьеров здания и его текущий ремонт производил собственный архитектор этого учреждения Александр Францевич Вист. Кроме того, поддерживая свой престиж, Коллегия приглашала для проведения внутренних работ самых модных тогда мастеров.
В начале 1780 года в Россию прибыл итальянский архитектор Джакомо Кваренги, при посредничестве Ивана Ивановича Шувалова специально «выписанный» Екатериной II для строительства Петербурга. Кваренги был поручен, в частности, проект коренной перестройки здания Коллегии иностранных дел с тем, чтобы придать ему соответствующий государственному учреждению строгий и солидный вид. Архитектор представил чертежи на высочайшее рассмотрение уже весной 1782 года. Екатерина II, сделав некоторые замечания, одобрила их и приказала приступить к возведению нового здания.
Если сравнить сохранившийся проект с его воплощением, то можно обнаружить лишь незначительные расхождения. Они касаются, главным образом, количества окон: на чертежах их девятнадцать, а на фасаде дома двадцать одно. Таково было распоряжение императрицы после ее знакомства с представленными на утверждение материалами.
Сегодня мы видим все то же (согласно проекту) длинное двухэтажное здание на низком подвале, «оживленное» малым портиком с колоннами ионического ордера. Оно разделено на три части. Центральная завершается фронтоном. Стены дома гладко оштукатурены. Окна обоих этажей выдержаны в одинаковых пропорциях. Правда, на первом этаже они украшены замковыми камнями, а на втором, более парадном, — сандриками. Простенки центрального ризалита на первом этаже обработаны как пилоны и завершены сверху полуциркульными арками, между которыми помещены лепные медальоны. В центре здания — входная дверь, к ней ведет восьмиступенчатая лестница.
Посетители и сотрудники Иностранной коллегии в начале XIX века
Кто только не поднимался по ее ступенькам: знатные вельможи, видные дипломаты, послы иностранных держав, чиновники различных рангов. В июне 1817 года по этой лестнице поднялся восемнадцатилетний Александр Сергеевич Пушкин. Он окончил Царскосельский лицей и вместе с друзьями (В. К. Кюхельбекером, А. М. Горчаковым, Н. А. Корсаковым) был определен на службу (в качестве переводчика) в Коллегию иностранных дел. В том же году сюда поступил и Александр Сергеевич Грибоедов. Обязательство не разглашать государственные тайны Пушкин подписывал вместе с ним и Кюхельбекером. Все зачисленные в Коллегию принимали присягу в торжественной обстановке.
Коллегия иностранных дел была единственным учреждением, подчинявшимся не Сенату, а непосредственно царю. Согласно сложившейся к концу XVIII века структуре (при Петре I состав и численность Коллегии были другими) коллегия должна была состоять из «присутствия», куда входили президент, вице-президент, четыре советника, четыре асессора, секретарь и целый штат канцеляристов и чиновников. «Список чиновников был непомерно длинен. Дело в том, что именитые русские дворяне, тем более столичные аристократы, почитали для себя зазорным смолоду идти в гражданскую службу — дворянину приличествовало носить военный мундир. Исключением была лишь дипломатическая карьера. И молодые люди хороших фамилий, те, что не могли или не хотели служить в гвардии, поступали в Коллегию. Множество чиновников здесь лишь числилось, не имея ни жалованья, ни надежды на завидные чины».
Входил в Коллегию и прокурор, обязанностью которого был контроль за работой данного учреждения. Весь многочисленный штат, за исключением прокурора, подчинялся министру иностранных дел, назначенному лично государем. После того как в 1814 году ушел в отставку Николай Петрович Румянцев (министр иностранных дел, председатель Государственного совета и государственный канцлер), Александр I поставил во главе ведомства двух статс-секретарей. Так что к моменту появления в Коллегии А. С. Пушкина всеми делами здесь распоряжались первый статс-секретарь Карл Васильевич Нессельроде, известный своими консервативными взглядами и явным преклонением перед австрийским канцлером К.-В.-Л. Меттернихом, и второй статс-секретарь Иван Антонович Каподистрия, отличавшийся либерализмом, незаурядным умом и образованностью. Биографии их достаточно примечательны.
К. В. Нессельроде
Карл-Роберт (Карл Васильевич) Нессельроде родился в 1780 году в Лиссабоне, где его отец, немец на русской службе Вильгельм-Карл Нессельроде, был российским посланником. Образование получил в Германии. Начинал службу на Балтийском флоте в чине мичмана, но скоро был переведен в лейб-гвардии Конный полк, стал флигель-адъютантом. Не обнаружив необходимых способностей в делах военных, вышел в отставку. В двадцатилетнем возрасте начал карьеру на дипломатическом поприще. Определен сверх штата в русскую миссию в Берлине, затем назначен секретарем посольства в Париже. В начале ХХ века Нессельроде познакомился с К.-В.-Л. Меттернихом (тогда послом в Дрездене), чьи политические взгляды оказали огромное влияние на формирование его как политика. В дальнейшем он всегда выступал активным сторонником австро-прусской ориентации.
«Вскоре восходит звезда Нессельроде. М. М. Сперанский решил воспользоваться услужливым и ловким советником, способным вынюхивать политические секреты, сделав его посредником в тайных сношениях с министром иностранных дел Франции Ш.-М. Талейраном. Переписка Сперанского с Талейраном велась с ведома Александра I, но в обход канцлера Н. П. Румянцева и посла в Париже А. Б. Куракина. Нессельроде входит в непосредственный контакт с Талейраном. Явившись к нему, Нессельроде заявил: „Я прибыл из Петербурга, официально я состою при князе Куракине, на самом же деле я аккредитован при вас“».
По окончании своей миссии в Париже Нессельроде вернулся в Россию, где в 1811 году стал статс-секретарем, то есть доверенным лицом при императоре. В 1812 году женился на дочери министра финансов Д. А. Гурьева, что в значительной степени упрочило его положение в верхах русского общества. Во время Отечественной войны 1812 года и заграничных походов (1813–1814) Нессельроде состоял при Александре I, заведовал перепиской походной канцелярии. Участвовал в 1814–1815 годах в Венском конгрессе в качестве одного из уполномоченных России.
В 1816 году был назначен на должность первого статс-секретаря Иностранной коллегии.
И. А. Каподистрия
Иоаннис (Иван Антонович) Каподистрия родился в 1776 году в старинной греческой аристократической семье на острове Корфу. Образование получил в Италии — окончил в Падуанском университете медицинский факультет и прослушал курсы по политическим наукам, праву и философии.
Возвратившись на родину, он попытался заняться медицинской практикой, но затем целиком отдался политической деятельности. Его первые шаги на дипломатическом поприще можно считать успешными: в 1803 году он получил должность государственного секретаря Республики Семи Соединенных (Ионических) островов, основанной при поддержке адмирала Ф. Ф. Ушакова после победы над турками в Архипелаге. Именно в эти годы сложилось его убеждение (которого он придерживался достаточно долго), что для обретения Грецией независимости ей необходима опора в лице России. Эти его симпатии и интересы были замечены: в 1806 году Каподистрия получил назначение послом Республики при русском дворе, но даже не успел выехать в Петербург, ибо началась новая Русско-турецкая война. После передачи Ионических островов по Тильзитскому договору 1807 года Франции Каподистрия, приняв предложение русских, выехал на дипломатическую службу в Россию. На этот раз он вполне благополучно добрался до берегов Невы.
В течение первых двух лет служил в Коллегии иностранных дел под руководством канцлера Румянцева. В 1811 году был сверхштатным секретарем при российском посланнике в Вене. Позднее состоял в дипломатической канцелярии главнокомандующего Дунайской армии П. В. Чичагова, а с осени 1812 года исполнял те же обязанности, но уже у фельдмаршала М. Б. Барклая де Толли.
Его успешная миссия в Швейцарии (1814) привлекла внимание Александра I. На Венском конгрессе Каподистрия стал близким советником русского императора. Он, отстаивая интересы России и защищая греков-ионитян, решительно противостоял таким опасным и умным противникам, какими являлись представитель Австрии Меттерних, министры иностранных дел Великобритании и Франции Каслри и Талейран.
Александр I высоко оценил деятельность Каподистрии на конгрессе и в 1815 году назначил его статс-секретарем по иностранным делам. Удачно выполнив еще ряд важных дипломатических поручений за пределами России, новый статс-секретарь возвратился в Петербург и в январе 1816 года приступил к исполнению своих обязанностей.
Интриги Нессельроде и правление Каподистрии
То, что во главе Коллегии оказались сразу два статс-секретаря, как нельзя лучше соответствовало натуре российского императора и его двойственной политике, сочетавшей консерватизм с некоторыми прогрессивными взглядами и пристрастиями. «Александр I видел в Каподистрии человека, умеренно либеральные взгляды и советы которого могли быть полезны при проведении политики контактов и компромиссов с новыми силами Европы. Нессельроде для этой роли не подходил. Он был точным исполнителем царской воли, чиновником, хорошо составлявшим со слов царя или по его наброскам дипломатические бумаги. ‹…› Пребывание за границей в 1813–1815 годах поставило Александра I перед необходимостью предпринять шаги для преобразований внутри страны с целью приспособить царизм к новым общественно-политическим усло виям. Решением этой двуединой задачи и предстояло заняться Каподистрии». Поэтому хотя первым статс-секретарем и управляющим Коллегией иностранных дел был назначен Нессельроде, но все современники единодушно отмечали, что в 1815–1820 годах большим доверием и авторитетом императора пользовался Каподистрия. В связи с этим представители иностранных держав, приезжая в Петербург, вели обычно официальные беседы с Нессельроде, но тайком добивались аудиенции у Каподистрии…
Естественно, такое соперничество двух статс-секретарей не могло не отразиться на их взаимоотношениях. Формально каждый из них имел свою сферу деятельности (Нессельроде занимался западными державами, Каподистрия вел восточные и греческие дела), однако на практике между ними шла открытая и тайная борьба за ключевое положение в Коллегии и во внешней политике России. Вражда эта влияла и на их окружение, сказывалась на общей атмосфере в департаменте.
Позднее Александр Михайлович Горчаков вспоминал: «Начал я свою карьеру служебную под покровительством и руководством знаменитого впоследствии президента Греческой Республики графа Каподистрии. Но этого покровительства было достаточно, чтобы вызвать ко мне нерасположение Нессельроде, который был смертельный враг Каподистрии».
Оказался в немилости у первого статс-секретаря и находившийся в подчинении у Каподистрии Пушкин. Трудно складывались отношения с Нессельроде у Александра Сергеевича Грибоедова, который вскоре был отправлен из Петербурга в должности секретаря поверенного в делах с Персией. Когда же он попытался отказаться от своего назначения, сославшись на то, что ему — поэту и музыканту — нужны слушатели, которых в Персии не будет, то получил отповедь первого статс-секретаря. Нессельроде не без злорадства заметил, что ему в Коллегии нужны не поэты, а способные чиновники. Грибоедов вынужден был подчиниться воле начальника.
А вот Федор Иванович Тютчев, поступивший в Коллегию весной 1822 года, сам сбежал из-под власти Нессельроде, подав буквально через несколько месяцев пребывания на службе прошение о назначении его за границу. Он был причислен сверхштатным чиновником к русской дипломатической миссии в Мюнхене: началась его двадцатилетняя жизнь за пределами России…
Молодые люди, естественно, не испытывали симпатий к первому статс-секретарю. Они все иронизировали над ним. Поводом для насмешек чаще всего был очень маленький рост Нессельроде. Кто-то из бывших лицеистов остроумно заметил, что в Коллегии не два, а только полтора статс-секретаря. Другие остряки, удачно обыгрывая имя, прозвали Карла Васильевича «карлой». Прозвище прижилось. Так, в 1850 году Ф. И. Тютчев, обращаясь к Нессельроде (тогда уже канцлеру) писал:
В этих четырех строчках поэт сумел выразить свое отношение, да и отношение многих современников к Нессельроде. Окружающие видели в нем человека, чуждого той стране, интересы которой ему приходилось представлять и защищать. Прожив в России большую часть жизни, он так и не научился правильно говорить и писать по-русски. Зато в совершенстве овладел наукой делать карьеру. Не обладая большими дипломатическими способностями, он охотно исполнял или проводил в жизнь волю императора, был всегда осторожен в словах и крайне предусмотрителен в поступках, зная, что инициатива чаще всего наказуема.
Иван Антонович Каподистрия являлся его антиподом. Энергичный, умный, решительный, он представлял собой яркую индивидуальность на дипломатическом поприще. Греческий патриот служил России так же честно, как и своей родине.
В Коллегии второго статс-секретаря уважали за бескорыстное отношение к делу, строгое к себе и доброжелательное к людям. Его знали как человека широко образованного, подлинного ценителя науки и искусства. Не случайно в 1818 году И. А. Каподистрия был избран членом Петербургской академии наук. О нем с восхищением отзывались В. А. Жуковский и Н. М. Карамзин. Более того, участники литературного общества «Арзамас», куда входили В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, П. А. Вяземский, А. С. Пушкин, А. И. Тургенев, приняли Каподистрию почетным членом («почетным гусем») своего веселого и деятельного братства.
Статс-секретарь, в свою очередь, всегда оказывал поддержку людям талантливым. Он сделал все возможное, чтобы К. Н. Батюшков был направлен в русскую миссию в Неаполе. А когда над двадцатилетним А. С. Пушкиным нависла угроза ссылки в Сибирь, принял в его судьбе самое дружеское участие. В своем подчиненном он видел прежде всего поэта и менее всего чиновника, ибо сразу же обнаружил в его стихах «великие красоты замысла и слога». Вот почему легко догадаться, что именно Каподистрия сумел убедить императора смягчить наказание Пушкину, заменив ссылку переводом в Екатеринослав в распоряжение генерал-лейтенанта И. Н. Инзова. В ту пору Инзов был назначен наместником Бессарабии. Каподистрия направил к нему опального поэта в качестве министерского курьера, везущего радостную весть адресату.
Надо учесть, что Бессарабия находилась тогда в непосредственном ведении второго статс-секретаря Коллегии, и вряд ли личное его письмо Инзову об оказании содействия молодому Пушкину не сыграло своей положительной роли. И позднее Каподистрия не оставлял поэта без внимания и всячески старался облегчить его жизнь вдали от столицы: он неоднократно посылал запросы о нем местному начальству.
Отставка Каподистрии
Это произошло в 1820 году, а 1821-й стал поворотным в судьбе самого Ивана Антоновича Каподистрии. Именно тогда обнаружились серьезные разногласия между ним и Александром I по целому ряду международных проблем и особенно в связи со вспыхнувшим восстанием греков против турецкого господства.
Весной 1822 года Александр I, не желая и далее выступать в защиту греческого национально-освободительного движения, согласился участвовать в Венской конференции держав по Восточному вопросу, организованной Меттернихом. Каподистрия устранился от подготовки этого «мероприятия», понимая, что императором взят курс на так называемую австрийскую систему, а это сулило неблагоприятный исход делам греческим. Видя всю тщетность своих усилий по данному вопросу, Каподистрия даже с радостью принял предложение Александра I подлечиться на водах. Второй статс-секретарь отправился в длительный отпуск, не сомневаясь в том, что принял отставку. Навсегда простившись с Россией, он выехал в Швейцарию. Прошло несколько лет, и в апреле 1827 года, в разгар войны за независимость, Национальное собрание Греции избрало его главой государства…
В России же управление иностранным ведомством с 1822 года единолично осуществлял Карл Васильевич Нессельроде. Более тридцати лет он бессменно занимался дипломатической деятельностью; в 1828 году (уже при Николае I) получил звание вице-канцлера, а с 1845 года стал государственным канцлером Российской империи. Это звание он сохранил даже тогда, когда, в связи с поражением России в Крымской войне и ослаблением ее позиций в Европе, был уволен в 1856 году с поста министра иностранных дел.
Глава Иностранного ведомства — А. М. Горчаков
Жизнь преподнесла неожиданный «сюрприз» Карлу Васильевичу: во главе иностранного ведомства встал Александр Михайлович Горчаков, тот самый однокашник Пушкина, который начал свою дипломатическую карьеру в чине титулярного советника под начальством и покровительством Каподистрии. И хотя буквально с первых шагов в Коллегии его преследовали нелюбовь и козни Нессельроде, начинающий дипломат, благодаря своим способностям, успешно продвигался по служебной лестнице. В 1820–1822 годах он даже волею судеб оказался секретарем Нессельроде. Затем представлял Россию в Лондоне, Берлине, Риме, Флоренции, Тоскане, Штутгарте (Вюртенберг), Вене. Горчаков сумел достойно пройти нелегкий путь в политике и завоевать неоспоримый авторитет на родине и за рубежом. С именем князя А. М. Горчакова связано немало побед российской дипломатии на международной арене. Еще Пушкин предсказывал ему по окончании Лицея большое будущее:
По-своему раскрыл успех Горчакова-дипломата Ф. И. Тютчев:
В другом стихотворении, «На юбилей князя А. М. Горчакова», Тютчев восторженно и с благодарностью писал:
Среди служителей Иностранной коллегии…
В здании Коллегии на Английской набережной служило в 1800–1828 годах немало одаренной и образованной молодежи. Одни со временем стали видными дипломатами (возьмем того же Горчакова), другие сочетали в себе способности дипломатические с даром сочинительства (Грибоедов, Тютчев), третьи (Пушкин!) снискали себе славу на поприще литературном.
Вместе с Пушкиным, помимо уже названных, служили: Александр Улыбышев (публицист, музыкальный критик и драматург), Никита Всеволожский, братья Николай и Павел Кривцовы, Сергей Ломоносов и многие другие.
А в декабре 1826 года в здании на Английской набережной появи лся юноша замечательной наружности: выше среднего роста, с лицом утонченным и одухотворенным, на котором выделялись огромные голубые и грустные глаза, обрамленные густыми ресницами. Его отличали постоянная бледность и какая-то загадочная задумчивость, сменяющаяся подчас неподдельной веселостью. Все говорило о натуре неуравновешенной и впечатлительной.
Звали юношу Дмитрий Владимирович Веневитинов. В Москве, откуда он приехал, его знали как талантливого поэта, критика, философа. Веневитинов был одним из организаторов «Общества любомудрия» и журнала «Московский вестник», а шел ему тогда лишь двадцать первый год. Правда, уже к четырнадцати годам Дмитрий в подлиннике прочел Горация, Эсхила, Софокла, обнаружил незаурядное музыкальное дарование, проявил способности в живописи. В семнадцать лет поступил вольнослушателем в Московский университет, а в восемнадцать, успешно сдав все необходимые экзамены, получил аттестат. Именно в университете он начал проявлять большой интерес к философии, отводя ей важнейшую роль в преобразовании общества. Мысли и взгляды Веневитинова нашли отражение в его критических статьях и, конечно же, в поэтическом творчестве. Поэзия его отличалась философичностью. В стихах звучали мотивы одиночества, неразделенной любви, горести разочарований и неприязни к «мстительному свету». (Те же мотивы встречались позднее в произведениях М. Ю. Лермонтова, который пережил свое увлечение романтической личностью и поэзией Веневитинова.)
С переездом в Петербург Дмитрий связывал большие надежды: хотелось расширить круг общения и круг действия, проявить себя на новом поприще. Его друзья вспоминали, что именно в эту пору из двадцати четырех часов, составляющих сутки, Веневитинов не тратил попусту ни минуты. Словно кто-то торопил его, подсказывал, что следует спешить.
Начальство в департаменте сразу же оценило в нем незаурядную личность, но отметило что-то неземное, отрешенное в его взгляде, как у человека, готового переступить смертельную черту…
И действительно, поэта скоро не стало. Его внезапная болезнь (простудился после бала) и быстрая кончина потрясли друзей и сослуживцев своей нелепой случайностью. Особенно остро пережил смерть Веневитинова Пушкин: Дмитрий был его четвероюродным братом и они близко знали друг друга с самого детства. Кроме того, именно поэт понимал всю горечь потери поэта, скорбел о несостоявшихся мечтах друга, о нереализованном таланте. Вообще, щемящее чувство утраты охватило тогда многих. Памяти Веневитинова посвящались стихи, где он сравнивался с розой, с лебедем, с «кротким Агатоном» и даже бунтарем Прометеем. Называли его и русским Байроном.
Популярными стали слова элегии В. А. Жуковского, написанной на смерть поэта:
Похоронили Д. В. Веневитинова в Москве в Симоновом монастыре (в 1930 году прах поэта перенесли на Новодевичье кладбище). Друзья исполнили завещание поэта и надели ему на палец перстень, подаренный княгиней Зинаидой Александровной Волконской, в которую юноша был страстно и безответно влюблен. Прошло немного времени, и З. А. Волконская в память о поэте и его романтическом чувстве установила на своей вилле Poli в Риме урну. В день смерти поэта «любомудры» стали ежегодно приходить к нему на могилу, а петербургские приятели и сослуживцы собирались за поминальным столом.
Дмитрий Владимирович Веневитинов появился в стенах Коллегии на Английской набережной неожиданно, и столь же внезапно его не стало: он, как упавшая звезда, мелькнул на небосклоне и исчез. Однако память о нем живет и поныне.
Пока речь шла о тех, кто возглавлял Коллегию иностранных дел, прославил ее своими деяниями, так или иначе вошел в ее историю. Но, как уже писалось ранее, список чиновников, служивших в департаменте, «был непомерно длинен». Большинство из них, не обладая высокими чинами и званиями, не имея никаких наград, трудилось здесь ежедневно иногда по сорок и более лет.
Интересным документом можно считать «Записки современника» С. П. Жихарева, вернее, вторую часть его воспоминаний, так и названную — «Дневник чиновника». Сам автор «Записок», как и Веневитинов, приехал из Москвы в Петербург для прохождения службы в Коллегии иностранных дел. Начал он ее в 1806 году в должности актуариуса, которая была одной из незначительных в канцелярии. В его обязанности входила регистрация входящих и исходящих документов, а также обеспечение чиновников всех рангов бумагой, чернилами, сургучом, свечами и даже дровами. Здесь-то, в канцелярии, он и познакомился с теми служащими, которых не всегда принято замечать, но без которых не обходится ни одно казенное присутствие.
Итак, заглянем в дневник Степана Петровича, откроем одну из первых его записей (от 28 ноября 1806 года):
«Заезжал в Коллегию и неожиданно встретился с пансионскими соучениками моими А. Н. Хвостовым и П. А. Азанчевским, которые также служат в Коллегии. Степан Константинович [Константинов], по поручению Вестмана, представил меня Василию Алексеевичу Поленову, который уже знал обо мне от самого Вестмана и обещал дать занятие. Умный, прекраснейший человек! Потом рекомендовал экспедитору М. В. Веньяминову, предоброму и очень живому старику, который более сорока лет занимается одним и тем же: изготовлением кувертов для отправляемых бумаг и запечатыванием их. Эти куверты делает он мастерски, без ножниц, по принятому в Коллегии обычаю и поставляет в том свою славу. „Вот, батюшка, — сказал он мне, — милости-ко просим к нам: выучим тебя делать кувертики, выучим на славу“. Потом Степан Константинович повел меня в так называемый Департамент казенных дел и представил членам, действительным статским советникам Н. В. Яблонскому, приставу при грузинских царях и царицах; Маркову, занимающемуся составлением книги „Всеобщий стряпчий“; контролеру Ф. Д. Иванову, высокому худощавому старику в рыжем парике, состоящему церковным старостою при одной из церквей, об украшении которой заботится он непрестанно, и, наконец, казначею статскому советнику Борису Ильичу Юкину, страстному любителю ружейной охоты. Все это узнал я почти тотчас от моего разговорчивого вожатого и частью от них самих, потому что все они, кажется, добрые, простосердечные люди и любят поговорить; очень обласкали меня.
У входа в Секретную экспедицию, в которой давно уже нет никаких секретов, заметил я сторожа, худощавого и невысокого роста старика, обвешанного медалями. Посмотрев на него, я удивился, что в его лета волосы у него черны как смоль. „А сколько, слышь ты, дашь ему лет?“ — спросил меня экзекутор. „Я полагаю, — отвечал я наобум, — что ему должно быть лет под семьдесят“. — „Эх-ма, слышь ты, далеко за девяносто! Государя Петра Первого помнит. Ты потолкуй с ним: учнет, слышь ты, рассказывать, что твоя книга“».
Таковы первые впечатления Жихарева от знакомства с будущими сослуживцами. Но что ни день — то новые встречи. Невозможно удержаться, чтобы не привести другую, не менее обширную цитату, в которой запечатлен облик еще одного канцеляриста. В пересказе этот портрет безусловно померкнет:
«М. Д. Дубинин человек исторический, муж старинного покроя и тип канцелярских чиновников прежнего времени; это последний в своем роде, и природа, создав его, наконец разбила форму. Ему за шестьдесят лет, из которых пятьдесят он провел на службе в Коллегии, достигнув до почетного звания живого архива; у него красный фигурчатый с наростами нос, всегда заспанные глаза, пегие нечесаные волоса, небритая борода, очки на лбу, перо за ухом и пальцы в чернилах. Он пишет уставцом, четко, красиво, безошибочно, и уписывает на одной странице то, чего другой, лучший писец нового поколения, не упишет на целом листе. Его славное дело держать реестр печатаемым патентам, и он заведывает приложением к ним печатей, чего лучше и аккуратнее его никто исполнить не в состоянии, но ему поручают переписку и других бумаг по Коллегии, и особенно по Казенному департаменту. Утром и натощак Матвей Дмитриевич всегда на ногах, но по окончании присутствия он тотчас приступает к трапезе, и тогда уже видеть его иначе нельзя, как лежащего и утоляющего жажду. Матвей Дмитриевич с оригинальным своим почерком, с необыкновенною своею памятью и нанковым сюртуком был известен всем прежним начальникам Коллегии, ‹…› что касается до обер-секретарей, то он их не ставит ни во что, но зато весьма уважает казначея Бориса Ильича, который никогда не отказывает ему в выдаче пяти рублей вперед жалованья и перед большими праздниками рискует иногда даже и десятью рублями. Как бы то ни было, но Матвей Дмитриевич считается почему-то человеком почти необходимым в своей сфере, и все служащие, начиная от обер-секретаря до нашего брата, не иначе называют его, как по имени: Матвей Дмитрич, а при случае спешной работы прибавляют слово „любезный“».
О нравах и обычаях, царивших в Коллегии, С. П. Жихарев поведал достаточно подробно. Часы за часами проходили в спорах о Троянской войне, о выяснении чинов в армии древних греков, в разговорах об охоте, погоде и разных мелких неприятностях. С нетерпением ждал Степан Петрович, когда его загрузят важной — для департамента — работой, и вот наконец: «В. А. Поленов дал мне работу. Я думал и бог весть какая важность, ан гора родила мышь: перевести два листка с французского! Я тут же перевел в один присест, да и бумага-то не заключает в себе ничего интересного. После ушел в любезный Казенный департамент — болтать о Троянской войне». Пройдет более десяти лет, и уже Пушкин будет сетовать, что за годы службы в Коллегии не написал ни одной дельной бумаги и не получил ни одного серьезного задания от кого-либо из начальников. Такова сила традиции…
Жизнь в здании
Хотя была все же у чиновников постоянная обязанность: раз в месяц каждый из них дежурил ночью в Коллегии, что воспринималось многими как утомительное и скучное занятие. Но и здесь кто побогаче и порасторопнее находил выход. Оказалось, что «силой красноречия и красной бумажки» всегда можно подыскать себе замену, тем паче многие канцеляристы «живут в доме самой Коллегии и могут не отлучаясь жить, сколько душе угодно».
Действительно, если в главном корпусе Коллегии, протянувшемся вдоль набережной, размещались «присутствие» и канцелярия, то надворные постройки были заняты казенными квартирами экзекуторов, протоколистов, канцеляристов. Здание на Галерной улице было двухэтажным. В центре его (как и на других участках) находился парадный въезд во двор. Он был решен в виде огромной арки высотой в два этажа, с низким над ней мезонином. По обеим сторонам ворот были установлены колонны. Композиция въездных ворот придавала всему зданию на Галерной некоторую монументальность.
В конце XVIII — начале XIX века ремонтом помещений в департаменте занимался собственный архитектор Коллегии. В силу того что в доме размещалось главное дипломатическое ведомство России, он всегда содержался в идеальном порядке. И все же в 1828 году Коллегия иностранных дел была переведена в отстроенное по проекту К. И. Росси здание на Дворцовой площади.
Около четырех лет шла отделка кабинетов. Особенно тщательно готовились личные апартаменты министра иностранных дел, расположенные на втором (парадном) этаже нового здания. Вспомним, что министром в ту пору был К. И. Нессельроде, и эту должность ему предстояло исполнять еще более двадцати лет…
Чиновники тоже перебрались в новые, более просторные помещения. Однако вряд ли переезд как-то повлиял на привычный распорядок их жизни. Вот уж где уместно процитировать строчку из «Горя от ума» Грибоедова: «Дома новы, но предрассудки стары».
Дом в распоряжении Генерального штаба армии
Дом же на Английской набережной тем временем заняли крупные чины Генерального штаба русской армии. С конца 1820-х годов здание так или иначе связано с этим ведомством. А в 1832 году оно было высочайше пожаловано только что образованной Императорской военной академии, целью которой стала подготовка офицеров для службы в Генеральном штабе. Открытие академии способствовало началу формирования корпуса офицеров Генерального штаба.
«В академию принимались офицеры всех родов войск до штабс-капитана гвардии (артиллерии, инж. войск) и капитана армии, сдавшие вступительные экзамены. Срок обучения два года. Младший курс был теоретическим, старший курс — практическим. На каждом курсе обучалось 20–25 человек. Изучались русская словесность, немецкий и французский языки, стратегия, тактика, военная география, военная история, военная литература, артиллерия, фортификация, обязанности Генштаба, геодезия, топография и др. Летом слушатели выезжали в лагеря, где осваивали полевую службу, занимались съемками местности, а слушатели старших курсов, кроме того, на время маневров назначались в помощь офицерам Генштаба».
Занятия проходили во втором этаже, где академия занимала девять комнат. Аудитория младших классов, проходная, или дежурная, комната и помещение для хранения учебных пособий выходили окнами во двор. Остальные шесть комнат располагались в парадной части здания и смотрели окнами на Неву. Кроме того, академия имела конференц-зал, библиотеку и кабинет директора (директором Военной академии с 1832 по 1854 год был Н. О. Сухазанет. В 1854 году академия перешла в подчинение главного начальника военно-учебных заведений и должность директора заменили должностью начальника). Все помещения были обставлены мебелью красного дерева и карельской березы, специально заказанной у известного мебельных дел мастера А. Тура. В остальной части дома размещались служащие, здесь также находились жилые помещения для них и квартиры директора академии и его адъютанта.
Учебные аудитории долгое время удовлетворяли своими размерами, ибо число слушателей Военной академии было невелико. В 1840 году даже было принято решение о том, что лучшие воспитанники кадетских корпусов и Дворянского полка численностью до тридцати человек станут прикомандировываться к гвардейскому штабу, чтобы через два года поступить в академию. Таким образом пополнялось и регулировалось число учащихся Императорской военной академии. С 1832 по 1850 год в нее было зачислено 410 человек, а окончили ее — 271 человек. Но, после того как были введены определенные преимущества для офицерского корпуса Генерального штаба, число желающих учиться в академии резко возросло.
Внутренние переделки здания
К тому же в 1854 году было открыто еще одно отделение — геодезическое. Поэтому в конце года был утвержден проект реконструкции здания, составленный архитектором Иваном Денисовичем Черником. На основании этого проекта начались в 1855 году строительные работы: главное здание на набережной полностью освободилось от квартир служащих, они были переделаны в аудитории и читальные залы. Скромную приемную сменил просторный вестибюль с лестницей, которую украшали колонны коринфского ордера. Заново отстраивались и другие помещения, они расширились, приобрели более нарядный вид. К тому же было установлено воздушное отопление вестибюля, лестницы, музея, библиотеки. Появился и третий этаж на доме со стороны Галерной улицы, в результате чего была значительно упрощена отделка фасадов.
Николаевская академия Генерального штаба
В это же время произошли изменения в структуре самой академии, она стала называться Николаевской академией Генерального штаба (в честь императора Николая I). За время существования академии ее название менялось неоднократно; так, в 1910 году она уже именовалась Императорской Николаевской военной академией.
Поделиться книгой: