Помоги проекту - поделись книгой:
Анна и Василий ладили друг с другом, вскоре у них родилась дочь Екатерина. Но после появления на свет малышки над Васильчиковыми начали сгущаться тучи – фаворит потерял расположение государыни, поэтому оставаться в столице стало опасно. Супруги справедливо решили, что будет лучше переждать грозу в Москве. Они переехали из столицы, и у них родилась еще одна девочка, Мария. Девочка была настолько очаровательной и кроткой, что родители не могли налюбоваться на нее. А родная тетя девочки почти ежедневно приезжала, чтобы поиграть с ней.
Эту женщину звали Натальей Кирилловной Загряжской. Она была вдовой, детей не имела, и оставить солидное состояние было просто некому. Памятуя об этом, родители и не протестовали, когда дама приезжала проведать Машу…
Но однажды, после очередного визита Загряжской, родители обнаружили, что Маша… пропала. Некоторое время спорили между собой, искали девочку по дому и в саду. Прислуга подтвердила: Наталья Кирилловна отбыла вместе с племянницей. Васильчиковы немедленно поехали возвращать ребенка.
Загряжская не отпиралась. Сообщила, что девочка хотела повидать ее дом, а потом задремала в карете… Не будить же усталое дитя! Вот поэтому-то малышку и оставили до утра. А потом к Васильчиковым прислали записку, что-де мадам Загряжская просит разрешить Маше пожить у нее с недельку. Уж больно ей понравилось в теткином доме! За неделькой последовала другая. Потом месяц…
Мать не выдержала – резко потребовала от сестры отдать Машу. И вот тогда Наталья Кирилловна по-деловому составила разговор: у нее имеется изрядное состояние, и она может все его, до копеечки, оставить Машеньке. Замечательное и очень щедрое предложение! У самих Васильчиковых таких денег нет, не предвидится, положение семьи шаткое. Все, что нужно сделать прямо сейчас, – это оставить ребенка в покое. Родители и без того заняты по горло, у них уже четверо детей народилось…
Сомнения одолевали мать, но перспектива была очень заманчивой. Машенька действительно могла разом получить то, о чем и мечтать не приходилось. Поэтому девочка осталась у тетки, получила прекрасное образование и воспитание, после была выдана замуж за любимого ею графа Кочубея и счастливо прожила свою жизнь. Одну из дочерей она назвала в честь своей тетушки Натальи Кирилловны… Но Анну эта история надломила. Она так сильно переживала разлуку с дочерью, так корила себя, что отдала собственную дочь, что в 1808 году постриглась в монахини.
Попечитель Смольного института, Иван Иванович Бецкой, поселил на правах воспитанницы в своем доме восемнадцатилетнюю выпускницу института, Глафиру Алымову. Девушка была дворянкой из бедной многодетной семьи, поэтому не противилась такому повороту в своей судьбе. Но и она должна была признать, что проживание под одной крышей с мужчиной на 55 лет старше себя – это не очень-то прилично.
Алымовой позволялось чуть больше, потому что сама императрица Екатерина II называла ее своей любимой выпускницей Смольного, ласково именовала «Алимушкой» и одарила ее фрейлинским шифром. Но Глафира отлично понимала, зачем Бецкой поселил ее у себя. И однажды все-таки состоялся откровенный разговор. «Выбирай, – сказал ей Иван Иванович, – ты мне жена или дочь». Алымова предпочла стать дочерью и даже поспешила выйти замуж за Алексея Ржевского. Тогда Бецкой настоял, чтобы молодая семья поселилась вместе с ним. И это никому не принесло пользы: старик ревновал, Ржевский мучился от двусмысленности положения, Глафира металась, как птица в клетке. В конце концов молодожены убежали в Москву от своего «благодетеля», не пожелав с ним ни объясниться, ни толком попрощаться.
Дворяне Барыковы в качестве воспитанницы позвали к себе жить маленькую бесприданницу Настю Телегину. Отправляясь в чужой дом, девочка попросила, чтобы не забыли положить ее кукол. Барыковых в Веневском уезде округа знала очень хорошо – небогатый дворянский род, с репутацией надежных людей. Никогда не блистали и не выбивались в генералы, но имели средний доход и вполне могли позаботиться о себе и своих родных.
В 1778 году дальняя родня Барыковых обратилась к ним с просьбой: у них подрастает девочка, Настя, а на воспитание и содержание у семьи нет сил. Поскольку у будущих опекунов был сын подходящего возраста, то решено было, что два рода объединятся. Возможно, не сразу, а через год-другой. Переговоры шли посредством писем, до той поры никто из Барыковых девочку не видел. Но когда малышку привезли, то в доме жениха всплеснули руками: совсем кроха! Одиннадцать лет, маленькая совсем, выглядит моложе, чем ей на самом деле…
Телегины были не совсем честны: они утаили истинный возраст Насти. Но возвращать ее назад было уже невозможно, поэтому воспитанницу объявили совершеннолетней, велели прислуге называть девочку Анастасией Михайловной и при первом удобном случае обвенчали ее с Федором Барыковым, на десять лет ее старше. Ждали, пока подрастет, а потом позволили молодым зажить как муж и жена. Настя стала матерью восемнадцати детей, из которых три сына и девять дочерей дожили до взрослого возраста. Младших Барыковых удалось пристроить в Московский институт благородных девиц, но увидеть их выросшими барышнями и матерями собственных семейств Насте Телегиной было не суждено – она умерла раньше своего мужа.
Из воспитанницы в жену скульптора Мартоса превратилась сиротка Авдотья, племянница его первой покойной жены. На тот момент Иван Петрович Мартос уже являлся академиком Императорской академии художеств, владел большим домом в Петербурге и считался очень востребованным скульптором. Он один содержал свою собственную огромную семью и никогда не отказывал приютить бедных родственников. У Мартоса постоянно жили то троюродные кузены, то племянники. Вышло так, что под одной крышей он поселил и племянницу жены.
Занятый с утра и до ночи, Иван Петрович мало обращал внимания на то, что происходит дома. Когда в 1807 году Матрена Львовна, его супруга, закрыла глаза навеки, он старался отвлечься от горестных мыслей. И упустил ситуацию: старшие дочери взяли хозяйство в свои руки, да вели дела резко и без всякого снисхождения. Особенно доставалось сиротке Авдотье, их кузине-бесприданнице. Девушку попрекали куском хлеба и даже поднимали на нее руку. Однажды Мартос стал свидетелем безобразной сцены – его старшая дочь наотмашь ударила Авдотью.
У него раскрылись глаза. Самые близкие люди вели себя отвратительно. Заплаканная сирота решила, что немедленно уйдет – у нее не было больше сил выносить издевательств. На это Иван Петрович ответил категорично: никуда Авдотью не отпустит. Она останется. А чтобы больше не возникало никаких вопросов, возьмет девушку в жены. Так в доме скульптора появилась новая молодая хозяйка.
До сих пор ведутся споры, с какой стати голландский посланник Луи Геккерн решил взять под опеку этого молодого мужчину, но факт остается фактом. Есть трогательная версия, что Дантес метался в горячке на постоялом дворе, где в ту пору находился Геккерн, и вид этого несчастного поразил голландца… Но есть и другие версии. А взрослую барышню, Элизу Радзивилл, наоборот, категорически отказался брать в семью император Александр I. Хотя просьба исходила от прусского короля!
Дело в том, что Элиза принадлежала к знатному княжескому роду. Очаровательная девушка так полюбилась сыну короля Пруссии, что тот вознамерился на ней жениться. И здесь обнаружилось препятствие: Радзивиллы, даже с учетом их древнего происхождения, заметно уступали в знатности королевской фамилии. Пожениться двое влюбленных могли, но в этом случае юноша-принц лишался прав на престол. Поэтому, чтобы соблюсти формальности, обратились к бездетному императору Александру I. Дескать, удочерите девушку. И тогда она, как императорская дочка, легко войдет в семью прусского правящего монарха…
Но Александр отказался посодействовать счастью принца из Пруссии. Он сделал это не по какой-то прихоти, а исключительно из соображений безопасности. Император понимал, что у него самого не будет наследников. Что трон перейдет – так и случилось! – к одному из его братьев. Зачем же усложнять передачу власти? А вдруг прусские представители потянут руки к короне Российской империи? Так Элиза и не стала дочкой Александра I, а потом умерла от туберкулеза. Замуж девушка так и не вышла.
И тогда возникал вопрос: какими правами обладают воспитанники? Можно ли самовольно сделать их свободными? Наделить дворянскими правами? Как выяснялось, нет.
В 1762 году показательным был процесс вдовы Зотовой. Женщину постригли в монахини по той причине, что она признала постороннего ребенка своим. Оказалось, что у Зотовой не было сына, а она утверждала обратное. По какой причине Зотова пошла на подлог, история умалчивает. Вполне возможно, она просто мечтала о ребенке. Но женщина нарушила закон – объявила о дворянских правах для малыша, который таковым не являлся. Если бы Зотова не принадлежала к привилегированному классу, то ее поведение вряд ли кого-то заинтересовало…
Незаконные дети могли воспитываться в доме родителей, но не получить ни отцовского имени, ни наследства. (В этом смысле история Пьера Безухова в «Войне и мире» – явление почти исключительное. Кроме того, в деле Безухова были задействованы огромные деньги.) Чтобы добиться для своих бастардов законного положения, дворянину следовало обратиться с прошением на высочайшее имя. Таким правом воспользовался, например, граф Василий Иванович Левашов. В 1798 году он подал прошение императору Павлу I. У Левашова было шестеро детей, и все они появились на свет от бывшей крепостной, ученицы балетной школы Акулины Семеновой.
Левашов решил записать детей Карташовыми, но при этом он прекрасно понимал, что в случае его смерти на его состояние они рассчитывать не смогут. А генерал инфантерии скопил немало денег! Оттого-то он и бросился в ноги государю. На счастье Левашова, Павел I распорядился благоразумно: он позволил шестерым бастардам носить фамилию отца, называться графами и отцовское наследство поделить между собой, когда Левашова не будет в живых.
Пошли навстречу и пожеланиям майора Кутузова, который в 1802 году решил завещать свое имение воспитанницам. Выяснилось, что девочки были рождены им до брака с женщиной, на которой он впоследствии женился.
Внебрачные дочери князя Бориса Голицына, прижитые им то ли от турчанки, то ли от цыганки, следы которой теряются, воспитывались в доме его брата. Дело в том, что князь скончался под Вильно, во время войны с французами. Уже после его смерти, когда вещи покойного передали семье, нашли переписку, подтверждающую, что у Бориса есть наследницы. Этих девочек – Аню и Соню – поселили в имении Рождествено. Но прятали от бабушки, суровой княгини Натальи Голицыной. Тайну хранили долго, а потом, уже в 1820-е, вывозили Аню и Соню в свет как «дочерей погибшего друга». Обеим дали фамилию «Зеленские», и позже Аня вышла замуж за богатейшего тверского помещика Бакунина. Соня стала женой историка Шевырева. Обеим девушкам Голицыны выделили хорошее приданое.
Ситуация была настолько частой, что при упоминании чьей-либо воспитанницы или воспитанника в обществе понимающе кивали: «Конечно-конечно! С кем не бывает!» У многих представителей дворянства были незаконные дети – от крепостных, от актрис, от женщин своего же круга (но это случалось гораздо реже, особенно если дамы оказывались замужем. В таком случае – часто – бастарды носили фамилию мужа своей матери). Незаконные дети появлялись и у членов императорской фамилии.
Позже ее «привенчали», объявили о наследных правах, но факты – упорная вещь.
У Екатерины II в браке родились сын Павел и дочь Анна. Между тем происхождение девочки туманно – скорее всего, ее отцом стал возлюбленный, а не муж Екатерины Алексеевны. Да и о рождении Павла Петровича до сих пор нет единого мнения. Сама государыня на этот счет высказывалась очень расплывчато – даже в ее дневниках не найти категоричного опровержения или подтверждения данному слуху.
Прежде чем женить Павла Петровича на немецкой принцессе, Екатерина устроила проверку его мужских качеств. Была найдена фрейлина, Софья Степановна Разумовская, согласившаяся стать первой любовницей цесаревича. В результате родился сын, Симеон, позже служивший на флоте и погибший в 1794 году во время шторма в районе Антильских островов. Еще один бастард!
Дети императора Александра I в браке с его супругой, Елизаветой Алексеевной, носили царственную фамилию, но, судя по утверждениям современников, рождены были от внебрачных связей молодой женщины.
Неизвестно точное число незаконных детей императора Николая I. После того как в 1832 году жена государя произвела на свет седьмого ребенка, ей решительно запретили снова рожать. Это означало полный отказ от супружеских отношений (ведь надежных средств контрацепции в ту пору не существовало, да и их применение считалось непозволительным). По этой самой причине в жизни Николая Павловича и появилась фрейлина Варвара Аркадьевна Нелидова. К чести этой дамы, она вела себя очень сдержанно и скромно, старалась не козырять симпатией государя, хотя о ней все очень хорошо знали. Считается, что у Варвары Нелидовой было шесть или семь беременностей, окончившихся рождением детей, которых пристроили в дом… графа Клейнмихеля. Такой выбор объяснялся просто – супруга графа, Клеопатра Клейнмихель, приходилась Варваре Аркадьевне родственницей. О том, насколько достойно держалась Нелидова, говорит тот факт, как повела себя с ней императрица Александра Федоровна после смерти Николая I. Она приняла фрейлину, обняла ее, затем позволила ей час находиться возле государя без посторонних, чтобы та могла проститься с любимым человеком, затем подарила Нелидовой браслет с портретом Николая I и позже не выказывала никакой неприязни. Стала бы императрица выказывать расположение к женщине, которая обижала ее? Скорее всего, нет.
Более того, похоронив супругу, он взял любовницу в жены, что крайне не понравилось многим его родным, да и шокировало придворных. К демонстративному прелюбодеянию светское общество всегда относилось неодобрительно. Все понимали, что союзы, заключенные по причинам, далеким от романтических, когда-нибудь становятся слишком обременительными. Но существовал определенный политес. Можно было не любить мужа, но уважать его имя и его статус. Следовало выказывать почтение супруге, которая стала матерью наследников и обеспечила продолжение древнего рода, и не унижать ее присутствием любовницы в ее же доме…
Иногда они приходились хозяевам дальними родственницами, как, например, Евдокия Барыкова. В шестнадцать лет она переехала к помещикам Яньковым, поскольку ее собственной семье трудно было прокормить детей числом в полторы дюжины. Дунюшка – так ее звали на новом месте – сразу получила множество обязанностей. Лишний раз присесть ей просто не позволяли: то следовало заниматься с девочками музыкой, то помогать горничной с уборкой в комнатах, то подшить платья малышам. В XVIII–XIX веках это была обычная ситуация для девушек такого же положения. «Горек чужой хлеб», – говорится в пушкинской «Пиковой даме».
Дунюшка Барыкова, окончившая Екатерининский институт, восемнадцать лет прислуживала семье Яньковых. Выполняла все, что ей было поручено.
«Уж по нутру ли ей это было или нет, я этого не знаю… – рассказывала внуку Елизавета Янькова. – А так статочное ли дело, день-деньской ничего не делать и сидеть или у окна… или ходить… без всякой работы».
Об удачном замужестве девушка не могла и мечтать. Только в возрасте за тридцать Дунюшка создала семью с человеком не самого блестящего происхождения. Яньковы остались весьма довольны этим поворотом событий: сбыли с рук «засидевшуюся». Так же долго, почти до сорока лет, жила в доме своих благодетелей воспитанница дворян Захаровых, Алена. В дом ее взяли маленькой девочкой, выучили, а потом она стала «большой подмогой» – следила, чтобы слуги расторопно и честно исполняли свои обязанности. К Алене посватался отставной полковник, когда она уже и не чаяла обрести собственный дом. После замужества зажила в небольшом поместье мужа, но детей у нее не было.
Литература тоже дает нам немало примеров таких приживалок. Соня Ростова, бедная родственница графской семьи, мечтала о счастье, но так его и не обрела. Ей не позволили бы выйти замуж за сына графа, ведь у нее не было ни гроша за душой. А вот богатая княжна Марья Болконская – другое дело. Некрасива, зато с большим состоянием! Поэтому Марья пошла под венец с человеком, которого так любила Соня.
Приживалкой дворян Хитровых была их двоюродная племянница Екатерина. Девушка плохо видела, почти никуда не выходила из дома, и даже говорили, будто бы она повредилась рассудком. Никакой серьезной помощи она благодетелям не оказывала, только тихо молилась день за днем об их благополучии. Когда Хитровы скончались, то приживалку взяли на попечение их соседи, князья Урусовы. Хотя для Екатерины это были абсолютно посторонние люди, девушка перешла жить к ним, в их доме и скончалась в 1848 году.
Девушки Крымовы вместе со своей матерью, Марфой Алексеевной, перебрались из сгоревшего особняка в мезонин дома у дальней родни. У Крымовых не было средств, чтобы заново возвести дом, да и мужчин в их роду, способных справиться с этой задачей, не осталось. Так что пришлось смириться – втроем умещаться в одной маленькой комнате. В конце концов старшая из дочерей ушла в монастырь, хотя ее отговаривали от этого шага – утверждали, что Анна Крымова необычайно хороша собой!
О том, как живется приживалкам в богатом доме, прекрасно описал в романе «Мертвое озеро» Николай Некрасов. В доме барыни Натальи Кирилловны, одной из героинь произведения, обреталось множество приживалок. Были среди них и пожилые женщины, и молоденькая Зина, которая исполняла роль чтицы, прислужницы и главной собирательницы сплетен. У Зины, ввиду ее положения, никогда не было собственной жизни. Все, для чего она существовала, – это выполнять прихоти Натальи Кирилловны. Даже когда барыня болела, Зину заставляли вместе с ней, за компанию, пить горькое лекарство… Но вместе с тем хитрая девушка вела в доме отчаянную борьбу за лидерство. Став «любимой приживалкой», она могла рассчитывать, что пожилая барыня упомянет ее в завещании.
«Власть Зины так была уже упрочена, что дерзко было бы помышлять ниспровергнуть ее. Ольга Петровна решилась оставаться наружно в хороших отношениях с любимицей хозяйки, как ни трудно ей было удержаться от едкого слова или взгляда.
Остальные… трепетали перед Зиной, льстили ей более, чем самой Наталье Кирилловне, и каждая старалась оказать ей какую-нибудь услугу, чтоб заслужить ее расположение. Впрочем, весь дом боялся ее: прислуга знала, что участь каждой и каждого часто зависела от одного ее слова»[39].
Ссоры между приживалками были рядовым явлением – каждой хотелось, чтобы ее облагодетельствовали больше, чем других. Были среди них и нечистые на руку женщины. Князь Феликс Юсупов в своих мемуарах рассказывал историю, как его бабушку обокрала одна из приживалок. У Татьяны Александровны Юсуповой, урожденной Рибопьер, была привычка держать подле себя целый штат взятых из милости женщин. Для них придумывали несложные поручения, а старушке Анне Артамоновне дали задание хранить соболью муфту княгини. Мех помещался в большую круглую коробку, которая стояла в комнате приживалки. В случае необходимости ее надо было принести.
Но вышло так, что княгиня Юсупова задержалась за границей. Муфта хранилась в Петербурге, во дворце на Мойке. Когда Татьяна Александровна вернулась домой, она первым делом узнала, что Анна Артамоновна скоропостижно скончалась. Отправили слугу поставить свечку за помин ее души, а спустя еще какое-то время потребовалась муфта. Где хранилась? Конечно, в комнате бывшей приживалки. Но когда по велению Юсуповой принесли искомую коробку, она оказалась пустой. На дне лежала записка, оставленная знакомым мелким почерком: «Прости и помилуй Анну, рабу божию, за прегрешения ее вольные и невольные». По всей видимости, за время отсутствия хозяйки Анна Артамоновна продала мех и на что-то употребила деньги. Куда они делись, никто не знал.
Юсупова была очень богатой женщиной и только посмеялась над произошедшим. Но для новой муфты хранительницу больше не назначала.
Среди обитателей барских домов были и любимые четвероногие друзья. Иногда страсть к ним переходила все возможные границы. У помещицы Анны Александровны Обольяниновой были не только лающие любимцы, но и специальная прислуга, приставленная следить за ними. Супруга генерал-прокурора, Анна Александровна устраивала «прежирные обеды» – так называли ее открытые столы. В дни приемов собачьей прислуге следовало особенно внимательно наблюдать за собаками. Потому что те могли разойтись не на шутку.
«Любимая ее собака Милка, – рассказывала внуку помещица Елизавета Янькова, – была предурная собачонка вроде дворняжки… Войдешь в гостиную – поднимется лай и визг».
Несмотря на частую уборку, в доме Обольяниновых все время стоял тяжелый собачий дух. Милка, Фиделька и Амишка – собаки Анны Александровны – постоянно пытались разорвать диванные подушки или перевернуть стол вверх ногами. В столице, хохоча, передавали друг другу сплетни, будто бы генерал-прокурор вынужден был вставать по ночам, чтобы открыть дверь той из дворняжек, которая решила войти в его покои.
«Однажды кто-то на собаку топнул, – сообщала внуку Елизавета Янькова, – собака завизжала и бросилась к хозяйке… Человека рассчитали».
Страстной любительницей собак была императрица Екатерина II. В 1768 году английский доктор Томас Димсдейл подарил ей левретку, которую назвали Сир Том. Затем у пса появились две супруги, которые регулярно беременели и пополняли дворец новыми питомцами. Этих породистых левреток с большой благодарностью принимали из рук императрицы ее придворные. Вскоре ни одно знатное семейство Петербурга не избежало участи приютить у себя дочку или внучку Сира Тома.
«Животные гораздо умнее, чем это предполагают», – рассуждала императрица. И мягко журила левреток за то, что мешают ей работать, хватают за ноги придворных и прислугу, охотятся за мухами в комнатах, сбивая все на своем пути.
Для охотничьих собак строили отдельную псарню – но это в загородных угодьях. В городских домах старались держать небольших питомцев, которых было несложно выводить на прогулку. Дама с болонкой, прогуливающаяся на Невском, или почтенный камердинер, держащий на поводке хозяйскую левретку, – такая же примета XVIII–XIX веков, как конный экипаж.
Итак, как мы видим, барский дом был весьма густонаселен. Среди его обитателей нередко вспыхивали ссоры, и очень сложно было скрыть что-то от посторонних глаз. Жизнь на виду, словно в коммунальной квартире, заставляла ценить каждый миг, когда получалось побыть в одиночестве, наедине со своими мыслями. Возможно, поэтому люди того времени так много писали – письма, мемуары, записки. Перо и бумага позволяли им хоть немного отвлечься от суеты и толчеи, перенестись мыслями в прошлое, порассуждать о будущем. «Тише, мамá работает!» – шипели нянюшки расшалившимся деткам. И те уважительно переходили на шепот. Мама работает. Мама пишет длинное послание сестре. И этот миг позволяет ей отстраниться от всего остального мира.
Глава 7. День за днем
Спустя два века беспечная жизнь Евгения Онегина кажется нам сказочной и немного… бессмысленной. Поздние пробуждения, балы и праздники каждый день… Веселое и разгульное существование человека, у которого нет цели в жизни и настоящего дела. По этому роману в стихах многие судят о жизни людей XIX столетия и приходят к неверному выводу, что так жили все. По крайней мере, представители дворянства. Однако это было далеко не так. Не каждый дворянин, даже располагающий богатством и высоким титулом, мог позволить себе целыми днями ничего не делать.
Начнем с того, что дворяне находились на государственной службе. Как отмечал в своих работах профессор Коркунов, поступать туда могли дворяне, сыновья личных дворян и сыновья тех, кто сам находился на государевой службе. Все прочие приобретали право на такую службу после получения высшего образования или после окончания средних учебных заведений с отличием. Согласно данным 1903 года, большинство чинов второго и третьего классов принадлежали именно к помещичьему классу. Не принадлежащие к дворянскому сословию чиновники могли, по достижении определенного чина, стать обладателями личного дворянства. Это звание распространялось и на их жен, но не передавалось детям. Личное дворянство оттого и называлось так, что принадлежало человеку лично. Сходно же устроено присвоение титулов в английской традиции: правящий монарх имеет право сделать простолюдина рыцарем, а даму – баронессой, но их наследники претендовать на эти звания не могут. Если ставший рыцарем Лоуренс Оливье автоматически передавал своей жене, актрисе Вивьен Ли, возможность именоваться «леди Оливье», то его дети к своим именам «сэр» и «леди» добавлять не имели права. Баронесса Маргарет Тэтчер была обладательницей личного титула, но ее муж бароном не назывался.
Итак, превратиться в дворянина можно было по выслуге лет, занимая чиновничье кресло. Но, как уже было сказано выше, огромное число чиновников происходили из потомственных дворян. И это объяснимо: именно аристократы имели доступ к лучшему образованию. По сути, они были стержнем всей административной системы. Литературные примеры из XIX века только подтверждают это: Алексей Каренин, муж Анны из романа «Анна Каренина», окончил гимназию и университет с медалями. И даже некоторое время служил губернатором.
«Во время его губернаторства тетка Анны, богатая губернская барыня, свела хотя немолодого уже человека, но молодого губернатора, со своей племянницей и поставила его в такое положение, что он должен был или высказаться, или уехать из города».
Служил в присутствии, не слишком любя свое дело, и Стива Облонский, еще один персонаж романа. Служба обозначала обязательное появление в конторе к определенному часу, так что «к обеду еще в постеле» у таких дворян вряд ли получилось бы оказаться.
На чиновной службе оказался и автор «Евгения Онегина», Александр Сергеевич Пушкин. По его же собственному признанию, в июле 1823 года он получил перевод в Одессу после настоятельных просьб: «Ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и, ей-богу, обновили мне душу». Так он писал своему брату, а, находясь в Одессе, создал две главы «Евгения Онегина», «Цыган», «Бахчисарайский фонтан» и множество стихотворений. А вот на службе заметных успехов у Пушкина не было. Граф Михаил Воронцов, у которого поэт оказался в подчинении, отмечал леность своего «сотрудника» и даже открытое пренебрежение обязанностями. История с саранчой стала знаменитой.
Это произошло в 1824-м, когда на юге Малороссии многие поля пострадали от нашествия саранчи. Пушкину предложили составить отчет о произошедшем, выяснить, какие селенья более всего оказались опустошены заразой, и в ответ на это Воронцов получил такой документ:
Конечно же, губернатор пришел в ярость. О поведении Пушкина было доложено в Петербург, на это поэт отозвался язвительной эпиграммой в адрес Воронцова… иными словами, по итогам одесских выходок, поэта отправили в ссылку в Михайловское. В поместье родителей. Считается, что на службе Пушкин находился с 1817-го по 1824 год, что сравнительно недолго. И оттого не приобрел высокого чина. Впрочем, вопрос о его чинах достаточно запутанный. В дневнике 1 января 1834 года поэт записал:
«Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично по моим летам). Но двору хотелось, чтобы NN танцевала в Аничкове… Теперь ко мне обращаются «ваше высокородие»…»
Табель о рангах – довольно любопытное дело. Камер-юнкер соответствовал гражданскому чину статского советника или военному чину бригадира.
Работа в присутствии в XVIII веке была делом не столько добровольным, сколько принудительным. Туда отбирали тех, кто был к ней пригоден. Руководящая должность накладывала множество ограничений как в поведении, так и во внешнем облике. Обязательно было платье определенного покроя, парик, чистое белье. При общении с подчиненными руководящему дворянину запрещалось повышать голос, ему нельзя было появляться пьяным, играть в азартные игры и посещать сомнительные заведения. Служащий на государственной должности должен был показывать пример другим. В противном случае его ждало увольнение. То есть имело значение, как вел себя чиновник не только на рабочем месте, но и за его пределами. Графу Аракчееву, несмотря на всю его любовь к крепостной Настасье, в феврале 1806 года пришлось жениться на дворянке Наталье Федоровне Хомутовой. Как инспектор артиллерии и командир лейб-гвардии артиллерийского батальона он не мог уронить своего достоинства браком с девушкой сомнительного происхождения.
Над губернаторским домом теперь красовалось объявление «Тут отворяют кровь», а вход в Судебную палату был отмечен вывеской «Стриженная шерсть оптовая и розничная торговля»[40]. Гагарин разошелся настолько, что однажды написал множество приглашений на губернаторский бал, которого, конечно, не было. В Нижнем стало веселее на какое-то время, но после князя вернули в Петербург, где он и продолжил свою службу.
Нередкими были командировки и заграничные поездки для чиновников. Чем выше была должность, которую занимал дворянин, тем менее свободным в перемещении он оставался. Сын генерал-фельдмаршала Мусина-Пушкина был посланником в Неаполе и на Сицилии, служил при Коллегии иностранных дел и был членом репертуарного комитета Императорских театров. Граф Александр Михайлович Борх в 1826 году отправился во Флоренцию служить секретарем при русском посольстве, а в 1831-м был отозван назад, после чего работал в Министерстве иностранных дел.
Иногда отослать за границу могли не в виде повышения по должности, а в наказание. Когда вскрылась преступная связь великой княгини Натальи Алексеевны, супруги престолонаследника Павла Петровича, с графом Разумовским, последнего моментально выслали за рубеж. Наказать серьезнее ввиду его происхождения не могли. Но держать подальше от Петербурга – легко.
На протяжении сотен лет воинская служба для дворянина оставалась практически единственной альтернативой. Даже обучение стало обязательным. Если в 1701 году в Навигацкую школу принимали желающих, то затем перешли к распределению – детей дворян отправляли учиться туда, где им предоставлялось место. Поскольку денег на содержание школ в то время не хватало, дворянам частенько приходилось обеспечивать себя самостоятельно. А при наборе в Морскую академию Санкт-Петербурга изначально смотрели на состоятельность претендентов: чтобы учиться, а потом проходить практику, требовались деньги. Бедному дворянину потянуть такое было бы затруднительно. Только в 1730-е распределение недорослей отменили.
А бедных дворян хватало. Далеко не все представители знати располагали капиталами и дворцами в столице.
В их распоряжении иногда бывало полторы-две дюжины слуг. Например, у тверской помещицы Авдотьи Смирновой в деревне Подзолово был плохонький дом и всего семнадцать крепостных душ. Если бы случай не привел в те места императрицу Екатерину II в 1775 году, бедствовала бы Смирнова с шестью детьми и дальше. А так ей удалось вымолить разрешение для старшей дочери, Евгении, поступить в Смольный институт. Девушка выучилась, стала фрейлиной, а затем вышла замуж за князя Ивана Долгорукова.
Это делалось для оценки возможностей недоросля: может ли он служить? Или ему надлежит преуспеть в науках? Бывало и домашнее обучение, чаще для самых состоятельных детей. Однако и им в определенный момент следовало присоединиться к ровесникам в учебном заведении. В Кадетском корпусе, например, учащиеся находились в сопровождении собственной прислуги. Это заведение вообще считалось наиболее престижным. Сохранилось прошение ученика Ивана Грекова дать ему возможность пойти в пехоту по причине… бедности. «Дворов не имею», – писал он. Для тех, кто служил или учился, бездельничанье по полдня тоже было неведомо. Достаточно взглянуть на распорядок дня учеников в Царскосельском лицее, где обучался Александр Сергеевич Пушкин:
6 утра – подъем
7:00–8:00 – уроки
9:00–10:00 – завтрак
10:00–12:00 – уроки
12:00–13:00 – прогулка на свежем воздухе
13:00–14:00 – обед
14:00–17:00 – уроки
17:00–18:00 – полдник и прогулка
18:00–20:30 – выполнение домашних заданий, в среду – танцы, в субботу – фехтование.
20:30 – ужин
22:00 – молитва, отход ко сну
Учитель мог обратиться к ученику только на «вы». Не применяя телесных наказаний за плохое поведение, нерадивого или дерзкого воспитанника могли осмеять, оставить без ужина или заставить его надеть старую одежду. Обидно? Да. Но без унизительных розог, которые легко применялись в крестьянских или городских школах.
Воспитание девочек-дворянок было не менее строгим. Те, кого отдавали в Смольный институт, оказывались почти в казарменных условиях. И это не преувеличение. Комфортнее всего смолянкам было в XVIII столетии, когда заведение было только-только создано[41]. Императрица регулярно навещала их, вникала во все нюансы проживания, воспитания, обучения… А вот после Екатерины II русские императрицы хотя и считались покровительницами Смольного, такого серьезного внимания институту уже не уделяли. Когда Александре Федоровне, супруге Николая I, хотели рассказать о плачевном состоянии дел в Смольном, император лично вмешался и запретил: дескать, супруга его и так нездорова! Не нужно лишний раз ее тревожить! А между тем сохранились воспоминания Елизаветы Водовозовой о том, как жилось дворянкам в стенах Смольного. От некоторых правил хочется содрогнуться!
Поделиться книгой: