Помоги проекту - поделись книгой:
Портреты родителей ставить на личные тумбочки почему-то запрещалось. На широких подоконниках здания нельзя было увидеть ни одного живого цветка. Перемещаться разрешалось парами («Мы с Тамарой ходим парой»), при этом не позволялось громко говорить или смеяться. В стенах Смольного следовало провести… долгих двенадцать лет.
Воспитанницы давали спектакли в Институтском театре, куда приезжали представители семьи Романовых. Считается, что на одном таком представлении император Александр II и увидел в первый раз юную Екатерину Долгорукую, свою будущую морганатическую жену. Но, кроме представлений, девушки имели очень мало развлечений. Очень редко выезжали в Таврический сад на прогулку, иногда их вывозили покататься по Петербургу в экипаже. Только и всего.
Небрежность в одежде и бытовая неаккуратность становились предметами для насмешек. Бумажка, которая шуршала в руках девочки, могла быть приколота к ее платью «в назидание». Равно как и плохо заштопанный чулок. Если маленькая воспитанница просыпалась на мокрой постели (такое случалось чаще всего от холода в помещениях), то ее могли заставить пройтись в этой мокрой простыне по коридору. К слову, на холод жаловались постоянно. Елизавета Водовозова отмечала, что согреться было просто негде. Комнаты в зимнее время топились плохо, у девочек было только по одному байковому одеялу, которое не согревало. Удивительно, но в заведении для дворянок даже кормили плохо!
О жесткой экономии в Смольном старались особенно не распространяться. Правда всплыла, когда в 1850-х многие ученицы стали часто и тяжело болеть. Врачи, приглашенные извне, с удивлением протирали очки: да ведь дело в недоедании! Жалобы посыпались со всех сторон, и тогдашней директрисе Леонтьевой пришлось срочно исправлять ситуацию.
Легче жилось тем девушкам, у кого имелись состоятельные родственники. Тогда они могли получить от них продукты, немного денег. Хотя официально передача купюр находилась под запретом, матери все равно изыскивали возможность дать девочкам хоть несколько рублей. Эти деньги были нужны и на покупку еды, и на подкуп институтской прислуги. Так-то девушкам следовало самим убираться в комнатах и содержать тумбочку в чистоте. Приплатив немного горничным, они избавляли себя от этого труда.
Водовозова с негодованием свидетельствовала, что обеспечение воспитанниц ложилось на плечи родителей, хотя изначально заявлялось совсем противоположное. Однако корсеты или туфли, которые выдавались бесплатно, были столь плохого качества, что проще было приобрести вещи самостоятельно. Девочки жаловались, что им вечно не хватает перчаток или гребенок. А еще некоторые воспитательницы не стеснялись зарабатывать на смолянках. Одна из классных дам по фамилии Лопырева торговала лотерейными билетами. И горе было той девочке, которая отказывалась приобрести у нее билетик.
Как и в мужском Царскосельском лицее, пробуждение начиналось в 6 часов утра. Мешкать не следовало – весь день был расписан по минутам. Не все выдерживали такой ритм. Фанни Голембиовская, одна из самых тихих и скромных учениц, даже попыталась сбежать. Девочка очень тосковала по матери, а еще не могла смириться с постоянными окриками классных дам. После неудавшегося побега Фанни ее родным отправили письмо – с сообщением о поведении дочери. Однако затем пришлось отправлять следующее – о ее смерти. Выяснилось, что от переживаний, недоедания и холода девочка заболела. Месяц проведя в горячке, Голембиовская скончалась.
А как сохранить душевную близость, если в редкие часы для встречи, в присутствии воспитательниц, нельзя сказать обо всем, что наболело? К тому же девочки понимали, что их, в случае если они станут жаловаться, могут просто забрать из Смольного. А ведь семьи направляли их для получения образования, для дальнейшего движения вперед…
Правда, само обучение в XIX столетии оставляло желать лучшего. Мария Павловна Леонтьева привела Смольный в крайне бедственное состояние. По сути, девочек учили только французскому языку, манерам и рукоделию. Все остальное преподавалось кратко и сумбурно. Когда инспектором классов стал Константин Ушинский, он схватился за голову: полуграмотные дворянки!
«Остальное все – пар, – рассуждала мадемуазель Тюфяева, одна из учителей в Смольном, – и быстро улетучится… Вот я после окончания курса никогда не раскрывала книги, а, слава богу, ничего дурного не вышло. И начальство меня уважает».
Выводы, сделанные Ушинским, пошли Смольному на пользу. Однако мадам Леонтьева была настолько рассержена вмешательством в ее дела, что в итоге добилась отстранения педагога от должности. За глаза девочки называли ее «каменной»: она каждый день вставала не позже 7 утра, проверяла все комнаты, выслушивала отчеты о том, как вели себя воспитанницы, и лично делала замечания. К слову, доход Леонтьевой составлял шесть тысяч рублей в год – весьма серьезная сумма!
Воспитанницами в Смольном были одновременно и очень бедные девушки, и вполне состоятельные. Увидеть мать, одетую в старенькое платье и чиненую шаль, было стыдно, если к однокурснице приехала гранд-дама с тяжелыми бриллиантами в ушах. Поэтому на вопрос «Кто тебя навещал?» бедные девушки отнекивались и отмахивались – нянюшка, гувернантка.
Другие девушки быстро выходили замуж. В редких дворянских семьях ждали до двадцати – двадцати пяти лет, чтобы найти дочери жениха. Обычно выдавали намного раньше. А вот жених в возрасте за сорок был обычным для того времени явлением. Вот и получалось, что нередко венчали пару, где одна годится в дочери другому. Вторая жена князя Ивана Барятинского, знаменитого красавца, Мария Келлер, была на двадцать лет моложе мужа. Особая пикантность ситуации заключалась в том, что в юности князь пылко признавался в любви… матери Марии. Сын Ивана Ивановича, князь Александр, обвенчался с девушкой на восемнадцать лет себя моложе.
На тридцать три года была моложе супруга княжна Наталья Александровна Белосельская-Белозерская. Ее выдали замуж за генерала Лаптева, но брак оказался недолгим: в декабре 1813 года пришли такие холода, что ртуть замерзала в термометрах. Утверждали, что морозы стояли в минус 34 градуса и даже ниже. Генеральша Лаптева простудилась, пролежала в горячке десять дней, а потом скончалась – под самый Новый год, 29 декабря. Младшая сестра Натальи, княжна Елизавета Александровна, тоже умерла молодой, в родах. Разница в возрасте между нею и мужем, графом Чернышовым, составляла девятнадцать лет.
Иной раз вели под венец совершенных еще детей! Я писала выше историю Насти Телегиной… Княгиня Дашкова стала сватать свою дочь, когда той исполнилось только пятнадцать лет (и выдала ее замуж годом позже, сделав девушку абсолютно несчастной). Бабка помещицы Елизаветы Яньковой, княжна Мещерская, была выдана в тринадцать. Такую же тринадцатилетнюю девочку взял в жены дворянин Андрей Болотов. Это притом что Петр I запретил венчать женщин раньше семнадцати лет, а мужчин раньше двадцати. Но кто же соблюдает законы… Требование не венчать близких родственников тоже могли обойти, если имелось на то желание. Этнограф Серафим Шашков отмечал: «При помощи протекции и взяток… заключение браков было делом очень легким, особенно для людей высшего класса. Даже петербургские архиереи рублей за пятьдесят давали разрешение на такие браки».
Жизнь молодоженов из дворянских семей подчинялась тем же правилам, которые соблюдались при жизни их родителей. Но в конце XVIII века уже появились существенные отличия: семья могла надолго уехать за границу (например, если требовалось поправить здоровье кого-то из членов семьи), полностью поменять окружение и перебраться в столицу (если позволяли деньги). Потеряв мужа, княгиня Барятинская собрала детей и уехала из поместья, в котором была невероятно счастлива, поскольку требовалось выводить отпрысков в свет. Дочерям надо было присматривать партии, сыновьям – поступать в полки или университеты.
Проводя сезон в столице, аристократия неизменно сталкивалась с надобностью посещать светские мероприятия и устраивать собственные.
Методично объезжая знакомых перед отъездом за границу, семейство ставило их в известность о своем грядущем отсутствии и решало организационные вопросы. Например, перед отбытием в Италию князь Белосельский-Белозерский оставил у семьи Татищевых одну из своих дочерей. На воспитание.
Приехать в чей-то дом с утра могли лишь самые близкие родственники или друзья. Остальным следовало припоздниться. Приемлемыми часами для визитов считались с полудня до трех часов дня, поскольку затем подавали обед. Если лицо не было заранее приглашено к обеденному столу, то являться перед трапезой казалось неудобным: хозяева не смогли бы отказать посетителю и позвали бы его обедать, а гость считал себя обязанным согласиться. Чтобы не возникало неловких ситуаций, визитеры старались покинуть дом до половины третьего. Ну а к вечеру являться тоже было неправильно – семья могла собираться в театр или в гости, и у хозяев не хватило бы времени на общение с посетителем.
В доме князей Юсуповых, на Мойке, на втором этаже стоял специальный столик для визитных карточек. Всякий, кто приходил в этот дом, передавал карточку дворецкому, который потом собирал их в одном месте. В свободную минуту князь или княгиня просматривали, кто посетил их за день, чтобы или совершить ответный визит, или отослать краткую записку.
В соответствии с законами каждого дома, ко времени подавали обед и ужин. Часто домочадцы встречались за столом только один раз в день – вечером. Редко случалось, чтобы в сезон ужинали только в кругу собственной семьи. Городская жизнь была невероятно хлопотной. И, как мы уже выяснили, затратной.
Русские знатные семейства придерживались православной веры. Но в конце XVIII – начале XIX века весьма популярным стал католицизм. Каждый, кто читал «Войну и мир», наверняка помнит, что красавица Элен Безухова тоже стала католичкой. В рамках школьной программы на этом моменте почти не заостряют внимания, хотя это характерная примета эпохи. Явление стало приобретать такие масштабы, что вызвало тревогу у императорского дома. Романовы отстаивали право своих княжон исповедовать православие, а их подданные… легко меняли веру!
«Уходить» в католическую веру, впрочем, начали еще раньше. Чарторыйские – боковая ветвь династии Рюриковичей – православные изначально, поменяли Москву на Рим в 1622 году. Именно тогда князь Юрий Иванович стал покровительствовать иезуитам. Сын князя тоже сменил веру, а внук даже стал гродненским католическим архиепископом.
Род Вишневецких, который ведет свое начало от князя Дмитрия Новгород-Северского, тоже исповедовал православие. Более того, представителей этой фамилии называли в Литве «ревнителями православия»! К слову, сама Литва очень долгое время оставалась языческой. Только в 1386 году князь Ягайло принял католичество, поскольку такое условие поставила ему будущая супруга – польская королева Ядвига. Совсем девочка (ей на тот момент было 13 лет), она мечтала о другом муже, не язычнике, но поддалась на уговоры окружения и дала согласие на брак. Так Литва перешла в лоно католической церкви. Постепенно переняла и язык.
И вот «ревнитель православия» Иеремия Вишневецкий стал католиком… Родная мать прокляла его за это. За ним потянулись и другие: Збаражские, Корецкие, Заславские… Новая волна переходов случилась сто лет спустя.
Распространение католичества начиналось постепенно. Сначала соратник Петра I, шотландец Патрик Гордон, добился разрешения на строительство католической церкви в Москве. Затем стали появляться римские храмы в Петербурге и в Астрахани. Приток иностранных специалистов тоже поспособствовал распространению веры – католики не были диковиной в XVIII столетии. Но одно дело, когда на мессу приходили прирожденные католики. Совсем другое – если к ним присоединялись исконно русские, православные люди. Известно, что горькая судьба князя Михаила Голицына, которого императрица сделала своим шутом, во многом сложилась из-за его тайного перехода в католичество. Набожная Елизавета Петровна тоже с презрением относилась к людям, поменявшим веру. А вот Екатерина II, урожденная лютеранка, смотрела на ситуацию шире. Она разрешила создать училище для католиков, хотя и старалась контролировать численность католического духовенства. В Царстве Польском обещала никого не притеснять за веру, однако в 1780 году повелела униатам (тем католикам, кто придерживались византийского обряда) определиться: станут ли они православными либо католиками. Но иностранцам, которые пополняли число подданных Российской империи, Екатерина гарантировала право придерживаться веры отцов.
Совсем иначе относилась императрица к иноверцам, которых подозревала в способности распространить опасные идеи в России. В 1792 году она была возмущена браком княжны Елизаветы Шаховской с бельгийским принцем Луи д’Аренбергом. Принц был известен как горячий сторонник французской и брабантской революций, поэтому союз с русской подданной сочли… нежелательным. Принцессе Аренберг, как теперь называли княжну Елизавету, надлежало сделать непростой выбор: она могла остаться вместе с мужем и новорожденной дочерью, но при этом лишиться всего имущества в России, или вернуться на родину. Однако супругу-иноверцу запрещалось въезжать в пределы империи.
Молодая женщина оказалась в сложном положении. На нее очень давила мать, находившаяся вместе с ней. Поэтому Елизавета вернулась в Россию, а в 1794 году ее брак с принцем был расторгнут. Впрочем, вскоре на горизонте княжны Шаховской появился преданный поклонник, ее же однофамилец, за которого Елизавета вышла замуж. Брак оказался недолгим – в 1796 году молодая женщина внезапно скончалась. Поговаривали, что она наложила на себя руки из-за переживаний по первому супругу и умершей маленькой дочери.
Сын Екатерины, император Павел I, известен своей приверженностью к Мальтийскому ордену. Он даже стал протектором ордена, приютил многих бежавших из Франции дворян (впрочем, этот процесс начался еще при его матери). Еще дальше пошел Александр I, который согласился на создание в столице Римско-католической духовной коллегии. Правда, в 1815 году иезуитам указали на выход.
Возможность путешествовать по миру, изучать новое, плюс вполне спокойное отношение к людям католической веры на родине позволили многим русским дворянам поменять веру. Богатые русские княгини, попадавшие в Европу, легко попадали под очарование новизны. Они обзаводились знакомствами, в их круге непременно оказывались люди духовного звания, которые очень убедительно и ярко рассказывали о «преимуществах» католической веры.
Леонилла Ивановна Барятинская, вышедшая замуж за графа (а затем князя) Льва Витгенштейна, превратилась в настолько ревностную католичку, что супруг опасался за ее рассудок. Постепенно муж и жена, никогда не любившие друг друга, окончательно отдалились и обзавелись любовниками. Четырех детей, рожденных в браке, Леонилла Ивановна тоже обратила в католичество: старший сын, Федор, стал называться Фридрихом и отказался от русского княжеского титула. Он связал свою жизнь с простолюдинкой, что вызывало недовольство в Петербурге. Единственная дочь княгини обвенчалась с итальянским принцем, впоследствии возглавившим Мальтийский орден… В своей заграничной резиденции Леонилла Ивановна любила собирать общество «русских католиков».
Некоторые переходили в католичество в виде протеста. Зинаида Волконская, ненавидящая русское правительство после восстания декабристов (княгиня дружила с женами многих из них и лично помогала им перебираться в Сибирь), добилась в 1828 году от императора Николая I разрешения на выезд за границу. В то время она уже давно интересовалась вопросами веры, и в 1833 году, в Риме, «перекрестилась». А декабрист Михаил Лунин утверждал, что католичеством его «заразил» собственный воспитатель, аббат Вовилье. К слову, весьма нередкая история!
Впрочем, игры с верой имели вполне реальные последствия – император Николай I, взбешенный демаршем русских аристократов, издал указ, согласно которому новообращенные католики лишаются своего имущества в России.
Именно по этой причине той же Зинаиде Волконской пришлось спешно переписывать все имущество на сына, князя Александра Никитича. Тот не менял веру, хотя много времени проводил в Италии и считался вхожим в круги Ватикана.
Сохранился, например, такой документ от 1861 года, подписанный католиком Игнатием Котовым:
«Сентября 24 дня… даю обязательства, что, будучи римско-католического вероисповедания и вступая в законное супружество с Елизаветой Алексеевной Щелковой, не буду воспрепятствовать ей исполнять христианские обязанности по обряду Православной церкви».
А рожденная в лютеранской семье, признанная красавица XIX столетия Аврора Карловна Шернваль дважды венчалась по православному обряду сначала с богачом Демидовым, затем с Андреем Карамзиным. Аврору называли в обществе «роковой», поскольку она не единожды становилась невестой, но всякий раз ее женихи не доживали до свадьбы. К слову, и два ее брака оказались короткими… Но, будучи светской дамой, фрейлиной и модницей, за которой ухаживали десятки кавалеров, Аврора оказалась очень деятельной особой. Она унаследовала от первого мужа нижнетагильские заводы и пожелала лично убедиться, насколько хорошо они функционируют. Аврора Карловна регулярно посещала фабрики и много сделала для улучшения жизни рабочих: при ней были построены приют, больница, родильный дом.
«Аврора Карловна, – писал Д. Н. Мамин-Сибиряк, – умела как никто обращаться с людьми. Она была необыкновенно приветлива со всеми и занималась всевозможными вещами в жизни рабочих, бывала посаженой матерью на свадьбах, дарила бедным невестам приданое».
И она была не единственной дворянкой, которая занималась – как сейчас бы сказали – бизнесом. Прасковья Ивановна Мятлева, супруга тайного советника, получила по наследству село Порецкое с кожевенным заводом. Продукция этого предприятия попала на выставку 1833 года, и хорошо известно, что Прасковья Ивановна не отдавала управление на откуп нанятому персоналу, а вникала во все дела сама. Но это XIX век.
Дети тоже пошли в нее: сын Дмитрий стал конезаводчиком, Федор управлял суконной и мебельной фабриками, Александр стал управляющим петербургским монетным двором, а Константин – ярославским губернатором.
Княгиня Мария Федоровна Барятинская, родившаяся в 1793 году, владела суконной фабрикой и тоже управляла ею. А кипучая деятельность дворян Балашовых сделала их одними из богатейших людей в России накануне революции. Николай Петрович Балашов владел 526 тысячами десятин земли, заводами на Урале, пивоварнями, соляными промыслами и лесопилками. Сын Николая Петровича вошел в 3-ю и 4-ю Государственную думу и поддерживал курс Столыпина. После революции он примкнул к Белому движению, впоследствии оказался в Марокко, а его русские владения были национализированы, как и многие другие предприятия.
Итак, подобно Евгению Онегину, залеживаться в постели до обеда мог себе позволить далеко не каждый. Учеба, служба, бизнес, визиты, разъезды – все это было частью жизни русского дворянства. А к вечеру во время светского сезона начиналась веселая суета: подготовка к балу или к посещению театра. Дом наполнялся шумом, горничные старались изо всех сил, чтобы уложить волосы хозяек так, как от них требовали. Как проходил русский бал – в следующей главе.
Глава 8. Бал в барском доме
Каждая юная девушка мечтала о великолепном бале. Прасковья Никитична вспоминала о своем дебюте всякий раз, когда устраивала праздник в доме: о ярком глазетовом платье, сильно напудренных волосах, об обязательных розах в прическе… Моды менялись стремительно, и вот уже дочери помещицы Суровиной блистали на балах в тоненьких полупрозрачных одеяниях, которые почти не скрывали особенностей фигуры. Что поделать! Соответствовать моде – одно из требований к любой аристократке, которая появлялась в свете.
Балы делились на придворные, маскарады и семейные. Особняком стояли детские балы, где подрастающее поколение оттачивало свои навыки и получало первые уроки светских манер «вживую». С пяти лет юные создания обучались танцам под руководством специально нанятого танцмейстера. Они не только разучивали па и приобретали умение прямо держать спину в любой ситуации, легко и красиво двигаться, но еще правильно держать веер, подавать руку, да и просто прогуливаться по залу! Каждое движение девушки или юноши, вне зависимости от ситуации, настроения или самочувствия, должно было оставаться грациозным. Поскольку заниматься этой наукой начинали столь рано, полученные знания откладывались на всю жизнь. Даже пожилые вельможи екатерининской эпохи могли с легкостью танцевать в царствование Александра I. Опыт-с!
Танцы были тесно связаны с этикетом. Любой отрок имел представление, на сколько шагов позволительно подойти к члену императорской фамилии, каковой должна быть глубина реверанса или поклона. Мельчайшие нюансы выдавали светского человека. И позволяли с абсолютной точностью выявить на балу «новенького» или «чужака». Тот, кто не прошел через детские балы, кто не кружился на узорчатом паркете под руководством танцмейстера, вычислялся в один момент. Он не так поворачивал голову, не так держал руку партнерши во время танца. Все это считывалось и анализировалось.
Есть такой исторический анекдот: в правление французского короля Людовика XIV на версальских балах-маскарадах могли появиться практически любые персоны. Достаточно было опрятно выглядеть и соответствовать дресс-коду. Однажды итальянский повар, служивший на дворцовой кухне, поспорил с персоналом, что сможет потанцевать на королевском балу. Он приобрел придворный костюм, немного подучился танцам, а затем появился перед очами «короля-солнца». Повар всю ночь весело отплясывал в кругу самой титулованной знати и даже удостоился чести танцевать с дофиной Франции. И его не вычислили.
Байка? Скорее всего. Трудно представить, чтобы французские аристократы оказались столь неразборчивы, что приняли повара за своего. Да еще в правление человека, при котором этикет стал образом жизни! Французский историк Жорж Ленотр описал эту историю в своей книге, посвященной забавным фактам из жизни Версаля. Но даже он усомнился в правдивости этой легенды.
Богач и меценат звал учителя танцев для своего домашнего театра, а когда Бибикова не стало, француз перешел на работу в дом камергера Мятлева. Аристократы щедро вознаградили Йогеля за службу – ему хватило на собственный дом на Бронной и школу для детей. К французу выстраивались в очередь. Три поколения русских дворян выучились у Йогеля изящному искусству танца. Его обожали за веселый нрав, остроумие и безукоризненные манеры. Сложно было найти человека более деликатного, более утонченного, чем Петр Йогель.
Недолгое время француз преподавал в Ярославле (с жалованьем в тысяча двести рублей в год), но истинную известность он приобрел в Москве, устраивая детские балы. Йогель был настолько популярен, что легко договаривался с дворянскими семьями о предоставлении ему помещений под танцы. Голицыны и Татищевы считали честью принимать у себя маленьких аристократов, которыми руководил французский танцмейстер. Гостями были ученики Йогеля разных лет – таким образом, совсем юные девочки могли в первый раз потанцевать с уже подросшими кавалерами. Однажды праздник настолько затянулся, что гости разъехались в два часа ночи. Но никому и в голову не пришло упрекнуть Йогеля за столь позднее торжество. Дети падали от усталости, но пребывали в совершенном восторге. Существует предположение, что первый раз Наталью Гончарову поэт увидел как раз на таком детском балу – в 1826 году. А Йогель продолжал обучать танцам до глубокой старости – он умер в 82 года.
Детский бал все-таки был еще праздником «понарошку». К нему готовились, после него уже начинали говорить о будущих светских звездах – подрастающих красавицах, – но первым серьезным выходом в свет считали совсем другое действо.
В каком возрасте становились дебютантками? Здесь каждое семейство решало для себя по-разному. Иногда выводить в свет начинали с пятнадцати лет, иногда – с восемнадцати. В двадцать лет презентовать дочь считалось уже поздновато, хотя и такие случаи были. Чем дольше тянули с выходом, тем меньше шансов оставалось у дебютантки. На одном балу больше внимания всегда привлекла бы более юная и прелестная.
Светская премьера означала, что девушку подробнейшим образом рассмотрят и обсудят. Поэтому значение имело все: как она была одета, как причесана, как держалась. Пройдя выучку у танцмейстера, постигнув науку этикета, юная дворянка вряд ли упала бы лицом в грязь. Но самых хорошеньких определяли сразу. Поэтому остальным следовало восполнить угловатость или недостаток грации более интересным нарядом.
Хотя и тут существовали свои правила.
Тонкая нить жемчуга, цепочка с медальоном, крошечные серьги или незамысловатая брошь – вот те драгоценности, которые признавались уместными. А еще лучше, если платье или прическу украшали живые цветы.
Бальные туфельки без каблуков, бальные высокие перчатки (без них появиться было невозможно), ленты, пояс – все это тщательно подбиралось к основному наряду, чаще в одной цветовой гамме. Преобладали нежные пастельные оттенки, воздушные фактуры, тонкие летящие ткани. Дебютантка в алом наряде с гроздью золотых украшений вызвала бы в обществе скандал. Насыщенные цвета – для замужних женщин:
«Анна была не в лиловом, как того непременно хотела Кити, но в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью. Все платье было обшито венецианским гипюром. На голове у нее, в черных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на черной ленте пояса между белыми кружевами. Прическа ее была незаметна. Заметны были только, украшая ее, эти своевольные короткие колечки курчавых волос… На точеной крепкой шее была нитка жемчугу».
Если дебютантку привозили в гости, ее сопровождал отец, в его отсутствии – мать. Принимающая сторона обязательно должна была представить девушку другим приглашенным, предложить ей кандидатуру танцора для первого танца. На австрийском балу дебютанток вместе с юными дворянками приезжали их родственники мужского пола, которые должны были танцевать с ними, если подходящей пары не найдется. Это избавляло девушек от унизительного стояния в одиночестве.
Но сезон мог прерваться из-за траура. Считалось неуместным приглашать гостей, если умирал кто-то из членов императорской фамилии. Хотя исключения бывали и тогда. 26 января 1889 года в Аничковом дворце состоялся знаменитый Черный бал. И это притом что вся Европа оделась в траур из-за внезапной гибели наследника австрийского престола! Решение устроить бал принималось заранее, и императрица Мария Федоровна не стала отменять праздник, поскольку… таковой была ее месть австрийцам. За много лет до этого она потеряла жениха. В ту пору Мария Федоровна еще называлась датской принцессой Дагмарой и готовилась выйти замуж за старшего сына императора Александра II. Однако молодой великий князь скончался в Ницце. Вместо того чтобы отменить торжества в Вене, австрийский двор продолжал веселиться, что в Петербурге сочли крайне неприличным. И симметрично ответили в 1889-м. Принцесса Дагмара, вышедшая замуж за брата своего жениха, принявшая православие и ставшая императрицей Марией Федоровной, повелела провести бал. Только рекомендовано было явиться на праздник в черных платьях, что дамы с блеском осуществили. С той поры красоту черного цвета, в сочетании с великолепием белых кружев и бриллиантов, оценили даже самые взыскательные модницы. По сию пору шьют черные вечерние платья. Под запретом этот цвет только в английской королевской семье: именно там наряды воронова крыла – это непременно признак траура.
Бал в Аничковом дворце сочли одним из самых удачных в истории. Хотя светские персонажи обычно сходились во мнении, будто придворные балы скучнее семейных. Во-первых, на придворных строже этикет. Во-вторых, присутствие коронованных особ не позволяло расслабиться. В-третьих, они были куда многолюднее, чем праздники в частных дворцах.
Пока молодежь весело танцевала, более старшее поколение могло неспешно обсуждать свои дела в буфетной.
Роскошь бального зала подчеркивали огромными зеркалами. Люстры на десятки свечей озаряли помещение искрящимися огнями. А в усадьбе Знаменское-Раек в Тверской губернии хозяева для удобства танцующих придумали специальный пружинящий пол. Кружиться на нем было куда легче и приятней, чем на обычном полу. Считается, что идея «плавающего паркета» принадлежит архитектору Николаю Александровичу Львову. А сама усадьба принадлежала сенатору Федору Ивановичу Глебову, который хотел поразить свою супругу, Елизавету.
Эта самая Елизавета принадлежала к очень древнему боярскому роду Стрешневых. Достаточно упомянуть, что Евдокия Лукьяновна Стрешнева была второй женой государя Федора Михайловича Романова… Ради любимой супруги, на семнадцать лет его младше, сенатор решил создать нечто уникальное и неповторимое. Чего стоит только лестница усадьбы! Она расположена так, что при восходе солнца по очереди освещаются все-все ступени.
Елизавета Алексеевна Глебова-Стрешнева (было получено разрешение на двойную фамилию, чтобы угасающий род не пресекся) оказалась женщиной крутого нрава. Именно она стала главной распорядительницей усадьбы. Вспыльчивый характер этой дамы заставил ее супруга выстроить для себя отдельное помещение, этакую берлогу с собственным выходом, в подвале барского дома. Не знал Федор Глебов, что молодая красавица будет вызывать у него не только восторженные чувства…
В бальном зале Глебовых-Стрешневых придерживались тех же правил, что и в столице.
«У меня все танцы расписаны», – говорит Скарлетт О’Хара в «Унесенных ветром». Да-да, даже на другом континенте в середине XIX века правила бала были такими же, как в России.
Бальный блокнотик крепился на шнурке, и к нему прилагался маленький карандаш. В зависимости от статуса и возможностей владелицы его украшали перламутром и золоченой монограммой, драгоценными камнями и слоновой костью. Миниатюрная книжица могла уместиться в ладони – она не должна была мешать владелице. Пометки делались заранее, так что к началу бала все уже прекрасно знали, какой танец и с кем они смогут исполнить. Заполненная бальная книжка была символом успешности девушки, поэтому их старались сохранить, чтобы потом с гордостью продемонстрировать дочерям, когда придет их время.
Разумеется, на балах часто становилось жарко. Но проветривание или прохладительные напитки могли сыграть злую шутку. Истории о простуженных красавицах, которые после бала сходили в могилу, не были такими уж редкими. Княгиня Тюфякина скончалась совсем юной от сильной простуды. Княгиня Екатерина Кропоткина в 1845 году простыла, когда вышла подышать морозным воздухом во время московского бала у князей Голицыных. Спустя месяц ее не стало. И все потому, что в зале нечем было дышать!
«Прыгали до рассвета, – вспоминал в мемуарах русский писатель Сергей Жихарев, – много было хорошеньких личик… Но с одиннадцати часов они превращались в какие-то вакханские физиономии… Волосы рассыпались, перчатки промокли, платья обдергались». И он же сетовал: после танцев многие юные создания пропадали на месяц с насморком. И это в лучшем случае. Поэт Дмитрий Веневитинов в 1827 году рискнул пробежаться по морозу от барского дома до флигеля, который он занимал. Расстояние – крошечное! Но его хватило, чтобы молодой человек простыл и скончался. Таким был страшный финал бала у Ланских.
Балы могли устраивать и в течение года – в честь свадьбы, в честь рождения детей, в честь помолвки или юбилея. Но только не во время постов. Приглашения рассылались заранее, и на них вежливо было ответить хотя бы визиткой. Организация такого праздника считалась очень затратным делом. Ведь оплатить следовало не только работу музыкантов (часто их специально нанимали для торжества) и угощения, но и обеспечить яркое освещение (свечи закупались сотнями), посадочные места (стульев должно было хватить для всех), красивое оформление праздника и труд специально нанятого персонала. Для балов могли пригласить дополнительных лакеев, позвать знаменитую певицу, которая в перерыве между танцами должна была исполнить несколько арий…
Каждый старался быть изобретательнее, находчивее другого. Фридрих Гагерн вспоминал, что «у русских считается роскошью иметь за столом во всякое время изобилие в редчайших фруктах: ананасы, виноград, персики, земляника и дыни не должны переводиться во весь год. Плоды эти частью получаются из теплиц, частью доставляются из южных провинций с огромными издержками за провоз». То, что теплицы существовали и отлично работали, косвенно подтверждает история крепостного графа Николая Петровича Шереметева:
Огромной популярностью пользовались столичные балы, которые устраивала княгиня Мария Барятинская. Она не считала денег и только на одни наряды тратила до ста тысяч рублей в год. Кроме того, в личном распоряжении Марии Федоровны имелся собственный оркестр из сорока музыкантов. Уверяли, что попасть на праздник во дворец Барятинских – все равно что получить счастливый билет в жизнь. К княгине съезжались самые именитые гости, завести знакомство с которыми в неформальной обстановке было куда проще. От светских развлечений Мария Федоровна отказалась в 1843 году – тогда от болезни, спустя семнадцать месяцев после свадьбы, скончалась ее младшая и самая любимая дочь, княгиня Кочубей. Девушка была прелестна и обожаема всеми.
«Княжна Мария была блондинка с черными бровями, – писала о девушке великая княжна Ольга Николаевна, дочь императора Николая I, – ее взгляд был полон тепла, которого я не встречала ни у кого, кроме императрицы Марии Александровны».
С того времени Барятинская стала больше заниматься благотворительностью, открыла детский Мариинский приют (названный в честь дочери).
Некоторые знатные дамы мечтали подражать Барятинской и им подобным, но не располагали достаточными средствами для пышных балов. Маркиз де Кюстин писал в своих мемуарах о том, какой выход нашла принцесса Ольденбургская:
«Она решила организовать бал… на открытом воздухе, на своей загородной вилле… До 11 часов танцевали… потом перешли в маленький дворец. В центре виллы находилась сверкающая золотом и огнями ротонда. В этой зале продолжался бал, а не танцующие рассеялись по остальным залам дворца».
Следовало следить и за танцевальной модой. Сейчас кажется странным, но в начале XIX века вальс считался вульгарным танцем. И он некоторое время был запрещен! Считается, что в 1799 году император Павел I поскользнулся во время вальса. И, разгневавшись из-за падения, запретил «пляску, вальсеном именуемую». Однако все изменилось с момента, когда сердцем государя завладела Анна Лопухина. Ради девушки, которая просто обожала танцевать и особенно – вальсы, Павел смилостивился.
Поделиться книгой: