Помоги проекту - поделись книгой:
Выбор при этом серьезно сужался: ведь спустя какое-то время все соседи становились друг другу родственниками! Притом что церковь не разрешала браки среди двоюродных, пришлось закрывать на это глаза. Часто бывало, что не позволяли крестьянам одного села становиться кумовьями – крестить детей из той же местности. По церковным правилам кумовья не имеют права жениться. Так что крестным для крестьян часто выступал сам помещик, его управляющий, члены семьи помещика или кто-то из соседей-дворян, если выражал такое пожелание. Бывало, что крестил барин собственных детей: например, когда у крепостной художника Алексея Венецианова появился на свет мальчик, ему дали несвойственное для тех мест и для крестьян в целом имя Модест. А поскольку сам Венецианов взялся стать восприемником малютки, то почти никто не сомневался: Модест – его же собственный сынок.
Впрочем, у Венецианова в поместье не раз случалось, что беременели незамужние дворовые. У одной молодой женщины так появилось на свет шестеро детей. Учитывая, что рожающая вне брака в Тверской губернии подвергалась осуждению, это кажется странным. Раз за разом, год за годом одна и та же красивая дворовая девка оказывалась «в положении»! И барин не отдал ее замуж! Не потому ли, что сам протоптал дорожку к ее дому?
Крестьянки времен Венецианова в своем традиционном платье сохранили немало примет из прошлого. Их он и писал такими на полотнах – идущих прямо по пашне в кокошнике и нарядном сарафане. За это над художником потешались: виданное ли дело, чтобы кокошник в поле надевали?
Украшали бисером, речным жемчугом, янтарем. Самоцветами, кружевом, вышивкой, серебряными нитями, кистями, витыми шнурками, кусочками выделанной кости… Кокошник редкой красоты могли передавать от матери к дочери. Осторожно опускали в сундук после завершения праздника, следили, чтобы не замялся хотя бы уголок. Ведь кокошники бывали такими «остроносыми», что для их хранения требовалась особенная приспособа.
Кокошник мог быть однорогим или двухгребенчатым, в виде высокой шапки с платком или почти плоский. С острым верхом, более округлым, с ниспадающими с двух сторон «ушками», с плетеной ажурной сеткой на лбу или в виде перевернутого фартука. До сих пор точно никто не может сказать, когда он появился в русском национальном костюме. Историки говорят про XII век, а иногда даже про X. Надевали его как шапочку, на которой он и «сидел», и закрепляли с помощью лент.
В некоторых губерниях было принято надевать кокошник сразу после свадьбы, а потом выходить в нем ради важных праздников и семейных торжеств. Часто к нему крепили покрывало, которое сзади закрывало волосы и плечи. Учитывая, что это убор замужней женщины, ничего странного в этом нет. Убирать волосы под платок считалось правильным. Простоволосая – с неприбранными волосами, с неприкрытой головой – это нелестный эпитет для женщины.
К волосам вообще было трепетное отношение. Волосы заплетали в одну косу, когда девочка превращалась в женщину. Затем расплетали и делали две косы, когда она выходила замуж. Волосы убирали, чтобы не попались на глаза посторонним людям, и распускали их, если шли на ритуал «опахивания». Этот полуязыческий обряд существовал и на Руси, и, например, в Болгарии. Если деревня вдруг начинала переживать подряд много бедствий – умирала скотина, тяжело болели люди, один за другим приходил неурожайный год, – то женщины и девушки в одних рубахах, с распущенными волосами шли «опахивать» деревню. Обводили ее бороздой от плуга, в который сами впрягались. Смотреть на это мужчинам категорически запрещалось!
Не схож ли этот ритуал с прогулкой на коне обнаженной и простоволосой леди Годивы? Легендарная английская красавица 10 июля 1040 года проехала по улицам Ковентри, чтобы защитить свой народ от непомерных налогов. Таков был уговор между нею и ее мужем. И одним из условий стало: чтобы ни единая душа не увидела, как знатная леди в таком виде показалась на улице! Обычаи и традиции разных стран, находящихся весьма далеко друг от друга, бывают весьма похожи. «Опахивание» может быть как исконно русским, славянским ритуалом, так и отзвуком той давней истории. Ведь оказалась же на Руси в последней трети того же самого XI века дочь англосаксонского короля. Гюта Уэссекская (иногда ее имя пишут как Гита), дочь Гарольда II, вышла замуж за князя Владимира Мономаха. И случилось это в 1074 году. Любопытные параллели!..
Разной была высота кокошника. На полотне Абрама Клюквина, изображающего женщину в торопецком кокошнике, мы увидим многослойное нагромождение, все сплошь испещренное крошечными жемчужинами или бусинами. А у Ивана Аргунова, написавшего картину почти на век раньше, в 1784 году, крестьянка запечатлена в огромном округлом кокошнике, похожем на конус со срезанной верхушкой. Убор кажется тяжелым, плотным, да еще весь расшит золотыми нитями. Стоимость такого кокошника могла быть огромной, профессиональные мастерицы брали за индивидуальную сложную работу до трехсот рублей.
Но наслаждаться такой красотой долгое время могли только крестьянки! Петр I изгнал из дворцов кокошники. Отрубил боярам Шеину и Ромодановскому бороды, а следом за ними отправил всех остальных бриться. А вот в крестьянской среде бороды носили еще долго, и девушки не отказывались от кокошников. И не напрасно! Императрица Екатерина II, сама немка по происхождению, оценила красоту русского костюма. И даже на одном из полотен приказала написать себя именно в таком виде – чтобы быть похожей на русскую боярыню XVII века.
А сами императрицы? Немки и датчанки, они с таким наслаждением принялись заказывать себе кокошники, что иногда доходили до крайности. Императрица Александра Федоровна, супруга Николая I, предпочитала до того «разлапистые» кокошники, что за женщину просто страшно: на портретах кажется, что ее шея не выдержит этого тяжелого украшения. Ведь это не только каркас с атласом. Там одних жемчугов и драгоценных камней сколько!
А в начале ХХ века в императорском дворце и вовсе проводили бал в старорусском стиле. Государь Николай II предстал в образе одного из первых Романовых, и все придворные и родственники были ему под стать. Одежду шили из лучшей парчи и бархата; на позументы и аграфы, на отделку и жемчужные ожерелья ушли десятки тысяч рублей. Получился красочный маскарад «по мотивам». Разумеется, наряды были стилизованы под старину, но в них все равно просматривается ХХ век.
До конца XIX столетия кокошник украшал головки юных крестьянок, купчих, мещанок, а затем был вытеснен более удобными и простыми шляпками. И остался только на картинах и сказочных иллюстрациях. Французский путешественник Астольф де Кюстин удивлялся головным уборам русских девушек: «Они носят на голове какое-то сооружение из дорогой материи. Это головное украшение напоминает мужскую шляпу, сверху несколько укороченную и без донышка, так что верхняя часть головы остается открытой»[22].
Да вот только то, что не слишком понравилось де Кюстину, стало мейнстримом. И ювелирные дома наперебой стали предлагать миллионершам-заказчицам великолепные тиары-кокошники. И даже в первой трети ХХ века создавали драгоценные украшения по мотивам убора русской крестьянской девушки! Герцогиня Вестминстерская блистала на коронации Елизаветы II именно в тиаре-кокошнике. А было это… 2 июня 1953 года.
Разумеется, в холод и метель крестьянка предпочитала надеть на голову теплый платок. Вязали платки сами, покупали на ярмарках, и тоже иногда передавали от матери к дочери – добротно сделанные хранились не один десяток лет. А поверх сарафана и понёвы в холод надевали широкую недлинную шубку с короткими рукавами. Кто побогаче, мог позволить себе меховой воротник и оторочку. В таких коротких шубках красуются персонажи картины Николая Касаткина «Соперницы»: девушки идут по воду в юбках, фартуках, платках… Казалось бы, пошли к колодцу. Что же тут такого? Но из названия следует, что они соперничают. Возможно, за чье-то расположение? И вышли, принарядившись на всякий случай. Впрочем, у колодца традиционно было место сбора – там обсуждали местные новости, делились сплетнями, советовались, печалились и договаривались о встрече. Так что девушки не зря позаботились о внешнем виде: вполне возможно, у колодца их увидит половина деревни. Авось, гляди, окажется поблизости сваха. И оценит внешний вид красавицы. И предложит ее кандидатуру хорошему жениху. А там и судьба устроилась!
Впрочем, шубами называли не всегда меховое одеяние. У царицы Марии Ильиничны Милославской, например, было несколько атласных шуб. И шуб бархатных. Это была тяжелая плотная одежда, в которой из меха могла быть всего одна лишь оторочка. Хоть и славилась Русь пушниной, но крестьянская дочь в соболях никогда не ходила. Соболь – мех знати, мех государей. Иван Грозный баловал соболиными подарками королеву Англии, Елизавету I. Разумеется, у царицы Марии Ильиничны имелись в наличии и меха, но вот бархатные шубки – тоже наличествовали в гардеробе.
У обычной крестьянки мог быть козлиный тулупчик, овчинный. Или одежда из медвежьей шкуры, если муж – охотник. В Карелии делали шубы на заячьем меху. Шубы носили распашные, покрой мужских и женских мало отличался. Отложной воротник – непременный атрибут русской шубы – мог быть из другого меха, по контрасту с основным. Тепло удавалось сохранить за счет многослойной одежды, поэтому шуба должна была оставаться просторной. К тому же покупка новой – дело затратное. То есть шуба крестьянки должна была ей исправно служить: и когда она носила под сердцем дитя, и когда она уже разродилась.
У маленьких детей из бедной семьи верхней одежды на зиму могло не быть вовсе. Во-первых, дети растут, не напасешься. Во-вторых, куда мальцам на мороз?
Самые обычные крестьянские семьи обычно надевали на малышей, которые научились ходить, простые холщовые рубашки. Разницы между одеждой мальчиков и девочек тогда не было. Вспомним картины русских живописцев – очень часто рядом с матерью изображают в избе трех-четырехлетних детей в рубашках. Украшать рубашки младших членов семьи особенно не стремились, ведь дети одинаковы во все времена – пачкаются быстро. Лет до 6–7 могли проходить мальчики и девочки в таких неказистых рубашках, а потом наступало новое время. Отроки – мальчики до 15 лет – надевали порты наподобие тех, что носили отцы. Девочки надевали рубашки подлиннее, частенько им прокалывали ушки к этому моменту. Еще не девушки, но уже и не малышки, они находились в той беззаботной поре, когда уже помогали по хозяйству, но все равно еще не считались полноценной рабочей силой. Когда могли, при случае, уткнуться в юбку матери и выплакать свою обиду. Все впереди – пора жениховства, замужество, роды, долгие годы трудной повседневной работы. Но это потом. А в 8 лет так весело пляшут сережки в ушах! Так чудесно петь песни на праздник!
Отроковицы с завистью поглядывали на девушек-невест, которым уже пристало наряжаться к празднику, убираться с особым тщанием. Надевали на деревенских красавиц белые тонкие рубашки в летнюю пору, широкие пояса, передники. А уж на шее обязательно были бусы! Бусы – что древний оберег. Ровно очерченный круг, в котором можно чувствовать себя безопасно (помните круг Хомы Брута из гоголевского «Вия»? У древних бус то же предназначение – защищать хозяйку от дурного или завистливого глаза).
Шитью обучались очень рано, и любая крестьянская девушка знала, как из холста сделать нужную вещь. Покупные рубашки и сарафаны тоже были, но куда позднее. Да и стоила покупная одежда дороже. Когда ремесла расцвели на Руси, когда стали славиться разные местности своими товарами, уже знали – вот туда-то стоит съездить за расписными платками, а вот там – делают полушубки самые теплые. В помощь красавицам и модницам испокон веков была ярмарка, куда привозили товар из разных мест и где можно было полюбоваться на разные диковины.
А вот хорошо известного нам, современным людям, белья у русских крестьянок не было. Помимо рубахи, ближе к телу ничего не носили. Самый частый вопрос, который задают мне читатели: а как же справлялись в то время, когда у женщин есть потребность в особенных средствах гигиены? Ответ прост: практически никак. В тот момент, когда девушка созревала, или «поспевала», как принято было говорить в старину, ей могли предоставить особенные условия – дать отлежаться несколько дней дома. Потом же просто старались подоткнуть рубаху или юбку с двух сторон. Многие женщины носили в такие периоды темно-красные юбки, на которых не так заметны пятна. Особенно если они были с рисунком или в клетку.
Но у взрослой женщины-крестьянки было не так уж много периодов, когда ей действительно требовалась дополнительная гигиеническая «помощь». Созревание наступало, девушку выдавали замуж, а затем она становилась матерью. Пока носила дитя под сердцем, пока кормила его, «женских забот» не было. А потом зачинался следующий ребенок… Роды в среднем наступали раз в полтора-два года. Добавим к этому работу, не самые комфортные условия существования, не всегда питательный рацион. В сорок с небольшим фертильность утрачивалась. И деликатная проблема решалась сама собой.
Конечно, были и нехитрые средства, которые использовали для впитывания влаги – ветошь, мох, старые тряпки. Их закрепляли с помощью той же подоткнутой юбки, ведь иных приспособлений просто не существовало. Чуть иначе жили женщины-северянки, которые носили под юбкой порты, вроде мужских, для тепла.
Женской обувью тоже были лапти, но носили и сапоги, а также коты с чулками. Красивой считалась полная нога, поэтому красавицы надевали порой по две-три пары плотных чулок, чтобы лодыжка казалась пухлой. А вот женщины в некоторых русских местностях выставляли на обозрение живот – специально надевали низкий пояс, чтобы с его помощью указать на чадородие. Дескать, опять «в положении!» Любопытно, но была такая же мода и в Европе на рубеже XIV и XV веков. Ее связывают с одной из фавориток герцога Бургундского: молодая и красивая дама хотела показать разницу между собой, пышущей здоровьем прелестницей, и законной супругой герцога, бледной и болезненной принцессой Мишель де Валуа. Когда фаворитка понесла, она не только не скрывала беременность, она всячески выставляла ее напоказ. И это стало модой!
Женщины разных слоев населения, разного возраста старались подчеркивать свой живот. Некоторые носили специальные накладные подушечки, чтобы представить себя беременными! Все это делалось в погоне за культом плодородия и красоты, воспевалась Дева Мария с младенцем, и каждая молодая женщина хотела заявить: она тоже способна произвести на свет потомство!
Разумеется, подушечки под платьем могли носить только замужние дамы. Девушкам такая мода была противопоказана – их ценностью как раз являлось целомудрие. На «Портрете четы Арнольфини», знаменитой картине кисти Яна ван Эйка, очень трудно понять, беременна ли женщина в зеленом платье или она тоже – жертва моды. Но живот там проступает очень явственно. Да и на полотнах Босха или Мемлинга запечатлены женщины тоже с ярко выраженным чревом. Такой была мода!
Крестьянка знала, что плодовитость – одно из главных ее достоинств. Особенно хорошо, если в ее семье рождаются преимущественно мальчики. Земельные наделы давались на сыновей! Поэтому лишний раз упомянуть в беседе о своих детях, показать соседкам, что она беспрестанно в положении – было делом рядовым.
А каких только свадебных нарядов не шили на Руси! И зеленые сарафаны, и красные. Белоснежное платье невесты – не наша традиция. Надевать белое платье на свадьбу и в Европе повсеместно начали только с середины XIX века. До того редкая девушка, собиравшаяся под венец, выбирала такой цвет для наряда. Дело в том, что белый во многих культурах считался признаком… траура. Потому-то венчалась в белом французская королева Анна Бретонская. Схоронив первого мужа, она пошла замуж во второй раз, за следующего правителя Франции. Любви в этом браке не было, только расчет – Анне пришлось сочетаться браком с Людовиком XII, чтобы Бретань, которая была ее наследным владением, осталась в руках французского государя. Поскольку срок траура не вышел, Анна была в белом вдовьем платье.
Белые платья сделала модными именно для свадьбы королева Англии, Виктория. Она выходила замуж за принца Альберта и предпочла фату и платье цвета снега и венок флердоранжа на голове. В XIX веке уже появились журналы мод, и королевский наряд, конечно же, широко обсуждали и старались повторить (как позже стали подражать платьям принцессы Монако, Грейс или Кейт Миддлтон).
Но русская крестьянка наряжалась ярче. Крепкая, румяная, в расшитом сарафане, она была олицетворением жизни – настоящей и будущей.
Глава 7. Вдовушки
Глаза ее были сухи. Руки – жилистые, натруженные. Марфа, сестра Ульянки, вышла замуж в девятнадцать лет. В двадцать стала матерью, а потом появились у нее еще трое детишек. И была она счастлива, и все ладилось, когда пришла в дом беда – пошел рыбачить Трофим да утонул. Теперь Марфа была вдовушкой с четырьмя детками, и в одиночку тянуть хозяйство ей было явно не под силу.
Вдовицы в русском обществе не были редкостью – мужчины умирали во время сражений, от тяжелой работы и хворей. Судьба женщин в этом случае во многом зависела от того, насколько состоятельной была семья. Согласно Первой всеобщей переписи населения 1897 года, число вдов составляло 7,1% от женщин на селе. От местности к местности цифры, конечно, разнились. Например, во Владимирской губернии их было около 10%, а в Ярославской все 12%.
Бездетная вдова чаще выходила замуж во второй раз. Поскольку у нее не было детей, то и прав на имущество мужа она не имела. Возвращалась в отчий дом, где родители старались по возможности поскорее снова выдать ее замуж. Молодые пригожие вдовы без труда находили себе пару, весьма часто они шли в дом таких же вдовых мужчин. Оставшуюся без опоры и без средств вдову могли позвать в семью с сыновьями-подростками. Такие случаи были нередкими – мы уже знаем про историю Саввы Ковригина.
Могла она остаться и в доме свекра, но такое случалось нечасто. После смерти мужа женщина теряла заступника. Она и так-то была чужой для всех, а теперь и вовсе превращалась в постороннюю. «Вдова поклонится и кошке в ножки», – говорит старая русская пословица. Дескать, трудно остаться без поддержки, порадуешься любому доброму слову. «Вдовья доля – плакать вволю», – пословица из XIX века.
Обычно выдерживали минимальный срок траура – сорок дней – и потом уходили. Беременные в трауре порой переезжали к родным, пока не появится на свет дитя. А потом могли опять поселиться у отца и матери своего супруга.
Иное дело – если у вдовицы имелись дети. Тогда они как претенденты на часть имущества оставались у свекра. Бывало, что женщина бросала ребятишек и устраивала свою жизнь заново. Или отношения с родственниками складывались так дурно, что искала любой возможности уйти куда глаза глядят. Порой вдову с детьми соглашался приютить брат или дядя. Тогда работать безмужней жене приходилось в два раза тщательнее: отрабатывать свой хлеб и поднимать детей на ноги. «Детной вдове некогда думать о себе», – гласит народная мудрость.
На селе в целом неодобрительно смотрели на вдовицу, живущую одну. Даже если у нее оставалась земля и дом, немало русских поговорок подчеркивали, что в одиночку женщине не справиться. «У вдовы поле не пахано», – отмечали в деревне. Не сдюжить без мужской руки. А если у вдовы есть дети, то она, воспитывая их по-бабьи, непременно допустит промахи. «Не бери у попа лошади, а у вдовы – дочери», – поучали крестьяне. Дочка вдовы наверняка ленится больше, чем другие ее сверстницы. Ведь уму-разуму ее учила только женщина. Не было отцовской строгости и дисциплины!
Церковь допускала повторный брак. На вдову, которая шла замуж во второй раз, смотрели с сочувствием: дескать, Марфа мыкалась-мыкалась, да и решила часть забот разделить с мужиком. Если вдова была молода – тем более. Дело в том, что вдовий статус делал женщину более свободной. Она выходила из подчинения отца (ведь она побывала в буквальном смысле чужой собственностью) и более не выслуживалась перед свекром. А значит, вдовушка имела право поступать, как ей считалось правильным и нужным. Она могла завести друга по сердцу, она сама распоряжалась имуществом, если оно у нее было. Про одинокую вдову бабы с удовольствием судачили, да побаивались: не сманит ли она их мужей?
Холостые парни редко смотрели в сторону вдов. Родители стремились оградить их от такого шага: пусть лучше невеста будет молодая и целомудренная, без жизненного опыта. Добавим к этому исконно крестьянские верования, что «на том свете» каждый оказывается в паре со своим законным супругом. И смерть от брачных уз не избавляла! Считалось, что умерший муж дожидается на небесах свою любимую, когда настанет срок для нее. А если она обвенчается с другим человеком? Кем потом она окажется, чьей женой? Первого мужа или второго? Так что идеальным сочетанием было все-таки, если соединялись вдовец и вдова. На земле они вместе вели хозяйство, воспитывали детей, помогали друг другу, раз так распорядилась судьба… А в назначенный час каждый из них будет стоять перед Богом со своей парой.
Вдовцы считались более заботливыми, чем первые мужья. Потеряв жену, почувствовав на себе горечь одинокой жизни, они относились ко второй супруге бережнее. «Вторая жена – хрустальная», – говорили в Тверской губернии. То есть с первой женой мужик обращался как обычно. А вот вторую уже берег. Чаще потакал ее капризам, старался угодить. Взять вторую жену нельзя было раньше, чем через 40 дней после смерти первой. Но все-таки выжидали чуть поболее. Хотя бывали случаи, когда венчали чуть ли не сразу после похорон – если у вдовца на руках осталось много детей и ему некому было помочь. Помещица Шаховская в 1816 году поскорее постаралась женить своего дворового Федула, потому что ему не под силу было справиться и с огородом, и с малолетними отпрысками. Поскольку других кандидатур в поместье не было, нашли для Федула молоденькую шестнадцатилетнюю Анну Трифонову, совсем еще девчонку. Федул не роптал, этот брак сложился вполне удачно. А вот крестьянин помещика Венецианова, Савелий, которого повели под венец спустя 78 дней после похорон первой супруги, окончил свою жизнь на ветвистом дубе. От тяжелой жизни, от неустроенного быта, от сложных отношений со второй женой предпочел Савелий наложить на себя руки.
В первую очередь, вдовы старались облегчить жизнь себе и детям. Хватало мужской работы, с которой женщине было трудно справиться – наколоть дров для печи, починить телегу или сани… Если хозяйка располагала средствами, то для этих целей она могла нанять себе батрака. И частенько выходило, что наемный работник со временем делил с ней постель, а потом и становился мужем (в конце XVIII века дворянская вдова Акулина Ф. даже пошла замуж за своего крепостного, считая его единственным надежным человеком, на которого она могла положиться).
А вот что строжайше было запрещено – посматривать на вдову собственного брата. Русская православная церковь считала такие союзы кровосмесительными. Очень трудно найти в отечественной истории примеры, когда бы князь взял в жены вдову своего же близкого родственника – тут вам не Гамлет! Правда, «грекиня Предслава» в IX веке стала женой князя Владимира Святославича после того, как побывала супругой (или наложницей) князя Ярополка, его же родного брата. Но события эти относят к 978 году, то есть они произошли за десять лет до того, как была крещена Русь. И это многое объясняет.
Но в этом, например, огромное отличие от той же христианской Византии, где считалось вполне обычным явлением, если новый правитель брал в жены вдову предыдущего императора. Закреплял власть за собой с помощью еще и брачных уз. На Руси же вдова брата – все равно что родная сестра. Немыслимым считался и брак с сестрой покойной жены. Церковь не благословляла молодых, если выяснялось, что под венец идет вдовец с сестрой своей умершей супруги. Когда в 1816 году Луиза Карловна Бирон тайком обвенчалась под Петергофом со вдовцом Виельгорским, разразился настоящий скандал. Ведь ранее Виельгорский был супругом другой девицы Бирон – Екатерины! Чтобы обеспечить законность своего союза, влюбленной паре пришлось повторно венчаться по католическому обряду, и только в 1827 году они получили прощение за свой поступок от императора Николая I…
Для повторного брака вдовам не нужны были сложные церемонии, «вдовий обычай – не девичий». То есть все традиционные этапы с засыланием сватов, праздниками подушки, с оплакиванием невесты перед свадьбой, как правило, пропускались. Не гуляли всем селом, не накрывали обильного стола, да и свадебный поезд выглядел скромно.
Но если вдова не имела средств, не выходила замуж, а сама билась с детьми и хозяйством, не следует думать, будто бы крестьяне-соседи безучастно на это смотрели. Помочь с уборкой урожая, принести припасов, отправить старшего сына к вдове, чтобы нарубил дров – все эти вещи были вполне рядовыми явлениями. Горе ведь может постучать в любой дом.
В середине XVIII века не было принято извещать женщин о том, что случилось с их мужьями (только в правление Екатерины II это вменили в обязанности командиров), а срок службы составлял 25 лет… Поэтому жены рекрутов могли только догадываться: оплакивать уже своего Ванечку или Гришеньку или же ждать, когда распахнется однажды калитка… Из-за этой двусмысленности возникали настоящие драмы. Через третьи руки узнавала женщина, что ее касатика убили. Со временем в ее жизни появлялся новый человек, рождались дети. И вот однажды в дом вдовы стучался… окончивший свой четвертьвековой срок супруг. С удивлением разглядывал чужие сапоги у порога. Из горницы выбегали незнакомые дети, ничуть не похожие на него. Доходило и до громких скандалов, и даже до убийств.
Одна из типичных историй – судьба Мавры Гоголевой из Комарицкой волости. В 1613 году она отправилась с детьми в соседнее село, когда на ее дом напала шайка разбойничавших поляков. Дом сожгли, а мужа увели в плен, чтобы продать перекупщикам, которые отправляли рабов в Кафу. Савва Гоголев, муж Мавры, был мужиком рослым, сильным, поэтому его купили быстро.
Считалось, что если муж пропал бесследно, то спустя пять лет его супруга может считаться свободной. Но в случае Маврицы местный священник закрыл глаза на сроки – видел, что погорелица одна не справляется. Ухаживал за ней земляк, Карп Максимов. Так что год спустя зажили они по-семейному в своем отстроенном доме.
Но в 1620-м, к удивлению всего села, вернулся Савва Гоголев. И не просто вернулся, а потребовал себе законную супругу! Как ни молила Мавра, как ни уговаривала мужа, тот был непреклонен. Взял родню, явился в дом Мавры и Карпа, и силой увел женщину. Закончилось все печально: Карп подкараулил Савву и убил его.
Но судьба солдатки – отдельная, крайне невеселая история. Рекрутов со времен Петра I набирали регулярно, ведь империя находилась в состоянии практически не прекращающейся войны. Государь приказал призывать только неженатых парней, но быстро выяснилось, что их для пополнения армии попросту не хватает. Поэтому стали брать в солдаты молодых мужей и отцов. Таким на службе полагался более сытный паек. Женам с детьми разрешалось поселиться поблизости от расположения войска. А если рекрута набирали из числа крепостных, то его семья получала волю.
Но это на бумаге. На деле выходило, что помещики не всегда отпускали солдаток. Показательна история Дарьи Власовой, которой помещик посулил комфортную жизнь и заработок, если она никуда не уйдет. Дарья была швеей, и помещику было выгодно оставить ее при себе. Шло время, и Дарья так и не получила от хозяина воли. В конце концов она решила уйти сама и договорилась о найме к помещику Такшенкову. Забрала детей и свои пожитки и переехала в соседнее поместье, где честно отработала полтора года. А потом Такшенков сообщил Дарье, что он… продал ее. Вместе с детьми.
Дальнейшая история похожа на детектив: понимая, что ее сделали крепостной вопреки закону, Власова с ребятишками убежала. А в 1731 году попалась на глаза работникам Сыскного приказа. Дарье рассказали, что она числится в розыске как беглая крестьянка. Несколько недель потребовалось, чтобы разобраться в этом деле досконально: что Дарья – жена солдата, что ее незаконно удерживал у себя помещик, что другой барин, Такшенков, не по закону продал ее. К сожалению, дальнейшая судьба Дарьи Власовой теряется. Неясно, как она устроила свою жизнь и дождалась ли возвращения своего мужа после службы.
Настоящим вдовам, тем, кто твердо знал, где покоится их супруг, не рекомендовалось «жить во грехе». Если в селе узнавали, что женщина завела любовника, не будучи с ним обвенчанной, ее подвергали насмешкам и унижениям. Блюсти себя следовало в любом случае. Дурная слава закреплялась надолго, село все помнило. Поэтому, если иная вдова решала полностью изменить свою жизнь, ей следовало покинуть насиженные места.
Молодые порой шли в работницы, некоторые попадали в барский дом прислугой. Иные подавались в город и, если хватало способностей, старались устроиться швеями или стряпухами. Некоторые нянчили детей, другие трудились прачками. Были среди вдов и представительницы древнейшей профессии: из 957 зарегистрированных в 1868 году в Москве проституток насчитали 257 крестьянок и 150 солдаток (к слову, солдатками называли абсолютно всех жен рекрутов, вне зависимости от их происхождения). Вдов же среди них было 95. То есть каждая десятая «ночная бабочка»!
У русского художника Павла Федотова есть замечательное, очень пронзительное полотно «Вдовушка». Написать эту картину мастера сподвигла история его сестры, Любиньки. После смерти мужа она осталась одна, беременная, да еще с огромным списком долгов. Судьба молодой женщины была настолько незавидна и при этом настолько же типична, что Федотов перенес ее на полотно. На нем – прекрасная и очень грустная женщина. Обстановка в комнате, в которой она стоит, явно указывает на принадлежность к дворянскому сословию. Это совсем не изба. Но внимательный взгляд отметит, что на предметах уже есть следы сургуча – то есть все-все уже описали и подсчитали. Пройдет совсем немного времени, и эти вещи уйдут с молотка. Единственное, что останется у вдовушки, – ее дитя, которое пока еще находится у нее под сердцем, да пожитки, собранные в корзинку. За спиной у нее портрет офицера, который уже покоится в сырой земле. Раньше она могла опереться на него, а теперь она молча и горько роняет слезы. Ведь впереди у нее неизвестность, беспросветная и тяжелая.
Совсем иное дело, если вдова – из знатного семейства. Тогда на нее ложилась обязанность по управлению мужниным имением, распоряжению всем хозяйством. Такие вдовы иногда проявляли недюжинную смекалку и деловую хватку, вели переговоры наравне с мужчинами. Вдова князя получала после его смерти земельный надел, который именовали опричниной (и только в XVI веке слово получило совсем другое значение), и могла жить с доходов от него. Иные князья оставляли своим женам несметные богатства: в 1353 году князь Симеон Гордый завещал своей любимой жене, Марии, третью часть доходов от Москвы, Коломны и Можайска. Правда, Марии Александровне Тверской не удалось воспользоваться этими богатствами – скорее всего, она удалилась в монастырь. Ее сыновья были мертвы, ее муж покинул бренный мир, и женщина предпочла обитель.
Вдовы не только следили за хозяйством, но и могли продавать его, если требовалось. И совершать покупки. Источники XVII века рассказывают нам, как в 1626 году некая Акулина Ширяева торговалась из-за земли. Женщина нуждалась в деньгах и заранее предвидела, что сын ее не станет заниматься хозяйством. Поэтому старалась совершить максимально выгодную сделку.
Получается, что именно после смерти супруга, уже лишившись родительской опеки, русская вдова могла получить относительную свободу в действиях. Она становилась в один ряд с другими распорядителями имущества, она имела возможность выстроить свою жизнь по собственному почину. Ее поступки не нуждались в чьем-то одобрении. Чем беднее была вдова – тем сложнее складывалась ее жизнь, ибо в этом случае она так же зависела от других. Но чем крепче было хозяйство, тем тверже на ногах стояла женщина, утратив своего кормильца и спутника жизни.
Глава 8. Чем угощались
«Икра красная, икра черная, икра заморская – баклажанная».
Сколько бы ни проходило лет, но, говоря о русском пире, мы наверняка представим себе этот колоритный момент из замечательного фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Где стол ломится от яств, где севрюга соседствует с многослойным сытным пирогом, а огромная чарка меда – с крошечным «плевком» красноватой жижи из баклажанов. Русский крестьянин такой стол мог увидеть только в мечтах. Потому что повседневная еда обычного человека разительно отличалась от того, что нам показывают в фильмах, и от того, к чему мы с вами привыкли.
Картошка фри? Да что вы. Картофель вообще стал популярным овощем только в XVIII веке. Шоколад? Помилуйте! Его в XVI столетии употребляли только короли, и он пошел в народ значительно позже. Чай? О, про чай можно слагать целую поэму: как англичане морщились от этого напитка, привезенного в королевство супругой государя, Екатериной Браганса. И как потом первые же выстраивались в очередь, чтобы его попробовать. Смешно сказать: в последней трети XVII века в Англии вы смогли бы обменять пачку чая на хорошую шубу. Или серебряный сервиз. Или дорогой меч. Тут уж как повезет.
У русского крестьянина раннего Средневековья был не такой уж большой выбор блюд. Разумеется, имелась в наличии дичь – то, что удалось поймать во время охоты. Когда леса еще не поделили на барские угодья, когда реки и озера не стали протекать по территории чьих-то владений, доступ к самой простой и калорийной пище был намного проще. Рыбные промыслы традиционно славили Русь. Наша земля, по счастью, богата реками. И в Волге, где мы теперь с опаской пытаемся купаться, когда-то ловили осетров.
Но это лишь результат охоты. В хозяйстве обязательно имелась скотина, которая обеспечивала семейство и молоком, и мясом.
Редкое семейство не держало свою корову. Это источник творога и молока, масла и сыра. Рядовая хозяйка знала тысячу рецептов того, что можно сделать из молока. Скотину берегли. Продать ее – разорить хозяйство. На такой шаг шли или от крайней нужды, или если надо было перебраться в другую местность. Ухаживать за скотиной учились сызмальства, прекрасно понимая, что потом передадут этот навык следующему поколению.
Для скотины строили хлев, но если подступали особенно сильные морозы, то животных забирали в дом. Точно так же поступали обычные бретонские крестьяне еще в XIX столетии – то есть люди одинакового социального положения, далеко находящиеся друг от друга, использовали похожие методы для ведения хозяйства! Русская традиция такова, что всем домашним животным давали имена. Умные животные, возвращаясь с пастбища, прекрасно знали, где находится их дом. Пастушку надо было только слегка направить стадо. И там уже на каждой деревенской улице встречали свою Зорьку или Феклушу.
Вероятнее всего, такого парня просто больше нигде не ждали. Возможно, у него имелась хвороба, которая не позволяла ему выполнять другие обязанности. Или травма, с которой он мог полноценно работать только в поле.
В любом случае, пастухи берегли стадо. И если поблизости оказывался дикий зверь, с них первых спрашивали: а что было сделано, чтобы не допустить нападения волка?
«Щи да каша – пища наша» – есть такая поговорка. Действительно, в старину редкий день русского человека обходился без каши. Она была и на праздничном столе! А в некоторых регионах в числе обязательных свадебных ритуалов была совместная варка каши невестой и женихом. И проводив родственника в последний путь, на стол ставили поминальную кашу, то есть кутью (она же коливо). Впрочем, кутью готовили и на Родительскую субботу (белорусы и болгары называют ее также Дмитриевой), на поминки и на Рождество. Есть версия, что пришла к нам эта традиция из Византии, а туда – из Древней Греции, где для покойников тоже готовили кашу из фруктов и разных круп.
Одна из самых простых каш – полба. Мелкая пшеница, которая не требовала большого ухода, хорошо росла на Руси и приносила большой урожай. Занятно, но именно сейчас, в XXI веке, полба снова вызывает интерес у потребителей. И все из-за малого содержания глютена! Иное дело – ячмень. Кашу из его целых зерен сейчас нечасто встретишь на кухне русского человека. А ведь когда-то таким блюдом не брезговал сам Петр I. Пшенную кашу, овсяную, манную часто сдабривали хорошим куском масла. Помните поговорку: «Кашу маслом не испортишь»?
Относительный новичок на нашем столе – рис. Считается, что его привезли только в XVIII столетии и отнеслись к нему с большим подозрением, как ко всему новому. Но, распробовав заморское блюдо, русский человек оценил продукт. И даже традиционную кутью стали готовить в основном из риса.
К кашам добавляли жареный лук, сушеные грибы, кусочки сала, орехи, мед и варенье. Каша была как праздничной и сладкой, так и сытной, чтобы зарядить бодростью крестьянина в начале трудного дня. С каши начинали торжественный обед, кашу готовили перед началом важного дела, ею же угощали гостей и странников.
Можно было делать и жидкое блюдо с помощью крупы – овес, например, запаривали. Потом толкли и заливали молоком. Полученное толокно (так его называли) варили и потом ели. Иногда делали погуще, иногда – почти как напиток.
Были каши по-быстрому, которые готовились за считаные минуты. А бывали и крупяные блюда, которые томились в печи с ночи и до утра. Встала с рассветом хозяйка, достала ухватом горшочек, поставила его остывать, и когда все проснулись, готова уже еда: теплая, калорийная, вкусная. Надо понимать, что солью кашу приправляли далеко не всегда. С солью бывали и перебои: то высокая цена, то нехватка самого продукта. Солевые промыслы всегда были прибыльным делом, и разработку «месторождений» считали делом крайне важным. Не столько для придания вкуса блюдам, сколько для хранения продуктов. Засаливание – один из верных способов сохранить мясо или рыбу.
О том, насколько давно существовали солевые промыслы на Руси, нам рассказывают сохранившиеся грамоты. Например, в 1137 году князь Святослав Новгородский даровал Софийскому собору варницы Двинской земли. Упоминалось также, что с варниц следовало брать «на мори от чрена и от салги по пузу». В переводе на современный язык – мешки соли определенного размера, ибо «пузом» назывался как раз мешок.
Солеварни стали множиться к XIV веку – тогда уже имелись свои в Ростове Великом, в Торжке, в Переяславле-Залесском, в Чухломе и Старой Руссе. В древнем городе Каждые (сейчас это Костромская область) солеварни существовали – по разным данным – и в XII, и в XV веках. Ко времени царствования Ивана IV Грозного нужного в каждом хозяйстве продукта хватало уже в избытке, так что англичанин Джильс Флетчер записал в 1588 году: «Соли в этой стране весьма много… добывается во многих местах. Притом все из соляных копий».
Очень часто добычей соли занимались монахи. Иногда белое золото даже помещали на гербы городов и давали имена населенным пунктам тоже от слова «соль». Например, Сольвычегодск – город на реке Вычегде – был как раз таким центром соляного промысла. В этом-то месте и обосновались купцы Строгановы. Федор Лукич, поморский крестьянин, сумел так ловко наладить дело, что в его руках оказались многие варницы. А затем дело продолжили его сыновья и внуки. Прямой потомок Федора Лукича, Григорий, нижайше просил государя Ивана Грозного разрешить ему варить соль ниже Перми за 28 верст по Камер-реке до Чусовой реки, на 166 верст. Тут уж Строгановы развернулись вовсю! И капиталы свои, стало быть, начали складывать еще тогда, в XVI столетии. К царствованию первых Романовых наше государство производило около трех тысяч тонн соли!
Соль добавляли в кашу и в похлебки, к мясу и рыбе. С XV века на Руси стало популярно тюркское блюдо «твранчук». По сути – «прадедушка» нашего традиционного мяса в горшочке. Это когда порезанные на куски мясо и зелень заливали молоком или квасом, а потом отправляли в печь на несколько часов. Разные хозяйки приправляли блюдо луком или грибами, а то и чесноком. Впрочем, мясо на столе случалось далеко не каждый день.
Во-первых, календарь русского человека постоянно напоминал ему о разнообразнейших постах, которые следовало обязательно соблюдать. Во-вторых, стоимость мяса оставалась высокой. Дошли до нас упоминания о языческом блюде авсень, которое готовили в начале осени: свиная голова, которую запекали в толстом слое теста.
А вот рыба появлялась на столе крестьянина чаще. Ловили ее впрок, засаливали в бочке, приправляли можжевеловыми шишками и потом ели. В Мезенском районе, на севере, рыбу, выловленную из реки, складывали в специальных ямах. Не на землю, конечно, а на слои листьев. Затем другими листьями накрывали, засыпали землей и потом оставляли на месяц-полтора. То, что получалось после, ели с большим аппетитом. К слову, похожий способ приготовления рыбы до сих пор используют в Исландии и Швеции. Считается деликатесом, хотя к запаху этого блюда нужно привыкнуть.
Запивать это можно было киселем. Делали и сладкие кисели, и соленые. Такой напиток считался полезным и сытным, недаром в правилах русского языка долгое время употребительным было не «пить кисель», а именно «есть кисель». Если блюдо готовили из ржи или овса, то к нему подавали молоко. Кисель на горохе хорошо шел с маслом.
А если случался неурожай, то в пищу шло разное. Даже камыш. Из него, например, готовили камышовый хлеб. Но не сами листья и стебли, а только корни. Их можно было высушить, измельчить в муку и потом испечь хлеб. Березовая каша – тоже продукт голодного времени. Тоненькая часть коры заливалась водой и отправлялась в печь. Разбухала, размякала, и получалось блюдо, чем-то напоминающее кашу. Лебеда, о которой часто вспоминают, если речь идет о периоде голода, была настоящим спасением для крестьянина. Ее можно было добавлять практически во все блюда. И супы из нее варили, и кашу лебедянь, и сушили ее, и квасили.
Частым овощем на столе крестьянина была репа. Свекла, морковь (не та алая, к которой мы привыкли, а темно-фиолетовая и не очень сладкая), капуста, редька – были для русского человека повседневной пищей. А еще козлобородник, рецепт приготовления которого знали наши предки три столетия назад, и овсяный корень… А вот картофель, без которого нам трудно представить современный рацион, попал в Россию через Петра I. Это он привез клубни из Голландии, которые настоятельно рекомендовал выращивать. Получилось не сразу.
Картофель вообще трудно приживался в Европе. Поначалу не знали, как его правильно употреблять. Цветы редкого растения придворные дамы XVIII столетия вставляли в свои замысловатые прически – считалось очень модным! Даже когда пришло понимание, как именно следует готовить картофель, совершали частые ошибки – например, готовили недозревшие клубни. В результате желудок русского человека давал характерный сбой. Заботу об овоще пришлось взять на себя даже Академии наук! В 1758 году свет увидела публикация Академии «О разведении земляных яблок». Потом руку к этому делу приложила и Екатерина II. Это она рекомендовала издать наставление, где бы о картофеле содержалась исчерпывающая информация: как его выращивать, когда выкапывать, как употреблять в пищу.
Ну а главным блюдом на столе оставался хлеб. Ржаной, который пекли несколько раз в неделю, иногда с добавлением лебеды или других растений (если выдавался неурожайный год или запасы подходили к концу). Белый хлеб, который мы привыкли использовать в повседневной жизни, появился далеко не сразу и был едой людей состоятельных. Простой люд использовал муку другого помола и другого сорта.
Испеченный в печи хлеб оставался мягким достаточно длительное время. Не требовалось каждый день делать новый. Хлеб можно было макать в основное блюдо, чтобы собрать густой бульон или соус, он был отдельной едой, использовался с маслом или вареньем, да и любой стол делал более сытным. Тарелка похлебки с добрым куском каравая позволяла насытиться. Именно похлебки! Слово «суп»[23] на Руси стали употреблять сравнительно недавно, с XVIII века. Оттого не очень-то верно называть те же традиционные густые наваристые щи – супом. Ведь французский суп (а слово к нам пришло в годы правления последних Бурбонов, от их же соотечественников) – куда более жидкая еда. Луковый суп или суп Сен-Жермен из зеленого горошка – это дополнение к еде, первое блюдо. Фактически они лишь разжигают аппетит. «У супа ножки жиденьки», – говорит старая пословица, внесенная в толковый словарь Владимира Даля. А вот похлебка – иное дело. Она всегда состояла из множества ингредиентов, была временами настолько густой, что в ней запросто стояла ложка. Поэт Сумароков как раз по этой причине горячо выступал против знака равенства между супом и похлебкой, но заимствованное слово все-таки прижилось. И сейчас, называя что-то похлебкой, мы чаще всего используем этот термин с легким презрением – дескать, еда не самого высокого качества.
Изначально – судя по звучанию слова – готовился он из борщевика. И здесь не следует морщиться или удивляться. Борщевик, о котором идет речь, не имеет никакого отношения к ядовитому борщевику Сосновского, способному оставлять ужасные ожоги на коже. Есть ряд исследователей, убежденных, что бърщ – это древнее название свеклы. Так или иначе, похлебка из борщевика была овощной, томленой в печи и состояла из нарезанных моркови, лука, капусты и даже фасоли (уже в более позднее время). Рецептов борща – огромное количество (в некоторых северных губерниях в него, например, добавляли белые грибы), и блюдо это было популярно еще во времена царя Федора Иоанновича. Поклонницей этого блюда была в свое время императрица Екатерина II.
Неизвестно точно, когда борщ стали делать на мясном бульоне. Но, поскольку русский человек немало дней в году должен был обходиться без скоромной пищи[24], его частенько варили только из овощей. Летом борщи остужали и употребляли холодными, часто добавляя в него щавель. Ложка сметаны для вкуса и цвета – это тоже далеко не современное изобретение.
С картофелем или без? Об этом до хрипоты спорят историки кулинарии, но и тут можно сделать пояснение: в разных местностях борщ варили как с добавлением картошки, так и без нее. Традиционно московским считается борщ без картофеля, но с копченостями. А в великом княжестве Литовском в этой похлебке обязательно находили кусочки сала.
Поделиться книгой: