Молчаливое желание

“Отец Яков. Весьма рада вас встретить. Надеюсь, вам понравится наша парафия. У нас достаточно много людей, так что вам точно не будет скучно. А вам, юная помощница, следует показать вашу комнату?” — улыбаясь, обратилась монахиня к Эдне. Девушка молча подошла к женщине, приняв её вопрос за приглашение.

Яков неловко кивнул в знак приветствия и робко ответил: “Я приду к вам завтра, как только начнёт светать. Познакомлюсь со всеми и разделю с вами трапезу. А сейчас, разрешите отдохнуть от дороги. Надеюсь, Эдне понравится её комната.”

После этих слов Яков удалился в свой дом, здороваясь по пути с местными жителями, которые с любопытством разглядывали нового священника. Служащий также поспешно покинул женщин и, с чувством выполненного долга, ушёл в противоположную сторону, в свой дом.

Эдна же последовала за сестрой Августой в дом. Монахиня повела её по длинному коридору и, указав на правую дверь в конце коридора, тихо сказала: “Там есть таз и ночной горшок. Воду скоро принесу. Не переживай, принесу сама, пока отдыхай. Мне сказали, что ты не можешь говорить. Иосиф, тот служащий, успел сказать. Какое несчастье. Ну ничего. Господь нам поможет подружиться и стать одной большой семьёй. Располагайся.”

Девушка зашла в своё новое жилище. Комната была пустой, но опрятной. Кровать с худеньким матрасом, набитый сеном, маленькое окошко, стул с тазом, ночной горшок под кроватью, небольшой столик, подсвечник и деревянный крест, висящий на изголовье кровати.

Эдна спала со своей семьёй в одной большой подстилке на полу. Братья и сестры часто болели из-за сырости, и Эдна в том числе страдала от этого тоже. Но больше всего она не любила жару. Именно в тёплую погоду Эдна просыпалась посреди ночи, липкая от пота, поскольку все спали слишком плотно друг к другу. Это было неудобно, но, почему-то сейчас девушка вспоминала об этом с некоторой теплотой и тоской.

Да, об отдельной комнате она и мечтать не могла, но зато сейчас, ей позволена такая роскошь! Но почему-то именно сейчас Эдна хотела переночевать хотя бы ещё одну ночь на той неудобной подстилке в кругу своих близких.

…

После скромного завтрака и формального приветствия священника с монахинями, началась утренняя служба. Церковь напоминала крепость, по сравнению с тем деревянным домом, что был в родной деревне девушки.

Несмотря на то, что это было утро понедельника, народ не торопился с работой — все хотели посмотреть на нового священника, потому церковь была полностью заполнена. Никогда Эдна ещё не видела такого большого количества людей. Да и сам священник, отвыкший от большого количества людей, был несколько удивлён своей новообретённой популярности.

Одновременно с удивлением он испытывал и чувство довольствия властью. Он добился желаемого: его почитало огромное количество человек, он вызывал интерес, а вскоре они будут раболепствовать и слушать каждое его слово, всматриваться в каждый жест, выискивая в этом божественную силу.

Практически всю ночь он репетировал свою речь, чтобы произнести её на своей первой службе в новом месте. Казалось, будто он не знал, что такое неуверенность, однако всё внутри Якова паниковало, но не давало о себе знать.

Всё прошло великолепно. Первое впечатление возымело должный эффект. Народ шептался и изумлялся мудрости нового священника. Эдна смиренно стояла в первом ряду, в окружении монахинь, и также изумлялась энергии отца Якова.

Никогда ещё его речи не были такими страстными, а жесты такими размашистыми. По сравнению с тем, как он проводил службы в её родном месте, там он был безжизненным, но здесь…здесь он проснулся от многолетнего сна и желал разбудить остальных спящих.

Это был совсем другой человек. Не тот спокойный и мудрый священник, спаситель от позора, а могущественный и энергичный оратор. Она ещё не знала, что вечером она увидит ещё одну, ранее до этого невиданную личность отца Якова.

…

Вечером, как и было сказано священником, девушка пришла в дом Якова с корзиной заранее разваренной свёклой, чтобы побыстрее приготовить ужин. Священник, одетый в легкую ночную тунику и длинный льняной халат, сидел за столом и делал какие-то заметки.

Когда Эдна вошла в дом, он лишь кивнул и улыбнулся, погрузившись дальше в своё чтение. Девушка стала осматривать печь, котелки и то, на чём можно было что-то здесь приготовить. Яков, сославшись на то, что не хочет мешать хозяйничать, ушёл в свою комнату.

Вскоре Эдна приспособилась к импровизированной кухне и дом наполнился ароматом разогретой еды. Яков пригласил девушку за стол, чтобы она вместе с ним разделила ужин. Она не смела отказать. Во время ужина мужчина говорил о планах Эдны: ознакомиться с рынком, закупиться продуктами, которые ей скажут монахини, так как список у них, навестить первого больного и помочь ему со стиркой белья.

Однако вскоре священник изменился в голосе: “У нас остался один нерешённый вопрос. Пошли со мной.”

Эдна последовала за священником, предполагая, что сейчас речь пойдёт о новой работе на следующий день. Это была спальня. Комната была абсолютно схожа с комнатой Эдны за исключением того, что здесь были аккуратно расставлены книги.

“Ты же не исповедалась после совершённого греха с Давидом. Ты врала своей матери…”

Эдна удивилась услышанному и яростно стала мотать головой в знак отрицания. Однако священник лишь разочарованно вздохнул: “Я знал, что ты будешь это отрицать. Ты погрязла во грехе.

Если бы ты не хотела, Давид ничего бы с тобой не сделал. Ты соблазнила его. И сейчас этот грех растёт в тебе. Ты бы дальше погрязла в распутстве, если бы не я. Я намеренно взял тебя с собой, чтобы спасти твою душу. Ты помогаешь мне. Я помогаю тебе. Ты прислуживаешь мне как жена. Как жена в священном браке господнем. Так служи до конца, чтобы обмануть дьявола, который искушает тебя.”

После этих слов Яков сбросил с себя льняной халат, оставшись только в ночной тунике. Шокированная Эдна собиралась бежать, однако священник успел схватить её за руку и прижать к себе. Девушка вновь принялась мотать головой, глядя в глаза мужчине.

Он прижал её голову к своей груди и, поглаживая, продолжил также спокойно говорить: “Тебе некуда бежать. В сестринский дом тебя не пустят, если я этого захочу. А в городе ты станешь легкой добычей для таких как Давид или, возможно, ещё хуже. Что ты будешь делать дальше? Прибежишь домой? У тебя его нет. Что скажет твоя мать? Обрадуется ли она возвращению опозоренной дочери?

Я же даю тебе кров, пищу и безопасность…”

Эдна понимала все слова, что ей ласково проговаривал священник, однако, несмотря на спокойный тон, речь его была жестока. Девушка понимала, что у неё никого здесь нет. Она никому ничего не сможет доказать, как и в случае с Давидом. Её никто не поймёт.

Тем временем священник медленно развязывал шнуровку её корсажа. Девушка не сопротивлялась, застыв в оцепенении. Яков, приняв это как за согласие, мягко привлёк Эдну на кровать. Мужчина повис над ней, обнажая только проявлявшуюся грудь девушки от рубашки.

Увидев кусочек обнажённого участка тела, Яков вожделенно вздохнул и приложился губами к маленькому соску. Эдна учащённо задышала, но не от возбуждения, а от страха и отвращения. Образ, который всё это время жил с ней, мгновенно разрушился, и перед ней был уже не благодетельный спаситель, а очередной похотливый мужчина, который намерен причинить ей боль, утолив свою жажду.

Целуя грудь своей покорной служительницы, мужчина стал задирать юбку и, блуждая рукой по внутренней стороне её бёдер, наконец-то достиг желаемого. Поглаживая её светлые лобковые волосы, мужчина начал пальцем изучать её лоно. К своему разочарованию он обнаружил, что Эдна абсолютно суха, однако это не помешало почувствовать давно забытое чувство возбуждения.

Не имея терпения больше ждать, мужчина приподнял свою тунику, обнажив свой член, и начал вводить его в девушку. Эдна не шевелилась, но никак не помогала процессу, будто её не существовало в этот миг. Вспоминая прошлый раз с Давидом, она не сопротивлялась, ибо так она делала себе больнее. Она смотрела на потолок и желала лишь о том, чтобы это закончилось как можно быстрее. Только боль от вхождения заставила её сильно содрогнуться.

Яков тоже испытывал боль от натяжения, ему казалось, что что-то на его члене вот-вот порвётся, поскольку он никак не мог попасть внутрь. Злясь на себя и мысленно готовясь к очередному поражению, он продолжал проталкивать член вглубь Эдны, пересиливая неприятные ощущения.

“Возьми его в руки!” — прошипел Яков, схватив руку Эдны и протянув к члену. Девушка слабо схватила его, продолжая дальше избегать взгляда со священником. Яков же не сдавался и продолжал вводить внутрь пальцы. Наконец-то он почувствовал влагу, и вторая попытка ввести член увенчалась успехом.

“Энн была сразу мокрой. Эта заносчивая дрянь!” — думал про себя Яков, когда окончательно погрузился в Эдну. Несмотря на то, что член был плотно сжат из-за того, что Эдна явно не желала священника, мужчина продолжал своё дело.

Вскоре Яков от удовольствия излил семя внутрь девушки и, пролежав на ней ещё некоторое время, спешно стал приводить одежду девушки в порядок, а затем, избегая взгляда с ней, вскоре и вовсе удалился из спальни, крикнув о том, что ей пора идти в сестринский дом пока не потемнело.

“Напоминаю, завтра утром, после службы, пойдёшь на рынок.” — крикнул Яков из другой комнаты, но голос, как бы ни пытался уверенно священник прокричать напоминание, выдавал волнение и стыд.

Эдна всё так же неподвижно лежала на спине, глядя в потолок, не веря во всё происходящее. Однако, услышав приближающиеся неуверенные шаги священника, девушка резко встала с постели и спокойно ушла прочь, чтобы избежать повтора.

5 Глава

“Что же я натворил? Это же грех! А если она понесёт дитя? Каков я глупец, что поддался этому! Зачем я это сделал? Идиот. Идиот? Идиот! Зачем я взял её с собой?” — Яков закрыл входную дверь за девушкой.

“Неужели нужно было совершить подобное, чтобы понять, что со мной всё в порядке?” — наконец вслух прошептал священник, оставшись наедине.

“Стоило. У меня получилось. Я получил желаемое, и даже больше. Я получил…власть.” — шептало его второе “я”. — “Страх — нормальное явление, когда переступаешь границу привычного.

Кто был свидетелем подобной сцены?

Никто.

Кто из нас не грешит?

Никто. Даже Эдна грешна.

Кто осудит меня?

Только я сам…”

На следующее утро мужчина пребывал в прекрасном расположении духа. Прихожане отметили невероятную пылкость и страстность в речах священника. Одна из прихожанок даже посмела сказать, что с ним гораздо интереснее проходят службы, нежели с прошлым священником, который, из-за старости, уже сам впадал в дрёму от своих речей, а затем, испугавшись своих собственных слов, спешно попрощалась и ушла.

Яков лишь застенчиво засмеялся, не желая смущать ни себя, ни прихожанку. Всё в его движениях показывало лёгкость и степенное спокойствие, однако, нервная, слегка видимая дрожь, пробежала по телу мужчины, если его взгляд встречался с взглядом Эдны. Девушка выражала полную противоположность — это было подавленное создание, в глазах которой лежала тень разочарования, бессонной ночи и пролитых слёз.

Она была олицетворением молчаливого горя, краха надежд, но, в глубине души отца Якова, молчаливым желанием, хранителем тайны, которая была только между ними.

Когда служба была окончена, священник робко подошёл к Эдне:

— Что же тебя так расстраивает, дитя моё? — с напускной лаской проговорил священник.

— Она практически всю ночь плакала, как пришла к нам, — сказала рядом сидящая сестра Августа.

— Тебя кто-то посмел обидеть? — Яков испытующе посмотрел на Эдну. Девушка выдержала взгляд священника и, спустя мгновение, она отрицательно покачала головой.

— Что же её так расстроило? — спросила тихо сестра Августа, поглаживая плечо Эдны.

— Видимо скучает по дому. Утешь, Господь, невинное дитя и принеси ей покой и душевную радость, — взволнованно прошептал священник, слегка приподняв руки для молитвы.

— Пусть Господь услышит наши молитвы, — так же тихо продолжила сестра Августа.

— Да будет так! — чуть громче произнёс священник, тем самым поставил точку в своём обращении. — Сестра Августа, могу я поговорить с вами наедине?

— Конечно! — женщина убрала руку с плеча Эдны и, поднявшись со скамейки, последовала за священником.

— О чём вы хотели со мной поговорить?

— Буду краток. Об Эдне. Я взял её с собой больше из жалости. Точнее, это было, на самом деле, основным моим порывом…

— Да, ваша просьба об особом уходе могла быть удовлетворена нашими руками.

— Но вы не представляете из какого ужасного позора я её спас. Бедняжку изнасиловали и оклеветали.

— Ох!

— Я не мог оставить её на растерзание.

— Вы поистине сделали всё верно!

— Но она, может быть, по воле Господа, несёт дитя…

— Возможно.

— К тому же я сторонник того, что женщина в такие срамные дни не смеет мне помогать…

— Понимаю…

— Я хотел бы вас попросить проследить за несчастной. Если у неё наступит кровь, сообщите мне. Я буду освобождать её в эти дни от работы и молиться за её здравие.

— А если не случится такого?

— Наблюдайте каждый день. Если спустя полную фазу луны не случится, будем искать подходящее место для бедняжки, чтобы подготовить её к родам.

— Да убережёт Господь несчастную от тяжкой судьбы.

— Я могу полагать на то, что наша беседа останется между нами?

— Несомненно. Я буду оберегать Эдну как свою духовную дочь.

— Как и я… Я знал, что на вас можно положиться.

Спустя несколько недель священник получил радостную весть от сестры Августы и, как было задумано, он освободил девушку на время этих дней от работы и поблагодарил Бога в молитве за то, что не дал случиться оплошности.

Такое диссонансное поведение мужчина оправдывал тем, что, если Господь позволил такому случиться, значит так оно и нужно. Священник стал считать Эдну своей духовной женой, чтобы усмирить свой стыд и боязнь получить справедливое наказание.

После этого Яков стал находить удовольствие в таком скучном и монотонном действии как исповедь. Среди многочисленных перечислений гнева, несоблюдения поста, кражи и вранья, попадались случаи блуда. На этом грехе священник выяснял подробности настолько сильно, что исповедующиеся выходили измождённые от долгой беседы и стыда, после произнесённых откровений.

Якову нужно было знать всё: позы, частота, места, чувства, испытанные в начале, середине, конце. Чтобы пресечь малейшие подозрения, священник выборочно допытывал грешника с совершенно другими грехами, тем самым, не заостряя внимания на том, что несладко в исповедальне приходится только тем, кто совершает блуд.

Естественно, всю полученную информацию он испытывал на Эдне, которая вернулась к своим прежним обязанностям. Яков, как влюблённый юноша, только открывший для себя язык любви, всё больше и больше пробовал что-то новое, познавая тело Эдны и свои возможности.

С того самого момента он больше не допускал оплошностей и изливал семя только на бедра или живот Эдне, а затем тщательно убирал следы. Девушка покорно выполняла поручения и не сопротивлялась воле священника, думая лишь о том, чтобы это побыстрее закончилось.

Данные встречи были обыденны и часты, однако каждый из героев хорошо играл свою роль. Один из-за собственного желания, другая — по нужде. Однако каждый переживал настоящую бурю эмоций, и вновь это было разносторонне и непохоже.

Яков испытывал полную эйфорию от происходящего — всё, о чём он мечтал, случилось. У него была большая паства, которая его чтила и уважала. У него была власть над их душами, но не телами. У него была женщина, которой он владел, а она не смела даже слова ему сказать. У него была власть над её телом, но не душой.

Он почувствовал себя полноценным мужчиной благодаря ей, чего ранее не смогла дать Энн. Однажды он вспоминал её и усмехался собственным мыслям: сейчас она, если осталась живой, стара, имеет выводок детей, которые высосали из неё все жизненные соки и былую красоту. Она явно не так богата и могущественна. А он? Живёт в достатке, любим и уважаем народом, а ещё имеет такую молодую женщину, какой Энн не будет уже никогда!

Даже изначальное чувство стыда исчезло со временем, уступив место чувству собственного превосходства. Лишь только в глазах Эдны он видел то самое чувство, и, очевидно, оно ему не нравилось, поскольку заставляло его спускаться с выдуманного пьедестала в немного некрасивую реальность. Реальность того, что он насильно держит девушку, не давая ей выбор, шантажируя неопределённостью.

Он писал обнадёживающие письма матери Эдне, которые явно с особым усердием читал ей молодой священник, занявший его место. В них Яков описывал Эдну, как девушку, которая вспоминает о печали лишь тогда, когда вспоминает о родном доме, братьях и сёстрах.

“Уверяю Вас, я совершенно позабыл, когда я видел Эдну без улыбки. Это чистое создание усердно трудится и молится. На неё даже засматриваются местные юноши, но она лишь улыбается им. Клянусь вам, это не просто улыбка смущения. Это улыбка лукавства! Но ничего блудного, не подумайте! Девушка целомудренна.

Правда, поклонники иногда настолько настойчивы, что, боюсь, вынужден скоро уступить её самому целеустремлённому и выдать замуж! Не переживайте, я выберу ей жениха, как подобает матери и отцу! Только лучшее! Конечно, я постараюсь учесть её желание.”

Яков был уверен, что подобные слова успокоят беспокойное сердце матери Эдны и был совершенно прав. Он получал ответные письма от матери, написанные рукой священника, в которых она благодарила его за всё.

“Бог свидетель того, как пылко я молюсь о Вашем здравии каждое утро и вечер. То горе, что заставило меня расстаться с моей любимой дочерью, подарил ей шанс на счастливое будущее. О да, моя девочка всегда была улыбчивой, пусть и скромной. Как бы я хотела её видеть в подвенечном платье! Быть может, Господь подарит мне такую возможность. Не сомневаюсь в вашем выборе и с нетерпением жду вашего следующего письма!”

В действительности же было совсем не так. Эдна ни разу не улыбнулась при священнике с тех самых пор, как мужчина взял её против воли в собственной спальне.

Во время соития её взгляд был мёртвым и безучастным — никто не смел смотреть друг другу в глаза. Однажды Яков сделал это, и в этот же миг мужчина не смог совершить желаемое из-за опавшего члена.

Когда они не занимались грехопадением, взгляд Эдны источал укор. Врождённое молчание придавало гнетущую силу и тот, кто был перед ней виновен, испытывал величайший дискомфорт. Яков не раз просил девушку не смотреть на него так.

“Твоё нынешнее положение — лучшее, что могло с тобой произойти. У тебя есть одежда, крыша над головой, еда, работа. Я ещё не чудовище. Ты ещё не видела настоящих чудовищ!” — в подобном ключе умоляюще оправдывался священник, когда вновь испытывал на себе этот жгучий взгляд осуждения.