Каждый из обоих действующих в глобальном масштабе соперников господствует над соседними регионами, подобными геополитическим бомбам замедленного действия. Революционная деятельность в одном случае и политическое сопротивление в другом бросают вызов обеим доминирующим державам. Но поскольку такие региональные беспорядки происходят в столь прямой близости от самих имперских центров, главные противники тщательно избегают слишком вызывающих, провокационных действий друг против друга. Этими двумя подчиненными, но уязвимыми регионами являются Центральная Америка и Восточная Европа.
Осторожность и тысячи миль океана вынуждают Кремль рассматривать центрально-американский конфликт как периферийный и отвлекающий. По геополитическим понятиям ставки в нем выглядят незначительными по сравнению с любым из трех главных стратегических фронтов Евразии, и всякое прямое столкновение в Центральной Америке поставило бы Советский Союз в исключительно невыгодное положение. Для Вашингтона Восточная Европа считается периферийной вследствие проявляемой им осторожности, а также потому, что американская политика в Европе носит в значительной степени оборонительный характер. Тем не менее, советская региональная уязвимость велика, и существуем тесная связь между будущим Восточной Европы и исходом борьбы за Европу в целом. Осознание американцами уязвимости Советского Союза лишь усилило сдержанность Вашингтона: какая-нибудь региональная искра не должна вызвать более широкий европейский взрыв.
Между главенством США в Центральной Америке и советским господством над Восточной Европой существует разительное сходство. Больше столетия Соединенные Штаты оказывали прямое и косвенное влияние на регион вплоть до его южных границ. В разное время имели место политический контроль, территориальная экспансия, экономическая эксплуатация и военная оккупация. Однако существуют и значительные различия. Соединенные Штаты после определенного периода конфликта с Мексикой и вмешательства в мексиканские дела постепенно приспособились к этой стране, независимой во внутренних делах и осторожно критикующей Соединенные Штаты – во внешних. Они начали также упразднять наиболее очевидные формы своего господства над Центральной Америкой. Договоры 1978 г. о Панамском канале стали недвусмысленным подтверждением широко известного желания США покончить с самыми отвратительными проявлениями своего главенства в регионе.
Советское господство над Восточной Европой гораздо откровеннее, упорнее и даже ожесточеннее. Советский Союз не терпит в Восточной Европе режимов, слишком отклоняющихся от господствующего и навязанного извне идеологического образца марксистско-ленинского государства. Москва требует также тесной экономической и военной интеграции региона с СССР. В последние годы она стремится укрепить узы, привязывающие Восточную Европу к Советскому Союзу. Несмотря на разный характер американского и советского главенства, взаимоотношения в каждом регионе остаются по своей сути имперскими.
После второй мировой войны, по мнению Соединенных Штатов, интересы их национальной и региональной безопасности оправдывали вмешательство во внутренние дела Гватемалы (1954), Кубы (1961), Доминиканской Республики (1965), Гренады (1983). Этим же оправдывается и нынешнее вмешательство в дела Никарагуа. Столь активные действия имеют прецеденты, восходящие еще к прошлому столетию. Так, в 1856 г. американец Уильям Уокер с помощью маленькой армии таких же, как он, «солдат удачи» провозгласил себя президентом Никарагуа. В нынешнем веке имели место многочисленные военные экспедиции в Мексику, на Гаити и в Центральную Америку. Эти интервенции отражали тот взгляд, что данный регион и связанный с ним Карибский бассейн являются наиболее важными для безопасности юго-восточного побережья Соединенных Штатов. К тому же Панамский канал увеличил возможности США для установления морского господства на Тихом и Атлантическом океанах.
«Доктрина Монро», провозглашенная еще в 1823 г., выразила, таким образом, настроение, находившее мощный политический отклик в Соединенных Штатах. В ее первоначальном варианте просто говорилось, что Соединенные Штаты не позволят внешней державе навязывать свою форму правления какому-либо из американских государств, получивших независимость. Однако то, что можно назвать «духом „доктрины Монро”», впоследствии стало означать региональную гегемонию. Как испано-американская война 1898 г., так и едва не случившееся столкновение с английским флотом из-за Венесуэлы в 1895 г. отразили исключительно большое значение, придававшееся Вашингтоном военной монополии в регионе, причем он требовал этой монополии совершенно открыто. Государственный секретарь США Ричард Олни оправдывал американские военно-морские угрозы Великобритании во время кризиса 1895 г. ссылками на «доктрину Монро», добавив с поразительной откровенностью, что «США фактически являются полновластным хозяином на этом континенте и их воля является законом…»
Тем не менее, за последние 50 лет политическое содержание такого притязания постепенно изменилось. Американская общественность и правительство все чаще приходят к мнению, что ради региональной стабильности Соединенные Штаты должны внимательнее учитывать интересы отдельных стран и проявлять больше уважения к действительно равноправным отношениям. Пагубное пренебрежение ими постепенно уступило место доброжелательству. К несчастью для Соединенных Штатов, этот постепенный сдвиг совпал с угрожающим развитием событий двоякого рода: внутренним кризисом устаревших социальных и политических структур региона, в ходе которого обнажились скрытые антиамериканские настроения, и проникновением в регион чуждого идеологического влияния.
Решающую роль в данном случае сыграло возникновение коммунистической Кубы, когда Америка не смогла ни прийти с ней к соглашению, ни подавить ее. Кульминация событий пришлась на 1961 г. Новый президент Джон Ф. Кеннеди санкционировал поддерживаемое ЦРУ вторжение вооруженных кубинских эмигрантов на Кубу с Флориды. Последовавшее фиаско в районе бухты Кочинос наглядно показало, что Соединенные Штаты уже не обладают монопольной властью в сопредельном с ними регионе. Этот провал продемонстрировал также необычайную степень малодушия и стратегической близорукости творцов американской политики.
На произвол судьбы было брошено несколько тысяч кубинцев, веривших, что они выполняют миссию по освобождению своей страны от коммунизма при активной поддержке Соединенных Штатов, и это крайне отрицательно отразилось на единстве стран Америки – особенно потому, что латиноамериканцы по традиции высоко ценят честь и благородство. Еще больший ущерб нанесло широко распространившееся мнение, что кубинцев бросили, испытывая страх перед Советским Союзом, хотя Соединенные Штаты продолжали сохранять в то время значительное преимущество в ядерных вооружениях. Во всяком случае, «доктрина Монро» получила пробоину.
С тех пор Центральная Америка перестала быть недоступным заповедником, принадлежащим США. Хотя первые попытки Кубы экспортировать революцию потерпели крупный провал (особенно в Боливии и Венесуэле), возможность таких попыток стала теперь фактом. Кроме того, политическое и военное сотрудничество Кубы и Советского Союза постепенно принимало все более вызывающий и открытый характер. В 60-е гг. Москва использовала Кубу в качестве плацдарма для обучения революционеров, обосновалась в кубинских портах, позволявших расширить радиус действия советского флота, а в конце 70-х – развернула марионеточные войска в Африке.
С падением в 1979 г. режима Сомосы в Никарагуа, на смену которому пришло радикальное сандинистское революционное правительство, произошло дальнейшее ухудшение позиций Америки в регионе. Никарагуа возникла как первый континентальный аванпост советского влияния в Западном полушарии, хотя Москва была по-прежнему осторожна, осуществляя свои цели главным образом с помощью Кубы или восточноевропейских сателлитов. К 1981 г. расширение советского влияния в Никарагуа перестало быть для Соединенных Штатов главным вопросом. Перед Вашингтоном встала проблема, как сдержать его распространение на Сальвадор, а затем, возможно, на Панаму и на всю Центральную Америку.
Проблема, вставшая перед Соединенными Штатами, усложнялась стечением четырех важных тенденций и обстоятельств: 1) американского намерения перестроить свои отношения со странами региона на более справедливой основе; 2) политического пробуждения населения Центральной Америки, в том числе усиления национального самосознания и социального радикализма; 3) демографического взрыва, обострившего нищету и неравенство внутри стран; 4) возникновения непокорной Кубы, получающей действенную поддержку Советского Союза и жаждущей воспользоваться неблагоприятным для Соединенных Штатов развитием событий в регионе.
Сочетание этих факторов в свою очередь заставило США, по крайней мере частично, отказаться от невмешательства в дела региона. Их стремление помочь Сальвадору покончить с внутренним революционным насилием повлекло за собой рост военной помощи, а также размещение американских вооруженных сил в соседних центрально-американских государствах – отчасти для возможных действий против Никарагуа, а отчасти как источник давления и на Никарагуа, и на Кубу. Далее, после всестороннего изучения проблем региона специальная президентская комиссия, возглавляемая Генри Киссинджером, пришла к выводу, что социальная стабильность будет достигнута только в том случае, если наряду с политическим умиротворением Соединенные Штаты смогут взять на себя крупную программу экономической помощи, требующую выделения не менее 9 млрд. долларов. Таким образом, более справедливых отношений со странам региона нельзя было достичь просто отходом США от его дел. Это диктовало возврат к значительному и многостороннему участию в делах региона.
Позиции Советского Союза в Восточной Европе стали, наоборот, гораздо прочнее. Сразу же после своего вступления в Восточную Европу в середине 40-х гг. Советский Союз организовал буквально физическую ликвидацию политической элиты этого региона. Несколько десятков тысяч поляков, чехов, венгров, румын и болгар были уничтожены за их несогласие – даже мирное – с навязыванием политической системы по образцу Советского Союза. Жестокость и кровопролитие сталинских чисток 1936–1938 гг. повторились в нескончаемых судебных процессах и в бесчисленных смертных казнях, о которых не сообщалось. Трижды возникали серьезные ситуации, когда Советский Союз прибегал к военной силе, чтобы поддержать пошатнувшийся авторитет восточноевропейских коммунистических режимов, – в Восточной Германии в 1953 г., Венгрии в 1956 г. и Чехословакии в 1968 г. Он угрожал также вмешательством в Польше в 1980 и 1981 гг., когда движение «Солидарность», казалось, брало верх.
Советская решимость контролировать восточную часть Центральной Европы узаконена «доктриной Брежнева», в которой было открыто объявлено в связи с подавлением советскими вооруженными силами «пражской весны» в 1968 г. «Доктрина Брежнева» постулировала право Советского Союза вмешиваться в дела любой коммунистической страны с целью не допустить эволюции ее режима в более подходящую для народа форму правления. Эта доктрина отражала первостепенное значение советских интересов в восточной части Центральной Европы – регионе, который Москва рассматривает как естественную сферу своего господства и необходимый плацдарм для оказания военно-политического давления на Западную Европу.
Однако «доктрина Брежнева» содержала и важное историческое признание. Она отразила ту истину, что по сей день большинство восточноевропейских режимов носит искусственный характер. Феномен органического неприятия чуждой политической традиции проявился в разной степени по всему региону, но острее всего – в Польше. Советская система, отражающая давнишнее подчинение русского общества государству, попросту несовместима с более плюралистской политической культурой восточной части Центральной Европы. Любой опрос общественного мнения в Восточной Европе показал бы, что подавляющее большинство населения предпочитает нынешнему коммунистическому правлению социал-демократическое или христианско-демократическое правительство.
Неспособность коммунистической идеологии завладеть умами людей, несмотря на 40 лет интенсивной идеологической обработки, ярко, с оттенком комизма проявилась в серии интервью, которые Будапештское радио взяло у прохожих на площади Маркса в Будапеште по случаю празднования 1 Мая 1985 г. Каждый раз задавался вопрос, кто такой Карл Маркс. Ответы, передававшиеся Будапештским радио прямо в эфир, были следующие. Первый прохожий: «О, не спрашивайте меня об этом». Будапештское радио: «Даже не хотите сказать всего несколько слов?» Ответ: «Не хотелось бы». БР: «А почему?» Ответ: «По правде говоря, мне некогда заниматься такими вещами». БР: «Но вы наверняка слышали о нем в школе». Ответ: «Я пропускал много занятий». Второй прохожий: «Это – советский философ, его другом был Энгельс. Ну что же сказать? Он умер в преклонном возрасте». Третий прохожий, женщина: «Конечно, политик. И он был, знаете, ну как его… Ленина… Ленин… сочинения Ленина… он же переводил их на венгерский язык». Четвертый прохожий, тоже женщина: «Нас заставляли изучать его работы, чтобы знать о нем». БР: «Тогда нельзя ли поподробнее, всего несколько слов?» Ответ: «Подумайте сами, зачем экзаменовать меня по тому, что я проходила в восьмом классе. Тогда это надо было знать. Он был немцем. Политиком и… я думаю, его казнили».
Несмотря на 40 лет насильственной идеологической обработки, все коммунистические режимы в Восточной Европе удерживаются у власти, опираясь в первую очередь на жесткий внутренний полицейский контроль, подкрепляемый потенциальной угрозой советского вторжения и присутствием советских войск, размещенных на территории Польши, Восточной Германии, Чехословакии и Венгрии. Ясно, что единственной доктриной, определяющей политическую действительность в этих странах, является не марксистское учение, а «доктрина Брежнева».
Идеологические и политические трудности усугубляются постоянными экономическими провалами. Созданные в значительной мере по советскому образцу и строго централизованные экономические структуры попросту не срабатывали в Восточной Европе. Хотя самым наглядным примером этого является Польша, но и сравнительно успешно действующая восточногерманская экономика оказалась не в состоянии предотвратить серьезное общественное недовольство, если 3 % населения ГДР официально желает эмигрировать и если в 1984 г. 30 тыс. человек получили разрешение на выезд из страны. Экономика всех восточноевропейских стран продолжает страдать от структурной закостенелости и неспособности удовлетворить спрос потребителей. Неудивительно, что эти страны жаждут расширения экономических связей с Западной Европой. Однако Советский Союз упорно настаивает на более тесной интеграции их с советской экономикой, что может привести лишь к ухудшению положения дел.
В то же время Москва решительно ограничивает степень независимости восточноевропейских стран во внешнеполитической сфере, если даже попытки расширить автономию предпринимаются весьма преданными коммунистическими странами, причем, по их утверждению, в интересах сотрудничества между Востоком и Западом. В 1983 и 1984 гг. Восточная Германия и Венгрия осторожно высказали мнение, что они могут помочь сближению между Востоком и Западом. Они получили резкий отпор. После прихода к власти Михаила Горбачева подобные точки зрения подверглись решительному осуждению. 21 июня 1985 г. «Правда» в большой статье задала вопрос: «Однако о каком посредничестве тех или иных социалистических стран в разрешении разногласий между СССР и США может идти речь, если по ключевым международным вопросам внешняя политика СССР и марксистско-ленинского ядра мирового социализма идентична?» На первом же заседании Организации Варшавского пакта под председательством Горбачева был подтвержден принцип тесной координации внешней политики под руководством Кремля.
Все эти усилия отражают понимание Москвой того, что ее контроль над Восточной Европой по-прежнему встречает широкое и самопроизвольное сопротивление. Присущая восточноевропейским странам неустойчивость усиливается уникальным в истории имперских режимов обстоятельством – отсутствием общественной или культурной притягательности господствующей державы.
Все империи прошлого основывались в какой-то мере на очевидном культурном превосходстве господствующей нации, которое обычно находило выражение в многочисленных интеллектуальных достижениях, сочетавшихся с более высокой грамотностью, большим развитием философской или религиозной мысли при более высоком уровне жизни и технических возможностях. В разной степени Римская и ряд европейских империй обладали этими преимуществами. И действительно, подчас предел мечты подданного состоял в том, чтобы его считали настоящим римским гражданином или полностью ассимилировавшимся в культурном отношении французом. Аналогичным образом многих жителей Центральной Америки влечет американский образ жизни, не говоря уже об экономических стимулах для эмиграции в Соединенные Штаты, которые по уровню доходов на душу населения в 10 раз, а по валовому национальному продукту в 20 раз превосходят страны Центральной Америки.
В условиях советского господства над Восточной Европой ничего подобного нет. Восточноевропейцы, особенно поляки, венгры и чехи, считают русских (верно это или нет) стоящими ниже их в культурном отношении и полудикарями. Эти чувства были усилены отсутствием некоторых более объективных критериев культурного превосходства, таких, как высокий уровень жизни или естественная привлекательность эмиграции. В данном случае все обстоит иначе. Никто отнюдь не желает эмигрировать в Советский Союз. Восточноевропейский уровень жизни на душу населения примерно в полтора раза выше, чем в Советском Союзе. Что еще хуже для Москвы, Восточная Европа продолжает считать себя частью Европы и большинство восточноевропейских стран не воспринимают Россию как неотъемлемую часть европейской цивилизации. Это сильное культурно-политическое тяготение к Западу продолжает ослаблять советский контроль и тем самым делает регион не столь надежным имперским владением, как может показаться на первый взгляд.
Как у Вашингтона, так и у Москвы в пределах их шатких сопредельных владений существует беспокойный сосед. Этот сосед, приспосабливаясь к геополитической необходимости уважения интересов мощной близлежащей державы, остается тем не менее под влиянием острой исторической памяти, которая сохраняет чувства антагонизма и причиненной несправедливости, несмотря на видимость формально провозглашенной дружбы. В результате официальная действительность преобладающих взаимоотношений находится в противоречии с широко распространенными общественными настроениями и скрытыми политическими побуждениями. Это состояние в свою очередь создает заманчивые возможности каждому из главных соперников – и не столько для изменения основных геополитических реалий, сколько для того, чтобы довести до максимума политические трудности другого в сфере его преимущественного влияния.
Параллелей между американо-мексиканскими и российско-польскими отношениями можно провести много. В обоих случаях более слабый сегодня партнер был когда-то весьма крупной державой, в чем-то даже превосходя своего нынешнего соседа-гиганта. И США, и Россия расширились, поглотив территории, которые были соответственно мексиканскими или польскими; они сделали это путем обмана и применения силы. В результате каждому мексиканскому или польскому школьнику история рассказывает о том, как его страна уменьшалась, а соседняя – росла. Разумеется, в наши дни представление о великой Мексике, включавшей почти всю Калифорнию и значительную часть юго-запада США, или огромной Речи Посполитой, которая простиралась от территорий, расположенных к востоку от Смоленска через Украину вплоть до Черного моря, выглядит игрой воображения. Однако это не связано с формированием национально-политических отношений. Патриотический романтизм и национальная обида подогревают чувство исторической вражды, которое остается скрытым в силу геополитической необходимости, но может вдруг стать взрывоопасным при возникновении благоприятных обстоятельств.
Сохраняющаяся память о допущенной несправедливости и национальном унижении усиливает такие чувства мексиканцев и поляков. Случаи вмешательства США в мексиканские дела не шли в сравнение с длительным господством России над Польшей во время трех ее разделов в XVII и XVIII веках. Не существует и американского эквивалента поистине жестоким попыткам России фактически русифицировать поляков в течение XIX века, когда дело доходило даже до запрета польского языка, или массовому уничтожению польской военной элиты в Катыни и других местах в 1940 г. Но американские интервенции в Мексике и грубое попрание чужих прав прочно остались в памяти, которую изгладили последующие усилия США поставить взаимоотношения с Мексикой на более справедливую основу. Мексиканцев по-прежнему сильно задевает всякий намек на вмешательство США в их дела. Сохранение определенной дистанции от Соединенных Штатов в вопросах внешней политики является одним из условий чувства национального достоинства.
Сегодня, когда Польша откровенно подчинена Москве, между двумя странами провозглашены отношения дружбы. Однако даже в условиях принуждения неприязнь заметна невооруженным глазом. Скажем, в начале бунта из-за нехватки продовольствия требуют хлеба, затем бунт перерастает в требования свободы, а вскоре вспоминают и Катынь. Польско-советская вражда проявляется не с одной стороны. Сильнее, чем в американо-мексиканских взаимоотношениях, этот подспудный антагонизм наталкивается на ответный антагонизм народа более сильной державы. Американцы в большинстве своем либо безразличны к мексиканцам, либо ничего не знают об их прошлых обидах. Что же касается антагонизма между поляками и русскими, то он является взаимным и признается обеими сторонами. Отношение русских к полякам обычно отражает отношение поляков к русским, но русских особенно возмущает тот факт, что поляки инстинктивно связывают себя с культурой Запада, а не со славянским братством во главе с Россией.
Это глубокое расхождение в культуре – существенная сторона трудностей, преследующих польско-русские отношения. В то время как национальное лицо Мексики определилось благодаря подлинной революции, нынешние институты Польши были созданы в результате навязанной извне, искусственной революции. Тем не менее польское национальное лицо определяет католическая церковь – как самим своим существованием, так и институтами, помогающими сопротивлению советской оккупации. Веками поляки даже чувствовали себя восточным бастионом христианства, подразумевая тем самым, что любая страна, расположенная дальше на восток, вроде России, не является истинно христианской и никоим образом не относится к числу европейских. Их враждебность к русским сочетается с большим культурным превосходством. Русские понимают это и, естественно, негодуют. Налицо глубокое психологическое и культурное расхождение между двумя народами, которое, несомненно, причиняет вред их взаимоотношениям и затрудняет придание им устойчивого и справедливого характера.
В какой-то мере расхождения в культуре разъединяют также Соединенные Штаты и Мексику. У мексиканцев, особенно принадлежащих к более образованным и состоятельным классам, существует какое-то двойственное отношение к американской культуре. Они считают ее преимущественно англосаксонской и протестантской, а ее ценности – коммерческими и прагматическими. Их восхищают умение и технические достижения американцев, но Америка представляется им одновременно вульгарной, слишком материалистичной и движимой интересами получения прибыли. Испанские и католические традиции, а также совершенно другой язык заставляют мексиканцев серьезно подходить к охране культуры своей страны от опасности американизации. Однако в отличие от Польши и России экономическая обстановка такова, что эмиграция в Соединенные Штаты является для многих мексиканцев из бедных слоев населения единственной возможностью достичь личного успеха и улучшить свое положение.
Как в Польше, так и в Мексике укоренились попытки возлагать вину за внутренние экономические трудности на своего могущественного соседа. «Эксплуатация» служит общепринятым объяснением тяжелых экономических проблем, с которыми каждая из этих стран столкнулась в последние годы, совершенно очевидная экономическая зависимость от соседней державы еще более усиливает национальную озлобленность.
При всем этом и мексиканский, и польский народы осознают, что геополитическая необходимость диктует как компромисс. Поляки возмущены утратой своей независимости, но они также понимают, что русская мощь позволила Польше удерживать свои западные территории. Без советской помощи в 1945 г. Польша не получила бы экономически богатый район непосредственно к востоку от границы по Одеру – Нейсе в качестве компенсации за присоединение к Советскому Союзу восточных областей Польши. Вначале ни Соединенные Штаты, ни Великобритания не были намерены поддерживать такое перемещение Польши к западу, хотя обе страны не возражали против экспансии Советского Союза в западном направлении за счет Польши. Таким образом, сохранение связей между Польшей и Россией ради обеспечения безопасности остается для Польши обязательным условием ее территориальной неприкосновенности.
Мексика также приспособилась к своему положению. Американо-мексиканские отношения в последние годы были действительно прочными, и в целом им был присущ дух сотрудничества. Соединенные Штаты проявили необходимое внимание к экономическим проблемам Мексики и не выказали чрезмерной реакции на те внешнеполитические вопросы, в которых мексиканцы сознательно отдалились от них. Даже сравнительно дружественные отношения Мексики с Кубой не нарушили согласованности, характеризующей американо-мексиканские отношения в последние годы.
Тем не менее, долговременный прогноз в обоих случаях – продолжение, а может быть, и нарастание трудностей. Для Советского Союза проблема заключается в том, признать ли, в конце концов, такую Польшу, которая больше похожа на Финляндию, или же настаивать на ее дальнейшем политико-идеологическом подчинении. До сих пор Москва предпочитала последнее. Однако это положение усиливает недовольство поляков и тем самым делает Польшу более восприимчивой к привлекательным чертам Запада, особенно Соединенных Штатов. Длительное влияние феномена «Солидарности» в конце 70-х и начале 80-х гг. наглядно показало полнейший провал попыток идеологической обработки, предпринимавшихся в течение 40 предыдущих лет, а также вновь подхлестнуло польский национализм.
Следовательно, Польша представляет для Советского Союза исключительно сложную проблему. Коммунистический режим формально продолжает сохранять монопольную власть, но существует и полунезависимое общество с собственными ценностями и собственной деятельностью, особенно в области политического образования и истории. Самая широкая сеть подпольной печати выпускает сотни запрещенных книг, газет и журналов, повсюду распространяемых и читаемых. Все это подкрепляется передачами радиостанции «Свободная Европа», и в результате коммунистическая монополия на средства информации оказалась нарушенной. В национальном диалоге по ключевым внутренним и международным вопросам преобладает инакомыслие. К тому же этот неуправляемый диалог имеет крайне важную поддержку католической церкви – института, пользующегося приверженностью огромного большинства поляков, подавляющую часть которых составляют католики.
Здравый смысл, возможно, подсказывает, что для Советского Союза было бы правильно приспособиться к этой реальности. Он мог бы воспользоваться признанием поляками геополитических интересов, допустив одновременно постепенное возникновение более плюралистской политической системы, ограниченной одним лишь согласием с главенствующим положением Москвы. Изменение в таком направлении наверняка помогло бы создать устойчивое положение в Польше и уменьшить притягательность Запада. Но такая политика потребовала бы огромных изменений в идеологическо-историческом отношении России к Польше. Кроме того, она потребовала бы согласия на реформу, пример которой мог бы оказаться заразительным для всех имперских владений Москвы в Восточной Европе. В сущности, кремлевские правители не могут поставить польско-русские взаимоотношения на более здоровую основу, не проведя глубокой переоценки общего характера советской региональной гегемонии. Поэтому в перспективе следует ожидать сохранения напряженности в области контроля Советского Союза над своим самым беспокойным соседом, но без каких-либо существенных перемен в характере этого контроля.
Для Соединенных Штатов угроза заключается в том, что внутренние экономические и политические неудачи мексиканского режима могут разбудить дремлющие антиамериканские чувства и сделать их частью более широкого кризиса в Центральной Америке. Население Мексики, составляющее сегодня почти 80 млн. человек, превысит к концу нынешнего столетия 120 млн. человек. Только население мексиканской столицы возрастет приблизительно до 31 млн. человек, причем две трети ее жителей окажутся в условиях безработицы. Уровень их гигиены и питания будет ниже даже минимально допустимого. Возможно совпадение общественно-экономического кризиса страны с дроблением ее однопартийной, в некоторой степени авторитарной политической системы – системы, которая, несмотря на ее радикальную и националистическую риторику, до сих пор удачно вписывалась в отношения с Соединенными Штатами. По мере того как существующая политическая система будет утрачивать способность справляться с внутренними проблемами, радикальные элементы могут демагогически воспользоваться давними обидами на могущественного северного соседа. Не исключено и обострение этой проблемы вследствие настойчивого стремления миллионов безработных мексиканцев попасть на американский рынок труда.
Потенциально взрывоопасные отношения между Соединенными Штатами и Мексикой осложняются также стремительным ростом числа мексиканцев, поселившихся в последние годы по ту сторону американо-мексиканской границы. Приблизительно 12 млн. жителей США – выходцы из Мексики, и их число продолжает расти с притоком новых иммигрантов. По существующей оценке, к концу столетия в Соединенных Штатах будут жить 25 млн. американцев мексиканского происхождения. В результате проводимой в Соединенных Штатах неразумной политики в области образования, допускающей обучение представителей испанской группы населения как на английском, так и на их родном языке и с учетом близкого местонахождения страны, из которой они выехали, ассимиляция и интеграция этой группы в американском обществе могут протекать медленнее по сравнению с другими иммигрантскими группами. Обострение политических и социальных конфликтов в самой Мексике, особенно если они вызывают напряженность в американо-мексиканских отношениях, в состоянии превратить это большое сообщество в объект националистических противоречий. Двухтысячемильная, во многом искусственная и ныне без труда преодолеваемая южная граница США может даже оказаться в центре крупных насильственных столкновений.
Если учитывать долгосрочные последствия политически волнений в Польше и социально-экономические напряженности в Мексике, то маловероятно, чтобы эта длительная историческая вражда в скором времени угасла. Для обеих господствующих держав проблема останется постоянной. Развитие американо-польских связей и советское заигрывание с Мексикой создадут благоприятные условия для подрывных действий тактического характера, а также для достижений еще более значительных стратегических преимуществ.
Обе сверхдержавы с осторожностью подходят к использованию региональных трудностей друг друга. Это вытекает из взаимного понимания того, что у каждого на карту поставлен жизненно важный интерес в сопредельном регионе. Для Вашингтона или Москвы цена какой-либо неудачи в регионе вследствие вмешательства соперничающей державы была бы чрезвычайно высока. В результате этого каждый из соперников считает правомерным идти на крайние меры ради защиты своего главенства. Одновременно каждый полагает, что он может позволить себе настойчиво прощупывать владения другого.
Для Соединенных Штатов крупное политическое поражение в Центральной Америке имело бы прямые стратегические последствия, тогда как для Советского Союза какая-то потеря в Центральной Америке представляла бы лишь тактическую неудачу. В Восточной Европе ситуация обратная: крупная советская неудача повлекла бы за собой стратегические последствия, тогда как неудачная американская попытка проникнуть в Восточную Европу представляла бы лишь тактическую неприятность.
Поэтому американская политика в отношении Восточной Европы является крайне сдержанной как по своему существу, так и по характеру официальных заявлений. За исключением небольшого периода в начале 50-х гг., когда «вытеснение» советского влияния и «освобождение» этой зоны провозглашались целью американской политики, Соединенные Штаты утверждали, что они выступают за постепенное придание политическим системам региона более плюралистских форм и за расширение свободы восточноевропейских стран во внешних делах. Эти цели, подчеркивали официальные представители США, не означают стремления повернуть регион против Советского Союза. Несколько сменивших друг друга администраций США были последовательны в данном отношении независимо от того, как они формулировали свою цель: «мирное участие» в будущем Восточной Европы, стремление «навести мосты» в Восточную Европу, проведение «дифференцированной политики» или прекращение «искусственного раскола Европы».
Соединенные Штаты избегали борьбы с Советским Союзом даже тогда, когда Москва оказывалась перед лицом надвигающегося крушения той или иной из ее восточноевропейских коммунистических систем. Когда в 1953 г. были предприняты попытки свергнуть восточногерманский режим, та же самая американская администрация, которая ранее провозгласила политику «освобождения» Восточной Европы, не сделала ничего, чтобы сдержать Советский Союз военным путем. Она не вмешалась и тогда, когда венгры в 1956 г. действительно свергли поставленных Советами правителей и провозгласили свою страну нейтральной. 12 лет спустя Соединенные Штаты остались столь же безучастными, когда они заранее получили информацию о том, что Чехословакии грозит советское военное вторжение. Лишь в конце 1980 г., когда казалось, что Советский Союз намерен вторгнуться в Польшу, Соединенные Штаты приняли предупредительные меры. В отличие от позиции, занятой в 1968 г., администрация Картера преднамеренно заявила во всеуслышание о приготовлениях Москвы к интервенции; организовала согласованное международное давление на Кремль, чтобы заставить его отказаться от этого (со стороны союзников США и даже друзей Москвы вроде премьер-министра Индии Индиры Ганди); заблаговременно известила руководителей «Солидарности» о необходимости принять меры предосторожности; рассматривала даже возможность продажи оружия Китаю, а затем спокойно предупредила Москву о «роковых» последствиях подобной акции. Уверенность в правильности таких шагов, вероятно, окрепла в результате энергичной американской реакции на советское вторжение в Афганистан год назад.
Соединенные Штаты сосредоточили усилия в Восточной Европе на стратегии косвенного вмешательства с долговременной целью ослабить эффективность советского контроля. Первым и главным орудием этих усилий является созданная я США радиостанция «Свободная Европа». За три с половиной десятилетия она нарушила советскую монополию на информацию, предназначенную для восточноевропейского населения. Хотя невозможно точно измерить воздействие передач радиостанции «Свободная Европа», в ряде случаев, особенно если взять Польшу, Венгрию и Чехословакию, разоблачение жестокости организованной по сталинскому образцу тайной полиции прямо способствовало политическим потрясениям в правящих кругах, а также постоянному и неофициальному давлению внутри стран, направленному на реформу системы. Если бы не было передач радиостанции «Свободная Европа» и ряда сопутствующих информационных и обменных программ, жители восточноевропейских стран наверняка стала бы податливее в политическом отношении.
Соединенные Штаты проводили также политику дифференцированного подхода к восточноевропейским странам. Тем восточноевропейским режимам, которые придерживались более умеренной внутренней политики или проявляли больше независимости от Москвы во внешней политике, они предоставляли некоторые экономические привилегии, а также расширяли с ними обмены и политические контакты. Польша (до объявления военного положения) и Венгрия извлекала выгоду из дифференцированной политики вследствие внутренних реформ, а Румыния и подлинно независимая Югославия – вследствие их внешней политики. Все они стали объектами особого политического поощрения со стороны США и более привилегированных экономических отношений с ними.
Тем не менее общий подход США состоял в том, чтобы не выступать открыто против советского главенства в регионе и даже не вызывать растущего беспокойства Советского Союза. По крайней мере для части политических деятелей США регион представлял второстепенный и преимущественно утилитарный интерес. Кое-кто предпочитал не слишком раздражать Советский Союз и придавал гораздо большее значение возможному американо-советскому примирению. Другие, подчеркивая первостепенное значение Германии, пошли ради нее еще дальше, даже допуская действия, которые подтолкнули бы Восточную Европу в советские объятия. Свое крайнее проявление эта точка зрения нашла в начале 50-х гг. в посвященном перспективным проблемам секретном американском меморандуме. В нем говорилось об урегулировании отношений после третьей мировой войны. В меморандуме, допускавшем возникновение непредвиденных обстоятельств, возрожденной, воссоединенной и перевооруженной Германии придавалось первостепенное значение с точки зрения интересов США.
Если бы это соображение стало тогда известно, оно в значительной мере облегчило бы советское господство над Польшей и Чехословакией. Но в большинстве случаев американские руководители рассматривали Восточную Европу как регион периферийного геополитического интереса, имеющий значение лишь в связи с основной (причем оборонительной) борьбой против советского господства над Западной Европой.
В противоположность этому советская политика в Центральной Америке и Карибском бассейне была тактически более смелой, хотя в широком плане она оставалась также стратегически осторожной. Советский Союз не создавал коммунистического режима на Кубе, но, как только он возник, Москва не колеблясь поддержала его. События в бухте Кочинос стали водоразделом. Столь большая робость, характеризовавшая действия американского президента и его советников в районе непосредственной близости от континентальной части Соединенных Штатов, могла вызвать единственную, но крайне важную в стратегическом отношении мысль: если не провоцировать Соединенные Штаты на поспешное и чрезмерно активное противодействие, то Москва может с малым для себя риском постепенно расширять связи со все более коммунистической Кубой. Пределы этих расширявшихся связей обозначились гораздо яснее спустя полтора года – во время кубинского ракетного кризиса 1962 г. На сей раз отступить пришлось Москве, что воспринималось как триумф США. Однако ценой ему была гарантия того, что просоветский режим на Кубе не будет свергнут. Таким образом, Соединенные Штаты дали молчаливое согласие на существование советского опорного пункта в Западном полушарии при условии, что Москва не будет искать ему большого военного применения.
Поэтому в конечном итоге долговременным результатом кубинского ракетного кризиса явились тактическая победа Соединенных Штатов и стратегический успех Советского Союза. С Кубы убрали советские ракеты, но просоветский режим сохранился. Менее чем за десять лет советские МБР по своему военному значению более чем компенсировали ракеты средней дальности, которые Москва попыталась тайком ввезти на Кубу, в то время как Куба стала приобретением Советского Союза как регионального, так и международного значения. Кубинские вооруженные силы действовали в качестве советских марионеток в Африке, позднее Куба способствовала возникновению революционных беспорядков в Центральной Америке. Постепенно росла советская уверенность в том, что Куба надежно защищена от американской интервенции, и Москва начала все более открыто расширять свое военное присутствие на острове, одновременно определяя Кубу как «составную часть мировой системы социализма», если воспользоваться высказыванием Брежнева, сделанным в июне 1972 г. И все же Кремль продолжает воздерживаться от максимальных обязательств в деле обеспечения безопасности Кубы. Хотя Восточная Германия и Вьетнам, действуя, вероятно, с благословения и от имени Москвы, заключили в начале 80-х гг. военно-политические договоры с Кубой, никакого официального договора по вопросам безопасности между Москвой и Гаваной подписано не было.
Кремлевские руководители, по-видимому, будут и впредь осмотрительны в Центральной Америке, особенно в свете итогов американских президентских выборов 1984 г. В начале 1985 г. советские опасения, что Вашингтон усилит давление на Никарагуа, были очевидными. Во время первой администрации Рейгана военное вторжение США на Гренаду в 1983 г. наглядно продемонстрировало возродившееся стремление США применять силу в регионе. За это время Советский Союз расширил связи с Никарагуа: поставки военного снаряжения восточным блоком возросли (по стоимости) с 6 до 112 млн. долларов в год, а число кубинских военных советников достигло 3 тыс. Однако после выборов в 1984 г. Москва умышленно понизила идеологический статус никарагуанского режима, характеризуя его лишь как «прогрессивное» государство, а не государство «социалистической ориентации».
В более общем плане Советский Союз начал пропагандистскую кампанию с целью предотвратить американские военные действия против Никарагуа, умерив в то же время революционную риторику о развитии революции в Центральной Америке. Из позиции, занятой Москвой, стало очевидно, что американское вторжение в Никарагуа вызовет яростную советскую пропагандистскую кампанию, но не более того. Советские руководители, должно быть, поняли, что материально-технические и географические факторы предопределяют успех любой решительной военной акции Соединенных Штатов и что из-за Никарагуа пока не следует идти на прямое американо-советское столкновение.
Москва и Гавана явно разошлись во мнениях о подходе к этой проблеме, что явилось выражением противоречия между акцентированным идеологическим подходом Кубы к стимулированию марксистской революции в Латинской Америке и перспективными геостратегическими планами Советского Союза. Куба не только была инициатором консолидации и радикализации нового никарагуанского режима, но и всячески стремилась к полному отождествлению Манагуа с просоветским лагерем. Больше того, кубинские заявления в отличие от заявлений Советского Союза были проникнуты исключительно высоким революционным оптимизмом. Гавана выступала за активизацию революционной деятельности и, естественно, отводила большую роль Западному полушарию. Москва подчеркивала важность закрепления революционных завоеваний в Никарагуа, как она делала это ранее в отношении Кубы, и доказывала, что в лобовом столкновении с Соединенными Штатами революционные завоевания могут быть утрачены.
Будучи сдержаннее своего союзника в перспективных оценках, Москва, вероятно, поняла, что в географическом, материально-техническом и экономическом отношениях возникновение пожара даже по всей Центральной Америке не станет для Соединенных Штатов вторым Вьетнамом. При необходимости Соединенные Штаты могут блокировать Центральную Америку, сразу же пустив в ход огромные вооруженные силы. Кроме того, 25-миллионное население региона (не считая гораздо большего числа мексиканцев) отнюдь не едино в противодействии Соединенным Штатам, причем местные чувства неприязни и даже растущие антикоммунистические настроения ведут ко все большей изоляции Никарагуа. Поэтому кремлевские руководители пришли к выводу, что благоразумнее расширять базу революционного движения постепенно, делая ставку на его поступательное распространение в соседние страны, по мере того как в них будут назревать, углубляться и в конце концов вырываться наружу внутренние кризисы.
Более того, рассматривая Латинскую Америку в целом, советские руководители полагали, что США начинают вступать там в стадию общего кризиса. Советский Союз может содействовать этому процессу, пользуясь экономической и социальной напряженностью для разжигания антиамериканских националистических настроений и поставок оружия Кубе и Никарагуа. Однако на нынешнем этапе Советский Союз не может прямо оспаривать главенствующее положение Соединенных Штатов и Западном полушарии. Советские руководители, проповедуя, что настоящие революционеры ни в коей море не должны позволять запугивать себя «географическим фатализмом», в то же время очень хорошо представляют реальные географические рамки, за которые не может выходить политика. Вследствие этого она считают революционные потрясения в Латинской Америке и окончательное устранение главенства США в регионе одним из заключительных этапов исторического соперничества.
Таким образом, для Москвы Латинская Америка вообще и конкретно Центральная Америка являются в результате исторически определенного времени и географического расположения театром второстепенных действий. Конечно, советские тактические успехи в Центральной Америке могут иметь такое важное последствие, как отвлечение американского внимания от трех главных стратегических фронтов. Советская тактическая смелость может способствовать подрыву решимости США, необходимой для их постоянного участия в делах всего мира. Тактические выгоды, воплощенные в стратегические аванпосты, могут подкрепить утверждение, что глобальный баланс смещается от одной сверхдержавы к другой. Однако в конечном счете данный регион не представляется ареной стратегического испытания Советским Союзом американской воли.
Искушение Советского Союза пойти на это возрастет, если внутренние проблемы Центральной Америки сольются с намного превосходящим их внутренним взрывом в Мексике, который в свою очередь может воспламенить американо-мексиканские взаимоотношения. Если Москва будет располагать стратегическими аванпостами в Карибском бассейне и/или Центральной Америке, то Советский Союз получит в распоряжение базы для оказания материально-технической и иной поддержки, что позволит ему наиболее полно использовать в своих интересах любые конфликты между США и Мексикой, извлекать выгоду из неминуемо бурных волнений, которые будут порождать возникающие разногласия.
Глава IV. Одномерный соперник: оценка угрозы
Эффективная долгосрочная политика США в отношении СССР должна основываться на реалистичной оценке как намерений Советского Союза, так и его возможностей. Намерения Советского Союза не определяются одними только субъективными наклонностями того или иного кремлевского руководителя, а имеют глубокие корни и являются продуктом историко-географического развития, усиленного доктринерскими воззрениями, укоренившимися в институтах политической власти и распространенными среди правящей политической элиты. Эти намерения не меняются радикально, а претерпевают лишь изменения поверхностного и в значительной мере тактического плана, которые часто рассчитаны на использование особенностей американских средств массовой информации, интерпретирующих внешние перемены как базовые сдвиги в стратегии.
Советские намерения берут начало в историческом стремлении России к достижению доминирующего положения в мире. Важнейшим стратегическим условием достижения этой цели является резкое ослабление связей Америки с Евразией. Но подобные намерения могут принести плоды только при наличии соответствующих возможностей. Таким образом, американские политические деятели должны внимательно следить за изменениями этих возможностей и тщательно взвешивать их совокупный потенциал. Это одновременно и тонкая, и очень важная работа. Недооценка советской мощи может оказаться роковой. Но и преувеличение возможностей Советского Союза может породить серьезные моральные проблемы и стимулировать проведение ненужных расточительных мероприятий, ослабляющих возможности участия Америки в затяжном соперничестве. Следовательно, необходимо учитывать несколько аспектов национальной мощи, в особенности социально-экономический, поскольку этот фактор является ключевым для успешного соперничества, если только оно на каком-либо этапе не перерастет в прямое вооруженное столкновение.
Но в любом случае отправным должно быть военное измерение. Если одна из сторон достигнет такого подавляющего военного превосходства, которое предопределит исход конфликта, или если вооруженный конфликт начнется из-за просчета, тогда все остальные невоенные аспекты национальной мощи потеряют свое значение. Это абсолютно неизбежная реальность международных отношений, и она превращает оценку военной силы в центральное звено политического анализа.
Первостепенное значение военной силы – это не просто вопрос соответствующих количественных подсчетов и оцени разрушительной мощи. Гораздо более важно ее воздействие на политическое поведение соперников, особенно учитывая их свободу в проведении односторонней политики под взаимно парализующей защитой ядерного сдерживания. Опасность, связанная с всесторонним военным усилением Советского Союза, была признана творцами политики США еще на относительно раннем этапе советско-американского ядерного соперничества, когда Соединенные Штаты все еще обладали заметным стратегическим превосходством и даже могли позволить себе основывать свою политику сдерживания на открытой угрозе массированного ядерного возмездия.
30 октября 1953 г. администрация президента Дуайта Эйзенхауэра завершила обширный, систематизированный 11 готовившийся шесть месяцев доклад «Основы политики в области национальной безопасности США». В этой работе приняли активное участие как президент, так и его главные консультанты в совете национальной безопасности (СНБ). В итоговом официальном политическом документе СНБ, котором) 1 в то время был присвоен гриф «совершенно секретно», обращалось внимание прежде всего на последствия роста военной мощи СССР для Соединенных Штатов. Некоторые основные положения заслуживают полного цитирования ввиду их прозорливости и сохраняющегося значения: «Когда СССР и Соединенные Штаты достигнут стадии, на которой они будут обладать огромным количеством атомного оружия и различных средств доставки, тогда каждая сторона будет иметь возможность причинить другой невосполнимый ущерб, но вряд ли сможет предотвратить мощное атомное возмездие. Это породит тупиковую ситуацию, в которой обе стороны будут воздерживаться от всеобщей войны, хотя, если бы Советы решили, что внезапное нападение приведет к уничтожению средств возмездия, у них мог бы возникнуть соблазн нанести удар.
Несмотря на то, что страх перед ответным атомным ударом пока еще не является тормозом для советской агрессии в том или ином регионе, растущий ядерный потенциал Советского Союза может уменьшить сдерживающий эффект американской атомной мощи в отношении периферийной агрессии. Это также может обострить реакцию СССР на то, что он посчитает провокацией со стороны Соединенных Штатов. Если одна из сторон ошибется в оценке реакции другой стороны, подобные локальные конфликты могут перерасти во в всеобщую войну, даже если к ней никто не стремится и ее не желает. Чтобы избежать этого, для Соединенных Штатов в целом было бы желательно дать понять СССР, какие акции почти наверняка приведут к такому исходу, признавая, однако, что по мере того как всеобщая война будет становиться все более разрушительной для обеих сторон, угроза прибегнуть к ней как к санкции против локальной агрессии станет менее вероятной.
СССР будет по-прежнему применять тактику раскола свободного мира и подрывной деятельности, с тем, чтобы ослабить его единство и волю к сопротивлению советской мощи. Используя и страх перед атомной войной, и надежду на мир, СССР будет пытаться эксплуатировать в этой политической войне различия между странами свободного мира, стремление к нейтрализму, антиколониальные и националистические настроения в слаборазвитых регионах. С этой целью, а также для манипулирования общественным мнением и установления контроля над правительствами, где это только возможно, будут использоваться коммунистические партии и прочие сотрудничающие с ними элементы. Этот аспект советской угрозы будет, вероятно, существовать и усиливаться неопределенно долго».
Можно выделить три важнейшие проблемы, отмеченные в документе СНБ от 1953 г. и сохранившие свое значение до нашего времени: 1) окажется ли военное равновесие между двумя странами и базирующееся на нем ядерное сдерживание под угрозой в результате появления возможности стратегического упреждения путем нанесения первого обезоруживающего удара; 2) могут ли локальные конфликты перерасти во всеобщую войну, если сверхдержавы будут с большей готовностью идти на эскалацию в ответ на очевидные провокации; 3) не создаст ли ядерный тупик условия, в которых обычные вооруженные силы Советского Союза будут играть большую роль на одном из трех главных стратегических фронтов. Другими словами, центральным вопросом является не то, какой относительной военной мощью обладает Советский Союз, а то, каким образом эту мощь можно использовать для достижения стратегически важных политических результатов. Соответственно важнейшей научной проблемой при проведении оценки угрозы в политическом плане служит не просто подсчет вооружений и определение на этой основе соотношения сил, а анализ возможных обстоятельств, при которых советская военная мощь может применяться наиболее эффективно (и опасно).
То, что советская военная мощь росла наиболее стремительно в последние два десятилетия, вряд ли нуждается в документальном подтверждении. Видно, что Советский Союз не только достиг стратегического паритета с Соединенным Штатами, но и обогнал Соединенные Штаты по темпам наращивания вооружений. Эти массированные усилия СССР создали ситуацию, в которой Соединенные Штаты и Советский Союз обладают примерно равными стратегическими силами, причем ни одна из сторон не может иметь никакой уверенности в конечном исходе обмена ядерными ударами независимо от того, начнется ли он с внезапного нападения или после приведения в полную боеготовность вооруженных сил. В этом отношении можно сказать, что сегодня существует положение спорного стратегического равновесия.
Этот вывод могут оспаривать те, кто считает, что Советский Союз уже обладает стратегическим превосходством. По количеству систем доставки ядерного оружия и по забрасываемому весу (потенциальной разрушительной мощи) Советский Союз действительно имеет преимущество. Но оно компенсируется американским превосходством по числу боезарядов, если учитывать ядерные бомбы и крылатые ракеты воздушного базирования, которыми оснащены бомбардировщики «B-52» и «B-1». В существующих условиях маловероятно, что какой-либо советский военный стратег может быть уверенным в том, что ядерный удар, нанесенный Советским Союзом, настолько обезоружит Соединенные Штаты, что предотвратит разрушительный ответный удар. За исключением ракет «СС-18» и, возможно, «СС-19», существующие советские стратегические системы не обладают достаточной точностью для нанесения действительно эффективного хирургического удара по современным стратегическим силам США.
Даже если в результате советского первого удара уцелеет лишь примерно 50 % БРПЛ на американских подводных лодках в открытом море и лишь очень небольшой процент американских межконтинентальных баллистических ракет (МБР) и бомбардировщиков, то этот в остальных отношениях весьма успешный первый удар СССР не сделает его менее уязвимым для опустошающего контрудара США, хотя такой контрудар будет самоубийством для самих Соединенных Штатов.
Частичный контрудар в любом случае будет еще больше ослаблен советской стратегической обороной. Именно это сочетание значительного увеличения количества систем первого удара с постоянным наращиванием стратегической обороны и делает потенциальную советскую угрозу столь серьезной. Несмотря на начатую шумную кампанию против стратегической оборонной инициативы президента Рейгана, Москва тайно разрабатывает способы быстрого развертывания полномасштабной системы ПРО.
В прошедшем десятилетии Советский Союз осуществлял также большие капиталовложения в создание разветвленной системы противоатомных убежищ, предназначенных для защиты большей части правящей элиты даже в условиях ядерного нападения. В 800–1500 точках сооружаются огромные комплексы убежищ, до которых можно быстро добраться по специальной транспортной сети. (В некоторых местах даже построена специальная система метро.) По некоторым оценкам, в этих убежищах может укрыться примерно 175 тыс. высокопоставленных представителей правящей партии, КГБ и вооруженных сил. Такая оборона может оказаться особенно полезной в случае затянувшегося неполномасштабного ядерного конфликта.
Следовательно, не признавать возможности того, что советские военные стратеги
Военная применимость не означает автоматически большую вероятность. Даже в условиях большей стратегической асимметрии есть веские основания предполагать, что советские руководители вряд ли решат нанести первый удар, хотя при этом никто не может исключить такой возможности. Нанесение первого удара является настолько сложной операцией, с таким большим числом непредсказуемых последствий и огромным риском, что маловероятно, что в ближайшем будущем какое-либо советское руководство хладнокровно решится на этот шаг. Даже ослабленное возмездие США может оказаться разрушительным.
Перед Соединенными Штатами стоит весьма сложная и в то же время угрожающая главная проблема. Примерно через десятилетие продолжающееся в Советском Союзе наращивание стратегических вооружений и скрытое создание стратегической обороны может породить еще более несбалансированную, в корне опасную ситуацию. Конечно, основная опасность связана не с самим первым ударом как таковым, а с тем, что возросшая уязвимость США для подобного удара придаст Советскому Союзу большую гибкость в использовании своей стратегической и обычной военной мощи, поскольку Соединенные Штаты окажутся парализованными в геостратегическом плане. Это чревато серьезным ослаблением стабильности в политических взаимоотношениях двух стран.
Подобное состояние повышенной стратегической нестабильности будет следствием фундаментальных различий в стратегическом положении США и СССР. Советский Союз развивает свой потенциал для ведения ядерной войны различной интенсивности и продолжительности, и благодаря новым вооружениям в последнее десятилетие он начинает приближаться к такой боеготовности. В противоположность этому Соединенные Штаты направляли свои усилия исключительно на свой потенциал сдерживания. Но хотя официальная доктрина США видоизменилась и предоставляет творцам решений большую гибкость в вопросах выбора целей удара и несмотря на то, что в последнее время здесь развернуты некоторые виды оружия первого удара, Соединенные Штаты по-прежнему в значительной степени полагаются на сохранение угрозы массированного ответного удара. Растущая асимметрия между советским и американским потенциалами и доктринами обязательно уменьшит безопасность США, а также поощрит Советский Союз на более уверенные действия с целью распространения своего влияния при помощи обычной или даже стратегической мощи.
Эта опасность может быть предотвращена только своевременной разработкой США программ стратегических вооружений или эффективным контролем над вооружениями. Сроки создания стратегических вооружений большие и часто превышают десять лет. Поэтому опасность, грозящая стать критической через такой небольшой срок, как десятилетие, требует не только своевременного осознания, но и соответствующего программного ответа. Следовательно, если угроза односторонней уязвимости не будет устранена всеобъемлющим соглашением по контролю над вооружениями, ключевыми вопросами на ближайшее будущее становятся следующие: в каких количествах и каком соотношении должны США развернуть свои стратегические наступательные силы, с тем чтобы уцелевший американский потенциал второго удара служил убедительным средством сдерживания первого советского удара; и/или какие виды стратегической обороны должны также развернуть США, чтобы сделать советский первый удар практически бесполезным с военной точки зрения.
Советские руководители не сентиментальничают, когда дело доходит до использования силы. Здесь можно вспомнить предупреждение, посланное Джорджем Кеннаном в 1945 г. из Москвы, где ему ежедневно приходилось сталкиваться с советским образом мышления. В своем докладе госсекретарю Кеннан прямо отмечал: «Я не задумываясь категорически заявляю, что в свете моего одиннадцатилетнего опыта знакомства с русскими крайнюю угрозу для нашей безопасности представило бы приобретение русскими возможности использования атомной энергии или каких-либо других радикальных средств уничтожения дальнего действия, о существовании которых нам не было бы известно и перед которыми мы оказались бы беззащитными в случае внезапного нападения. В истории советского режима нет ничего, я повторяю, ничего, что могло бы нам дать основание предположить, что люди, стоящие сейчас у власти в России, и даже те, которые могут прийти к власти в обозримом будущем, остановятся, хотя бы на мгновение, перед тем как применить эту мощь против нас, если они решат, что таким путем им удастся реально повысить свое влияние в мировых делах».
Помимо стратегической дилеммы, наращивание Советским Союзом своего военного потенциала породило дополнительную проблему, с которой Соединенным Штатам ранее не приходилось сталкиваться: растущие возможности СССР использовать вооруженные силы далеко за пределами своих границ. Резкое увеличение потенциала Советского Союза, позволяющего перебрасывать войска за пределы прилегающих к его основной территории регионов, произошло с начала 70-х гг. Возможности доставки войск по воздуху и по морю возросли до такой степени, что у Москвы, вероятно, скоро появится соблазн не только посылать союзные вооруженные силы (как, например, кубинские в Эфиопию и Анголу), но также использовать собственные войска для демонстрации силы или установления политического присутствия в отдаленных районах. Это как раз то, что Советский Союз не мог себе позволить на протяжении сорока лет «холодной войны» с Соединенными Штатами.
Ближний Восток и Южная Африка являются наиболее взрывоопасными регионами на земном шаре. Соединенные Штаты подвергают себя риску оказаться в политической изоляции из-за поддержки ими Израиля и (в гораздо меньшей степени) Южной Африки. Нарастающие расовые конфликты на юге Африки могут на каком-то этапе побудить Москву к прямому вмешательству. Она будет преследовать цели местного значения, а также стремиться к широкому распространению просоветских настроений по всему Африканскому континенту. Советский Союз, безусловно, осознает геополитическое значение Южной Африки для Запада как источник стратегического минерального сырья и стратегически важного для морской торговли пункта.
Еще более вероятно вмешательство СССР на Ближнем Востоке, особенно если арабо-израильский конфликт вновь выльется в очередную войну. Еще в октябрьской 1973 г. войне Советский Союз хотел вмешаться на стороне Египта, но вынужден был отказаться от этого после предостережения США. В то время Соединенные Штаты еще удерживали небольшое преимущество в стратегических вооружениях. С установлением примерного стратегического равенства, особенно такого, которое сочетается с большей уязвимостью США, Советский Союз в следующий раз может действовать смелее. СССР может просто развернуть воздушно-десантные силы на стороне арабов, оставив Соединенным Штатам возможность решать, отвечать им на это или нет.
Однако опасность того, что реакция США приведет к фактическому поражению, уменьшается начиная с 1979 г. благодаря развитию сил быстрого развертывания (СБР). Используемый этими силами американский потенциал переброски войск по воздуху и по морю все еще значительно превосходит имеющийся у Советского Союза, и он обеспечивает более чем достаточную возможность для компенсации в течение следующего десятилетия любого вероятного развертывания Советами своих сил вдали от границ СССР. Благодаря энергичным мерам, предпринятым администрацией Картера и продолженным администрацией Рейгана, войска, включенные в состав СБР, и поддерживающая их авиация в настоящее время имеют потенциал для срочной переброски значительных сил. Несколько легкопехотных дивизий, поддерживаемых тактической авиацией, могут быть развернуты в далеких от США регионах в более высоком темпе и в большем количестве, чем это может сделать Советский Союз.
Таким образом, в случае вооруженного конфликта с Соединенными Штатами, происходящего на большом расстоянии от советских границ, СССР подвергнется риску потерпеть поражение на локальном уровне. Хотя при этом неизбежно будет действовать фактор неопределенности, связанный с тем, что непрочное и, возможно, несимметричное ядерное равновесие, вероятно, будет до какой-то степени сдерживать США в использовании сил быстрого развертывания непосредственно против советских войск.
В далеком локальном конфликте, не грозящем перерасти в большую войну, Советский Союз окажется в худшем положении еще и из-за превосходства военно-морских сил США. Советский Военно-морской флот, несмотря на темпы его роста в последние годы, по-прежнему уступает американскому и страдает от двух недостатков. Первый – это большая рассредоточенность. Трем его составным флотам – Северному (базирующемуся в Мурманске и в Балтийском море), Черноморскому и Дальневосточному – приходится действовать отдельно один от другого, причем каждому на пути в открытый океан требуется преодолевать узкие проходы. Эти проходы могут быть перекрыты Соединенными Штатами даже при помощи только обычных вооружений, хотя такой шаг будет означать эскалацию конфликта с американской стороны. Второй недостаток состоит в том, что советскому Военно-морскому флоту не хватает технических средств для дальних дозаправок, тылового обеспечения и авиационной поддержки. Относительно малочисленные дальние базы, предоставленные в распоряжение советского флота в странах с просоветским режимом, исключительно уязвимы для быстрого нападения США, в то время как отсутствие дальнего авиационного прикрытия делает советские военно-морские соединения беззащитными от нападения американских самолетов авианосного базирования.
Это говорится не для того, чтобы умалить политическое значение наращивания СССР военно-морской мощи. Вероятно, можно утверждать, что ее воздействие будет наибольшим в затяжной неядерной войне на одном из трех основных стратегических направлений. Советский Военно-морской флот в его нынешнем виде имеет возможность в значительной степени ослабить американский контроль над морями. Он в состоянии, хотя и не полностью, а частично, подорвать способность США вести затяжные военные действия на Евразийском континенте. Это дает Советскому Союзу важные потенциальные возможности, имеющие особенно тяжелые последствия в конфликте среднего уровня: большего, чем просто локальная война, но меньшего, чем мировой пожар.
В войне на центральном фронте наибольшее значение будут иметь советские стратегические ядерные силы наземного базирования, при этом советские БРПЛ будут играть лишь вспомогательную роль. В отдаленном локальном конфликте советский Военно-морской флот, развернутый вдали от портов, уязвим для непосредственных ударов с воздуха и вследствие возможного нарушения коммуникаций. Значит, в течение определенного периода времени вооруженные силы СССР, участвующие в каком-либо локальном конфликте в отдаленном районе, должны будут вести боевые действия, имея значительно худшее тыловое обеспечение. Это то, что касается возможностей СССР по переброске войск.
Советские обычные вооруженные силы особенно мощны на двух из трех главных стратегических фронтов. На Дальнем Востоке положение относительно более спокойное, если исключить какое-либо непредвиденное развитие событие в Южной Корее и на Филиппинах. Но на первом и третьем направлениях – в Европе и Юго-Восточной Азии – равновесие постепенно нарушается в пользу Советского Союза. На определенной стадии это может вызвать более прямое использование советской военной мощи.
На первом направлении почти все показатели, характеризующие военную мощь, свидетельствуют о значительном превосходстве Варшавского пакта над НАТО в обычных силах. Весьма показательным в отношении уверенности Москвы в собственных силах и, возможно, ее намерений является тот факт, что силы Варшавского пакта проводят свои боевые учения, отрабатывая наступательные действия, в противоположность силам НАТО, которые проводят в основном оборонительные учения. Варшавский пакт имеет значительный перевес по нескольким важнейшим характеристикам мощи обычных вооруженных сил. В 1984 г. Варшавский пакт превосходил НАТО на центральном фронте по количеству дивизий – 61 против 38; по танкам – 16020 против 8050; по количеству артиллерийских орудий и минометов – 16270 против 4400 и по числу истребителей-бомбардировщиков – 1555 против 1345. Более того, недавно развернутые Москвой ракеты «СС-20» имеют дальность действия, перекрывающую всю Западную Европу и Ближний Восток. Правда, количественные сведения о соотношении сил дают возможность только для проведения самого поверхностного анализа.
Сочетание превосходства СССР в обычных вооруженных силах с растущим потенциалом советских стратегических сил привело к действительно угрожающим сдвигам в военной доктрине Москвы. Раньше в советских исследованиях, касающихся войны с применением обычных вооружений, при разговоре о «стратегических операциях» указывалось на относительную скоротечность, характеризующуюся быстрый завершением или эскалацией в ядерный конфликт. Однако к началу 80-х гг. советские военные теоретики стали уделять большое внимание «всеобщей войне с применением обычных средств», ведущейся на широком фронте в течение продолжительного периода времени до победы СССР, без использования ядерного оружия какой-либо из сторон.
Эта эволюция подчеркивает одно важное обстоятельство. Основным сдерживающим средством массированного советского прорыва по-прежнему остается ядерное оружие. Именно опасность того, что обычная региональная война быстро перерастет в войну с применением стратегических ядерных сил, является для Москвы последним тормозом. Мир по-прежнему зависит от стратегического равновесия.
Его нарушение не обязательно повлечет развязывание ядерной войны, но весьма вероятно приведет к войне с применением обычных средств. Это могло бы случиться в Европе, но более вероятно произойдет на юго-западном центральном стратегическом фронте. Для этого Советскому Союзу благоприятствуют постоянно действующие географические и меняющиеся политические факторы. Политическая нестабильность в Иране или Пакистане могла бы открыть для СССР возможность для спорного в международном плане вторжения советских войск из прилежащих территорий.
Соединенным Штатам, напротив, реагируя на эти действия, придется преодолевать трудности, связанные с тыловым обеспечением, большими расстояниями и, возможно, недостаточной и слабой поддержкой со стороны дружественных стран. В отличие от первого или второго стратегического направления, Соединенные Штаты на третьем фронте не могут рассчитывать на сколько-нибудь значительную коалицию, обеспечивающую поддержку обычными вооруженными силами американских действий, направленных на то, чтобы остановить продвижение СССР. В ряде исследований министерства обороны США показано, что в случае нападения Советского Союза на Иран Соединенные Штаты, используя СБР, смогут предотвратить полную оккупацию этой страны, удерживая в своих руках юг и перекрыв проходы через центральный горный массив Загрос. Но факт остается фактом: в любом затяжном конфликте с применением обычных вооруженных сил Советский Союз будет обладать значительным превосходством. Более того, средства ядерного сдерживания США менее эффективны в Юго-Западной Азии, нежели в Западной Европе. Американские ядерные силы уже размещены в Европе, и их потенциальное использование полностью учтено в оперативном планировании НАТО. Что касается третьего стратегического фронта, то советские военные и политические руководители могут прийти к выводу, что Соединенные Штаты не решатся превратить обычный конфликт в ядерную войну. Они могут, таким образом, пойти на авантюру, посчитав, что начатая ими агрессия останется безнаказанной.
Следовательно, долгосрочная тенденция роста общего военного потенциала СССР направлена на повышение гибкости в использовании обычной военной мощи для достижения политических целей. Хотя Запад непрерывно следил за состоянием советской военной мощи в течение практически всего периода «холодной войны», фактически Москва до вторжения в Афганистан в 1979 г. воздерживалась от ее применения в районах, находящихся вне ее непосредственного контроля. Вместо этого она стремилась использовать своих военных союзников, избегая прямого вмешательства. Это положение теперь, очевидно, меняется.
Таким образом, на важнейшие вопросы, поставленные в начале этой главы, можно дать следующий ответ: в течение десяти лет наиболее опасные для Соединенных Штатов изменения могут произойти в результате сдвигов на стратегическом уровне. Нарушение стратегического равновесия может повлиять на возможности и волю США сдерживать использование советских обычных сил в важных с геополитической точки зрения районах вблизи от Советского Союза. Решимость Соединенных Штатов применить тактическое ядерное оружие в ответ на крупное нападение с использованием обычных средств окажется подорванной, если Советский Союз получит существенное преимущество в стратегических вооружениях. Решение о применении тактического ядерного оружия будет зависеть от того, смогут или нет Соединенные Штаты остановиться на этом, что в свою очередь будет зависеть от того, имеет ли Вашингтон возможность для эффективного ответа на контрэскалацию применения ядерного оружия Советским Союзом, не опасаясь советского первого удара стратегическими ядерными силами. Таким образом, общий стратегический дисбаланс может привести к подрыву убедительности возможной ядерной эскалации как средства сдерживания неядерной агрессии.
В прошлом стратегическое превосходство США уравновешивало превосходство СССР в обычных вооружениях. Растущая уязвимость США для обезоруживающего первого удара Советского Союза меняет это положение. В настоящее время существует риск того, что ядерные сдерживающие средства более не смогут удерживать Москву от нападения при помощи обычных средств в каком-нибудь прилегающем к Советскому Союзу регионе. В лучшем случае у СССР окажется гораздо больше возможностей для эффективного политического шантажа. В худшем случае существует опасность прямых военных действий. Однако в более широком глобальном аспекте у Советского Союза по-прежнему будет недостаточно средств для того, чтобы уверенно применять свою мощь, не опасаясь возможных ответных действий США.
Итак, важнейшие политические последствия наращивания СССР своего военного потенциала по-прежнему будут ощущаться в Европе и Азии; в то же время важнейшие последствия с точки зрения оперативного военного планирования будут заключаться в увеличении гибкости использования Советским Союзом своих обычных сил.
Военная мощь – это
В 1960 г. Никита Хрущев, бросая громкий вызов Соединенным Штатам, провозгласил: «Мы похороним вас». Хотя американская общественность расценила эту зловещую фразу как пугающее предсказание уничтожения Америки, вызов Хрущева основывался на вере в то, что в течение последующих двух десятилетий Советский Союз превзойдет Соединенные Штаты в социально-экономической сфере. Действительно, советское руководство было настолько уверено в неизбежности своего исторического триумфа, что включило прогноз об экономической победе СССР к 1970 г. в качестве составной части в официальную программу правящей Коммунистической партии – документ, содержащий программные установки для всех советских коммунистов.