Пограничье

— Мы с тобой останемся здесь, походим по соседям, порасспрашиваем. — Ответил Сакатов — Авось кто что знает, или видел. В деревне тайн не бывает. Все про всех знают. А ты, Дима, поезжай домой, может дочка твоя уже домой вернулась. Завтра приедешь к нам. Да не спеши. Мы тут оглядимся.

— Тогда я вам печку подтоплю, а то застынете тут ночью, ключи от дровяника только найду.

Глава 2.Жители Костомарово

Дмитрий Семёнович, прежде чем уехать, сходил к соседской бабке и принёс для нас кусок пирога и трёхлитровую банку кваса.

— В деревню магазин приезжает раз в неделю, не голодными же вам спать ложиться. А я завтра пораньше приеду, к завтраку вам всё горяченькое привезу. Вон тот дом бабы Нюры, она ухаживала за Феломеной, когда та свалилась. Уверен, у неё есть вам что рассказать. Колодец рядом, по улице два дома пройдёте, увидите. Вёдра в чулане стоят.

Он сел в машину и уехал. А мы с Алексеем Александровичем не спеша пошли по улице. Решили зайти сначала к этой бабе Нюре, на дом которой и показал нам Дмитрий Семёнович. Анна Тимофеевна, или баба Нюра, оказалась очень разговорчивой бабушкой. Дом у неё был в полном порядке. К ней каждое лето сыновья со своими семьями приезжают, помогают ей, ремонтируют то, что прохудилось, заготавливают дрова, помогают убирать урожай. Невестки привозят ей обновки, делают генеральную уборку в доме, помогают в огороде. У неё в доме есть спутниковая тарелка, современный телевизор, микроволновка, во дворе скважина, от неё вода заведена в дом. Она нас провела в свой дом, чуть ли не силком посадила за стол, достала всякой стряпни, варенье, мёд. Видно было, что ей очень хотелось поговорить, и мы у неё просидели часа два, не меньше. Зато и информацией она поделилась в избытке про всех в деревне, про своих сыновей, и, конечно, про Феломену, которую она называла Файкой.

— Файка меня на двадцать восемь лет старше была, и когда я замуж выходила, она уже в ту пору одна жила. Дочка у неё замуж к тому времени вышла и уехала в Салду жить, там у её мужа дом родительский. Молодые приезжали к ней поначалу каждую неделю по выходным, да только Файка не любила зятя своего, поэтому они перестали вместе к ней ездить. Так, иногда, дочка раз в месяц приедет, и то не каждый раз даже ночует. А вот внучка Таська, та каждое лето сюда приезжала, гостила у неё. И Витька, внук, тоже приезжал. Файка была крепкой бабой, всегда сама с хозяйством управлялась. Корову не держала, но куры, утки, козы у неё не выводились. Последние только год или два она всех извела. А так сама и сено покосит, и стога сметает, всё сама. И забор поправит вокруг огорода, и за грибами-ягодами сбегает с утра в лес, и муку мешок купит и на себе тащит, и курам головы рубила, в огороде полный порядок держала. Картошки больше всех в деревне садила, сдавала закупщикам. Не баба, а конь. Не разговорчивая была, это правда. Редко когда остановится, чтобы с нами переговорить. Всё бежит куда-то. Или на огороде кверху задницей маячит. Да, лечила она, могла головную боль снять, коленки мне вот вылечила. У Лидки Кудиновой мужик с лошади упал, так она ему позвоночник поправила, все раны быстро заживила, его даже к доктору не возили. Детишкам нашим помогала, когда росли, она им испуг лечила, и заикание. Но принимала неохотно. И знаешь, странно как-то лечила. Без молитв. Свечку зажигала, это да, иногда даже две, но крестом себя не осеняла. Но давно это было, последние лет тридцать уж не лечила. А года три назад, она собралась ехать в гости к кому-то. И пришла ко мне, чтобы я за её хозяйством последила. Я ещё удивилась, куда это она направилась. Никогда никуда не уезжала, а тут собралась! Но я согласилась, а как, дело-то соседское! Это было начало зимы, снег кругом был. Уехала она, а я утром и вечером ходила, кормила её кур. Дом она не закрыла, там в чуланке у неё мешки с кормом для куриц стояли. И я решила как-то вечером к ней в дом заглянуть, посмотреть, всё ли в порядке. Прошла в валенках, снег с них пообтрясла, и прямо в них в комнату зашла. Огляделась, всё вроде порядком. Я к двери, чтобы выйти, а открыть её не могу. Я и так, и эдак, не могу открыть. Я давай вспоминать, может у неё засов какой там снаружи, и когда дверь захлопнулась, то засов соскочил. Дак вроде нету никакого засова. И что вы думаете, так дверь и не смогла я открыть. Ладно, мимо дома Верка проходила, я в окно застучала, она подошла. Я раму выставила зимнюю, там, у Файки всё было ватой затыкано, с трудом её отковыряла, потом окно открыла, еле пролезла. Вы же окна видели у неё, какие узкие. Верка меня на улице приняла, мы с ней обе в сугроб свалились, снега назачёрпывали. Потом мы с Веркой в дом вернулись обе, смотрим на дверь, а там никакого засова нет. Я на всякий случай дверь дёрнула, так она, собака, открылась! Я уж не стала снова заходить, чтоб опять там какой засов не сработал. Ну это я так, а рассказать хотела про другое. Файка вернулась через три дня, как и обещалась, только не одна, а со старухой незнакомой. Та прямо как монашка выглядела, вся в чёрном, сухая, высокая, нос крючком, длинный, и сама какая-то бледная. Я когда первый раз её увидела, так от её взгляда мурашки по телу поползли, такой взгляд тяжёлый. А весной копаюсь на огороде, увидела её возле ворот, ну и помахала ей рукой, так она сразу отвернулась от меня. Да, и потом у меня рука сразу заболела, с неделю поднять не могла. А что нам ещё Лобин Фёдор рассказал. Он вечером поздно проходил мимо её дома, и увидел, что на трубе, на крыше, кто-то чёрный сидит. Он крикнул, мол, кто это. Так из дома выскочила Файка, и набросилась на него, что, мол, под чужими окнами ходишь пьяный. И потом он взглянул снова на трубу, там никого уже не было. Ну, вы лучше у него самого спросите, они с Иркой дома. Он вам лучше расскажет. Вот. А у нас с Файкой же рядом огороды. Так я утром один раз видела, как они с этой старухой по огороду чёрную курицу ловили. А у Файки отродясь не было чёрных куриц, у неё только пеструшки, рыжие с белым. Но самое странное произошло, когда Файка слегла. Она к тому времени уже не держала куриц, всё-таки возраст. Ей было уже девяносто семь лет. Это в апреле было, заморозки ещё держались. И вот, смотрю, целый день дыма нет у неё из трубы, печку не топит. Удивилась я, что это она собралась в холодном доме ночевать. Я подошла к заборчику, посмотрела, нигде её нет. Я домой ушла. Позже вечером снова заглядываю на её трубу, нет, не затопила печку. Ладно, думаю, пойду к ней и узнаю, что да как. Постучала я к ней сначала в окно, что с улицы, никто не ответил. Тут я и забеспокоилась. Ворота у ней закрыты, я пошла через свой огород к ней перелезла, постучала уже в окно, которое в ограде. А дверь наружная закрыта изнутри. Я сходила к Верке, мы с ней лесенку принесли от меня, приставили к стенке рядом с окном, я залезла, в окно гляжу, а она прямо на полу лежит, возле стола. Но вижу, вроде дышит. Я Верку послала за ломиком, чтобы дверь отжать, а сама пошла снова к двери, и ещё раз, на всякий случай, её толкнула. Так она открылась! Я зашла, а Файка без сознания. Я одна её с пола не смогла поднять, дождалась Верку, мы её вместе с ней на койку и положили. Верка печку затопила. Файка глаза открыла, я ей воды дала попить, потом домой сходила, супу принесла, покормила её. Укрыли мы её, и ушли. Я к Лобиным пошла, они собирались в Салду, сказала им, чтобы заехали к Тасе, внучке её, и передали, что бабке её плохо стало. Домой иду, а мы у Файки свет в кухне оставили, чтоб не в темноте она лежала. Смотрю, а свет выключен. Думаю, лапочка перегорела. Зашла домой, взяла новую лампочку и к ней пришла. Файка лежит с закрытыми глазами, вроде спит. А там лампочка на кухне целая, а выключатель выключен. Я его снова включила, проверила печку, и домой пошла. К себе дошла, поела, телевизор включила, новости посмотрела. Выглянула в окно, а у Файки опять свет потушен. Я уж больше не пошла. Утром прибегаю к ней пораньше с кашей, чтоб её накормить. И ложка у меня упала на пол, когда я кормила её. Я наклонилась за ней, а на полу под койкой чёрная кошка сидит. Глядит на меня своими жёлтыми глазами, а на загривке шерсть поднялась. А хотела прогнать её, только чувствую, как мне рука Файкина к голове прикоснулась, я на неё посмотрела, а она мне маячит, мол, не надо, не прогоняй. Ну не надо, так не надо. Покормила я её, потом Верка пришла, мы Файку на ведро посадили вместе. Я про кошку Верке сказала, посмотри, мол, не твоя ли кошка там сидит. Верка заглянула под койку и мне говорит, что нету там никакой кошки, а её кошка дома спит. Когда эта проклятая кошка выскользнула из-под кровати, я даже и не заметила. В обед мы с Веркой покормили Файку, и вечером покормили, и печку опять затопили. Я опять в кухне свет включила, вышла из дома, и за черёмухой схоронилась, посмотреть, кто всё-таки свет там выключает. Хотите верьте, хотите нет, но я своими глазами видела, как та сухая старуха в чёрном подошла к выключателю и свет выключила. Я вышла из-за черёмухи, чтобы домой пойти, и невольно снова посмотрела в окно. А там бледное лицо этой старухи на меня смотрит. У меня чуть ноги не отнялись с испуга. Я не домой побежала, а прямиком к Верке. У неё и ночевала. Если там эта старуха жила, что ж Файке-то она не помогла? И где она от нас пряталась? Я-то думала, что старуха та давно от Файки уехала. А на следующий день утром Тася с мужем за Файкой приехали. Я с ними вместе зашла в дом. Смотрю, а там, на кухонном столе, на дощечке, свечка стоит, огарок маленький, и какая-то бумажка свёрнутая, обожжённая с одного края. Я эту бумажку, сознаюсь, взяла себе. Хотелось посмотреть, что там.

Она встала, подошла к шкатулке, которая стояла в шкафу, достала и протянула мне свёрнутый вчетверо лист. Бумага была серая, осталась только середина листка, а верх и низ сгорели. Я её развернула и прочитала:

«До седьмого колена

Не откажусь под страхом смерти

До последнего своего вздоха

Пока кровь моя не остынет

Есть только один мой хозяин

Нету никого выше его

Каждое его слово моя жизнь

Мои пронесут

Крепка клятва

Нерушима не отступлю

Сердце не моё

Отдала Шифину»

Баба Нюра снова заговорила:

— Вам надо поговорить с Веркой Суриной, она через два дома от меня живёт, она раньше ближе всех с Файкой была знакома. И мать её Раиса тоже к Файке часто ходила. И когда Раиса умерла, Файка её на свои деньги похоронила. Поговаривают, что это Файка Верке приколдовала мужа. Верка тогда только школу закончила, и Сурин за другой ухаживал, а Верке он шибко полюбился. И на тебе — объявляют вдруг, что свадьбу играть будут. Мы все удивились, а Верка такая счастливая бегала. Съездила в город, привезла Файке отрез шерстяной, и сама пошила ей костюм. Вот и думай, что хошь. Правда, Сурин недолго пожил с Веркой. У них дочка народилась, Сурин очень её любил. Он конюхом работал. Бывало, посадит её с собой на лошадь, и катает по деревне. А потом собрал свои вещи и в город уехал. Дочке года три всего было. Верка всё ждала, когда он за ними приедет, да не дождалась. Он там другую нашёл. И ещё трое ребят у него там родились. Верка с заплаканными глазами всё к Файке бегала поначалу. А потом перестала, наверное, рассорились.

— Спасибо, баба Нюра, за гостеприимство и за Ваш рассказ. — Сказала я, когда мы встали из-за стола и пошли к выходу.

— А вы что, собрались никак в Файкином доме ночевать? — С тревогой в голосе спросила баба Нюра.

— Да, завтра за нами Дима Волков приедет, мы одну ночь только там заночуем. — Ответил Сакатов.

— Вы что! Нельзя там ночевать. Там по крыше до сих пор иногда эта кошка чёрная ходит! — Вскрикнула баба Нюра — Не только я, и другие её там тоже видели. Приходите ко мне, я вам постелю, у меня места много.

— Так нас же двое! Чего нам бояться. — Слабо возразила я, хотя холодок после её слов уже пробежал у меня по спине.

— Да хоть трое! — Снова вскрикнула она — Она там напропалую колдовала, вечно у неё по ночам свет в окнах мигал, будто сигналила кому. Мы по ночам даже мимо её дома боялись ходить, не то что там на ночь оставаться! Ничего не знаю, сейчас приготовлю вам постели, и приходите. — Командным тоном закончила она.

Мы ей объяснили, что для этого и приехали, чтобы разобраться во всём, но пообещали, что если будет совсем страшно, так придём к ней. Она только охала, провожая нас. Она вышла с нами на улицу, показала дом Веры Суриной и Фёдора Лобина.

— Оля, а клятва-то кровью написана. — Сказал тихо Сакатов, когда мы остались вдвоём — Это клятва ведьмы своему хозяину. Но очень странно, клятва выполнена по всем законам, да принесена не тому.

— Почему? — Спросила я

— Клятва такая даётся ведьмой своему повелителю, всё правильно, и на крови, всё так. Но даётся клятва дьяволу. Имя колдуна никогда не пишется в клятве. Интересно, этот Шифин сам поставил себя выше дьявола?

— Или у него есть верительные грамоты от него? — Высказала я предположение.

Напротив бабы Нюры жила тихая старушка Серафима Павловна, она сидела на лавочке возле своего дома и приветливо с нами поздоровалась. Мы решили не проходить мимо, и я села рядом с ней на небольшую низкую лавочку. Я начала спрашивать про её здоровье, как ей тут живётся. Она мне охотно отвечала, а потом спросила:

— Вы случаем, не родственники Феломены?

— Нет, мы друзья её внучки Таси. Приехали посмотреть, всё ли тут в порядке. — Осторожно ответила я, не зная как начать разговор о Феломене.

— Когда тут было всё в порядке! — Она повернула ко мне своё лицо, и сердитый огонёк блеснул в её выцветших серых глазах — Ох и зловредная была баба! Вы от Нюрки сейчас идёте, она наверно наплела вам с три короба. А она ведь тоже с ней колдовала!

Мы с Сакатовым переглянулись. Серафима Павловна продолжила говорить своим тихим голосом:

— Мы когда переехали сюда из Дёмино, это родная деревня моего мужа Ивана, царство ему небесное, меня Лобина Ира сразу предупредила, чтобы я не искала знакомства с Феломеной, она её колдовкой всё время звала. Говорит, что если что ей не по нраву, так болеть буду, и никакие доктора не помогут. А Нюрка, та сразу ко мне прибежала, вертится возле меня, всё выспрашивает, что да как, почему переехали. А я тогда только младшего сына родила своего, Витю. Нюрка и говорит, если захворает Витя, иди к Феломене, она всё лечит. Как накаркала! У меня сначала молоко пропало, а потом Витя мой всеми ночами так орать начал, что перепонки в ушах лопались. Я и пошла к Феломене. Она развернула Витю, а он ножёнками и ручонками молотит, от плача захлёбывается. А она мне говорит: «Сама виновата, обидела свою свекровку, вот и болеет сын твой. Повинись перед ней, и всё пройдёт. Я сейчас его успокою, но это временно, и пока ты не сделаешь, как я тебе сказала, будет он таким вот беспокойным, да ещё и болеть начнёт». Вот откуда она узнала, что мы со свекровкой рассорились? Из-за этого мы и переехали в Костомарово, но никому об этом мы не рассказывали.

— Так Вы помирились со свекровью своей? — Спросила я.

— Она тогда сама к нам в гости приехала, соскучилась. Как отдельно стали жить, так у нас с ней и дружба началась. Потом роднее всех родных друг другу стали.

— Значит, она правильно вам сказала? — Снова спросила я её.

— Правильно-то правильно. — Ворчливо добавила она. — Да только соседство с ней нам, ой как далось! То ребята к ней залезут за огурцами, то через огород пробегут, вытопчут морковку. Дети есть дети, пока росли они, столько мы пережили. А Феломена, если разозлится, то так и знай, то куры передохнут, то сам не встанешь, ноги откажут.

— Почему вы решили, что Анна Тимофеевна с ней вместе колдовала? — Спросила я.

— А потому, что не раз видела, как к ней эта Анна Тимофеевна перелазит через свой огород.

— Серафима Павловна, Вы видели чёрную кошку возле её дома недавно? — Спросил Сакатов.

— А я чего только не видела в её доме! Бедная Тася! Не знаю, как она там за ней дохаживала. Эта Феломена, наверное, всех чертей за собой к ней притащила.

Мы пошли к дому Фёдора и Иры Лобиных, который был через дом от Серафимы Павловны. Он стоял на самом высоком месте в деревне, напротив него был колодец и навес с лавочками. В доме были резные ставни, но краска вся облупилась на них, сами они рассохлись. Ворота стояли покосившиеся, с огромными щелями между досок, и к ним вела одна узкая тропа. Всё поросло малиной и ещё какими-то дебрями, с крыши свисали куски рваного рубероида. Кругом валялся мусор, грязная обувь. Одно слово — запустение. И когда на наш стук вышли хозяева, мы поняли причину такой бесхозяйственности. Они были выпившими, и, судя по их лицам, это было нормальное их состояние. Они нам обрадовались так, будто мы их дальняя родня. Ира засуетилась на кухне, принесла какую-то картошку, давай её нам раскладывать, причём в тарелки, из которых кто-то раньше уже поел. Фёдор нам показывал книги, какие он прочитал, они падали у него из рук, и он снова и снова нам рассказывал, как не может уснуть, пока не почитает. Но когда Сакатов спросил у него про то, что он видел на крыше Феломены, Фёдор погрустнел и сказал:

— Вот ведь, колдовка проклятая! Я после этого работу потерял! Она мне вдогонку крикнула, что я пожалею, что хожу и заглядываю в чужие окна, пьяницей меня назвала. А я ведь до этого потреблял только по праздникам, и то немного. А тут сразу такая чёрная полоса навалилась, не разгребёшь! С работы вылетел, мать умерла, дочка разошлась.

— Так что Вы там видели? — Напомнил Сакатов ему вопрос.

— Я вам и рассказываю. Возвращаюсь я вечером со станции, меня свояк до деревни довёз на машине. А уже поздно, он в деревню не стал заезжать, развернулся возле въезда, а я пешком дальше пошёл. Смотрю, а над крышей дома Феломены, на самой трубе, чёрный кто-то копошится. Луна яркая, светло от неё, как днём, и всё как на ладони видно. Я встал, смотрю. Сначала думал, что птица какая. Да нет, не похож на птицу, а как будто человек скрюченный сидит, только с хвостом. Я подошёл поближе, а он развернулся, и на меня взглянуло рыло свиное, чёрное. Я аж взмок весь, и двинуться не могу. И говорю так вслух: «Что за чертовщина, свинья на крыше!» А он будто хихикает сидит, или квохчет, не понять. Я крикнул: «Феломена! Феломена!» Думаю, предупредить надо, испугается баба. Она выскакивает из дверей и на меня: «Таскаешься здесь, в окна заглядываешь к женщинам, пьяница! Пожалеешь сто раз, что любопытничал!» Я домой быстрее побежал.

— Ты, сволочь! — крикнула Ира, до этого внимательно слушавшая его — Правильно эта колдовка тебе сказала, всех баб перебрал, и на неё постоянно заглядывался! — И она замахнулась на него ложкой.

— Дура ты, она меня в два раза старше, на старух я ещё не заглядывался! — Он отобрал у неё ложку и оттолкнул её руку.

— Старуха она или нет, тебе лучше знать. Мне Нюрка говорила, как ты под её окнами сидел летом, когда я в Кисловодск ездила! — Ира снова сжала кулак и замахнулась на мужа.

— Да сколько ты можешь мне об этом напоминать!

Мы с Сакатовым переглянулись, поблагодарили хозяев за гостеприимство, и быстро заспешили из дома.

— Любопытно посмотреть фотографии этой Феломены, — засмеялся Сакатов — мне уже интересно, что за красотка она была, если под её окнами караулили мужики. Что, идём к Вере Суриной?

Мы перешли улицу и направились к дому Веры Суриной. Дом её был похож на дом Феломены, как близнец, только окна немного шире. Хозяйка открыла не сразу. Выглядела она заспанной, мы извинились, но она улыбнулась нам и сказала, что ни за что нас не отпустит, раз уж мы пришли.

Мы прошли в её светлый дом, и она усадила нас за стол.

— Мне кажется, — начала я — что Ваш дом похож на дом Феломены. Наверное, один мастер делал?

— Это были дома двух братьев, и они вместе их строили. Между домами был их общий огород. Но потом их потомки огороды уменьшили, лишнее продали, на этих участках новые соседи дома свои построили. — Вера поймала мой удивлённый взгляд и кивнула головой — Да-да, я прихожусь дальней родственнице Феломене. Наши прадеды были родными братьями. Я так понимаю, что у Волковых что-то случилось, раз вы приехали осмотреть дом? — Видя, как я неуверенно кивнула головой, она продолжила — Не бойтесь, я в курсе наших страшных семейных тайн. Так как Феломена умерла, значит, она всё-таки передала кому-то свою ношу.

— Таня, их дочка пропала. — Я рассказала ей, что знаю, и она грустно выслушала меня.

— Начну с того, что моя мама никогда слова плохого про бабку Феломену не говорила. И мне наказывала, чтобы я не слушала, что болтают про неё в деревне. Феломена мне хотела передать свой дар, да я отказалась. Я видела, какой это груз, как тяжело было ей. Это семейное проклятие. Вся её жизнь была за семью замками ото всех.

Она задумалась и отвернулась в окно. Потом она встала, открыла комод, достала старый толстый альбом с фотографиями и начала нам рассказывать историю своей семьи, которая крепко переплелась с историей другой семьи.

В одна тысяча восемьсот семьдесят первом году в семье земского доктора Алексея Канейкина родился первый сын, которого назвали Иваном, а через год ещё один сын, ему дали имя Пётр. Обоих сыновей назвали в честь прославленных русских царей. Отец семейства Канейкин был достаточно многогранной и просвещённой личностью. Он не только был медиком, он ещё знал пять иностранных языков, знал горное дело, химию, и ещё печатался в уездном вестнике, писал про природу и красоту родного края. Жену свою, Вареньку, он взял из обедневшего дворянского рода Горюновых. Жили не богато, но в достатке. Когда старшему сыну Ивану исполнилось десять лет, к ним из Петербурга приехали родственники жены — дядя Пётр Матвеевич Горюнов со своей полусумасшедшей маменькой. Маменька Мелания Агаповна, была родом из Греции, из очень древней греческой династии Бакхиад. Она была статной, красивой, даже в таком преклонном возрасте, а ей тогда было уже семьдесят лет. Глаза у неё были чёрные, как южные ночи, бархатные, глядящие в самую душу. А нрава она была бешенного, если уж что запало ей в голову, то ни за что не уступит. У Петра Матвеевича не было своих детей, и почтенный его возраст, а ему в ту пору было уже за пятьдесят, не позволял надеяться, что наследники у него когда-нибудь появятся. Да и так, поговаривали всякое, что мол, выгнали его из кадетского училища за то, что очень близко уж он подружился с другим курсантом. Но это так, только слухи. А маменьке нужны были внуки, чтобы гордые и высокомерные Бакхиады гордились ими, и вспоминали её, Меланию Агаповну. Одна странность была у Мелании Агаповны. Ночью она всегда закрывала спальню свою на ключ, и никому после захода солнца не разрешалось даже близко приближаться к её дверям. А кто из челяди случайно оказывался возле двери, то рассказывали, будто слышали они тихий разговор не только самой хозяйки, но и ещё кого-то. Кому-то слышались женские голоса, а кому и мужские. Но барыню боялись, поэтому языки здорово не распускали. У барыни была одна особенность — у неё не было мизинца на правой руке. И слух об этом, как она лишилась пальца, был совсем уж неправдоподобным. Будто её покойный муж, который, кстати, не знал меры в питие вина, однажды так достал Меланию своими пьяными разгулами, что она уехала от него в своё имение, чтобы только не видеть и не слышать его. Он, когда в очередной раз пришёл пьяный с компанией приятелей домой, и не увидел там жены, то вскочил на лошадь и поскакал к ней в имение. Прискакал он под утро, ворвался в спальню жены, сломав дверь, а там её нет. И только на кровати сидит чёрная кошка. Вот он, с психу, и выхватил свою саблю, хотел кошку рубануть, но она шмыгнула с кровати, он успел только лапу ей ранить. Ну это отступление, что люди только не придумают! Так вот, Мелания Агаповна начала обхаживать Канейкиных со всех сторон. И какое будет блестящее будущее у их мальчиков, если родители отпустят своих сыновей с ними в Петербург, и что знакомство с самим императором Александром III принесёт мальчикам немыслимые перспективы, и материально мальчики будут гораздо лучше обеспечены, и партию могут себе подыскать из высшего общества. Заливалась Мелания соловьём, поглаживая своей тонкой породистой рукой по вихрастым головам братьев. Алексей Канейкин, вроде бы и согласен был, но его жена сказала категоричное нет. Так, ни с чем, и уехали обиженные родственники обратно в Петербург. А через два месяца умерла жена Алексея. Враз свалилась с лихорадкой, и он, медик, не смог спасти свою любимую Вареньку. Жену похоронил, а сам запил. Ко всем чертям полетела вся его практика, воспитание и содержание сыновей, все его интересы. Из Петербурга прибыла Мелания Агаповна и забрала мальчиков с собой. Больше они своего отца не видели, этой же зимой он пьяным замёрз на мосту, на его похороны родственники из Петербурга не приехали. Мальчиков определили в Николаевскую Академию Генерального Штаба. Эта была самая престижная военная академия в России. И только связи Мелании Агаповны позволили мальчикам учиться среди элиты российских династий. Но та доброта и искренность, заложенная в них от отца и матери, не дала испортить характеры братьев от свалившегося на них богатства и перспектив. Они оставались такими же трудолюбивыми, почтительными, и главное — они были очень дружны между собой. Проучились они восемь лет, и неизвестно, как бы дальше сложилась их судьба, каких бы высот в карьере они добились, но судьба, в лице их дяди Петра Матвеевича, снова преподнесла им жестокий удар. В патриархальной матушке России всегда находились вольнодумные головы, которые от своей сытости раздумывали о нищете простого народа. Но Пётр Матвеевич перещеголял всех. Он, со своими двумя товарищами, решил свести императора Александра III в могилу посредством чёрной магии. Но один из его товарищей оказался ему совсем не товарищем, потому как донёс на остальных своих двух товарищей куда следует. Так, Петр Матвеевич оказался в Третьем отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии. А жандармы из Отдельного корпуса нашли у него в доме целый арсенал для вызова сатаны и чертей всех мастей, а также органы для жертвоприношения, и не только от животных. Получил Петр Матвеевич по полной. Даже стенания и подкупы Мелании Агаповны не изменили ситуации. Сослали его на каторгу, а он по дороге туда помер. А Канейкиных Ивана и Петра выкинули из академии. Мелания Агаповна сразу потеряла к ним интерес. Им пришлось идти работать на завод мануфактуры, чтобы не умереть с голоду. Так как высокомерия у них не было, работы они не чурались, то вскоре одного из них поставили мастером, а другого в канцелярию завода счетоводом. Мелания Агаповна к тому времени очень сдала, из дома почти не выходила, и хотя братья Канейкины не были виновными в постигшем её сына несчастье, да только она именно на них обозлилась не на шутку. И решила она им отомстить. И вот, старшему брату, Ивану, Мелания Агаповна дала задание встретить в порту её дальнюю родственницу Софронию. Сказала ему, что родственница эта осталась сиротой, поэтому и приехала к своей тётушке в Россию из жаркой Греции. Иван встретил Софронию, и с этого дня пропал. В смысле — влюбился. Куда бы он ни шёл, что бы он ни делал — перед его глазами стояли оливковые глаза, чёрные кудри и алые губы Софронии. Пал он в ноженьки Мелании Агаповне, чтобы отдала свою родственницу ему в жёны. А той только того и надо было. Поженила она быстро Ивана и Софронию, даже свадьбу собрала, пригласив несколько оставшихся своих друзей. Да только Софрония эта была никакая ни родственница Мелании Агаповны. А была она настоящая ведьма, про́клятая Вселенским патриархатом Константинополя, который заточил её в тюрьму, но она сбежала оттуда, обольстив охранника. И приказала Мелания этой Софронии свести в могилу Ивана, а потом и Петра. Да только Иван своей любовью растопил сердце южной красавицы, и она его тоже по-настоящему полюбила. Родила ему девочку, и мечтала, что проживут они так в согласии всю свою жизнь. И брат Ивана, Пётр, тоже встретил свою любовь, женился на мещанке Елене Погодиной, и у них тоже девочка родилась. Но тут грянула первая мировая война, и пошли братья на фронт. Бог миловал их, оба были легко ранены и комиссованы на мирную жизнь. Да только не было больше мирной жизни в России. Грянула февральская революция, а потом Октябрьская. Мелания умерла, когда они были ещё на фронте, дом Мелании заняли большевики под свой штаб. Голодали, холодали братья со своими семьями. А потом надумали подальше в деревню уехать, натуральным хозяйством заняться. И поехали они на Урал, потому что только там они видели свою будущую спокойную жизнь, без выстрелов и талонов на хлеб. Сначала они обосновались в Туре, но там банды жгли дома, отбирали продовольствие, покоя им там тоже не было. Они переехали в дальнюю деревню Костомарово, в которую их позвал раненый одноногий солдат, возвращающийся домой после госпиталя. Деревня им понравилась, и братья отстроили себе здесь дома. Завели хозяйство, жёны были им в помощь, стойко выносили все лишения, все тяготы. Братья мирно жили между собой, и жёны тоже нашли общий язык, и дочери их были как родные сёстры. Но проклятие есть проклятие, и Софрония, пошедшая против воли своих тёмных хозяев, начала заживо гнить. Сначала она пыталась самостоятельно справиться с этим, но силы оказались не равны, и она проиграла этот бой. Последние свои дни она провела в больнице. Ей уже отрезали обе ноги, обе руки, и она целыми днями лежала, уставившись в больничный потолок, и моля о смерти. Изредка её дыхание прорывали рыдания, но она снова прятала свои слёзы. Она знала, что не уйти ей в обитель упокоения, пока она не вдохнёт в преемника своего всё, что ей вложила Великая Чёрная Брутха, греческая колдунья, которая держит круг Сатаны, к которому некогда принадлежала Софрония. И она попросила Ивана, чтобы он привёл к ней Елену, жену своего брата. И как только Елена села у кровати Софронии, Софрония выкрикнула слова призыва Великой Чёрной Брутхи. И тут же перестала дышать. А Елена сидела, словно громом поражённая, и взгляд у неё видел уже не палату, со скорбным телом Софронии, а тёмные чертоги рогатого властелина, навсегда получившего себе в услужение новую рабу.

Вера открыла свой альбом и показала нам выцветшую фотографию красавицы Софронии, стоявшей за спиной своего любимого мужа Ивана и положившую руку ему на плечо. Показала фотографию милой кудрявой Елены с Петром, стоявших возле вазы с цветами. Показала она и фотографию их дочерей, склонивших свои кудрявые головки друг к другу, словно два ангелочка. Потом фотографию Феломены с мужем, сидевших возле стола, а между ними стояла их дочь. Феломена была такой же черноволосой и статной, как и Софрония. Нежные кудри обрамляли её высокий лоб, а её гордому профилю могли позавидовать и Олимпийские боги, взирающие сверху на родину её предков — Грецию.

— Все женщины в нашем роду носили печать повиновения клану Великой Чёрной Брутхи. Все, кто жил до Феломены. Феломена, когда ей было семнадцать лет, это возраст принятия в клан, пережила страшную трагедию. У них загорелась баня, в которой были они с матерью, и мать выбила дверь, но сама очень обгорела. Они пали возле полыхающей бани, и мать, предчувствуя свою смерть, выкрикнула слова призыва, но потом на них опустился серый морок, и Феломена почувствовала на своей голове холодную руку. И на неё была поставлена печать Шифина. Он парализовал её волю, и призвал в свой круг. Каждый месяц Шифин со своими последователями проводит свою чёрную мессу. А теперь вот и Танюшка с ними. Жаль девчонку. Её бесполезно искать, она придёт, когда будет готова. Полноценной ведьмой. Вам не попасть туда, где обитает Шифин, он надёжно спрятал своё логово.

— Но вы же не стали ведьмой? — Спросила я.

— Нет, моя мать, когда почувствовала, что приближается её час, отправила меня к родственникам отца, в Брест.

— А как же она умерла, не передав Вам свои способности? — Спросил Сакатов, до этого сидевший молча.

Вера усмехнулась:

— А она не умерла. Мам! — Крикнула она куда-то на печку — Мам! Выйди к нам.

Мы с Сакатовым, словно заворожённые, разом повернули головы к печке. Там не было слышно никаких звуков. Только чёрная кошка выглянула из-за трубы и посмотрела на нас своими жёлтыми глазами.

— Знакомьтесь, это моя мама.

У меня вырвался смешок, но я его подавила и отвела глаза от кошки. Неужели Вера не в своём уме? А мы сидим тут, целый час её внимательно слушаем. Как-то надо поскорее очутиться на улице, подальше от этого цирка. Вера, видимо почувствовала моё настроение и горестно сказала:

— Мама не была такой как Феломена. И способности у неё очень скромные были. Но даже эту малость она не хотела мне передавать, говорила, что не приносит колдовство никому счастья. Но проклятие нашего рода по женской линии никуда не ушло, даже если ты не колдуешь. Феломена помогла моей матери. Она дала маме девять жизней. Это уже вторая. Ещё семь осталось, и тогда она сможет уйти на покой.

Кошка слабо мяукнула и спрыгнула с печки на комод, а потом на пол. Звук от прыжка её был такой, словно спрыгнула большая собака. Она подошла к Вере, уткнулась носом в её руку, а потом села рядом, уставившись на меня.

— Чудеса! — Только и выдохнул Сакатов, придя в себя — Так значит эту кошку, ой простите, вашу маму, видела Анна Тимофеевна под кроватью Феломены?

— Да, мама приходила прощаться с Феломеной. Мы обе ей очень благодарны. Конечно, Шифин держит всех своих помощниц под неусыпным вниманием и контролем, но Феломена всегда находила возможность помочь людям.

— А что вы знаете про Шифина? — Спросила я.

— Практически ничего. — Ответила Вера — Никто из его приближённых даже не смеет произносить его имя. И, конечно, не расскажет, как попасть к нему. Знаю только, что он может оборачиваться в какую-то бесовскую тварь. Он, когда приобрёл такую способность, очень радовался, что стал ещё могучее. Но оказывается, что это была ловушка, чтобы извести Шифина. Но здесь не работает принцип, что враг моего врага — мой друг. Потому что ловушку сотворило такое же зло, как и Шифин. Это сделал кто-то из клана Великой Чёрной Брутхи. Феломена как то сказала, что у Шифина больше двух десятков ведьм и обёртышей, то есть оживших. Это очень много. По сути, он собрал вокруг себя новый клан. А с кланом шутки плохи.

— И где нам найти Таню? — Вздохнула я.

Вера погладила кошку, та опять ткнулась к ней носом и муркнула.

— Есть только один способ добраться до Шифина. — Тихо заговорила Вера — Это ловушка. Ритуал, который приближает грань между нашим миром и его, и именно в том месте, которое ты сам обозначаешь. Но этот ритуал может провести только очень сильная ведьма.

— А есть такие? — Спросила я.

— Наверное, есть, но вряд ли такая ведьма захочет рискнуть своей жизнью из-за другой ведьмы.

— Таня должна была стать одной из клана Великой Чёрной Брутхи? — Видно было, что Сакатову пришла в голову какая-то идея — И Феломена должна была стать частью этого клана?

— Да. — Ответила Вера, ещё не понимая, к чему клонит Сакатов.

— Так может, чтобы справиться с этим некромантом, достаточно попросить помощи у клана? Ведь они уже попытались его нейтрализовать, даровав ему способность оборачиваться бесом.

— А чем для Тани лучше, если от некроманта она перейдёт в клан Великой Чёрной Брутхи? Как говорится, из огня да в полымя! — Удивилась я — Она всё равно будет ведьмой, и так же будет творить свои чёрные дела, только уже под другим флагом.

— Оля! Шифин оживляет мертвецов! Это что, по-твоему, благое дело? — Накинулся на меня Сакатов — Ты хоть представляешь, что он готовит? Представь, у нас за всю истории земли сколько мёртвых скопилось? В тысячи раз больше, чем живых. А у него вполне могут быть очень даже большие планы на будущее. Мне кажется, его пока сдерживает только то, что энергии на оживление мертвецов требуется много, а он один.

— Почему один? — Не согласилась Вера — У него же много помощников из живых. Но Вы правы, если бы оживить мёртвых было просто, теперь бы по улицам ходили мёртвые, а живым здесь места уже не было. Даже не знаю, правильным ли будет решение, если мы обратимся в клан за помощью. Как бы ни повернулась эта помощь против нас.

— А чем мы рискуем? Зато одним некромантом-колдуном станет на земле меньше. — Уверенно сказал Сакатов.

— Ой ли! — Покачала головой Вера — Клан может и не пойти на убийство Шифина, потому что никто не знает, кто за ним стоит. Вы что думаете, что люди сами колдуют? Да за каждым колдуном и за каждой ведьмой стоит тень сатаны. Покровителей оттуда на всех хватает. Стоит только человеку замыслить что-то дурное, как тут же его руку заботливо подхватывает бес, старательно не давая человеку раздумать творить зло. И клан Великой Чёрной Брутхи тоже наверняка занимается некромантией. Все занимаются некромантией, у кого есть силы. А у кого таких сил нет, те только пытаются заниматься некромантией. Вот такой расклад. Давайте пока мысли о ловушке отставим в сторону. Это на крайний случай. Может Таня уже вернулась домой.

— Знаете, мне кажется надо что-то делать с Шифином, даже если Таня вернётся. — Сказала я — Перспектива плохая у нас у всех, пока он собирает у себя мёртвых бойцов. Надо искать выход. Сила у Шифина не безграничная. Даже дьявол на земле не всесилен. А Шифин не дьявол. Значит, его можно остановить.

— Грандиозный план! — Усмехнулся Сакатов — Осталось начать и кончить!

— Мы собираемся ночевать в доме Феломены. — Обратилась я к Вере — Нас предупреждали, что в доме может быть нечистая сила.

— Ночуйте спокойно, никого там больше нет. Дом пустой. Не стало хозяйки, и никто больше туда не ходит.

— Вера, простите, но у меня ещё один вопрос, последний, только не обижайтесь. Вы умеете колдовать?

— Да, немного, но меня мама учила только защищаться. И если вам нужна будет моя помощь, я помогу. Хотя, сами понимаете, против таких, как Шифин, от моей помощи мало толку.