Надежда Храмушина
Пограничье
Глава 1.Старая сказка
Алексей Александрович Сакатов, наш непревзойдённый специалист по оккультным наукам, дочитал последние слова, посмотрел на меня и спросил:
— Ну как?
— Господи, какая грустная сказка! — Сказала я — И где ты такую нашёл?
Сакатов отложил листки, снял очки и сказал:
— А это не сказка. И прочитал тебе я её не просто, чтобы развлечь. А чтобы ты знала, кто такой Шифин.
— А что, этот Шифин всё ещё жив? Мор на людей насылает? — Я улыбнулась.
— Всё именно так. И жив, и мор насылает. — Сакатов достал из-под стопки журналов старую газету и прочитал — «Московские ведомости», от восьмого сентября одна тысяча девятьсот шестого года. Смотрим. Городской голова города Пензы, потомственный почётный гражданин Евстифеев Николай Тимофеевич со всей семьёй, со всеми своими слугами, в одночасье заболели лихорадкой и все умерли. Последними словами этого уважаемого гражданина были, что это дело рук Шифина. Этот Шифин просил продать ему одну книгу старую, какая у Евстифеева имелась. А тот ему отказал, и вот, он на них мор наслал.
— Но прошло сто лет с тех пор. Люди столько не живут. — Возразила я.
— А как ты думаешь, когда родился Радомир? — Лукаво спросил он.
— Всё равно ведь не угадаю. Говори.
— Вот, пожалуйста, запись в церковной книге: младенец мужскову полу Плотников Радомир родился в деревне Акульшино Тульского уезда в июле одна тысяча семьсот двадцатого года. А в одна тысяча семьсот пятьдесят пятом году, в июне, неожиданно чума началась в Тульском уезде, и так же, неожиданно, закончилась через полгода. Шифину в это время было тридцать пять лет. — Сакатов победоносно посмотрел на меня — Поняла? А сейчас ему почти триста лет.
— Ты его сам видел? — Не сдавалась я — Своими глазами?
— Оля, не буду ходить вокруг да около, у нас, по-моему, назревает новое дело. Мне неделю назад позвонил знакомый, Дима Волков, мы с ним несколько лет назад в областной больнице лежали в одной палате, и рассказал мне историю, которую обычной не назовёшь. Надо помочь им. Дима живёт на севере нашей области. Работает механиком в ремонтном цехе. Он нас с тобой приглашает в гости.
— Я же работаю. Отпуск у меня не скоро. — Я вопросительно посмотрела на него — А дело-то у него какое?
— Плохое у него дело. У него и у его семьи. Возьми в счёт отпуска пару дней. Наташа и одна справится, за два дня с аптекой ничего не случится. А по пути я тебе всё и расскажу. Я тут подобрал кой-какой материал. Завтра у нас электричка полшестого утра. Так что, поезжай домой и соберись. Тебе полезно практикой заниматься, нечего без дела сидеть.
Я подумала и согласилась. Конечно, и людям помогать надо, и практика должна быть. А то совсем обленюсь, и так все прошлые выходные пролежала у телевизора.
Утром я приехала на вокзал раньше назначенного времени, но Сакатов уже стоял у центрального подъезда. Увидев меня, помахал рукой. У него с собой была огромная, туго набитая вещами сумка.
— Ты что, до Нового года там решил остаться? — Спросила я.
— Всю литературу, которая нам может пригодиться, я захватил с собой. Но если надо будет, то тебя отправлю в город, а сам останусь. Билеты я купил. Пошли. — Он повесил свою сумку через плечо, подхватил мою, более скромную сумку, и мы пошли по переходу на платформу, потому что в это время объявляли нашу электричку.
— Едем до Верхней Салды. Там на вокзале нас встретит Дима. — На ходу информировал он меня — Он в пригороде живёт, в своём доме. С ним его жена и две дочери, вернее одна, так как старшую он полгода назад замуж выдал. В дороге четыре часа. Ты же любишь на электричках ездить, вот и покатаешься.
Да, это правда. Электрички — мой самый любимый вид транспорта. Я сразу заняла место возле окна, и стала ждать, когда машинист объявит, что двери закрываются. И мы тронемся навстречу засыпающему осеннему лесу и бескрайним полям, ждущим первый снег.
Сакатов только собрался мне рассказывать историю Димы Волкова, как к нам подсела молодая женщина с двумя близняшками. Сакатов пожал плечами и сказал:
— Ладно, Дима тебе сам всё расскажет.
Он всю дорогу, перебирал какие-то свои записи, периодически делал какие-то заметки, листал телефон. Соседи наши тоже уткнулись в телефоны, поэтому почти всё дорогу молчали. А я сидела и смотрела в окно, не отрываясь. Под сиденьем нещадно грела печка, собираясь меня к концу дороги зажарить до румяной корочки. Сакатов мне несколько раз предлагал пересесть с неё, но я стойко отказывалась, и дальше продолжала смотреть в окно. Потому что когда хорошо, тогда не надо ничего менять.
В десять часов мы прибыли в Верхнюю Салду. Дима Волков оказался довольно крупным мужчиной с густой седой шевелюрой, грустными глазами, лет так под пятьдесят.
— Дмитрий Семёнович. — Представился он мне — Спасибо, что откликнулись, мы вас очень ждём.
Он провёл нас к своей машине, серенькой Ладе, положил наши вещи в багажник и предложил заехать в придорожное кафе, чтобы спокойно там поговорить.
— Не думайте, моя жена очень рада гостям, и уже наготовила там всего. Но лучше нам сначала одним поговорить. Не хочется при Тасе снова всё ворошить, итак у неё глаза на мокром месте.
Придорожное кафе было рядом, в пяти минутах езды. Мы сели за крайний столик у окна. Дмитрий Семёнович заказал нам кофе, бутербродов, а себе взял стакан чая.
— Полгода назад, в апреле, только мы старшую дочь Алёнку выдали замуж, через неделю после этого умерла бабка моей жены, Феломена Спиридоновна. — Начал он свой рассказ — Ей было уже девяносто семь лет. Она всю жизнь прожила в деревне Костомарово, и только в последний год мы её к себе с Тасей взяли, так как она перестала ходить. Бабка Феломена была, сразу скажу, очень странной. В деревне её сторонились, ну, в общем, колдуньей её считали. Мать у Таси давно уже умерла, лет пятнадцать назад, а бабка Феломена крепкой была, курей до последнего держала, с огородом сама управлялась. Так вот. Привезли мы её к себе, поселили её в комнату младшей нашей дочери, Танюшки, а ту к Алёнке переселили. За бабкой все ходили, и жена, и дочки. И накормлена всегда была, и в чистоте лежала. Танюшка больше всех за бабкой ухаживала, и бабка привязалась к ней. Как только убежит Танюшка куда, а та уже глазами её ищет. А тут Алёнка замуж собралась, свадьба, хлопоты. Мы, то в город за платьем, то туфли ищем, то с парикмахером договариваемся, то одно, то другое. И получилось так, что за бабкой Феломеной одна Танюшка эти дни и смотрела. И в день свадьбы тоже. Мы с Тасей с утра и в столовую, и в загс, потом катали молодых полдня. Танюшка с нами побыла немного, и снова к бабке побежала. В воскресенье со свадьбы мы домой уже поздно пришли. Я в понедельник на работу с утра ушёл, а вечером на работе проставился мужикам, за дочку. Пришёл опять поздно, а наутро опять на работу. В обед сидим с мужиками, смотрю — Тася моя идёт. Вызвала меня на улицу и говорит, а у самой голос дрожит: «Бабка Феломена собирается Танюшке передать дар свой, говорит, умирает». А я откуда знал, какой дар, поэтому говорю: «Ну что, два века никто не живёт, она хорошо пожила, почти сто лет, так каждому бы». А Тася в слёзы: «Ты что, не понимаешь, не может она умереть, пока не передаст кому-то свой дар!» А я опять не понял: «Да что у неё такого ценного, пусть передаёт, ты-то, что ревёшь из-за этого?» Вот она мне и объяснила, какой дар собралась бабка передавать нашей Татьяне. Колдовской! А я спрашиваю Тасю: «А почему она тебе его не передаст?» И оказалось, что бабка Феломена только Танюшке хочет передать свои эти штучки. Я Тасе говорю: «Что плохого в том, что Танюшка людей начнёт лечить? Пусть бабка ей передаст свои знания, сейчас все увлекаются нетрадиционной медициной». А Тася говорит, что на сердце у неё очень тревожно, и Танюшка сегодня с утра с красными глазами ходит, переживает, а о чём переживает, не говорит. В общем, ничего мы с женой не решили, а вечером, когда я домой пришёл, Танюшка уже вроде весёлая такая ходит. Мы и не стали её больше спрашивать. Прошло так три дня. И вот, сидим мы в тот вечер дома, телевизор смотрим. Вдруг слышим, бабка Феломена Танюшку зовёт. Та соскочила, побежала к ней. И вдруг у нас в серванте посуда вся зазвенела, потом на кухне грохот раздался. Мы с Тасей в кухню забежали, а там со шкафов все тарелки, все стаканы на пол попадали, кругом осколки, вода какая-то разлита по полу. Мы давай всё убирать. Я пошёл за ведром и вижу, вроде в комнате у бабки свет замерцал, вспыхивает то ярче, то становится темнее. Я подошёл, и только шторку в комнату откинул, как увидел, что возле бабкиной кровати старик высокий стоит, а перед ним Танюшка моя на коленях и руку ему целует. И я услышал её слова: «господин мой Шифин». А за этим стариком, у стены ещё две бледные старухи стоят в чёрных платках. Я только хотел спросить, что тут происходит, как он взглянул на меня, и словно пригвоздил меня к месту. Ни сказать, ни пошевелиться не могу. Слышу, из кухни Тася мне что-то кричит, а я стою, как столб. Потом совсем у меня в глазах потемнело. Сколько я так простоял, не знаю. А потом очнулся, смотрю, а Танюшка уже сидит у кровати бабкиной и плачет. Я к ней подскочил, а она бабку за руку держит и говорит мне: «Умерла бабушка». Я её спрашиваю: «Кто это был тут, что за люди?» А она так удивлённо на меня смотрит и говорит: «Какие люди, ты что папа, никого кроме нас здесь нет». Тася подбежала к нам и говорит: «Что это было, я как будто в темноту провалилась, и ногой-рукой пошевелить не могла?» Ну, мы вдвоём давай Танюшку расспрашивать, а она одно твердит, что никого здесь не было. Отступились мы с женой от неё, да и перевозку надо было вызвать, похороны организовывать. Бабку Феломену похоронили, поминки устроили, всё честь по чести. Только когда повезли её отпевать в церковь, дождь такой ливанул, что за час дорогу размыло, мы так и не смогли её до церкви довезти. Только повернули всей процессией на кладбище, то сразу солнце выглянуло, дороги подсохли. Закопали мы Феломену. И поминки хорошо прошли, без всяких проволочек. Тася в эти дни сколько раз пыталась с Танюшкой поговорить, да та ничего матери не говорит, а знай только, как попугай повторяет, мол, ничего не было, привиделось вам. А потом всё вроде пошло как раньше, и потихоньку всё забылось. Летом мы решили с Тасей, что купим путёвку в Питер Танюшке на недельку, пусть съездит, развеется. Танюшка, понятное дело, обрадовалась. Я отвёз её в аэропорт, посадил на самолёт. Она нам из Питера каждый день звонила, очень ей там понравилось. Подружилась с девочками из Екатеринбурга. Пролетела неделя, мы её с женой встретили. Садится она ко мне в машину, а Тася, хвать меня за руку, и говорит, посмотри, у неё возле шеи как будто татуировка появилась. Я и спрашиваю Танюшку: «Дочь, а что это ты надумала, не спросив нас, татуировку сделать? Ты ещё не велика у нас, чтоб такие вещи самой решать». А Танюшка мне говорит: «Ты что, папа, я никакой татуировки себе не делала». Мы с женой пригляделись, а ведь правда, это будто родимое пятно появилось, и похоже оно на какой-то вытянутый овал с четырьмя отростками. Тася говорит, что надо врачу показать, раньше же не было такого. Приехали мы домой, Танюшка переехала опять в свою комнату, хоть Тася её и уговаривала, что лучше в Алёнкиной комнате остаться, она побольше. Но Танюшка ни в какую, опять в своей комнате захотела жить. Потом сентябрь наступил, школа. Танюшка хорошо учится, на красный диплом идёт, мы с Тасей никогда уроки у неё не проверяли, в школу ходим только на родительские собрания. И этот год она хорошо начала, одни пятёрки, поведение хорошее, беспокоиться не о чём. А двенадцатого сентября она первый раз пропала. Прихожу я домой, а Мишка, наш пёс, сидит пристёгнутый к самой будке. Мы так пристёгиваем его, когда кто-то в гости приходит. Он не кусается, но любит на людей прыгать, вот мы его до крыльца и не пускаем. Я прохожу, а дома никого нет. Тася у меня в больнице работает, приходит в восемь, поэтому её ещё не было дома. Ну ладно, думаю, может Танюшка по подружкам куда убежала. А потом смотрю, на столе кухонном записка, что, мол, не беспокойтесь, ушла по делам, не ищите, когда вернусь не знаю. Какие такие дела на ночь глядя! Я набираю её номер, а там говорят, что абонент не доступен. Я пока Тасю дождался, уже так кипел, что готов был с ремнём дочь пойти искать. Тася всех подружек обзвонила, никто ничего не знает, Танюшки ни у кого нет. Как мы ту ночь провели, сами понимаете, ни минутки не спали. Заявилась она на следующий день в десятом часу вечера. Понятно, дома скандал, она закрылась в комнате, я дверь выломал. Мать на неё кричит, я кричу, а она сидит и молчит. В следующий раз через неделю опять ушла из дома и только на следующий день пришла. Ну что нам тут делать? А шесть дней назад, третьего октября, ушла, и до сих пор её нет. Телефон дома оставила. Я бы может и не обратился к вам, а в полицию пошёл, да только на пороге её комнаты какой-то знак мелом нарисован, и мы не можем через него перешагнуть, и там у неё в комнате всегда светло, как днём. И днём и ночью. Тася сказала, что милиция нам не поможет. Вот такая вот чертовщина.
— А у Вашей Танюши, случайно, нет жениха? — Осторожно спросила я Дмитрия Семёновича — Может, влюбилась в кого?
— Нет, это мы точно знаем. Она дружила с мальчиком из класса, когда ещё в восьмом училась, но родители у него развелись, и он с матерью переехал в Москву. Они с ним до сих пор переписываются. Он в этом году на пару недель в июне приезжал к своей бабке погостить, они вроде вместе с Танюшкой гуляли. Потом он уехал, других ухажёров пока нет. И подружек мы уже всех переспрашивали. У неё две закадычные подружки — Маша Круглова и Лера Осинцева, они так втроём с первого класса и дружат. Так те тоже ничего не знают, сами удивляются, и им тоже Танюшка ничего не говорила.
— А какие-нибудь вещи остались от Феломены? — Спросил Сакатов.
— Да какие там вещи! Мы её перевезли с одним узелком, она на смерть там что-то приготовила, да Тася всё новое купила. Тряпье, что после неё осталось, мы сожгли.
— А дом её продали? — Спросила я.
— Нет, его нам и не продать. Деревня эта, Костомарово, бесперспективная. Дорога к ней плохая, две колеи, там народу-то осталось человек десять. Дачников там нет, никто не едет туда. Мы как бабку привезли к нам, там больше и не были.
— А бабушка верующая была? Иконы с собой привезла какие-то?
— Конечно, и икону с собой одну привезла, Николая Чудотворца. Над изголовьем её поставили.
— А те люди, которые возле кровати бабушкиной стояли, Вы их раньше не видели? — Спросила я.
— Старика точно раньше не видел, а старух не успел разглядеть, только мельком бросил на них взгляд.
До дома Дмитрия Семёновича мы доехали минут за пятнадцать. Тася, жена его, уже стояла возле открытых ворот, нас ждала. Глаза у Таси были заплаканными, и она постоянно промокала их уголком белой косынки, повязанной на голове. Фигура у Таси была внушительная, под стать Дмитрию Семёновичу. Он, когда поставил машину, подошёл к ней и приобнял, и они вместе пошли к дому, опустив головы. Даже их пёс грустно сидел в конуре, безразлично глядя на нас.
Мы с Сакатовым стояли у порога Таниной комнаты, и в недоумении смотрели друг на друга. Перешагнуть порог оказалось, на самом деле, невозможно. Словно воздух в Таниной комнате стал плотным, как металл.
— Как такое возможно? Это что за колдовство такое? — Выдохнула я — Мне даже дышать тяжело, когда я голову к двери наклоняю.
— Когда мне Дима сфотографировал и перекинул этот знак, я нашёл его значение. — Сакатов склонился над нарисованным мелом знаком на крашеном полу — Это знак «бусый мечник». Или серый страж. Суть этого заклинания такова. Ты, предположим, не хочешь, чтобы в твой дом кто-то входил, но понимаешь, что замки не станут преградой, и тогда ты останавливаешь свет. То есть, время для всех идёт дальше, а в твоём доме свет завис и затормозил время. Получается, что мы не можем зайти в прошлое. Вот такая забавная ловушка.
— Ого, а через окно нельзя залезть? Знак же в дверях нарисован.
— Да его хоть где можно нарисовать. Всё равно в комнату уже не зайти.
— Что-то очень мудрёное колдовство для такой юной девушки. — Вслух поразмышляла я — Я где-то читала, что даже если колдунья передаст свой дар тому, кого выбрала, ещё не факт, что человек с этим может справиться. Это может вылиться и в настоящее проклятие. Вплоть до гнойных ран и тяжёлой болезни, если у человека не хватит сил справиться с полученным даром.
— Ну, Феломена, наверное, знала, что у внучки хватит сил. Колдовской дар, вообще-то, передаётся по наследству, по крови. Так что у Тани вполне могли быть к этому способности. И Феломена могла её чему-нибудь научить, пока Таня была с ней рядом.
— Как снять этот знак, ты что-нибудь нашёл? — Спросила я.
— Оля, мы с тобой не сможем снять его, у нас нет таких сил. И зачем это делать, вдруг это как-то связано с её возвращением?
Комнатка у Тани небольшая, всего квадратов восемь, прямо напротив двери стоит диван, к нему впритык у другой стены стоит небольшой одёжный шкаф, возле окна письменный стол. В комнате порядок, чистота, не пылинки нигде. Хорошая хозяйка растёт. Мы стояли возле комнаты, и не знали, с чего нам начинать. К нам подошёл Дмитрий Семёнович, грустно поглядел в комнату и спросил:
— Тася к столу зовёт, может, пообедаем сначала?
Мы прошли в просторную гостиную, где был накрыт круглый стол. Пахло просто замечательно. Тася рассказала нам про то время, когда мать отсылала её на все каникулы к бабке Феломене:
— Бабушка была неразговорчивой, замкнутой, в деревне мало с кем и общалась, но нас с братом очень любила. Постоянно нам пирожки сладкие пекла, никогда не ругала, не наказывала. Посмотрит только так укоризненно, и всё. И обязательно нас чем-нибудь вкусным баловала. Утром сбегает в лес, мы проснёмся, а на столе уже земляничка стоит. Да, и мало что рассказывала про себя. Что странного было в доме? У неё в сенях была дверь ещё в одну кладовку. Так она всегда закрыта была, ни разу за все годы я там не была, даже не знаю, что там. Когда мы у неё жили, она уже никого не лечила, говорила, что как зубы начинают выпадать, то лечить уже нельзя. И никто никогда к нам не приходил. Так, иногда возле магазина она перекинется парой слов с соседками, и всё, опять домой идёт. Целый день копалась в огороде. Сама дрова колола, и ремонтировала всё в доме, тоже сама. Один раз крыша на веранде потекла, так она и на крышу залезла, доски сменила. Деда я никогда не видела, он совсем молодой помер, даже тридцати лет не прожил. Книги да, были. Но они пылились в сенях, она при нас их не доставала, а нам тоже не до них было. Летом, как уйдём утром с ребятами на речку, так только вечером нас и загонят домой. Ещё вспоминаю, как мы на речку идём, она нас обязательно тихонько подёргает за уши и скажет: «Не тяни вода!» Что за слова такие, не знаю, а сейчас думаю, что это был оберег. Она была грамотная, часто писала что-то. Очки никогда не носила. Нитку в иголку зараз вдёргивала, красиво вышивала полотенца. Мамка мне говорила, что у них никогда дома не было шторок на окнах. Бабушка запрещала их весить. Тоже не понятно почему. Всегда в тёмной одежде ходила, и юбки носила в пол. Ничего колдовского в ней я не видела.
— Тася, — мягко перебил её Дмитрий Семёнович — её в деревне не любили, потому что считали, что глаз у неё дурной был. После неё скотина начинала болеть, поэтому соседи старались её к себе не приглашать. И рассказывали ещё, что председатель ей что-то там строго выговорил, так после этого слёг. Не умер, конечно, но болел долго.
— Говорят, что только не говорят! — Вздохнула Тося — Может это и правда, а может нет, откуда мне знать! Я только любовь от бабушки видела и заботу. Хотя мне мамка говорила, что бабушка её очень строго держала. И когда мамка задумала за моего отца замуж выходить, бабушка против была, пробовала её образумить, говорила, что он будет никудышным хозяином, и что пить любит.
— И что? — Спросила я — Она не ошиблась, ваш папа никудышный был хозяин?
— Да, всё так и вышло, как она говорила. И работать не любил, и запойный был такой, что подолгу на одной работе не задерживался. Только из-за бабушки, из-за уважения к ней, его снова брали на работу. Она была заведующей фермой, на хорошем счету у руководства. Отец так и сгорел от пьянки, когда мне ещё десяти лет не было. Бабушка даже на похороны не приехала. Мама тогда очень сердилась на неё.
— А кстати, — Сакатов посмотрел на хозяйку — откуда такое странное имя у простой русской женщины?
— Мамка говорила, что бабушку так назвала её мать, предки которой были из Греции, и имя её обозначает «Сильная и дружелюбная».
— А сколько лет вашей Тане? — Спросила я.
— Семнадцать. — Хором ответили родители.
После обеда Дмитрий Семёнович повёз нас на родину Феломены, в деревню Костомарово. До неё было километров двадцать пять, но я прочувствовала это, как будто верхом на верблюде проехала всю Аравийскую пустыню. Дорога, в основном, проходила по лесу, но один раз мы проехали через огромное поле, земля на котором уже застыла тонкой коркой. Не удивительно, что нет спроса на дома в этой деревне. Я только представила, что тут будет, когда пройдёт дождь. Сюда попасть можно будет только на тракторе. Деревня нам открылась неожиданно, словно выпрыгнула из-за последнего дерева. Она раскинулась на высоком берегу неторопливой реки Мельничной.
— Какая большая деревня! — Вырвалось у меня.
— Большая, только уже не во всех домах живут! — Махнул рукой Дмитрий Семёнович — Кому было куда уехать, те уже уехали. Меньше половины жителей осталось.
— Одни пенсионеры, наверное, остались? — Спросил Сакатов.
— Ну да, только они тут тоже без дела не сидят. У них образовались клубы по интересам. Ирка Лобина с братом и Верой Павловной корзины разные плетут. Да такие красивые! Осенью приходит машина, забирает их, в Екатеринбург увозит в торговую сеть. Спрос на них, говорят, большой. А вон за тем перелеском, видите, крыша серая, там ферма Игоря Бастракова, он овец держит. Так половина деревни прядёт шерсть и вяжет носки да варежки. Игорь сам возит готовые изделия в город, у него договор с магазином, и ещё какой-то спортивный клуб скалолазов тоже у него носки эти закупает. Вот тебе и пенсионеры. А ещё огороды у всех большие, и они осенью овощи закупщикам сдают. Тоже денежка.
Самый первый дом, когда мы выехали из леса в деревню, и был когда-то родным домом Феломены Спиридоновны. Дом был мрачным, даже немного зловещим. Наверное, из-за чёрных брёвен и узких окон. Окна выглядели, как бойницы. Крыша тоже была чёрная, покрытая рубероидом, и кое-где на ней виднелся мох. Забор со стороны огорода упал, но ворота стояли крепко, и даже до сих пор были заперты. Мы обошли их, и зашли во двор, который весь был в сухом репейнике и малине. Дмитрий Семёнович, как бульдозер, прошёл до крыльца, примяв для нас хорошую тропу. И тут выяснилось, что он забыл ключи от дома. Тогда он принёс из багажника машины гвоздодёр, и, подцепив душку навесного замка, открыл двери. На нас пахнуло старостью. Да, дом был настолько стар, что об этом кричала каждая доска, каждое бревно в доме. Дверная ручка, за которую я взялась, чтобы заглянуть на веранду, была выкована в кузнице, и место, где она крепилась к двери, было украшено металлическими гроздьями рябины. И даже гвоздь, которым она была прибита к двери, был не современный, а старый, шестиугольный, с толстой шляпкой. Крыльцо было высокое, крытое, на пять ступенек, к крыльцу слева была пристроена веранда на одну кровать. С крыльца вела дверь в тёмные сени, вдоль всей глухой стены была прибита лавка, и на ней что-то лежало в мешках, вёдрах, свёртках, кастрюлях. Слева была дверь в дом. В доме была одна комната, три окна которой выходили на улицу, а одно окно во двор. Справа в комнате стояла большая русская печь, слева кровать с высокой периной и огромными подушками под белоснежной салфеткой. Вдоль трёх окон была широкая лавка, и стоял длинный стол, покрытый льняной скатертью. Справа от стола стоял небольшой диван, обитый дерматином, отгораживающий комнату от крошечной кухни, в которой и было только, что стол, примыкавший к самой печке, и полка над ним. Над диваном была прикреплена ярко-красная занавеска. Несмотря на то, что окон было много, в комнате был полумрак. Это ещё и потому, что прямо перед окнами росли огромные черёмухи. Даже сейчас, осенью, когда на них не было листвы, они своими толстыми стволами и густыми ветками загородили всё небо. Вплотную к печке, в комнате, стояли друг на друге три сундука. Внизу стоял огромный сундук, на нём поменьше, а сверху третий сундук, размером с чемодан. Все сундуки были в одном стиле, украшены разными выкованными завитками, и на них висели замки.
— Да, богатство у Феломены всё-таки имелось! — Присвистнул Сакатов — Зря ты, Дима, говорил, что у неё только один мешок вещей.
— Меня больше интересует тайная комната, которая никогда не открывалась! — Сказала я.
— Меня теперь тоже! — Поддержал меня Дмитрий Семёнович.
Мы опять вышли в сени, и там, напротив входа с улицы, была ещё одна дверь, низкая, словно входить туда могли только одни дети. Дверь вся почерневшая, и как будто со следами пожара по самому низу. Я еле разглядела на двери ручку. Только я хотела протянуть к ней руку, как раздался удивлённый возглас Дмитрия Семёновича:
— Так она открыта, и открыта таким же способом, каким мы проникли сейчас в дом. Вырвана с корнем скоба.
Он толкнут дверь и зашёл в чуланчик, за ним я, потом раздался глухой стук и вскрик Сакатова: «Ах ты, чёрт!» Дмитрий Семёнович с опозданием предупредил: «Осторожнее, голову берегите, очень низкий створ». Чуланчик был совсем крохотный, примерно полтора метра на полтора, без единого окошка. К боковой стене прибита узкая лавка, на ней стоят какие-то мешки. И в углу на полу лежит книга, раскрытая на середине. Мы всё это собрали и вынесли на крыльцо. Я села на ступеньку и начала рассматривать находки, а Сакатов с Дмитрием Семёновичем пошли проверять сундуки.
Я начала с книги. Обложка грязная, но название можно разглядеть: «Календарь Мазуринского летописца. 2244-лето от сотворения мира». Это что ещё за календарь? И какой такой год написан, до которого нам ещё жить двести с лишним лет! Каждая клеточка календаря была исписана от руки знаками, нанесёнными простым карандашом. И приписано у каждого знака — утро, вечер, день, ночь. Я сразу догадалась, что это знаки заклинаний, и время, когда их надо проводить. Настоящий колдовской календарь. Книга была почти до дыр истёрта от многократного её использования. Я достала свой телефон, где я сфотографировала знак «бусый мечник», и начала искать его в книге. Более-менее похожий знак я нашла шестого января. А Таня пропала третьего октября. Но может это не тот знак. Пролистав книгу до конца, я не нашла ничего такого, что нам бы пригодилось в нашем расследовании.
Я взяла первый мешок, развязала его и заглянула туда. В нём были насыпаны семена подсолнечника, семена пшеницы, ржи, гороха, и мелкие семена, похожие на горчицу. Это что за мешок для Золушки? Я засунула руку до самого дна, помешала семена, но ничего больше там не было. Я отставила мешок и взяла следующий. Он был совсем лёгкий. И не был даже завязан. В нём лежала красивая, но вся пыльная и мятая, расшитая красными нитками, женская рубаха, длинная, до самого пола. Ещё одна рубаха, но уже мужская, вышита такими же нитками и таким же рисунком. Полотенце длинное, вафельное, на нём пятна от масла. И какие-то горошинки, чёрные, крупные. В третьем, последнем мешке, лежали растрескавшиеся глиняные миски, ложки алюминиевые, чёрные от старости, и много деревянных палочек. Да уж, богатство. Зачем это всё было закрывать в тайной комнате? Я встала и прошла в сени, где на лавке лежали такие же мешки, свёртки и посуда. Как и три мешка из тёмного чулана, эти тоже были заполнены различными семенами, тряпками, посудой. Когда я пригляделась к темноте, я заметила, что лавка была сплошь заставлена, кроме одного места, достаточного именно для этих трёх мешков. Всё ясно. Всё, что было ценного, из тайной комнаты уже взяли, а поставили эти мешки, чтобы отвлечь наше внимание.
Сакатов вышел из дома, держа в руках толстую кожаную сумку:
— Смотри Оля, здесь полный колдовской набор. Зеркало, щипцы, огарки свечей, какой-то хвостик, кусок воска, ножницы старинные. Смотри, на них клеймо, какой-то Тюхов сделал, и год -1903. А тут ещё верёвка воском натёртая, а вот сучок от дерева, беличья лапа. Господи, что это в пузырьке плавает? Фу, как противно пахнет. Ещё цепочка какая-то, смотри, вроде тонкая, а такая тяжёлая! Арсенал Феломены.
— Да, вполне возможно. — Я показала ему книгу — Календарь колдовской. Странный какой-то год у календаря — 2244. Это что, календарь из будущего?
Он взял его:
— Не удивляйся. Это исчисление было в России до Петра Первого. Это он, своей волею перечеркнул исконный русский календарь, и вместо 7208 года от сотворения мира, в угоду Европе, поставил 1700 год от Рождества Христова. Вот и думай, зачем мы выкинули пять тысяч лет истории. Знаешь, этот календарь не оригинал, а более поздний список. Видишь, ты читаешь и всё понимаешь, а если бы оригинал был, ты бы ещё на названии запнулась.
— А что там в сундуках?
— Да тряпки одни, скатерти, ткани, одежда. Ничего интересного. Сейчас Дима их обратно в сундуки раскладывает. А на печке у бабки, под вьюшкой знак нарисован. Простым карандашом. Пошли, посмотришь. А что в мешках?
— Винегрет из семян разных. — Я подвинула Сакатову мешок с семенами.
— Так это корм для кур намешан. — Сакатов махнул рукой — Такое не стали бы убирать под замок.
Мы с ним поднялись и пошли в дом. Дмитрий Семёнович старательно утаптывал в сундуки бабкино богатство. В маленькой кухне на столе стояла чёрная дощечка. Я взяла её в руки и пригляделась. Что там было изображено, не разобрать. Но внизу дощечки нарисован светлой жёлтой краской вытянутый овал и от него четыре отростка. Я показала это Дмитрию Семёновичу.
— Да, именно такое и было у Танюшки на шее, красное пятно с тонкими отростками. — Он вопросительно посмотрел на меня и на Сакатова — И что это за знак?
— Предположительно, принадлежность к какому-то ордену колдунов, — подумав, ответил Сакатов — надо будет посмотреть по картотеке. Но может обозначать и что другое, не будем заранее в панику ударяться.
— Да какое там, в панику! — Воскликнул Дмитрий Семёнович — Я уже и так ко всему готов. Чёртова бабка! Знал бы, никогда её к нам не привёз, пусть бы здесь помирала. Ведьма!
Над вьюшкой простым карандашом было нарисовано солнце с лучами, но внизу оно было срезано, и вроде как на подставке.
— Солнце садится? Или встаёт? — Спросила я и сфотографировала его.
— Это было бы солнце, если бы лучи не были словно змеи. — Задумчиво сказал Сакатов.
Я пригляделась. Действительно, лучи были немного волнистые, а на каждом конце луча было некое утолщение. Мы просмотрели всю печку, нет ли ещё каких нарисованных знаков, но больше ничего на ней не было. Сакатов откинул половичок, лежащий у нас под ногами, и на крашеном полу мы увидели ещё один такой же круг, только нарисован он был мелом. Круг почти стёрся, но на нём отчётливо виднелись головы змей на кончиках волнистых лучей. Сакатов сосчитал лучи, и оказалось, что лучей на обоих рисунках по тринадцать.
— Феломена какой-то ритуал проводила здесь. — Подытожил Сакатов — Может, вызывала своего хозяина, Шифина?
— Ты всё-таки думаешь, что это был тот самый Шифин? — Спросила я — Триста лет прошло, может это уже его какой-нибудь правнук?
— Узнаем, когда встретимся с ним.
— И что нам теперь делать? — Спросила я, когда мы все вышли на улицу.