Автостопщик

Похоже, он еще не скоро вернется в забвение.

* * *

Пока мясо задавалось вопросами, пугалось и робело, Шимп напечатал водолазный колокол: магическую штуковину из графена, керамики и программируемой материи, которую скорее не построил, а спрял. В брюхе у нее помещались три споры — каждая в коконе из собственных доспехов — и три жукоподобных панцирных бота. Челнок рождается в одной из фон-трубок, и Шимп дистанционно запускает его в безумное медленное падение: сплошные дуги, конусы и смещенные вбок пируэты — так выглядит траектория, проложенная от стабильного тормозящего тела до двигающейся по инерции, эксцентрической массы, а пятнышко между ними изо всех сил старается плавно перейти от одного к другой. «Крестовик» впереди разбухает подобно черному грозовому фронту, огромной темной горе, катящейся по космосу. Когда колокол притирается к одному из стыковочных шлюзов, корабль уже затмевает полнеба.

Люк заварен вакуумом. Команда пробивается сквозь него и открывает дыру в глубокую безвоздушную тьму, которая сдается под натиском радара и лучами нашлемных фонарей: подготовительный отсек, в альковах все еще висят скафы, инструменты и протезы для работы в космосе аккуратно разложены по полкам. Все девственно чисто. Если бы не вакуум, то кажется, прямо сейчас загорится свет, а какие-нибудь свеженькие споры вывернут из-за угла с распростертыми объятиями.

В дальнем конце отсека зияет пасть внутреннего люка.

Хейнвальд проводит механическую проверку, замеряет мощность, подает сигнал на проводку, после чего докладывает:

— По нулям.

Солуэй хмыкает. Вруман вообще не реагирует. Они оба переносят модули таксикарта из челнока в коридор. Все компоненты легкие и префабрикованные — а гравитация здесь максимум две десятых «же», — но все равно есть что-то смутно забавное в том, как споры таскают такую огромную ношу на собственных плечах. Как муравьи в скафандрах, которые, даже не задумываясь, тягают грузы в десять раз тяжелее себя.

Хейнвальд выходит в коридор и начинает собирать карт, пока остальные тащат из челнока трехбаллонный кислородный компрессор. В собранном виде транспорт может пролезть в любое отверстие не уже стандартного опускаемого люка; но его можно и разобрать по щелчку, если надо будет передвигаться по более жесткой поверхности — а скорее всего, так и будет, если принять во внимание полученные разведданные.

Коридор скрывает тьма. Солуэй проверяет карту на навигаторе, ищет последние апдейты и указывает вправо:

— Сюда.

Они забираются в седла; Вруман на месте водителя впереди, Солуэй и Хейнвальд сзади по бокам. Прожектор транспорта, вспыхивая, оживает, освещает ничем не примечательную палубу, уходящую влево и слегка вниз. Боты быстро встают в строй, запрограммированные на стандартное сопровождение: один впереди, один сзади, еще один ждет рядом, готовый занять место того напарника, который помрет первым. Солуэй наблюдает за роботами, поворачивается к Хейнвальду, но отражение его забрала в ее шлеме наполовину скрывает лицо Сьерры.

Ни единого звука, только дыхание.

Они выдвигаются.

* * *

Через десять кликов они теряют первого бота, где-то на изограве в четыре десятых.

Команда делает короткую передышку после разлома, который сломал коридор, как позвоночник, и более глубокую его часть из-за этого ушла на два метра вправо. Понадобилось больше двух килосекунд, чтобы разгрести обломки и освободить хотя бы небольшой проем, разобрать карт, перенести все его куски дальше и снова собрать уже с другой стороны. В передатчиках до сих пор гуляет эхо от напряженного пыхтения, когда Хейнвальд посылает авангардного бота разведать местность. Тот невозмутимо плывет вперед, исчезает во тьме за поворотом. Десять секунд спустя вспышка ослепительного света проносится по забралу Хейнвальда, и канал умирает.

— Эй, вы видели?.. — Вруман смотрит вперед. — Там сейчас что-то сверкнуло, дальше по коридору…

Они медленно отправляются туда. Свернув за угол, видят: дыра в переборке, щит питания, развороченный, без сомнения, тем же сейсмическим сдвигом, что расколол коридор позади. Голубая молния судорожно искрит внутри, безмолвная, мягкая, почти красивая. В нескольких метрах впереди на палубе лежит труп бота, он завалился на спину и походит на огромного опаленного жука.

— Наверное, подлетел слишком близко, — говорит Вруман. — Дуговой разряд хватанул.

Хейнвальд оглядывается через плечо на Солуэй, та мудро держится на безопасном расстоянии.

— Сьерра, есть другие проходы?

— На карте нет. Но в ней полно пробелов; если хочешь вернуться, то придется идти неисследованным путем и надеяться, что нам повезет. Или можем снова выйти к поверхности и посмотреть, нет ли у Шимпа новых данных.

— Наши костюмы экранированы, — замечает Вруман. — Снаружи только керамика и пластик, когда уберем антенны.

Он прав; в их экипировке нет проблемной облицовки для воздушной подушки, из-за которой боты так уязвимы для окружающего электричества.

И все же…

— Придется всю электронику сгрузить на карт.

— Так она нам и не нужна, — замечает Солуэй. — Остаток пути можем пройти на ногах.

— Неужели!

Вруман говорит так, что Хейнвальд прямо представляет, как Ари закатывает глаза.

— Да тут кликов тридцать или около того. Ты против того, чтобы немного размяться?

— Если такие упражнения жрут наш кислородный запас, то я очень даже против.

— Слушайте, все просто, — говорит Хейнвальд. — Мы либо идем вперед, либо возвращаемся, либо слепо бродим по некартированной территории, надеясь найти другой путь. И если хочешь разбазарить кислород, то вот последний путь самый верный.

Зная об ограниченной грузоподъемности карта, они отключают одного из оставшихся ботов и бросают его, оставив дожидаться их возвращения. Другой пакуют и прикрепляют к транспорту. Тот по большей части пластиковый, специально спроектированный с учетом энергетически переменчивого окружения; довольно просто ободрать с него все рудиментарную электронику и забросить ее в сумки Фарадея вместе со всем, что потенциально может нести заряд. Они усмиряют и закрывают каждый проводник на своих скафандрах, но все равно — до сих пор беззащитные перед старомодными суевериями млекопитающих — крадутся мимо разорванных искрящих кабелей, прижавшись к противоположной стене коридора, одновременно толкая ободранный карт и прячась за ним.

Проходят без проблем. Конечно, без бота в авангарде следующий торчащий провод может поджарить и транспорт, и всех, кто на нем сидит. Потому Вруман упирается рогом: они соглашаются оставить тележку без нервной системы, прибегнуть к механическим бэкапам и просто толкать педалями эту чертову штуковины, прямо как викторианцы из исторического романа. Антенны не выдвигают, общаются жестами — или, по необходимости, старым проверенным способом, прижавшись шлемами друг к другу. Но по большей части они не говорят. Тихо крадутся по кишкам мертвой безвоздушной развалины, словно бояться, что какой-то хищник прячется во тьме, задержав дыхание на два миллиона лет.

Они пересекают бездны. Пробиваются сквозь обвалившиеся стены. Руководствуясь обрывочной картой Солуэй, спускаются вниз, с каждым метром наращивая вес. Натыкаются на мертвого бота — вполне возможно, того самого, который и заманил их сюда предсмертным криком, — того заклинило между трубой охлаждения и давно издохшим скакуном: наверное, робота грохнул временный электромагнитный импульс, который пришел и тут же исчез без следа. Хейнвальд одним глазом с тревогой посматривает на кислородный компрессор и внутренне кривится каждый раз, когда кто-нибудь сцеживает давление, пополняя баллон в скафандре. Он почти уверен, что они слишком быстро жгут воздух, что уровень упадет до нижней половины еще до того, как они доберутся до цели.

Но нет, команда в очередной раз сворачивает за угол, и вот оно, загораживает путь: огромный рельефный каркас, утопленный в грубо отесанном базальте; массивная плита из биостали, вставленная прямо в скальную породу. Лучи от нашлемных фонарей яркими овалами скользят по каждой поверхности, фрактальной горной породе, евклидовому сплаву.

«Как, блядь, вовремя», — беззвучно, лишь открывая рот, произносит Солуэй. Хейнвальд проверяет компрессор и слегка расслабляется.

Осталось пятьдесят восемь процентов.

* * *

Никакой голой проводки не видно. Радиационных полей или поджаренных конденсаторов, способных без всякого предупреждения дать разряд. Можно спокойно расчехлить электронику, и это очень кстати: такой люк сам себя не вскроет.

Из защитных оболочек появляются антенны. С треском оживают передатчики. Вруман склоняется к преграде, проводит перчаткой по морщинистому металлическому шраму.

— Тут определенно поработали сваркой. Кто-то что-то хотел удержать внутри; или наоборот, не хотел дать попасть чему-то снаружи.

— Ставлю на первый вариант, — рискует Солуэй. — Заварено-то все отсюда.

— Ну это мог сделать и бот. Они могли все с двух сторон заварить, чтобы наверняка.

«Может, на борту произошел мятеж, — думает Хейнвальд. — Может, они восстали, а их Шимп решил вопрос жестко, и тут была последняя битва…»

Вруман врубает горелку. Солуэй распаковывает оставшегося бота и пробуждает его. Хейнвальд достает микросейсмометр, устанавливает его на металл, калибрует по толщине люка и задает десятисекундный отсчет. Все отходят и замирают; устройство неплохо компенсирует вибрации окружающей среды, но зачем заставлять его работать сверхурочно? На нулевой секунде оно начинает быстро барабанить по металлу своими пальчиками: шестнадцать крохотных коперов расположены сеткой, многоствольный пистолет для крепежа бьет по металлу громко, оглушительно, но тут нет воздуха для переноса звука. Потому нападение кажется безмолвным, неимоверно стремительным мельтешением.

Все заканчивается так же поспешно, как и началось. Все эти похожие на молнии пальчики замирают в один миг, одни прижались к стали, другие поднялись, готовые нанести удар. Микросейсмометр читает эхо, задумывается на секунду и выдает вердикт.

Хейнвальд читает показания:

— Повышенное давление.

— Да ну, серьезно? — Вруман наклоняется ближе, решив посмотреть сам.

— Пара сотен паскалей. Почти что вакуум. Но не совсем.

— Наверное, там было куда плотнее, когда они все заварили, — предполагает Солуэй. — Скорее всего, потом… давление просто ушло, просочилось сквозь камни или типа того.

— По крайней мере, теперь нам не надо беспокоиться о том, что с другой стороны еще кто-нибудь дышит.

Абсурдно, но почему-то Хейнвальда как-то радует эта мысль. И он не уверен, почему: «Ну разумеется, с той стороны ничего не дышит. Прошли уже терасекунды. Там бы уже ничего не дышало, даже если бы могло».

Вруман включает резак и начинает медленно, по кругу пробиваться через переборку, режет под наклоном, чтобы получился конус — с этой стороны узкий проход, с той стороны широкий, так получившая затычка легко выскользнет внутрь, а не просто глыбой застрянет в металле. Дело идет неспешно. Переборка плотная, широкая, а топливные батареи резака настроены на эффективность, а не мощность. Проходит почти килосекунда, прежде чем Вруман замыкает круг, и сплав падает внутрь. Посредине люка зияет двухметровая дыра, темный портал с тонким полуободком по краю, сияющим белизной там, где его в последний раз касался луч. В свете нашлемных фонарей даже намек на пар исчезает за мгновение.

Металл остывает до красноты, потом до матово-темной бронзы. Солуэй посылает внутрь бота. По забралу Хейнвальда ползут данные: с радара, термальные, нарезка света и тени, пока бот обозревает ближайшую к люку территорию.

Какие-то изогнутые формы. Деревья, зубы и пустые суставы костей.

— Бля-ядь, — бормочет Солуэй. Вруман ничего не говорит; только резко втягивает в себя воздух, с шипением, и этого более чем достаточно.

Хейнвальд хранит неловкое молчание. Эти проблески когда-то населенного леса, обитаемого леса, показались ему болезненно знакомыми.

Несколько секунд они стоят безмолвно. Наконец, Солуэй пролезает внутрь. Следом за ней Вруман. Хейнвальд, задержавшись, чуть ли не явственно чувствует, как им не хочется этого делать: любопытство сменилось опасениями, и теперь они идут вперед не по желанию, а на чистой силе воли. И если бы они вдруг освободились от связывающих их обязанностей, то в ту же секунду развернулись бы и плюнули на все секреты этой пещеры.

А может, Хейнвальд просто проецирует собственные чувства на других.

Тьма в туннеле подступает ближе; одинокий фонарь Хейнвальда слишком слаб, чтобы держать ее в отдалении. Он вздыхает, наклоняется, забирается в проход и, помогая себе руками, проползает метр вперед. Во мраке впереди фехтуют лучи Врумана и Солуэй. Они не говорят о прошлом или косых полянах. Они вообще не издают ни звука.

«Но, разумеется, чего-нибудь сказали бы. Если бы знали. Разумеется, тогда тут все напоминало бы о былом».

Помещение внутри напоминает темный огромный мавзолей. Невдалеке по трещинам и выступам скользят три лужицы четко очерченного света; верхние границы пещеры теряются во мраке. Чудовищные деревья поднимаются, переплетаясь, ввысь: корни толстые, как бедро человека, мертвые перекрученные стволы разделяются, ветвятся и вновь сливаются воедино.

Вруман проводит лучом по ближайшему монстру, когда его нагоняет Хейнвальд. (Солуэй уже ушла вперед.)

— Я таких корабельных растений никогда в жизни не видел.

— Наверное, какая-то мутация, — предполагает Солуэй.

Хейнвальд качает головой:

— Инженерия. Им пришлось разогнать фотосинтез. Обыкновенная экосистема не дала бы им дышать так долго.

— Для такого нужен здоровенный источник света.

— Так он, возможно, у них и был. Для начала.

У них.

Хейнвальд нехотя смотрит вниз. Внутренне готовится, пока движется луч, словно по своей воле, и не останавливается на том жутком объекте, который показал бот, пролетая мимо. Один из экипажа: кристаллизованный скелет, выгнутый, перекрученный на выступе базальта. Хейнвальд встает на колени, кладет руку в перчатке на бедренную кость. Та не поддается. Он давит на нее, поначалу аккуратно. Потом с нажимом. Ничего. Кость и камень слились, скелет превратился в минерал.

Раздается голос Врумана:

— Ты так говоришь, словно они тут жили.

— Я бы сказал, пытались.

— Но это же безумие.

Никакого намека на аналоги. Ни одного указания на то, что, здесь, в руинах другого корабля, они думают о злодеяниях, из-за которых чуть сами не потерпели аварию. Крохотный узел внутри Хейнвальда — этот узел затянулся, только сейчас понимает Виктор, как только он повстречался с двумя членами команды — слегка ослабевает.

— А я не говорю, что у них был выбор, — замечает он. — Или что их планы сработали.

— На какое-то время точно, — зовет их Солуэй. — Вам лучше подойти ко мне.

Они бросают окаменелость и идут по ее следам. Хейнвальд подключается к трансляциям: с камеры Солуэй прямо по курсу и с радара бота, забравшегося еще дальше. На ШИНе растут формы, оборванные куски и отрывки, которые каким-то образом складываются в структуру: объекты, попавшие на камеру в промежутках между деревьями, объекты, построенные из деревьев, привитые к ним, закрепленные в развилках ветвей или просто стоящие, без всякой опоры, на земле. Широко раскрытые глаза окон, беззубые рты дверей и крытые соломой крыши, старше самого человеческого вида, терпеливо сидят во тьме и холоде, в первый раз за тысячелетия увидев свет.

Трое с «Эриофоры» расходятся по сторонам, лучи их фонарей делят тьму. Вруман находит кострище, Солуэй — углубление в скале, окруженное изгородью из вручную изготовленных кирпичей, напоминающее что-то вроде цистерны. Луч от фонаря Хейнвальда пробегает по квадратной ископаемой куче с чем-то органическим по форме, рассаженным рядами.

Забравшись так глубоко, кажется, никто из них и пары шагов пройти не может, не споткнувшись о ветки или камни с руками и ногами.

— Двадцать пять кэмэ от двигателя сдвига, — невидимая, Солуэй бормочет, стоя у какой-то хижины с другой стороны деревенской площади. — Меньше дня идти до ручной сингулярности. А они жили в Средневековье.

— Не складывается что-то, — говорит Вруман.

— А по мне так все складывается, — отвечает ему Хейнвальд. — Что-то вскрыло «Крестовик», как арахис, и они все оказались здесь. Последний воздушный карман на всей скале. Ну или единственный, до которого они смогли добраться.

— Этот лес мог бы дать кислород максимум трем людям, не больше.

— Они разогнали характеристики флоры.

— Что-то разогнало. И на это понадобилось куда больше времени, чем было у этих людей, прежде чем они задохнулись.

Луч Солуэй появляется из-за какого-то угла, прыгает в пустоте, пока ее голос звенит в передатчике:

— Но на палубе же в любое время находится лишь несколько спор.

— В нормальных условиях. Ты хочешь сказать, что тут были нормальные?

— Может… — Вруман сомневается. — Может, они ждали того, что тут произошло. И у них было время подготовиться.

— А может, и не было, — Солуэй подходит к ним, — и они начали с тем, что имели под рукой.

Она поднимает руки, поднося к свету то, что принесла.

Крохотную человеческую грудную клетку.

Хейнвальд не видел реального ребенка с тех пор, как сам им был, но этим костям, когда на них еще наживалась плоть, было максимум четыре-пять лет.

Солуэй роняет их на землю. Они разбиваются бесшумно, словно кристалл.

— Они размножались? — недоверчиво шепчет Вруман.