Ясень

Отшельник

Меня зовут отшельником-дендритом. Покинув жизнь, где всюду цепко зло, Замкнулся я в древесное дупло, Оно мне стало церковью и скитом. Я здесь стою в молчанье нарочитом, Торжественном. Полсотни лет прошло. Смотря на мир, как в дымное стекло, Я мыслю в древе, молнией разбитом. Как мне назвать его, не знаю я. Зачем мне знать название приюта, Где здешняя моя пройдёт минута? К дуплу порою приползёт змея, Двурогим языком мелькнёт по краю. Молитвою – её я прогоняю.

Уж полно

И гнался я на поприщах гонитвы, И видел кровь на острие копья, И ведал радость молвить: «Первый – я», И знаю весь размах победной битвы. И в новые пускался я ловитвы, Опять весной я слушал соловья, Но вы, к кому вся эта речь моя, Видали ли когда безгласный скит вы? Молитву возлюбив, как благодать, Всецело отрицаясь своеволья, Ночь тихую избрать себе как мать. Уйти. Войти. Пусть в башню. Пусть в подполье. Уж полно мне скитаться и блуждать. Я здесь свеча, в святыне богомолья.

Подвижная свеча

Не обольщусь пред Богом Сатаною, Мой Бог есть Бог, и низок Сатана. Меж мной и адским пламенем стена, А пламень мой, мой чистый огнь, удвою. Не поклонюсь лукавцу Громобою, Иная Богом молния дана. Мальстрёмные воронки есть без дна, И вихри есть с отрадой дождевою. Не вовлекусь в кружащийся мальстрём. Мне шлёт псалмы мой верховодный гром. А если в ярых пламенях основа, – Я нижние те пламени скую, И, как свечу, я душу мчу мою В руке Архистратига Огневого.

Превозмогшая

Хочет меня Господь взять от этой жизни. Не подобно телу моему в нечистоте одежды возлечь в недрах матери своей земли.

Боярыня Морозова Омыв свой лик, весь облик свой телесный, Я в белую сорочку облеклась. И жду, да закруглится должный час, И отойду из этой кельи тесной. Нет, не на баснях подвиг проходил, Нет, полностью узнала плоть мытарства. Но, восхотев небесного боярства, Я жизнь сожгла, как ладан для кадил. От нищих, юродивых, прокажённых, Не тех, кто здесь в нарядной лепоте, От гнойных, но родимых во Христе, Я научалась радости сожжённых. И пламень свеч в моём дому не гас. Не медлила я в пышных вереницах. Но сиротам витать в моих ложницах Возможно было каждый миг и час. Но встала я за старину святую, За правило ночное, за Того, К Кому всю роспись дела моего Вот-вот снесу, как чаю я и чую. За должное сложение перстов, За верное несломанное слово, Мне ярость огнепальная царёва Как свет, чтоб чётко видеть путь Христов. В веках возникши правильной обедней, Здесь в земляную ввержена тюрьму, Я всю дорогу вижу через тьму, И я уже не та в свой час последний. Минуты службы полностью прошли. В остроге, и обёрнута рогожей, Зарыта буду я. О, Сыне Божий! Ты дашь мне встать из матери-земли.

Святый Боже

Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, Помилуй нас. Трисвятая Эта песня Душе явилась В великий час. Там, в Царьграде, В час, как с Проклом Толпа молилась, Земля тряслась. Юный отрок, Духом чистым, Вознёсся к Небу, И слышал глас. Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, Помилуй нас. В Небе ангел Пел с другими, Сияли хоры, Горел алмаз. Юный отрок Всем поведал, И песнь ответно С земли неслась. Чуть пропели, Стало тихо, Земля окрепла В великий час. Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, Помилуй нас.

Молитва каждого дня

Мне дорого простое сочетанье Немногих слов и крепкая их вязь, Где тонет грех, бессилеет страданье, И где невластен Бездны тёмный Князь. Благодарю Тебя, Великий, Сильный, Дремавший на тонувшем корабле, Меня понявший в час мой самый пыльный, Меня принявший, бывшего во зле. Насущный хлеб я каждый день имею, И день есть дней, со звоном брачных чаш. Мечта Господня. Как легко мне с нею. Я каждый день читаю Отче Наш.

Белое веянье

Кто, белый, там идёт от нас? Проблаговестил звёздный час. И Мать ушла. Ушёл Отец. На нём, на ней – один венец. Уходит в небо лик снопа. Сквозь вечер слышен стук цепа. Зерно к зерну, молотит цеп. Посев и жатва – путь судеб. Как нежен этот дух тепла. Овин. Гумно. Луна взошла. Благословенье, Светлым, вам, Что к вышним отошли полям.

Нет места тревоге

Нет места тревоге. Нет места унынию. Коль сам в Мирозданье ты создал себя, Взгляни же в Бездонность, в ту звёздную, синюю, И верь в своё сердце, свой подвиг любя. А если ты создан Другим, кто в Безбрежности Дал капле отдельность, а сам – Океан, Постигни, какой же исполнен Он нежности, Дав к правде вернуться, пройдя чрез обман.

Пред зеркалом

Два счастья, два тягучие страданья, Рожденье и падение звезды. В развитом свитке долгой череды Все числа ждут ключа для сочетанья. Где ключ? Где ключ? Ты слышишь ли рыданье Глубин Огня с потоками Воды? Всех белых лун опять растают льды Пред зеркалом полночного гаданья. Ключ! Ключ! Любовь есть первый верный вскрик Внемирности донесшееся пенье, Журчащий гром, взорвавшийся родник, – Пленительность щемящего влюбленья. Но Смерть верней в усладах уязвленья. Приди с ключом, всех чувств моих двойник!

Заветрие

Смерть нас в дивное заветрие зовёт, Там плывёт видений светлых хоровод. Там в заоблачном слагаются хвалы Перед Тем, Кто видит дальше, чем орлы. Здесь мы вихрями носимы, нет их там, Здесь мятели нам свирели по степям. Там заветрие в цветы завьёт снега, Море синее не точит берега. Смерть нас в тихое заветрие возьмёт, Там есть музыка, что сладостней, чем мёд, Там есть светы, что светлее наших свеч, Нет разлуки, но всегда есть радость встреч.

Око

Я Око всеобъёмное. Во мне Стесненья гор. Их тёмные уступы Ведут в провал, где ключ журчит на дне. Мне хлопья мглы – охваты и ощупы, Как слизняки, что строят жемчуга, И замыкают их в свои скорлупы. Ресничные для Ока берега Земля внизу и сверху Звездомлечность, Две крышки гроба, веки, тень врага. Мой враг – предел. Мой взор уходит в Вечность. Предметное – лишь вехи для меня. И я смотрю, считая быстротечность. Всё шире Глаз. Всё больше в нём огня. Когда ж в кострах пустот свой путь планеты Пройдут, и круг свершат ночей и дня, – В один объём содвинутся все светы, Всё будет – Око, зрящее себя И в пламени, где все сгорят предметы, Потонет Время, Вечность возлюбя.

Преображение

1.

Я был на зиккуратах Вавилона, Бог Солнца жёг меня своим лучом, И, жрец, я препоясан был мечом, А мой псалом был завываньем стона. Я в жарком Кэми древнего закона Был солнечник. И мыслил я. О чём? О том, что Узури – судья с бичом, И звёздный цеп взвивался в вихрях звона. Я был везде. Я древле был Варяг. Вся кровь моя есть красный путь к Валгалле, И каждый мне желанным был как враг. Я был жрецом на грозном теокалли. И, дымный в грудь вонзал обсидиан. Зачем, зачем вся кровь веков и стран?

2.

Всё в мире правда, в мире всё обман. En esta vida todo es mentira[1], Y todo es verdad. В основах мира Закон разрыва нам глубинно дан. Вместишь ли в малой капле Океан? И да, и нет. Среди веселий пира Без плача звонкой может ли быть лира? Мост радуг упирается в туман. Когда бы в Океане безграничном Мы медлили, мы были б слитны с ним. А в капле брызги радуг мы дробим. Смеёмся мы и плачем в малом личном. В вертенье круга – радость и печаль, Но в высь ведёт змеиная спираль.

3.

Я не ропщу. Мне ничего не жаль. Я вижу брата в сильном и в убогом. Я жертвой был и жертву взявшим богом. Я сердце и пронзающая сталь. Я близь – родной души. Я дух – и даль. Я улыбаюсь, медля над порогом. Застыв, молюсь в отъединенье строгом. Я вижу, как рубин течёт в хрусталь. Я чувствую, я знаю, что за гранью Предельного я вновь найду родник, Где гранью из безгранного возник, Со всем моим приду туда, как с данью. Глянь в зеркало, и верь его гаданью: На дне глубин преображён твой лик.

Равный Ису

1.

Зорки здесь люди издревле доднесь,   Каждая мысль обнажается, Дашь талисман им, – усмотрят: «Не весь. Что-то ты прячешь. Есть таинство здесь».   В чётком черта завершается. Каждое чувство утонченно здесь,   Каждый восторг усложняется. Дашь им весь блеск свой, – удержат: «Не весь. Дай половину. Другую завесь».   Солнечник в вечер склоняется.

2.

Испанца видя, чувствую – он брат, Хотя я Русский и Поляк стремленьем. Я близок Итальянцу звонким пеньем, Британцу тем, что Океану рад. Как Парс, душевной музыкой богат, Как Скандинав – гаданьем и прозреньем. Как Эллин, изворотлив ухищреньем, Мысль, как Индус, я превращаю в сад. Лишь с потонувшим в блеске слов Французом Не чувствую душевной связи я, Красива по-иному речь моя. И всё же связан крепким я союзом С столицею, что в свой водоворот, Свой лик храня, все токи рек вберёт.

3.

Мне нравится учтивая прохлада, С которой ум уму, светясь, далёк. Любой Француз – кипящий зимно ток, Но это также – свойство водопада. Всклик девушки в любовный миг: «Не надо!» В ней стройность чувства вылилась в зарок. Из этого есть что-то в ритмах строк, В которых мысль условным чарам рада. Париж – твердыня формул, теорем, В изящном он доходит до Китая. Где я кричу, – он, созерцая, нем. Где я молчу, – потоком слов блистая, Он говорит. Искусством весь пленён, Искусственность в chef-d’oeuvre возводит он.

4.

Есть тонкая внестыдность совершенства В как будто бы бесстыдных торжествах Явленья плоти, в умственных пирах, Ведущих смыслы слов до верховенства. Художник знает ясное блаженство Отобразить в колдующих зрачках Нагое тело, весь его размах. Свет творчества есть право на главенство. Но в этом также тонкий яд разлит: Кто видел тайну, тайну не забудет, Париж – цветок, который вечно будет Из лиц, из слов, улыбок, стен и плит Струить намёк, что звоны струн пробудит: Здесь тело в духе цельным сном горит.

5.

Париж, Paris, есть город, Ису равный, А Ис был древле некий Светояр, Он потонул, морских исполнен чар, И стал в умах легендой стародавной. Здесь в храме гимн Изиде пелся плавный, Мир для богинь стал холоден и стар, Она ушла, корабль оставя в дар, Он взят как герб столицей своенравной. И до сих пор морской чуть веет дух Над городом, что возлюбил измены, Волна морей поёт во всплесках Сены. Звон серебристый, вкрадываясь в слух, Мерцает в речи шёлком поцелуя, Звезда морей всё медлит здесь, колдуя.

6.

Паскаль. Бальзак. Бодлэр. Вилье. Верлэн. Колодец. Буря. Пропасть. Перстень. Пляска. Скальпель. Циклон. Кальян. Прозренье. Сказка. Пять факелов над станом серых стен. Я чуял – вами – общей доли плен, Вы ведали, что в жизни боль завязка, Что красная скрепляет в сером краска, Что вертится веретено измен. От бесконечно-малого пробеги До бесконечно-грозных величин. Ум – нищий. Ум – верховный властелин. Ток вещества, застывший в стройной неге. Париж. Любовь. Ты вихрь включил во вздох. Среди богов ты пятистрельный бог.

7.

Париж есть стройная баллада,   В узор сплетённая кудель.   Но вдруг в Апрель   Завьётся хмель, И изменяет облик сада. Париж – законченный сонет,   Вся строгость бального наряда.   Но вдруг от взгляда   Жжёт услада, И порван мерный менуэт.

Издревле

1.

Спокойная зелёная трава, Вершины скал, шатры небес, лиловы. Такие ткани часто носят вдовы. А в небосини тихие слова. Неслышные, лишь видные едва, В ней тучки, млея, рвут свои покровы. Издревле их сплетенья вечно новы, Лишь сказкой их любовь стеблей жива. Клочок к клочку, белея, жмётся плотно, Уже не рвут они сквозную ткань, А изменяясь ткут свои полотна. Лавинный ход, снега, и бой, и брань. Огонь к огню стремится безотчётно. Душа спала. Гроза грохочет. Встань.

2.

Сквозь буквы молний, долу с выси дань, Скользит псалом, он обернётся громом. Два разных рденья стали водоёмом, И звук дождя – как голос древних нянь. Усни. Проснись. Забудь. Не видь. Но глянь. Седые Мойры грезят по изломам. В ненайденном блаженство, лишь в искомом. Хоти. Цвети. Но, раз расцвёл, увянь. Всё тот же звук, сквозь пряжу дней, доныне. Седые Мойры, здесь я слышу вас, Вдыхая вздохом крепкий дух полыни. Вся радуга – в тончайшей паутине. Свет звёздный жив, когда в поблекший час Шар Солнца потонул в морской пустыне.

3.

За краткий миг сердечной благостыни Приму, приму тягучие часы. И верный пахарь чёрной полосы, Молельник и слуга лесной святыни. Мне сладко знать, что глуби неба сини, Что рожь моя исполнена красы, Что для моих коней взойдут овсы, Что золото есть в горной сердцевине. Снуёт челнок, прядя мечту к мечте, Да маревом заполнятся пустоты, Когда меня вопросит Голос: «Кто ты?» – Я пропою на роковой черте: «Я сумрак тучки, полной позолоты, Цветок, чья жизнь – кажденье Красоте».

Адам

1.

Адам возник в Раю из красной глины, И был он слеплен Божеской рукой. Но в этом колдовал ещё Другой, И все его стремленья не едины. Так в мире всё, от пламени до льдины, Меняется. У кошки резкий вой Есть вскрик любви. И ветер круговой Ломает лес, а в нём поют вершины. Но, если бы одна была струна, Не спеть бы ей Симфонии Девятой. И потому я – нищий и богатый. Мне Ева – белокурая жена. Но есть Лилит. Есть час в ночи заклятый, Когда кричит сова и мчит Война.

2.

Когда кричит сова и мчит Война Потоки душ, одетых разным телом, Я, призраком застывши онемелым, Гляжу в колодец звёзд, не видя дна. Зачем Пустыня Мира создана? Зачем безгранный дух прильнул к пределам? Зачем, – возникну ль жёлтым или белым, – Но тень моя всегда везде черна? Я пробегаю царственные свитки, Я пролетаю сонмы всех планет, Но Да, ища, всегда находит Нет. Магические выдумав напитки, Я вижу сны, – но в этих безднах Сна Я знаю, что легенда нам дана.

3.

Я знаю, что легенда нам дана Во всём, что возникает как явленье, Что правда есть, но лишь как обрамленье, Картина же – текучая волна. В потоке все. Не медлит пелена. Ни атома, ни мига промедленья. Любви хочу, но есть одно влюбленье, Влюблённость, хмель, создание звена. Я, перед кем померкли исполины, Я, таинства порвавший всех завес, В Двенадцати искусный Геркулес, – В одном и в двух – я слаб, как лист осины: Не есмь! Лишь встал, – уж был, прошёл, исчез, Как изъясненье красочной картины.

4.

Как изъясненье красочной картины, Задуманной не мною, а другим, Как всплеск, рождённый шорохом морским, В Любви и Смерти я лишь миг лавины. Ни орлий лёт, ни гром, ни голос львиный Не чужды мне. В веках тоской томим, Не раз мне Сатана был побратим, И, как паук, сплетал я паутины. Но лишь себя ловил я в тот узор. И для кого свои меняю лики? Я протянусь как змейка повилики, – Я растекусь ключом по срывам гор. Но лик мой – рознь. В себе – я не единый. Цветы – в снегах. Цветы – растут из тины.

5.

Цветы – в снегах. Цветы – растут из тины. Но что нежнее в безднах бытия, – Купава ли болотная моя Иль эдельвейс, взлюбивший гор вершины? И камыши, – когда среди трясины Они шуршат, – те шорохи струя, Поют чуть слышно: – Слитны ты и я, Когда умрёшь. Дойди до сердцевины. Смерть в сердце поцелует. Смерть одна, Верней Любви, объятьем необманным, К тебе прильнёт, и будешь в счастье странном, С низинами сольётся вышина. – Но нет. Бегу Зимы, к восторгам жданным. Цветы цветут, когда идёт весна.

6.

Цветы цветут, когда идёт весна, Весною виден лад всемирной связи, Лягушки скачут весело по грязи, От жаворонков рдеет вышина. Там сверху Кто-то смотрит из окна. Что Солнцем называется в рассказе, Тот взгляд внизу сверкает в каждом глазе, Весною каждый хочет жить сполна. Умри? Зачем искать я Смерти буду, Когда весь умираю я в Любви. Ищи Любовь. Следи. Гонись. Лови. К смертельному здесь причастишься чуду. Весна зовёт, вольна, хмельна, пьяна. И в Осени нам власть цвести дана.

7.

И в Осени нам власть цвести дана, Когда мы Смерть с Любовью обвенчаем. Горит весь лес. За отдалённым краем Его владений – чу! – гудит струна. Какая в этом рденье глубина, – Так краски не горят весёлым Маем. И пусть печалью час утрат терзаем, – Без Осени вся наша жизнь бедна. Лишь Осенью, в канунный миг отлёта Заморских птиц, мы слышим журавлей. И любим мы. И с нами плачет Кто-то. И любим мы. Больнее. Всё больней. Цветут огнём – последние куртины. И сказочный расцвет кристалла – льдины.

8.

И сказочный расцвет кристалла – льдины, И сказочен немой расцвет снегов, Когда мельканье белых мотыльков Наложит власть молчанья на равнины. Чьи кони мчатся? Белы эти спины И гривы их. Чуть слышен звук подков То тут, то там. Безумен свет зрачков Тех конских глаз. Тот шабаш лошадиный. Очей белесоватых – Ноябрю Немой привет. Текучим водам – скрепы. Вертлявой вьюги норы и вертепы. И на себя я в зеркало смотрю. Все вымыслы торжественны и лепы Всем пламенем, которым я горю.

9.

Всем пламенем, которым я горю, Всем внутренним негаснущим вулканом, Я силу правды дам моим обманам И приведу все тени к алтарю. Умывшись снегом, боль в себе смирю, Велю мечтам стать многоликим станом, Над Золотой Ордою буду Ханом И, приказав, приказ не повторю. Есть власть в мечте. Я это слишком знаю, Как льдяный вихрь, я целый мир скую, Чтоб он молчаньем славу пел мою. И вдруг – в избушке я, и, внемля лаю Моих собак, я искрюсь и пою Всем холодом, в котором замерзаю.

10.

Всем холодом, в котором замерзаю, Всем ужасом безжалостной Зимы, Преджизненными нежитями Тьмы, Что вражескую в мир стремили стаю, – Той пыткою, когда душой рыдаю, Узнав, что нет исхода из тюрьмы, Комком, во что склеилось наше Мы, И гробом, где, как тлен, я пропадаю, Не дам себя всем этим победить, И в крайний миг, и в час мой самый жалкий Моя душа – работница за прялкой, – Я с пением кручу живую нить, Хоть в пряже радость я перемежаю Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю.

11.

Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю, В безбрежных днях Земли я освящён. Я голубым вспоил расцветом лён, Он отцветёт, я в холст его свиваю. Я в белизну всех милых одеваю, Когда для милых путь Земли свершён, В расплавленный металл влагаю звон И в нём огнём по холоду играю. Как верный раб, неся дары Царю, Освобождаем мудрою десницей, И труд раба вознаграждён сторицей, – Я в золото все прахи претворю, Да в Смерти буду встречен, бледнолицый, Всей силой, что в мирах зажгла зарю.

12.

Всей силой, что в мирах зажгла зарю, Над этим миром будней, топей, гатей, Всем таинством бесчисленных зачатий Жизнь шлёт призыв, и я с ней говорю. Я к древнему склоняюсь янтарю И чую дух смолистой благодати, Врагов считаю вспыхнувшие рати, Встаю в рядах и с братьями горю. Что можно знать, – в себя взглянув, я знаю, Во что возможно верить, – стерегу, Чтоб на другом быть светлом берегу. Творя огонь, иду к Святому Гаю, И пусть себя, как факел, я дожгу, Клянусь опять найти дорогу к Раю.

13.

Клянусь опять найти дорогу к Раю, И в Отчий Дом возврат мне будет дан, Когда сполна исчерпаю обман, В котором зёрна правды я сбираю. И к нищенскому если караваю Касаюсь здесь, – к пределам новых стран Я устремлю свой смелый караван, Оазис – мой, мне зацветёт он, знаю, Когда я сам себя переборю, – Какой ещё возможен недруг властный. За краем снов есть голос полногласный. Идёт Тепло на смену Декабрю. И пусть года терзаюсь в пытке страстной, – Мне Бог – закон, и боль – боготворю.

14.

Мне Бог – закон, и боль – боготворю. Не мне, не мне, пока иду я тенью, Здесь предаваться только упоенью, Но в рабстве я свободный выбор зрю. Я был цветком, я знал свою зарю, Стал птицей я, внимал громам как пенью, Был днём в году, псалмом я был мгновенью, К земному да причтусь календарю. А если он окончился, – так что же? Не лучше ли горенья краткий час, Чем бездны Тьмы? Будь милостив мне, Боже. Ты дал стада мне, – я их зорко пас. Не для того ль, чтоб сжечь весь плен холстины, Адам возник в Раю, из красной глины.

15.

Адам возник в Раю – из красной глины. Когда кричит сова и мчит Война, Я знаю, что легенда нам дана – Как изъясненье красочной картины. Цветы – в снегах, цветы растут – из тины, Цветы цветут, – когда идёт Весна, И в Осени – нам власть цвести дана, И сказочный расцвет кристалла – льдины. Всем пламенем, которым я горю, Всем холодом, в котором замерзаю, Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю, – Всей силой, что в мирах зажгла зарю, Клянусь опять найти дорогу к Раю: Мне Бог – закон, и боль – боготворю.

Ордалии

1.

Я стал как тонкий бледный серп Луны, В ночи восстав от пиршества печалей. Долг. Долг. Должна. Я должен. Мы должны. Но я пришёл сюда из вольных далей. Ты, Сильный, в чьё лицо смотрю сейчас, Пытуй меня, веди путём ордалий. В мои глаза стремя бездонность глаз, К ордалиям он вёл тропинкой сонной: Весы, огонь, вода, полночный час, Отрава, плуг в отрезе раскалённый, Сосуд с водой, где идол вымыт был, Змея, и губы, и цветок замглённый. Их десять, страшных, в капище, кадил, Их десять, совершеннейших пытаний, Узлов, острий, их десять в жерлах сил. Вот, углубилось зеркало гаданий. Став на весы, качался я, звеня, Был взвешен, найден легче воздыханий. Прошёл через сплетения огня, И, вскрикнув, вышел с ликом обожжённым. В воде, остыв, забыл о цвете дня. В полночный час я весь был запылённым, Меж тем как к Тайной Вечери я шёл. Я выпил яд, и утонул в бездонном. Горячим плугом, возле серых сёл, Вспахал такую пашню, что поныне Там только жгучий стебель рос и цвёл. Сосуд с водой, где идол был, в гордыне Я опрокинул, влага потекла, Семь дней пути лишь цвет цветёт полыни. Змея свила мне тридцать три узла, И я возник посмешищем дракона, Дробя собой без счёта зеркала. Я губы пил, но я не видел лона, К которому я весь приник, дрожа, Отверг губами губы, в вихре стона. И длинная означилась межа, На ней цветок был, царственник замглённый, Коснулся, цвет его был шар ежа. Я десять воплей издал исступлённый, Я десять, в пытке, разорвал узлов, И был один, дрожащий, побеждённый. А в зыбях сна был гул колоколов.

2.

О, то был час, – о, то был час, Когда кошмары, налегая, Всю смелость выпивают в нас, – Но быстро опознал врага я. Был в вихре вражьих голосов, Но шёл путём ведуще-тесным, И при качании весов Был найден ценно-полновесным. Как золотистое зерно, Как самородок, в прахах цельный, Как многозмейное звено, Что держит якорь корабельный.

3.

Не рыдая, дождался я огненных рдяных ордалий,   Не вздыхая, смотрел, как горит, раздвигаясь, костёр, Самоскрепленный дух – как клинок из отточенной стали,   Человеческий дух в испытаньях бывает хитёр. Я припомнил, как в дни возвещений, что знала Кассандра,   Человеческий ток был сожжён в прославленье погонь, Я припомнил тот знак, при котором, горя, саламандра   Не сгорает, а лишь веселит заплясавший огонь. И взглянув как Весна, я взошёл в задрожавшее пламя,   Отступила стена, отступила другая стена, Через огненный путь я пронёс многоцветное знамя,   И, не тронут огнём, наклонился к кринице без дна.

4.

И помолясь святой водице, Её ничем не осквернил. От благ своих дал зверю, птице, Был осребрён от звёздных сил. Был позлащён верховным Шаром, Что Солнцем назвал в песне я. Предупреждающим пожаром Я был в провалах Бытия.

5.

Полночный час я весь окутал в тучи, Поил в ночи, для должных мигов, гром, Псалмы души зарнились мне, певучи, И колосились молнии кругом. Насущный хлеб от злой спасая чары, Я возлюбил небесное гумно, И я восполнил звёздные амбары, Им принеся душистое зерно.

6.

Ах, яд в отравных снах красив,   И искусился ядом я. Но выпил яд, заговорив, Я им не портил стебли нив, В свой дух отраву мысли влив,   Я говорил: Душа – моя. О, я других не отравлял,   Клянусь, что в этом честен стих. И может быть, я робко-мал, Но я в соблазн ядов не впал, Я лишь горел, перегорал,   Пока, свечой, я не затих. Я с Богом не вступаю в спор,   Я весь в священной тишине. На полноцветный став ковёр, Я кончил с ядом разговор, И не отравлен мой убор,   Хоть в перстне – яд, и он – на мне.

7.

Узнав, что в плуге лезвие огня, Я им вспахал, для кругодневья, поле, Колосья наклоняются, звеня, Зернится разум, чувства – в нежной холе. Люблю, сохой разъятый, чернозём, Люблю я плуг, в отрезе раскалённый, С полей домой, вдвоём, мы хлеб несём, Я и она, пред кем я раб влюблённый.

8.

Сосуд с водой, где идол был,   Где идол вымыт был до бога, Я освятил крестом стропил,   Поставил в глубине чертога. И он стоит, закрыв глаза,   В своей красе необычаен, Его задумала гроза,   Он быстрой молнией изваян.