Ясень

Я куколка. Я гусени́ца.   Я бабочка. Не то. Не то. Одно лицо, и разны лица.   Я три лица, и я никто. Я точка. Нить. Черта. Яичко.   Я семечко. Я мысль. Зерно. В живой душе всегда привычка   В веках вертеть веретено. Я детка малая. Глядите.   Зеленоватый червячок. Мой час пришёл. Скрутитесь, нити.   Дремать я буду должный срок. Меня не трогайте. Мне больно,   Когда до люльки червяка, При виде искуса, невольно,   Коснётся чуждая рука. Как малый маятник я вправо   И влево выражу, что сплю. Не троньте. Сон мой не забава,   Но я подобен кораблю. Я храм. В мой самый скрытый ярус   Ударил верный луч тепла. Корабль, дрожа, раскрыл свой парус.   Весна красна. Весна пришла. Крыло есть признак властелина.   Был жизнетворческим мой сон. Я око синее павлина,   Я желтокрылый махаон. Будя полётом воздух чистый,   И поникая над цветком, Целую венчик золотистый   Я задрожавшим хоботком. Миг благовестия. Зарница,   Животворящая цветок. Не куколка. Не гусени́ца.   Я бабочка. Я мотылёк.

Царь-Трава

Чтоб с Царь-Травы взять чем она богата, И тайное в ней восприять добро, Её повинен пронимать сквозь злато, Иль в круге досягнуть сквозь серебро. Ту Царь-Траву не всяк, кто ищет, встретит, А кто её нечаянно найдёт, Как бы берёзку тонкую заметит, Вдруг нет её, и где, ищи хоть год. Но если довелось тебе, случайно, Вплотную к стройной стати подойти, Поймёшь, что есть здесь огненная тайна, И златом круг с проворством очерти. Иль серебром. В нём Месяц. Солнце в злате. Коснись травы, дыханье затая. Коснёшься в ней глубинной благодати. Твои – цветы, коль Царь-Трава твоя.

Краса цветка

Краса цветка нерукодельная,   Весь цвет свой Богу отдаёт, И для пчелы, как чаша цельная,   Хранит в себе душистый мёд. Среди смарагдов, что качаются   Полдневным Солнцем горяча В лугах, где мысль и мысль встречаются,   Горит цветочная свеча. Когда же Ночь подходит чёрная,   И звёзды высыпят, спеша, Им ладан льёт нерукотворная   Себя отдавшая душа.

Отражение

Немой затон задумался, без дна, Хоть может быть есть где-то дно, глубоко, Молва его зовёт Морское Око, Моря ушли, но память их верна. В том озере морская тишина, Изысканная грёза одинока. Так в мире захотела прихоть Рока, Хрустальная безгласна пелена. С высот в затон глядится Месяц сонный, Отображённый лик преображён, Колдун безумных, вещих, дев, и жён. Прядут мгновенья в тишине всезвонной Действительность и тканный воздух сна. Прекрасен разум, в зеркало влюблённый.

Сад

В начальных днях сирень родного сада, С жужжанием вокруг неё жуков, Шмелей, и ос, и ярких мотыльков, Есть целый мир, есть звёздная громада. Увита в хмель садовая ограда, Жасмин исполнен лунных огоньков, А лето с пересветом светляков Как служба ночью в храмах Китеж-Града. Он нашим был, весь этот дружный лад Сплетений, пений, красок, очертаний, Где был певуч и самый звук рыданий. В хрустальной глуби музыка услад, Ушла в затон созвенность стройных зданий, Но счастлив тот, кто в детстве видел сад.

Мёд

Мне нравились весёлые качели, Пчела, с цветка летящая к цветкам, Весенний смех и пляс и шум и гам, Хмель Солнца и созвездий в юном теле. Но чащи, золотея, поредели. Мне нравится молчащий гулко храм, А в музыке, бегущей по струнам, Глубокие тона виолончели. Как много убедительности в том, Что говорят играющие струны: Не юноши, а мы с тобой здесь юны. Свирель журчит, слабея, за холмом, А к нам идут колдующие луны, И мёд густой есть в улье вековом.

Сарасвати

На перьях многокрасочных павлина, Святого Брамы мудрая жена, Сидит, – в руке у Сарасвати вина, На вине светит каждая струна. Ещё стоит на лотосе она, Всей Индии священная картина, Глаза миндалевидные без дна, Цветок мечты, в нём пламень сердцевина. Богиня пляски, музыки, и слов, Что ткут стихи в словесном поцелуе, Медвяный гимн из мировых основ. С ней, краснопевной, мир наш вечно нов. Звени, струна, шепчитесь, вихри, струи, В многосиянье радужных тонов.

Пение

Я был над Гангом. Только что завеса Ночных теней, алея, порвалась. Блеснули снова башни Бенареса, На небе воссиял всемирный Глаз. И снова, в сотый раз, – о, в миллионный, – День начал к ночи длительный рассказ. Я проходил в толпе, как призрак сонный, Узорной восхищаясь пестротой, Игрой всего, созвенной и созвонной. Вдруг я застыл. Над самою водой, Лик бледный обратя в слезах к Востоку, Убогий, вдохновенный, молодой, – Возник слепец. Он огненному Оку Слагал, склоняясь, громкие псалмы, Из слов цветных сплетая поволоку. Поток огня, взорвавшийся из тьмы, Светясь, дрожа, себя перебивая, Дождь золотой из прорванной сумы, – Рыдала и звенела речь живая.   И он склонялся,   И он качался,   И расцвечался   Огнём живым.   Рыдал, взметённый,   Просил, влюблённый,   Молил, смущённый,   Был весь как дым.   Размер меняя,   Тоска двойная,   Перегоняя   Саму себя,   Лилась и пела,   И без предела   Она звенела,   Слова дробя.   Страдать жестоко,   По воле рока,   Не видя Ока   Пресветлых дней, –   Но лишь хваленье,   Без мглы сомненья,   Лишь песнопенья   Огню огней.   Привет – пустыням,   Над Гангом синим   Да не остынем   Своей душой.   Слепец несчастный,   Певец прекрасный,   Ты в пытке страстной   Мне не чужой.   И если, старым,   Ты к тем же чарам,   Сердечным жаром,   Всё будешь петь, –   Мысль мыслью чуя,   Вздохнув, пройду я,   К тебе в суму я   Лишь брошу медь.

Индия

С вершин небес упал на землю Ганг. И браманы в нём черпают отвагу Читать миры, смотря умом во влагу. Там, за холмом, томится гамеланг. Раскрытый лотос – достоверность дара. В той чаше голубое есть вино, Глядящему упиться им дано. Готовит Солнце празднество пожара. Мечта звенит. Священный вьётся дым. Как хорошо быть в ладе с Мировым.

Танец искр

Лунный свет, расцветший над водою, Златооких полный огоньков, Он горит звездою молодою, Белый лотос в тридцать лепестков. На заре приходит Индианка, Нежит тело смуглое в волне, А поздней крылатая светлянка Танец искр ведёт как по струне. Но струне извилистой и странной, Как в ноже Малайском лезвиё, Как извивы губ моей желанной, Как любовь, где всё моё – твоё. Переливы, срывы, и отливы, Погасить, чтоб вновь сейчас зажечь. Это ль, в час, когда все сны красивы, Не души к душе живая речь. Белый лотос тридцать белых крылий Развернул и смотрит в водоём, Расцвети же, лучшая из лилий, В танец искр мы два огня сольём.

Венчание в стране Лотоса

  Когда нареченную   Должны отвести к жениху в предназначенный дом, Её омывают душистой водой, чтоб отдать совершенною, Настой из цветов заправляют пахучим и нежным плодом.   Чуть сумрак отвеется,   Как пчёлы облепят цветок, к ней подруги спешат, Над юною плотью душистое таинство реет и деется, Да к нежности нежность на праздник любви принесёт аромат.   Ее пристыжённую   Потом облекают в нетронутый свежий покров, Сажают её у огня, чтобы он озарил благовонную, И чуть прикоснётся огня, ублажают высоких богов.   Горят возлияния   Весёлому Агни, и Соме, что лунно пьянит, Гремучему Индре, и Митре, что мечут по небу сияния, И каждый уважен здесь бог, что в напевных веках именит.   И девами юными   Жених окружённый навстречу желанной идёт, Два сердца поют и звенят переливными звонкими струнами, И, зеркало в руку ей дав, говорит он, что в травах есть мёд.   Над ними сверкание,   Меч старшие держат, и смотрит жених на Восток, И смотрит невеста на Запад, и в этом завет предвещания, Что видят они две зари и в один сочетают их срок.   И млеет влюблённая.   И млеет влюблённый, венчанные в счастье идя, «Я – ты», говорит, «ты же – я», «Небо – я, ты – земля благовонная». И сыплются зёрна на них, как весенняя пляска дождя.

Деодар

В моей Индусской роще есть древо деодар, Своим стволом смолистым восходит в высь оно, Его расцвет походит на призрачный пожар, Голубоваты ветви, внизу у пня темно. Зовётся древом Солнца то древо деодар, Ещё зовётся мощным, и древом чистоты, Но из ствола исходит неволящий угар, И паутинят ветви для душ силки мечты. Восходит стройным кедром то древо деодар, Как руки в час молитвы, идут ряды ветвей, Но кто лесных коснулся густых смолистых чар, Тот древу деодару отдаст всю пряжу дней.

До рождения

Ещё до рожденья, к нам в нежное ухо   Нисходит с лазурного неба эфир, – Оттуда имеем сокровище слуха,   И с детства до смерти мы слушаем мир. Ещё до рожденья, от Солнца нисходит   Утонченный луч в сокровенный зрачок, – И ищет наш глаз, и часами находит   Небесное в буквах всех временных строк. Ещё до рожденья, взлелеяны светом   И мглами и снами различнейших лун, – Мы стройно проходим по разным планетам,   И в звёздные ночи здесь разум наш юн. Земные, небесны мы в сказочной мере,   Но помним лишь редко тот виденный сон, – Ещё до рожденья, ещё на Венере,   В тебя я, о, сердце, был звёздно влюблён.

Сонетное течение

Когда в стихе сонетное теченье, Быть может ты споёшь и не сонет, Но по игре чуть видимых примет Узнаю я его предназначенье. Волна к волне всегда полна влеченья, Из глаз в глаза всегда доходит свет, Яви в зрачках таинственный обет, Навек меж нами будет обрученье. В сплетенье строк такая ж тайна есть, Как между обручением и свадьбой, Меж липой и старинною усадьбой. Терцинное сейчас дополню шесть, И хоть меняю рифму для каприза, Сонет, как жрец, здесь выткалась вся риза.

Кольцо

В пиру огней я кравчий был и стольник, Смотря в алмаз узорного кольца. Повторный в нём горел восьмиугольник, И блеск перебегал там без конца. Люблю многоизменчивость лица, Перед которым вольный я невольник. И россыпь грёз, кующих круг венца, И быстрых слов рассыпанный игольник. Четыре есть стихии в Мировом, А здесь в алмазе дважды есть четыре. Игла иглу, остря, торопит в мире. В кольце намёк на молнию и гром. Огни растут. Поток лучей всё шире. И все поют: Идём! Бежим! Блеснём!

Портрет

Газель, и конь, и молния, и птица, В тебе слились и ворожат в глазах. Колдует полночь в чёрных волосах, В поспешной речи зыбится зарница. Есть сновиденно нам родные лица, В восторг любви в них проскользает страх. И я тону в расширенных зрачках, Твоих, о, Византийская царица. С учтивостью и страстью руку взяв, Что дополняет весь твой зримый нрав Пленительными длинными перстами, – Смотрю на перстни, в них поёт алмаз, Рубин, опал. Дордел закатный час. И правит ночь созвездными мечтами.

Ключ

Волшебница дала мне ключ блестящий, От замка, в чьём саду все сны Земли Бессмертными цветами расцвели. Он был окутан благовонной чащей, – Он был украшен птицею летящей, Зарёй, разлившей алый блеск вдали, Как будто духи сок рубинов жгли. Я подходил к разгадке настоящей. Пред замком мост. Под ним течёт река. В воде светилась бездна голубая. Вдруг, быстрым кругом птицу огибая, – Другая птица пала свысока. Я видел кровь. Разжалась вмиг рука. И ключ упал, чуть всхлипнув, утопая.

Знаки

Я их читал, бесчисленные знаки, Начертанные мыслью вековой, Гадал по льву в скруглённом зодиаке. Чрез гороскоп читал грядущий бой, Разметил Ассирийские дружины, И их пронзил Египетской стрелой. Лик божий, человечий, соколиный, По очереди ввёл в гиероглиф, Над целым миром был я царь единый. Мой меч был быстр, двуостр, и прям, и крив, Мой шлем зверин, и бился я без шлема, Я избивал неисчислимость див. На мне порой качалась диадема, Я убегал от царского венца, От Вавилона шёл до Вифлеема. Возжаждав жала страсти без конца, Я уронил свой помысл в звоны систра, И пел Гатор близ нежного лица. Как Богдыхан, я первого министра Карал, как сына пестует отец, Был звездочёт, кружились звёзды быстро. Блестящую стрелу стремил Стрелец, Но был одет я в пояс Ориона, И мой во всём победный был конец. Определивши очерк небосклона Прикосновенным циркулем ума, Велел звезде не нарушать закона. О, как полна богатств моя сума! Но вот, как дважды два всегда четыре, Не скажет день, не изъяснит мне тьма, Где мог бы от себя я скрыться в мире!

Через века

Звон гонга в сонном рае Богдыхана, Тончайшие сплетенья шелковиц, Рожденье лун, привычки редких птиц, Оттенки льна, росистым утром, рано, – Созвенность грёз, плывущих из дурмана, Немой рассказ навек застывших лиц, Всё, что в границах, всё, что вне границ, Что ярко, тускло, мудро, нежно, пьяно, – Услада быть покорнейшим рабом, И ужас ведать полюс полновластья, Заря стыда, нагорный снег бесстрастья, – Сто тысяч лет быть в сером и слепом, Сто тысяч лет быть зорким в голубом, – Я знаю всё! Не знаю только – счастья!

Звук звуков

Сейчас на Севере горит луна. Сейчас на Севере бегут олени, Равнина снежная мертва, ясна. От тучек маленьких мелькают тени. На небе стынущем огромный круг. Какие радуги, Луна, ты плавишь? Когда б на Север мне умчаться вдруг От чёрно-белого мельканья клавиш!

Скифская летопись

Когда земля была пустая, И был безлюден Скифский край, Свирелью время коротая, Жил муж, что звался Таргитай. Родился в мир он от Перуна И от Днепрянки молодой, Тогда всё в мире было юно, Но мир скучал, он был пустой. Свирель роняла звуки в воду, Свирель струила песни вдаль, Но всю безлюдную природу Безгласно стерегла печаль. Одна Днепровская русалка Внимала, как свирель грустна, Ей Таргитая стало жалко, Из вод пришла к нему она. И родились у них три сына. Был Липо-Ксай, и Арпо-Ксай, И Кола-Ксай, три властелина, Но был пустыней Скифский край. И в Цветень, в месяц снов и мифов, В день песнеслов и в час игры, Упали вдруг на землю Скифов С небес высокие дары. Соха, ярмо, секира, чаша, Ниспали быстрой чередой, Всё то, чем жизнь красива наша, И каждый дар был золотой. Подходит старший брат, увидя, Всё это, мыслит, для меня, Но злато, в пламенной обиде, Оделось вскипами огня. И так же брат подходит средний, А злато жжёт, – мол, прочь ступай, И после всех пришёл последний, Смиренный, младший, Кола-Ксай. Соха златая остудилась, Раскрыла землю лезвиём, Ярмо, всё в лентах, опустилось На двух волов, что пашут днём. Секиру в бой ведёт отвага, А в дни труда она топор, Лишь в чаше золотая брага Вечерний расцвечает взор. Достигши края Амазонок, Два старших брата взяли жён, И смех детей их ныне звонок, Где Волга и Ока и Дон. А младший брат нашёл подругу Полянку, жёнку у межи, И вместе с ней идёт по лугу, В венке из васильков и ржи. Но чуть заржут за степью кони, Звенит и стонет Скифский край: Сынам о радостях погони Свирелит песню Таргитай.

Кто кого

Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обгоню. Я колдую. Вихри чую. Грею сбрую я коню. Конь мой спорый. Топи, боры, степи, горы пролетим. Жарко дышит. Мысли слышит. Конь огонь и побратим. Враг мой равен. Полноправен. Чей скорей вскипит бокал? Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обогнал.

Дуга

1.

Всецветный свет, невидимый для глаза, Когда пройдёт через хрустальный клин, Ломается. В бесцветном он един, В дроблении – игранье он алмаза. В нём семь мгновений связного рассказа: Кровь, уголь, злато, стебель, лён долин, Колодец неба, синеалый сплин, Семи цветов густеющая связа. Дуга небес – громовому коню – Остановиться в беге назначенье, Ворота в кротость, сказка примиренья. В фиалку – розу я не изменю. Раздельность в цельном я всегда ценю. Бросаю клин. Мне чуждо раздробленье.

2.

Как хорошо в цветах отъединенье: Что рожь, то рознь, хоть мир есть цельность сна. Мне кровь как кровь, и лишь как кровь, нужна, Не как дорога семиизмененья. Семь струн моих, и в них едино пенье, Но каждая есть вольная струна. И медный уголь, и змея-волна, И среброзлато, всё есть опьяненье. Но ты, что внемлешь мне сейчас, заметь: Я гром люблю как высшую свободу, Не красочно размеченную сеть. Для арфы злато, для чекана медь. Не пей, дуга, дождей текучих воду, Мне, капле, дай, средь капель, жить и петь.

Ковчег Завета

Красный, медный, золотой,   Травка, голубь, глубь небес, И фиалка над водой,   Полноцветный круг чудес. Есть и крайняя черта,   Чтоб почувствовать полней: Перед кровью темнота,   Вся в багровостях теней. И в другом ещё черта,   Берег тот увидь ясней: Там сверкает красота   Фиолетовых камней. Ходят громы искони,   Пляшут молнии вверху. Но воркуют наши дни,   Верь любви, и верь стиху. Бросься в красные огни,   Буря – свежесть, гром – привет. Встала Радуга. Взгляни.   Это с Богом есть завет.

Ушедший

Доверчиво жил я с тем племенем странным,   Которое в мире зовётся людьми. Но скучно в их празднике скупо-обманном,   Пустыня, раскройся, и сына прими. Остыл я к людскому. Мне ближе стрекозы.   Летучие рыбки, когда я в морях. И летние розы. И вешние грозы.   И вечер в горячих своих янтарях.

Превращения

Из гусеницы гаденькой Сперва бывает куколка, Потом бывает бабочка, Летит, пьянясь слегка. Мерцает над травинками, Целуется с былинками, Питается пылинками Душистого цветка. Но этим не кончается, Летит, летает бабочка, Вдруг вырастет крылатая Колибри, вся в огне. И в рдении и в млении, Она в жужжащем пении, Об это превращении Сказали Негры мне.

Из вьюги

Полиняло поле клевера.   Смолкли клики журавлей.   В беге мига, в смене дней, Свеял ветер вьюгу с Севера.   О минувшем не жалей. Посмотри, в какие жгутики,   Воя, вьёт снега метель.   Сказок дымная кудель. В смене снега скрыты лютики.   Лёд к весне готовит хмель.

Стрела

Опять оповещает веретёнце Бесчисленно журчащих ручейков, Что весело рождаться из снегов По прихоти колдующего Солнца. Пчела, проснувшись, смотрит из оконца, На вербе ей душистый пир готов, Оставлен тёмный улей для цветов, Что тонкое развили волоконце. Вот за пчелой летит ещё пчела. Другая, третья. Благовестят звоном. Меж тем сквозь дымы дальнего села, – Где только что обедня отошла, К полям, к лесам, и по холмистым склонам, Летит от Солнца светлая стрела.

Ходящая сила

Мне снились, в разрыве пожарищ небесных,   Две огненных, бьющих друг друга, лозы, И мчался Перун на громах полновесных,   Живая ходящая сила грозы. Откуда идёт он? Уходит куда он?   Не знаю, но тёплое лето за ним. И точно заря он, и точно звезда он, –   Одет он рассветом и днём огневым. Движенье ль он мысли иль страсти Сварога,   Тех синих, тех звёздных широт и высот? Не знаю, но знаю, что ярый – от Бога,   И сердце ликует, когда он идёт.

Весеннее

Меж сосен лучисто-зелёные пятна   На травах, на нежно-весенней земле. Уж скоро весь лес расцветёт ароматно,   И ласточка сказку примчит на крыле. Своим щебетаньем рассыплет ту сказку   Лазурною вязью пролесок и сна. Танцует Весна. Уронила подвязку.   И где уронила, там сказка видна. Она из зелёных, и белых, и синих,   И жёлтых, и красных, и диких цветов. Бесчинствует Леший в лесистых пустынях,   И зайца с зайчихой ославить готов.

Древостук

Древостук, иначе дятел, В роще вешней застучал, Много дыр законопатил, Много новых означал. Длинным клювом по деревьям, Червяковым шёл путём, Многим был конец кочевьям, Стуки, звуки, шум, погром. У жучка, опочивальней, Полз испуганный червяк, И звучало в роще дальней Таки-тук и тики-так. «Уж какой несносный дятел!» – Прожужжали комары. «Все стволы он размохнатил. Убирайся до поры!» Комарам не послушая, Длинноклювый древостук Веселился, отбивая Тики-так и таки-тук.

Весенний свет

Завёл комарик свой органчик. Я из былинки сделал шестик, Взошёл на жёлтый одуванчик, И пью, нашёл медвяный пестик. Всю осушив бутылку мёду, Зелёный жук, рождённый чудом, Свечу весеннему я году Своим напевным изумрудом.

На мельнице

Из ореховой скорлупки   Приготовивши ковчег, Я сижу, поджавши губки:   Где-то будет мой ночлег? Пред водою не робея,   Для счастливого конца, Я, находчивая Фея,   Улещаю плавунца. «Запрягись в мою скорлупку,   И вези меня туда, Где на камне мелют крупку,   И всегда кипит вода». Был исполненным догадки   Веслоногий плавунец: С мышкой мельничною в прятки   Я играю наконец. Плавунца я отпустила,   Услыхавши жернова. Он нырнул в домок из ила,   Где подводится трава. Хороводятся там стебли,   Снизу прячется пескарь. Плавунец, искусный в гребле,   Между всех нырялок царь. А подальше от запруды   Заходя за перекат, В быстром блеске мчатся гуды,   Всплески, брызги, влажный град. Над вспенённым водопадом,   С длинной белой бородой, Жернова считает взглядом   Мельник мудрый и седой. У него жена колдунья,   Из муки Луну прядёт, Причитает бормотунья:   «Чёт и нечет, нечет, чёт». Насчитает так, до счёта,   Пыль тончайшей белизны, Замерцает позолота,   В небо выйдет серп Луны. Выйдет тонкий, и до шара,   Ночь за ночью, в небосвод, Лунно-белая опара,   Пряжа Месяца плывёт. В эти месячные ночи   Воздух манит в вышину. Разум девушек короче,   Стебли тянутся в струну. И колдунья с мукомолом,   Что-то в полночь прошептав, Слышат в сумраке весёлом   Прорастанье новых трав. Я же с мельничною мышкой,   Не вводя избу в изъян, Прогремлю в сенях задвижкой,   Опрокину малый жбан. Мы играем с кошкой в жмурки,   Уманим её на стол. А под утро у печурки   От муки весь белый пол.

Неизъяснимое

Неизъяснимо удовольствие   Проникнуть в тайны Вещества, Услыша птичьи разглагольствия,   Я замыкаю их в слова. Блуждая дряхлыми селищами,   Я нахожу траву-разрыв. А если где встречаюсь с нищими,   Бывает нищий прозорлив. Дружу с слепыми я и старыми,   Ещё с детьми я говорю. Учусь у снов, играю чарами,   И провожаю в путь зарю.

По зарям

По зарям я траву – выстилаю шелками,   Уловляю разрыв – в золотой аксамит, И когда уловлю, – пусть я связан узлами,   Приложу как огнём, – самый крепкий сгорит. Есть трава белоярь, что цветёт лишь минуту,   Я её усмотрю – и укрою в строку, Я для ветра нашёл зацепленье и путу,   Он дрожит и поёт, развевая тоску. Травка узик – моя, вся сердита, мохната,   Как железца у ней тонкострельны листы, Над врагом я хотел посмеяться когда-то,   Заковал его в цепь – многодневной мечты. А травинка кликун кличет гласом по дважды   На опушке лесной так протяжно: «Ух! Ух!» И ручьи, зажурчав, если полон я жажды,   Отгоняя других, мой баюкают слух. Также былие цвет есть с девическим ликом,   Листья – шёлк золотой, а цветок – точно рот, Я травинкой качну, – и в блаженстве великом   Та, кого я люблю, вдруг меня обоймёт.

Иная жизнь

Всю жизнь хочу создать из света, звука, Из лунных снов и воздуха весны, Где лишь любовь единая наука, И с детства ей учиться все должны. Как должен звон Пасхальным быть рассказом, Чтоб колокол был весел в вышине, Как пламень должен пляской по алмазам Перебегать в многоцветистом сне.

Ожерелье

Тебе дрожащее сковал я ожерелье, Всё говорящее отливами камней, В нём изумрудами качается веселье, И грезит гудами рубинный хор огней. В нём ароматами мечтают халцедоны, Сквозя с гранатами в лазоревой тени, И сон, опалами слагая луннозвоны, Поёт усталыми мерцаньями: усни.

Из дрёмы

Из вещества тончайшего, из дрёмы, Я для любимой выстроил хоромы, Ей спальню из смарагдовой тиши Я сплёл и тихо молвил: Не дыши. Дыханье задержи лишь на мгновенье. Ты слышишь? В самом воздухе есть пенье. Есть в самой ночи всеохватный звон. Войдём в него, и мы увидим сон.

От Солнца

Я родился от Солнца. Сиянье его заплелось   В ликованье моих золотых и волнистых волос. Я родился от Солнца и матово-бледной Луны.   Оттого в Новолунье мне снятся узывные сны. Я родился в Июне, когда в круговратности дней   Торопливые ночи короче других и нежней. В травянистом Июне, под самое утро, когда   В небесах лишь одна, вселюбовная, светит звезда. Я от яркого Солнца. Но вырос, как стебель, во мгле,   И как сын припадаю к сладимой родимой земле. Я родился от Солнца. Так Солнцем я всех закляну,   Чтобы помнили Солнце, чтоб в сердце хранили Весну.

Громовым светом

Меня крестить несли весной, Весной, нет, ранним летом, И дождь пролился надо мной, И гром гремел при этом. Пред самой церковкой моей, Святыней деревенской, Цвели цветы, бежал ручей, И смех струился женский. И прежде чем меня внесли В притихший мрак церковный, Крутилась молния вдали И град плясал неровный. И прежде чем меня в купель С молитвой опустили, Пастушья пела мне свирель, Над снегом водных лилий. Я раньше был крещён дождём И освящён грозою, Уже священником потом, Свечою и слезою. Я в детстве дважды был крещён – Крестом и громным летом, Я буду вечно видеть сон, На век с громовым светом.

Под знаком Луны

  Под этой молодой Луной, Которой серп горит над изумрудным Морем,   Ты у волны идёшь со мной, И что-то я шепчу, и мы тихонько спорим.   Так мне привиделось во сне. Когда же в нас волна властительно плеснула,   Я видел ясно при Луне, Я в Море утонул, и ты в нём потонула.   Но в полумгле морского дна Мы тесно обнялись, как два цветка морские.   Нам в безднах грезится Луна, И звёзды новых стран, узоры их другие.

К Луне

Ты – в живом заостренье ладья,   Ты – развязанный пояс из снега,   Ты – чертог золотого ковчега, Ты – в волнах Океана змея. Ты – изломанный с края шатёр,   Ты – кусок опрокинутой кровли,   Ты – намёк на минувшие ловли, Ты – пробег через полный простор. Ты – вулкан, переставший им быть,   Ты – погибшего мира обломок,   Ты зовёшь – проходить средь потёмок, Чтоб не спать, тосковать, и любить.

Под ветром

Я шёл и шёл, и вся душа дрожала, Как над водой под ветром ветви ив. И злой тоски меня касалось жало: – «Ты прожил жизнь, себя не утолив». Я пред собой смотрел недоуменно, Как смотрит тот, кто крепко спал в ночи, И видит вдруг, что пламени, созвенно, Вкруг крыш домов куют свои мечи. Так верил я, что умоначертанье, Слагая дни, как кладку ровных плит, В моей судьбе, осуществляя знанье, Ошибки всех легко предотвратит. Но я, свою судьбу построив мудро, Внимательно разметив чертежи, – Узнав, что утро жизни златокудро, Узнал, что вечер счастья полон лжи. Объёмный дом, с его взнесённой башней, Стал теремом, где в окнах скуден свет, В немых ларцах, с их сказкою вчерашней, Для новых дней мне не найти примет. Так говорил мне голос вероломный, Который прежде правдой обольстил, И в дымный час, скользя равниной тёмной, Я в мыслях шёл, как дух среди могил. А между тем за мною гнался кто-то, Касался наклонённой головы, Воздушная вставала позолота, И гул морской был ропотом травы. Как будто стебли, жить хотя, шумели, Росла, опять взводимая, стена, Я оглянулся, – в синей колыбели Был новый лик, как Новая Луна. И увидав медвяное Светило, Что, строя, разрушает улей свой, Во имя Завтра, бросив то, что было, Я снова стал бездомный и живой.

Пять

Пять гвоздей горит в подкове,   В беге быстрого коня. Слышишь клич: Огня! Огня!   Слышишь голос: Крови! Крови! Я далёко. Жди меня. Как на гуслях сладкострунных   Древле пять жужжало струн, – Как пяти желает лун   Май, что мёд лобзаний лунных Копит в снеге, в льдяном юн, – Как в мелькающей основе   Пятикратно рдеет нить, Чтобы взор заполонить, –   Я в твоей, всечасно, крови. Верь звезде! Должна любить!

Грёза

Неуловимо дышит шелестами В зеркальном сне старинный лес. Невесты. Вести. Взят я прелестями Благоуханнейших чудес. Цветы, целованные бабочками, Цветут, и с них летит пыльца. Как сладко детскими загадочками Себя тиранить без конца.

Алая вишня

Алая вишня ещё не созрелая. Белое платье со складками смятыми. В сжатии нежном рука онемелая. Сад в полнопевности. Свет с ароматами. Влажные губы вот только узнавшие. Спавшие, взявшие сладость слияния. Нижние ветки чуть-чуть задрожавшие. Верхние светят. Все знали заранее.

Вдруг

Я люблю тебя, как сердце любит раннюю звезду, Как виденье, что увидишь в зачарованном бреду. Я люблю тебя, как Солнце любит первый лепесток, Как рожденье нежной песни в светлой зыби лёгких строк. Я люблю тебя за то, что ты телесная душа, И духовное ты тело и бессмертно хороша. Ты бессмертное виденье розовеющей зари, Я любви твоей воздвигну в разных далях алтари. Аргонавтом уплывая, я прикован к кораблю, Но чем дальше удаляюсь, тем сильней тебя люблю.

Ворожея

Ворожея, ворожея,   Она цвела и расцветала,   Она смеялась и шептала: «Не видишь разве? Я твоя». И Бог и жизнь и смерть и я,   Мы все ворожею любили,   И мне она, в весенней силе, Шепнула: «Я – ворожея».

Лоза

За нежно-розовые кончики лилей, За нежно-палевые ягоды кистей, – За чаши белые, в которых мне дано Вдыхать лобзанием горячее вино, – За тело стройное, как юная лоза, За взор узывчивый, в котором спит гроза, – За голос вкрадчивый, как дальняя свирель, За дар пленительный отбросить разум в хмель, – Тебя, желанную, я в огненных строках Являю взору, восхищённому в веках.