Ясень

Константин Дмитриевич Бальмонт

Ясень

Ясень. Видение древа

Ибо я зачарую моё сердце, и помещу его на вершине Древа в цветке.

Египетская сказка о двух братьях

Навек

Как мыши точат корни Игдразила, Но ясень вечно ясен в бездне дней, – Как дым течёт из звонкого кадила, Но счёта нет для ладанных огней, И чуть священник приподнимет руку, Есть фимиам, и есть мольба теней, – Как в мире вслед чуть дрогнувшему звуку Помчался вихрь, и вот уж вечен гром, И дед передаёт свирели внуку, – Как в камне скал есть звонкий водоём, И будет петь, копя ключи для жажды, Так буду петь о царствии твоём, – Любовь, что я узнал во сне однажды.

Солнцезернь

Когда я жил ещё на Солнце,   Зерно средь зёрен, И дух был в светлом волоконце,   Никто не чёрен, – Когда одни златые зёрна   Себя качали, И было всё огнеузорно,   Нигде печали, – Когда Земля была намёком,   Луна виденьем, Когда в кипенье златооком   Всё было пеньем, – Я между зёрен был сильнее   В игре зернистой, И потому люблю я, рдея,   Мой пламень чистый. Когда Луна была Землёю,   Без разделенья, Когда Земля была с Сестрою   Одно виденье, – Когда в могучих выдыханьях   Растенья-звери Тянули щупальца в дрожаньях,   Страшась потери, – Когда на ветровых мальстрёмах,   Гореньем дики, В пловучих пламенях-хоромах   Сквозили лики, – Я меж сновидцев был светлее,   Как образ жгучий, Вот почему люблю я, млея,   Мой стих певучий. Когда Луна, простясь с Землёю,   Как Месяц медный, Ушла в простор своей стезёю,   И стала бледной, – Когда, в Сестре увидя Брата,   Она, тоскуя, Постигла счастие возврата   И поцелуя, – Когда в любви, что так красива,   Узнали души, Что нет блаженства без надрыва,   Волны без суши, – Я меж Земных и Земно-Лунных   Пронзён был светом, И должен я в виденьях струнных   Пребыть поэтом. Когда зловещею воронкой   Спустились духи Туда, где гаснет пламень тонкий,   Нет звона в слухе, – Когда, причудливы и хмуры,   Взросли гиганты, Младенцеликие Лемуры,   Огне-Атланты, – Когда драконились узоры   Сребристой черни, И были пламенными взоры   От солнцезерни, – Когда восторг сердец был страшен,   Любил я в гневе, Вот почему, лишённый башен,   Я весь в напеве.

Час и дом

Мне нужен час, мне нужен дом, Чтоб мыслить мир, что жив кругом. Мне нужно время и пространство, Чтобы соткать ему убранство. Мне нужен дом, мне нужен час, Чтобы затеять свой рассказ. Как зыбкий дом я выбрал Море, Плыву в крутящемся просторе. Как час назначил Полночь я, Когда ломается струя. Велел, пьяня миры игрою, Быть светом тьме, быть свету тьмою. Построив стройность пирамид, Я знал, что час их раздробит. Раскинув жёлтые пустыни, Я знаю, день забрезжит синий. И быстрый всадник на коне, Летя к себе, летит ко мне. Два войска – в двойственном пожаре, Но мной – в одном они угаре. Я рознь одна в тех двух враждах, Я смелость их, и я их страх. И я на тихом поле брани Луна в колдующем тумане. Как гусеница ест листок, Но животворен мотылёк, Я змей шипящий и грызущий, И кондор Солнца, змея бьющий, Я благовонная пыльца, Да светит ландыш без конца.

Звёздная пляска

1.

Баю-баю-баю-баю.   Я слышу песенку родную. Всё горе мысли затаю.   Всю боль сознанья зачарую. Я в бездне звёзд узнал мою.   Нашёл в ней арфу золотую. Баю-баю-баю-баю.

2.

Пламень тонкий Я воронкой Передам. Я мелькаю, Возникаю, Здесь и там. Я пьянящий, Веселящий Метеор. Веря раю, Я играю, Зыблю хор. Много было Огнекрыло, Млела мгла. Много было, Что могила Вновь взяла. Много будет, Кто забудет Свой исход. Мчись, мгновенье, Через пенье, В хоровод. В вихре счастья, Сладострастья, Крайний час. В меж-планетных Снах несметных Мой рассказ. В миг сладимый Я незримый Проскользну. Я качаю, Расцвечаю, Жгу весну. Радость глазу, Я алмазу Пламень дам. Врину в льдины Я рубины Здесь и там. В сумрак красный Дух согласный Мчит зарю. Над мирами Я громами Говорю. Ходом молний, В жарком чёлне Проплыву. Час веселья, Сон и хмель я Наяву. Я ребёнок, Смех мой звонок, Цвет мой ал. Ты ли, ты ли Этой были Не узнал?

3.

Солнце вспыхнуло. Подобен луч мечу. На лихом коне лечу, лечу, лечу. Степь звенящая. И нет нигде станиц. Птиц ли хочется? Как много в мире птиц. Зверь ли яростный бесстрашного зовёт? Мчи скорей к нему. Вперёд, вперёд, вперёд. Конь мой огненный. Нет равного ему. Он промчал меня сквозь бархатную тьму. Видит за сто вёрст. Ушами сторожит. И как жизнь сама, бежит, бежит, бежит. Конь мой знающий. Узда его звезда. Не споткнётся, не падёт он никогда. Я куда с конём? Хоть знаю, умолчу. Степь изведать всю хочу, хочу, хочу.

4.

Ах, как длинны эти тени. Те косые. Те кривые. Без конца. Были длинны. Всё длиннее. Всё темнее. Не рассмотришь их лица. Солнце было. Грело жаром. Красным шаром закатилось там вдали. Всё ль изжито? Звон подковы. Стук копыта. Путь далёкий. Путь в пыли. Ах, как воет этот ветер. Пыль наносит. Пылью кружит. Пыль метёт. Сколько их, песчинок малых. Сосчитать ли? Разгадать ли? Жуткий счёт. Еду. Еду. Кто я? Что я? Где я? Сплю я? Взор мой ищет по степям. Изнутри себя я вижу. И не знаю, здесь ли я или вон там. Странный свист несётся сверху. Сонмы малых. Еле зримых смутный бег. Шелест. Шёпот. Окаймленье. Паутина. Зов. Покров. Постель. Ночлег. Где я? Что я? Конь мой белый. Сам я в снеге. Ах, не всё ли мне равно? Я в безбрежном. Я в бездонном. В озарённом. Засыпаю. Утопаю. Тише. Дно.

5.

Многосозвенную змею   Созвездья дружные сковали. Из грани в грань по Бытию.   Какие лёгкие вуали Струят в веках свою струю.   Как звёзды дышат без печали Баю-баю-баю-баю.

Мёд веков

Сперва я увидал, что мир есть песнопенье,   И я, дрожа, его пропел. Потом я нараспев сказал стихотворенье,   То был вторичный мой предел. Потом я начертал на камне заклинанье,   Перстообразный взнёс алтарь. И круглую Луну впустил в ограду зданья,   Я был певец, колдун, и царь. Теперь, когда прошли ряды тысячелетий,   И завершился круг племён, Я помню эти дни, когда все были дети,   Как ясно помнишь яркий сон. От вкрадчивой Луны ушёл к иным я чарам,   Лесной я изменил Луне. И был как во хмелю, пьянясь цветным пожаром,   И было Солнце богом мне. И там, где взмёты гор, где кондор верхолётный,   И там, где жёлтый сон пустынь, Сын Солнца, мёд веков я накопил несчётный,   Богов венчая и богинь. Ещё сменился ряд победных ликований,   И, отойдя от Пирамид, Давно плывёт мой ум в колдующем тумане,   Вновь факел ночи мне горит. Но не Луна, свеча и бледная лампада,   Над ветхим саваном страниц, Меня ведут туда, откуда силой взгляда   Я вызываю сонмы лиц. Алхимик пыльных руд, восторг пресуществленья   Из древних выманил я строк, Я молнии велел придти из усыпленья,   И в тяжкий плуг её запрёг. Летаю коршуном, взлетаю альбатросом,   Предвижу ход и нрав комет, И к лунным, наконец, хочу взлететь откосам,   Все руны разобрав примет.

Закон светил

Закон светил есть пляска постоянства, Но есть звезда, которая летит Не в правиле размеченных орбит, Вне чисел, с пряжей строгого убранства. От Солнца к Солнцу путь через пространство, Взнесение размерных пирамид Сложением спокойно взятых плит, Но есть угадка вкось, чей смысл шаманство. Смотри в лесу, как спутаны следы С людским умом враждующего волка, Как конская завита Лешим чёлка. Колдуй в ночах над люлькою воды, Да на коврах волшебная иголка Зазыбит лунный храм, сплотивший льды.

От Солнца к Солнцу

От Солнца к Солнцу – пламень умягчённый, Ночная лютня снов звезды к звезде, – Я чую соответствия везде, Я, цвет Земли, в расцвет Небес влюблённый. Я вечно упадаю в Дух бездонный, Всем гнётом тела, в невесомость, где Тень череды уступит череде, И будет тишь – как колокол всезвонный. Я должен долгий путь пройти сполна. Не для меня ли Демоны качали Живую люльку вымыслов и сна? За пеленой сомлеет пелена. Как хорошо мне в лунной здесь печали, Душа-невеста снегом убрана.

Имена

Есть волшебство вещей и их имён, Есть буквенное, нет, лишь звуковое Гадание в преджизненном покое, Что, угадавшись, выявило сон. Есть в бедных сёлах колокольный звон, Есть яростность в ликующем гобое, Их слушаешь, и хочешь слушать вдвое, Затем, что в них угадан небосклон. От пламеней вселенского пожара До первых капель кроткого огня, Что влагой стал, дождём упал, звеня, – В сознанье звуковая зрела чара, Колодец угадания, без дна. Так всколосились в мире имена.

Тайна

Среди древнейших землеописаний Забыт один могучий Океан, Меж тем как самый яркий в нём обман, И самый нежный свет, как в зыбкой ткани. Безумна водокруть его рыданий, Звенящей мглы пьянительный кальян В веках тоски Земле от Неба дан, И звёздный смысл сквозит в священной дани. Единое из всех земных морей, Где можно пить. И пьём мы ненасытно. Вселенная глядит в него. И слитно С бездонностью, наш разум, как ручей, Лиясь из тайн, втекает в Тайну, льётся. Тот Океан здесь Музыкой зовётся.

Канун

Что лучше в мечте многозвонной,   Чем полный надежды канун?   Смычок, чуть коснувшийся струн. Любовь в предулыбке влюблённой.   Наш дух в несвершённостях юн. Что лучше, чем цветик оврага,   Цветущий на мленье снегов?   Рожденье, в камнях, родников. Пленительна пряная брага,   Во здравие юных богов. Что лучше родных навечерий,   С мерцанием ласковых свеч?   Восславим заветы предтеч. Раскроем для счастья все двери.   Кто ждёт, – и дождётся он встреч.

Наручни

Качаюсь. Качаясь, качаю. Тихонько и верно точу. Скольжу по оконному краю. В душе возжигаю свечу. Прочтя заклинанье в алмазе, По острому острым черчу. Вселенная – в видящем глазе. Вселенная будет моя. Сотрутся железные вязи. Ветров заиграет струя. Сорвётся оконная рама. В утонченных наручнях я. В тюрьме. И в преддверии храма.

Поющее дерево

Я дошёл до звенящего дерева,   Там ветви слагались в храм. Благовонное алое марево,   Огонь и жертва богам. Я стоял у поющего дерева,   Был брат я шмелям и жукам. И с пчелой устремлялся я в зарево,   Был пономарь мотылькам. Я стихами, И мечтою, Молодою, Им звонил. Под ветвями, Меж цветами, Был в том храме Звон кадил. Я с Весною, Как струною, К свету, к зною Говорил. Были взоры, Разговоры, Были хоры Нежных сил. Я с осою Полосою Нижних воздухов летел. Я смеялся, Расцвечался, Забавлялся, Как хотел. Вот с пчелою отягчённой В улей сонный я лечу, В улей звонный, отдалённый, Держим путь мы по лучу. Вот и бронзовка, с крылами Как златистый изумруд, Зеленея над цветами, Потонула в гулком храме, Радость в песне, Солнце с нами, Здравствуй, бронзовка, я тут.   И в этих чащах,   И в этих кущах,   Ветвей поющих,   И пчёл звенящих,   В благоуханье,   И в озаренье,   В оцепененье,   И расцветанье,   Упившись мёдом,   Первичным млеком,   Я с вешним годом,   Нечеловеком, –   Нечеловеком,   По тайным всходам,   Лечу и рею,   И разумею.   Мечтой моею   Всхожу к порогам   Иного сада,   Иного лада,   Иного строя,   Где заодно я   С Всесильным Богом,   Мы Вечность мерим   Весенней птицей,   Весёлым зверем,   Их вереницей,   Лучом, зарницей, –   Средь снов текущих,   С пчелой летящей   Сквозистой чащей   Ветвей цветущих,   Я в райских кущах,   В Весне манящей   Я стих звенящий.

Зверь-цветок

Ведя как бы расплавленным металлом, Хочу в стихе я вывести узор. Есть зверь-цветок, зовущийся кораллом. Цветок с цветком, поёт безгласный хор. Они растут согласными чертами, Слагая титанический собор. На кратере потопшем, чередами, В столетиях свою свивая цепь, Восходят звери мерными рядами. Их мысль, и хоть, и сон, и явь, и лепь Сцепляются. Их белые скелеты Лазурь волны преображают в степь. В лагунах изумрудом млеют светы. Ещё усилье тысячи цветков, И остров встал, кораллом Солнцу спетый. Твердыня встала круглых островков, В их круге тишь зеркальная лагуны, Псалом, зверями вылепленных, слов. А Океан кругом рождает струны, Бросая волны сонмами лавин. Изваян перстень, вложены в нём руны. В морях миров ход творчества един.

Я играю берегами

Я играю берегами, Рыбаком идя по ним, Обсуждаю с облаками, Пламень глянет ли сквозь дым. И когда, как ночи, тучи Вдоль драконят свой объём, Голос облака могучий Я включаю в слово – Гром. Увидав, как в беге пьяном Пляшут синие валы, Глубь я назвал – Океаном, И морям пою хвалы. Месяц с Солнцем – я венчаю, Месяц должен быть женат, Без жены я сам скучаю, И всегда обняться рад. Слыша шелест меж листами, Видя в ветре шаткий лист, Шелестящими устами Я сложил свой первый свист. А за первым миллионный Страх возник, любовь, восторг, Я во впадине уклонной, В горле, воздух слов исторг. Ветры, птицы, травы, звери Были б только тенью сна, Если б им, в различной мере, Не пропел я имена. В пляске мысли веря играм, Всем зверям веду я счёт, Тигр скажу, и вот я с тигром, Молвлю слон, и слон идёт. В мигах звуком мир угадан, Нить дана златая мне, Вьётся, курится, как ладан, А клубок – в другой стране.

Ларец

Сквозь чёрную сетку стволов и ветвей,   И редкое кружево листьев зелёных, Я вижу, как серый поёт соловей,   И вижу я песню в чуть зримых уклонах. Всем телом в напев – как изваян, как влит,   Приподнял головку флейтист затаённый, То шире, то уже он горлом свистит,   Ручьятся журчанья свирели влюблённой. Он странно мне близок, угадчик-певец,   Я помню столетий минувших апрели, Близ птицы в себе ощутил я ларец,   В волшебном сокровища звуков звенели. Широкое А, и глубокое У,   И смутное М, вместе с Л во влюбленье, Сливались, – тебе закричал я «Ау!»   И мы целовались, узнав себя в пенье.

Немой ураган

В руках Математика – вихри, он может разлить их в циклон, И вдруг, еле видимым знаком, смиряет разнузданность он, Пожар числовой размещает, качает немой ураган, И звёзды в бездонности слышат, что путь им в размерности – дан.

Ветви

Дендриты, ветви, древовиды.   Идут, за ликом лик ловя,   От подземельного червя До чарования Изиды. Ветвятся руки и росток,   Крестообразно мирозданье,   Пылинки, чарой сочетанья, Мы сложим в каменный поток. Нагромоздим любовь, обиды,   Слова, поэмы, царства, сны,   Тысячелетья тишины, В тени Закатной Пирамиды.

Водоворот

Люблю чуть зримых малых тварей Линейно-прихотливый вид. Геометризм радиолярий О вихре солнц мне говорит. Реснички хищных инфузорий, Проворных жгутиков игра, Мне говорят о звёздном хоре, И что любить всегда пора. А жук-олень, то в праздник юный, Средь полчищ малых, мастодонт. И вот, я чувствую, как струны Чрез весь проходят горизонт. И запоздавшему столетью, Его предчувствуя в тоске, Черчу рассказ я, тонкой сетью, На мастодонтовом клыке.

Колдующий

Зелёный свет неявственно мелькал, Когда в лесу стоял я в грёзе сонной – На ветке, с веткой в млении созвонный, Тот изумруд вдруг становился ал. Чуть зримый пламень вкось перебегал, – Как бы дракон, стократно уменьшённый, Лиловел, – извивался позлащённый, – Был серым, как крысиный отсвет скал. Я посмотрел своим дремотным взором Внимательный, – был вновь зелёным он, Колдующий, как зверь живущий, сон. Горел опять оранжевым убором. Так в первый раз, – напев согласный с хором, – На древе мне предстал хамелеон.

Красота

Красота – это радостный возглас Природы, Красота – это тихий восторг Вещества. В изобильи разлитые вешние воды, Переходы скалы, что несчетные годы Говорят безглагольные руны-слова. И в пещеру взойдёшь лишь на краткость мгновенья, Но так явственно знаешь – пещера жива, Вот к звену зазмеилися новые звенья, Помолчишь, поглядишь, надвигается пенье, Загораются мысли, колеблясь едва. От пещеры к душе проскользнёт откровенье, И молчание скал отчеканишь в слова.

Линия природы

Как льётся линия Природы,   Прямою или кривизной? Взгляни на гор гранитных своды,   Склонись над зыбкою волной, – Поймёшь, что линия Природы   Должна каприз изведать свой. И если есть ещё сомненье,   Что нужно волю дать мечте, Следи, как птичек льётся пенье,   Как ходят громы в высоте, Молниеносно убежденье,   Змеиный ход ведёт к мете.

Молчание

Молчанье выделяется – из сосен ночных, И в грёзе отражается – как спетый стих. То чьё стихотворение – в дремоте ночной? Не ведаю – но пение меж ветками и мной. Под солнцем ослепительным – в жужжанье пчёл И в пенье птиц пленительном – я звуки к числам свёл. Но было то играние – не так, как сейчас, Сейчас поёт молчание и мой глядящий глаз. Безгласно тени тянутся – от сучьев сосны, Но взоры не обманутся – в них звон струны. И глаз ласкает взорами – всю музыку ветвей, А сверху вторят хорами – планеты мглы моей.

Верным путём

  Путём соответствий,   До пленительных следствий, Из дробящихся чисел могучий извод, –   Я рею рядами,   Прохожу чередами, Довожу до свиданья вселенских свобод.

Четыреликий

Дух и воля – это ветер, что свистит в крылах орла. Дух с высот причинно веет. Вечность есть и жизнь была. Страсть и сила – это лики льва и жаркого быка. Ярки розы красной крови. Сила голоса громка. Дух крылатый, львинотелый, быкогрудый Сфинкс твердит: «Знаешь тайну? Помнишь Вечность? Знаешь тайну Пирамид?» И не знаю что́, я знаю, иль не знаю тайну я. Но во мне есть дух орлиный, и тверда душа моя. И не знаю, что́ я помню, иль не помню смыслы плит. Но как Апис, гордый Апис, весь мой дух огнём горит. И не знаю что, спугну я чару тьмы, иль не спугну. Но для всех вещаний Мира я нашёл в душе струну. Возле Сфинкса тихо мысля, невдали от Пирамид, Я смотрю, как в час заката Небо заревом горит. И пока пески Пустыни рдеют, словно тени роз, Я, смотря со Сфинксом в дальность, не боюсь ничьих угроз.

Звериное число

Да не смутит несведущих сегодня То, что им было ведомо вчера. Не праздная в моих словах игра, И каждый зверь есть стих и мысль Господня. Я тех люблю среди зверей земли, Те существа старинные, которым Доверено священным договором, Чтобы они как вестники пришли. Меж птиц мне дорог Одиновский ворон, – Его воспел сильнейший в знанье чар, Среди земных болид небес, Эдгар, В веках тоски рунический узор он. Мне дорог Нильский демон, крокодил, Которому молилась Египтянка, Желанна мне Яванская светлянка, Мне дорог путь от мошки до светил. Наш соловей, как рыцарь, слит с Луною, С Венеры прилетела к нам пчела, Змея из Преисподней приползла, Был послан с ветвью мира голубь к Ною. И кит был нужен в повести земной, Лик Вечности являет черепаха. Моя душа – внимательная пряха, Кто в пряжу слов проник, тот мудр со мной.

От предельности

  Заколдованная воля в вещество вошла. Тяжела людская доля – быть в цепях Добра и Зла.   Зачарованная сила завлеклась собой. Всё, что будет, всё, что было, сказка Глуби Голубой.   Мы опять изменим лики, спрятав седину. Наши замыслы велики, мы должны встречать Весну.   Разрушая изваянья, мы ваяем вновь. Ты, в которой всё – сиянье, брачный день свой приготовь.   Мы опять увидим степи там, где города. Разрушая наши цепи, мы поём: «Живи, Звезда».   Мы в степях, где день погашен, возведём шалаш. Мы опять с безмерных башен возгласим, что праздник – наш.   Тяжела людская доля – камни громоздить. Нет, легка. Светла неволя, если разум крутит нить.   Чрез столетья пробуждая сам себя в веках, Вижу я рожденье Мая в первозданных лепестках.   Здесь я помню, хоть неясно, что дышал я – Там. О, тебя, что так прекрасна, никому я не отдам.   Здесь стою я на пороге, веря в звёздный счёт. Говорят, что сказка Боги. Вон, я вижу их полёт.

Сказка Месяца и Солнца

Юноша Месяц и Девушка Солнце знают всю длительность мира, Помнят, что было безветрие в щели, в царство глухого Имира. В ночи безжизненно-злого Имира был Дымосвод, мглистый дом, Был Искросвет, против Севера к Югу, весь распалённый огнём. Щель была острая возле простора холода, льдов, и метели, Против которых, в багряных узорах, капли пожара кипели. Выдыхи снега, несомые вьюгой, мчались до щели пустой, Рдяные вскипы, лизнувши те хлопья, пали, в капели, водой. Так из касания пламени с влагой вышли все разности мира, Юноша Месяц и Девушка Солнце помнят рожденье Имира. Капля за каплей сложили огромность больше всех гор и долин, Лёг над провальною щелью тяжёлый льдов и снегов исполин. Не было Моря, ни трав, ни песчинок, всё было мёртвой пустыней, Лишь белоснежная диво-корова фыркала, нюхая иней. Стала лизать она иней солёный, всюду был снег широко, Вымя надулось, рекой четверною в мир потекло молоко. Пил, упивался Имир неподвижный, рос от обильного пира, После, из всех его членов разъятых, выросли области мира. Диво-корова лизала снежинки, соль ледовитую гор, В снеге означились первые люди, Бурэ и сын его Бор. Дети красивого Бора убили злого снегов исполина, Кости Имира остались как горы, плоть его стала равнина. Мозг его тучи, и кровь его Море, череп его небосвод, Брови угрозного стали Мидгардом, это Срединный Оплот. Прежде всё было бестравно, безводно, не было зверя, ни птицы, Раньше без тропок толкались, бродили спутанно звёзд вереницы. Дети же Бора, что стали богами, Один, и Виле, и Ве, Звёздам велели, сплетаясь в узоры, лить серебро по траве. Радуга стала Дрожащей Дорогой для проходящих по выси, В чащах явились медведи и волки и остроглазые рыси. Ясень с осиной, дрожа, обнимались, лист лепетал до листа, Один велел им быть мужем с женою, первая встала чета. Корни свои чрез миры простирая, высится ствол Игдразила, Люди как листья, увянут, и снова сочная тешится сила. Быстрая белка мелькает по веткам, снов паутинится нить, Юноша Месяц и Девушка Солнце знают, как любо любить.

Снеговые руны

Эти грузные стропила Скандинавского мышленья, Замороженные глыбы дико вытянутых льдин, Воздвигают храм нестройный, где лишь бури слышно пенье, Где лишь ветер, снежный ветер, ветер царствует один. Так ли? Так ли? Тот, кто видел, как крутится над снегами Изворотливая вьюга на предвечном берегу, Он усмотрит оком сердца, что полярными ветрами Руны полные догадки начертились на снегу.

Снежные боги

Я вижу их в сумерках утренних, Суровых богов Скандинавии, В дыхании воздуха зимнего Все едут они на конях. Вон конь Двоебыстрый, весь в яблоках, Вон конь Златоверхий, весь в золоте, Конь Грузный, копыто туманное, Конь Вихрь, легконогий размах. Двенадцать коней огнедышащих, У всех имена означительны, Конь Блеск между ярких блистателен, Острийный меж скорыми скор. У каждого бога есть пламенник, Скакун, не знакомый с усталостью, Лишь Бальдера конь весь был пламенем, Лишь пешим громовник был Тор. Куда они едут, могучие? Куда устремляются строгие? Что манит к себе ослепительных, Огнём удвояя их блеск? Кто скажет? Но льдины ломаются, Утёсы гремят перекличками, Пещеры откликнулись звонами, В деревьях послышался треск. Три корня у Древа всемирного, Один до Богов устремляется, Другой к Исполинам драконится, А третий идёт в Дымосвод. Под третьим змеиная ямина, Оттуда родник пробивается, Там влажная мудрость качается, Кипит и горит и течёт. Кто этой воды прикасается, Тот молод и миг и столетие, Он бросится свежим в сражение, Он любит всё в первой любви. Сам Один так жаждал той мудрости, Что отдал свой глаз за глоток её, Двенадцать богов устремительных Желают омыться в крови.

Саги

Скандинавские саги, железные саги, Вы обрызганы пеной шумящих морей, И мерцают в вас слёзы, и капли той влаги, Что гореньями красными мучит людей, Пробегая в их жилах скорей, всё скорей, Навевая им жажду открытий сокровищ, Прогоняя их вдаль от родимых домов, Научая сердца не бояться чудовищ, Подучая их жечь всякий дом, каждый кров, Говоря им, что нет им иного закона, Чем движенье волны, устремленье ветров, И качанье ладьи, рокового дракона, – Чёрный дуб, что познал остриё топоров, – Сага Эйрика, сага Сигурда, Ниаля, Бормотание Норн, через клёкоты в речь, Кругозвучность морей, что ликует, печаля, Предрешённый пожар, и решающий меч.

Сага

1.

Черту змеиной единя чертой, Течёт ручей, чья чудотворна влага. В нём боги пьют. В нём мудрость и отвага. Огонь, венчанный с свежею водой. Напиток вдохновенный и святой, Из недр земли исторгнутая брага. На берегу сидит и грезит Сага, Пьёт с Одином из чаши золотой. Ручей втекает в пенистое Море, Туда плывёт, весь вырезной, дракон, Корабль-костёр, в лазоревом просторе. Там мёртвый Бальдер. Умер, умер он. И волны вторят в долгом разговоре: Бог Солнца, Бальдер, будет возрождён.

2.

Она сидит, задумавшись глубоко, Сестра богинь, чей дар священный – речь. С ней рядом Один. Опершись о меч, Вперяет в даль единственное око. Дремотна Сага. Все решенья Рока Ей ведомы. Исход и ход всех сеч. Весь обиход людей, разлук и встреч, Всё бережёт она в размерах срока. Из пряжи снов немую нить продлив, Завяжет в страшный узелок из дрёмы. Сплетёт из слов высокие хоромы. Взирает Один строг и молчалив. И вдруг с плаща в рассказ уронит громы, Чтоб был конец и грозен и красив.

Летопись листьев

Когда на медленных качелях   Меняли звёзды свой узор, И тихим шёпотом, в метелях,   Вели снежинки разговор, – Когда от северных сияний   Гиганты Ночи не могли Заснуть, и ёжились в тумане,   Во льдистой колющей пыли, – Когда хрустением сердитым   Перекликались по векам, Над Океаном ледовитым,   Материки к материкам, – Когда в чертах тупых и острых   Установились берега, Возник священный полуостров,   Где вещи до сих пор снега. Доныне зимы там упорны,   Но нежны помыслы весны, И до сих пор колдуют Норны,   В час ворожащей тишины. Когда, ещё без счёта, ночи   Не отмечались там никем, И не был слышен смех сорочий,   И лес без певчих птиц был нем, – Когда в молчании Природы   Та пытка чувствовалась там, Что в тесный миг вещает роды,   Ведёт по узким воротам, – Осина, в бледности невольной,   Вдруг вспела шаткою листвой, И перепевом, крепкоствольный,   Отбросил ясень шёпот свой. О чём два дерева шептали,   Какая тайна в них была, Лишь знает Солнце в синей дали,   Лишь помнит Месячная мгла. Но ясень мужем стал могучим,   Осина нежною женой. А в тот же час, по чёрным тучам,   Гроза летела вышиной. И разорвавшиеся громы,   И переклички всех ветров, Молниеносные изломы,   Ниспали в ёмкость голосов. Они возникли отовсюду,   Из ямин, впадин, и пещер, Давая ход и волю гуду,   Меняя звуковой размер. Всё было вскрытье льда, дрожанье,   Вся разорвалась тишина, От комариного жужжанья   До рёва ярого слона. А ясный муж смотрел, любуясь,   На синеглазую жену, Ещё не зная, не целуясь,   Но, весь весна, любя весну. И был в их душах перешёпот,   И ощупь млеющих огней, Как будто самый дальний топот   В века умчавшихся коней.

Прозренье

Бездонно Небо, но бездонна Вдвойне – бездонная душа. Всего достигну непреклонно, Познав, что Вечность хороша. Свивая в винт свои мгновенья, Дам ход живому кораблю. Весь мир вберу в моё прозренье, Затем что я весь мир люблю.

Утро Земли

Мне нравится Утро Земли во всей красоте безобразий,   В нём глыба до глыбы ползёт. Завопил, полюбив, мастодонт. Сто вёрст для мазурки громов. Чимборасо для сказок в алмазе.   И ящеры в семь этажей. И везде без людей горизонт.

В былое время

В былое время я жил богато,   Ходило Солнце вкруг меня, И от восхода вплоть до заката   Лишь мне струило ток огня. Планеты в небе свивали тропы   Не в празднолюбии пустом, А чтобы мог я знать гороскопы,   И в мире верным шёл путём, В былое время и со зверями   Имел я краткий разговор, Скажу: «Придите», – и шли стадами,   Какой тут мог быть с ними спор, Они же сами ведь разумели,   Что имена пропел им я, Что лев быть должен лишь в львином теле.   А раз змея, так ты змея. И если в лапе прорез занозы   Иной злосчастный чуял лев, Ко мне смиренный, и чужд угрозы,   Он шёл, как овцы ходят в хлев. Играл я в войны, – и шли кометы,   Я был подвижник, брошен лук, – И был как столп я, весь в мох одетый,   Гнездился дрозд в ладонях рук. В былое время я весь был в Боге,   Был длань, и меч, и тишь, и страсть, А ныне вечно лишь на пороге,   Чего-то в чём-то только часть.

Тот предок

Тот предок был такой же, как гиббон, Но не гиббон, а брат гиббона сводный, Средь обезьян властитель благородный, Взлюбивший в ветках тихий листозвон. К ветрам любил прислушиваться он, К журчанью птиц, к игре волны свободной, Во всём искал он цепи звуков, сходной С тем, что ему привиделось как сон. Он первый поднял голову высоко, И беспричинно так её держал, Вверху был круг, велик, лучист, и ал. Как исполина огненное око, Он вдруг запел, себя пугаясь сам. Так звук Земли раскрылся Небесам.

Рука

Благословляю обезьянью руку, Хоть страшны мне движения её, Затем что, вдохновение своё Забыв, она утратила науку. Среди древнейших полуобезьян Был некто ставший получеловеком. Зверьми он сопричислен был к калекам, Не мог он ползать и прямил свой стан. От предка ли я отрекаться буду, Пусть был четырерук он и мохнат? Рука есть воплощённый в ощупь взгляд, Рука есть мост к свершению и чуду. К оттенкам чувства приурочив звук, Он ключ нашёл для полнозвучной гаммы, Его должны включить в великий храм мы, Да молится деянью предка внук. Благословим тот лик, тот мозг, ту руку, Она схватила молнию в веках, А после, бога чувствуя в руках, Потомок подарил циклоны звуку.

Закатная пирамида

Улетели священные ибисы, Не алеют озёра фламингами, Пронеслись Австралийские лебеди, Апокалипсис птичий свершён. И не скажут о Духе нам голуби, Не расскажут нам детского ласточки, Только где-то поют пересмешники, Перепев, перезвук, перезвон. Не восходят над Нилом папирусы, Не приветствуют Горуса лотосы, Только пепельно-чёрные ирисы Расширяют испуганный глаз. Да кровавятся тени закатные, Расцвечают Пустыню вечернюю И о Сфинксе, когда-то вещательном, На песках вышивают рассказ.

Алый изумруд

Птичка алый изумруд Распевает, да не тут, Не над нашими полями, А за тёплыми морями. Почему её зовут Птичка алый изумруд? Вся она – как лист зелёный, Голос – ангельские звоны. Вся зелёная она, А на грудке два пятна, В честь востока и заката Два зажжённые граната. Легкокрылая она, Запоёт, дрожит струна, Точно лунный дух печальный В церкви молится хрустальной. Если алый изумруд Люди в клетку закуют, Вмиг погаснет без возврата, Нет листка, и нет граната.

Солнечник

Есть солнечник-колибри. Птичка эта   В своё гнездо вплетает красный мох. В Бразилии, в стране цветов и света,   Она жужжит, и любит птичку Бог. Под самкою яички ярко-красны,   Самец летит, как брошенный рубин. Так меж собой во всём они согласны,   Как будто мир есть красный цвет один. Всего охотней в алый час заката   Они жужжат, касаясь лепестков, И венчиков, где ладан аромата   Исходит из цветочных огоньков. Когда же кровь колибри, кровь живая,   Ему споёт, что крайний час настал, Взлетает к Солнцу птичка, догорая,   И в этот день закат особо ал.

Тии-вит

Эта птичка-невеличка,   По прозванью тии-вит, Точно быстрая ресничка,   И мелькает и глядит. «Тии-вит» и «Тии-вити»,   Клювик дрогнул, клювик сжат. На короткой тонкой нити   Две-три бусинки дрожат. Эта птичка-невеличка,   С ней наверно ты знаком, У неё гореть привычка   Алым малым огоньком. В дни, когда всё было внове,   Жизнь была как чудо чуд, У неё три капли крови   Расцвели и всё цветут. Эта птичка знает чары,   Промелькнув огнём в кусте, В небе выманить пожары,   Вызвать громы в высоте. Чуть раздастся троекратно   «Тии-вити, тии-вит», Ветры встанут всеохватно,   Туча с молнией летит. И, склонив головку влево,   Смотрит птичка тии-вит, Как под звук её напева   Дождь идёт, и гром гремит.

Миг благовестия