Старец Ефрем Катунакский

Когда после смерти старца Никифора кто-то из духовных чад написал отцу Ефрему, что теперь можно ему и отдохнуть от понесенных трудов (забыв, что об упокоении душ усопших мы молимся, невзирая на те хлопоты, которые они доставляли нам), то заслужил в ответ одно из самых строгих писем отца Ефрема.

Отец Никифор был родом из предместья Фив, деревни Пери. В середине 1910-х годов он пришел в Катунаки к своему земляку, монаху Ефрему. В 1924-м он был рукоположен во иеромонахи в одной из келлий Кариоса. Он был безукоризнен в священническом служении, прекрасно пел на клиросе, был виртуозным резчиком по дереву, хорошим домохозяином и строгим старцем. Отец Никифор плохо слышал и использовал слуховой аппарат с батарейками и от этого казался более суровым и властным, чем был на самом деле. Все соседи с ним считались и уважали его. Сам он посмеивался, когда на всенощных пел антифонно полиелей со слепым, но чудно поющим отцом Досифеем, и говорил: "Глухой уши имеет и не слышит, а слепой глаза имеет и не узрит".

Но был он простой человек очень трудного характера и не мог ответить на духовные запросы отца Ефрема, хотя и любил его как свое дитя и многое ему позволял. Так, отец Ефрем не только сам мог пользоваться духовными плодами общения со старцем Иосифом, но и советовать отцу Никифору, как лучше поступить.

Во время немецкой оккупации, когда все монахи рассеялись по монастырям или ушли в мир, чтобы изыскать средства к проживанию, отец Никифор нашел способ и сумел содержать братию в Катунаках. Каждый год, летом, он ездил в Фивы и, возвращаясь, привозил с собой зерно и самое необходимое, что давали ему родственники в качестве части от наследства его отца. Иногда в гневе он кричал: "Едите хлеб отца моего!" О. Ефрем успокаивал его с любовью и смирением.

Вот что рассказал брат о. Ефрема: "Как-то приехал отец Никифор к нам в гости и говорит нашей матери: "Ефрема не просите, чтобы он приехал к вам, он — совершенный послушник, он очень хороший. Если он приедет в мир, его схватят и сразу же сделают приходским священником, тогда он потеряет то, чем живет на Святой Горе. Ефрем уже сейчас видит Рай". И рассказал нам следующее: "Как-то Ефрем служил, а я и Прокопий пели на клиросе. В какой-то момент во время литургии, когда мы ждали его возгласа, воцарилось молчание. Подождали немного, — однако, никакого ответа. Захожу в алтарь посмотреть, что же случилось, и, пораженный, вижу его распростертым на святом престоле. Толкаю его, трясу, и только тогда он пришел в себя. Смотрит направо, налево, как бы пытаясь понять, где он находится, весь мокрый от слез. Ничего не сказав, он продолжил литургию. После окончания он подходит ко мне и говорит: "Отче, прости. — И плачет. — Если есть на то ваше благословение, в другой раз, если увидите меня в таком состоянии, оставьте и не толкайте, чтобы я пришел в себя. Отче, исповедую вам то, что сегодня со мною случилось. Не знаю, как это произошло, но я был вне себя и видел поющих Ангелов, поднимающихся и спускающихся на жертвенник. Я находился в неописуемом блаженстве и очнулся лишь от толчков и от вашего голоса. Прошу вас, отче, если со мной опять такое случится, оставьте меня как есть"".

Отец Ефрем имел довольно слабое здоровье и, чтобы нести свои духовные труды, должен был заботиться о необходимом питании. К тому же, он уже был научен из собственного опыта: одно время, хорошенько не подумав и не обсудив это со своим старцем, он стал несколько воздерживаться от пищи и заболел. После этого он с юмором говорил отцу Никифору: "Отче, дай мне немножко сыра, и я сотворю тебе сильную молитву". А тот отвечал: "Глупый, ведь в книгах пишут: "… пост, бдение, молитва…", а ты: "еда и молитва". Что из тебя получится?!" Однако же по-отечески он давал ему все, в чем тот нуждался.

Отец Ефрем вспоминал, как он молился, когда работал на послушании вместе с отцом Никифором: "В молодости сила молитвы была великой", чего в последующие годы, как смиренно считал отец Ефрем, уже не было. А раньше, памятование о Боге наполняло его душу огнем. Он рассказывал: "Чтобы изготовлять печати для просфор (это было нашим рукоделием), надо было распиливать толстые стволы серебристого тополя, которые приносили из леса; нужным образом их закрепляли и вместе с отцом Никифором большой ручной пилой, один — с одной стороны, другой — с другой, распиливали потихоньку на части. Помню, — продолжал отец Ефрем, и лицо его начинало светиться, — как-то раз я работал со своим Старцем. Душа моя, исполненная духовного трепета, взывала: "Иди в келлию! Христос там. Он тебя ожидает". Я весь воспламенился от этих радостных мыслей. Другой раз тоже, обтачивая за станком, работающим от ножного привода, я, обливаясь потом, дерзновенно молился: "Ангелы, Архангелы, расступитесь, я хочу увидеть Господа моего!""

В начале 60-х годов отцу Никифору было уже около семидесяти, столько же и отцу Прокопию. Отец Ефрем приближался к своим пятидесяти. Тридцать лет он провел в послушании и непрестанном служении своему Старцу. Он начал уставать телесно, и ему захотелось дать немного облегчения себе. Так, например, они купили бензиновую печку для церкви, ибо отец Ефрем уже не мог одновременно служить и следить за печкой с дровами. Все предшествующие годы он ведром доставал из цистерны воду, где она собиралась после дождя. Наконец, его брат прислал ему ручной насос, что освободило его от нагибаний и вытаскивания ведра с помощью веревки.

Самым тяжелым было отсутствие воды на кухне. Необходимо было ежедневно таскать ее из цистерны. Еда, печати для просфор, мытье посуды, стирка одежды — все с приносимой водой. И он решил сделать небольшую цементную цистерну за кухней, на скалах, пониже черепицы, чтобы дождевая вода стекала с крыши в цистерну. Чтобы вода по трубе шла в кухню, цистерна должна была находиться достаточно высоко. Немного динамита, и место бы нашлось. Могла бы получиться десятикубометровая цистерна — лучше не придумаешь! Однако отец Никифор воспротивился. Деньги были, но даже одна только мысль о каком-либо новшестве уже утомляла Старца. Когда отец Ефрем начал убеждать его, тот как отрезал:

— Дай мне сначала умереть, а потом делай, что хочешь.

— Ну и умирай, а я отпою тебя, на то я и священник, — резко ответил, потеряв контроль над собой, обиженный отец Ефрем.

"Хм, что теперь подумает Старец? После своих слов я сразу почувствовал, что Бог покинул меня. Что же мне теперь делать?" Отец Ефрем глубоко раскаялся и со слезами просил у Старца прощения: "Прости, отче".

Теперь он понял, что имеет дело с немощным старцем и решил взять его лаской. "Отче, — начал он мягко, — если ты умрешь, я так опечалюсь, что не захочу уже ничего. А если мы сейчас сделаем цистерну, то буду говорить: "Вот, Старец мой сделал эту цистерну, и мне теперь легко". И буду молиться от всего сердца: "Боже, упокой моего Старца, спаси его, Господи!" И не замедлил растопить отеческое сердце отца Никифора: "Ну ладно, бери деньги и делай что надумал"". Так, несмотря на тысячу разных мелких препятствий на пути неопытного в этих делах отца Ефрема, появилась эта первая, его собственными руками построенная, цистерна. Вода пришла на кухню. Старенький отец Прокопий мочил свои ручки в воде и радостно повторял: "Родник, родник!" Он тоже не поддерживал отца Ефрема, хотя и не мешал ему. Привыкший к многолетним неудобствам, он считал роскошью даже малейшее бытовое улучшение.

"Что есть старец, только диавол знает, — повторял нам отец Ефрем. — Потому что сила диавола через старца упраздняется. Берешь благословение старца, и нет для тебя преград. Исповедуешь помысел, и очищается душа. Как-то раз перешел я в другую комнату, ушел из соседней со Старцем, где мог хорошо его слышать и не упускать из внимания. Но меня последнее время, когда я спал, беспокоило шлепанье его тяжелых башмаков. Перешел подальше, где было тихо. Вот как вы меня, а я вас, — услышал: "Бессовестный, бессердечный! Бросил своего Старца. Если что случится и он будет нуждаться в тебе — кто его услышит?" И я сразу же вернулся обратно в свою комнату".

С отцом Прокопием

Отец Прокопий был второй по старшинству в братстве после отца Никифора. Он имел благословение Божие умереть, находясь в послушании, в котором и провел всю свою жизнь. В миру его звали Панайотис Бакос. Он был рабочий-железнодорожник в Фивах. Пришел в Катунаки чуть позднее отца Никифора. Послушание его своему старцу, отцу Ефрему Старшему было совершенным, и труды огромны. Он продолжал до конца идти этим спасительным путем послушания, несмотря на свою старость.

С нашим отцом Ефремом его связывала не только большая любовь, но и общее занятие рукоделием, ведение домашнего хозяйства, служение в церкви, исполнение монашеского правила. Уставший за день, он часто дремал на всенощной, а о. Ефрем будил его, подвигая к бодрствованию. Отец Ефрем с уважением называл его "авва" и духовно поддерживал его в трудностях, которые возникали в связи с властным характером и требованиями отца Никифора. Отец Ефрем почитал его и восхищался порядком в жизни и в трудах, присущим отцу Прокопию. Он, ходивший часто по послушанию в Лавру (4 часа пешего пути), таскал на себе двойные грузы из Карули и после стольких лет пользования башмаками сумел сохранить их как новые. Они оказались в столь хорошем состоянии, что после его смерти отец Ефрем подарил их на помин души отца Прокопия.

И в приготовлении пищи он был настолько искусен, что когда нужно было пойти послужить у соседей, он ставил кастрюлю на металлический треножник, клал снизу необходимое количество дров, разжигал огонь и уходил. К возвращению дрова выгорали, а их уже ждала великолепно приготовленная горячая еда.

Рукоделием его было изготовление печатей для просфор. Как-то раз, — об этом нам часто рассказывал о. Ефрем, — отец Прокопий сидел на стуле возле окна на кухне и вырезал свои печати. Отец Ефрем в то время вытачивал заготовки для печатей и вырезал деревянные гребни, работая в соседней келлии. На очаге потихоньку кипела вода, в которой размягчались заготовки для печатей. В какой-то момент огонь догорел. "Отец, огонь потух", — пожаловался о. Прокопий. Отец Ефрем всегда был готов помочь. "Но в тот момент я вырезал гребни и молился, и был в благодатном состоянии, — рассказывал он нам. — Знаю по опыту, что эти состояния по прошествии некоторого времени ослабевают. А потому и подумал тогда: "Сейчас, когда имею пищу, то насыщусь ею, а позднее займусь огнем в очаге". Но сразу же благодатное состояние меня покинуло. В результате — и непослушание оказал, и благодатную молитву потерял".

Вероятно, в те годы молитва отца Ефрема была исполнена особой благодати, потому что неоднократно отец Прокопий чувствовал благоухание и, прекращая работу, шел в соседнюю келлию.

— Отец, чем это пахнет? — спрашивал он простодушно.

— Это базилик, — отвечал отец Ефрем, показывая на цветочный горшок на улице за окном.

— Но окно ведь закрыто, — замечал старец как бы с недоумением, чтобы не выдать себя, ибо наверняка уже догадался обо всем.

Послушание старцу Никифору о. Прокопию давалось с трудом. Как-то его захватили противоречивые помыслы.

— Хочу уйти, — говорил ему один помысел.

— Куда ты пойдешь? — испытующе спрашивал другой.

— Нет у меня терпения для отца Никифора! — жаловался в свою очередь третий.

— Какой же ты монах, если у тебя нет терпения?! — ругал его четвертый.

В конце концов, отец Прокопий решил уйти из каливы Святого Ефрема и поселиться в одной из калив Малой Святой Анны. Спустя некоторое время отец Никифор пошел за ним и по-доброму убедил его вернуться к месту своего изначального покаяния. Потом отец Прокопий рассказывал: "С того момента как я вышел из келлии, почувствовал себя пропавшим. Вот такое чувство испытывал". Однако помысел уйти через некоторое время опять начал его искушать, и он снова собрался в путь. Тогда отец Ефрем посоветовал ему дойти до Нового Скита, поклониться могиле старца Иосифа, а дальше поступить так, как Господь его надоумит. Действительно, собрался и пошел. Едва вышел за дверь — почувствовал благоухание и сразу же вернулся. Помысел пропал совершенно.

Как-то раз отец Ефрем исповедал один свой помысел отцу Прокопию. Дело было так. Старец, отец Никифор, отсутствовал, и пригласили отца Ефрема в Карулю для соборования. После окончания таинства он поднялся домой. Мысленно вспоминая службу, вдруг начал сомневаться: благословил ли он рукой масло для елеопомазания или нет? Помысел не отступал: "Благословил или не благословил?" Его чувствительная монашеская совесть начала колебаться. Помыслы докучали и ночью во время молитвы. В какой-то момент, уже измученный, он вспомнил про отца Прокопия. Тот сидел во дворе на скамеечке с четками в руках и совершал свое ночное молитвенное правило. "Авва, меня мучают помыслы, что я не благословил вчера елей в Каруле", — признался ему отец Ефрем, как на исповеди. — "Чудак! Ты так часто служишь соборование, что уже привык и благословляешь, не задумываясь", — ответил старчик простодушно. Помыслы сразу же исчезли, и душа успокоилась. "Вот она — сила исповеди!" — заметил отец Ефрем.

От тяжких трудов отец Прокопий заработал себе грыжу. Он старался облегчить свое состояние различными подвязками и другими средствами, оттянуть время, так как не хотел выходить в мир для лечения. Он еще ни разу не покидал Святой Горы, так же как и многие другие монахи, которые хранили это правило как зеницу ока. Они даже говорили между собой: "Придет время, когда будут хвалить не тех, кто имеет добродетели, а тех, кто не покидал Святой Горы".

В старые времена было трудно из-за нехватки транспортных средств. Состояние о. Прокопия (грыжа была двусторонняя) ухудшалось. Каждый вечер он стонал от боли, и отец Ефрем был вынужден нагревать кирпичи и делать горячие компрессы, чтобы облегчить его страдания. Во всех своих движениях о. Прокопий испытывал затруднения.

Как-то раз их навестил один монах, который раньше имел такую же проблему. Он заверил отца Прокопия, что сейчас, после операции, скачет, как козочка. Старец вдохновился, испросил благословение и через несколько дней отправился из Дафни на корабле в Пиреи[23], где жили его родственники.

Отец Ефрем усиленно молился, потому что Старец более 40 лет не был в миру. Обязательно возникнут искушения. Тогда отцу Ефрему в духе дано было увидеть его отплывающим по морю из Дафни. "Отче, — сказал он отцу Никифору, — запиши число: сегодня отец Прокопий выезжает из Дафни". Через два дня опять идет к отцу Никифору: "Пиши день и час. Сегодня он высаживается в Пиреях". Прошло несколько дней, и отец Ефрем почувствовал очень сильную душевную боль. Бежит к отцу Никифору и говорит ему: "Отче, вот сейчас или операция не получилась, или что-то неприятное происходит. Не знаю, что точно, но я страдаю. Послушай, пойдем послужим ему соборование[24]. Да поможет ему Бог!" Где-то через месяц вернулся отец Прокопий прооперированный, здоровый и радостный. Кстати, рассказал, что когда он высадился в Пиреях и растерянно смотрел по сторонам, не зная, как добраться до своих родственников, к нему подошли два юноши, взяли его пожитки и проводили его до дома по адресу, который у него был. По дороге они сказали ему, что одного зовут Феодором и другого тоже Феодором. Едва они пришли и поставили вещи, указав ему дом, он повернулся, чтобы их поблагодарить, но увидел, что никого рядом нет. Пораженный, он промолвил: "Святые Феодоры, благодарю вас".

Они решили проверить часы и даты, которые указывал отец Ефрем. Все сошлось. Только в третьем случае подвергалась опасности не жизнь отца Прокопия, а его монашеское достоинство. При обследовании главный хирург, перед всем медицинским персоналом и другими больными, выставил его "напоказ" самым недолжным и бездушным образом. "Этот неблагочестивый врач-масон не монаха оскорбил, а Бога, потому я и страдал", — говорил нам отец Ефрем.

Отец Прокопий почил после недолгой старческой болезни в 1968 году. Еще с 1963 года он имел прекрасного, горячо любимого им и неразлучного товарища, господина Яниса — родного отца нашего о. Ефрема. Господин Янис в возрасте 86 лет, хотя и старый, но еще кряжистый, пришел к ним для того, чтобы встретить свой последней час в уделе Божией Матери, рядом со своим сыном. "Может быть, вы влюбленные? — подшучивал над ними отец Ефрем. — Все время вас вижу вместе". Добрые старички составляли компанию друг другу. Они упразднили поговорку древних: "Если нет деда, то купи, но не двух, а то поссорятся".

Перетягивание каната

Настоящим "перетягиванием каната" были отношения старца Никифора с господином Янисом. Возникла ревнивая зависть. Отец Никифор не терпел даже малейшего проявления той заботы, которую имел о. Ефрем по отношению к родному отцу. Трудная и долгая борьба началась. Борьба, которая совсем не подходила ни духовному устроению отца Ефрема, ни благородному его характеру. Самые тяжелые дни его жизни прошли в стремлении и смягчить отца Никифора, и обслужить своего отца. Старец Иосиф, который когда-то его поддерживал, воодушевлял и умиротворял, к тому времени уже отошел ко Господу. А господин Янис, который, казалось бы, скоро должен умереть в силу преклонного возраста, все жил да жил. Прошло еще восемь мученических для отца Ефрема лет. Монахи говорили: "Отец Ефрем оказался между двух огней: с одной стороны его отец, а с другой — его Старец".

На фотографии тех лет отец Ефрем кажется более старым по сравнению со своими старичками. Он дошел до такого душевного изнеможения, что в конце концов возроптал, как многострадальный Иов, вопия в молитве: "Кто станет судьей между нами? Зачем Ты мне дал это невыносимое искушение, Боже мой!" Расстраивался также и его родной отец, в постриге Иов. Господин Янис, когда сильно заболел, был пострижен в монахи с именем Иов, но затем выздоровел и прожил еще пару лет. "Эх, дитя мое, если бы знал, что так случится, деньгами бы мне выстлали дорогу — не пришел бы сюда". Целыми днями он сидел в своей келлии и молился по четкам или Иисусовой молитвой, или читал: "Радуйся, Невесто Неневестная".

Как- то раз он позвал свое кровное чадо:

— Ефремушка, Ефремушка!

— Что такое, деда?

— Иди что скажу. Вот, где сидел, заснул немного: открылась дверь, и вошли три женщины, а которая в середине, у той на голове была корона. Она спросила меня: "Как поживаешь?" — "Да так, расстраиваюсь". А она говорит мне: "Поэтому Я и пришла тебе сказать, чтобы ты не расстраивался. Не хочу, чтобы ты расстраивался". И все три сделались невидимыми.

— А, деда, это была Божия Матерь! Понял, что Она тебе сказала? Хочет, чтобы ты здесь был. Не думай даже, чтобы уйти.

Нервный и вспыльчивый господин Янис превратился в кроткого и незлобивого отца Иова. Отец Ефрем восторгался его мирностью и находил самого себя ущербным по сравнению с ним. Как-то раз заболел отец Никифор. Отец Иов опередил своего сына искренней заботливостью: "Сынок, поставь банки отцу Никифору, он ведь простуженный".

Терпению старичка довелось быть испытанным и в самом конце. Как-то ночью он вышел во двор в туалет, оступился и упал — перелом тазовой кости. Сорок дней прожил в муках. Чтобы не расстроить своего сына Харалампия (офицера греческой армии), он не пожелал уведомить его об этом. 8 апреля 1971 года он почил о Господе.

Золотая бабушка

В 1963 году, вскоре после отъезда господина Яниса на Святую Гору, Великим постом, в Страстную пятницу умерла мать отца Ефрема. Эта удивительная женщина удостоилась за два дня до смерти принять монашескую схиму с именем Мария. Об этом она просила Божию Матерь всю свою жизнь. Воистину она имела блаженный, преподобнический конец.

Это была душа любезная и всех вокруг утешающая. Когда она с больным сердцем поступила в военный госпиталь, то всех поразила своей душевностью. Посещает ее врач: "Добро пожаловать моему доктору золотому! Как ваши дела, как поживаете? Ваша супруга, детишки, все ли у них в порядке?" — радостно опережала она его вопросами. "Ну, эта старушка, — говорили удивленные врачи, — вместо того, чтобы мы ее подбадривали, она воодушевляет и утешает нас". Младшего своего сына, офицера, она очень любила. Когда он собирался ее навестить, она это чувствовала и доверительно говорила обрученной с ним девушке, будущей его супруге: "Твой идет". И сын вскоре приходил. Девушка недоумевала тогда, как может свекровь говорить своей невестке "твой" про своего сына.

Отец Ефрем, когда узнал, что мать в госпитале, выслал для нее монашескую схиму и параман. Он написал, чтобы ее постригли в монахини, так как живой она уже не выйдет из госпиталя — в этом он был уверен.

Рассказывает ее дочь: "Когда нашу маму в больнице постригли в схиму (она ведь всю свою жизнь имела желание стать монахиней), в день ее пострига и вечером она постоянно разговаривала, тогда как в другие дни была молчалива (так говорили медсестры). Я сидела возле нее всю ту ночь. Лицо ее светилось — оно вообще стало очень светлым после пострига. Она что-то говорила и смотрела вверх.

— Что ты говоришь, мама? Что видишь?

— Что тебе сказать, дитятко мое, такая красота! Ах, что я видела!.. А где я нахожусь? — и тогда приходила в себя и понимала, что она в госпитале.

Неделю пробыв в госпитале и вроде бы поправившись, она должна была выйти. Как вдруг, неизвестно почему, у нее поднялась высокая температура. И на рассвете Страстной пятницы она умерла. Смерть ее была тихой и мирной. Пришла монахиня, которая была ее восприемницей при постриге, переодела ее, как положено. Я сразу же почувствовала сильное благоухание, неописуемое благоухание. Тогда и говорю монахине: "Неужели и вы, монахи, используете благовония для покойников?" — "Нет, госпожа Елена, — отвечает, — мы не пользуемся благовониями. Благоухание я почувствовала, когда поменяла ей одежду. Оно исходит от тела вашей матери. Я просто ожидала, чтобы вы сами ощутили, и поэтому ничего не сказала. Это признак святости, это знак, что ваша мама спаслась". Мы были потрясены!..

Священник во время погребения удивлялся и говорил, что речь идет о святой душе. Миро выступало на теле матери, как пот. Наша одежда, которая соприкасалась с телом матери, когда мы обнимали и целовали ее, целую неделю потом благоухала. Во время погребения наша мама благоухала сильнее, чем украшенная цветами Плащаница"[25].

Отец Ефрем признавался: "Да, вот как случилось! Я даже, некоторым образом, согрешил завистью. Исповедуюсь в этом. Простая женщина, деревенская, безграмотная и чего достигла! Когда молился о ней, то получал, а не отдавал, переполнялся от радости. Видел, ну скажем, как видение — идет моя мать ко Христу. "Добро пожаловать, Мария, добро пожаловать, Мария!" Мы здесь годами трудимся, чтобы достичь такого состояния.

Часто видел, что моя мать — это старец Иосиф и что старец Иосиф — это моя мать. Они двое — как нечто одно…

Я видел, что ее духовное состояние было таким же, как и у старца Иосифа. И до ее смерти и после я имел одно и то же извещение: наша мать удостоилась великой благодати. Как бы это сказать… Разбавляешь вино водой или воду вином — то же самое получится. Старец Иосиф — моя мать, моя мать — старец Иосиф. Она не имела перед собой какого-либо примера для подражания — сама по себе была и спаслась терпением в скорбях. И в книге старца Иосифа каждый видит, какое он имел терпение в скорбях. Об Иове святой Златоуст пишет, что Иов имел разные добродетели, но был похвален от Бога за великое его терпение, за нероптание".

Духовная опора

Отец Ефрем помогал в духовных нуждах и молился о родных братьях, сестрах и других родственниках. Тем не менее, его никто не посещал, и прошли целые десятилетия, прежде чем он увидел своих родственников в Катунаках.

Старец рассказывал: "Как-то раз вижу во сне моего брата, как будто он упал в море и я не знаю, утонул он или нет. Тогда я пошел по волнам и стал ожидать, когда он появится на поверхности. Едва он вынырнул, хватаю его за волосы и тащу вверх. В то время, когда я увидел этот сон, в действительности мой брат был серьезно ранен и спасся чудесным образом. Переход по волнам, вытягивание за волосы означали молитву и те четки, которые я всегда творю за него.

Другой раз, опять, брат мой был схвачен коммунистами и посажен в тюрьму. Решено было его убить. В тот же вечер я увидел во сне, что брат мой в тюрьме. Я спросил сторожа, по какой причине его посадили. Он мне ответил, что брат мой должен 150 лир. Тогда я достаю и даю ему 200, и он сразу же отпустил его на свободу. И правда, брат мой чудом спасся, его освободили, хотя он уже и был приговорен к смерти".

Молитва отца Ефрема помогала родственникам в решении семейных проблем. Рассказывает его сестра: "Я была в сильном расстройстве, так как находилась с моим мужем в преддверии развода. Муж мой был очень зависим от своей мамы, которая его постоянно убеждала развестись со мной. Ей было уже 80 лет; она искала только повода, чтобы осуществить свой замысел. Вот и думала я: что буду делать с двумя маленькими девочками? Я говорила со своей мамой. Та мне отвечала: "Дитя мое, будем молиться. Ничего не случается без Божией воли на то. Только если Бог позволит, тогда это может случиться".

Скорбь моя была огромная. Брала фотографию Ефрема и плакала, говорила с ним, молилась, как будто перед иконой. Со слезами просила, чтобы он мне помог, спас меня от этой опасности. Харалампий, брат мой, в то время ездил к Ефрему на Святую Гору. Говорит ему Ефрем: "Почему это сестра наша Елена постоянно меня беспокоит? Зачем берет мою фотографию и плачет, просит помощи у меня? Скажи ей, пусть возьмет икону Божией Матери и Ей помолится и Ее попросит, а не мою фотографию. Пресвятая ей поможет и сотворит чудо. Ничего плохого с ней не случится".

В те дни пришла телеграмма от матери моего мужа, которая сообщала, что я должна ехать в деревню для известного дела. Речь шла о бракоразводном процессе. Можете себе представить мою скорбь и мою боль. Я закрылась в своей комнате, взяла икону Божией Матери, которую мне передал Ефрем через отца Никифора, и горько выплакивала мою боль, умоляя избавить меня от этой жалкой участи. На следующий день мой муж должен был уехать в деревню. Днем внезапно приходит сообщение из деревни, что свекровь моя, несмотря на то, что была здорова и ничем не болела, была найдена мертвой в кресле, в котором сидела. Угроза развода миновала, потому что муж мой резко изменился после внезапной смерти матери".

А за старшего брата своего, почившего Эпаменонда, как он молился! Старший брат был самый равнодушный из всей семьи к Церкви. Поэтому о нем отец Ефрем больше всего молился. Как при жизни брата, так и после смерти его. Горячо молился и о своей двоюродной сестре, которая в жизни очень много страдала. Она связалась с магией, и отец Ефрем, превысив границы допустимой молитвы, вопиял: "Иисусе Христе, ради Крови, которую ты пролил на Кресте, помилуй эту душу!" Но Господь остановил его. "За такое дерзновение, — вспоминал Старец, — я схлопотал хорошую оплеуху, целиком предназначенную мне. Бог все терпит, но от магии — держись как можно дальше!.. Нечто подобное попробовал еще раз, и опять навлек гнев Божий, но опомнился, успев испросить прощения, и избежал наказания. Страх и ужас все это!"[26]

"Монаху — только постное масло…"

Отец Никифор имел в миру одного друга, своего ровесника. Его звали Лука. Он неоднократно пытался стать монахом, но всякий раз возвращался в мир, поскольку никак не мог решиться. Уже состарился, а все еще не стал монахом. Наконец он убедил отца Никифора, и тот постриг его в Фивах с именем Леонтий.

Через некоторое время отец Леонтий приехал в Катунаки. Он уже был пожилым человеком и нуждался в помощи других и к тому же имел урологическую болезнь, дурно пахнущую и очень хлопотную для общежития. Отец Прокопий тоже был уже старым и готов был впасть в отчаяние, когда отец Никифор, как старец каливы, назначил ему в послушание уход за отцом Леонтием. Отец Прокопий жаловался: "Я сам нуждаюсь в уходе, как же буду обслуживать другого?" Отец Ефрем его утешал, говоря, что Пресвятая обо всем позаботится. Так проходило время.

Как-то им прислали мисочку сливочного масла — продукт редкий для Катунак. Отец Леонтий строго поднял палец и с ревностью неофита сказал: "Монаху — только постное масло разрешительно! Только постное!" Однако прошло немного времени, и суровые Катунаки изменили его взгляды.

А случилось следующее. Отец Ефрем в то время был вынужден ежедневно ходить для лечения в скит Святой Анны. Врач жил возле кириакона[27]. Отец Леонтий, привыкший к снисходительному отношению к себе, как-то говорит отцу Ефрему:

— Послушай, отец, ты столько раз ходил в Святую Анну, а ни разу нам не принес хотя бы одну оку[28] рыбы.

— Отче, — объяснил ему отец Ефрем, — но я хожу в кириакон и ни разу не спускался к морю.

— Так сходи же, сходи! — сказал ему отец Леонтий повелительно.

Отец Ефрем был поражен тем, что тот, кто еще недавно убеждал, что для монаха позволительно лишь постное маслице, теперь с такой настойчивостью требовал рыбы.

Отец Леонтий со временем начал капризничать, жаловаться, что он больной, нуждается во врачах и что он должен уйти в мир. Все ему советовали: "Потерпи, отец Леонтий, потерпи. Бог велик, и Пресвятая нам поможет". Но он настаивал, и когда отец Никифор согласился проводить его до Фив, то отец Леонтий радостно говорил: "Буду сражаться с врагом там, где буду!" — и показывал на свои четки. Больше он уже не вернулся.

Болезни, труды, божественные откровения

Редко кто с возрастом не страдает от болезней. Для духовных людей болезни — это еще одно благодатное поприще борьбы, "ибо когда я немощен, тогда силен" (2 Кор. 12, 10).

Отец Ефрем страдал аллергией. В 14 лет он почувствовал, что у него как будто песок в глазах. Испугавшись, он скрыл болезнь от школьных врачей. Заканчивая гимназию в 1930 году и призываясь в армию, он уже имел серьезную экзему на суставе лодыжки правой ноги. Ему дали на два года отсрочку от армии с диагнозом "трофическая язва, излечивается со временем". Благодаря этой отсрочке он и оказался на Святой Горе.

Болезнь его преследовала в течение всей жизни. Нога была воспалена, и очень часто язва распространялась на все остальное тело. Были испробованы многие лекарства и многолетние строгие диеты, однако только терпение и постоянный уход могли дать хороший результат. Последние годы, когда отец Ефрем особенно сильно страдал от язвы на ноге и почти не спал, он говорил нам иногда: "Я не просил Бога отнять мою болезнь, но только даровать мне терпение".

Разумеется, что в молодые годы ему приходилось терпеть еще больше. Он должен был с больной ногой, имеющей весьма плачевный вид, ежедневно ходить в Святую Анну, на море, в горы и так далее, чтобы обслуживать, как самый молодой в братстве, двух старцев — отца Никифора и отца Прокопия. Он должен был мыть, готовить, месить тесто только одними пальцами, потому что, не дай Бог, если какая-нибудь капля влаги попадет на руку, которая зачастую была воспалена и покрыта болезненными ранами. Постоянный, нестерпимый зуд кожного раздражения доставлял ему неописуемое страдание.

Однажды он дошел до преддверия смерти. По-видимому, это была аллергическая экзема. Целиком все тело было раздражено, оно покрылось шишками нарывов, расчесанными до крови. Лицо его было изуродовано, веки совершенно закрыли глаза. Дрожь во всем теле становилась все сильнее и чаще. Он был весь в огне. Это случилось в 40-50-х годах (во время немецкой оккупации). "Куда там поехать в Салоники или найти врачей! — вспоминал о. Ефрем. — Пошел в церковь и стал в стасидию напротив иконы Божией Матери. Слезы лились рекой. "Пресвятая Богородица, — молился я, — Ты пообещала нам быть Опекуном, Кормителем и Врачом[29] нашим. Сейчас я прошу Тебя исполнить свое обещание… " И я сразу же почувствовал, как душа наполняется глубоким миром. Церковь была в 2 шагах от пошивочной мастерской — там трудились отцы. Пока я шел туда, почувствовал, как спадает жар с моего тела. Смотрю на свои руки — кожа, как у маленького ребенка. Божия Матерь сотворила чудо". В дальнейшем болезнь стала уже терпимой.

Отец Ефрем на протяжении всего времени, до самой смерти отца Никифора, был единственным из молодых послушников в каливе Святого Ефрема. Временами приходили и другие, но они или не оставались, или были неподходящими. К тому же старец Иосиф, предвидя трудности, с которыми отец Ефрем столкнется, не советовал ему набирать братство, пока жив отец Никифор. Так он и делал, несмотря на то, что за последние годы уже приходило более 10 молодых людей, желавших остаться рядом с ним, но им отказывали. Вот и получалось, что большие корзины с тысячей просфорных печатей, предназначенных для Афин, он таскал один в скит Святой Анны, к морю. Таким же образом мешки с зерном отправлялись на мельницу в Святую Анну, а затем возвращались оттуда. Вино из монастыря Дионисиата он приносил в баках, потихоньку подымаясь и спускаясь по многочисленным крутым, обрывистым и скользким тропинкам. Где там найти мула для строительных материалов, кровельного железа, дров, черепицы, асбеста, цемента! Сам себе и мул, и повар, и эконом, и садовник с мотыгой, и рукодельник, и землекоп, и строитель, и священник всех Катунак, да еще и неукоснительный исполнитель всех монашеских канонов и всех духовных обязанностей.

Однако Господь не оставлял его в трудные минуты. Как-то в лесу, у Холодных Ключей, он трудился один, вытаскивая на центральную тропинку пни от тополей для изготовления просфорных печатей. От тяжестей у него схватило спину. Тогда на тропинке появился некий юноша. Он помог вытащить пни туда, откуда их мог забрать погонщик мулов, и затем внезапно и странно исчез. В какой-то момент работы он назвал свое имя: Феодор. Позднее, отец Ефрем размышлял: "Кто же из двух это был — Тирон или Стратилат?"

В другой раз он пошел по послушанию в скит Ксенофонт. Отправился пешком из Дафни и недоумевал, что будет делать, ведь он совсем не знал этой местности. В дороге, однако, он встретил одного иеромонаха, соседа своего из Катунак, который тоже шел в скит и уверял, что хорошо знает все тропинки. Действительно, они дошли до места, но проводник его исчез, как будто сквозь землю провалился. Удивился отец Ефрем и лишь сказал: "Слава Богу!"

Старец испытывал особенную любовь к святому Нектарию Эгинскому. Часто на литургии он доставал его икону и возжигал перед ней свечу. Ходил поклоняться благоухающим частицам его мощей в каливу отца Герасима Песнописца в Малую Святую Анну, а когда имел большую нужду, то просил монахов каливы принести их ему в Катунаки для благословения. Когда его спрашивали, почему так велик святой Нектарий, он отвечал: "Потому, что еще и сегодня не перестает быть оклеветанным"[30]. Как-то отец Ефрем заметил, что в зерне, которое хранилось в кладовке, завелось множество амбарных долгоносиков. Он был один с больным старцем Никифором и ему было очень трудно тогда заменить это зерно. Тогда он помолился святому Нектарию, крестообразно приложил ватку к частице его мощей и затем положил эту ватку в зерно — и оставил всякое попечение. Прошло время, и когда понадобилось на помолку зерно, чтобы замесить хлеб, то он нашел зерно совершенно чистым. Святой Нектарий сотворил это чудо!

Также большую любовь Старец имел к святому великомученику Мине[31] и к святой Ирине Хрисоваланди[32]. Он очень часто ставил их иконы на иконостас во время Божественной литургии. Святого Мину он просил о помощи, когда ему нужно было что-либо найти, а святую Ирину — о привнесении мира там, где его не доставало.

Отец Рафаил жил один своей строгой монашеской жизнью в маленьком домике, который был продолжением пещеры недалеко от каливы святого Ефрема. Его часто посещал отец Ефрем, чтобы совершать свои священнические обязанности. Однажды, когда он вместе с отцом Никифором совершал таинство соборования, то услышал голос, исходящий от иконы Архангелов: "Мы ждем тебя, когда ты придешь к нам!" Отец Ефрем возликовал от прилива благодати. Когда он позже рассказал это старцу Иосифу, то услышал следующее объяснение случившегося: "Дитя мое, это не икона разговаривала, а благодать проявляет себя таким образом".

Как-то, будучи уже священником, отец Ефрем, молодой и ревностный, возжелал подольше сохранять духовный плод Божественной литургии. И предложил старцам Катунак прекратить привычные угощения после службы и сопутствующие им невинные беседы, которые гасят пламя литургии. Те, однако же, воспротивились. "Я разгорячился, — рассказывал он, — два-три дня меня трясло от обиды. Наконец с большим душевным порывом помолился: "Святой Василий, святой Феодор Студит, святая Ирина Хрисоваланди, я подвизаюсь, как вы учите, а в результате впадаю вот в такое состояние". Сразу же душа моя наполнилась миром ко всем отцам, и я почувствовал, что одержал великую победу. Три дня мне казалось, что за мной следует девочка 12 лет — Пречистая Дева".

Отец Ефрем очень трудно переносил путешествия, главным образом морские. Морская болезнь его мучила ужасно. Он избегал путешествовать, особенно если перед этим литургисал, так как боялся, что в море его стошнит, а это, после Божественной литургии, — большой грех. Как-то он был в Новом скиту и отслужил литургию. Море казалось спокойным и, ничего не подозревая, он сел в небольшую парусную лодку, чтобы вернуться в Катунаки. Плыть было недалеко, но как только они обогнули мыс Пинны, то попали в шторм, который усиливался по мере их приближения к Каруле. Капитан боялся причаливать и хотел оставаться в море. Отец Ефрем уже находился в состоянии морской болезни и чувствовал позывы к тошноте. Стремительно приблизившись к капитану, он сказал ему повелительно: "Иордани, причаливай к Каруле". Капитан был вынужден подчиниться и резко вырулил к причалу Карули, ворча с негодованием: "Причалю, даже если и разобью лодку". Внезапно на море воцарился штиль. Они причалили, сошел отец Ефрем и другие монахи. Спокойно выгрузили целую кучу вещей, а капитан с удивлением сказал: "Великого святого заступника ты имеешь, отец".

"Ты — ангел!"

Отец Ефрем имел извещение от Господа о той неприятной болезни, которой заболеет отец Никифор, задолго раньше, чем это случилось. С болью в душе он усиленно молился и много пролил слез, но все же ничего не смог изменить. Когда начали появляться первые симптомы, и отец Никифор чувствовал себя очень плохо, отец Ефрем в преизбыточной любви испросил у Бога возможность взять на себя болезнь своего старца, а свое здоровье отдать ему. Действительно, в течение двух-трех дней отец Никифор признавался, что чувствует себя превосходно. А отца Ефрема, напротив, покрыла непроглядная тьма. Но лишь на несколько дней услышал его Господь.

Постепенно болезнь отца Никифора развилась в потерю памяти. Он стал как дитя, узнавал только отца Ефрема И не мог ни на миг оставаться без него. Часто повторял, как будто поминает на проскомидии, имена Афанасия и Сотирии. Это были имена его родителей. Отец Ефрем огорчался невообразимо, расценивая болезнь духовно как недостаток благодати, через которую человек рождается в Боге. Он стал молиться еще дольше, совершал монашеское правило болящего и не оставлял его ни на минуту. Он даже спал на полу в его келлии и забирал его в алтарь, когда служил литургию. В то время он и "получил молитву своего Старца"[33]. За столько лет преданного служения Старец и раньше давал понять, что он доволен им. Но теперь, напоследок, он воздел высоко руки и воскликнул, обращаясь к своему послушнику: "Господь да благословит тебя! Господь да благословит тебя! Ты не человек, ты — ангел!" Монахи, знавшие их, говорили: "Отец Ефрем долго ждал этого благословения своего Старца. Но уж получил его раз и навсегда".

Когда в августе 1973 года мы навестили отца Ефрема, он был страшно измученный и уже ожидал скорого отшествия своего Старца. Отец Никифор почил 25 сентября 1973 года. На следующий день отец Ефрем написал одному духовному чаду: "Пишу тебе это письмо, хоть от меня и осталось лишь одно бездушное тело. Мой Старец, мой добрый Старец уже почил. Вчера его похоронили. Возьми на себя труд и сообщи его родственникам".

Другой его духовный сын в те дни гулял по побережью Салоник. В порту на одном из причалов он увидел парусник на погрузке. Как только он узнал, что лодка направляется на Святую Гору, он побежал на ближайший рынок, наполнил ящик самыми большими и вкусными яблоками и послал их отцу Ефрему. А тот не замедлил отправить письмо, полное благодарности, так как яблоки прибыли в самый подходящий момент: был 40-й день после смерти отца Никифора, и отец Ефрем угощал монахов, которые в тот день собрались, яблоками на трапезе (тогда это была большая редкость для Катунак).