Губерман Игорь

Мужчина — хам, зануда, деспот, мучитель, скряга и тупица; чтоб это стало нам известно, нам просто следует жениться. Творец дал женскому лицу способность перевоплотиться: сперва мы вводим в дом овцу, а после терпим от волчицы. Съев пуды совместной каши и года отдав борьбе, всем хорошим в бабах наших мы обязаны себе. Не судьбы грядущей тучи, не трясина будней низких, нас всего сильнее мучит недалекость наших близких. Брожу ли я по уличному шуму, ем кашу или моюсь по субботам, я вдумчиво обдумываю думу: за что меня считают идиотом? Семья — надежнейшее благо, ладья в житейское ненастье, и с ней сравнима только влага, с которой легче это счастье. Не брани меня, подруга, отвлекись от суеты, все и так едят друг друга, а меня еще и ты. Чтобы не дать угаснуть роду, нам Богом послана жена, а в баб чужих по ложке меду вливает хитрый сатана. Детьми к семье пригвождены, мы бережем покой супруги: ничто не стоит слез жены, кроме объятия подруги. Мое счастливое лицо не разболтает ничего; на пальце я ношу кольцо, а шеей — чувствую его. Тому, что в семействе трещина, всюду одна причина: в жене пробудилась женщина, в муже уснул мужчина. Если днем осенним и ветреным муж уходит, шаркая бодро, треугольник зовут равнобедренным, невзирая на разные бедра. Был холост — снились одалиски, вакханки, шлюхи, гейши, киски; теперь со мной живет жена, а ночью снится тишина. Цепям семьи во искупление Бог даровал совокупление: а холостые, скинув блузки, имеют льготу без нагрузки. Господь жесток. Зеленых неучей, нас обращает в желтых он, а стайку нежных тонких девочек — в толпу сварливых грузных жен. Когда в семейных шумных сварах жена бывает не права, об этом позже в мемуарах скорбит прозревшая вдова. Если б не был Создатель наш связан милосердием, словно веревкой, Вечный Жид мог быть жутко наказан сочетанием с Вечной Жидовкой. Хвалите, бабы, мужиков: мужик за похвалу достанет месяц с облак и пыль сметет в углу. Где стройность наших женщин? Годы тают, и стать у них совсем уже не та; зато при каждом шаге исполняют они роскошный танец живота. Семья — театр, где не случайно у всех народов и времен вход облегченный чрезвычайно, а выход сильно затруднен. Бойся друга, а не врага — не враги нам ставят рога. Наших женщин зря пугает слух про мужских измен неотвратимость, очень отвращает нас от шлюх с ними говорить необходимость. Век за веком слепые промашки совершает мужчина, не думая, что внутри обаятельной пташки может жить крокодильша угрюмая. Разбуженный светом, ожившим　 в окне.　 я вновь натянул одеяло; я прерванный сон об измене жене хотел досмотреть до финала. Вполне владеть своей женой и управлять своим семейством куда труднее, чем страной, хотя и мельче по злодействам.

Глава 5

ЕСЛИ ЖИЗНЬ ИЗЛИШНЕ ДЕЛОВАЯ,

ФУНКЦИЯ СЛАБЕЕТ ПОЛОВАЯ

Прожив уже почти полвека, тьму перепробовав работ, я убежден, что человека достоин лишь любовный пот. За то люблю я разгильдяев, блаженных духом, как тюлень, что нет меж ними негодяев и делать пакости им лень. Лишь перед смертью человек соображает, кончив путь, что слишком короток наш век, чтобы спешить куда-нибудь. Запетыми в юности песнями, другие не слыша никак, живет до скончания пенсии счастливый и бодрый мудак. Поскольку жизнь, верша полет, чуть воспарив, — опять в навозе, всерьез разумен только тот, кто не избыточно серьезен. Весьма причудлив мир в конторах от девяти и до шести; бывают жопы, из которых и ноги брезгуют расти. У скряги прочные запоры, у скряги темное окно, у скряги вечные запоры — он жаден даже на гавно. Время наше будет знаменито тем, что сотворило страха ради новый вариант гермафродита: плотью — мужики, а духом — бляди. Блажен, кто искренне не слышит своей души смятенный стон: исполнен сил и счастлив он, с годами падая все выше. Не стану врагу я желать по вражде ночей под тюремным замком, но пусть он походит по малой нужде то уксусом, то кипятком. В кровати, хате и халате покой находит обыватель. А кто романтик, тот снует и в шестеренки хер сует. В искушениях всяких и разных дух и плоть усмирять ни к чему; ничего нет страшней для соблазна, чем немедля поддаться ему. С тихой грустью художник ропщет, что при точно таком же харче у коллеги не только толще, но еще и гораздо ярче. В конторах служат сотни дур, бранящих дом, плиту и тряпку; у тех, кто служит чересчур, перерастает матка — в папку. Не суйся запевалой и горнистом, но с бодростью и следуй и веди; мужчина быть обязан оптимистом, все лучшее имея впереди. Я на карьеру, быт и вещи не тратил мыслей и трудов, я очень баб любил и женщин, а также девушек и вдов. Есть страсти, коим в восхваление ничто нигде никем не сказано; я славлю лень — преодоление корысти, совести и разума. Наш век легко плодит субъекта с холодной згой в очах порочных, с мешком гавна и интеллекта на двух конечностях непрочных. Снегом порошит моя усталость, жизнь уже не книга, а страница, в сердце — нарастающая жалость к тем, кто мельтешит и суетится. В советах нету благодати и большей частью пользы нет, и чем дурак мудаковатей, тем он обильней на совет. Владыкой мира станет труд, когда вино польет из пушек, и разом в девственность впадут пятнадцать тысяч потаскушек. Ты вечно встревожен, в поту, что в соку, торопишься так, словно смерть уже рядом; ты, видно, зачат был на полном скаку каким-то летящим в ночи конокрадом. По ветвям! К бананам! Где успех! И престиж! Еще один прыжок! Сотни обезьян стремятся вверх, и ужасен вид их голых жоп.