Помоги проекту - поделись книгой:
При том, что в обществе, несомненно, превалировали осуждение интервенции и поддержка чехословацких реформаторов, вместе с тем часть его, в первую очередь интеллигенция, выражала надежду на отказ от постулатов догматического социализма и демократизацию в собственной стране. Это не могло не вызывать определенную озабоченность у руководства РКП. В целях предотвращения нежелательных явлений партийные власти, с одной стороны, стремились усилить контроль за культурной жизнью страны, а с другой – допускали некоторую (дозированную) либерализацию под патронатом партии и по ее инициативе.
Документы рисуют сложную картину восприятия событий августа 1968 г. в отдаленных, национально неоднородных районах: растерянность и замешательство, непонимание происходящего (возможно, в силу достаточно прочно укоренившихся в сознании просоветских настроений)[246].
И, наконец, главный вопрос: насколько реальна была военная угроза со стороны государств Варшавского договора, о которой неоднократно говорил Чаушеску? Скорее всего, намерений использовать силовой вариант в Румынии у Москвы не было. Во многом действиями и оценками Чаушеску руководил страх, что советское руководство захочет сменить его на другого лидера, принимавшего согласованную позицию советского блока. Он явно хотел использовать ситуацию для укрепления своей личной власти внутри страны и авторитета за рубежом.
Безусловно, особая позиция Румынии вызывала раздражение у советских руководителей. В беседе с румынским послом Теодором Маринеску 21 августа 1968 г. заместитель министра иностранных дел Л. Ф. Ильичёв указал на недопустимость использования в публичных выступлениях румынских представителей таких выражений, как, например, «оккупация Чехословакии». Ильичёв обратил внимание посла на заявление ТАСС, в котором говорилось о просьбе группы чехословацких партийных и государственных деятелей ввести войска стран Варшавского договора в Чехословакию. Как несоответствующее реальному положению дел в стране Ильичёв отверг заявление МИД Румынии о том, что в Чехословакии отсутствуют антисоциалистические элементы[247].
Во время чехословацкого кризиса Чаушеску не раз демонстрировал свою готовность посредничать в нормализации обстановки: он обращается на Запад, к руководству Югославии и Китая, в международные организации, призывает руководителей СССР, Болгарии, Венгрии, ГДР и Польши провести встречу с чехословацкой стороной с целью преодоления кризиса. Пытаясь заручиться поддержкой западноевропейских компартий, Чаушеску 23 августа предложил их руководителям и лидерам стран Варшавского договора созвать совещание с приглашением Дубчека и других реформаторов, чтобы сообща обсудить положение в Чехословакии. Западные компартии, осудив акт вмешательства стран Варшавского договора во внутренние дела Чехословакии, высказались в пользу такого совещания, но ничего конкретного не предложили. Советское руководство, помедлив, 25 августа отказалось от проведения такого совещания. И идея, выдвинутая руководством РКП, повисла в воздухе.
В сложной международной обстановке румынская сторона тщательно отслеживала позиции лидеров, прежде всего западных стран. Инструкция о необходимости такой работы была разослана МИД Румынии во все румынские посольства. Поступавшая оттуда информация, как и записи бесед с представителями западных держав в Бухаресте, оказалась, однако, неутешительной.
Нельзя сказать, что позиция румынского руководства не находила отклика на Западе. Румынское руководство срывало аплодисменты западных политиков, ему обещали экономическую поддержку и кредиты. Однако в целом западные страны заняли весьма сдержанную позицию, демонстрируя, что не намерены вмешиваться в события, происходившие в советской сфере влияния. Британский посол в Бухаресте Дж. Чедвик заявил, что возможности Англии как одной из пяти великих держав будут ограничены действиями, которые предпринимает сама Румыния[248]. Посол США в Бухаресте Р. Дэвис был еще более сдержан. «В настоящий момент мы не делаем публичных заявлений, а ожидаем, что предпримет Совет Безопасности. Кроме того, мы ведем переговоры с чехословацким послом с целью выяснения некоторых деталей. Хотя, как нам кажется, – добавил он, – чехословацкий посол не владеет достаточной информацией о конкретных действиях своего правительства». Правительство США лишь поддержало идею созыва Совета Безопасности, но отказалось выступить с подобной инициативой.
В какой-то степени позицию США прояснил румынским дипломатам корреспондент французской газеты «
В сообщениях, поступавших по румынским каналам из Вашингтона и Бонна, говорилось, что правительства США и ФРГ рассматривают внутриполитическую обстановку в Чехословакии через призму послевоенного раздела сфер влияния великих держав и Ялтинских договоренностей[250]. Министр иностранных дел Австрии Курт Вальдхайм в беседе с румынским послом заметил, что ситуация в Румынии отличается от чехословацкой, и он не разделяет мнения тех, кто считает, что Румыния может быть оккупирована, поскольку «весь народ Румынии объединен вокруг правительства»[251]. Состоявшаяся 24 августа встреча Чаушеску с Тито и Карделем в югославском городе Вршац недалеко от румыно-югославской границы практически закончилась для румын безрезультатно. Тито заявил Чаушеску, что в случае вторжения союзных войск на территорию Румынии он готов пропустить румынские войска в Югославию, но без оружия. В противном случае румынские войска будут разоружены[252].
Со своей стороны, Москва стремилась снизить накал страстей в Румынии. С этой целью было решено направить румынскому руководству по дипломатическим каналам письмо, в котором говорилось, что ТАСС опровергает всякие слухи об «интервенции» в Румынию[253]. В этой ситуации позиция Румынии стала быстро меняться. Накануне национального праздника 23 августа – дня освобождения Румынии от фашизма – в румынские посольства поступило указание не поднимать вопрос о Чехословакии на официальных мероприятиях. 24 августа Чаушеску, выступая на митинге в Брашове, заявил, что во взаимоотношениях СССР и Румынии нет проблем, которые могли бы помешать их дружбе и сотрудничеству. На следующий день, 25 августа, в Исполком ЦК РКП поступило из советского посольства письмо (датировано 24 августа), которое, по всей вероятности, развеяло страхи перед угрозой интервенции союзных войск в Румынию. На состоявшейся в тот же день встрече Чаушеску с послом А. В. Басовым советская позиция, скорее всего, получила дополнительное освещение и была соответствующим образом прокомментирована. Сразу после встречи срочно было созвано заседание ЦК РКП, на котором Чаушеску информировал о своем разговоре с советским дипломатом и о содержании письма. Подводя итог своему выступлению, он заявил, что сделает все возможное для позитивного развития отношений с Советским Союзом и социалистическими странами, чтобы устранить «любые спекуляции со стороны империалистических кругов»[254].
28 августа, уже после окончания советско-чехословацких переговоров[255], Чаушеску подчеркнул, что нельзя действовать через голову нынешнего руководства Чехословакии во главе с президентом Л. Свободой. Он также не поддержал идею создания чехословацкого правительства в эмиграции[256].
Таким образом, во время чехословацких событий 1968 г. румынское руководство во главе с Чаушеску заняло особую позицию, отличную от других стран Варшавского договора. В создавшихся кризисных условиях в социалистическом содружестве и на международной арене в связи с вводом войск пяти государств Варшавского договора румынский лидер защищал прежде всего собственные интересы и стремился к укреплению личных позиций, как внутри страны, так и за рубежом. Во внутренней политике, сохраняя устаревшую экстенсивную модель социализма с опорой на собственные силы, Чаушеску пошел по пути раздувания национализма и антисоветизма. Во внешней политике, лавируя в треугольнике Москва – Пекин – Вашингтон, он стремился добиться преференций, прежде всего, со стороны западных держав. Ничего общего с трансформационными идеями и реформированием социалистического общества в демократическом направлении его политика не имела.
Бела Йожефович Желицки
Янош Кадар и Александр Дубчек: Взаимодействие во время чехословацких событий 1968 г.
Со времени подавления венгерской революции 1956 г. прошло всего 12 лет, когда наступила «Пражская весна». В 1968 г. весь мир пришел в движение, охватившее как благополучный Запад, так и многострадальный Восток и заявившее о себе чередой значительных, порой трагических событий в общественно-политической жизни. Достаточно вспомнить мощные студенческие демонстрации в Париже, которые напугали даже генерала де Голля, молодежные акции протеста в Западной Европе и Польше, кровопролитные бои в Южном Вьетнаме, гражданские войны в Лаосе и Камбодже, гибель первого в мире космонавта Ю. А. Гагарина, убийство сенатора США Р. Кеннеди…
Массовые беспорядки, протесты и бунты по всему миру имели разный характер, были вызваны различными причинами, которые толковались по-разному, но суть их была одна – стремление к переменам, к политическим и социальным преобразованиям, к расширению демократических свобод и изменениям существующих порядков. В Западной Европе под воздействием идей либерализма звучали требования расширения гражданских прав и свобод, популяризировались лозунги, осуждавшие расизм, в поддержку радикальных идей и свободы нравов.
В социалистическом мире 1968 г. ознаменовался борьбой против тоталитаризма, сопротивлением тирании, диктату и застою, стремлением к реформированию общественной системы, к ее демократизации. Одним из наиболее ярких и судьбоносных событий 1968 г. стала, конечно, «Пражская весна» – своеобразный символ перемен, выражение настроений широких народных масс, их жажды свободомыслия и стремления к свободе.
В условиях коммунистической диктатуры правящие партии не допускали свободомыслия и реального существования оппозиции, уничтожали их в зародыше, отказывая даже собственным функционерам в попытках что-либо изменить, улучшить в системе, т. е. отойти от сталинского образца в направлении гуманизации социализма. Для блокирования подобных устремлений в рамках «социалистического лагеря» использовались как внутренние, так нередко и внешние силы.
Для двух центральноевропейских стран – Венгрии и Чехословакии 1968 г. стал временем реформаторских инициатив и начинаний. Весьма упрощенно и условно их можно назвать реформами Кадара и Дубчека (хотя на самом деле в ВНР эта реформа больше связана с именем Режё Ньерша, а в ЧССР в условиях коммунистической диктатуры – Любомира Штроугала и Оты Шика). Начатые тогда преобразования, так или иначе, вели к созданию отличающихся от советской модели вариантов социализма. Ранним предшественником подобных, правда, еще робких реформаторских инициатив в Венгрии в 1953 г. стал премьер-министр Имре Надь, но ему, как известно, не было позволено реализовать свои идеи. Обозначенные им начинания экономических и частичных политических реформ в условиях ракошистского «социализма» признавались «преждевременными» и даже вредными. Они отвергались самим партийным ареопагом. Инициативы Надя были уничтожены на корню, а его самого объявили ревизионистом. Между тем венгерская историческая практика убедительно показала, что в условиях застоя при пренебрежительном отношении к назревшим преобразованиям и реформам в общественно-политической жизни появляются противоречия, назревает напряжение, которое приводит к росту недовольства, к массовым протестам и чревато стихийным революционным взрывом. Впрочем, Янош Кадар, согласившись в 1956-м на роль душителя или могильщика венгерской революции, придя к власти, был вынужден осознать необходимость уступок восставшему народу. После подавления революции он согласился на определенные перемены.
Находясь у власти, Кадар вскоре поддержал реформаторские инициативы. После предварительных опытов и отраслевых испытаний с 1 января 1968 г. Венгрия начала «реформу экономического механизма»[257], которая сразу же стала давать положительные результаты. Опыт постреволюционного «примирения» со своим народом, «молчаливое согласие» венгерского общества с властью в обмен на частичные уступки с ее стороны позволили Кадару завоевать определенное признание в стране и мире. Правда, в «лагере социализма» венгерскому лидеру пришлось преодолеть немалые препятствия, чтобы отстоять возможность реформы. Успехи Кадара вызывали к нему и его политической практике интерес и уважение со стороны реформаторов в других странах региона. В руководстве компартии Чехословакии интерес к венгерскому опыту проявился главным образом в 1968 г., когда КПЧ возглавил бывший первый секретарь компартии Словакии Александр Дубчек.
Обстановка в странах Восточной Европы к началу 1968 г. реально мало чем отличалась от предреволюционной ситуации 1956 г. в Венгрии. При этом потребность в переменах, в демократизации жизни общества оставалась неизменной. Однако коммунистические режимы, в которых решающее слово по-прежнему принадлежало старым испытанным кадрам, не учли уроков истории, не считались с потребностью в преобразованиях и настроениями масс. Явно недостаточным оказался и учет уроков 1956 г. реформаторскими и леворадикальными силами, настроенными на серьезные перемены. Кроме того, как показали события 1968 г., сторонники демократизации не ощущали пределы допустимого, переоценили свои возможности и пренебрегли грозившей им реальной опасностью.
Что касается высшего руководства КПЧ, то обстановка в нем была сложной. Реформаторской части обновленной партийной элиты во главе с Дубчеком, настроенной с конца 1967 г. на реформы, также пришлось встретить сопротивление ортодоксальной части партийной верхушки. Впрочем, «отец венгерской реформы» Ньерш, который в кризисном 1968 г. дважды побывал в ЧССР, где встречался и беседовал со многими политическими деятелями, в отчете о поездке от 4 марта 1968 г., представленном в ЦК Венгерской социалистической рабочей партии (ВСРП), с полной убежденностью писал, что «в Чехословакии в кризисе оказалась не система, а догматическая политика, политический курс, представленный А. Новотным, его методы и стиль работы». Раскрывая конкретные причины и оценивая ситуацию в соседней стране, Ньерш отмечал, что Дубчеку, которого он охарактеризовал как «преданного идее коммуниста», приходится нелегко при отстаивании своих взглядов, но что у него и других чехословацких реформаторов «имеются четкие представления о ситуации, и они сумеют ее преодолеть»[258].
Поддержанные Кадаром венгерские реформаторы-экономисты внимательно и с заинтересованностью в успехе преобразований наблюдали за событиями в сопредельной Чехословакии. Они не без основания надеялись, что посредством реформ им удастся улучшить положение в собственной стране. Вскоре выяснилось, однако, что чехословацкие реформаторы склонны к более масштабным преобразованиям, которые выходят за пределы экономики. Стремясь к демократизации общественной жизни страны, они вторглись в запретную для преобразований политическую зону и тем самым вызвали на себя огонь со стороны ретроградных сил как в самой Чехословакии, так и за ее пределами. Попытка проведения ими комплексной демократической реформы в исторических условиях 1968 г. тоже оказалась «преждевременной» и, как в 1953 г. в случае с И. Надем, была обречена на поражение. В памяти руководителей КПСС и других компартий, готовых коллективно выступить в защиту «братской» Чехословакии, еще были свежи воспоминания о венгерской революции, и они решили не допустить новых, опасных для системы, экспериментов. Лидеры «Пражской весны», лишенные свойственного Кадару политического опыта и осторожности, ошибочно полагали, что времена изменились, что реально существовавшему социализму уже можно придать более привлекательный, «человеческий» облик.
Накануне «Пражской весны» Дубчеку не раз приходилось встречаться и консультироваться с более опытным в политическом отношении Кадаром.
По словам Ньерша, венгерский лидер «с самого начала принял и поддержал Дубчека, его новое руководство, и лишь при необходимости призывал его действовать аккуратно по отношению к Новотному»[259]. Начиная с первой конфиденциальной встречи и во время последовавших частных и коллективных бесед Кадар и Дубчек обменивались актуальной информацией о ситуации в стране и мире, делились опытом проведения реформ.
Чем были вызваны эти встречи и какова была их атмосфера? О чем партийные лидеры вели беседы? Насколько они понимали друг друга? Каковы были роль и задачи Кадара во время этих встреч? Какое воздействие оказали они на ход и результаты политического процесса в Чехословакии? Попытаемся в меру наших возможностей найти ответы на эти и некоторые другие вопросы.
Кадар после 1956 г. некоторое время не располагал желанной самостоятельностью и, как справедливо отмечал бывший сотрудник международного отдела ЦК КПСС В. Л. Мусатов, находился на «ручном управлении». К 1968 г. он, благодаря «своему самостоятельному мышлению и харизме»[260], уже приобрел необходимый опыт, становился все более известным и признанным партийным лидером в «лагере социализма». Завоеванный Кадаром авторитет обусловливал и растущие возможности его действий. Не удивительно поэтому, что с ним считались и к нему тянулись представители более молодого поколения коммунистов восточноевропейского региона. Среди них был и руководитель словацкой компартии, занявший в начале 1968 г. ответственный пост первого секретаря ЦК КПЧ.
Анализ контактов и встреч Кадара и Дубчека целесообразно начать с переломной для Чехословакии исторической даты. На 3–5 января 1968 г. был назначен пленум ЦК КПЧ, призванный принять решение об изменениях в составе высшего политического руководства страны. Еще накануне пленума, в декабре 1967 г., в чехословацкую столицу по инициативе Антонина Новотного (в то время руководителя КПЧ и главы чехословацкого государства) был приглашен генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев. Будучи хорошо осведомленным о проблемах и кризисной ситуации в стране, об отсутствии единства в руководстве чехословацкой компартии, советский лидер счел нужным, чтобы одновременно с ним в Прагу прибыл также Кадар. Он явно рассчитывал опереться на его опыт в беседах с чехословацким руководством.
Опережая события предстоящего пленума ЦК КПЧ, Брежнев еще 13 декабря 1967 г. лично позвонил Кадару в Будапешт, чтобы заранее согласовать прибытие в Прагу. И услыхал в ответ нечто неожиданное. Кадар сообщил, что Прага только что отменила свое приглашение, прислав официальный отказ-извещение[261]. Отмеченный эпизод явно свидетельствовал об определенных неурядицах и расхождениях в высшем чехословацком партийном руководстве. Брежнев же, в свою очередь, рассчитывал на помощь и опыт Кадара, чтобы попытаться вместе с ним разобраться во внутриполитической ситуации и помочь в преодолении разногласий в канун партийного пленума. В телефонном разговоре Брежнев, в частности, проинформировал Кадара о намечавшемся выдвижении Дубчека на пост руководителя КПЧ вместо Новотного.
Избрание Дубчека состоялось на январском пленуме ЦК КПЧ. В венгерском руководстве это было воспринято с надеждой: появлялся шанс на совместные действия двух партий в процессе реализации реформаторских проектов и в экономической, и в политической сферах. Информация о чехословацких инициативах и начинаниях уже поступала в Венгрию, где с начала 1968 г. делали первые шаги «реформы экономического механизма».
Говоря о реформаторских начинаниях в двух сопредельных странах «социалистического лагеря», следует считаться с тем немаловажным обстоятельством, что в коммунистическом блоке, по сути, почти все действующие лидеры являлись принципиальными противниками реформ и преобразований, следовательно, отход от принятого стандарта считался чуждым и опасным. Кстати, по этой причине тревогу вызвала и смена лидера КПЧ. В частности, В. Ульбрихта и возглавляемое им руководство СЕПГ и ГДР полностью устраивал Новотный как глава партии и государства. (Практически то же наблюдалось и в верхах других компартий региона, ничего не имевших против Новотного.) Тем не менее «смену караула» в Праге приняли, хотя и без особого энтузиазма, в Софии и Варшаве. В Москве же, как известно, Дубчека знали со времени его обучения в ВПШ ЦК КПСС, считались с ним и надеялись на него. «Ритуальную» поездку Дубчеку предстояло совершить именно в Москву, однако, стремясь публично не нарушать сложившуюся традицию, он решил предварительно негласно встретиться и побеседовать с Кадаром, к которому испытывал искреннее уважение. Эту встречу Дубчек инициировал сам и считал для себя крайне важной[262].
Первая конфиденциальная встреча двух лидеров состоялась на охоте 20 и 21 января 1968 г. в приграничных словацких Паларикове и Комарно. Во время откровенного разговора обсуждались международная обстановка и развитие ситуации в Чехословакии. Кадар поделился с Дубчеком своим опытом преодоления разногласий в партийно-политической жизни. Он обратил внимание на важность сохранения единства в партии, аккуратно сформулировав мысль о бережном отношении к старым кадрам. В качестве аргумента привел следующий пример: Брежнев «оставил» Новотного на посту главы государства и по-прежнему уважительно относится к нему. Кадар также счел своим долгом обратить внимание собеседника на то, что серьезные дела в конечном счете нельзя решать на одних только секретных встречах[263].
Дубчек, судя по записи присутствовавшего на встрече Кароя Эрдеи и по некоторым научным публикациям, произвел на Кадара хорошее впечатление. Выступая перед сотрудниками аппарата ЦК ВСРП, он охарактеризовал нового первого секретаря ЦК КПЧ как весьма приятного «здравомыслящего и ответственного человека, коммуниста, который озабочен [стоящими перед его страной] трудностями»[264]. Кадар, в частности, подчеркнул: «Была хорошая обстановка. Тов. Дубчек заявил, что ни с одним другим человеком ему не было так легко разговаривать»[265].
Вернувшись в Будапешт, Кадар 22 января позвонил Брежневу и сообщил о состоявшейся встрече с Дубчеком. Поделился, в частности, приятными впечатлениями, которые произвел на него новый первый секретарь ЦК КПЧ. Можно только догадываться, почему Кадар решил проинформировать советского руководителя. Характерно, что Брежнев не выразил своего недовольства в связи с этой частной встречей.
Итак, начало было многообещающим. Последовавшая за первой встречей серия контактов двух лидеров проходила в более сложных, кризисных для Чехословакии условиях. Немало трудностей и проблем ожидало Дубчека на избранном пути. Ему предстояло неоднократно выслушивать упреки в свой адрес на многосторонних совещаниях партийных деятелей стран Организации Варшавского договора (ОВД), приходилось считаться с «коллективной мудростью» лидеров коммунистических и рабочих партий стран, далеких от каких-либо реформ и демократических устремлений. Они считали гораздо более опасными и в целом угрожающими для дела социализма ситуацию в Чехословакии и перспективы развития страны. Мало кто, кроме Кадара, понимал по-настоящему и мог объективно оценить действия и намерения чехословацкого политического руководства. Кадар же имел возможность во время личных встреч с чехословацким руководителем не только поделиться своим опытом, но и выяснить реальное состояние дел в Чехословакии. Он, естественно, располагал большей информацией о намерениях и целях лидера КПЧ, чем руководители других братских партий. Кадар доверял Дубчеку и считал, что под его руководством партия сумеет преодолеть кризисное состояние страны. Поэтому на многосторонних форумах партийных деятелей он упорно в острых дебатах с оппонентами чехословацких реформ пытался практически до конца поддерживать позицию лидера КПЧ и защищать его самого от нападок и критики. При этом Кадар, как правило, излагал свое собственное видение и оценку ситуации. О том, как это происходило, свидетельствуют конкретные материалы последующих встреч с участием Дубчека или в его отсутствие.
Вслед за первой встречей Дубчека и Кадара вскоре последовала вторая. Она состоялась 4–5 февраля 1968 г. по просьбе Дубчека. Он назначил ее сначала на 5-е число, предложив местом проведения Будапешт, но затем лично позвонил в венгерское посольство в Праге, в результате чего была достигнута договоренность о проведении двухдневной встречи в Комарно. Во время встречи состоялся обмен мнениями о внешнеполитической ситуации в мире и о назревших актуальных проблемах внутреннего развития ЧССР[266]. Следует учитывать, что положение в стране становилось все более тревожным: одновременно сплачивались как ретроградные, выступающие против реформы, силы, так и протагонисты широкой радикальной демократизации жизни страны, либерализации режима, расширения реальных прав и свобод граждан. Такие устремления присутствовали и в рядах самой КПЧ, а также в близких к ней кругах интеллигенции, следовательно, находили отражение в планах и проектах самого партийного руководства. Атмосфера в стране стремительно менялась. Ситуация становилась непривычной, нестандартной для существовавшей системы. Готовясь ко встрече с Дубчеком в Комарно, Кадар тщательно изучал поступавшую информацию. Переговоры давали возможность расширить и конкретизировать предварительно полученные им сведения. К тому времени в Чехословакии уже была отменена цензура, на страницах прессы публиковались статьи по проблемам, ранее относившимся к числу запретных, поскольку не вписывались в рамки господствующей марксистско-ленинской идеологии.
Февральская встреча Кадара и Дубчека на сей раз была официальной. В ней участвовали представители МИД обоих государств и секретари ЦК двух компартий: с венгерской стороны З. Комочин, а с чехословацкой – В. Коуцкий. В повестке дня значились вопросы международного характера, внешней политики, генезиса и развития чехословацкого кризиса (в том числе ошибки, допущенные прежним руководством КПЧ). Важное место заняло обсуждение вариантов путей выхода из сложившейся ситуации. Позиции Кадара и Дубчека совпали в оценке ФРГ: стороны, в частности, договорились о необходимости добиваться пересмотра отношения к Западной Германии остальных стран ОВД.
Дубчек на встрече рассказал о поездке в Москву 30–31 января. Подробно остановился на планах модернизации страны и предстоящей демократизации общественно-политической жизни Чехословакии, включая разделение государственной и партийной власти. Дубчек также проинформировал о некоторых пунктах готовившейся Программы действий, опубликованной позднее, в апреле 1968 г., и о намерении руководства созвать в 1970 г. очередной съезд КПЧ.
Отметим, что по вопросам демократического переустройства Чехословакии позиция Кадара не во всем совпадала с представлениями Дубчека. На том этапе они еще не все вписывались в венгерские реформаторские концепции, выходили за их рамки, чем объяснялось отчасти настороженное отношение Кадара к замыслам чехословацкой стороны. Венгерский лидер считал тогда некоторые из них чересчур смелыми и преждевременными, хотя впоследствии и сам обращался к подобным идеям и даже частично реализовал их. Это касалось, прежде всего, вопроса о честных парламентских выборах, а также о расширении прав общественных организаций. Кадар, например, не был согласен с тезисом Дубчека об уравнивании прав всех общественных организаций, понимая, что это означает посягательство на ведущую роль компартии. А для Кадара такая роль являлась аксиомой, о чем он прямо заявил собеседнику. В целом же руководитель ВСРП подтвердил свою позицию сторонника продолжения реформ в Чехословакии, что отвечало интересам и самой Венгрии, проводившей серьезные экономические преобразования.
На встрече в Комарно Кадар обещал Дубчеку оказать ЧССР необходимую экономическую поддержку в целях успешного преодоления кризисной ситуации. Он выразил также готовность к всестороннему развитию культурных связей и сотрудничества между двумя странами. Стороны зафиксировали полное совпадение взглядов относительно необходимости скорейшей стабилизации внутренней обстановки в Чехословакии, отметив, что она должна быть достигнута именно под руководством Дубчека, а не с помощью поощряемых извне «здоровых сил».
Полученная в Комарно свежая и достоверная информация о положении в сопредельной с Венгрией стране была озвучена Кадаром 6 февраля 1968 г. в докладе на закрытом заседании ЦК ВСРП. Характеризуя обстановку в Чехословакии, он, в частности, отметил: «Там происходят странные дела, такие, что волосы дыбом встают. Там готовят 12 пунктов и подают в ЦК. Их настрой не является враждебным или антипартийным, но они вместо ЦК готовят программу… Вот такие дела. Они поднимают, например, вопрос о том, стоит ли оставлять Новотного на посту главы государства, и пр.»[267].
Несмотря на очевидные сомнения Кадара, его в целом положительное отношение к происходившему в ЧССР не менялось. Находясь 22–23 февраля в Праге на торжествах в связи с 20-летием установления монопольной власти коммунистов, Кадар при встрече с Новотным заявил о своей поддержке реформаторских шагов Дубчека. Более того, стремясь помочь последнему в налаживании столь нужного единства в руководстве КПЧ, Кадар фактически взял на себя своеобразную посредническую миссию, стремясь убедить своего собеседника. При этом Кадар особо подчеркнул, что при решении вопроса об освобождении Новотного с поста руководителя партии его заслуги не ставятся под сомнение. Кадар просил Новотного забыть все обиды и поддержать новое партийное руководство в решении назревших в стране проблем.
Советское руководство и лично Брежнев хотя и не возражали против контактов Кадара с Дубчеком, все же решили не устраняться от контроля за действиями нового партийного лидера. Особенно актуальным такое решение стало после отмены цензуры в ЧССР. 13 марта Брежнев сообщил Кадару, что руководство намерено пригласить Дубчека в Москву для обсуждения сложившегося в Чехословакии положения. Кратко, без каких-либо пояснений и комментариев, советский лидер заявил, что Москва планирует и «другие меры» в отношении Чехословакии. Возможно, имелся в виду зарождавшийся в то время вариант военного решения проблемы. 16 марта последовал повторный звонок из Кремля: Брежнев сообщил Кадару, что Дубчек принял его предложение, но просил провести такую встречу позже. Как следует из записи телефонного разговора с Кадаром, Брежнев еще допускал возможность приглашения Дубчека в Будапешт[268]. Сказал также, что в том случае, если встреча с Дубчеком получится в венгерской столице только двусторонней, он просил бы Кадара подготовить собеседника к многосторонним переговорам с участием представителей еще четырех компартий «братских» стран[269].
От встречи 19 марта 1968 г. с Кадаром в Будапеште Дубчек отказался, а Брежневу предложил готовить многостороннее совещание в Дрездене. Мотивировал свой «географический» выбор Дубчек тем, что прежде не бывал в ГДР. (Судя по всему, он явно не был достаточно информирован о том, как лидер СЕПГ Ульбрихт относится к чехословацким реформам.) Кроме того, Дубчек посчитал важным предварительно оговорить характер переговоров, полагая, что они будут посвящены проблемам экономического развития с приглашением широкого круга специалистов.
В этой связи нельзя не отметить, что в данном случае сказалось отсутствие достаточного опыта у Дубчека – политика, которому следовало бы догадаться, что советские товарищи и их коллеги старой сталинской закалки из Восточной Германии, Болгарии и Польши, будучи противниками любых реформ и пре образований, проявят интерес не столько к хозяйственно-экономическим вопросам, сколько к общественно-политической ситуации в ЧССР. И еще одно важное обстоятельство: поскольку предложение провести встречу в ГДР исходило от самого Дубчека, то распространенное в литературе мнение, что его якобы «заманили в ловушку», представляется необоснованным.
Анализ венгерских партийных материалов и научной литературы показывает, что руководство ВСРП с самого начала расценивало предстоящее совещание в Дрездене с участием Гомулки и Ульбрихта как весьма опасное для реформ в Чехословакии и лично Дубчека. По имеющимся сведениям, именно упомянутые партийные лидеры предложили рассмотреть на ближайшем форуме политическую ситуацию в этой стране, чтобы добиться прекращения нежелательных для социалистической системы процессов демократизации. Опасаясь за судьбу чехословацкой реформы, некоторые члены Политбюро ЦК ВСРП даже попытались уговорить Кадара, чтобы он убедил Дубчека не ездить в Дрезден. Но это уже было невозможно.
Сам Кадар, который ситуацию в ЧССР тогда не считал столь критической, как Брежнев и некоторые другие руководители, и к тому же не хотел конфликтовать с советским генсеком, решил, что венгерская делегация обязательно должна присутствовать на форуме. Он полагал, что следует поддержать чехословацких коллег-реформаторов во главе с Дубчеком, хотя такая поддержка означала определенный риск для самой венгерской реформы.
На совещании в Дрездене 23 марта 1968 г. собрались руководители компартий шести стран – СССР, ЧССР, НРБ, ГДР, ВНР и ПНР (Н. Чаушеску не пригласили, а Т. Живкова, находившегося на переговорах в Турции, заменил Ст. Тодоров). Чехословацкая партийная делегация была представлена А. Дубчеком, Й. Ленартом и О. Черником. Забегая вперед, заметим, что в Дрездене представители ЧССР в первый и последний раз участвовали в работе такого многостороннего форума. Совещание на правах хозяина встречи открыл Ульбрихт, а затем слово было предоставлено Дубчеку для информации о положении в Чехословакии. Участники подвергли, как известно, резкой критике и «товарищескому» осуждению руководство КПЧ за создавшуюся в ЧССР политическую ситуацию.
Тон обсуждения был задан Брежневым, который опирался главным образом на информацию, полученную от советского посла в Праге С. В. Червоненко. Генеральный секретарь ЦК КПСС с озабоченностью, а местами и в мрачных тонах охарактеризовал положение, которое сложилось в Чехословакии, весьма остро критиковал политику КПЧ. Основными аргументами явились отмена цензуры и, как следствие, утрата контроля над СМИ, критика в них партийно-государственного аппарата, поворот ЧССР в сторону Запада и стремление к возрождению буржуазной демократии времен Масарика. В выступлениях Брежнева и Гомулки уже прозвучали тезис о «контрреволюционной угрозе» или характеристика ситуации в стране как «контрреволюционной»[270]. Наряду с Дубчеком, поименной критики от Брежнева «удостоились» также О. Шик, Й. Смрковский и даже Г. Гусак. Советский лидер упрекал новое чехословацкое руководство и в том, что оно под давлением печати 22 марта, накануне встречи в Дрездене, согласилось на устранение Новотного с поста главы государства. Болгарский представитель, присоединившись к наиболее резким высказываниям Гомулки о тяжелой ситуации в ЧССР, говорил о ее большой опасности для всех социалистических стран. По его словам, положение в Чехословакии вызывает озабоченность в Болгарии, а Ульбрихт призвал руководство КПЧ использовать для наведения порядка в стране не политические, а полицейские меры[271].
Кадар же не мог принять однозначно осуждающего заявления Гомулки в адрес нового руководства КПЧ, так же как и некоторые брежневские характеристики и оценки сложившейся в ЧССР ситуации. Фактически лишь он один поддержал, хотя и с некоторыми оговорками, намерения КПЧ во главе с Дубчеком, чем и «вызвал огонь на себя» со стороны других участников встречи. Р. Ньерш вспоминал, что в Дрездене Кадар выступал «в свойственной ему сдержанной манере на основе имеющейся информации и собственного суждения», призвал доверять Дубчеку и новому партийному руководству, поддержать их основные цели и начинания[272]. Его фактически посредническая позиция основывалась на глубокой внутренней убежденности в том, что нельзя вмешиваться во внутренние дела другого государства, что обстановка в ЧССР не может считаться контрреволюционной, хотя при этом был вынужден констатировать отсутствие единства в правящей партии. Критические высказывания Кадара были не столь значительны, хотя он и признал, что определенная опасность для появления антисоциалистических тенденций в Чехословакии все же существует. Для ее преодоления в качестве «рецепта» Кадар привел собственный политический опыт и посчитал своим долгом напомнить чехословацким товарищам об актуальности задачи вести борьбу на два фронта. При этом он отметил, что в свое время в Венгрии так же имелись «смутно мыслящие» люди, которые, опираясь на установки XX съезда КПСС, подготавливали кризис. Выраженная Кадаром позиция и его предостережения оказались наиболее либеральными, отличаясь от вала обвинений в адрес руководства КПЧ. «Его выступление вызвало, главным образом со стороны немцев, поляков и болгар, острую критику в адрес самого Кадара и венгерской делегации», – подчеркивал впоследствии Р. Ньерш, вспоминая о дискуссии в Дрездене[273].
Небезынтересно отметить также, что Кадар, считавшийся в социалистическом сообществе «мастером компромиссов», сыграл важную роль не только в отстаивании политики руководства КПЧ, но и в подготовке текста коммюнике совещания, который в итоге и был принят вместо заранее составленного советского варианта. В последнем в довольно резкой и категоричной форме перечислялись действия, обязательные для исполнения руководством КПЧ[274]. Предложенные Кадаром формулировки снимали несправедливые на том этапе обвинения, давали чехословацкому руководству время и возможность скорректировать дальнейшие действия на пути демократических преобразований в стране.
Чехословацкие делегаты в Дрездене со своей стороны оспаривали некоторые оценки обстановки в ЧССР, которые были даны Брежневым и Гомулкой. Признавая частичную потерю контроля над положением дел в стране, давление на партию со стороны правых и левых радикалов, они не соглашались с утверждением о наличии контрреволюционной ситуации и угрозе социализму в стране.
Из Дрездена Кадар и премьер-министр Венгрии Йенё Фок возвратились с тяжелыми чувствами. Их особенно огорчила позиция Гомулки, хотя ей можно было найти объяснения: студенческие волнения в Польше в начале марта 1968 г. Выступая 26 марта по венгерскому радио, Кадар заявил о поддержке им политики нового чехословацкого руководства и начатых им перемен. «Мы одобряем действия и стремления братской чехословацкой партии»[275], – отмечал в этой связи руководитель ВСРП.
Внешнее давление на чехословацкое руководство в дальнейшем только нарастало, да и в самой КПЧ не удавалось установить желаемого единства. Характерно, однако, что при этом уже в апреле, на очередном пленуме ЦК, была принята программа действий «Путь Чехословакии к социализму», и большинство делегатов высказались в поддержку начатых в стране реформ. Было образовано и новое правительство Чехословакии.
Поскольку процесс демократизации в стране развивался в неприемлемом для советского руководства направлении и вызывал отторжение со стороны противников реформ внутри страны, было очевидно, что дрезденское совещание не дало тех результатов, на которые рассчитывали его организаторы. Нельзя исключать, что Кадар также надеялся на некоторую корректировку действий и политики КПЧ после Дрездена, безусловно, по-прежнему поддерживая взятый курс на реформы. Но уже 16 апреля 1968 г. в телефонном разговоре с венгерским руководителем Брежнев заявил: «Мы находимся на пороге потери Чехословакии». Он предложил провести новую встречу лидеров компартий, но без участия Чехословакии и Румынии. Кадар согласился, однако «выразил свое непонимание того, как можно говорить о Чехословакии, обсуждать положение в стране без чехословацкого участия»[276].
4 мая 1968 г. Дубчека вызвали в Москву, где он в очередной раз выслушал серьезную «товарищескую критику» в связи с ситуацией в партии и стране.
Спустя два дня Кадару в Будапешт позвонил председатель Совета министров СССР А. Н. Косыгин и просил его срочно прибыть в советскую столицу для обсуждения положения в ЧССР. В обстановке полной секретности состоялось первое совещание «пятерки»[277]. Помимо хозяев, в нем приняли участие Кадар, Гомулка, Живков и Ульбрихт. Представленные советской стороной остро критическое видение ситуации и негативная оценка событий и «поведения» руководства КПЧ были встречены почти всеми руководителями «братских» партий с полным одобрением. Гомулка, Живков и Ульбрихт охарактеризовали ситуацию в Чехословакии как «контрреволюцию», подчеркивая, что ее уже нельзя выправить иначе как с помощью «здоровых сил»[278]. В завязавшейся острой дискуссии Кадар, признавая ситуацию опасной, убеждал участников совещания, что руководство КПЧ при надлежащей поддержке способно разрядить обстановку[279]. В споре со своими товарищами он фактически оставался на своей, уже ранее высказанной позиции. «Сейчас в Чехословакии идет не наступление контрреволюции, – подчеркивал Кадар, – а борьба за исправление ошибок, совершенных в прошлом»[280]. Иными словами, венгерский руководитель фактически отстаивал тезис, в соответствии с которым считал неприемлемым вмешательство во внутренние дела Чехословакии и предлагал доверить решение проблемы обновленному руководству компартии и правительству страны. Свою позицию он мотивировал тем, что внешнее вмешательство приведет только к укреплению сил внутренней оппозиции. Сославшись на пример Венгрии, Кадар отверг также предложение о возможном привлечении вооруженных сил для «исправления положения в стране», заявив, что следует искать другое решение. Об эмоциональном состоянии венгерского лидера свидетельствует приведенный им следующий аргумент: «Если мы будем считать, что Мао Дзедун и его товарищи выжили из ума, что Фидель Кастро – мелкий буржуа, Чаушеску – националист, а в Чехословакии действуют попросту сумасшедшие, то при таком подходе мы вообще не сможем ничего решить»[281]. Кадар попытался донести до соратников свое убеждение, что «исход борьбы в Чехословакии решится в самой партии, в рабочем классе, в народе» и что единственная задача «социалистического лагеря» заключается в том, чтобы «сделать все для того, чтобы помочь чехословацким коммунистам выйти из этой тяжелой ситуации, но ничего не следует совершать, чтобы играть на руку врагам»[282]. Однако переубедить участников встречи Кадару не удалось.
«Братские» компартии, как известно, добились согласия чехословацкого правительства провести военные учения на территории Словакии с 20 по 30 июня. Против проведения учений Кадар возражать уже не стал, однако просил все взвесить еще раз[283]. При этом венгерский руководитель предупреждал, что одной военной силой проблему не решить, что ее использование чревато новыми трудностями, но остался в одиночестве.
Очередную попытку заявить о своей позиции по чехословацкому вопросу Кадар предпринял на прошедших в Будапеште венгерско-польских переговорах в середине мая 1968 г. В ходе острой полемики раздраженный Гомулка выступил против реформ в принципе, правда, его словесные выпады остались не известными широкой общественности. Напряженность в этом вопросе чувствовалась и тогда, когда Кадар накануне многосторонней встречи пытался предложить Брежневу предварительно провести советско-чехословацкие переговоры, но советский генсек отклонил такой вариант. Это имело место и после переговоров Кадара с Дубчеком и Черником 13–15 июня в Будапеште. Чехословацкое руководство, очевидно, тоже отдало бы предпочтение двусторонним переговорам, нежели «суду» «пятерки». При всех отмеченных выше факторах постоянное давление со стороны «братских» партий на лидера КПЧ, по мнению Р. Ньерша, не прошло бесследно и для Кадара: приближалось время, когда оно его «несколько поколебало»[284].
Однако в июне 1968 г., когда в Будапеште по случаю подписания нового Договора о дружбе и сотрудничестве между ЧССР и ВНР (на 20 лет) Дубчек и Кадар снова встретились, их переговоры еще прошли в духе полного взаимопонимания и согласия. Позиция Кадара к середине июня 1968 г. демонстрирует его сдержанное отношение к чехословацким событиям, свидетельствовавшее о том, что их оценки являлись результатом серьезных размышлений и ответственности руководителя за принимаемые решения.
Выступая 19 июня 1968 г. на заседании ЦК ВСРП, Кадар, в частности, говорил: «Если бы я сказал, что там [в Чехословакии] контрреволюция и она берет вверх, тогда, между нами говоря, надо было бы идти как можно дальше, и тогда я бы обеими руками проголосовал за то, чтобы они оккупировали Чехословакию. Имею в виду активных и готовых к этому стран-членов Варшавского договора, поскольку это надо было бы сделать, ведь социалистический мир не может потерять Чехословакию»[285].
Таким образом, Кадар продолжал опровергать утверждения других членов «пятерки» о наличии в ЧССР «контрреволюции», а от защиты и поддержки реформаторских устремлений Дубчека и руководства КПЧ не отказывался и впредь. Его неизменная позиция нашла отражение в решениях ЦК ВСРП. Так, расширенное заседание этого органа 19–20 июня 1968 г. по итогам встреч в Дрездене и Москве документально зафиксировало, что «состоялся искренний обмен мнениями, оказавший полезное воздействие на развитие сотрудничества социалистических стран». Отмечалось, что ЦК ВСРП «с одобрением принял к сведению позиции руководителя делегации». В решении ЦК, в частности, подчеркивалось: «Венгерская общественность проявляет большой интерес к чехословацким событиям. Центральный Комитет выражает полную поддержку и братскую солидарность с Центральным Комитетом КПЧ… Искренне желает, чтобы устремления партии, направленные на последовательное исправление ошибок прошлого, на развитие социалистической демократии, были успешными и чтобы они направлялись на преодоление правых и антикоммунистических течений, угрожающих правильно намеченным целям»[286].
Обстановка же в ЧССР продолжала стремительно накаляться, вызывая все более жесткие оценки происходящего в стране, прежде всего, со стороны советского руководства и некоторых других партий. Начиная со второй половины июня 1968 г., по мере поляризации реформаторского движения и появления некоторых публикаций в СМИ Чехословакии, постепенно меняется и позиция официального Будапешта. Особое беспокойство в высших партийных кругах Венгрии, как и других социалистических стран, вызвало появление в Праге известного документа либеральной оппозиции «2000 слов» с критикой правящей компартии и призывом к политическому плюрализму. Неожиданной и малоприятной для венгерской стороны оказалась и публикация в газете «Literarni Listy» статьи журналиста О. Махатки, приуроченной к 10-летию казни Имре Надя и содержавшей позитивные оценки его деятельности[287]. Конечно, нельзя утверждать, что именно этот факт повлиял на частичную корректировку мнения Я. Кадара по чехословацкому вопросу, но он определенно не мог не вызвать раздражения. Во всяком случае, 5 июля 1968 г. Кадар в письме к Дубчеку выразил недовольство обстановкой в ЧССР. Но смены принципиальной оценки положения в стране пока еще не произошло: Кадар по-прежнему не считал ситуацию в Чехословакии контрреволюционной. Здесь важно зафиксировать также, что 12 июля 1968 г. Политбюро ЦК ВСРП однозначно высказалось против военного решения чехословацкой проблемы[288].
Во второй половине дня 13 июля 1968 г., накануне варшавской встречи лидеров стран ОВД (14–15 июля), по просьбе Дубчека состоялась еще одна его секретная встреча с Кадаром. Место встречи – привычное словацкое Комарно. Состав участников ограниченный: Кадар, Дубчек и премьер-министры Й. Фок и О. Черник. Общая тональность беседы несколько отличалась от прежних.
Она началась с информации Дубчека о положении в партии и стране. Он сообщил также о том, что чехословацкая делегация по решению Президиума КПЧ не намерена участвовать в очередной многосторонней встрече руководителей компартий в Варшаве. (Кадар был одним из членов оргкомитета этой встречи.) Дубчек пояснил, что Прага не пренебрегает такого рода встречами, однако непонятно, почему на них занимаются исключительно проблемами Чехословакии. Он выразил также свое недовольство теми характеристиками и оценками, которые были даны большинством товарищей из «пятерки» положению в его стране на прежней, дрезденской встрече. Он сказал также, что чехословацкое руководство вообще предпочло бы вести двусторонние переговоры. Дубчек выразил свое непонимание и по поводу того, почему войска ОВД, участвовавшие в военных учениях [ «Шумава»], не выведены, а продолжают оставаться в стране. Он прямо и откровенно заявил, что это обижает Прагу.
Кадар, приняв к сведению сказанное Дубчеком, посчитал нужным перейти на более официальную и в какой-то степени даже менторскую тональность, которая была выдержана им до конца переговоров. Холодный тон, сопровождавшийся выражением недовольства, удивил Дубчека. Отказ КПЧ от участия в работе совещания в Варшаве Кадар счел неверным и, разъяснив его цели и задачи, назвал решение руководства КПЧ «самой грубой ошибкой с января 1968 года»[289]. Он подчеркнул, что, со своей стороны, расценивает этот шаг как нежелание выступить в защиту своих собственных интересов, как сдачу позиций и что отказ от участия чреват пока еще неясными последствиями. Реагируя на одну из фраз Дубчека, Кадар отметил также, что вряд ли целесообразно искать себе других союзников в лице румын или югославов: те преследуют свои особые интересы, а сближение с ними может только испортить отношения чехословаков с Москвой. Он сказал, что не следует обижаться даже при обоснованном, законном недовольстве или угрозе суверенитету, а нужно участвовать и отстаивать свое дело также на этих совместных обсуждениях.
Как представляется, Кадар искренне сожалел, что Прага отказалась направить свою делегацию в Варшаву. Он рассчитывал на совместные действия с чехословаками именно на этом многостороннем форуме, полагая, что общими усилиями им удастся более аргументированно представить и отстоять необходимость реформ. Кадар упрекал Дубчека в том, что своим отказом поехать в Варшаву чехословацкая сторона фактически пренебрегает возможностью отстаивать реформаторские инициативы и преобразования. Тем самым (встреча в Варшаве, кстати, это подтвердила) они «поставили в тяжелое положение и венгров»[290], оставив их наедине с противниками реформ. По мнению Ньерша, на сей раз Дубчек в глазах Кадара «выглядел крайне упрямым»[291]. На упреки Кадара лидер КПЧ отреагировал кратким вопросом: «Зачем же было так срочно снова собираться?», а вдогонку услышал фразу Кадара: «Вы еще не знаете своих партнеров»[292].
Судя по венгерским записям и материалам, Дубчек не ожидал, что сочувствующие чехословацким реформам венгры столь критично воспримут отказ от участия в совещании. Он был поражен также и изменившейся тональностью переговоров. Впрочем, в отчете об этой встрече Кадар на заседании Политбюро ЦК ВСРП отметил, что Дубчек и его товарищи, «видимо, только сейчас осознали, до чего докатились». По его словам, Дубчек даже заплакал и сказал, что «теперь ясно видит, что перед ними закрылись все двери»[293].
Беседа Кадара с Дубчеком, видимо, оказала воздействие на чехословацкое руководство, т. к. вместо полного пренебрежения сотрудничеством с «пятеркой» уже утром 14 июля (т. е. в день начала работы совещания в Варшаве) Президиум ЦК КПЧ отправил письмо в Варшаву с заявлением, что Прага не намерена изолироваться от многостороннего сотрудничества. Письмо, конечно, было принято во внимание, но исправлять положение было уже поздно.
Встреча с Дубчеком убедила Кадара в том, что совещание в Варшаве будет нелегким. Он понимал, что предстоит массированная атака на Чехословакию с критикой реформаторских начинаний и давлением на их сторонников. Кадар мог предположить, что отсутствие Дубчека и чехословацкой делегации на совещании вызовет недовольство и даже возмущение со стороны остальных участников, что те, возможно, будут настаивать и на крайних мерах по «спасению» Чехословакии.
Решение Президиума КПЧ отказаться от участия в работе совещания так или иначе осложнило положение и самого Кадара. Поэтому накануне варшавского совещания, поздней ночью 13 июля 1968 г., он собрал членов Политбюро ЦК ВСРП на экстренное заседание для оценки ситуации в ЧССР.
Он попросил собравшихся в лаконичной форме выразить свое видение чехословацкого кризиса и допустимых мер по его разрешению, имея в виду и тот вариант, когда «будет необходимо дать однозначный ответ на советское требование военной интервенции». Совещание не протоколировалось, записи не велись, только Кадар сделал себе краткие заметки. Как отмечал впоследствии в одном из интервью Ньерш, Кадар утверждал, что в ЧССР «нет речи о всеобщем кризисе, который угрожал бы социалистическому строю». Остальные, по словам Ньерша, «ощутили риск и предостерегали от военного вмешательства», но при этом «однозначную позицию отказа от интервенции занимали только Лайош Фехер, Йенё Фок, Дьёрдь Ацель»[294]. Кадар, подчеркнув с сожалением, что отсутствие Дубчека не позволит образовать «единый фронт» в защиту реформ, изложение своей позиции отложил до Варшавы.
На варшавском совещании венгерскую делегацию ждал холодный прием: участники не скрывали своих подозрений и неприязненного отношения. Впоследствии на заседании ЦК ВСРП 7 августа Кадар так вспоминал об атмосфере встречи: «Мы чувствовали себя там штрейхбрехерами»[295]. На совещании действительно царила напряженная, нервная обстановка. Открыл его Гомулка, затем выступили руководители делегаций. По обсуждаемому вопросу – о ситуации в Чехословакии и мерах ее разрешения – выявились различные мнения, подходы и предложения. При этом все делегации понимали, что хотя вопрос военного вмешательства прямо в повестке дня не значился, именно он становился центральным. Выступление Гомулки на сей раз было не столь резким и осуждающим, нежели в Дрездене. Он не говорил о контрреволюции, а сосредоточился на опасности превращения КПЧ в социал-демократическую партию и на угрозе поворота Чехословакии к капитализму.
Кадар поддержал позицию польского лидера, разделив его озабоченность в отношении социал-демократической и буржуазно-демократической «опасности» и особенно подчеркнув свое согласие с ним по военному вопросу. Политические процессы в Чехословакии Кадар оценил как «югославизацию», отвергнув утверждения о победе в стране контрреволюции. Защищая руководство КПЧ, он доказывал, что нет необходимости использовать военную силу и что не следует вмешиваться во внутренние дела страны. В связи с этим следует отметить, что Кадар привез в Варшаву проект предложений о недопустимости вооруженного вмешательства в Чехословакии[296]. Не оглашая проект целиком как документ, он четко обосновал центральный тезис и до конца его отстаивал. В ответ Кадар услышал резкую критику, нападки и даже угрозы, особенно со стороны Ульбрихта, допустившего грубые выпады против венгерского лидера и добивавшегося демонстрации военной силы в Словакии. Живков поддержал Ульбрихта и, отвергая венгерский подход, заявил, что ОВД в отношении Чехословакии уже исчерпала все политические возможности, что «без нашей помощи внутренние силы страны не смогут навести порядок». Болгарский лидер настаивал на «восстановлении пролетарской диктатуры» военными методами.
Кадар, конечно, подставил себя. Его предположение, что в отсутствие чехословаков венгры станут объектом жесткого подхода, оправдалось: Ульбрихт и Живков прямо заявили, что следующей страной, обстановку в которой следует «разобрать», станет Венгрия и ее реформы. Стремление наказать партии и страны, которые обратились к реформам, независимо от степени опасности их начинаний для «дела социализма», набирало опасные обороты.
Пытаясь убедить коллег в справедливости своей аргументации в защиту чехословацких преобразований, Кадар попросил слово для повторного выступления. Этим он на самом деле защищал и венгерскую реформу. Однако в итоге Кадару пришлось пойти на компромисс: как утверждает Ньерш, Кадар «в первой части своего выступления отвергал [оценки событий в Чехословакии], а во второй как бы и соглашался с ними»[297].
В чем же уступил Кадар соратникам из «братских» партий в условиях, сложившихся для него в Варшаве? Давление извне в итоге заставило его дать своеобразную «клятву верности», заявив: «Мы в полной мере согласны с оценкой и требованиями советских товарищей и готовы участвовать во всех совместных акциях»[298]. Это обещание прозвучало от него вопреки консолидированной позиции Политбюро ЦК ВСРП. Известно, что время военного вторжения в ЧССР тогда еще не настало. И в Варшаве решение о нем не принималось, но Кадару ради защиты венгерской реформы пришлось заранее фактически связать себя предварительным обещанием участвовать в «окончательном решении» чехословацкой проблемы. Заметим в связи с этим, что 26 июля Брежнев от имени Президиума ЦК КПСС тепло поблагодарил Кадара за его предварительное согласие. «Это настолько дорого для нашей партии и дружбы, – подчеркнул советский лидер, – что нет слов для выражения благодарности. Пока я жив, не забуду»[299]. Кстати, на варшавском совещании Брежнев не спешил брать слово, однако его, видимо, раздражали крайне резкие заявления Ульбрихта и Живкова, и он высказался более сдержанно. Не заявляя открыто о приоритете военного решения чехословацкой проблемы, Брежнев указал на необходимость и право «оказать братскую помощь» Чехословакии в условиях «роста контрреволюционных сил» в этой стране.
В Варшаве, как отмечалось, вопрос о военном вмешательстве не стоял на повестке дня совещания и не обсуждался. Другое дело, что он, как говорится, уже «витал в воздухе». Интересно, что рассмотреть его предлагал в своем выступлении Живков, но на это предложение фактически никто не отреагировал. Доступные сегодня исследователям документы – протоколы варшавского совещания[300] – тому свидетельство. Они позволяют верифицировать распространенные утверждения, что вопрос о вторжении якобы обсуждался в столице Польши, и уже тогда по нему было принято положительное решение[301].
Что касается предложения Брежнева на совещании, то речь шла о целесообразности обращения к руководству КПЧ с коллективным письмом от имени пяти компартий с пожеланием активизировать свои действия против «контрреволюционных сил» в стране. Такое письмо, как известно, было составлено, но без резких формулировок в адрес руководства КПЧ и Дубчека. Оно содержало адресную критику «эры Новотного» и призыв «порвать со сталинским прошлым»[302]. Предлагалось также «использовать все меры защиты» против антисоциалистических сил и внепартийной оппозиции. 16 июля 1968 г. письмо было передано высшему партийно-государственному руководству Чехословакии.
На совещании Кадар поддержал предложение Брежнева и о других совместных действиях. Имелись в виду разъяснение содержания указанного письма в печати социалистических стран, организация встречи представителей двух-трех «братских» партий с руководителями КПЧ. А кроме того, рекомендовалось дождаться ответа руководства КПЧ. Предусмотрен был также и вариант оказания прямой поддержки чехословацких «здоровых сил», если предложения участников совещания будут отвергнуты. О том, что руководство «соцлагеря» пока еще ориентировалось в первую очередь на политические методы разрешения кризисной ситуации, свидетельствовала готовность предпринять еще одну попытку убедить руководство КПЧ в необходимости принять решительные меры, чтобы остановить дальнейшее нарастание чехословацкого кризиса.
Кадар все эти позиции разделял, тем более что у него в кармане, как отмечалось, лежал проект предложений о недопущении военного решения проблемы[303].
Президиум ЦК КПЧ, как известно, отверг критику в свой адрес, а на требования «пятерки» не реагировал. Последовали новые совещания с чехословацким руководством в августе 1968 г. – в Братиславе и Чиерне-над-Тисой, которые завершились совместными заявлениями.
В официальном сообщении о заседании ЦК ВСРП от 7 августа 1968 г. в связи с положением в Чехословакии теперь уже отмечалось, что венгерское партийное руководство «присоединяется к тем оценкам и разделяет те выводы, которые приняли другие коммунистические и рабочие партии» по чехословацкому вопросу[304].
Приглашенный на отдых в Крым 12–15 августа Кадар встретился в Ялте с Брежневым и Косыгиным, где попытался убедить советских руководителей провести еще одну двустороннюю советско-чехословацкую встречу с руководством КПЧ. Брежнев уже 13 августа позвонил Дубчеку, чтобы получить ответ на единственный вопрос: будет ли дан ответ на июльское письмо и каким станет решение Президиума КПЧ? Генерального секретаря ЦК КПСС, кроме этого принципиального вопроса, интересовало, установит ли Прага контроль над средствами массовой информации и решит ли кадровые проблемы? Ответ Дубчека был уклончивым. Он просил подождать до намеченного на сентябрь очередного съезда КПЧ и подвел черту в разговоре следующими словами: «Если думаете, что мы вас обманываем, поступайте так, как считаете нужным. Это ваше дело»[305]. На основании разговора в Москве пришли к выводу, что Прага не намерена придерживаться обязательств, зафиксированных в Чиерне-над-Тисой и Братиславе[306].
Кадар, явно информированный о телефонном разговоре, вернувшись 15 августа в Будапешт, решил написать письмо Дубчеку. Он по своей инициативе пригласил его на 17–18 августа на беседу по актуальным вопросам. Дубчек 16 августа откликнулся на приглашение и назначил встречу в Комарно на 17 августа. С венгерской стороны в ней участвовали Кадар и Эрдеи, а с чехословацкой – Дубчек и Черник. Кадар известил Брежнева о назначенной встрече. Характерно, однако, что едва начались переговоры во второй половине дня, как Кадар получил от Брежнева срочное сообщение, которое фактически заставило прервать переговоры. «В виду исключительной сложности положения в Чехословакии» Кадару надлежало на следующий же день, в воскресенье 18 августа к 10 часам утра срочно прибыть в Москву[307].
Возможно, в Москве посчитали, что теперь даже Кадару, «мастеру компромиссов», не удастся уговорить Дубчека пойти навстречу выдвинутым требованиям. И в этом советские руководители не ошиблись: попытка Кадара убедить Дубчека в необходимости воспользоваться последней возможностью, уступить требованиям Москвы и пойти хотя бы на частичный компромисс не удалась. Чехословацкая сторона, не осознавая масштаб надвигавшейся опасности или делая вид, что не понимает сложности ситуации, продолжала занимать выжидательную позицию, настроившись затягивать время. Дубчек, в частности, рассказывал на встрече о подготовке партии к очередному съезду, который и займется решением назревших проблем.
К моменту получения вызова в Москву Кадар уже понимал, что Дубчек не собирается выполнять соглашения, подписанные им в Чиерне-над-Тисой и в Братиславе. Более того, он предполагал, что предстоящее совещание самым серьезным образом, вплоть до силового варианта, займется вопросами коллективного «спасения» Чехословакии от кризиса и реформ. А вот сказать с определенностью, сообщил ли Кадар Дубчеку и Чернику о надвигавшейся угрозе для «Пражской весны», сегодня невозможно.
18 августа собравшиеся в Москве руководители стран-членов ОВД приняли решение о начале военной операции в Чехословакии. Кадар после консультации с премьер-министром ВНР Й. Фоком от имени ВСРП дал согласие на участие в интервенции без предварительного обсуждения вопроса в Политбюро и ЦК партии. Ввод вооруженных сил ОВД на территорию ЧССР начался 20 августа, а части Венгерской народной армии присоединились к ним 21-го числа.
Считается, что Кадар на основании международного права мог бы уклониться от участия венгерских войск в этой вооруженной акции, сославшись на историю Второй мировой войны, статус Венгрии как сателлита гитлеровской Германии, отторжение восточной части Словакии в пользу Венгрии и пр. Заметим, что на схожих основаниях (существование на территории Чехии германского протектората Богемии и Моравии) участие подразделений Национальной народной армии ГДР ограничилось дислокацией ННА вдоль немецко-чехословацкой границы. Но Кадар понимал, что в целом ситуацию это не изменит и результат для ЧССР будет тот же – оккупация, подавление демократических реформ и преобразований, приведение к власти «здоровых сил» во главе с В. Биляком. Неучастие же Венгрии в интервенции вызвало бы недовольство Брежнева, осуждение позиции Будапешта и, как следствие, блокирование венгерской экономической реформы. Кадар принял позицию советского руководителя, которую на Западе вскоре окрестили «доктриной Брежнева».
В конечном счете прагматизм Кадара позволил венгерской экономической реформе просуществовать еще один десяток лет[308]. Если оценивать и сравнивать чехословацкие и венгерские реформаторские начинания того времени, то следует признать, что, подавив «Пражскую весну» 1968 г. в самом начале ее зарождения, брежневское руководство не оставило много времени и для реализации венгерской экономической реформы. Таким образом, финал «Пражской весны» стал началом конца и реформы в Венгрии. При содействии внутренних антиреформаторских сил в руководстве («рабочей оппозиции») она уже в 1972–1973 гг. была заморожена и постепенно сведена на нет, затем при попытке ее оживления она лишь влачила свое существование вплоть до смены общественного строя Венгрии.
«С подавлением „Пражской весны“ неиспользованной оказалась последняя возможность для проведения реформ в направлении демократического социализма»[309], – отмечал в этой связи Ньерш. Для восточноевропейского региона эта оценка известного венгерского реформатора, безусловно, справедлива, а в отношении Китая – подлежит изучению.
Подводя итоги и пытаясь сделать некоторые выводы из анализа взаимодействия, прямых и косвенных связей между двумя историческими личностями – Яношем Кадаром и Александром Дубчеком – в ходе чехословацких событий 1968 г., отметим, что они были плодотворны и давали определенные, правда, лишь временные результаты. В целом они не смогли оградить Чехословакию от вторжения войск ОВД. Кадар с момента выдвижения Дубчека на пост руководителя КПЧ и до его последних попыток преодолеть кризисную ситуацию в партии и стране пытался оказать своему чехословацкому коллеге товарищескую помощь и поддержку. Между ними возникло взаимопонимание по ряду актуальных вопросов общественно-политического развития ЧССР и принципиальным оценкам ситуации в стране. Попытки преодоления кризиса, стремление к демократизации требовали от лидера КПЧ выдержки и взвешенного подхода. Руководство КПСС и большинства правящих партий стран «социалистического лагеря», чуждые реформаторским и демократическим устремлениям, выражали острое недовольство политическим курсом Дубчека и его ближайшего окружения, требовали свертывания реформ, оценивали преобразования в ЧССР как «контрреволюцию». Дубчек в конечном счете не выдержал массированных атак и отказался участвовать в работе совместных совещаний. В защиту позиций чехословацких реформаторов на этих встречах почти до самого трагического финала «Пражской весны» выступал только Кадар.
Советы и предложения Кадара, как более осторожного, опытного и закаленного в политических схватках функционера, могли бы иметь для Дубчека (при более сдержанных или дозированных темпах демократизации в ЧССР) другой эффект и привести к взаимовыгодным результатам для реализации реформ, как в Чехословакии, так и в Венгрии. Дубчек, однако, не решился воспользоваться рекомендациями Кадара и, переоценивая свои возможности, избрал тактику затягивания решений, которых требовали от него остальные соратники по коммунистическому движению. Взаимовыгодному взаимодействию Кадара с Дубчеком по защите реформ был нанесен сокрушительный удар со стороны лидеров братских партий на варшавском совещании «пятерки». Кадар, рассчитывавший на совместное с Дубчеком выступление в защиту реформаторских идей, оказался на нем в одиночестве и принял на себя удар массированной критики, отстаивая замысел преобразований и попытки его реализации. В крайне неблагоприятной для себя обстановке венгерский лидер был вынужден дать своеобразную «клятву верности» коллегиальным принципам, хотя еще в августе 1968 г. он пытался защитить реформаторскую деятельность Дубчека.
Приведенный в статье материал дает основание усомниться в утверждении Дубчека, прозвучавшем в его интервью каналу Венгерского телевидения в 1989 г. в связи с 20-летним юбилеем «Пражской весны». Если бы в 1968 г. Кадар оказал чехословацкому руководителю поддержку, заявил Дубчек, то могла бы возникнуть «чехословацко-польско-венгерская ось реформ», и тогда Советский Союз не решился бы на вторжение в Чехословакию[310].
Но, во-первых, если Дубчек действительно формулировал или вынашивал идею создания «оси реформ» как возможную альтернативу, то почему не выступил с такой инициативой, которая наверняка оставила бы след в чехословацких, венгерских и польских документах и научной литературе. В известных же нам материалах даже упоминания о чем-либо подобном не встречается.
Во-вторых, как убедительно свидетельствуют реалии 1968 г., Кадар вплоть до июля месяца последовательно поддерживал Дубчека. В меру своих возможностей он как мог защищал чехословацкие реформы, отстаивал позиции Дубчека даже в его отсутствие (пример тому – варшавское совещание 1968 г.), щедро делился своим политическим опытом, давал ему советы, но считал при этом необходимым для чехословацкой стороны самостоятельно принимать решения, искать и находить выход из ситуации.
В-третьих, причисляя Польшу 1968 г. к странам предполагаемой «оси реформ», Дубчек явно ошибался. Вряд ли Гомулка согласился войти в упомянутый союз. Он принадлежал не к лагерю сторонников, а скорее противников Дубчека и его реформ.
Относительно же предположения Дубчека, что в случае образования мифической «оси» Советский Союз не решился бы на вооруженное вмешательство, то это – явная иллюзия. И Кадар, безусловно, понимал, что вторжение произойдет в любом случае, что отказ Венгрии значения иметь не будет, а реформу в стране может погубить. А вот лидер «Пражской весны», в отличие от Кадара, еще продолжал пребывать в иллюзорном мире даже спустя 20 лет после ее трагического завершения.
Татьяна Викторовна Волокитина
«Братская помощь» в болгарской интерпретации[311]
Позиция Болгарии во время чехословацкого кризиса отражена в отечественной историографии вполне определенно. Как правило, она представлена в контексте реализации права лидеров всех стран «социалистического лагеря» принимать участие в обсуждении важнейших внешнеполитических акций Советского Союза. Однако из многочисленных публикаций следует, что «почетное» место в «пятерке» их авторы, как правило, отводили Вальтеру Ульбрихту, Владиславу Гомулке и Яношу Кадару. Тодор Живков нередко даже не упоминается в числе руководителей, чье мнение было особенно важно для советского руководства и должно было учитываться в первую очередь[312]. По всей вероятности, это обусловливалось не только «периферийным» значением малой балканской страны в советском блоке, но и доказанным к тому времени «поведением» Болгарии как самого верного советского сателлита, демонстрировавшего полную и безоговорочную поддержку намерениям и действиям Москвы. Именно так единодушно оценивают позицию своей страны и болгарские исследователи[313].
Поделиться книгой: