Помоги проекту - поделись книгой:
Так был куплен Вармик. Через три года старик Сахновский умер, но предсказание его сбылось: Вармик оказался великим производителем и даже затмил славу Кряжа. На ипподроме трехлетки от Вармика летели, в заводе Живаго была выдающаяся молодежь, а сам Сергей Васильевич торжествовал, брал куш за кушем за детей Вармика и сдувал пыль со своего знаменитого жеребца. Словом, Живаго стал знаменитым коннозаводчиком и этим всецело был обязан Вармику и Сахновскому. Однако сам он об этом быстро позабыл и любил в своей компании потолковать о том, как все проворонили Вармика и только он один, мол, его оценил и сумел купить. «А где был в это время Щёкин? Где был Бутович? – любил спрашивать Живаго и добавлял: – То-то и оно-то, все проспали, а еще знаменитые коннозаводчики!» Мало-помалу обожание Вармика у Живаго дошло до такой степени, что он о нем только и говорил, причем выходило так, что мы все простаки, а он один умный… Эта похвальба однажды вынудила меня добродушно сострить, и я прозвал Живаго «генералом от Вармика».
Я дважды видел Вармика в заводе Живаго, и один раз мне его показывали на езде.
Вармик 1.32; 2.18,1; 5.07,1 и 7.10,1 (Варвар-Железный – Волна), темно-гнедой жеребец, р. 1894 г., завода Н.И. Родзевича. Состоял производителем у Н.И. Родзевича, С.В. Живаго и А.А. Щёкина. Погиб после революции вместе со значительной частью щёкинского завода, оставшейся в Курской губернии.
Рекорды Вармика дают полную и исчерпывающую характеристику силы и резвости этой лошади. Рекорд 1.32 на версту был показан не в трехлетнем возрасте, а десяти лет в Козлове, а потому он не имеет того значения, как если бы был поставлен Вармиком в три года. Рекорд 2.18,1 на полторы версты, конечно, очень хорош и дает полное представление о классе лошади. Рекорд на три версты 5.07,1 совершенно неудовлетворителен и показывает, что Вармик был флайером. Вармик был резов, но не силен, и это перешло ко всему его потомству.
Масти Вармик был темно-гнедой, с некоторым вишневым оттенком. Он происходил от серого отца и серой матери, но вышел гнедым. Среди его предков явно преобладают серая и вороная масти, а гнедая встречается как исключение. Вероятно, гнедая масть позаимствована Вармиком от какого-то более отдаленного предка. Обратимся к иконографии этой линии. Мне принадлежит портрет кисти Сверчкова, исполненный им в 1860 году и изображающий знаменитого в свое время Пригожая. Масть Пригожая и масть Вармика – одного тона и оттенка. Степень родства Пригожая и Вармика такова: Вармик – сын Варвара-Железного, а Варвар-Железный – сын Гордой, Гордая – дочь знаменитой Грозы от Пригожая. Так что Вармик, по-видимому, унаследовал масть этого своего знаменитого предка.
Вармик 2.18,2
Быстрая
Рост Вармика колебался между тремя с четвертью и тремя с половиной вершками. Приблизительно этот же рост он передал громадному большинству своего приплода. Варвар-Железный, отец Вармика, был определенно крупной лошадью, его дед Пройда имел рост под пять вершков. Видимо, меньший рост Вармик получил от своей матери Волны, которая была дочерью Ветерка. Охотниковские лошади часто были мелки, и Ветерок не составлял исключения.
Голова Вармика была приятна, линия профиля имела незначительную выемку у носовой кости. Глаз был очень хорош и чрезвычайно живой, ухо тонкое и превосходно поставлено, затылок великолепный, и ганаш не тяжелый. Шея у жеребца была очень характерная: несколько мясистая, круто поставленная, с ясным гребнем поверху и не вполне безупречной линией снизу. Спина была превосходная, и верхняя линия (шея, спина, круп) очень плавная и приятная. Жеребец был широк, но неглубок. Плечо было с хорошим отвесом, но подплечье очень мало развито. Пясть была широка, но бабки небезупречны, а копыта плосковаты. Задние ноги были хорошо поставлены, но голень бедна. Жеребец был фризист, ногами сыроват и вообще телом лимфатичен, или несколько рыхловат. Ребра у Вармика было мало. Он не был длинен, но не был и короток (лучший его сын Барин-Молодой был определенно короче отца). При всех этих недостатках Вармик был хорошо связан и, несомненно, гармоничен. Когда он был в зените славы, им все восторгались.
Когда я впервые увидел портрет Пригожая, то воскликнул: «Да ведь это Вармик!» Присмотревшись, я, конечно, увидел, что Пригожай глубже и эффектнее, но сходство было большое. Я показал портрет Пригожая Э.Н. Родзевичу, который, естественно, лучше других знал самого Вармика и его детей. Родзевич приехал в Прилепы вместе с В.О. Виттом. Я показал им портрет Пригожая, и они оба, не зная, какая изображена лошадь, в один голос заявили: «Как много общего с Вармиками!» Причем Родзевич усиленно просил меня уступить ему этот портрет, чего я, конечно, не сделал. Покачивая в раздумье головой, Витт заметил: «Так вот в кого вышел Вармик. Как это интересно! Только теперь я вижу, какое значение имеют все эти собранные вами портреты знаменитых рысаков». Я считал и считаю, что при создании Вармика ген Пригожая получил доминирующее влияние и Вармик через много поколений повторил его.
С Вармиком к заводу С.В. Живаго пришел серьезный и значительный успех. Вармик привел, так сказать, все приплоды к одному знаменателю, создал классных лошадей, дал много резвых. Лошади завода Живаго получили определенный тип, большую известность, а сам Живаго стал знаменитым коннозаводчиком. Именно в это время в его заводе родились лучшие лошади: Небось 1.33,3, Варавва 1.33 и 2.15,3, Вариант 1.34,3 и 2.20,1, Зодиак 1.35,1, Вахлак 1.39,1, Верняк 2.25,1, Пусти 2.23,3, Варнак 1.35 и 2.17,1, Вьюн 2.22, Тревога 2.25,5, Тайга 2.221/4, Ваграм, Чуткая, Вероник и другие. Казалось, что завод Живаго, ставший на ноги, будет долго существовать, но владельца завода постигла тяжелая и неизлечимая болезнь, заставив его подумать о том, чтобы удалиться на покой.
Остановлюсь здесь на симпатичной и крайне интересной личности Николая Семёновича Тихомирова, который был до известной степени создателем этого завода. В то время, когда я познакомился с ним, Н.С. Тихомиров был человеком весьма почтенных лет. Это был седой как лунь старик, коренастый, с большой окладистой бородой и шапкой серебряных волос. Лицо у него было простое, но очень приятное. Держал он себя с достоинством, был несколько медлителен и говорил спокойно, как бы обдумывая каждое слово. Он, несомненно, обладал красноречием, был очень умен и наблюдателен. Одевался он скромно: носил картуз, высокие сапоги и косоворотку, поверх которой надевал пиджак, застегнутый на одну верхнюю пуговицу. Человек этот вышел из народа и своим положением, знаниями и небольшим состоянием был обязан только себе, своему трудолюбию, настойчивости, желанию работать и учиться. Тихомиров пользовался громадным авторитетом в наезднических кругах, хорошо знал дело наездки рысака и все тонкости призовой езды. Имя его некогда было весьма популярно также среди коннозаводчиков и охотников, но потом его мало-помалу забыли.
В свое время широкую известность Тихомирову принесло его сочинение «Рысак, его выдержка, выездка и подготовка на приз». Это сочинение впервые появилось в 1879 году и было издано самим автором. Книжку читали с большим интересом. Написанная своеобразным, но хорошим языком, она заключала в себе ряд ценных и весьма интересных сведений. Книжка была издана в типографии И.И. Родзевича, старшего брата знаменитого коннозаводчика Н.И. Родзевича. Второе издание книги Тихомирова вышло в 1883 году и было посвящено графу И.И. Воронцову-Дашкову. Оно было несколько дополнено и переработано. Разумеется, теперь данные о выдержке и езде, которые относятся ко времени, когда наши рысаки ехали еще в простых дрожках, устарели и особого интереса не представляют, но в книге Тихомирова есть и другие сведения – например, о заводе М.С. Мазурина, о некоторых знаменитых наездниках, старинных кучерах и прежних известных рысаках, – и поныне имеющие большую историческую ценность.
Тихомиров много видел на своем веку, был человеком больших знаний и опыта, а потому я решил расспросить его о прежних лошадях, главным образом о мазуринских рысаках, так как сведения о заводе Мазурина очень немногочисленны и отрывочны (даже опись его никогда не была напечатана). А Тихомиров по своей прежней службе у Мазурина хорошо знал этот знаменитый завод. Во время обеда, к которому Тихомиров по моей просьбе был приглашен, я приступил к делу и стал расспрашивать старика. Тот охотно согласился удовлетворить мое любопытство, но совершенно неожиданно для меня запротестовал Живаго. «Давайте говорить, – сказал он, – о современных лошадях, а после обеда я лягу соснуть, а вы побеседуете с Николай Семёновичем о старине. Я сам много раз слышал рассказы Николая Семёновича и кое-что даже записал. Вам, конечно, они будут интересны».
Мы подчинились просьбе хозяина. Живаго был превосходный рассказчик. В этот же день он был в ударе и немало сообщил интересного о том, как он начал охоту, как купил своих первых лошадей, сколько выпил красного вина и сколько провел бессонных ночей за беседой с Малютиным, прежде чем купил у него четырех кобыл. Довольные друг другом, мы засиделись бы за послеобеденным кофе очень долго, но решили, что давно пора дать хозяину соснуть.
Живаго отправился на боковую, а я опять приступил к Тихомирову с расспросами. «Давайте пойдем в лес, – предложил Николай Семёнович. – Здесь жарко и душно, а там свежо и прохладно. Я вырос в Московской губернии, люблю лес; мы там посидим в прохладе, послушаем птиц, полюбуемся природой и потолкуем о старине». Я охотно согласился, взял свою записную книжку и карандаш, и мы отправились в путь. Миновали конюшни, прошли мимо птичника и по узкой тропинке вступили в лес. Везде тень и тишина, нас тотчас же охватило особое настроение. Это был не бор, а именно лес, разные породы дерев беспорядочно росли по сторонам. Минут пятнадцать-двадцать мы шли по лесу и наконец достигли поляны. Здесь мы уселись и некоторое время молчали. Затем Тихомиров снял картуз, поудобнее уселся, а я вынул записную книжку.
«Я прослужил сорок лет у Митрофана Сергеевича Мазурина, – так начал говорить мой собеседник, – но о том, как велся и как образцово был поставлен этот замечательный завод, а равно и о самом Мазурине я рассказывать не буду, так как писал об этом в своей книге “Рысак”. Расскажу только про мазуринских лошадей».
Однако я просил Тихомирова сообщить мне прежде всего о себе, на что старик охотно согласился.
«Я родился в Московской губернии и был сыном ткача, который служил на Реутовской мануфактуре купцов Мазуриных. Отец мой пользовался расположением хозяина, а потому я мальчиком был взят в контору. Там я пробыл десять лет, научился хорошо грамоте и видел много именитых торговых людей того времени и их доверенных, бывавших по делам в мазуринской конторе. Словом, там я набрался ума-разума и отшлифовался. Читать я любил с детства и все свободное время проводил за книжкой. Другая моя страсть были лошади. На это обратил внимание Митрофан Сергеевич, и я по его предложению и по своей охоте перешел на конный завод. По наезднической части я был выучеником Александрова, а по заводской – Митрофана Илларионовича Крылова, который заведовал конным заводом Мазурина. Крылов был выдающийся знаток заводского дела и пользовался уважением коннозаводчиков и охотников. Ему так доверяли, что многие покупатели приобретали лошадей у нас заглазно: присылали прямо письмо, что, мол, нужна для такого-то дела лошадь. И Крылов посылал. Не было случая, чтобы лошадь не понравилась и ее вернули. Крылов готовил меня в свои преемники и всем со мною делился. Тогда же под его диктовку я записал многое относительно заводского дела, что потом вошло в мою книгу. Также учил меня англичанин, который одно время служил у нас при заводе. Ему я многим обязан. По-русски он сначала не говорил, но потом подучился. Он так умел обласкать лошадей, что те выходили на его голос, а самого строптивого жеребца он выводил на простом недоуздке, и тот не бесился. У этих людей было чему поучиться, и я многим обязан им.
Когда Мазурин задумал познакомить французов с орловским рысаком и открыть новый рынок, он послал меня во Францию с рысаками, и потом я всегда ездил туда с ними и удачно вел там дело. У Мазурина был в Париже свой дом, но при доме конюшен не было, и мы снимали конюшню в другом месте. Мазурин ежегодно в течение ряда лет отправлял лошадей во Францию в полуторагодовалом возрасте, и там они продавались по 400 рублей голова в голову. Раскупали их охотно, и немало мазуринской крови вошло в породу французского рысака. Тогдашние охотники из зависти относились недоброжелательно к таким отправкам рысаков во Францию, и были даже выступления в печати против Мазурина, где говорилось, что он это делает потому, что добивается от императора французов почета и ордена. Это была ложь и клевета. Не такой был человек Мазурин. Владелец фабрики, где работали три тысячи человек, миллионер, друг многих знаменитых людей в России, просвещенный, гуманный, добрый и при этом человек государственного ума. Не понимали и не умели оценить в наших коннозаводских кругах Мазурина, а во Франции его знали и уважали, пожалуй, больше, чем в России…
Частенько я бывал на бегах, знакомился и беседовал со знаменитыми нашими наездниками, особенно был дружен с Кочетковым, отцом нашего теперешнего наездника. У наездников я стремился узнать все, что касалось езды и призовой работы. Бывало, что-нибудь интересное узнаешь или выпытаешь, придешь домой вечером и сейчас же запишешь в тетрадку. Так собирал я материал для книги, а остальное дополнил своими знаниями и опытом. Если помните, в предисловии к первому изданию у меня есть фраза, которую я помню наизусть: “А между тем каждая специальность должна иметь свою литературу, как для того, чтобы дать возможность всякому, занимающемуся этой специальностью, совершенствоваться в ней, так и для того, чтобы ознакомлять подробно со всеми своими отраслями желающих впервые заняться ею”. Эту фразу я оттого так хорошо помню, что ее собственноручно написал и вставил в мое предисловие Мазурин. Он интересовался моей работой и всячески меня поощрял. Да, выдающийся был человек покойный Митрофан Сергеевич, такие, как он, нечасто родятся…
Когда умер Мазурин, сын его, Константин Митрофанович, был малолетним, а потому опекуны и продали завод. Мазуринский завод в полном составе купил в 1880 году П.Г. Миндовский. Я оказался не у дел, и так как имел небольшой капиталец, нажитый честным трудом, – ведь прослужил я у Мазуриных без малого сорок лет, – то я и удалился на покой. А вот теперь на старости лет опять служу: потянуло меня к лошадям, к родному делу, да и Сергей Алексеевич Сахновский уговорил меня идти к Сергею Васильевичу и поставить у него дело по-настоящему. С Сергеем Васильевичем мы сошлись, работать он мне не мешает, относится ко мне как к отцу родному. Тут, видно, придется и умереть…»
После этого рассказа я просил Тихомирова поделиться воспоминаниями о лучших мазуринских лошадях. Тихомиров рассказал мне следующее: «Лебедь 7-й состоял производителем у М.С. Мазурина, потом был продан П.А. Мазурину. Это была вороная четырехвершковая лошадь, очень широкая и при этом сухая. Энергии у жеребца была масса. Он был очень резов, но не мог обнаружить всей своей резвости вследствие чрезвычайно строптивого характера. Ездил на нем в свое время Кочетков, который тогда служил у Н.И. Ершова. Лебедь 7-й отличался громадной силой, а потому во все время своего пребывания в заводе ежедневно возил в город Клин П.А. Мазурина. От завода до Клина двенадцать верст, стало быть, Лебедь 7-й делал ежедневно двадцать четыре версты, а в то время он был уже не молод. Возвращался он из этой поездки бодрым и свежим – удивительной силы была лошадь!»
Эти данные о Лебеде 7-м крайне интересны, потому что сей жеребец оказался выдающимся производителем. Он дал призовых Соболя, Шалуна, Крутого и Резвого, выигравшего Императорский приз в Санкт-Петербурге в 1868 году. Крутой – отец Крутого 2-го, рекордиста своего времени и победителя Императорского приза. И старый Крутой, и его сын Крутой 2-й оказались замечательными производителями: Крутой прославился в заводе Терещенко, а Крутой 2-й дал такого производителя, как Нежданный, от которого родился рекордист и победитель Императорского приза Недотрог, производитель в моем заводе. Современный рекордист Ловчий 2.15,7 (четырех лет) – родной внук Недотрога, так как происходит от его сына Кронпринца, также выигравшего Императорский приз. Сила у лошадей этой линии громадная, и этим они, по-видимому, обязаны своему предку Лебедю 7-му.
Ввиду того значения, которое имеет в настоящее время линия Кронпринца, приведу здесь еще некоторые данные о Лебеде 7-м. Об этом жеребце имеется печатный отзыв известного наездника Кочеткова. Кочетков говорил, что ему больше не приходилось во всю свою жизни ездить на другой такой стойкой и крепкой лошади, как Лебедь 7-й. Какова бы ни была дистанция, Лебедь проходил ее без посыла, не изменяя хода.
Отзыв знаменитого наездника Кочеткова вполне совпадает со словами Тихомирова. Лебедь 7-й был лошадью замечательной силы и такой же езды. В «Журнале коннозаводства» за 1867 год также находим несколько слов о Лебеде 7-м. Там есть статья, описывающая завод М.С. Мазурина. О Лебе де 7-м в ней сказано: «Второе место занимает вновь купленный вороной Лебедь, зав. Н.И. Ершова, сын известного Лебедя, принадлежавшего А.И. Павлову. Лебедь М.С. Мазурина весьма эффектен и силен, а как заводской производитель он замечателен своим резвым приплодом». Автор этой статьи – князь Б.А. Черкасский, один из знаменитейших русских коннозаводчиков. Все, кто писал или говорил о Лебеде 7-м, отмечали его необыкновенную силу.
Вот почему так глубоко неправы те охотники, которые, отдав все свои симпатии двум-трем модным линиям, игнорируют все остальные, и в частности линию Лебедя 7-го, продолженную Ловчим и другими детьми Кронпринца.
Благодаря тому что Тихомиров подарил мне заводские книги П.А. Мазурина, я имею полную возможность проследить за этапами жизни этого рысака и привести о нем никогда и нигде не опубликованные данные.
Лебедь 7-й родился в заводе Н.И. Ершова в 1857 году от Лебедя (Лебедь 5-й – Красава) завода А.Б. Казакова и Домашней (Хапун – Слава) завода А.И. Павлова.
Н.В. Хрущов, один из наших старейших коннозаводчиков, хорошо знал Ершова, с которым был дружен. Он мне рассказывал о том, как Ершов купил Домашнюю: «Ершов был очень умный и к тому же остроумный человек, но любил прихвастнуть и частенько уклонялся от истины. Знаток лошади он был великий и охотник страстный. Его завод находился в Саратовской губернии, там же был завод Павлова, который велся на широкую ногу. Ершов держал пари с Павловым, что купит у него кобылу на выбор, жеребую от знаменитого производителя Лебедя, а если она у него на следующий год даст жеребчика, тот обязательно станет знаменитым рысаком и затмит славу павловских лошадей. Павлов от души посмеялся над хвастуном, и пари было принято. Другой саратовский коннозаводчик – Воронин, присутствовавший при этом, стал свидетелем заключения пари и немало потешался над Ершовым. В заводе Павлова насчитывалось до ста кобыл и была весьма значительная группа подовских маток, которые составляли украшение павловского завода. Павлов и Воронин не сомневались в том, что Ершов выберет одну из лучших подовских кобыл, и Павлов говорил Воронину: “Жаль будет отдать на выбор подовскую кобылу, но делать нечего, надо проучить хвастуна”. Каково же было удивление обоих знаменитых коннозаводчиков, когда на другой день после выводки Ершов выбрал кобылу Домашнюю, кругом павловских кровей, которой только что минуло пять лет. Она впервые пошла в случку в том году и была покрыта Лебедем. Домашняя была явно жереба, и, выбрав ее из всего заводского состава, Ершов тут же торжественно заявил, что если она ожеребится на будущий год не кобылкою, а жеребцом, то он станет знаменитой лошадью и продлит род Лебедей. “Я жду вороного жеребца и вперед его называю Лебедем 7-м, ибо он будет по праву носить это имя, как внук Лебедя 5-го и продолжатель своего знаменитого рода” – таково было пророчество Ершова. С этим он уехал из знаменитой Ивановки, имения А.И. Павлова.
Домашняя по себе была очень хороша, но по вкусам того времени легка. В ней было под четыре вершка росту, она была очень суха, не имела фризов и была вся в струну. Ей было далеко до подовских кобыл, но среди коренных павловских она была одной из лучших.
Об этом оригинальном пари слух прошел по всей Саратовской губернии, и над Ершовым потешались почти целый год. Он стоял на своем и говорил, что будущий Лебедь 7-й затмит славу павловских лошадей и даст знаменитый приплод. Время шло, наступил срок выжеребки Домашней. Павлов и Воронин помнили об этом и посетили завод Ершова. Ершов торжествовал: Домашняя принесла жеребчика и он был очень хорош. Мало-помалу этот эпизод забылся, о нем перестали говорить. Каково же было удивление охотников, когда Лебедь 7-й начал блистательно бежать, а потом, поступив в завод, дал выдающийся приплод, который своими успехами действительно затмил славу павловских лошадей!»
Так закончил свой рассказ Н.В. Хрущов. То, что он мне сообщил, было фантастично, и, несмотря на известную всем правдивость Хрущова, я позволил себе заметить, что этот рассказ, вероятно, приукрашен. Хрущов сказал, что рассказ Ершова ему полностью подтвердил Н.З. Воронин.
Прошло почти четверть века с тех пор, как я впервые услышал этот рассказ, и вот однажды, перечитывая «Журнал коннозаводства» за 1867 год, я нашел там «заявление» самого Ершова, которое в точности подтверждало хрущовский рассказ. Это «заявление» настолько интересно, что я привожу его здесь целиком:
«В ведомости, приложенной к отчету Главного управления за 1866 г., в числе выигравших лошадей моего завода сказано: Визапур князя Васильчикова породы неизвестной. Визапур – жеребец гн., восемь лет, соб. моего зав., от Визапура зав. кн. Н.А. Орлова и Избранной, правнук Атласного 3-го зав. И.А. Павлова.
К этой поправке не лишним считаю присовокупить для сведения господ коннозаводчиков, из которых некоторые спрашивали меня, почему я назвал родившегося в моем заводе вор. жер. Лебедя Лебедем 7-м. Седьмым он назван мною потому, что, происходя от Лебедя, находящегося в заводе А.И. Павлова, сына Лебедя 5-го, он дал в моем заводе целый ряд резвейших, сильных и отличнейших лошадей, и чтобы впоследствии он не мог быть смешиваем с бесчисленным количеством Лебедей, не ознаменовавших себя ничем, – Лебедю А.И. Павлова принадлежало право назваться Лебедем 6-м, как самому замечательному из сыновей Лебедя 5-го. Не знаю, почему не назвал его так почтеннейший Александр Иванович, не менее того название Лебедя 6-го принадлежало его Лебедю, а своего я и назвал затем Лебедем 7-м. Этим, почерпнутым в заводе А.И. Павлова элементом по мужской линии, а по женской в заводе Ив. Ник. Дубовицкого приобретением там лучших из его завода кобыл: Метлы, Булавы, Крутой и Досаждаихи, я положил прочное основание моему заводу, в столь короткое время показавшему целый ряд быстрейших лошадей, а потому и считаю для себя приятным произнести слово благодарности тем источникам, из которых уже собственными моими трудами и прилежанием выработана самостоятельная порода лошадей, превосходящих даже достоинством и резвостью своих досточтимых предков. Коннозаводчик Н. Ершов».
Некоторым оборотам этого исторического письма мог бы позавидовать сам достопочтеннейший мистер Пиквик, один из героев Диккенса, и я рад, что могу привести здесь это произведение пера Н.И. Ершова.
Лебедю 7-му было всего лишь девять лет, когда Ершов продал его князю Лобанову-Ростовскому. Это было в 1866 году. У Лобанова-Ростовского жеребца купил в 1867 году М.С. Мазурин, в 1869-м он уступил его дяде своему П.А. Мазурину, завод которого находился в Клинском уезде Московской губернии, при сельце Орлове. П.А. Мазурин продал Лебедя 7-го в 1875 году князю Г.Д. Хилкову, у которого был не только кровный завод, но и рысистый. В этом заводе Лебедь 7-й окончил свои дни.
Из имеющихся в моем распоряжении заводских книг П.А. Мазурина видно, что Лебедь 7-й имел четыре вершка роста. В той же книге имеются его приметы. Лебедь 7-й покрыл в этом заводе за шесть лет тридцать кобыл. Это указывает на то, как преступно мало использовались даже лучшие производители орловской породы в прежние времена.
…После Лебедя 7-го Тихомиров начал говорить о Злобном и других жеребцах. Вот что я записал из его рассказа:
«Злобный был любимым жеребцом М.С. Мазурина. Куплен был у графа И.И. Воронцова-Дашкова. К сожалению, рано пал. Злобный сделал Мазурина коннозаводчиком. Когда он отбегал – а призовая его карьера была знаменита, и бежал он все дистанции, а также в паре и в тройке, – Мазурин, желая воспользоваться его приплодом, купил для Злобного двух кобыл. Покупка оказалась неудачна, кобылы были проданы, а на их место Мазурин купил шесть маток в заводе В.Я. Тулинова по высокой цене. Так Мазурин стал коннозаводчиком. По себе Злобный был не особенно хорош, но детей давал превосходных. Многие из них были проданы впоследствии за границу.
Сорванец был лошадью замечательной красоты и при этом дельной, на правильных, сухих, капитальных ногах. Перед у него был развит лучше, чем зад, и это особенно было заметно в приплодах: дети его имели бедные зады и иногда мало ребра. Он очень нравился князю Черкасскому, который хотел его купить, но Мазурин не продал жеребца. Князь, когда бывал в заводе, восхищался изящной головой Сорванца. Сорванец оказался замечательным производителем: дал выигравшего Нарядного, замечательную кобылу Небось, Серьёзного, выигравшего в России и за границей, и других лошадей. Лучший его сын Серьёзный не походил на Сорванца: был крупнее отца, очень густ, имел седлистую спину и был довольно грубый.
Хвальный завода графа Соллогуба был не так хорош по себе, как замечателен по езде. Его в заводе всегда показывали на ходу. Своей ездой он восхищал всех без исключения охотников.
Закрас, отец знаменитой Красы, был небольшой гнедой лошадью, но очень капитальной и страшно энергичной».
По словам Тихомирова, эти производители были лучшими как у М.С. Мазурина, так и у П.А. Мазурина и коннозаводчики ими постоянно обменивались.
Лучшими матками в заводе Мазуриных Тихомиров считал голицынскую Лютую, тулиновскую Небось, Подъёмную, Сурьёзную 2-ю и Арфу. Из голохвастовских – Ходистую и Ладью, а также Курочку завода Челюсткина, дочь голохвастовского Петушка, и хреновскую Важную. Из лошадей мазуринского завода выше других ставил Красу, вспомнил, что англичанин Гец говорил: Краса правильна и хороша по себе, как настоящая английская лошадь. «Много драгоценного материала разошлось по России с ликвидацией завода Мазурина, но не сумели им воспользоваться, – закончил свою речь старик Тихомиров. – А Миндовский так и вовсе погубил мазуринских лошадей…»
В заключение Тихомиров говорил о тех заводах, которые были в их районе. Здесь находились заводы Мосолова, Апраксина, Загряжского и других. Тихомиров упомянул, что Мосолову принадлежал Волокита завода Сабурова, впоследствии выигравший Императорский приз и принадлежавший князю Оболенскому. Я не преминул расспросить Тихомирова про Волокиту, которого всегда любил, и вот какой получил ответ: «По себе он был хорош, и даже очень, но ленив и палочник. Ездил на нем один из Черновых, так он говорил: „Пока не вырубишь полрощи и потом об него не изломаешь, до тех пор не поедешь“».
Беседа наша кончилась. Я сердечно поблагодарил Тихомирова, спрятал записную книжку, и мы направились к усадьбе. Жар уже спал, и Николай Семёнович заметил: «Наверное, Сергей Васильевич ожидает нас за самоваром». Однако предположение старика не оправдалось. Проходя мимо птичника, мы услышали голос Живаго и зашли туда. Он сидел на корточках и щупал петуха плимутрока; вид у него был сосредоточенный, и ясно было, что он всецело ушел в это важное занятие. Живаго был страстным куроводом и знатоком этого дела. На бегу его шутя прозвали «куриным богом», так как он был одним из первых знатоков этого дела не только в Москве, но и в России. Занятию птицеводством он уделял немало времени и средств, состоял вице-председателем Российского общества птицеводства, был одним из виднейших деятелей в этой отрасли. Надо заметить, что и другие братья Живаго увлекались птицеводством и животноводством. Роман Живаго имел замечательный питомник сеттеров, Сергей Живаго держал голубиную охоту, третий брат также любил птиц. Словом, это была семья, где увлечение животноводством и птицеводством преобладало над всеми другими страстями. Поэтому С.В. Живаго было нелегко расстаться с рысистым заводом, но он вынужден был сделать это из-за болезни. В декабре 1916 года Живаго скрепя сердце распродал свой конный завод. Вармика и лучшую молодежь купил В.А. Щёкин, а матки и молодежь разошлись по разным рукам.
Завод Н.С. Шибаева
Вернувшись с завода С.В. Живаго, я решил предпринять поездку на завод Н.С. Шибаева, куда меня звал С.А. Сахновский. С Сахновским мы часто встречались на бегах, я также бывал у него на даче. Поездка на завод Шибаева требовала целой недели времени, но это не могло меня остановить. Провести целую неделю в обществе такого интересного человека, как Сахновский, было большим удовольствием, а осмотреть завод Шибаева в его присутствии было для меня, начинающего охотника, не только чрезвычайно полезно, но и необходимо. Сахновский, благодаря своей дружбе с М.И. Бутовичем, отнесся ко мне отечески, обещал уступить двух-трех кобыл для моего завода. «Ничего не поделаешь, – сказал он, – покривлю душой перед Шибаевым и уступлю вам одну такую кобылу, которая станет родоначальницей в вашем заводе. И дам еще двух хороших кобыл. Совесть моя будет спокойна, потому что я немало потрудился для Шибаевых и слепил им (это было любимое словечко Сахновского. –
С.А. Сахновский
После такого заманчивого обещания я готов был ехать с Сахновским не только в Пензенскую губернию, но и в самую глубь Сибири. Предстоящая поездка в Аргамаково, имение Шибаева, волновала и радовала меня.
Накануне отъезда мы весь день провели на даче Сахновского. Сначала я поделился с ним своими впечатлениями о заводе Живаго и высказал мнение о виденных там лошадях. Сахновский слушал внимательно, изредка прерывал меня и вносил поправки в мои оценки. Затем одобрил мой рассказ и похвалил, заметив, что у меня есть глаз, чутье к лошади, а это главное в нашем деле. «Если будете работать, а не вести завод спустя рукава, сделаетесь знаменитым коннозаводчиком, так как вижу в вас данные к тому», – сказал Сахновский.
Я стал расспрашивать Сахновского о шибаевском заводе и тех кровях, которым он придавал особое значение. Вместо ответа Сергей Алексеевич достал из книжного шкафа небольшую книжку – это была последняя опись завода Шибаева. Он протянул ее мне и сказал: «Сегодня на сон грядущий изучите состав завода. Вам это будет нетрудно, так как вы с Карузо первые знатоки генеалогии у нас, а завтра в вагоне мы потолкуем о кровях в шибаевском заводе».
В течение этого дня Сахновский рассказал мне много интересного о своих прежних рысаках. Имена Красивого-Молодца, Кряжа, Кряжа-Быстрого, Красавца-Быстрого, Ладьи, Пороха, Подарка, Чары, Не-Тронь-Меня мелькали в нашем разговоре и словно вводили меня в круг шибаевских коннозаводских дел и интересов. Эта беседа имела для меня большие последствия и особенно четко сохранилась в моей памяти. Как сейчас вижу старика Сахновского в русской цветной шелковой рубахе, в расстегнутой поддевке из тонкой чесучи, со старомодной цепочкой на шее, скрепленной посреди груди небольшой бляшкой с двумя кисточками.
Мы сидим на балконе, я слушаю его с напряженным вниманием. Он дает характеристику Серебряного и вдруг на самом интересном месте, как будто нарочно, прерывает рассказ и, приблизившись к двери, кричит: «Мама, не забудь положить носовые платки». Мамой он всегда называл свою почтенную супругу, одну из симпатичнейших и милейших женщин, которых я знал. «Что ты, Серёжа, – следует ответ, – всё положу, не беспокойся».
Наш разговор продолжается. Мы курим, иногда спускаемся в сад (а сад при даче Сахновского большой, живописный и запущенный совершенно, как в забытом и заброшенном подмосковном имении), потом опять возвращаемся на балкон и всё ведем бесконечную беседу о лошадях.
Наконец появляется жена Сергея Алексеевича и с кроткой улыбкой спрашивает: «Не надоело вам еще говорить о лошадях? Пойдемте пить чай». Чай пьем на другом балконе, который выходит во двор. Конюхи, наездники, иногда охотники возвращаются из конюшен (а их на даче Сахновского было немало), раскланиваются с ним, иногда подходят, чтобы сообщить какую-нибудь новость. Все это для меня так интересно, так ново, и этот круг людей и своеобразных отношений своей новизной увлекает и манит меня…
Но вот Сахновский вынимает часы, хмурится и говорит: «Я велел Николаше приехать познакомиться с вами и поблагодарить за то, что вы едете осмотреть его завод. Кстати сказать, взяты ли билеты на завтрашний скорый поезд? Каков хамлет – и сам не едет, и не звонит, а время позднее, пора уже и на покой».
Сахновский иногда непочтительно отзывался о своем хозяине Николае Сидоровиче, никогда не забывая, что хотя он и служит у купца, но он все же столбовой дворянин, а тот купец! Кроме того, Сахновский был другом Сидора Шибаева, потом был другом и советником матушки братьев Шибаевых, Евдокии Вукуловны, и братья выросли у него на глазах. Шибаевы относились к нему почтительно и с любовью, в глубине души Сахновский их тоже любил и ценил, но часто бранил.
Наконец раздается телефонный звонок. Сергей Алексеевич начинает говорить и с места принимается распекать Николашу: «Да знаешь ли ты, кто у меня сидит и какое ты совершил невежество? Не приехал познакомиться с Яков Ивановичем! Когда же я перестану за тебя краснеть?!» Потом разговор принимает деловой характер и заканчивается мирно.
Сахновский возвращается к нам и сообщает: «Билетов не достали, артельщик взял нам отделение в скором поезде на послезавтра. Шибаев извиняется, что дела задержали его, но завтра будет». Сахновский еще некоторое время ворчит, жалуется мне на Шибаева, говорит: «Как волка ни корми, он всё в лес смотрит. Как купца ни образуй, он всё купцом останется».
Мы поневоле откладываем отъезд на сутки и договариваемся на следующий день в четыре часа съехаться в амбаре Шибаевых. Я никогда не был в купеческих амбарах, с Ильинкой незнаком, и мне интересно увидеть этот новый для меня мир торговой Москвы.
Когда на следующий день я приехал на Ильинку, где помещался амбар Шибаева, и вошел в это помещение, то был поражен грандиозной картиной. Амбар занимал три этажа. Внизу сидели артельщики, лежали кипы товаров, сновали люди, беспрерывно звонил телефон. Жизнь била здесь ключом! Во втором этаже находилось правление, здесь сидели директора, помещалась бухгалтерия и благообразного вида доверенные и представители, и опять товары без конца. Весь верх был занят образцами изделий, образчиками пряжи и прочим. Словом, это был целый департамент, где делались многомиллионные дела. «Вот она, настоящая торговая Москва», – подумал я, озираясь кругом и невольно сравнивая этот амбар с нашими амбарами на юге (на юге амбар – это складское помещение для хлеба и других товаров). Во втором этаже, куда меня провели, я встретил Сахновского, и он пригласил меня в комнату правления. Это была средней величины контора, отделенная от других большой стеклянной перегородкой. Здесь сидели за большим столом директора, пили чай и вершили дела. А дела у них были большие, так как Шибаевым, помимо громадной фабрики, принадлежали нефтяные прииски в Баку, леса на севере, несколько имений, из которых в одном Аргамакове было десять тысяч десятин земли, дома в Москве, дачи, конный завод и другое имущество. Все это громадное состояние создал старик Сидор Мартынович Шибаев, пришедший в Москву в оны времена чуть ли не в лаптях. Теперь его сыновья продолжали дело отца, но вели его менее удачно, как говорил мне потом Сахновский.
Тогда и состоялось мое знакомство с Шибаевыми. В амбаре находились три брата. Старшие братья были директорами и, по-видимому, главными воротилами. Николай Сидорович, владелец конного завода, был еще молодой человек и меньше участвовал в делах. Из всех братьев Шибаевых лошадей любили только Сергей и Николай.
Николай Сидорович был невысокого роста, очень широк в плечах, с виду прост, хотя и одет с иголочки. У него было вульгарное лицо, резкие манеры, он был очень некрасив и крайне близорук, а потому носил пенсне, которое на его курносом великороссийском носу никак не хотело держаться. Говорил он в нос, носил небольшие усики, которые торчали во все стороны, как у моржа, волосы его, черные и жесткие, плохо повиновались щетке. Он не был умен. В то время, к которому относится этот рассказ, он находился под большим влиянием Сахновского. В сущности говоря, тот был хозяином на конном заводе, а Шибаев только подписывал аттестаты и давал деньги на ведение дела.
Сергей Сидорович был очень приятный, деликатный и воспитанный человек, умный, дельный и образованный. Ростом он был несколько выше брата и не только красив, но и изящен. У него были тонкие черты лица, красивые руки, каштановые волосы, которые рано посеребрила проседь, нежные, бархатные глаза. Голос был грудной, и Сергей Сидорович всегда покашливал. Он вечно лечил горло и был очень подвержен простудам. Как делец он был вполне на высоте положения. Когда впоследствии Шибаевы продали свою фабрику, из всех братьев он один не только остался миллионером, но, вероятно, и приумножил состояние. Сахновский, который относился к остальным братьям несколько свысока и покровительственно, к Сергею Сидоровичу, видимо, питал уважение.
Николай Сидорович вел разговор, которым, впрочем, руководил Сахновский. Сергей Сидорович говорил мало, но, желая меня занять, рассказал о том, что знаменитый Подарок, родившийся у них в заводе, ходил у него вместе со своим родным братом Пиратом и это была едва ли не резвейшая пара в Москве. Он очень комично рассказал о том, как к нему ворвался некто, отрекомендовавшийся Муссой Шапшалом, и купил у него этих лошадей. Через некоторое время я простился и уехал.
На следующий день, когда я прибыл на вокзал, Сахновский уже ждал меня. Он большими шагами расхаживал по залу и разговаривал с неизвестным мне человеком. Я поздоровался. Сахновский простился со своим знакомым, и мы вместе направились к вагону. К нам почти сейчас же присоединился шибаевский артельщик, за которым несли солидные короба – в таких отпускают из гастрономических магазинов вина и тонкие закуски. В вагоне артельщик вручил Сахновскому билеты и доложил, что все куплено самого лучшего качества, только он боится, что икрой не угодит, так как сейчас в Москве нет лучшей икры – не время для нее. «А сигары взяты?» – спросил Сахновский. «Как же, у Леве», – последовал ответ. После этого Сахновский отпустил артельщика.
Имение Аргамаково, при котором находился конный завод Н.С. Шибаева, было в двадцати пяти или тридцати верстах от станции Титово Сызрано-Вяземской железной дороги. Московский скорый поезд приходил туда рано утром. На вокзале нас ждала рысистая тройка густых, фризистых, но несколько сыроватых лошадей гнедой масти, причем в корню – жеребец, а на пристяжках – мерины. «Это Красивые-Молодцы, – сказал мне Сахновский, – дети Красика, которого я продал пензенскому коннозаводчику Ахматову. Вот чем велик наш орловский рысак: не побежал, так поверните его куда угодно – и сноса ему не будет. Сами увидите, как они сейчас побегут и как повезут эту махину». Я посмотрел на «махину». Это была широкая, просторная и поместительная коляска времен Очакова и покоренья Крыма. В ней ездил еще Сидор Шибаев и путешествовала Евдокия Вукуловна. В коляске хитроумно и ловко было скрыто немало ящиков, сиденье необычайно широко, а козлы рассчитаны на трех человек. Сахновский был если не великан, то во всяком случае мужчина солидный – громадного роста, тучный и весивший немало. Таков был и его покойный друг Сидор Шибаев. Так что эта коляска была для них как раз впору.
Мы тронулись в путь. Тройка спокойной рысью вынесла нас на простор пензенских полей. Она несла коляску как перышко. Удивительно приятно ехать на рысистой тройке, когда она хорошо приезжена и все три лошади идут четкой, ровной и резвой рысью. Это особое чувство, которое надо испытать, чтобы вполне его оценить.
Кругом так хорошо, на душе так мирно и покойно, что говорить как-то не хочется. Так мы въехали в большое село, и меня поразило обилие в нем кур и другой птицы. Сахновский пояснил, что здесь, в крупных селах Чембарского уезда, развито птицеводство и куры, гуси, а также яйца в большом количестве отправляются отсюда в столицы и через Либаву за границу. Я узнал, что в Чембарском уезде семнадцать конных заводов, но, кроме завода Шибаева, внимания заслуживают еще только два – Лодыженского и Подледчикова. Большинство населения в уезде – великороссы, но живет здесь и мордва, и татары, и мещеряки. О землях в Чембарском уезде Сахновский отозвался одобрительно: не только уезд, но и вся губерния лежит в черноземной полосе, земля здесь очень плодородна.
Местность стала очень холмистой, вдали белели длинные корпуса построек под зелеными крышами, показались сады, и я догадался, что это Аргамаково. Сергей Алексеевич подтвердил мою догадку и сказал, что эта холмистая местность очень полезна для табунов, но неудобна, потому что невозможно устроить сколько-нибудь порядочного верстового круга, а отсутствие хорошего ипподрома – больное место завода. Имение когда-то принадлежало старинному и богатому дворянскому роду, и в давние времена здесь был конный завод. Потом завод перевели в другое имение, и Аргамаково надолго осиротело. Его купил Шибаев и основал в нем завод. К тому были все данные: десять тысяч десятин земли, превосходные выпасы для табунов. «Я вполне доволен этим имением и нахожу, что травы здесь прямо-таки целебные, – сказал Сахновский. – Почему и настаиваю, чтобы Николаша не переводил завод под Москву, как это он пытался сделать в прошлом году. Пока я жив, этого не будет».
В усадьбе нас ждали. На крыльце большого старинного дома стояло человек шесть – старшие служащие завода. Все они были приодеты по-праздничному. Когда коляска подкатила к крыльцу, все почтительно сняли шапки. Лубенец, заведующий заводом, помог Сергею Алексеевичу выйти из коляски, осведомился о его здоровье и поздравил с благополучным прибытием. Директор завода Сахновский ответил на поклоны и разрешил всем отправиться по местам, объявив, что выводка жеребцов и ставочных назначается на четыре часа пополудни. В это время на крыльце показался невысокого роста, тщедушный субъект в красной рубашке, соломен ной шляпе и дымчатом пенсне. «Здравствуй, Глеб», – сказал Сахновский и, обернувшись ко мне, добавил: – Рекомендую вам, Глеб Сидорович Шибаев, младший сынок Евдокии Вукуловны и революционер». Мы поздоровались. Глеб Шибаев не мог скрыть своего смущения и неудовольствия при виде моего военного мундира.
Моя комната соединялась с комнатой Сахновского, дверь была открыта, так что мы могли переговариваться. По деревенскому обычаю здесь обедали рано, в час дня, и до обеда оставалось немного времени. Сахновский лег отдохнуть. Человек возился с чемоданами и доставал наши вещи. Я выждал, покуда он уйдет, и тогда задал вопрос о Глебе Шибаеве: верно ли, что он революционер, и почему так странно одет? Сахновский сказал, что мальчишка дрянь, стервец, как он выразился, и действительно набрался завиральных идей, быстро попался и должен был отправиться по Владимирке годика на два в Сибирь, но братья отстояли его и Глеба выслали под надзор полиции в Аргамаково. «Каково! – волновался старик. – Сын Сидора Шибаева, миллионер – и вдруг задумал удариться в революцию!» Впрочем, каких только казусов не случалось в России…
Когда мы пришли в столовую, там находилось новое лицо – сосед Шибаевых. Как оказалось, завзятый собачник, немного лошадник, не дурак выпить – человек, о котором можно сказать словами Тургенева: «Вот вам помещик благодатный из непосредственных натур».
Разговор шел оживленный, сосед-помещик не хотел ударить в грязь лицом перед москвичами и держал себя очень развязно. Глеб Шибаев сидел как на иголках и весь обед злился. Словом, такое общество не могло доставить большого удовольствия. Чувствовалось приближение грозы, и вскоре она разразилась. Глеб Шибаев дольше не мог себя сдерживать и пожелал хвастнуть передо мною своими левыми идеями и революционной работой в студенческих кружках. Он начал говорить на эту тему. Сахновский его резко оборвал, изругал молокососом и, совершенно выйдя из себя, закричал: «Вон из-за стола, пока ты жив, змееныш!» Старик так грозно стукнул по столу кулаком, что Глеб поспешил ретироваться. Эта сцена произвела на меня очень тяжелое впечатление. Сергей Алексеевич стал с возмущением говорить, что если Глеб не в Сибири, то этим он обязан не только своим братьям, но и ему, так как он упросил жандармского генерала смягчить наказание.
Аргамаковский рысистый завод был основан С.М. Шибаевым в 1879 году, то есть через год после того, как он продал свой первый завод герцогу Лейхтенбергскому. После смерти Сидора Мартыновича Шибаева завод перешел к его вдове. 19 мая 1899 года по раздельному акту завод перешел в собственность Н.С. Шибаева, который вскоре ликвидировал его, но через несколько лет собрал остатки и основал новый завод. После революции завод погиб где-то на Кавказе, куда Шибаев его эвакуировал. Второй завод Н.С. Шибаева находился уже не в Аргамакове, так как это имение было продано.
Первый завод С.М. Шибаева оказал исключительное влияние на судьбы рысистого коннозаводства страны. В заводе были созданы не только отдельные выдающиеся рысаки, но и два-три великолепных производителя: Кряж-Быстрый, Подарок. Кроме того, завод выпустил на рынок целую плеяду призовых рысаков. Эти превосходные по себе лошади сыграли положительную роль в деле укрепления орловского рысистого коннозаводства.
С.М. Шибаев
Нечего и говорить, что только Сахновскому, великому знатоку лошади, шибаевский завод был обязан своим величием и значением. Правда, С.М. Шибаев понимал и крепко любил рысистую лошадь, но все же по справедливости следует сказать, что первую скрипку в деле всегда играл Сахновский. Главная заслуга Сидора Шибаева заключалась в том, что он не мешал Сахновскому работать. Евдокия Вукуловна тем более не вмешивалась в его дела.
Дабы разобраться в том множестве кровей, с которыми работал Сахновский, надлежит посвятить этому вопросу целое исследование, но мы не имеем такой возможности. Поэтому я лишь вкратце разберу генеалогический состав завода.
Заводы С.М. Шибаева, Е.В. Шибаевой и Н.С. Шибаева велись преемственно. Это крайне важно, ибо указывает на правильность заводской работы, которую вел Сахновский. Назову имена главных производителей, с которыми работал Сахновский: Серебряный (Чародей – Натуга), белый жеребец завода И.Д. Казакова; Туман-Восторг (Туман – Чиглы), серый жеребец завода К.А. Шиловского; Красавец (Красивый-Молодец – Задорная), гнедой жеребец завода герцога Г.М. Лейхтенбергского; Козырь того же завода от того же жеребца и Бархатной; Гордый (Удалой – Граната), вороной жеребец завода Н.П. Малютина; Бедуин-Пылкий (Бедуин – Пилка), вороной жеребец завода князя Д.Д. Оболенского. От этих производителей произошла масса шибаевских рысаков. А в самые первые времена пользовались и другими жеребцами. Позднее С.А. Сахновский случал кобыл с Кряжем, Лебедем-Добрым, известным Варягом (С.С. де Бове).
Выбор только что перечисленных жеребцов оказался чрезвычайно удачен. От них Сахновский отвел превосходный маточный состав и создал великолепных лошадей. Серебряный дал Подарка, Пороха и Раклю 2.29¼. Туман-Восторг произвел пять призовых рысаков, среди которых лучшими были Заговор 2.29, рыжий Маг, который впоследствии стал производителем у Н.С. Шибаева, и Туман 5.1,3. Заговор оказался выдающимся производителем и дал пятнадцать лошадей, выигравших 63 450 рублей, в том числе классного Заговорённого 2.17,4. Красавец дал тринадцать призовых лошадей, выигравших 26 000 рублей; среди них были Зяблик, Красавец-Быстрый и Лютик. Гордый – отец девяти призовых лошадей; четыре из них, в том числе Ладья, Быстрый, показали безминутную резвость. В те времена даже в самых первоклассных заводах безминутные рысаки рождались едва ли не раз в десятилетие.
Поделиться книгой: