Помоги проекту - поделись книгой:
Посмотрим теперь, что писал о В.К. фон Мекке и Пройде М.М. Ржевский. Вот отрывок из его воспоминаний: «В то лето, о котором пишу, мне часто приходилось бывать у всеми любимого, добрейшего В.К. фон Мекка, который в ту пору, между прочим, создавал завод. При этом в упряжной конюшне его стояло не менее десяти или двенадцати рысаков. Имение это находилось часах в пяти езды от Москвы, и ввиду всеобщего к нему расположения и чисто русского хлебосольства хозяев чудный, уютный дом его был почти всегда переполнен друзьями и знакомыми. Вот в этом-то имении для создаваемого им завода был сделан ипподром, на котором очень часто устраивались бега, а всегда любезная хозяйка придумывала и призы. Славное, чудное было время! Вот на этих-то импровизированных бегах, где обыкновенно жребий определял, кому на какой лошади ехать, я в большинстве случаев был счастливцем фортуны и получал от знатоков и охотников, присутствовавших на этих испытаниях, неоднократные похвалы и одобрения за езду. Как теперь вижу наших ветеранов и бойцов: Н.З. Воронина, А.В. Колюбакина, М.И. Бутовича, М.И. Загряжского и других. Слышу их споры, остроты, звучащую в каждом их слове страсть к охоте…
А теперь? Нет! Лучше буду продолжать.
Вот в эту пору увидел я в первый раз знаменитого впоследствии Пройду, о котором хочу поговорить подробнее. В то время Пройде было уже семь лет. Родился он в заводе Шереметева от Ловкого и Воздушной и продан был в ставке козловскому барышнику. Из Козлова перешел он в Москву к барышнику Ильюшину, а у него был куплен В.К. фон Мекком. Сначала ходил он в городе, но потом поступил в разряд разгонных. В то же лето, о котором пишу, лошадь эта в деревне запрягалась в тройку, возила всех и всякого с поручением в Можайск и в довершение всего, вследствие дурного за ней ухода и последовавших от того мокрецов, употреблялась для вывоза навоза из конюшен… Вот эту-то впоследствии знаменитость пришлось мне видеть в первый раз на Миловидовском ипподроме (имение В.К. фон Мекка), когда хозяин приказал и ее запрячь в беговые дрожки и привести на бег. В тот же раз движения этой лошади меня поразили, а в особенности поразила меня сила и движение зада. Но что же можно было требовать от лошади, совершенно не подготовленной и безо всякого ухода? Совершенно естественно, что после первой же версты он заковылял, а затем совсем стал. Но с этого момента на лошадь обратили внимание и стали холить. Когда недели две спустя я снова приехал в Миловидово и добрейший Владимир Карлович предложил мне посмотреть Пройду в американке, он уже настолько стал в духу, что вырвался из рук конюхов, которые вели его на ипподром, и, к их несчастью, изломав американку, прибежал в конюшню с окровавленными ногами».
Моя поездка на завод Н.К. фон Мекка состоялась весной 1904 года. Помимо желания осмотреть этот завод, у меня было также намерение взглянуть на свою любимицу Кашу. Я послал ее в завод фон Мекка для случки с Вулканом, которого считал резвейшим сыном Бережливого, а после Мимолетного и лучшим по себе. Читатель уже знает, что от этой случки у меня в заводе родился превосходный по себе жеребец Кесарь, который, к сожалению, в двухлетнем возрасте был безнадежно убит, после чего хромал всю жизнь.
Завод свой фон Мекк основал в 1895 году в Киевской губернии, в селе Копылове, в сорока пяти верстах от Киева, если ехать по Житомирскому шоссе. Первый приплод в этом заводе появился в 1896 году. Первоначально здесь было два заводских жеребца и десять маток. За все время существования завода в нем перебывало всего лишь пять жеребцов-производителей (это очень ограниченное число, обыкновенно в наши рысистые заводы в то время пускали производителей очень неразборчиво и скоро выбраковывали их). О двух производителях этого завода, Кречете и Вулкане, я буду говорить обстоятельно, а про остальных трех скажу лишь, что это были колюбакинский Домовой, призовой Кудесник и известный Жгут. Последний был очень хорошей лошадью и дал классного рысака – известного Червонца.
В состав маток завода вошли пять кобыл, купленные у Петрово-Соловово (Алупка, Кама, Красотка, Находка и Недоимка), Зарница завода Беляева, Крошка завода В.К. фон Мекка, две кобылы завода Мерхелевича (Ночка и Чародейка), Отрада завода Первушина и Чара завода Сонцова. В течение двух-трех лет к ним были добавлены Чара завода Борисовских, две неинтересные кобылы завода Беспалова, Самка завода Половцова, Измена завода Коноплина, Барышня-Крестьянка завода Шувалова, Зола завода Телегина, Зюлейка завода Гонецкого, Диана завода Терещенко и т. д. Все кобылы были куплены из призовых заводов. Таким образом, ясна тенденция фон Мекка как коннозаводчика: производить призовых лошадей.
Составляя гнездо маток, фон Мекк недостаточно обратил внимание на их резвость и не придал также никакого значения их происхождению. Это его основная ошибка. Фон Мекк, находясь всецело под влиянием своей работы над генеалогическими таблицами, где все конечные выводы были сделаны только по линиям, собрал по этому принципу и свой завод. Это не дало тех результатов, которые он вправе был бы ожидать. За исключением Чары завода Сонцова, происходившей из знаменитой женской семьи, все остальные кобылы не прославились на заводском поприще, хотя некоторые из них и дали весьма недурных детей. Истинно знаменитой кобылой в заводе фон Мекка была одна Чара.
Итак, я буду говорить о заводских жеребцах Кречете и Вулкане и заводской матке Чаре.
Кречет (Петушок 2-й – Корона), светло-серый жеребец, р. 1886 г., завода М.Г. Петрово-Соловово. Классная лошадь, отличавшаяся невероятной силой и хорошо ехавшая на длинные дистанции. Лучшие рекорды Кречета – 2.23; 4.56,1; 6.51,2; 7.36,1; 8.47 и 10.19,1. Состоял производителем в заводах Расторгуева и фон Мекка; в свое время к нему присылали кобыл многие коннозаводчики. Кречет – прямой потомок старого шишкинского Бычка. Мать Кречета Корона, дочь Дара, стала также матерью многих резвых и хороших лошадей солововского завода. Кречет есть результат встречи крови Бычка с кровью Дара – такой род генеалогического скрещивания в 1880-х годах был очень популярен в заводе Петрово-Соловово.
Кречет
Когда я впервые увидел Кречета на выводке, то был совершенно разочарован. У жеребца была отвратительная спина, словом, это был Бычок со всеми его недостатками, но при отсутствии достоинств, то есть глубины и великолепных ног. Голова у Кречета была выразительная и приятная, но уши несколько наклонены вперед, а шея тонковата. Зад был хорош и постанов ног также, жеребец отличался сухостью, но бабки были если не мягки, то недостаточно объемисты. В смысле типа был весьма далек от орловского рысака.
Кречет дал тридцать три призовые лошади, выигравшие 175 790 рублей. Лучшими были Казбек 2.20,1, Нарцисс 4.49,1, Панцирь 2.19,3, Урна 2.16½, Гек 2.19,5. Кречет вполне оправдал себя по детям, но в заводе фон Мекка оставил более скромный по резвости приплод, чем в других заводах.
Вулкан (Бережливый – Тень), вороной жеребец, р. 1891 г., завода Ф.А. Терещенко. Рекорды 2.21,1 и 4.56,1 (в четырехлетнем возрасте). Показал себя более резвой, чем сильной лошадью. Вулкан был, несомненно, одним из резвейших орловских рысаков и одним из самых блестящих представителей линии великого кожинского Потешного. Состоял производителем в заводе Н.К. фон Мекка и в заводе наследников М.Г. Петрово-Соловово.
Вулкан был не только типичным, но и ярким представителем своей линии. Голова Вулкана была скорее мала, чем велика, уши малы, а глаза красивые и добрые. Шея хороша, спина коротка и ровна, круп приятно опущен. Верхняя линия по своему рисунку и четкости была удивительно гармонична. Ноги у Вулкана были сухи, как у кровной лошади, и по форме и постанову поистине образцовы. Словом, Вулкан был во всех отношениях замечательной лошадью.
Редко кому из знаменитых орловских рысаков так не повезло на заводском поприще, как Вулкану. Он попал в завод к начинающему коннозаводчику. У фон Мекка не было для Вулкана подходящих по кровям кобыл. Подбор к детям Бережливого дело нелегкое. К сожалению, фон Мекк не знал, каких кобыл по кровям надлежало подвести Вулкану, а потому этот жеребец и не дал у фон Мекка ничего выдающегося. Затем Вулкана купил князь Н.Б. Щербатов для завода наследников М.Г. Петрово-Соловово. Более неудачной покупки для этого завода сделать было невозможно. Если бы князь Щербатов был знаком с тем, какие линии при своей встрече дают хорошие результаты, а какие плохие, он не взял бы Вулкана в солововский завод, ибо линия Бычков в соединении с линией кожинского Потешного никогда ничего хорошего не дала. Приблизительно то же можно сказать о встрече Потешных с Дарами. Солововский завод весь был построен на Даре и усилен через Петушка 2-го Бычком, а потому туда ни в коем случае не следовало брать Вулкана.
Вулкан дал двадцать одну лошадь. Его дети выиграли около 85 000 рублей. Резвейшими показали себя Лютобор 2.21,1 и Надменная 1.33. Лучшим по заводской карьере был Табор 1.40.
Чара 2.43,1 и 5.21,1 (Чаревник 5.231/4 – Светлая 5.35), вороная кобыла, р. 1889 г., завода Д.Д. Сонцова. Лучшая кобыла в заводе фон Мекка по приплоду: мать высококлассного Червонца, выигравшего свыше 46 000 руб лей, резвой Чемерицы 2.25,3, Чагравы 2.26,3 и Черницы 1.45. По кровям была замечательной кобылой, так как Чаревник – сын классного Безымянки завода графа Соллогуба. Мать Чары Светлая – дочь Сметанки К.В. Колюбакиной, выигравшего Императорский приз, и знаменитой Секунды завода Молоцкого от Велизария. Сохранились портреты Секунды и Сметанки кисти Сверчкова.
Чара принадлежит к потомству исторической кобылы Светлой завода Шишкина, дочери Горностая, из семейства которой вышло множество первоклассных рысаков. По себе Чара была хороша: спина превосходная, кобыла была длинная и очень утробистая. Она была также суха и широка. Замечательно, что Чара и Кокетка, мать Крепыша, имели между собою большое сходство.
Из завода фон Мекка вышла тридцать одна призовая лошадь, чей общий выигрыш составил 61 200 рублей. Большинство из них бежало в Киеве. Завод фон Мекка создал изрядное число безминутных лошадей, резвейшими из которых были Червонец 4.44, Нахалка 2.23,2 и Знаток 2.24,1.
Копылово, имение фон Мекка, было богатым и чрезвычайно благоустроенным. Николай Карлович ездил к себе в имение на автомобиле, которым сам управлял (одно время, если не ошибаюсь, он состоял вице-президентом автомобильного клуба). За гостями из Копылова высылался на вокзал автомобиль, а рядовые посетители ездили обыкновенно на электрическом трамвае до Святоника, а оттуда добирались по шоссе на лошадях.
Усадьба в Копылове была очень хороша. Дом, построенный на заграничный лад, нисколько не напоминал обычные помещичьи дома в имениях черноземной полосы России, а был типичным загородным домом какого-либо дачного места в Германии или Австрии. Он был красив, велик и с большим вкусом меблирован, превосходно содержался; в нем были все удобства, начиная от ванной комнаты и кончая горячей и холодной водой в умывальниках. Стоял он на открытой лужайке, и за ним начинался парк. Другие постройки имения были так же красивы, удобны и превосходно содержались. Конным заводом управлял некто Крофорд, англичанин по происхождению, и порядок в конюшнях был образцовый. В Копылове имелась также молочная ферма. Это имение, благодаря близости такого крупного центра, как Киев, было очень доходным, и с ним фон Мекк расстался лишь по необходимости. Дела не позволяли ему надолго отлучаться из Москвы, и он тогда, не желая вести завод заглазно, распродал сначала его, а потом продал и Копылово. Николай Карлович купил под Москвой имение Воскресенское, где проводил все свободное время и где также организовал конный завод, однако на этот раз завод тяжеловозов. Мекк купил в Бельгии десять кобыл выдающихся форм и жеребца. Это были брабансоны, которыми он тогда увлекался и которых с успехом разводил. Этот его второй завод был национализирован во время революции, а потом погиб от бескормицы и бесхозяйственности.
Завод П.В. Маркова
Завод Петра Васильевича Маркова я посетил зимой 1904 года. К Маркову я поехал исключительно с целью осмотра Летуна 2-го, в других отношениях этот завод меня совершенно не интересовал. Летуна 2-го я всегда очень высоко ценил и задумал послать к нему на случку одну из своих заводских маток. Получив разрешение Маркова, я послал к Летуну 2-му Спарту, от которой получил в 1905 году гнедую кобылку Сандиазу, названную так в память той деревни в Маньчжурии, где мне пришлось довольно долго прожить во время Русско-японской войны. Сандиаза оказалась очень хорошей кобылой и была первой лошадью моего завода, которая появилась на бегу.
Марков постоянно жил в Харькове, и я направился в этот город. Узнать в Харькове адрес Маркова было несложно, так как он был одним из богатейших людей в городе. В Гранд-отеле, где я остановился, мне сейчас же указали его адрес, и я поехал к нему. Харьков – большой торговый город, но довольно безалаберно построенный и больше напоминающий губернские города Центральной России, чем города юга. Марков жил в аристократической части Харькова, где у него был собственный особняк. Подъехав к нему, я с любопытством его осмотрел. Это был большой и, по-видимому, недавно отстроенный особняк в стиле модерн. Стиль модерн мне всегда действовал на нервы, раздражал глаз своими вычурными линиями, бестолковой смесью разных влияний и безвкусицей. Нечего и говорить, что и внутри этот дом был так же безобразен, как снаружи: расписан в том же стиле и перегружен дешевой лепкой и украшениями. Обстановка в доме была новая, неудобная, лишенная уюта и теплоты, и по всему было видно, что Марков – человек нетребовательный и малокультурный. По всей вероятности, он происходил из какой-либо бедной мещанской или захудалой купеческой семьи, сам разбогател, затем стал миллионером и не успел еще приобщиться к культуре, понять и оценить ее.
Я позвонил. На мой звонок вышла горничная неопределенных лет, оглядела меня внимательно и подозрительно: уж не проситель ли пришел? Однако мой военный мундир рассеял ее подозрения, и, взяв мою визитную карточку, она пропустила меня в переднюю и пошла доложить.
На пороге кабинета меня уже ждал небольшого роста старик, некрасивый, седой и неряшливо одетый. Это и был харьковский миллионер и известный коннозаводчик Пётр Васильевич Марков. Он пропустил меня в кабинет – большую, неуютную и безвкусно обставленную комнату.
В Маркове не было решительно ничего замечательного, и я с удивлением думал о том, как он умудрился нажить свои миллионы. Разговор его не был интересен, но при этом чувствовалось, что он себе на уме и очень хитер. Марков охотно дал согласие на случку одной моей кобылы с Летуном 2-м, взамен обещал прислать свою матку под моего Недотрога, которого очень ценил. Он выполнил свое намерение. Через год Недотрог дал ему превосходную по себе кобылу Ваниль 2.25,3, которая впоследствии поступила заводской маткой в завод Г.И. Рибопьера. Я пробыл у Маркова с час, и все это время мы проговорили о лошадях, решив, что на следующее утро вместе поедем к нему в завод. Маркову очень хотелось показать мне своих лошадей, но еще больше он хотел, чтобы я написал статью о его заводе. Я согласился исполнить желание Маркова, так как хотел отблагодарить его. Он сделал мне одолжение, так как посторонних кобыл под Летуна 2-го совершенно не допускал, не делая исключения даже для своих харьковских друзей.
Марков пригласил меня к обеду, и я принял приглашение. Часы только что пробили шесть, когда я вторично приехал к нему. Пётр Васильевич провел меня в гостиную, где познакомил со своей женой. Это была дама весьма почтенных размеров, полная, богато и кричаще одетая. Она была много моложе мужа. Если память мне не изменяет, у Маркова было два сына, оба походили на мать. Старший, студент, очень любил лошадей.
Обед был дорогой: стол ломился от закусок, блюд и вин. Перемен было много, но все было приготовлено как-то наспех и невкусно. Разговор за обедом почти все время велся о лошадях. Было скучно и довольно натянуто, после обеда, отсидев положенные по этикету полчаса, я поспешил уехать.
Марковы были типичной недавно разбогатевшей купеческой семьей. Между купцами Москвы и Петербурга, купцами черноземной полосы России, купцами юга и купцами Украины существовали немалые различия. Столичное купечество жило и отчасти мыслило уже вполне на европейский лад; купцы средней полосы России еще носили просторные, длинные сюртуки, застегнутые доверху, высокие сапоги, картузы и нередко, особенно в провинциальных городах, повязывали шею шелковыми платками. Это были очень самобытные люди, приверженные старине, и среди них было немало умных и интересных. Я любил бывать у них, так как в этой среде было немало лошадников, а также любителей и знатоков старины. Купечество на юге, в таких центрах, как Одесса, Таганрог, и прочих южных портовых городах, было уже совсем иное. В этой среде царил совсем другой дух и уклад жизни. Это были люди американской складки в делах, а в жизни они подражали южной аристократии. Этот класс людей мне никогда не был близок и симпатичен. Купечество Украины мне тоже было малосимпатично. Бог знает, как все слилось и перемешалось в давние времена на Украине, где русский, а иногда украинский элемент преобладал, но всегда чувствовались и другие влияния: греческие, турецкие, венгерские, болгарские, сербские и очень часто польские. Это были люди дела, и мне всегда казалось, что они недостаточно любили Россию. Вот к такому-то купечеству принадлежала и семья Марковых, в которой великорусский уклон все же преобладал.
Тот вечер в Харькове я провел очень мило. В Харькове, в своем доме, жила г-жа Глушкова, муж которой был очень дружен со знаменитым художником-баталистом профессором Ковалевским. Ковалевский несколько лет гостил в харьковском имении Глушкова и написал там немало картин, часть которых была приобретена самим Глушковым. В те годы я особенно интересовался произведениями Ковалевского. Всего лишь за два года до этого я, будучи в Николаевском кавалерийском училище, часто бывал у знаменитого Репина и, естественно, находился под его влиянием. Репин же очень высоко ставил Ковалевского и ценил его больше, чем Сверчкова. В то время я с этим соглашался, но вскоре выработал собственный взгляд на обоих наших знаменитых художников и стал больше ценить произведения кисти Сверчкова. Однако в то время Ковалевский был еще моим кумиром, и я с трепетом переступил порог дома, где мне предстояло увидеть много интереснейших произведений его кисти.
Г-жа Глушкова, узнав о цели моего визита, приняла меня очень любезно и охотно показала свои картины. В ее доме, любуясь этими чудными произведениями, я провел весь вечер. Здесь мне удалось узнать немало интересного о жизни художника. У Глушковой было не менее двадцати картин кисти Ковалевского. Тот был очень дорогим художником, его картины на рынке попадались нечасто. Глушкова также ничего не продавала. В ее коллекции было много превосходных картин, но меня особенно привлек небольшой акварельный рисунок, изображавший Холстомера. Он был выполнен замечательно, но по типу лошади не совсем удачен: это был не рысак, а какой-то идеальный ремонтный конь. Следует заметить, что Ковалевский не любил, а главное, мало чувствовал рысистую лошадь, и в этом отношении его даже сравнивать нельзя со Сверчковым. Куда девалась эта акварель, мне неизвестно, равно как неизвестна и судьба замечательного собрания Ковалевского, принадлежавшего г-же Глушковой. Одну из тех картин после революции я видел у известного охотника П.П. Бакулина в Москве, остальные, вероятно, разбрелись по разным рукам, а может быть, и погибли.
На другое утро Марков заехал за мною в Гранд-отель, и на его рысаке мы быстро домчались до вокзала. На Харьковском вокзале день и ночь кишел народ, жизнь била ключом. Харьков был центральным узловым пунктом: он соединял Москву, Тулу, Орёл и Курск с югом. Отсюда путь лежал в Полтаву, Ромны и Кременчуг. Здесь же была дорога на Николаев, Одессу и другие города Новороссии. Только через Харьков можно было попасть в Славянск, в то время славившийся как курорт. Здесь же брала свое начало Харьково-Балашовская железная дорога, пролегавшая по богатому краю юго-восточной России и соединявшая Харьков с Саратовской губернией. Все лошадники, конечно, знают, что на этой линии лежит и станция Хреновая, одно название которой так приятно отзывается в сердце каждого истинного охотника. Наконец, из Харькова ведут железнодорожные пути в богатейшие угольные и рудные районы страны.
Имение Маркова лежало в Купянском уезде. Мы сели в поезд. Старенькие вагоны, серый люд, толпившийся вокруг них, – все указывало на то, что мы сейчас окунемся в гущу провинциальной жизни. По сравнению с поездами, стремительно подлетавшими к главной платформе, – новенькими экспрессами с международными вагонами, ресторанами, а иногда и салонами, с их нарядной, веселой и праздной столичной публикой, спешащей на курорты Крыма, это был резкий контраст.
Наш поезд медленно двинулся в путь. В вагоне первого класса мы были одни и, чтобы скоротать время, начали говорить о лошадях. Ехать предстояло недолго, часа полтора-два, и я попросил Маркова рассказать, как он сделался коннозаводчиком. Вот его рассказ:
«Я с детства любил лошадей, но недостаток средств долго не позволял мне удовлетворить эту мою пламенную страсть. Начав зарабатывать деньги, я решил сейчас же завести рысистую лошадь и купил у харьковского барышника Портаненко рысака завода графа Гендрикова. Рысак был резов, но шпатил. В то время я не понимал еще в лошадях, и первый блин, что называется, вышел комом. Продав гендриковского жеребца, я купил другую лошадь и с тех пор всегда имел рысистых лошадей. Когда мое состояние окрепло, я решил завести небольшой рысистый завод, не более пяти кобыл, и для этого купил сериковских кобыл упряжного типа и к ним жеребца. Этот завод я вел лет пять, а когда стал разбираться в лошадях, целиком его продал и завел уже настоящих рысистых лошадей, купив кобыл у Малютина, Щёкина, полтавского коннозаводчика Магденко, харьковского коннозаводчика Кузьминова и других. Впрочем, должен заметить, что две сериковские кобылы ничего ценного в смысле призовом не дали. Увлечение мое рысистыми лошадьми все росло, и я стал платить деньги за призовых кобыл. В итоге купил несколько классных жеребцов, в том числе знаменитого макаровского Вьюна, затем Летуна 2-го. Сейчас у меня тридцать восемь заводских маток и четыре заводских жеребца, считая американца Номинатора. Завод свой я основал в 1895 году, так что этим делом занимаюсь девять лет и за это время истратил на лошадей большие деньги. Всего конный завод я веду лет пятнадцать. Лошадей же рысистых имею с середины восьмидесятых годов. Сейчас мои лошади бегут преимущественно на провинциальных ипподромах, но я думаю, что последние покупки и собственные молодые кобылы дадут моему заводу известность и вскоре я буду посылать своих лошадей на бега в Москву».
Ввиду того что Вьюн, принадлежавший Макарову и родившийся в заводе Малютина от Удалого и Волшебницы, был одной из знаменитых призовых лошадей своего времени, я просил Маркова подробно рассказать мне об этой лошади. Марков охотно согласился.
«Вьюн был замечательной по себе лошадью. У меня в заводе он не отбыл даже одного случного сезона и в самый разгар случки пал. Дал он мне только трех жеребят, и все выиграли, причем Вьюн-Мрачный показал безминутную резвость. Ввиду этого я считаю, что Вьюн дал бы резвых и, вероятно, классных лошадей, если бы не погиб так рано. Когда он окончил свои дни, ему было четырнадцать лет. Это было в 1897 году. До того как попасть ко мне, он состоял производителем в заводе Макарова, где ничего не дал. Я видел завод Макарова и могу сказать, что кобылы там были такие и завод содержался в таком беспорядке, что не только Вьюн, но и сам Удалой ничего бы там не дал. Макаров не был коннозаводчиком, дела этого не знал и не любил, а потому Вьюн в его заводе ничего дать и не мог. Я купил Вьюна сравнительно недорого и о преждевременной его гибели сожалею и теперь».
Эти слова Маркова о Вьюне чрезвычайно интересны и показывают, что если эта лошадь ничего замечательного не дала, то виной тому был ее владелец. У нас в России поспешно развенчивают производителей, не принимая во внимание той обстановки, в которой они продуцируют. Это вредное и пагубное явление. Из-за этого в России пропала не одна замечательная лошадь.
Впервые опись завода Маркова была напечатана в том томе «Заводской книги русских рысаков», который вышел под редакцией Б.П. Мертваго в 1898 году. Опись содержит семь заводских жеребцов и двадцать семь заводских маток. Среди заводских жеребцов в ней указаны знаменитый Вьюн, малютинский Гайдамак, Мрачный, Потешный 4-й, Преданный, Приветный-Молодой и Петушок. Мрачный, Потешный 4-й и Преданный были хотя и рысистыми лошадьми, но городского направления. Петушок был мой старый знакомец, так как я еще кадетом видел его в Полтаве. Это была превосходная по себе лошадь и крайне интересного происхождения: сын знаменитого Павлина и Гречанки, дочери голохвастовского Петушка. Приветный-Молодой, родной брат шнейдеровского Закатала, родился у Магденко и являлся представителем крови Приветного. Таковы были производители, с которыми Марков начал свою заводскую работу.
Заводские матки были собраны из разных заводов и в генеалогическом отношении представляли довольно пестрый материал. Некоторые из этих кобыл были очень хороши, например малютинская Галя, дочь Грозы 2-й, Заря, мать знаменитого Прометея, и Зарница, мать Закатала. Лучшей оказалась Галя, вполне оправдавшая свое высокое происхождение и давшая Маркову сплошь призовой приплод.
Позднее Марков стал прикупать отдельных призовых кобыл. Были куп лены знаменитая Бережливая (Бережливый – Капризная), известная сонцовская Баба (Пепел – Первыня, дочь Полотёра), лейхтенберговская Любимая (дочь Кряжа), старуха Цыганка (дочь знаменитой Арабки князя Черкасского), Экономка (мать Этны Г.Н. Бутовича) и некоторые другие. Приблизительно тогда же был куплен и Летун 2-й, ставший основным производителем завода. Весь этот материал давал право заводу Маркова считаться одним из лучших рысистых заводов на юге России, но Марков не остановился перед затратами. В 1904 году приобрел в полном составе завод К.А. Зотова с американским жеребцом Номинатором во главе. С заводом Зотова пришло к Маркову несколько выдающихся кобыл. Номинатор оказался недостаточно классным производителем и не оправдал возлагавшихся на него надежд.
Я предсказал Маркову большое будущее и высказал предположение, что в самом недалеком времени у него в заводе образуется замечательное гнездо маток. Это вполне подтвердилось. Наездник Синегубкин, видевший этот завод позднее меня, приблизительно в 1912 году, говорил, что у Маркова исключительный состав заводских маток и что его кобылы ничуть не хуже кобыл Шереметева.
За два или три года до войны Марков купил американского жеребца Киней-Лу. После этого его завод окончательно перешел в число метисных.
Как и обещал, я напечатал статью о заводе П.В. Маркова в газете «Коннозаводство и спорт» за 1904 год. Вследствие этого я не стану повторяться, сделаю исключение лишь для одного Летуна 2-го.
Летун 2-й 5.5,1; 7.21/2 (Летун 5.41/4 – Красотка 5.13), гнедой жеребец, р. 1882 г., завода И.И. Дациаро. Летун 2-й был прямым потомком шишкинского Бычка, а со стороны матери – продолжателем линии Полка на 3-го. Встреча крови Бычка и Полкана 3-го во все времена существования орловской рысистой породы давала блестящие результаты, это классическая комбинация кровей. Летун 2-й имел очень почтенную призовую карьеру, но был тише своего отца, знаменитого Летуна. Летуну 2-му не посчастливилось попасть производителем в первоклассный завод. В заводе Гладкова он дал Картинку, классную кобылу своего времени, которую без всякого основания заподозрили в американском происхождении. Харьковский коннозаводчик Ольховский, сосед Гладкова, получил от Летуна 2-го классного Кудесника 2.18,1 и выдающуюся во всех отношениях кобылу Ворожею 2.17,1. У Маркова Летун 2-й дал выдающийся приплод: всего от него бежало до пятидесяти лошадей, которые выиграли около 150 000 тысяч рублей. Если бы этот жеребец попал в первоклассный завод, он стал бы одним из лучших производителей породы. Значение Летуна 2-го в рысистом коннозаводстве очень велико. К сожалению, после революции почти все его потомство погибло.
Летун 2-й очень стойко передавал свою красно-гнедую масть приплоду: из сорока двух его призовых детей рыжих и красно-серых было по три лошади, все остальные были гнедой масти.
Его отличительной чертой была какая-то особая плотность, сила и мощь. Блесткостью Летун 2-й не отличался, но дела в этом жеребце было хоть отбавляй. Летун 2-й обладал исключительной препотентностью и очень верно передавал потомству свои качества.
Завод Маркова находился в Купянском уезде Харьковской губернии, при слободе Щенячьей. Это было очень большое имение, тысячи на три десятин земли, где велось крупное зерновое хозяйство. Почти вся запашка шла на быках, и рабочих лошадей было сравнительно мало. Конюшни в заводе были очень скромные. Чувствовалась теснота, что, впрочем, предполагалось вскоре изменить. В то время, когда я там был, уже заканчивалось строительство новой конюшни (ставочной), которая обещала быть не только удобной, но даже красивой. Остальные постройки завода гарантировали лошадям необходимые удобства. Манеж, конечно, имелся, варков было достаточно. Ипподром находился неподалеку от конюшен, но увидеть езду из-за непогоды я не смог. Дело в заводе Маркова велось просто. Марковское имение было типичным купеческим: здесь делали деньги, и только деньги. Было бы тщетно искать здесь боскетов или беседок в парке, удобного и красивого дома. Но все, что касалось хозяйства, было в полном порядке. Сам Марков был тоже простой и очень нетребовательный человек. Когда после выводки он пригласил меня закусить в контору, там был подан такой обед, что о нем лучше и не вспоминать, ибо еще Эней знал, как неприятно припоминать минувшие огорчения…
Как коннозаводчик Марков достиг весьма крупного успеха: из его завода вышло много призовых лошадей, которые выиграли почти 300 000 рублей, и среди них были вполне классные лошади. Марков увлекался цветоводством и садоводством, а потому почти все его лошади были названы именами цветов, дерев и разных плодов.
Теперь от завода Маркова не осталось и следа: все было разграблено, сожжено, изувечено и разведено разными бандами, которые в огромном количестве водились на Украине во время нашей «бескровной» революции.
Завод С.В. Живаго
В 1903 году я посетил заводы С.В. Живаго и Н.С. Шибаева. Тогда я был еще совсем молодым охотником и начинающим коннозаводчиком. Тем не менее я хорошо помню эти поездки.
Завод Сергея Васильевича Живаго я посетил в первой половине июня. Он находился вблизи Москвы, неподалеку от шоссе, которое соединяет обе наши столицы. В девяти верстах от станции Подсолнечная Николаевской железной дороги, при небольшом сельце Дулепове, от которого завод Живаго и получил свое название – Дулеповский, лежало в живописной лесной местности небольшое именьице, где Живаго в 1895 году основал свой рысистый завод.
Сообщение с заводом было очень удобное, Живаго обыкновенно ездил туда из Москвы дачным поездом. Хотя завод был основан относительно недавно, но благодаря рациональной постановке дела, удивительно удачным постройкам и знаменитому манежу, а также довольно интересному заводскому материалу он очень скоро обратил на себя всеобщее внимание. Его часто посещали московские охотники. Я воспользовался любезным приглашением хозяина и вместе с ним отправился в Дулепово. Вся поездка занимала один день, и к вечеру можно было уже вернуться в Москву. В заводе Живаго меня интересовал не столько заводской материал, сколько образцовые постройки и, главное, знаменитый манеж.
Из Москвы надо было выезжать довольно-таки рано, и часов в восемь утра я встретился с Живаго на Николаевском вокзале. Мы тотчас заняли места в дачном поезде. Мимо нас стали мелькать хорошо знакомые названия станций. Мой компаньон Живаго спокойно беседовал с соседом и, казалось, не обращал никакого внимания на ту местность, по которой шел наш поезд. Мне тогда впервые пришлось ехать в этом направлении днем, ибо прежде, отправляясь в Петербург, я всегда ездил с курьерским или скорым поездом, а они отходили от Москвы поздно вечером. Места здесь удивительно живописные, и правы были наши предки, когда обосновались в них для жительства. По мере удаления от Москвы поезд пошел скорее, меньше стал останавливаться, строения, заводы, дачи и селения теперь реже попадались на нашем пути. Вскоре мы въехали в полосу лесов, и до самой Подсолнечной поезд шел уже лесом. Высокие осины, могучие дубы, красивые березы, ели, сосны чередовались друг с другом вплоть до станции назначения.
С.В. Живаго
На станции нас ждала лошадь, запряженная в щегольскую городскую пролетку, и девять верст пути по гладкому и ровному шоссе промелькнули незаметно. В Дулепове нас встретил Н.С. Тихомиров, управляющий заводом Живаго. Он стоял на высоком крыльце небольшого деревянного дома и приветливо улыбался. Это был красивый старик с белой окладистой бородой, медлительный в движениях, но простой и скромный. Тихомиров был автором книги «Рысак». Сергей Васильевич нас познакомил.
Наскоро закусив и выпив по стакану чая, мы направились в конюшни. Однако до того Живаго успел расспросить Тихомирова, все ли благополучно, как едут двухлетки, и, по-видимому, остался доволен. Я просил разрешения хозяина сначала подробно осмотреть постройки, а уж потом приступить к осмотру завода. Живаго охотно и не без удовольствия согласился: видимо, манеж, конюшни и порядок на заводе были предметом его гордости.
Прекрасное устройство зданий привело меня в восторг. В заводе Живаго все постройки были сделаны из ценных пород деревьев и сработаны так, как работали в старину только столяры, а отнюдь не плотники. Эти конюшни выглядели образцово. В них было много света, прекрасный сухой воздух. Вытяжные трубы начинались из коридора, проходили через потолок и оканчивались над крышей. Благодаря хитроумному устройству этих труб получалась двойная тяга: одна труба выводила воздух из конюшни, а другая подавала туда воздух с улицы. В конюшнях все было предусмотрено до мелочей. В коридорах, там, где образовывались острые углы, были сделаны вырезы и помещены вертящиеся круглые валики, предохранявшие лошадь от возможного ушиба. Если бы лошадь прижалась к углу, то валик двинулся бы и смягчил или предотвратил ушиб. У каждого денника снаружи висел небольшой деревянный ящик с железной перекладиной для выбивания пыли и перхоти из скребниц. Чистота и порядок во всех конюшнях царили образцовые.
Ставочная конюшня в заводе была рассчитана на двадцать денников. Это было очень красивое здание, с высокой крышей, под которой устроили сеновал. Ход на сеновал был сбоку, но по главному фасаду туда вело большое слуховое окно с высоким шпилем. Перед входными дверями был открытый тамбур, поддерживаемый двумя колоннами. Ставочная конюшня занимала центральное положение. Неподалеку находилась маточная конюшня, сделанная так же тщательно, из такого же леса и выдержанная в том же стиле. Маточная была рассчитана всего лишь на четырнадцать денников. Она соединялась крытым проходом со знаменитым манежем.
По общему признанию, манеж в заводе Живаго был едва ли не лучший в России, настолько он был прост и вместе с тем красив и удобен. Помимо гонки на корде внутри, можно было ездить также по коридору и вокруг него. Строителю удалось избежать крутых поворотов, что было рационально и удобно. Вдоль внутренней стены коридора шла узкая галерейка. На эту галерейку при гонке жеребят в разных местах становились конюхи, поощряя голосом бегущего на свободе жеребенка. Манеж был построен необыкновенно удачно: крыша его точно держалась на воздухе – балки, стропила, переводины стройно уходили кверху и были очень смело скомбинированы. В манеже была почти сплошная линия окон, и это давало возможность отовсюду видеть работавшую там лошадь. Этот замечательный манеж был сделан по плану и под наблюдением Тихомирова.
Все остальные постройки образцового имения Живаго были так же просты, хороши и красивы. Дом владельца являл собой типичную подмосковную дачу, и хотя был невелик, но чрезвычайно удобен и очень уютен. Обстановка в доме тоже была дачная, и только четыре большие литографии, изображавшие Сорванца, Гранита, Варвара и Бедуина, напоминали посетителю, что он находится в доме коннозаводчика. Чувствовалось, что все в имении возводилось не только под наблюдением, но и по плану умудренного опытом человека.
Ипподром завода находился тут же неподалеку. Там была превосходная дорожка и даже беседка для посетителей, правда небольшая, но все же рассчитанная на двадцать пять гостей. Я обратил особое внимание на наличие паддоков для жеребцов, маток и молодняка. В те годы это было большим новшеством в России; кроме как в Дубровском заводе, паддоков нигде не было. Завод Живаго был первым, да, пожалуй, и единственным в России, где не знали табунов, а воспитывали рысаков так, как их тогда воспитывали за границей. Не менее удивительным для того времени было и то, что в заводе ввели систему травосеяния, дававшую возможность иметь под Москвой в изобилии сено хорошего качества.
Вся жизнь в заводе Живаго текла по раз заведенному порядку, который неуклонно соблюдался. Лошади в этом заводе были в блестящем порядке и содержались так, как они не содержались в других, даже первоклассных заводах России. Выглядели лошади замечательно: шерсть блестела, вид был упитанный, прекрасная мускулатура и энергичный вид показывали, что работа и езда ведутся здесь вполне правильно. Дать молодому рысаку именно то количество работы, которое ему необходимо для полного и всестороннего развития сил и способностей, – вот секрет, которым обладают немногие. Но Тихомиров знал его. Сам он был учеником замечательного заводского наездника В. Александрова, одного из первых учеников известного Тихона Петрова. Производителей старик Тихомиров ездил сам, обязательно в дрожках, и объем их работы, как, впрочем, и всех остальных лошадей в заводе, зависел от его усмотрения. Я увидел замечательную постановку дела, которую тогда, по молодости лет, вполне оценить не мог. Тихомиров не преминул обратить мое внимание на то, что завод находится в лесистой местности, но это плоскогорье, что существенно для копыт лошадей и для их здоровья. «Это не низкая и не болотистая местность, – заметил мне Тихомиров. – Выбирая ее, мы это имели в виду».
При основании завода Сергеем Васильевичем Живаго были куплены один жеребец – молоствовский Ненаглядный, сын знаменитого Нагиба, и пять кобыл. Потом к ним добавились еще две-три кобылы, и в таком составе завод просуществовал пять-шесть лет, после чего был реформирован. В эти годы в заводе был материал недостаточно высокого класса. Тогда Живаго находился под влиянием старика Сахновского. Хорошо помня, как удалось Сахновскому купить Красивого-Молодца, а также многих других лошадей по низким ценам и отвести от них знаменитых лошадей, Живаго задумал сделать то же самое, но это ему не удалось. Осознав, что так вести завод нельзя, Живаго понял, что работать можно и должно только с выдающимся материалом. Быстро распродав первоначальный состав, а также молодежь, Живаго оставил себе лишь двух-трех маток да столько же молодых кобылок и начал покупать серьезный заводской материал. Это случилось приблизительно в 1901–1902 годах. Я посетил Живаго в 1903-м и видел уже реформированный завод.
Живаго посчастливилось приобрести превосходных заводских маток, которые дали впоследствии много весьма ценных и очень резвых лошадей. Я говорю «посчастливилось», потому что нескольких кобыл он купил у Малютина, а купить у Малютина кобыл было почти невозможно. Затем Живаго купил кобыл в Дубровском заводе, а также удачно воспользовался советами своего друга Родзевича и купил его Бирюзу и еще нескольких заводских маток по его указанию. Сахновский уступил Живаго из шибаевского завода весьма интересную кобылу Полыновку и еще двух маток. Таким образом, Сергей Васильевич собрал весьма интересное, даже выдающееся гнездо заводских маток. К ним надлежало приобрести первоклассного орловского производителя. Сахновский настаивал на этом. Живаго, убоявшись крупной траты, решил такого жеребца не покупать, и между друзьями, как рассказывал мне Сахновский, на этой почве произошла размолвка. Сахновский сгоряча назвал Живаго купчиной и аршинником, после чего некоторое время они оставались в холодных отношениях, но потом помирились. Сахновский был, конечно, прав. Жаль, что в свое время Живаго его не послушал и потерял десять лет, не выведя от своих превосходных маток ни одной первоклассной лошади. В конце концов он убедился в справедливости слов Сахновского и купил-таки выдающегося жеребца, но это произошло уже в последний период его коннозаводской деятельности.
Ко дню моего приезда в заводе Живаго было три производителя: белый жеребец Добрыня 2-й (Добрыня – Дельфина), р. 1879 г., завода В.П. Охотникова, вороной жеребец Нептун (Нежданный – Быстрая) завода Е.В. Шибаевой и Прусак 2-й (Прусак – Забияка), р. 1881 г., завода И.К. Дарагана. Строго говоря, ни одного из этих жеребцов нельзя было признать первоклассным производителем.
Старик Добрыня 2-й был в свое время воспет Карузо, но обруган другим знатоком рысистой породы – А.И. Лисаневичем. Я видел Добрыню 2-го трижды. Он был идеального происхождения и вполне чистой шишкинской крови. Добрыня 2-й не заслуживал ни безудержных похвал Карузо, ни резкого порицания Лисаневича. Это был пятивершковый араб, увеличенный и сильно расширенный. Кроме того, он был почти бесплоден в Дубровском заводе. Добрыня 2-й дал нескольких жеребят в Дулепове, но ничего сколько-нибудь значительного от него получить не удалось.
Нептун был сыном Нежданного, отца моего Недотрога, и одной из лучших кобыл рысистого коннозаводства Быстрой, которая дала знаменитого Кряжа-Быстрого, Нежданного-Быстрого, Красавца-Быстрого и других призовых лошадей. Живаго очень ценил в то время Нептуна, но мне он не понравился. Это была небольшая вороная лошадь, необыкновенной ширины и прямо-таки поразительной глубины. На выводке Тихомиров обратил мое внимание на то, что подпруга у жеребца длиннее передней ноги. Нептуна Живаго взял в завод «по породе», но ничего от него не отвел.
Прусак 2-й был очень хорош по себе и произвел на меня большое впечатление. Это была настоящая орловская лошадь – ладная, дельная, правильная, могучая и благородная. Прусак 2-й был интересного происхождения и со стороны матери имел течения лучших старинных кровей. К Живаго он попал уже стариком, а до того дал у Дарагана хорошо бежавших лошадей, среди которых был классный Правнук 2.19. В свое время Прусак 2-й был вполне и по заслугам оценен охотниками: в 1887 году на выставке в Харькове он получил серебряную медаль. Дети Прусака 2-го выиграли 44 670 рублей (двадцать одна лошадь). Все они родились в заводе Дарагана, где содержали и воспитывали лошадей крайне примитивно. Живаго легкомысленно отнесся к Прусаку 2-му, не дал ему достаточного количества кобыл и ничего стоящего от него не отвел.
Группа заводских маток у Живаго состояла из двенадцати кобыл. Это было превосходное гнездо! Перечислять их всех я нахожу излишним, но на некоторых все же остановлюсь.
В Дубровском заводе были куплены две кобылы: Медведица (Бедуин-Молодой – Комета) и Песня (Звон – Пряха). Песня была небольшая, белая, сухая и правильная кобыла, но в заводе Живаго она ничего не дала. Медведица была дочерью известной Кометы, матери многих призовых лошадей. По себе она была настолько хороша, что, когда ее впервые увидел С.А. Сахновский, он пожелал ее купить для завода Шибаева, которым управлял. Это лучшая похвала, которую можно сделать этой кобыле. Медведица оказалась хороша и в заводе дала превосходных детей. В то время ее сын, трехлетний Бравый (от Бывалого), был не только хорош, но и ехал очень резво. Впоследствии он выиграл на московском бегу.
Еще интереснее была группа малютинских кобыл, которых было три: две родные сестры Таковская и Трынка (Бычок – Томная) и Знатная (Суровый – Звёздочка). Кроме того, была еще кобыла Зазноба, родившаяся у Живаго, дочь Леля и Заветной, то есть родная сестра знаменитой малютинской Загадки. Этому гнезду суждено было сыграть весьма видную роль в заводе Живаго.
Из остальных кобыл необходимо упомянуть превосходную по себе Досаду и интересную по породе Полыновку. Досада дала классного Принца-Рояля 4.40. Несколько особняком стояла по типу и формам светло-серая Бирюза (Кремень – Волна), р. 1891 г., завода Н.И. Родзевича. Она дала такой приплод, что на ней необходимо остановиться более подробно. Волна – мать Вармика 2.18,2 и Быстрой 2.19,6, а стало быть, Бирюза – кобыла выдающегося призового происхождения. Она не бежала, но дала замечательный по резвости приплод: она мать Блеска 2,18,6, Звёздочки 2.24, Баллады 2.29,4, Кремня 2.22,4, Купины 2.26,3, Слёзки 5.03,4 и др. Кремень впоследствии оказался замечательным производителем, а Слёзка – выдающейся заводской маткой. Бирюза была необыкновенно изящна, эффектна, породна, но при этом легка. Когда ее вывели, я невольно ею залюбовался. Живаго справедливо сказал, что по типу это стрелецкая кобыла. Но правильности стрелецкой лошади в Бирюзе не было, ибо ухо у нее было хотя и незначительно, но все же наклонено вперед, а передняя нога прямовата и не вполне безупречного рисунка. Кроме того, у Бирюзы была очень развита и приподнята холка. На выводке эта небольшая огненная кобыла производила большое впечатление.
Таковская (Бычок – Томная), темно-гнедая, почти караковая, кобыла, р. 1892 г., завода Н.П. Малютина. Лучшая по приплоду кобыла в заводе С.В. Живаго. Мать Вия 2.16,5 завода Алексеева, которому Таковская была продана. У Живаго также дала несколько призовых лошадей: Дубликата, Такую и других. Знаменитый Вий оказался одним из резвейших орловских рысаков, а его сын Ветерок ныне дает замечательный приплод и обещает стать выдающимся производителем.
Происхождение Таковской чрезвычайно интересно. Ее отец телегинский Бычок – лошадь, несомненно, выдающаяся и к тому же сын Могучего, а ее мать Томная – одна из лучших кобыл малютинского завода. Одна дочь Томной, Таковская, прославилась Вием, другая ее дочь, Таврида, была лучшей маткой в Быках во времена Новосильцова, а ее сын Тайкун дал такую лошадь, как Пустяк 2.14,6 и 4.38. Томная родилась в 1880 году от Удалого и Точёной. Имя Удалого говорит само за себя, а Точёная была коробьинской кобылой, дочерью Бедуина-Парижанина. Бабка Томной называлась Силачкой, родилась в Подах и приходилась внучкой великому шишкинскому Кролику. Заводская деятельность Томной замечательна. Ее дочь Таврида дала в Быках Тайфуна 1.31,3 и Тревогу 2.19. Другая ее дочь, Трынка, принесла из Быков в брюхе к Живаго кобылу Трель 1.40, давшую Варнака 2.17,1 и других резвых лошадей.
Была еще одна отличительная черта в этой женской семье – образцовая правильность форм. Те, кто видел Томную и ее дочерей, никогда их не забудут. Томная была высоко оценена на Всероссийской конской выставке 1899 года в Москве: ей присудили большую серебряную медаль. В Таковской было три с небольшим вершка росту. Масти она была гнедой, почти переходящей в караковую. Обе задние ноги у кобылы были с путовым суставом, неровно белы. Кобыла отличалась исключительной сухостью. Головка у нее была прямо точеная, небольшое ухо стояло красиво настороженным, словно кобыла к чему-то прислушивалась. Верхняя линия была идеальная. Таковская была глубока, но в меру.
Живаго не мог, конечно, не сознавать, что ему нужен производитель, но никак не мог раскачаться на единовременную крупную затрату и шел на полумеры: посылал кобыл в Московскую заводскую конюшню под хреновского Волшебника, родного брата Ветра-Буйного. Он купил замечательного по себе елисеевского Быстряка, не особенно резвого, но поразительной красоты, однако удержать его не сумел и перепродал в завод Хлудовых.
Скажу несколько слов о молодняке, который я тогда видел в заводе.
О сыне Бывалого Бравом я уже упомянул. Очень хорош был вороной Баловень, сын Быстряка. Из годовиков больше других мне понравился сын Леля гнедой Ловкач: он был очень пестр, но чрезвычайно хорош по себе. Среди кобылок особое впечатление произвела на меня светло-серая Артистка, дочь Добрыни 2-го и Африканки. Хорош был также и годовик Весёлый, сын Волшебника и Медведицы. Не только двухлетки и трехлетки, но годовики и сосуны в заводе Живаго поражали своим ростом, хорошим развитием, мускулатурой и костяком.
Несмотря на блестящий состав заводских маток и образцовую постановку дела, завод не создал выдающихся по резвости лошадей. Причина одна – в заводе долго не было классного производителя. В 1909 или 1910 году Живаго приобрел знаменитого Вармика. В первой же ставке Вармик дал таких лошадей, что сразу выдвинул завод Живаго на одно из первых мест среди заводов России. Я бывал в заводе Живаго несколько раз и видел там Вармика.
Приблизительно лет за десять до покупки Вармика Живаго нашел компаньона, то есть стал вести завод совместно с другим лицом. Это тщательно скрывалось. Живаго был богатейшим человеком, но расчетливым и даже скупым, и только потому подыскал себе компаньона – И.И. Казакова (не смешивать с известным коннозаводчиком Ив. Ив. Казаковым). Отец Казакова вел крупное чайное дело, был очень богат и был против увлечения сына лошадьми. Молодой Казаков вынужден был охотиться тайно. Вот почему его имя и не фигурировало на афишах. Так продолжалось лет десять, до тех пор, пока обо всем случайно не узнал старик Казаков.
Казаков-сын дважды в год делал определенный взнос на содержание завода, тайно от отца. В это дело был посвящен только старший доверенный фирмы, который покровительственно относился к благородной страсти Казакова-младшего. Однажды Казаков-младший послал свой очередной взнос не деньгами, а сериями; на их размене Живаго должен был потерять рублей сто, не больше. Живаго пришел в негодование и, забыв, что Казаков охотится тайно от отца, в сердцах послал своего приказчика вернуть серии и получить от Казакова деньги. Приказчик, прибыв в чайное дело Казаковых, направился прямо к хозяину. Положив серии на стол, он заявил старику, что Сергей Васильевич приказали кланяться, прислали обратно серии и просили заменить их на деньги, так как им возиться с разменом нет времени. Старик Казаков был в полном недоумении, поскольку не вел никаких дел с Живаго. Тогда приказчик все объяснил, отметив, что эти серии поступили в уплату за лошадей. Был призван молодой Казаков, дело открылось. Старик негодовал, кричал, бранился и буянил, даже пригрозил сыну лишить его наследства. Тут же он приказал отправить к Живаго деньги, а сыну велел немедленно продать свой пай в заводе. Когда Живаго узнал об этом, то немало горевал, так как Казаков был для него дойной коровой. Однако делать было нечего, пришлось примириться с фактом. Живаго утешился тем, что купил по дешевке у своего компаньона лучших лошадей. Позднее Казаков-отец сменил гнев на милость и разрешил сыну охотиться, но сын этим, кажется, уже не воспользовался. В заводских книгах лишь изредка можно встретить имя коннозаводчика И.И. Казакова. Например, известная Трель показана его завода. Она мать Варнака.
Теперь я расскажу о последнем этапе жизни завода Живаго, и прежде всего об обстоятельствах, при которых был куплен Вармик. Вирский, которому в то время принадлежал Вармик, был в хороших отношениях с Сахновским и частенько вечерком заходил к нему на чашку чая. Однажды он пришел к Сахновскому очень озабоченным и весь вечер был, что называется, не в своей тарелке. Наблюдательный хозяин не мог этого не заметить и спросил Вирского, в чем дело. Тот пояснил, что его денежные дела очень плохи, у него несколько векселей, которые пойдут в протест, и добавил, что, вероятно, ему придется расстаться с Вармиком. Сахновский высоко ценил Вармика и справедливо считал его великим производителем. Он тут же сказал Вирскому, что у него есть покупатель на лошадь, и поинтересовался ценой. Вирский запросил 12 000 рублей. Сахновский признал цену справедливой и просил Вирского в течение двадцати четырех часов не продавать лошадь.
На другое утро старик Сахновский, желая наверняка застать Живаго в магазине, поехал на Тверскую к десяти часам. Сергей Васильевич сидел в отдельной комнатке при магазине и… считал пуговицы. Перед ним на столе лежали кучи военных пуговиц, и он разбирал их. Это было любимое занятие Живаго. Приказчик тут же в почтительной позе стоял перед хозяином. Счет пуговиц – дело мелкое, и не миллионеру бы этим заниматься, но такова уж была у Живаго привычка, оставшаяся у него с детства, когда он этим занимался при покойном отце. Недаром говорится, что привычка – вторая натура. Аналогичный случай рассказал мне Г.Г. Елисеев: любимым занятием его папаши, который в то время был глубоким стариком и имел состояние в пятьдесят миллионов, было приехать в магазин и отпускать покупателям сыр, который он сам резал и взвешивал.
Живаго сердечно поздоровался со стариком Сахновским. После этого Сергей Алексеевич прямо взял быка за рога и рассказал, в чем дело. Живаго, который незадолго до этого просил Сахновского подыскать ему выдающегося производителя, поморщился и заявил, что цена высока. Сахновский был натурой непосредственной и человеком прямым, любил резать правду в глаза. Он стукнул своей клюкой и громовым голосом произнес: «Вот что, Серёжа, брось дурить, лошадь отдают задаром. Из-за тебя беру грех на душу: Вирский нищий, лошадь стоит сто тысяч, а мы берем ее за красненькую. Если сейчас же не купишь Вармика, забудь порог моего дома и не считай себя охотником и коннозаводчиком! Никто из вас не знает, что Вармик – лошадь великая и нет ему равных. Это второй Кряж! Купишь лошадь – придет успех и будешь знаменитым коннозаводчиком. Не купишь – разводи тихоходов, а я дам телеграмму Измайлову. Он купит Вармика для Дубровки, а вы все, кто проворонил лошадь, тогда себе пальцы искусаете от зависти». Живаго отступил: «Ну что рассердился, Серёжа (они друг друга называли не иначе как по именам), дай подумать». – «Думать нечего, – отвечал Сахновский, – брать надо лошадь!» – «Тоже сказал, второй Кряж! – возразил Живаго. – Много их, таких Кряжей… Лошадь резва, не спорю, и дала резвых. Да мелка и простовата». – «Яйца курицу не учат!» – отрезал старик Сахновский и грузно встал, чтобы ехать на телеграф и дать депешу Измайлову. Живаго вовремя спохватился, поблагодарил своего друга, сказал, что согласен, и на семь часов вечера назначил осмотр лошади на даче Сахновского.
Обрадованный старик вернулся домой и сейчас же дал знать Вирскому. В семь вечера приехал Живаго. Лошадь была показана, и Сергей Васильевич выторговал тысчонку, купив Вармика за 11 000 рублей. Напрасно Сахновский кричал на Живаго, чтобы он не торговался. Тот только головой махнул и пробурчал: «Не твое дело. Деньги плачу я, я и торгуюсь. А вы, дворяне, в этих делах не смыслите, оттого почти все и вылетели в трубу».
Поделиться книгой: