Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II

И вот я опять в пути! Удивительное дело, как успокоительно и благотворно всегда действовала на меня дорога. Все мои мысли сосредоточивались на беспрерывно меняющихся картинах природы. Иногда они уходили в давно прошедшее, порой сосредоточивались на будущем. Я мечтал о том, каких разведу лошадей, как буду вести завод. Счастливое время молодости, надежд и всяческих упований – как все это теперь бесконечно далеко и все же дорого и мило моему стареющему сердцу!..

Итак, я подъезжал к веселоподолянской усадьбе князя Мещерского, расположенной в Полтавской губернии.

Дом-дворец стоял на открытой большой лужайке, а позади был вековой парк. Дворец князя был вполне современной постройкой, хотя своими вышками и башнями напоминал какой-нибудь замок на Рейне. Архитектор сумел смягчить формы, нашел возможность многое приспособить к требованиям времени и вместе с тем не потерял общее и самое ценное – архитектурный ансамбль. Я много путешествовал на своем веку, хорошо узнал Россию, перебывал во многих имениях – и смело могу сказать, что такого дворца, такой великолепной, стильной, величественной и красивой постройки я не видел в России ни в одном другом месте. В веселоподолянской усадьбе расположение служб и хозяйственных построек было иное, нежели в других помещичьих имениях. Здесь была только резиденция князя, великолепный парк, флигеля для приезжих и дворни, конюшни и здание конного завода. Все, что относилось к хозяйству: амбары, молотильные сараи, дом управляющего, скотные дворы и прочее, – было сосредоточено в двух верстах от резиденции. Мало было таких усадеб в России, как веселоподолянская князя Мещерского, Вязёмы, Ляличи, Полотняный Завод, Дубровицы и некоторые другие, представлявшие громадный художественный интерес.

Князь Александр Васильевич Мещерский был меценат и любитель прекрасного. Он много путешествовал по Италии, вывез оттуда первоклассные произведения искусства и был большим знатоком и любителем старины. Неудивительно, что, решив построить усадьбу и обладая громадными средствами, а также вкусом и знаниями, он создал этот прекрасный уголок, затерянный в Хорольском уезде. Мне говорили, что княгиня Мещерская, урожденная графиня Строганова, принимала деятельное участие в создании веселоподолянской усадьбы, и я полагаю, что княжеская резиденция немалым была обязана ей: Строгановы были исстари не только меценатами, но и подлинными знатоками искусства и старины.

В 1902 году усадьба содержалась далеко не так, как при покойном князе. Княгиня Мещерская, первая жена князя, давно умерла, а князь вторично женился на очень скромной девушке, дочери местного чиновника. Вскоре князь умер, и веселоподолянская усадьба перешла к его второй жене, Екатерине Прокопьевне. Единственная дочь князя от первого брака тогда не жила в России и была замужем за итальянским герцогом Сассо-Руффо. К ней перешло материнское, то есть строгановское состояние, а малолетние дети, кажется две дочери, от второй жены получили состояние отца. Е.П. Мещерская не могла оценить и должным образом содержать эту великолепную резиденцию. Сама она предпочитала жить в Москве. Имение было отдано в аренду, конный завод почти распродан. Ждали покупателя.

Князь А.В. Мещерский, тайный советник и шталмейстер высочайшего двора, в веселоподолянской усадьбе жил сравнительно мало. Он проводил в ней только часть лета, а зиму, осень и весну жил в Петербурге или за границей. Свой завод он основал во второй половине 1880-х, а последних трех заводских маток у его наследников я купил в 1902 году, так что завод просуществовал около двадцати лет. Князь не был знатоком лошади, но лошадей, по-видимому, любил, как и его брат, князь Иван Васильевич, имевший в 1860–70-х годах рысистый завод в Курской губернии. Завод Мещерского был основан исключительно с целью производства упряжных рысистых лошадей, главным образом для себя, и не велся с большим размахом. Вначале там было пять заводских жеребцов и десять маток. Нечего и говорить, что все это были великолепные по себе лошади заводов В.Я. Тулинова, Миллера, Преснякова и других. Из десяти кобыл, послуживших основанием завода, пять были куплены у князя В.Д. Голицына и по одной – у князя И.В. Мещерского, Борисовских, А.П. Офросимова и П.П. Бакулина. Голицынские кобылы были очень высокого происхождения и, вероятно, лучшие по себе. Позднее князь купил у графа Рибопьера призового производителя, серого жеребца Фауста завода Загряжского, а маточный состав пополнялся главным образом своими молодыми кобылами, но кое-что было куплено на стороне, правда весьма невысокого разбора, преимущественно заводов Харьковской и Полтавской губерний. Из завода князя вышло несколько призовых лошадей, в том числе очень резвый Чикаго и серый Федот-Да-Не-Тот.

Когда я прибыл в Весёлый Подол, никого из владельцев там не было. Все спало в этой чудесной для наших мест, прямо-таки сказочной усадьбе. Был полдень. Красивая кованого железа решетка, укрепленная меж кирпичных колонн, на которых возвышались позеленевшие от старости вазы, позволила рассмотреть внутренность двора, в конце которого шумел парк и величественно возвышался дворец. Я позвонил у ворот раз-другой, но так как никто не приходил, тронул калитку. Она оказалась незапертой. Я вошел во двор. Побродил между клумбами, полюбовался дворцом и пошел разыскивать кого-либо из его обитателей. Кругом было тихо, нигде ни души, лишь старый дуб шелестел листьями. Обойдя дом, я увидел, что все везде было заперто. Левее шла прямая аллея к длинному зданию с куполом – нетрудно было догадаться, что это конюшни или здание конного завода. Еще левее, образуя правильный квадрат, расположились несколько зданий – как я потом узнал, домовая контора и квартиры сторожа, кучеров и конюхов. Тут же был каретный сарай и еще кое-какие необходимые службы. Большой флигель, кухня, прачечная и прочие постройки находились на противоположной стороне дворца и были скрыты в зелени. Я направился к конюшне, и здесь молодой малый объяснил мне, что усадьбой заведует старик дворецкий, а при доме никто не живет. «Если вам по делам, то идите к управляющему, отсюда недалеко, версты две». – «А нельзя осмотреть сначала дом?» – спросил я. «Едва ли. Дом заперт, и туда никого не пускают, а ключи у дворецкого». Я просил проводить меня к дворецкому.

Дворецкий занимал отдельный флигелек, и его не оказалось дома. По объяснению его жены, он отправился на рыбную ловлю. Вместе с конюхом, который сделался моим проводником, мы отправились в парк и у старого пруда застали дворецкого с удочкой в руках. Он не заметил, как мы подошли, все внимание его было поглощено камышовым поплавком, который ходил взад-вперед, так как в пруду вода была быстрая – вероятно, от скрытых родников. Это был старик почтенной наружности, совершенно седой, с белыми бакенбардами и типичным лицом старого слуги. Он встретил меня приветливо, поздоровался, отвесив низкий поклон, и, узнав, кто я и зачем приехал, охотно согласился показать дом. Оставив свои удочки на попечении молодого конюха, дворецкий вместе со мной направился к дому. Я спросил его, как берет рыба, хорош ли клев и доволен ли он своей ловлей. Он ответил утвердительно, заметив, что рыба клюет хорошо, но берет одна мелочь – авдюшки и себельки (так в Малороссии называют пескарей и уклейку). Стоял великолепный, как бы праздничный день, со всею прелестью лета, звоном и хором радостных голосов, доносившихся из чащи старого парка, где было прохладно и свежо, несмотря на жар летнего дня. Это был великолепный парк, с ровными и прямыми аллеями, с многочисленными куртинами, искусственными полянами, прудами, беседками и домиками, где когда-то держали дичь и декоративную птицу – лебедей и павлинов. Особенно хороша была аллея столетних серебристых тополей, какие встречаются только на юге. Она была посажена еще дедом прежнего владельца.

Внутреннее убранство дворца вполне соответствовало его наружному виду. Все было обставлено с великолепием и исключительным вкусом. Приемные комнаты утопали в старинных персидских и смирнских коврах, в столовой висел роскошный гобелен, изображавший разнообразных экзотических птиц. Мебель была старинная и почти вся выписанная из Италии и Германии. Типичных для русских помещичьих усадеб карельской березы и красного дерева почти вовсе не было. Не мебель, а предметы искусства. Особое внимание обращали на себя картины. Здесь были полотна лучших западных мастеров, и, как пояснил мне дворецкий, часть этих картин принадлежала герцогине Сассо-Руффо – в свое время они были взяты из строгановской галереи. Это собрание картин стоило многие десятки тысяч рублей. Подведя меня к одной из них, дворецкий назвал имя одного из великих мастеров эпохи Возрождения. Я, было, усомнился, что в этом уголке Полтавской губернии висит подлинное произведение великого художника. Прошло двадцать лет, и мне суждено было вспомнить эту картину. После революции на деньги, ассигнованные съездом кооператоров, эта картина, которая действительно оказалась оригиналом, была куплена у князя Мещерского для Румянцевского музея и ныне составляет украшение знаменитой галереи.

Осмотрев дворец, я простился с почтенным слугой и отправился в другую усадьбу, к управляющему. Хозяйственные постройки были сделаны богато и на широкую ногу. Вместе с управляющим мы поехали в завод (управляющий хотел выглядеть большим барином и заявил, что не любит ходить пешком, а привык ездить), чтобы осмотреть трех последних, назначенных в продажу кобыл. Это были Буйная, Бунтовщица и Фея. Я их купил за грош. После покупки этих кобыл завод наследников князя А.В. Мещерского перестал существовать.

Поезд на Кременчуг и далее на Николаев отходил лишь утром, и мне пришлось переночевать в Весёлом Подоле. Меня устроили в конторе, но там было так душно и жарко, что я предпочел переночевать в парке, в небольшом деревянном домике, где когда-то жил сторож. Все тот же дворецкий устроил мне ложе из сена, принес простыни и подушки. Я пригласил его посидеть со мной, и мы устроились на скамеечке возле домика. Много интересного о жизни Мещерских и Строгановых услышал я от словоохотливого старика. Все его рассказы хранили не только живую, но и обаятельную силу и долго потом вспоминались мне. Уже давно длинная тень от дома покосилась на юг, где-то далеко за рекой прокричали коростели, а мы всё сидели и мирно беседовали. Наконец старик поднялся, пожелал мне покойной ночи и тихими шагами удалился к себе. Я долго не мог уснуть, так как кузнечики ковали в деревянных стенах и звон их все стоял в моих ушах. Наконец я забылся и заснул…

С тех пор прошло двадцать четыре года. И вот недавно, перебирая поступивший ко мне архив известного в свое время коннозаводчика Г.Д. Янькова, я вспомнил Фею, а вместе с ней Весёлый Подол и свою поездку в имение Мещерского. Казалось бы, ничего не могло быть общего между яньковским архивом и Феей, однако в действительности данные этого архива дали мне в руки полное и подробное разъяснение породы этой кобылы. Фея дала у меня в заводе серого жеребца Фудутуна 4.41 (на три версты), пока что самую резвую лошадь моего завода на эту дистанцию. В описи завода князя Мещерского порода Феи была изложена неудовлетворительно, поэтому ее дети не имели права бежать на некоторые именные призы, в том числе на Императорский. Мне это было крайне досадно, так как Фудутун был рысаком первого класса и бежал в Петербурге с выдающимся успехом, причем нередко бил метисов. Это была лошадь не только резвая, но и чрезвычайно сильная, и наездник Финн считал, что она не может проиграть Императорский приз. Однако на этот приз Фудутуна не допускали из-за неясности происхождения Феи. Тогда Карузо, Прохоров и я приложили все усилия, чтобы разъяснить породу кобылы. Прохоров был специально командирован в Курскую губернию, где в имении князя И.В. Мещерского разыскал в архиве все сведения о происхождении Феи по женской линии. Доставленные документы были настолько неоспоримы, что Главное управление коннозаводства их признало. Но происхождение отца Феи, серого жеребца Степенного, несмотря на все наши старания, установить не удалось. Фудутун так и не был допущен на Императорский приз.

В «Заводской книге русских рысаков» происхождение Степенного изложено так: «Степенный, сер. жер., р. у И.П. Преснякова в 1875 г., от Мужика зав. Кабанова, дед Ворон зав. А.Б. Казакова, прадед Мужик 2-й, прапрадед Полкан 3-й. Мать Гусыня зав. г. Шкарина. Больше сведений о породе не было».

Сомнения в том, что Степенный – орловская лошадь, не было, так как заводы Кабанова, Преснякова и Шкарина, находившиеся вблизи Хренового, производили рысистых лошадей.

Я могу со слов Н.И. Паншина, сына известного конноторговца И.Н. Паншина, сообщить некоторые данные о Кабановых. Паншин бывал в заводе Кабановых и рассказывал мне, что основатель этого завода был любимым кучером графа А.Г. Орлова-Чесменского и с этой должности назначен в управляющие Хреновским заводом. Как говорили Паншину, завод Кабановых был создан исключительно из хреновских кобыл, десять голов были подарены еще самим графом Орловым. Тогда же Кабанову из хреновских степей был выделен участок земли в две тысячи десятин. Паншин знал два поколения Кабановых. Это были, как он выразился, «девятипудные детины». Особенно хорошо отзывался Паншин об И.И. Кабанове, который был замечательным животноводом: он разводил не только лошадей, но и собак, крупный рогатый скот, птиц. За это его ценил и любил великий князь Николай Николаевич старший, который всегда вызывал Кабанова в Чесменку и там совещался с ним по коннозаводским вопросам.

К несчастью, описи заводов Кабанова, Преснякова и Шкарина никогда не были напечатаны, а так как аттестат Степенного и заводские книги князя Мещерского сгорели, то выяснить происхождение матерей Мужика и Степенного не представлялось возможным.

Только теперь мне удалось разъяснить породу кабановского Мужика. В архиве Г.Д. Янькова имеется несколько подлинных аттестатов лошадей, ему принадлежавших, в том числе аттестат знаменитого хреновского Вероника. Там я нашел аттестат рыжей кобылы Тары завода Дубовицких, р. 1862 г., от Лоскута и Верной. И вот на обороте этого аттестата имеется запись, что Тара в 1872 году была случена с вороным жеребцом Мужиком завода Кабанова, от Ворона завода Казакова. Далее приведена порода матери этого Мужика. Это была кобыла Любушка, дочь Амазонки завода графини А.А. Орловой-Чесменской. Итак, как и следовало ожидать, мать Мужика оказалась не только рысистой кобылой, но кобылой выдающегося происхождения.

Все это теперь имеет лишь академический интерес: Фудутун погиб во время революции, а в Прилепах женская линия Фурии не сохранилась.

Завод наследников М.Ф. Семиградова

С Михаилом Фёдоровичем Семиградовым я познакомился у Феодосиева в Москве. Семиградов был довольно состоятельный человек, у него было имение в Бессарабской губернии. Все Семиградовы были помещиками, но коннозаводчиков и любителей лошадей среди них не было. М.Ф. Семиградов стал первым представителем этой семьи, который заинтересовался лошадьми и завел конный завод. Это был еще молодой человек, только что окончивший университет. Все южане, бессарабцы и одесситы, появившись в Москве, группировались вокруг Феодосиева: он их протежировал, знакомил с московскими охотниками и всячески поддерживал. Феодосиев имел на южан большое влияние, считался среди них большим авторитетом по вопросам коннозаводства. Семиградов, изредка наезжая в Москву, ежедневно бывал у Феодосиева. Семиградов был очень красивый молодой человек, типичный бессарабец, жгучий брюнет с бархатистыми глазами, вьющимися волосами, стройный, подвижный и живой. Как все южане, он одевался несколько эксцентрично: носил яркие галстухи, светлые костюмы, преимущественно синие и табачного цвета, любил кольца, булавки с чрезвычайно крупными жемчужинами. Семиградов был развитой и неглупый человек, но звезд с неба не хватал и в разговоре был довольно скучен: он любил говорить о себе и своих лошадях, своих планах и намерениях. Феодосиев, не только умный, но и вполне светский человек, всячески сглаживал эти шероховатости, но это ему не всегда удавалось.

Решив основать завод с целью производства исключительно призовых лошадей, Семиградов вскоре пришел к убеждению, что надо покупать кобыл с высоким рекордом, и через сравнительно короткое время имел в своем заводе таких выдающихся по своей карьере кобыл, как Слава, Скворка, Кабала. Феодосиев не разделял его взглядов и был против того, чтобы Семиградов разводил орловских лошадей. На этой почве у них происходили дебаты «по охоте». Однако Семиградов, который оказался очень упрямым человеком, стоял на своем и вскоре вышел из-под опеки Феодосиева. Москва, в общем, мало знала Семиградова, так как он приезжал не чаще одного раза в год. Вскоре после того, как он основал свой завод, Семиградов умер, и о нем позабыли. Скажем несколько слов о его коннозаводской деятельности.

Свой завод Семиградов основал в 1902 году. Первых лошадей он купил у своего земляка Феодосиева. Феодосиев был очень ловкий человек и как никто умел продать лошадь. Он умел так расхвалить и показать свой товар, что южане покупали у него лошадей по очень дорогой цене. Феодосиев продал в 1902 году Семиградову в производители завода вороного жеребца Дорогого завода Железова. Это была лошадь среднего класса, сын Дракона и Дорогой, внук знаменитого мазуринского Злобного. По себе Дорогой был пустой лошадью легкого типа, недостаточно костистой и довольно мелкой. Семиградов мог купить его в завод только потому, что в то время не понимал еще в лошадях и совершенно положился на своего земляка. Кроме Дорогого, Феодосиев продал Семиградову двух кобыл – американскую Иву С. и юрловскую Кавалькаду. Ива С. была одной из первых кобыл, выписанных из Америки Феодосиевым. Она ничего не дала Феодосиеву, но он ее высоко ценил. Кавалькада была дочерью Угара и Каковы и недурна по себе. В том же году Семиградов купил на аукционе в Дубровском заводе Беспомощную (Бычок – Заложница) и Румяную (Рыцарь – Багровая). В 1903 году он купил Бездымную, дочь Бычка и Селитры, в 1904-м – производителя Заветного (Гордый – Заветная) и двух заводских маток: старуху Лучину (Кудеяр – Лава) и Кабалу, первоклассную по себе и резвости кобылу. Позднее Семиградов купил еще резвого Потешного (завода Ф.И. Суручана), внука знаменитого кожинского Потешного.

Когда Семиградов стал лучше разбираться в лошадях, он начал рассылать своих маток под лучших жеребцов: Хвалёного, Бычка, Ловчего и т. д. В течение последующих лет Семиградов купил в Одессе знаменитую Славу 1.36 и 2.19; в Дубровском заводе – знаменитых по своему приплоду Багровую, Бубновую и Боярскую (все три – дочери энгельгардтовского Бычка); наконец, в Петербурге он купил высококлассную Скворку завода К.А. Зотова. Таким образом, Семиградов составил свой завод из очень интересных элементов, но, увы, самому ему не суждено было увидеть своих лошадей на ипподроме. После смерти Михаила Фёдоровича его жена сейчас же назначила завод в продажу.

В своей короткой коннозаводской деятельности Семиградов был счастлив, ибо у него в заводе родилась Безнадёжная-Ласка.

После смерти Семиградова его завод в полном составе купил я. Свой завод Семиградов держал не в бессарабском, а в полтавском имении своей жены в Переяславском уезде, при селе Скопцы. Туда я и отправился из Киева. В Киеве общие знакомые рассказали мне, что мадам Семиградова очень тонкая дама, помешанная на аристократизме, лошадей она не любит. Семиградова имела репутацию необыкновенно умной женщины. Супружеская жизнь Семиградова едва ли была сладкой. Это отчасти нашло отражение в тех именах, которые он дал некоторым лошадям. Так, один жеребенок был назван Последний-Поцелуй, а дочь Боярской получила имя Безнадёжная-Ласка.

Осенью 1908 года я приехал в сельцо Скопцы, чтобы осмотреть и купить завод М.Ф. Семиградова. Заранее предупредив хозяйку о дне и часе приезда, я застал на станции хороший экипаж, запряженный недурной четверкой гнедых полукровных лошадей. От Барышевки до Скопцов было недалеко, чему я был очень рад, так как стоял уже октябрь, на дворе было сыро, грязно и моросил холодный дождик. В Скопцах меня уже ждали, и нарядная горничная провела меня в гостиную. Там я увидел мадам Семиградову и пожилую даму, очень приятную и скромную на вид. Оказалось, что это англичанка, компаньонка хозяйки. Мадам Семиградова была высокая, сухощавая шатенка с красивыми глазами, причесанная а-ля Кавальери, очень вертлявая и чрезвычайно самоуверенная. Одета она была со вкусом и к лицу. Меня поразило, что во время разговора не было ни слова сказано о муже, который так недавно умер. Признаюсь, мадам Семиградова мне не понравилась: ее разговор был напыщенным, она все стремилась казаться не тем, чем была в действительности, разыгрывала из себя аристократку, говорила иногда по-английски со своей компаньонкой, что было просто неучтиво по отношению ко мне. Мадам Семиградова не преминула упомянуть о своих аристократических знакомствах в Киеве, затем перевела разговор на литературу. За обедом она несколько поуспокоилась и держалась проще.

Завод покойного Семиградова я осмотрел сейчас же после обеда, хотя в конюшнях и было уже темно. С небольшой лампой в руках мы вместе со смотрителем завода обошли всех маток, которых я, впрочем, и без того знал по Дубровскому заводу, Петербургу и Москве, так как все это были известные призовые кобылы. Молодняк меня настолько заинтересовал, что я решил купить и его. Из жеребят бросилась в глаза Безнадёжная-Ласка, отъемыш, а из более старших – Быстрица и Кальян. Всех этих лошадей я купил, и потом они блестяще бежали в цветах моего брата. Говорить подробно обо всех лошадях нет надобности, так как они уже описаны мною. Скажу несколько слов лишь о двух жеребцах – производителе Потешном и Кальяне.

Потешный 2.25,1, белый жеребец, р. 1898 г., завода Ф.И. Суручана, от Предмета 5.17 завода Д.Д. Сонцова и Панамы завода Суручана, дочери Ворона и Пружины. Потешный был внуком кожинского Полотёра, а его мать Панама имела кровь кожинского Полкана, родного брата Потешного. Таким образом, кровь этого жеребца была повторена в суручановском Потешном. Потешный был очень хорош по себе: белой масти, сух и породен. Это была довольно типичная для своей линии лошадь, и если я его не купил, то лишь потому, что в нем было недостаточно класса. Две кобылы – Боярская и Кабала – пришли ко мне жеребыми от Потешного, и от Кабалы в следующем году родился серый Кубок, который был хорош по себе и четырех лет показал резвость 2.27. Лучший сын Потешного, он остался у Семиградовой в качестве производителя для полукровных кобыл.

Кальян 2.19 от хреновского Момента и Кабалы был очень резов, но не мог показать всего своего класса из-за убитой ноги. Был очень хорош по себе и больше напоминал мать, чем отца: росту под пять вершков, масти темно-серой, очень густ, костист и правилен, но несколько сыроват. Я его продал за большие деньги Государственному коннозаводству, и он был назначен в Тульскую заводскую конюшню. Кальян стал в ней одним из самых популярных жеребцов и дал в Тульской губернии много превосходных лошадей.

Смотритель завода Семиградова рассказывал мне, что Михаил Фёдорович очень любил лошадей, много времени проводил на конюшне и при нем завод содержался хорошо. Часто он имел столкновения с управляющим имением жены относительно кормов. Как только он умер, сейчас же был уволен наездник, нормы фуража сократили и решено было продать завод.

Вечером в доме хозяйка услаждала меня музыкой, говорила о литературе, о своей предстоящей поездке за границу и наконец спросила, понравились ли мне лошади и думаю ли я их купить. Я уклонился от прямого ответа и сказал, что посмотрю их еще раз утром. По всему было видно, что хозяйка решила как можно скорее продать лошадей и за ценой не гонится.

Утром я пересмотрел лошадей и после этого купил весь завод голова в голову, кроме производителя и брака, по 500 рублей за лошадь. Это была блестящая покупка! Я считаю, что покупка завода Семиградова была одной из самых удачных в моей жизни.

Завод братьев Горвиц

Завод братьев Горвиц также находился в Полтавской губернии, но в другом уезде – Лохвицком, при селе Городище. Я посетил этот завод случайно, когда работал во время войны в полтавской ремонтной комиссии. Получив приглашение от братьев Горвиц осмотреть их завод, я воспользовался свободным днем и поехал к ним в Городище.

Этот завод был основан в 1875 году дедом нынешних владельцев, потомственным почетным гражданином Аврамом-Эрнестом Исаевичем Горвицем, и первоначально находился в Миргородском уезде Полтавской губернии, при хуторе Пологи. Горвиц нажил свое состояние во время Русско-турецкой войны. Он был одним из поставщиков интендантства и, когда окончилась война, стал миллионером. Имена Грегера, Горвица и Варшавского в то время не сходили с газетных полос, они были главными поставщиками нашей армии и все стали крупными богачами. Двое из них, Горвиц и Варшавский, сделались коннозаводчиками. У Варшавского был весьма известный завод, также в Полтавской губернии, из которого вышло немало резвых лошадей, в том числе знаменитый Прометей и рекордист Питомец. Старик Горвиц выдал свою дочь за сына Варшавского и таким образом породнился с ним. Хотя завод Горвица и был основан еще Аврамом Горвицем, но в заводских книгах он фигурирует как завод его сына М.А. Горвица. В 1874 году Горвиц купил вороного жеребца Авось (Недомер – Молния) завода князя В.Д. Голицына, и долгое время этот жеребец был основным производителем завода. Через год были куплены теренинский Именитый и коробьинский Павлин. Первый рано пал, а второй дал недурных лошадей. Бестужевский Барич был куплен в том же году, а продан в 1882-м на Ильинской ярмарке в Полтаве. Через двенадцать лет Горвиц купил призового телегинского Ворчуна, сына Могучего и Туманки. Дети Ворчуна бежали и принесли кое-какую известность этому заводу. Лошади завода Горвица родились от Ворчуна и дочерей Авось. Следует добавить, что долгое время в заводе состоял производителем и серый жеребец Вольный собственного завода, сын коробьинского Павлина.

Заводские матки были куплены у известного саратовского коннозаводчика А.И. Павлова, их было десять. Позднее к ним добавились две кобылы – завода Стобеуса и завода Стаховича. Павловские кобылы были очень хороши по себе. В середине 1880-х годов была куплена еще одна кобыла – завода Черепова.

М.А. Горвиц не задавался никакими особыми целями при создании своего завода. Вероятнее всего, этот коннозаводчик собирался разводить хороших упряжных лошадей, призовым делом он никогда не интересовался. Впрочем, в то время по этому принципу возникали многие заводы. Завод содержался хорошо: лошади наезжались, кормов не жалели, при заводе держали даже наездника. А потому и лошади, родившиеся в этом заводе, вскоре приобрели известность в Полтавской губернии. Завод даже давал небольшой барыш: некоторые его лошади появлялись на бегу, лучшими среди них были Думка 2.28 и Вольный 5.03. Лошади завода Горвица имели несомненное влияние на заводы Полтавской и других южных губерний, а некоторые выдвинулись даже как недурной заводской материал в заводах Центральной России.

После смерти М.А. Горвица завод продолжала вести его вдова. Г-жа Горвиц лошадьми не интересовалась, жила почти всегда с семьей в Петербурге, и дело было заброшено. Завод пришел в совершенный упадок, и в 1908–1909 годах его ликвидировали.

В то время сыновья М.А. Горвица, Владимир, Сергей и Александр, были уже молодыми людьми и решили вести завод в Городище. Все три брата были страстными призовыми охотниками, и завод принял новое направление – призовое.

Братья Горвиц коренным образом переформировали свой завод и в течение нескольких лет приобрели очень много заводского материала. Генеалогическая картина завода изменилась коренным образом. В 1910 году в Городище пришли кобылы из миргородского имения. Затем были приобретены заводские жеребцы: Барон завода Романова, от Аракса и Бандероли; Недотрог завода Оболонского, сын Металла и Ночки; и известный своей резвостью Сорванец завода Есипова, от Сбоя и Вьюги. Были куплены также кобылы.

В 1913–1914 годах завод продолжал расти, но заводской материал покупался бессистемно. На помощь молодым охотникам пришел очень знающий и дельный человек, который спас положение, пересортировав завод, удалив из него весь хлам и оставив только хороших лошадей. Я имею в виду барона Д.А. Энгельгардта.

О симпатичной личности барона следует сказать несколько слов. Это был известный киевский охотник, который в течение ряда лет подвизался на Киевском ипподроме, а осенью имел обыкновение уводить свою конюшню в Петербург. Энгельгардт был небогатый человек, но страстный охотник и недурной ездок. Он сам ездил на призы и сам же готовил своих лошадей. Он был очень близорук, ездил всегда в очках, и я удивляюсь, как он выходил из положения, когда в сырую погоду очки его забрасывало грязью. Энгельгардт появился в Киеве давно. Это был уже немолодой человек, холостяк, всей душой преданный спорту и интересовавшийся исключительно лошадьми. Человек он был образованный, воспитанный и очень милый, а потому к нему относились хорошо и с большим уважением. Он пользовался большим авторитетом в Киевском беговом обществе. Это был безупречной честности человек, и езда его всегда была вне всякого упрека и тотализаторских комбинаций. Одно время он служил у киевского богача В.Ф. Меринга и ездил с большим успехом на лошадях его конюшни.

Горвицы, заинтересовавшись спортом, стали бывать в Киеве на бегах и там познакомились с Энгельгардтом. Они предложили ему составить для них призовую конюшню и поступить к ним. Энгельгардт согласился и стал с хорошим успехом ездить на купленных братьями лошадях. Мало-помалу стал у них в доме своим человеком. Энгельгардт не только руководил призовой конюшней этих охотников, но и вел завод.

Производителем завода Энгельгардт оставил Сорванца, а позднее должен был поступить Табор. Двух жеребцов, Львёнка и Бурята, отстоял старший из братьев Горвиц: те были очень хороши по себе и давали ценных городских лошадей. Кроме того, одну-две кобылы получал жеребец Барон, любимая лошадь Энгельгардта, на которой он сделал свою карьеру ездока. Киевские тотошники, завидев Энгельгардта на нем, говорили: «Вот едет барон на Бароне».

После всех реформ завод братьев Горвиц мог почитаться рысистым заводом, а не просто сборищем рысистых лошадей. Уже в 1915 году вся ставка происходила от основного производителя – классного Сорванца, лишь четыре жеребенка родились от других жеребцов.

Я выехал на завод братьев Горвиц после приемки очередного ремонта в одном из пунктов губернии. Был прекрасный летний вечер, тихий и теплый, как это часто бывает на Украине. Хотя я очень устал в течение дня, но короткое путешествие на лошадях успокоительно подействовало на мои нервы, и я хорошо отдохнул во время пути. За мной была выслана превосходная четверка, запряженная в удобный экипаж. Старик-кучер, мастер своего дела, быстро довез меня до Городища. Лохвицкий уезд Полтавской губернии – это та часть Малороссии, где нравы и обычаи сохранили свою первобытную простоту и влияние города почти не сказалось на деревне. Крестьяне там еще носили национальные костюмы. Лохвицкий уезд был центром табаководства – по пути то и дело встречались большие и малые плантации табака. Местность была весьма живописна: деревни и села утопали в вишневых садах, часто встречались хутора зажиточных казаков, как здесь называют потомков былых запорожцев, и реже попадались имения лохвицких панов и панков. Ближе к Городищу местность стала довольно холмистой, верстах в двух от имения пришлось подыматься на высокую гору, с которой открылся восхитительный вид. Городище было очень богатым имением, с садами, рощами, обилием воды, лугов и прочих угодий. Так как я приехал уже поздно вечером, то осмотр завода был отложен до следующего дня.

Семья Горвиц состояла из старушки-матери, очень скромной и почтенной дамы, державшей себя с большим достоинством, нескольких братьев и их незамужней сестры. Горвицы были евреи, но все они совершенно не походили на представителей своей нации, скорее напоминали хохлов. Старший из братьев был настоящим голиафом. Два других брата были меньше его. Мадемуазель Горвиц была очень милая, скромная и некрасивая барышня, чрезвычайно интересовавшаяся искусством и в то время всецело занятая хлопотами по постройке православного храма в Городище. Я был этим очень удивлен, но не показал виду и на другой день вместе с ней осмотрел этот храм. Храм был построен в стиле древних малороссийских церквей и почти закончен. Над иконостасом трудился известный художник, некоторые престольные образа были заказаны в Москве и Петербурге лучшим нашим академикам живописи и другим знаменитым художникам. Я высказал свое искреннее восхищение. Это был не храм, а произведение искусства. Мадемуазель Горвиц вправе была гордиться им. Она сказала, что строит этот храм на свои личные средства. Затем показала мне замечательный образ святых Флора и Лавра, покровителей лошадей. Если не ошибаюсь, образ был престольным, так как храм был в память этих святых. Удивительно удачно справился художник со своею задачей! Образ отрадно действовал на душу лошадника, так как на нем было написано до десяти лошадей, рысистых по типу и весьма удачно стилизованных. Когда впоследствии я рассказывал об этом замечательном храме в Киеве и выразил удивление, что девушка из еврейской семьи решилась построить православный храм и с такою любовью выполнила задачу, мне ответили: «Ну какие же Горвицы евреи?! Они давно приняли лютеранство, а по духу чисто русские люди!»

Насколько тонким и культурным человеком была мадемуазель Горвиц, настолько далеки были от подобных интересов ее братья. Это были милые ребята, любившие выпить, покутить, интересовавшиеся лошадьми и своим хозяйством. Братья Горвиц были уже во втором поколении полтавскими помещиками, но они как-то не сумели слиться с местным дворянством и местными землевладельцами и жили в деревне довольно замкнуто. Из соседей у них почти никто не бывал. Зимой они уезжали в Петербург, где у них была постоянная квартира на Моховой улице. Один из братьев жил в деревне даже зимой, так как вел хозяйство.

После ужина, когда дамы удалились, подали шампанское, и оно полилось рекой. Видимо, кутежи здесь бывали нередко. Я был плохой собутыльник и никогда не любил пить, и на этот раз кутеж не принял грандиозных размеров. Мы всласть поговорили о лошадях. Энгельгардт был для братьев высшим авторитетом по вопросам коннозаводства, они то и дело ссылались в разговоре на него. Это было неплохое влияние, и, несомненно, Горвицы развели бы при их охоте и средствах превосходных лошадей. Меня много расспрашивали о коннозаводстве, наших спортивных деятелях и тех заводах, которые я посетил в России и за границей. Устав под конец от этих вопросов, я просил их рассказать про свой завод. Однако молодые люди сказали, что с трепетом ждут завтрашнего дня, когда будут показывать такому знатоку, как я, свой завод, и не надеются меня ничем удивить, а боятся, что лошади могут не понравиться. «Впрочем, одна кобыла своей мастью произведет на вас несомненное впечатление, так как она чалая, а рысистые лошади редко бывают чалыми», – сказал старший из братьев. «Вы ошибаетесь, – заметил я, – чалые лошади бывали среди рысаков. В последнее время немало чалых лошадей было среди потомков известного Павлина. Если вы дадите мне список ваших кобыл и не укажете их масти, а только породу, я определю, какая из них чалой масти». Горвицы переглянулись, затем один из братьев взял опись завода и стал читать имена кобыл и называть породу. Когда дело дошло до кобылы Язвительной завода графа Рибопьера, я сказал, что именно она чалой масти, но по аттестату значится гнедой, вороной или рыжей, а чалой стала позднее. Я угадал. Это произвело на Горвицев большое впечатление. Наша беседа затянулась далеко за полночь.

Утром до чая я познакомился с обстановкой приемных комнат дома. Здесь все сохранилось в неприкосновенности со времен старика Горвица. Это была типичная обстановка богатой еврейской буржуазной семьи: вкус отсутствовал во всем, но все было полно роскоши, вещи были дорогие. Мадемуазель Горвиц, с которой я встретился в столовой, разливала чай. Я заговорил с ней об искусстве и узнал от нее, что в их петербургской квартире висит картина кисти Сверчкова, написанная в 1850-х годах и изображающая императора Николая I в санях на серой лошади. Я очень любил произведения Сверчкова, а потому просил уступить мне картину. Оказалось, что мадам Горвиц подарила ее одному из своих сыновей, но он отказался мне ее продать. Впоследствии, когда я был в Петербурге, я специально заезжал на Моховую к Горвицам, чтобы осмотреть эту картину. После революции я видел ее вторично, но в цене не сошелся и купить ее не смог.

Осмотр лошадей мы произвели весьма подробный, лошади были показаны на выводке. Ныне из того состава почти ничего не уцелело, поэтому я расскажу подробно лишь об одном заводском жеребце – Сорванце.

Сорванец во всех отношениях был замечательной лошадью. Дети его были очень хороши, однотипны, что часто бывает с приплодом препотентных жеребцов, и двухлетки от него ехали очень резво. Почти все потомство Сорванца погибло, то немногое, что уцелело, играет сейчас большую роль в конных заводах Украины. Он и его приплод мне так понравились, что я решил купить Сорванца при первой возможности. Действовать надлежало осторожно, а потому тогда я не сказал Горвицам ни слова. Увы, всем этим планам суждено было рухнуть скорее, чем кто-либо из нас мог предположить…

Сорванец 1.31,2 (рекорд трехлетков своего времени), 2.16,6 и 4.43, красно-серый жеребец, р. 1903 г., завода П.А. Есипова, от Сбоя и Вьюги. Сорванец бежал в цветах С.Н. Коншина, который купил его пополам с Д.М. Струковым, специально ездившим за жеребцом в провинцию, где Сорванец трех лет проехал так резво, что о нем заговорила вся спортивная Россия. Струков считал Сорванца феноменальной по резвости лошадью. Карьера Сорванца была блестящей, и, по мнению некоторых охотников, он ее закончил, не вполне обнаружив свой истинный класс.

Отец Сорванца Сбой родился в заводе А.Н. Дубовицкого, от Светляка и Гондолы, и приходился полубратом известному Сумраку, о котором я недавно говорил, описывая завод Н.М. Соловьёва. Светляк был прямым потомком шишкинского Бычка, но со стороны матери имел сильные течения Полкановой крови, главным образом через роговского Полкана. Мать Сбоя, вороная кобыла Гондола, была дочерью Лоскута, одного из резвейших жеребцов, вышедших из завода Дубовицкого. Лоскут был сыном знаменитого серого Полкана (Полкан 5-й – Воструха). Бабка Сбоя – Ладья от шишкинского Павлина, которому многим был обязан завод Дубовицкого. Таким образом, и в Сбое преобладала кровь Полканов. На заводском поприще Сбой был использован недостаточно. Тем не менее он дал шестнадцать призовых лошадей, которые выиграли почти 73 000 рублей. Из этой суммы на долю Сорванца приходилось 38 280 рублей, то есть больше половины. После Сорванца резвейшими детьми Сбоя были Чародей 2.20,1, Рыбак 2.21,5, Самка 2.24,6 и Вечерняя-Заря 2.27,3.

Мать Сорванца Вьюга родилась в Хреновском заводе в 1897 году и была дочерью Ветра-Буйного и Залётной. Из Хренового она выбыла в 1899 году, в двухлетнем возрасте, когда ее и купил Есипов. Для него это была исключительно удачная покупка, так как Вьюга, помимо рекордиста Сорванца, дала и других выигравших лошадей недурного класса. Из Хренового ее выбраковали за какой-нибудь недостаток, скорее всего за мелкий рост, что было капитальной ошибкой, ибо Вьюга была исключительного происхождения. Она была дочерью Ветра-Буйного, одного из лучших охотниковских жеребцов, и внучкой Ветерка, деда Вармика, и Воздушной, одной из лучших рысистых маток нашего коннозаводства. Распространяться здесь о белом красавце Ветре-Буйном излишне – об этой лошади очень много писали в свое время. Ветер-Буйный был премирован не только у нас, но и на Всемирной Парижской выставке, где ему была присуждена высшая награда – Гран-при.

Мать Вьюги вороная Залётная родилась в Хреновом в 1891 году. Она не принадлежала по себе к числу лучших кобыл этого исторического завода. Прославила ее как заводскую матку только ее дочь Вьюга, сама Залётная к тому времени уже выбыла из завода. Она была дочерью воронцовского Заряда, сына знаменитого Задорного и Антеки. Антека – дочь Добродея и нарышкинской Замены, матери знаменитого воронцовского Петела. Замена была внучкой Степенной, матери роговского Полкана. Нечего и говорить, что Заряд был лошадью исключительного происхождения.

Мать Залётной и бабка Вьюги, кобыла Заветная, родилась в заводе В.П. Охотникова, была им пожертвована в 1883 году вместе со всем заводом в казну и поступила в Хреновской завод. Она была дочерью первоклассного рысака Закраса, внука тулиновского Горностая, от которого родился и Задорный, отец Заряда. Таким образом, у Залётной был инбридинг на тулиновского Горностая. Стало быть, и верхняя отцовская линия Залётной по отцу Заряду, и верхняя линия по ее матери Заветной, через Закраса, шли от Горностая. Мать Закраса Полканша была дочерью Полкана 6-го.

Перейду к породе Ракеты, матери Заветной. Ракета – дочь Соболя 2-го, и этим все сказано! Бабка Ракеты – Битва 2-я, прабабка – Битва 1-я, прапрабабка – Усадница, дочь великой Самки, родоначальницы многих первоклассных лошадей.

Глядя на родословную таблицу матери Сорванца, поражаешься наличию в ней такого количества не только знаменитых жеребцов, но и поистине великих кобыл. Рекордисту с подобной родословной было место не в незначительном заводике, а в каком-нибудь первоклассном заводе России. Приходится лишь дивиться, как при таком отношении к делу орловская порода не только продолжала существовать, но и давала таких лошадей, которые успешно конкурировали с метисами.

По себе Сорванец был хорош. Масти красно-серой. Рост его колебался между тремя и тремя с половиной вершками. У Сорванца были превосходные ноги: костистые, с хорошей тростью, сухие и совершенно правильные. Спина у жеребца была хороша, он был глубок, широк и делен. Голова была выразительная, лоб широкий, глаз живой и приятный. Словом, во всех отношениях это была превосходная рысистая лошадь заводского типа. Жаль, что столь замечательная лошадь так непроизводительно погибла для коннозаводства.

Из других производителей завода братьев Горвиц меня очень интересовал вороной Табор, сын Вулкана. К сожалению, я его не видел: он в то время находился на призовой конюшне в Киеве. Табор был очень резов и хорошо ехал у Энгельгардта. После революции из Украины был приведен его сын, показавший в Москве большую резвость.

Заводские матки в заводе братьев Горвиц были недурны, но среди них не было ни одной выдающейся. Содержались кобылы превосходно. Вся молодежь была в тренировке.

В общем, следует сказать, что завод у братьев Горвиц был поставлен хорошо: здания удобны, выпасы для табунов обширны, кормов не жалели, молодежь работали и воспитывали правильно.

Завод Н.К. фон Мекка

Николай Карлович фон Мекк был выдающимся дельцом в широком и лучшем смысле этого слова и одной из значительных фигур в Москве. Мекка знала вся Москва, не только деловая, но и дворянская, он занимал видное положение в обществе. Я хорошо знал фон Мекка и очень ценил его как убежденного и ярого сторонника орловского рысака. На этой почве и произошло наше сближение. Н.К. фон Мекк не шел ни на какие компромиссы в вопросе метизации. Он первый и единственный имел мужество в Киевском беговом обществе не допускать метисов к состязаниям, в этом обществе призы разыгрывались исключительно для орловских рысаков. Вследствие этого у фон Мекка было много врагов, но история воздаст ему должное как энергичному, стойкому и убежденному борцу за орловского рысака.

Николай Карлович фон Мекк родился в Москве в семье выдающегося инженера, который сделал состояние на постройке железных дорог. Это было время, когда буквально всю Россию охватило железнодорожное строительство. Фон Мекк вместе с Дервизом были едва ли не главными концессионерами. Это время превосходно описано Терпигоревым в его многочисленных рассказах и очерках. Молодой Мекк блестяще окончил институт путей сообщения и стал работать с отцом в той же области. Как человек очень умный, образованный и чрезвычайно дельный, он имел большой успех на избранном им поприще. Я познакомился с ним, когда он был уже председателем правления Московско-Казанской железной дороги и владельцем большого количества акций этого железнодорожного предприятия. Фон Мекк был выдающийся инженер, не только теоретик, но и практик, блестящий администратор и недурной финансист. Помимо своих прямых дел, он также не чужд был банковской деятельности и работал в разных коммерческих организациях.

Н.К. фон Мекк

Свой завод фон Мекк основал в 1895 году, призовым делом не интересовался, своих лошадей предпочитая продавать или же отдавать в аренду. Став действительным членом Московского бегового общества, он вскоре был избран старшим членом и судьей у звонка – доверие, которого удостаивались немногие, – но пробыл в этой почетной должности сравнительно недолго. Об уходе с нее фон Мекка сожалели многие, но он не мог поступить иначе. В то время в Московском беговом обществе атмосфера была нездоровой: царили интриги, были партии, преследовались зачастую личные интересы. Мекк был человек очень властный, требовательный и крайне работоспособный, все это также не нравилось его коллегам по правлению.

Приблизительно в это время Н.К. фон Мекк издал генеалогические таблицы выигравших рысаков. Это стало настоящим событием, фон Мекк затратил на это дело несколько десятков тысяч рублей.

Генеалогия орловского рысака – область недостаточно разработанная. В России было много коннозаводчиков, которые напрочь отрицали необходимость знания родословных своих лошадей. Фон Мекк совершенно справедливо считал: причина этого отчасти в том, что, кроме заводских книг, у нас в то время почти никаких трудов по генеалогии орловского рысака не издавалось. В прежнее время, когда рысаков на ипподроме было очень и очень немного, происхождением их интересовались и его изучали. С увеличением количества беговых лошадей чуть ли не до тысячи изучать породу каждого рысака становилось все труднее. Генеалогические данные были разбросаны в ряде изданий, из которых часть стала библиографической редкостью. Русский человек любит избавляться от лишней работы, и многие совершенно забросили заводские книги.

Фон Мекк считал, что необходимо исследовать и объяснить всё в подробностях, составить генеалогические таблицы лучших рысаков и затем уже сделать выводы. Надлежало подыскать человека, который взял бы на себя составление этих таблиц. Такой человек нашёлся. Это был ученый, зоотехник, агроном, коннозаводчик Уфимской губернии А.П. Заннес. По инициативе и на средства фон Мекка Заннес взялся проделать эту огромную работу. Для ее выполнения нужно было составить две тысячи двести генеалогических таблиц рысаков, бежавших на главнейших ипподромах России. После этого следовало заняться самой существенной частью всего труда – выводами, или определением, какие соединения линий дали наибольшее количество резвых лошадей.

К сожалению, Заннес оказался не вполне добросовестным. Желая поскорее сдать работу и получить деньги, он пригласил на помощь двух-трех неопытных студентов, в результате было немало напутано при составлении некоторых родословных. Вот почему этим изданием необходимо пользоваться с известной осторожностью. Тем не менее оно и сейчас имеет большое значение, а в свое время принесло громадную пользу коннозаводчикам и охотникам.

Генеалогические таблицы вышли в пяти томах, в них вошла тысяча родословных, а шестой том был посвящен выводам. Число таблиц было сокращено больше чем на половину.

Я неоднократно беседовал с фон Мекком об этих таблицах, и Николай Карлович всегда возмущался недобросовестным отношением к делу Заннеса. Н.К. фон Мекк справедливо считал, что этот труд должны приветствовать все коннозаводчики. Он говорил мне, что, когда решил основать рысистый завод, ему пришлось действовать наугад, так как не было никаких руководств на тему подбора по линиям. Изданием этого генеалогического атласа фон Мекк принес несомненную пользу рысистому коннозаводству и обратил многих к изучению генеалогии орловского рысака, а другим облегчил задачу ознакомления с происхождением лучших призовых лошадей, когда-либо бежавших на русских ипподромах.

Великий князь Дмитрий Константинович внимательно следил за всем, что делалось в спортивной и коннозаводской России. Он назначил Николая Карловича членом особой постоянной комиссии по изданию заводских книг и выяснению спорных вопросов генеалогии. Такое назначение было не только заслуженно, но и удачно. Фон Мекк вносил известное равновесие в среду членов этой комиссии, где главную скрипку играл Карузо, ярый и фанатичный поклонник чистого орловского рысака, готовый руководствоваться нелепыми правилами, изобретенными при генерале Гринвальде в 1866 году. Что же касается генеалогических взглядов самого фон Мекка, то они у него были вполне выработаны и далеки от сектантства чистопородников и безразличия таких коннозаводчиков, которые готовы проводить всякие генеалогические эксперименты. Фон Мекк с его спокойным, верным и трезвым взглядом на генеалогию орловского рысака был очень полезным, прямо-таки необходимым членом этой комиссии.

Мне немало приходилось общаться с фон Мекком на коннозаводские темы, и я должен сказать, что это был не только интересный, но и весьма знающий собеседник. Он утверждал, что граф Орлов-Чесменский дал схему создания породы, которая в главных своих частях была им же самим и заполнена и лишь в мелочах оставлена в наследство потомству. Главное управление коннозаводства приглашало фон Мекка участвовать в работе разных комиссий, к его голосу всегда прислушивались, с ним очень считались. Одно время он принимал активное участие в составлении нового устава беговых обществ. Все предложения фон Мекка неуклонно принимались, так как были точно сформулированы и в них сказывались его большие познания в беговом деле. На последней Всероссийской конской выставке в Киеве Н.К. фон Мекк был экспертом по рысистому отделу, и, если память мне не изменяет, он и ранее бывал экспертом на выставках.

Однако главной коннозаводской заслугой фон Мекка я считаю создание Киевского бегового общества и установление там полного запрета бежать метисам. Ни до ни после никто не имел смелости это сделать, только фон Мекк с его железной волей смог это провести. Киевское беговое общество когда-то, во времена Паншина, было первым среди всех провинциальных беговых обществ России, затем оно пришло в полный упадок и стало ареной вечных скандалов, дрязг и интриг. Разложение там при вице-президенте В.В. Оболонском дошло до таких пределов, что великий князь решил положить этому конец. Он вызвал Николая Карловича в Петербург. Фон Мекк посоветовал великому князю радикальные меры: закрыть общество и затем поручить кому-либо образовать новое. Великий князь, человек по натуре мягкий и деликатный, колебался. Тогда фон Мекк нарисовал ему ясную и точную картину безобразий, которые творились в Киевском беговом обществе. Ему удалось убедить великого князя. Киевское общество было закрыто, а фон Мекк через полгода после этого создал Юго-Западное общество поощрения рысистого коннозаводства. Вокруг фон Мекка в новом обществе сгруппировались все здоровые спортивные элементы Киева. При фон Мекке общество достигло расцвета. При нем в Киеве на бегу царил образцовый порядок, он создал общество для поощрения только лошадей орловского происхождения. При том влиянии, которое имели тогда метизаторы, сделать это было нелегко, пойти на такое мог только фон Мекк. Я отдаю ему должное и считаю это его величайшей заслугой перед орловским рысаком.

Когда метизаторы особенно сильно наседали на меня и Г.И. Рибопьера с вопросом об ограничениях и грозили их отменить, я всегда пугал их тенью Киевского бегового общества и говорил: «А что если вы сорветесь, не наберете большинства и провалитесь? Помните, тогда полумер не будет, я первый потребую по примеру Киева полного недопущения к испытаниям метисов и в Москве». Метизаторы злобствовали, но утихали.

Фон Мекк был красивый мужчина высокого роста. Каштановые волосы с проседью он носил очень коротко постриженными; глаза у него были темно-карие, довольно большие, очень живые, проницательные и умные. Лоб был велик и красиво обрисован, все лицо продолговато, и черты его довольно изящны. Выражение лица было спокойное, уверенное, часто серьезное, но никогда не надменное и не холодное. Николай Карлович почти всегда носил костюмы черного цвета и строгого покроя, одевался хорошо и со вкусом. Был добр и великодушен, но вместе с тем настойчив, имел твердый характер и был властный человек.

Женат он был на Давыдовой, представительнице той исторической семьи, которой принадлежала Каменка, получившая известность благодаря событиям 1825 года. От этого брака у Николая Карловича было двое сыновей и две или три дочери. Я знал всю его семью. Его жена была немного надменная, но умная женщина, а сыновья обещали пойти по стопам отца.

Г-жа фон Мекк родилась и воспитывалась в знаменитой Каменке, где в свое время собиралось общество замечательных русских людей. Семейство Давыдовых было из числа самых знатных среди киевского дворянства. Об одной представительнице этого рода, Екатерине Николаевне Давыдовой, урожденной графине Самойловой, племяннице князя Потёмкина-Таврического, существует большая мемуарная литература. Много писали и про других членов этой семьи, например про генерала Раевского, защитника Смоленска, героя Бородина, два сына которого были друзьями Пушкина. В Каменке было семнадцать тысяч десятин земли. Это громадное имение было наследовано Давыдовой от князя Потёмкина. Словом, г-жа Мекк имела очень большие связи не только среди киевского, но и среди российского дворянства.

У фон Мекка был старший брат Владимир, который рано умер. Он очень интересовался лошадьми, имел конный завод, и ему принадлежал знаменитый впоследствии Пройда. Приведу со слов Николая Карловича данные о коннозаводской деятельности его брата и дам отрывок из воспоминаний известного ездока-охотника М.М. Ржевского, которые были напечатаны в 1891 году в одном из спортивных журналов. Этот отрывок имеет особый интерес, потому что в нем речь идет не только о В.К. фон Мекке, но и о Пройде, который создал одну из самых боевых (в призовом смысле) линий в нашем коннозаводстве.

Пройда 5.01 в дрожках (Ловкий 4-й – Воздушная), р. 1873 г., зав. Ф.А. Шереметева

Владимир Карлович фон Мекк имел конный завод при селе Рахманове Можайского уезда Московской губернии, неподалеку от знаменитой Можайской дороги, так памятной всем русским людям по 1812 году и роману Толстого «Война и мир». Завод фон Мекка просуществовал недолго, с 1878 по 1885 год, когда был упразднен из-за болезни владельца. Здесь начал свою заводскую деятельность знаменитый Пройда. Н.К. фон Мекк говорил мне, что Родзевич купил Гордую жеребой от Пройды и что от этой случки родился известный Варвар-Железный. Справившись с заводскими книгами, я увидел, что Николай Карлович был совершенно прав. Гордая имела в заводе В.К. фон Мекка два приплода: в 1884 году – Героя, в 1885-м – Зиму от Пройды. В 1886 году, уже в заводе Родзевича, родился от нее знаменитый Варвар-Железный. В заводе фон Мекка были очень интересные лошади, в том числе несколько миллеровских кобыл. Среди них была призовая Гордая, дочь знаменитой Грозы. Николай Карлович знал Пройду и говорил мне, что это была длинная, дельная, густая и фризистая лошадь городского типа.

Варвар-Железный 5.39 (Пройда – Гордая), р. 1886 г. Держит лошадь Л.Н. Родзевич