Помоги проекту - поделись книгой:
От станции до имения П.С. Ралли было недалеко, вскоре показалась усадьба. Местность здесь выглядела живописно, поля были превосходно обработаны, население, по-видимому, жило богато. У крестьян, попадавшихся навстречу, были хорошие лошади верхового типа, все в удобных шорных запряжках. Впервые попав в Подольскую губернию, я с большим интересом смотрел по сторонам. Все кругом было не так, как в Центральной России или у нас на юге: здесь была старая, веками накопленная культура и чувствовалось влияние Запада.
Дом Ралли – вернее, не дом, а дворец – стоял в парке, к нему вела красивая старинная аллея. Этот замок, когда-то принадлежавший одному из польских магнатов, был отреставрирован новым владельцем. Поистине великолепный парк располагался чуть ли не на ста десятинах земли. Браилов было богатейшее имение, с сахарным и винокуренным заводами, разбитое на хутора, где велось образцовое хозяйство. Павел Степанович Ралли был очень богат, говорили, что состояние его равнялось десяти миллионам. Его дед пришел в Одессу из Греции и долго торговал на улицах этого города губками. На этом он нажил большое состояние, его сын стал уже крупным оптовым торговцем в Одессе, а внук – миллионером.
Я попал в Браилов к завтраку. Павел Степанович встретил меня очень любезно. Это был некрасивый, хромой и уже пожилой человек маленького роста. Женат он был на очень скромной женщине, бывшей гувернантке своей сестры. Мадам Ралли была тоже некрасива, но в ее лице было много доброты и привлекательности. У этой четы была единственная дочь, в то время девочка лет десяти-двенадцати.
Завтрак был сервирован великолепно, у стола прислуживали несколько лакеев, кухня была тонкая, и видно было, что это обычно в их доме.
За обедом разговор шел о Зверобое. Ралли рассказывал мне, что эта лошадь доставила ему много счастливых минут, бежала восемь лет кряду, стала победителем Императорского приза и выиграла почти 69 000 рублей. По тем временам это была рекордная сумма, и Ралли этим гордился. Он также заметил, что Зверобой закончил свою карьеру совершенно здоровым, и рассказал мне историю его покупки. Зверобоя купил для Ралли наездник Окатов, который был приятелем наездника Чернова. За Зверобоя было заплачено только 6500 рублей – сравнительно невысокая цена, принимая во внимание, что Зверобой тогда уже показал хороший класс. По словам Ралли, Н.П. Малютин продал жеребца, потому что родной брат Зверобоя Захват был резвее и еще лучше по себе. Малютин предназначал Захвата в производители своего завода, но через неделю или две после того, как Зверобой был продан, Захват пал. Малютин хотел купить Зверобоя обратно, но Ралли отказался его продать. По окончании беговой карьеры Зверобоя рысака торговали у Ралли много и часто, но он его не продавал, хотя ему предлагали от 25 000 до 30 000 рублей. Настойчивее других был П.И. Харитоненко. Свой рассказ Ралли закончил так: «И вам, Яков Иванович, я его не продам ни за какие деньги, но покажу с удовольствием». На этом закончился завтрак, и мы перешли в кабинет, где закурили сигары.
В Браилове были очень хорошие конюшни и даже превосходный манеж – Ралли когда-то хотел завести рысистый завод. Это было время, когда Зверобой бежал с исключительным успехом. Однако потом Ралли раздумал и ограничился тем, что оставил Зверобоя производителем и купил шесть-семь рысистых кобыл специально для этого жеребца. Завод свой Ралли даже не заявил в Главное управление коннозаводства, и опись его никогда не была напечатана в «Заводской книге русских рысаков». Купленные кобылы были завода Н.Н. Аркаса и одна – завода В.Н. Телегина. Это была Мечта, дочь Могучего и Прелестницы, родная сестра Летуна, Бычка и других резвых лошадей. Нечего и говорить, что ни одна лошадь завода Ралли никогда не была продана. В Киеве Ралли выставил группу детей Зверобоя, там были недурные лошади.
Призовым охотником Ралли сделался совершенно случайно. В начале 1890-х годов в Одессе по инициативе кружка местной знати возникло Новороссийское общество поощрения коннозаводства; в него вошли Скаржинские, Кантакузены, Якунины, барон Врангель, барон Рено, Мавро-Кордато и прочие богатые люди города. Отец П.С. Ралли пожелал, чтобы и его сын стал членом этого аристократического общества. Ралли, получив деньги от отца, купил несколько призовых рысаков, в том числе Зверобоя. Охотником он не был, конюшню свою не пополнял, и лишь Зверобой прославил его имя. Зверобой – один из лучших сыновей Летучего и один из резвейших орловских рысаков своего времени. Ралли не продавал его никому – как собака на сене, он сам им не пользовался и другим не давал.
Вместе с Ралли я отправился в конюшню смотреть знаменитого жеребца. К нам присоединилась мадам Ралли, заметив, что она давно не видела лошадей. Ее сопровождали дочь с гувернанткой. Мы все вместе направились на выводку. Сама судьба в лице этих дам послала мне помощь, только благодаря им моя трудная миссия увенчалась успехом.
По моей просьбе были сначала показаны молодые лошади и уж затем Зверобой. Маток я совсем не видел, так как они были в табуне. Я видел детей Зверобоя от годовиков до трехлеток. Четырехлетки были уже распределены по хуторам или взяты в езду, и я их смотрел на другой день. Все виденные мною лошади были крупны, очень типичны, хороши по себе и только двух мастей – серые и гнедые. Они были невероятно закормлены, и почти у всех был коровий (косолапый) постав задних ног. Это чрезвычайно меня смутило и огорчило, и только на следующий день я выяснил вероятную причину этого явления. Оказалось, что в заводе нет наездника и работой лошадей в свободное время занимается старший кучер. Иначе говоря, лошади с года и до четырех лишь изредка запрягались и не несли никакой работы. Мне тогда же пришло в голову, что этот общий недостаток – результат постоянного пребывания в закрытых денниках безо всякого движения. Когда я поделился этим наблюдением с И.П. Дерфельденом, он со мной вполне согласился и сказал, что то же явление наблюдал, когда принимал Хреновской завод. Позднее приступили к нормальной работе и правильному воспитанию молодняка, и этот недостаток совершенно исчез. Интересно отметить, что в 1924 или 1925 году я говорил об этом с опытным животноводом профессором П.Н. Кулешовым, так вот он сказал, что то же явление наблюдалось у горного скота. Если горный скот содержать в стойлах и лишить привольного движения, то он мало-помалу становится косолапым.
Зверобой оказался таким тучным, что мне неприятно было на него смотреть. Это был белый, без единого серого волоса, жеребец четырех вершков росту, рожденный в 1889 году в заводе Н.П. Малютина от Летучего и знаменитой Звёздочки, дочери Удалого и Закрасы, матери целой серии выдающихся рысаков. Словом, в смысле происхождения трудно было себе представить жеребца более фешенебельного, чем Зверобой. Зверобой выиграл множество дистанционных призов, боролся с резвейшими лошадьми своего времени, но сухожилия у него были отбиты и чисты, как у молодого рысака. Сухости Зверобой был очень большой и по себе чрезвычайно хорош. У него была небольшая, сухая, выразительная голова, с маленьким ухом и красивым глазом. Шея у жеребца была с небольшим гребнем, превосходной формы, но несколько загружена. Спина короткая, ровная, почка очень сильная и широкая. Зад хорош, ширины достаточно, ноги правильные, но передним можно было пожелать побольше кости, а самому жеребцу – несколько большей глубины. Зверобой импонировал своей кровностью, породностью и типом. Я был в восторге от этой лошади и тут же высказал П.С. Ралли свое восхищение жеребцом.
Зверобой
После выводки я вместе с дамами направился гулять в парк, а хозяин поехал обозревать свое хозяйство, что он имел обыкновение делать ежедневно. Разговор в парке перешел на Зверобоя, и я сообщил мадам Ралли о цели своего приезда. Она была удивлена и сказала: «Павел Степанович думает, что вы приехали покупать Зверобоя для себя, но он решил его не продавать. Это новое предложение, и трудно сказать, как отнесется к нему муж». Воспользовавшись представившимся случаем, я стал говорить о том, что, передав Зверобоя Хреновскому заводу хотя бы только в аренду, Павел Степанович совершит патриотический поступок (мне кажется, что в тот момент я был весьма красноречив), и закончил указанием на то, что теперь весьма часто приходится слышать нарекания в адрес Павла Степановича, ибо он сам не пользуется жеребцом и не дает пользоваться другим. «Вы правы», – задумчиво ответила мне мадам Ралли и замолчала. Совершенно неожиданно в лице гувернантки я нашел ярую сторонницу и защитницу моих взглядов. Эта особа, видимо, пользовалась большим влиянием в доме и полным расположением супругов Ралли. Она была англичанкой и, вероятно, любила лошадей. «Обязательно надо склонить Павла Степановича отдать Зверобоя русскому правительству, – так выразилась она. – В аналогичном случае каждый из нас, англичан, поступил бы так». После часовой беседы обе дамы были всецело на моей стороне. Мадам Ралли сказала: «Ничего не говорите о вашем деле с мужем до вечера, дайте нам время с ним переговорить и его подготовить». Я искренно поблагодарил ее и вновь направился в конюшню, где один хотел осмотреть Зверобоя и измерить его тесьмой. На этот раз жеребец мне еще больше понравился, и я решил во что бы то ни стало добиваться его покупки или аренды.
Я выполнил совет мадам Ралли и вечером не стал говорить о цели моего приезда. Я правильно рассчитал, что вечером обе дамы возьмутся за дело и будут склонять Ралли уступить жеребца в казну. На другое утро Павел Степанович после чая пригласил меня к себе в кабинет. Я понял, что он все знает, и счел своевременным изложить ему просьбу Хреновского завода о продаже или уступке Зверобоя в аренду. Ралли мне сейчас же ответил, что о продаже не может быть и речи, но в аренду на год он согласен отдать Зверобоя при условии, чтобы им было покрыто не более пятнадцати кобыл и ни одной частновладельческой. Поблагодарив, я затем без труда склонил Ралли уступить Зверобоя не на год, а на два, как того желал генерал Дерфельден. Тут же я составил телеграмму, где поздравлял Дерфельдена с получением жеребца и просил немедленно выслать приемщика. После этого был вызван конторщик и под мою диктовку составлен контракт, который мы тут же подписали. Зверобой сдавался Хреновскому государственному заводу в арендное пользование сроком на два года с правом ежегодного покрытия не более пятнадцати кобыл и арендной платой 100 рублей от кобылы. Отдельным пунктом значилось, что частновладельческие кобылы допускаться к Зверобою не должны. Телеграф в Браилове был при усадьбе, так что вечером мы одновременно получили из Хренового две телеграммы, обе от генерала. В одной он благодарил от имени завода Ралли, а в другой сердечно благодарил меня за оказанную помощь. Ралли был, по-видимому, тронут. Через несколько минут из конторы принесли третью телеграмму из Хренового, в ней было сказано, что приемщик выезжает вечерним поездом. Ралли, прочтя ее, рассмеялся и сказал жене: «Видно, там ценят нашего Зверобоя, и я не ошибся, что его отдал».
Считая свою миссию законченной, я уехал в тот же день, предварительно сердечно поблагодарив хозяина и дам, без чьей помощи не видать бы Хреновскому заводу Зверобоя. Ралли был настолько тактичен, что не предложил мне покрыть моих кобыл Зверобоем, от чего я бы, конечно, отказался. Так что я совершил это дело по охоте и был честным маклером не в духе старого Бисмарка…
Зверобоем в Хреновом остались довольны: хотя и раздавались голоса – мол, жидковато, бедновато, но все же лошадь была оценена по достоинству. Больше всех рад был сам Дерфельден, который написал мне замечательное письмо. Надо отдать справедливость коннозаводскому ведомству: на этот раз оно оценило мои старания и управляющий прислал мне крайне любезное благодарственное письмо. Что касается общественного мнения, то оно было всецело на стороне Зверобоя. Н.М. Коноплин во всеуслышание заявил на бегу, что в Хреновском заводе никогда еще в составе производителей не было лошади такого высокого класса и такого происхождения, и отдал должное как мне, так и Дерфельдену. Коноплин был прав в том отношении, что из жеребцов, рожденных в частных заводах и поступивших в Хреновое, Зверобой был класснейшим и по породе наиболее близким к самым модным призовым линиям того времени. Многие выражали удивление, как удалось убедить Ралли отдать Зверобоя, а милейший Харитоненко прямо заявил, что он удивлен и ничего не понимает, ибо предлагал за Зверобоя в прошлом году 30 000 тысяч рублей, но Ралли не продал жеребца, а через год за грош сдал в аренду в казну.
Завод В.П. Микулина
Моя поездка на завод П.С. Ралли имела место в 1906 году. Ровно через десять лет после этого я посетил завод В.П. Микулина. Завод Микулина, вероятно, был последним, который я осмотрел в дореволюционной России. Этот небольшой завод возник случайно. И попал я туда тоже случайно. Завод был расположен в Волынской губернии, верстах в двадцати от имения Н.К. Бутович, жены моего брата Владимира. Там я гостил в течение нескольких дней и, узнав, что завод Микулина находится неподалеку, съездил туда.
С В.П. Микулиным я познакомился давно и часто встречался с ним в Одессе. Он принадлежал к небогатой дворянской семье, приехал в Одессу еще сравнительно молодым человеком и здесь сделал не только карьеру, но и крупное состояние. Родом он был из Пензенской губернии, и у его брата было там небольшое имение и рысистый завод. В.П. Микулин был морским инженером, специалистом по механике. Я застал его уже в чине капитана первого ранга и в пожилых летах. Вскоре после нашего знакомства он был произведен в адмиралы и вышел в отставку. Он купил в Одессе дом, на Среднем Фонтане имел превосходную дачу, а когда увлекся лошадьми, то купил в Волынской губернии имение и основал рысистый завод. Незадолго до мировой войны он потерял почти все свое состояние, сохранил только волынское имение, но и его удерживал с трудом. Говорили, что Микулин неудачно поручился за одного из своих приятелей, тот потерял по какой-то поставке, связанной с морским ведомством, крупные деньги и Микулин был вынужден за него заплатить. С этого началось его разорение, которое довершила война.
Я встречался с Микулиным только в Одессе, во время расцвета его богатства и славы как призового охотника. Лошадей Микулин любил всегда и в городе уже давно имел превосходный выезд. Призовой охотой он занялся довольно поздно и вступил в Новороссийское беговое общество в момент полного его развала. Тогда все основатели и воротилы общества, за исключением Якуниных, вышли из него, «скакуны» отделились и образовали во главе с Юрьевичем скаковое общество, а «беговики» остались на старом ипподроме и влачили жалкое существование. В то время беговое общество не пользовалось симпатией одесситов, аристократия города перекочевала на скачки и бега почти не посещала. Беговое общество было накануне банкротства, и вот в эту-то минуту вступил в него Микулин. Он долго исправлял обязанности вице-президента. Как человек энергичный и деловой, он сумел достать деньги, недурно поставил дело в смысле финансовом и спас общество от банкротства и гибели. Тогда же он начал в довольно крупных размерах призовую охоту, и к нему поступил наездником П. Беляев, впоследствии всероссийская знаменитость, так успешно ездивший на Центурионе и других лошадях соединенной конюшни Петрова и Браиловского. В Новороссийском беговом обществе царили вечные дрязги, скандалы и ссоры. Микулин был совершенно в руках своего наездника, тот делал что хотел, а это, конечно, деморализующим образом действовало на остальных наездников. Среди членов общества, в то время довольно разношерстного по составу, также не было единства. В результате образовались две партии: за и против Микулина. В конце концов общество объединилось вокруг богатого одессита г-на Анатра, который и был избран вице-президентом, кое-как установил более или менее нормальную жизнь в обществе и вернул к нему доверие одесситов. Микулин вынужден был уйти и лишь изредка появлялся на бегу. Разумеется, он не сдал бы так легко своих позиций, но к тому времени его собственные дела уже сильно пошатнулись.
Микулин был типичный представитель великорусской нации, и как-то странно было видеть его крупную фигуру среди южан. Он был высок ростом, тучен, носил большую бороду, имел чисто славянское лицо, широкое, с расплывчатыми чертами и добрыми небольшими глазами. Ходил увальнем, говорил характерным российским говором и по натуре своей был добр. Из-за собственной мягкости он и попал под влияние своего наездника, да и вообще был недостаточно строг, почему и распустил как общество, так и наездников. Не без основания ему ставили в вину, что он готов был избрать в число действительных членов общества кого угодно, лишь бы получить членский взнос в кассу.
Никогда не забуду комичной сцены, разыгравшейся на моих глазах с одним из этих вновь вступивших членов. Это был некто Эйбер, решительно никому не известный, вступление которого в общество вызвало недоумение у многих – не потому, конечно, что он был евреем (к ним мы все привыкли, и отношения в Одессе между евреями и русскими были неплохие), но Эйбер не внушал никакого доверия. С Эйбером начали происходить разные курьезы. Он купил лошадь, заплатил за нее гроши и сам начал ездить. Его появление на призах сначала вызвало хохот публики, а потом неудовольствие, так как он всем мешал. В членской он постоянно разглагольствовал, нес невероятную чепуху и своей назойливостью порядочно-таки всем надоел. Однажды после покупки у Романюка второй лошади, которая оказалась с прикуской, он поднял во время бега неприличный скандал, и его еле уняли. Романюк оправдывался и говорил, что у лошади хотя и есть прикуска, но только «воздушная», а что это уж не так важно. Эйбер, размахивая руками, кричал: «Пусть у нее будет хоть “небесная” прикуска – мне все равно. Деньги верните!» Долго после этого мы трунили над «небесной» прикуской, а тогда только появление околоточного надзирателя успокоило этих господ.
Микулин довольно удачно охотился, и его призовая конюшня имела успех. Он покупал лошадей у различных коннозаводчиков, и в общем все эти покупки оказались более или менее удачными. Позднее Микулин стал брать в аренду лошадей, преимущественно кобыл, у Сахарова, и в цветах Микулина бежали Перцовка и Ветрогонка, впоследствии принадлежавшие мне. В конце существования конюшни Микулина она пополнялась только лошадьми собственного завода. Лошади Микулина бежали в Одессе и Киеве, раза два или три без особого успеха они появлялись и в столицах.
Свой рысистый завод В.П. Микулин основал в 1895 году, для чего купил в Староконстантиновском уезде Волынской губернии, неподалеку от знаменитых Антонин графа Потоцкого, имение Гриценки. Однако первый приплод в заводе появился лишь в 1897–1898 годах, и только с 1899 года можно считать этот завод окончательно сформированным. Микулину посчастливилось при покупке производителя: к нему попал от князя П.И. Кантакузена серый жеребец Павлинчик, сын Павлина и Славы. Это была очень хорошая лошадь, в свое время показавшая недурной рекорд и до этого давшая призовой приплод в заводе самого князя, который купил этого жеребца у графа Рибопьера. В заводе князя Кантакузена было много рибопьеровских лошадей, так как он был женат на сестре графа. Позднее Микулин купил американского жеребца Жоржа А. Это была очень резвая лошадь, и о ней Правохенский в свое время писал: «Американский рысак Жорж А. у себя на родине считался высококлассным, будучи героем бегового сезона 1897 года в Нью-Гемпшире, и показал рекорд 2.12½». Павлинчик и Жорж А. стали основными производителями завода и дали Микулину немало резвых лошадей. К метизации Микулина склонил Руссо, а целью основания завода было производство исключительно призовых рысаков для ипподрома.
Первоначально в заводе было десять кобыл, но затем их число увеличилось, иногда было от пятнадцати до восемнадцати маток.
Завод Микулина достиг некоторых результатов – разумеется, в провинциальном масштабе. Многие лошади, в нем родившиеся, бежали с успехом. Сам Микулин, занятый обширными делами в Одессе, в заводе бывал очень редко, и там дело велось смотрителем, человеком довольно безграмотным. Постановка дела была неудовлетворительной, и только благодаря тому, что оба производителя были очень хорошими жеребцами, этот завод дал все-таки резвых лошадей. Обычно заводы, подобные микулинскому, редко существовали более десяти лет, однако завод Микулина прожил двадцать лет, и это было удивительно. Все подобные заводы обычно возникали случайно, не имели под собою твердой почвы, редко были связаны корнями с землей, находились в случайных имениях, были далеки от рынка, поэтому их существование не могло быть продолжительным. Этот завод не дал, конечно, ничего выдающегося. Закончил свою кратковременную коннозаводскую деятельность Микулин – и от всей этой деятельности не осталось и следа. Лишь в заводских книгах да рысистых календарях встретим мы микулинских лошадей, но какую роль они сыграли – никому не ведомо.
Приехав в Гриценки, я окинул взглядом усадьбу, конюшни, увидел царивший везде беспорядок, и знакомое чувство досады охватило меня. В покосившемся и плохо содержавшемся доме окна были забиты, и видно было, что хозяин там давно не живет. Богатейшее по земле и угодьям имение было запущено до последней степени и велось безобразно. Большой сад превратился в непроходимую рощу. Во дворе валялись плуги, бороны и другой инвентарь, постройки содержались плохо, хотя конюшни с манежем, выстроенные относительно недавно, были в лучшем виде.
Когда я приехал в эту усадьбу, управляющего не было дома. Я решил его подождать часок-другой, а пока побродить по усадьбе. Удивительно красивое, живописное место были эти Гриценки! Попади это имение в хорошие руки, из него можно было бы сделать золотое дно, но у Микулина все разрушалось. На всем лежала печать запустения и какого-то уныния. Сонные и недовольные служащие, стадо захудалых и тощих коров, забитые рабочие лошади – это была безотрадная картина.
Когда приехал управляющий, он охотно дал мне разрешение осмотреть завод и вместе со мной отправился на конюшню. Там уже знали, что я приехал, и нас ждали. Выводка началась с молодежи. У меня в памяти не осталось ни одной сколько-нибудь интересной лошади. К тому времени Павлинчик уже выбыл и единственным производителем завода был американский жеребец Жорж А. Его дети были мелки, жидки и беднокостны. Это было собрание каких-то лилипутов, и, глядя на этих «рысаков», я думал о том, кому и для чего они нужны. Разве только чтобы выигрывать в Одессе грошовые призы, а потом разбрестись по белу свету и окончить свои дни в какой-нибудь работе.
Жорж А., гнедой жеребец, рожденный в Америке от Гленко-Вильке и Патчен-Мэй, был показан на выводке последним. Это была миниатюрная лошадь, менее двух вершков росту. Он был сух, породен и правилен. Ни курб, никаких других пороков у него не было, но это была не лошадь, а лошадка. А ведь этот рысак был героем сезона и имел рекорд 2.12½! Именно подобные жеребцы принесли колоссальный вред метизации, ибо их дети были не лошади, а игрушки. У Микулина Жорж А. дал двадцать лошадей посредственного класса. Стоило ли для этого тратить деньги и выписывать жеребца из Америки? Интересно отметить, что дети орловского Павлинчика, которым пользовались меньше, родившиеся в заводе Микулина, выиграли больше и рекорд завода 2.19,3 (Князёк) был за ними.
Матки были на пастбище, и на обратном пути я заехал в табун. Табун был пестрый и неинтересный, но две кобылы оказались недурны: терещенковская Стелла и известная по бегам Искра. Все остальные не подымались выше среднего уровня. Походив по табуну и поблагодарив сопровождавшего меня управляющего, я простился с ним и вернулся в Катюженцы, имение Н.К. Бутович. На вопрос, понравился ли мне завод Микулина, я коротко отвечал: очень рад, что посетил этот завод, так как вижу, что у нас на Руси еще немало осталось заводов, которые мнят себя рассадниками призовых рысаков, но ведутся так, как вестись заводы отнюдь не должны.
Завод Н.М. Соловьёва
Завод Н.М. Соловьёва я посетил в апреле 1901 года, и это был первый рысистый завод, осмотренный мною в Центральной России, до этого я был знаком только с рысистыми заводами юга. Завод Соловьёва произвел на меня очень большое впечатление, здесь я воочию убедился в разнице постановки коннозаводского дела в центре и у нас на юге, а также в том, насколько рысистый материал тут выше и лучше, чем в южных заводах.
За год до этого скончался мой отец, и я наследовал его завод, состоявший почти исключительно из борисовского материала. Понятно, что я тогда очень интересовался лошадьми завода Борисовских и при первой же возможности решил посетить заводы Г.Г. Елисеева (бывший Борисовских) и Н.М. Соловьёва. Завод Соловьёва был основан исключительно на борисовском материале, и в то время лошади этого завода имели большой успех на бегах. Мне хотелось ближе ознакомиться с борисовским материалом и сравнить его с тем, который принадлежал мне. Увы, это сравнение оказалось далеко не в пользу моих лошадей, и уже тогда я понял, что вести завод только на полученном от отца материале нельзя: хотя по породе мои лошади и были не хуже, но по формам они много уступали соловьёвским, не говоря уже про резвость.
Н.М. Соловьёв
Я осмотрел завод Соловьёва в 1901 году, в пасхальные каникулы. Тогда я был на младшем курсе Николаевского кавалерийского училища и во время вакаций поехал в Касперовку посмотреть свой завод. На обратном пути я заехал на завод Соловьёва, но провести здесь мог только один день.
Я довольно живо помню эту поездку. Я заранее списался с управлением, и, когда приехал на станцию Бутово Московско-Курской железной дороги, меня ждала лошадь, запряженная в казанский тарантас. Станция Бутово была мне хорошо знакома по семейным преданиям, так как в этой местности в давние времена была подмосковная усадьба рода Бутовичей. До открытия Московско-Курской железной дороги почти что на этом месте стояла почтовая станция, отсюда проселочная дорога вела в имение. Харьковский поезд пришел в Бутово около двенадцати утра, и уже через час я сидел в доме управляющего, закусывал и пил чай. Дорога от станции до имения Соловьёва шла почти все время лесом. Я покинул юг всего лишь два дня тому назад, и там теплая весна была в полном разгаре. Здесь же хотя и чувствовалось дуновение весны, но дорога была грязная, кое-где, особенно в лесных лощинах, снег еще не стаял, было холодно и сыро. Мы ехали по старому сосновому бору. Колеса утопали в воде по ступицу, промоины и рытвины попадались на каждом шагу, и я впервые познакомился с прелестями подмосковных лесных дорог. Сильная лошадь вязла в грязи, и почти всю дорогу нам пришлось ехать шагом. Впрочем, от станции до сельца Дрожжино (оно же Козьмодемьянск) было недалеко и летом этот переезд был, вероятно, очень приятен.
В усадьбе я увидел ряд превосходных конюшен, большой манеж, несколько домиков для служащих и дом-дачу самого владельца. Постройки были новые, из превосходного соснового леса, крыты железом и окрашены медянкой. Кругом был лес, и постройки стояли на большой поляне. Все здесь содержалось в исключительном порядке. Владелец постоянно проживал в Москве, где вел большие дела, а к себе в завод лишь наезжал. Мне не удалось с ним познакомиться, и осмотр завода происходил без него. Я хорошо знал наши южные имения, где конные заводы находились, так сказать, при имениях, здесь же было наоборот – имение при конном заводе. Интересам завода были подчинены все отрасли хозяйства. Тут все жило лошадьми и для лошадей, и производство первоклассных рысаков было единственной целью.
Управляющий Соловьёва был небольшого роста старик с козлиной бородкой, говоривший в нос и очень напоминавший дьячка. Он с мальчиков был на службе у Соловьёва, сначала в подмосковном доме, потом в амбаре и наконец доверенным лицом в заводе. Он пристрастился к лошадям и любил завод больше, чем сам Соловьёв. О хозяине он отзывался с большим почтением и в разговоре называл не по имени-отчеству, а не иначе как «они».
Весело кипел самовар на столе, устланном белоснежной скатертью с красной каймой и уставленном балыками, тешкой, икрой, грибками и холодным поросенком с хреном и сметаной. Это была московская закуска, и во всем чувствовалась близость Первопрестольной. Управляющий сообщал мне московские новости – в Москву он ездил два раза в неделю, чтобы побывать на бегу и доложить хозяину о том, что делалось у него в заводе и на призовой конюшне. Я с интересом слушал своего собеседника, задавал ему вопросы, а потом попросил его рассказать, как был основан соловьёвский завод.
Оказалось, что Соловьёв был в родстве с братьями Борисовскими. Между ними было не только родство, но и деловые отношения. Борисовские, а с ними и Соловьёв, делали в Москве большие дела и жили очень широко. Вследствие неудачных и крайне рискованных предприятий одного из братьев Борисовских дела пошатнулись, и эту крупнейшую фирму ждало банкротство. Немало денег Соловьёва было в деле Борисовских. Соловьёв вовремя был осведомлен о банкротстве и успел почти все свои деньги взять из дела, а на остальную сумму купил лошадей. Наличными Соловьёв ничего получить не мог, и тогда он по указанию самого Борисовского выбрал лучших лошадей завода – семь заводских жеребцов и тридцать пять кобыл. Их спешно увели в Москву, так как у Соловьёва имения не было. Долго держать лошадей в Москве было нельзя, и тогда приискали возле станции Бутово имение, которое и было куплено. Там возвели постройки конного завода. Таким образом, Соловьёв сделался коннозаводчиком случайно, но благодаря тому, что к нему попал замечательный материал и он поставил дело хорошо, лошади этого завода сыграли большую роль в рысистом коннозаводстве.
На мой вопрос, почему, выбирая заводских жеребцов, не взяли знаменитых производителей, хотя бы Жемчужного, я получил ответ, что сделать это боялись, дабы не вызвать шума и преждевременно не спугнуть кредиторов. Поэтому из числа знаменитых производителей завода был взят лишь один Родимый, едва ли не лучший сын Подарка 2-го. Матки были выбраны лучшие по себе, породе и приплоду. Эти кобылы дали замечательный приплод сначала у Соловьёва, а когда его постигла участь Борисовских, то есть он разорился, кобылы попали к Блинову. От Павлина они дали целую серию замечательных лошадей. Что касается завода Борисовских, то он был продан Г.Г. Елисееву в 1892 году.
Выводка лошадей происходила в большом и великолепном манеже, где посредине стоял стол, на котором лежали карандаши, бумага и опись завода. Тут же стояла скамейка и лежала мерка для измерения роста лошадей. Манеж был посыпан свежими опилками, и так приятно пахло смолой, что я во всю грудь вдыхал этот чистый и здоровый аромат.
До выводки я просил разрешения зайти в конюшни. Вместе с управляющим мы направились в близлежащую маточную. Это было большое здание, превосходно содержавшееся. Коридор был широк, денники велики, в конюшне был хороший воздух и не было сырости. Беглого взгляда на маток было достаточно, чтобы убедиться: они содержатся превосходно. То же приятное впечатление вынес я из следующей конюшни, где стояли производители и молодняк. Тут царило большое оживление: в коридоре уже стояли приготовленные к выводке лошади. Я не мог не обратить внимания на конюхов, которые были хорошо вышколены и, по-видимому, превосходно знали свое дело. Все они были в чистых белых фартуках и однообразных темно-синего сукна куртках с серыми барашковыми воротниками. Так же были одеты конюхи и на призовой конюшне Соловьёва в Москве. У всех был довольный и веселый вид – очевидно, от ожидания скорого получения чаевых.
Мы вернулись в манеж, и я развернул список, где указаны были имена и происхождение лошадей и порядок выводки. Такая предусмотрительность и некоторая торжественность меня приятно поразили, и я подумал о том, что у нас на юге к этому не были привычны. Словом, здесь мне было чему поучиться. Я просил изменить порядок выводки и сначала показать мне кобыл. Это было исполнено. Остановлюсь только на самых выдающихся.
Аккуратница, вороная кобыла завода Борисовских от Червонного-Короля (линии голохвастовского Друга) и Акробатки, дочери хреновского Весёлого. Дальнейшая женская линия кругом хреновская, притом весьма ценная по породе. Кроме Аккуратницы, были показаны и две ее дочери – Армида и Атласная. Обе были в матках, причем Армида была призовой кобылой. Все три лошади были в общем типе, впрочем, Аккуратница была все же лучше своих дочерей. Это были длинные, густые, сыроватые, с могучими гривами и хвостами, необыкновенно шеистые и фризистые кобылы, с совершенно прямой линией спины и крупа, скорее в старом хреновском типе, нежели в борисовском. Впоследствии я видел подобных кобыл в Хреновском заводе среди старых маток. Эти три кобылы оправдали себя по приплоду: от Аккуратницы родились Арабчик 2.29,3, Алтын 5.31 и Армида 5.17½, Армида дала безминутного Амазона (2.29,2). Приплод этих кобыл в заводе Соловьёва считался отборным и распродавался по высокой цене.
Бен-Бая и Боярка, равно как и выбывшая из завода Баловница, происходили из семьи известной по своему приплоду Босамыки, дочери Велизария, давшей Борисовским знаменитого в свое время Босняка и Босамыку 2-ю, от которой была елисеевская Бирюза 2.29½. Старая Босамыка считалась одной из лучших борисовских кобыл, и неудивительно, что для Соловьёва были отобраны четыре представительницы ее крови, а пятую он купил сам уже у Г.Г. Елисеева. Бен-Бая и Боярка, родные сестры, происходили от Нахала и Баядерки. Обе были вороной масти, причем Боярка была замечательно красивая и дельная кобыла, но несколько вприкороть. Бен-Бая была проще, но более в типе матки, и это сказалось на ее заводской деятельности. Она мать трех призовых лошадей, а от Боярки родилась одна посредственная беговая лошадь. Остальные кобылы этого гнезда, уже выбывшие из завода, тоже дали превосходных детей. Так, Баловница дала призовую Баядерку и Бедуина 2.27½; Бедуинка, проданная Соловьёвым Блинову, – Бову-Королевича 2.28,2, Босяка 4.54,1 и Боэра 2.32,1; а Быстроножка была продана А.Я. Башкирову и дала Балладу 1.41 и Борея 1.58. Соловьёв не особенно удачно выбрал себе кобыл из гнезда старой Босамыки, лучших он продал. По словам его управляющего, их трудно было удержать в заводе, так как на них всегда было много покупателей, а Соловьёв был довольно жаден до денег.
Мурлыка и Мужественная происходили из замечательного гнезда кобылы Непобедимой, родившейся у Н.И. Тулинова от Точёного и Непобедимой, дочери хреновского Великана. Кровь тулиновской Непобедимой сыграла большую роль в заводе Борисовских. Достаточно сказать, что ее дочь Жемчужина дала Борисовским знаменитого Жемчужного, до самой смерти состоявшего производителем в этом заводе, где он дал много замечательных лошадей. Жемчужный был одним из резвейших рысаков своего времени. Его мать Жемчужина дала также двух замечательных заводских маток – Желанную и Жар-Птицу, оставивших много превосходных лошадей. В частности, от Желанной родился в 1884 году известный Железный, купленный у Борисовских Соловьёвым, им проданный в Сибирь, где он у Подаруева прославился своим приплодом. От Подаруева Железный поступил в Хреновской завод. Кровь Непобедимой в заводе Соловьёва была представлена через ее дочь Мужичку, так как у Соловьёва в заводских матках перебывали три ее внучки – Волна, Молодуха и Мужественная. Волну я не видал – она уже выбыла из завода, а потому лишь укажу, что она вполне оправдала себя по приплоду, так как дала классного Ворожея 2.24,1, Волю 2.33 и Витязя 2.34,3. Из приплода Волны я видел одну Вечеринку, которую мне показывали в манеже и которая обещала стать очень резвой. Молодуха была представлена своей дочерью Мурлыкой, родившейся в 1892 году от Листопада. Мурлыка была очень густа, но сыра, причем в скакательных суставах у нее были порядочные наливы. В породе этой кобылы не только по матери Непобедимой, но и по отцу Листопаду была повторена кровь голландских кобыл, купленных для Хреновского завода В.И. Шишкиным в 1825 году. У Мурлыки был ясно выраженный голландский тип – видимо, голландская кровь пересилила арабскую. Мурлыка дала трех призовых лошадей: Молодецкую 2.33,1, Мастера 2.33,3 и Миража 2.30,3.
Мужественная оказалась едва ли не лучшей маткой в заводе Соловьёва. Хотя в ней и были сильны голландские влияния, но по типу она была арабской кобылой. Мужественная была дочерью колюбакинского Варвара. Белая в гречке кобыла, небольшая, сухая, кровная, низкая на ногах и чрезвычайно благородная. Мне она понравилась больше всех других. Она была премирована на Всероссийской конской выставке в Москве большой серебряной медалью. Награда очень высокая, принимая во внимание конкуренцию. На заводском поприще Мужественная себя оправдала: она дала Мглу 2.30, Мужика 2.27 и Мокшу 1.47,3. Поступив в завод Блинова, Мокша оставила выдающийся приплод, из числа которого назову Микулу-Селяниновича 1.35,1 и Миноносца 1.36,3. Много лет спустя я видел Мокшу у М.М. Шапшала, который ее купил у Блинова специально под Крепыша. Это была удивительная по себе кобыла, и за нее Щёкин и другие коннозаводчики предлагали Шапшалу неоднократно 7000 рублей. Надо отдать справедливость администрации завода Соловьёва: она ценила гнездо маток, происходивших от знаменитой Непобедимой.
Мгла была дочерью Подарка 2-го и Молодецкой, от которой у Борисовских был известный Молодчик, долгое время состоявший в этом заводе производителем. Молодецкая была чистейшей орловской крови, а так как в то время я находился всецело под влиянием статей С.Г. Карузо, который писал и о Молодецкой, то я обратил чрезвычайное внимание на ее дочь Мглу. Она была вороная, без примет, очень костистая, чрезвычайно угловатая и менее гармоничная, чем остальные борисовские кобылы. По приплоду Мгла вполне себя оправдала, а ее чрезвычайно резвый сын Масляный-Жгут получил у Соловьёва заводское назначение.
Раба, Роза и Рулетка 2-я принадлежали к семье кобылы Радости, родившейся от знаменитого Кролика и Приметки. Радость, дочь сапожниковского Кролика, дала в заводе Борисовских отборный приплод, и рекорд завода был за ее внуком, знаменитым Радушным.
Раба была белой масти, очень суха и костиста. В заводе дала Родимого 2.41, Разгулу 1.42,1, Рысь 5.15 и Ревность 2.31,3. Разгула поступила в завод Брашнина и дала Боди-Боди 2.22,1 и других резвых лошадей.
Роза дала Рекорда 2.21,1 и Раскидая 5.15,1, а в заводе Шапатина – Ромео 1.42.
Рулетка 2-я считалась в заводе Соловьёва лучшей по себе кобылой. Она была необыкновенно законченная в смысле форм, как точеная. Но я все же сказал управляющему, что Мужественная (ее следовало бы назвать Женственной) мне больше нравится. Управляющий со мной не согласился, и каждый из нас остался при своем мнении. Рулетка 2-я дала только двух призовых лошадей, с рекордами 2.46,1 и 2.33,4. Внуки Мужественной бежали замечательно, а детей и внуков Рулетки вовсе не было видно на ипподроме. Я оказался прав.
В заводе Соловьёва была еще одна кобыла этого гнезда – Разиня. Ее продали Блинову, и у него она дала ряд резвых детей: Рекламу 2.34, Ремиза 2.32, классную Реформу 2.23, Робинзона-Крузо 2.23,3 и Рубля 1.51.
Трепетная от Кирпича, отца известного Тарана, и Тревоги дала кобылу Тамару, которая трехлеткой была резвейшей лошадью, родившейся в заводе Соловьёва. Тамару я, к сожалению, не видел, так как она была на бегах в Москве, но мне показали ее фотографию. Судя по ней, это была замечательная кобыла, по формам не имевшая ничего общего с матерью.
Канарейка от Машистого и Красотки была уже старухой. Приплод ее был исключительный по себе; ее дети шли за тысячи в город к богатейшим купцам, охотникам до старинных по формам лошадей. Призового она ничего не дала, лишь два ее сына бежали посредственно. Несмотря на преклонный возраст, она была замечательно хороша. Таких кобыл, как Канарейка, даже мне, а я изъездил все знаменитые заводы России, часто встречать не приходилось. Канарейкой я был совершенно пленен. Красота в роду этой кобылы была наследственной: ее бабка Красава дала Кролика, получившего на Всероссийской выставке 1891 года первую премию за красоту и затем состоявшего производителем в Хреновском заводе. Полусестра этой Красавы, кобыла Княгиня, дала Борисовским Княжну, мать известного Князька. Дочь Князька, белая воронцовская Княжна, была едва ли не лучшей рысистой кобылой на Всероссийской конской выставке 1910 года в Москве. Впрочем, Князёк и сам был очень хорош, то же следует сказать и про некоторых его детей. Кролика я никогда не видел, но сына Канарейки знал. Это был вороной Кенарь, удивительный по себе жеребец, которого Измайлов взял производителем в Дубровский завод. К сожалению, коннозаводчики в свое время недостаточно воспользовались красотой и правильностью форм лошадей этой женской семьи: при разумной работе это драгоценное качество, которое держалось в нескольких поколениях, можно было весьма прочно и надолго закрепить.
Во время моего пребывания в заводе Соловьёва туда была приведена из Москвы на отдых с призовой конюшни вороная кобыла Русалка 1.45, р. 1896 г., от Кряжа и Радуги, дочери Жемчужного и Растеряхи. Русалка была суха, дельна и очень хороша по себе. Я хотел ее купить и стал торговать, однако Соловьёв отказался мне ее продать. Впоследствии Русалка поступила к Блинову и оказалась одной из наиболее выдающихся по приплоду кобыл в его заводе. Она дала Резвую 1.34, Радость-Мою 2.29, Разведку 2.30,7 и других. Следя за бегами кобылы Резвой, я часто вспоминал ее мать Русалку и сожалел, что мне не удалось ее купить.
Не буду останавливаться на остальных кобылах, ограничусь замечанием, что в то время у Соловьёва были замечательные заводские матки. Соловьёвские кобылы были необыкновенно однотипны, что совсем не удивительно: всех их связывала общность происхождения, почти все они имели кровь Велизария и позднейших борисовских жеребцов – Подарка 2-го, Жемчужного, Молодчика, Кирпича и других. Кобылы отличались дельностью и благородством. Бросалась в глаза их удивительная утробистость, они были низки на ногах (одна Раба составляла исключение). Вся группа производила необыкновенно законченное и полное впечатление. Все соловьёвские матки были пригодны, и они это блестяще доказали, не только для производства призовых лошадей, но и для создания рысаков густого типа, которых так охотно раскупали московские городские охотники.
Призовую конюшню Соловьёва – двадцать пять голов – я не видел, так как она была в Москве, а молодежь посмотрел бегло за недостатком времени. Молодежь завода мне также понравилась, но следует заметить, что дети Кряжа 2-го получились мелковаты, а у многих детей Сумрака были мягкие спины. Вся молодежь в заводе Соловьёва была превосходно воспитана, ежедневно несла работу; при заводе был наездник и у него два помощника школы Коноплина, как мне пояснил управляющий.
Производителей в заводе было шесть. Мне пояснили, что три из них запасные и могут быть проданы. Больше других в то время пользовались Кряжем 2-м.
Кряж 2-й, вороной жеребец, р. 1888 г., завода герцога Г.М. Лейхтенбергского, от старого (основного) Кряжа и известной кобылы Дубровы. Имел рекорд 5.21,6 считался хорошего класса и бегал в цветах Н.М. Коноплина. Был производителем у Коноплина, Н.М. Соловьёва, К.В. Молоствова и др. Всего дал тридцать девять призовых лошадей, выигравших 152 690 рублей. Резвейшими его детьми были Товарищ 2.21, Игрочёк 2.22, Комар 1.36,2, Кукушка 2.23,4, Ворожей 2.24,4, Кряж 3-й 2.26 и Милый 2.26. Лучшим его сыном был Товарищ, потом Ворожей. А из его дочерей очень хорошо показала себя Русалка.
Мужик 2.24,1; 5.00½, вороной жеребец завода Лагутиных, от Табора завода А.И. Горшкова и Удалой завода Н.В. Хрущова. Мужик был по резвости и классу лошадью неплохой и в провинции в свое время непобедим. В заводе Лагутина от Мужика родился Боярин, поставивший в трехлетнем возрасте рекорд в руках Гирни. Боярин – отец знаменитой Золушки, моего Валета 2.16, Не-Подходи и других резвых лошадей. Сын Мужика Мужичок 2.22,1 был производителем у А.А. Щёкина и там дал резвых лошадей. Кроме Боярина, Мужик дал таких резвых лошадей, как Жигун 2.23,7, Маг 2.21,1, Миноносец 1.36,3, Молодец 2.20,4, Мулат 2.18 и Рекорд 2.21,1. Всего он дал двадцать девять бежавших лошадей, выигравших свыше 122 000 рублей. В заводе Соловьёва его оценили по заслугам и очень им дорожили. Мужик был вороной масти, широкий, костистый, глубокий и очень дельный жеребец. Я вполне оценил Мужика и тогда же печатно указывал, что он заслуживает полнейшего внимания.
Масляный-Жгут, вороной жеребец, р. 1891 г., завода Н.М. Соловьёва, от Жемчужного и Мглы. Бежал в цветах своего коннозаводчика и показал резвость 2.27.3; 5.5,3 и 7.18,1. Для своего времени имел класс. По себе Масляный-Жгут был типичной борисовской лошадью в лучшем, самом высоком смысле этого слова. Он был необыкновенно густ, фризист, с идеальным верхом, превосходной головой, длинной челкой, и притом аристократ с ног до головы. По таким лошадям истинные охотники в степных местах Воронежской и Тамбовской губерний сходили с ума. У Соловьёва им пользовались мало. От него бежало всего лишь шесть лошадей, выигравших 3736 рублей. Дальнейшая судьба Масляного-Жгута мне неизвестна.
Услад 2.37,3; 5.15,3, гнедой жеребец, р. 1888 г., завода М.С. Синицына, от Кремня 2-го и Усанихи. По породе представитель линии Бычка. В заводе не оправдал возлагавшихся на него надежд и ничего классного не дал.
Сумрак 5.03,3; 7.00⅓; 7.55½; 8.47 и 10.23.3, караковый жеребец, р. 1884 г., завода А.Н. Дубовицкого, от Светляка и Великанши. Сумрак имел блестящую призовую карьеру и выигрывал именные призы, в том числе Императорский приз в Санкт-Петербурге в 1890 году, когда он объехал знаменитого Петела, Батыя и Князька. Начал свою беговую карьеру в Тамбове, но вскоре был куплен московским охотником Моргуновым, в цветах которого и прошла почти вся его беговая карьера. Сумрак со стороны своей матери происходил от старых дубовицких лошадей. Его отец Светляк был внуком голохвастовского Петушка и в свое время выиграл Императорский приз. Светляк родился в заводе Д.А. Энгельгардта и был сыном Бычка (от Прелестницы), давшего много резвых и весьма достойных лошадей в этом заводе. Таким образом, Сумрак был представителем линии шишкинского Бычка. Однако гораздо сильнее в его родословной проявилась кровь хреновского Полкана. Сумрак в значительной степени был инбридирован на Полканов, что сказалось и на его экстерьере. Словом, он не был типичным представителем линии Бычка.
Сумрак дал в заводе Соловьёва восемь призовых лошадей, которые выиграли 22 077 рублей. Лучшими среди них были классная Тамара 1.35, Сармат 2.27,3 и Резвый 2.31,3. Остальные бежали плохо.
По себе Сумрак был очень хорош. В свое время его экстерьер оценили по заслугам, ибо он был награжден золотой медалью на Всероссийской конской выставке в Нижнем Новгороде в 1896 году.
Хочу сказать еще несколько слов о Полкане чёрном (дед Великанши 2-й, матери Сумрака). Загадка Полкана чёрного волновала воображение многих генеалогов. Ее удалось разгадать Л.Л. Вильсону. В заводе Дубовицкого, куда поступил жеребец, он был назван Полканом чёрным, в отличие от Полкана серого, основного производителя завода. Под этим именем он вошел в породу лошадей Дубовицкого, и имя его часто встречалось в родословных лошадей этого завода. Полкан чёрный менее знаменит по своему приплоду, чем Полкан серый, но он поступил в завод позднее, а следовательно, менее был использован.
Сумрак 5.05,3
Светляк 7.20
Полкан серый родился в Хреновском заводе в 1842 году, во времена графини А.А. Орловой-Чесменской, был сыном Полкана 5-го и Вострухи, одной из лучших хреновских кобыл. Он пал в заводе Дубовицкого в 1864 году, двадцати двух лет от роду. Полкан серый дал серую кобылу Темноту, одну из лучших кобыл рысистого коннозаводства, которой граф И.И. Воронцов-Дашков в значительной степени был обязан величием своего завода.
Полкан чёрный родился в заводе А.Б. Казакова от Полкана 6-го, сына Полкана 5-го. Полкан чёрный оказал большое влияние на завод Дубовицкого, многие резвые лошади этого завода имели его кровь. От удачной встречи кровей этих двух Полканов – серого и вороного – получилось немало превосходных лошадей.
Расскажу теперь, как Л.Л. Вильсону удалось выяснить происхождение матери Полкан чёрного. Много лет тому назад А.Н. Дубовицкий, сын Н.А. Дубовицкого, предполагал отпраздновать 75-летие основанного его отцом заво да. Чествование это по неизвестным мне причинам не состоялось, но тогда же Дубовицкий передал Л.Л. Вильсону подробную опись завода своего отца с просьбою приготовить ее к печати. К сожалению, опись завода Н.А. Дубовицкого так и не увидела свет. Просматривая эту опись, Вильсон установил происхождение матери Полкана чёрного и тогда же написал об этом заметку. Оказалось, что Полкан чёрный был сыном Полкана 6-го и Кассиды, дочери Пригожая 1-го. Его бабка – Искусная от Родне-Молодого. Полкан чёрный бежал в Москве и выиграл. Он состоял производителем в заводе С.И. Терпигорева, но там назывался Полканчиком. Вильсон доказал документально, что Полкан чёрный и Полканчик Терпигорева – одна и та же лошадь. Какое удивительное чутье было у Карузо! Задолго до того, как Вильсон опубликовал данные о происхождении матери Полкана чёрного, Карузо говорил мне, что Полканчик Терпигорева и Полкан чёрный, скорее всего, одна и та же лошадь. Изыскания Вильсона вполне подтвердили справедливость предположений Карузо.
Благодаря любезности Л.Л. Вильсона я имел возможность познакомиться с описью завода Н.А. Дубовицкого. Я просидел над ней несколько вечеров и снял копии с некоторых весьма интересных документов. Приведу здесь письмо, написанное Дубовицким своему управляющему:
Дубовицкий писал, что Полкан чёрный резвее Лоскута. Стало быть, он был первоклассной резвости рысак, так как Лоскут был выдающейся лошадью своего времени, выиграл Императорский приз и принадлежал автору письма. Очевидно, что Полкан чёрный был в то время резвейшей лошадью в Москве. Я могу расшифровать таинственного владельца этого жеребца – «Повара-Порфирия». Это не кто иной, как П.Е. Беклемишев, старший повар Английского клуба в Москве и страстный охотник. От его-то имени бежал и ему принадлежал Полкан, которого купил Дубовицкий. Удивляться тому, что повар Английского клуба мог охотиться призовыми лошадьми, не приходится. В те времена в клубе проедались и пропивались колоссальные состояния, и старший повар, прослуживший в клубе много лет и державший там кухню, был, естественно, богатый человек.
Теперь я могу вернуться к заводу Соловьёва. В заводе перебывало немало производителей, которыми коннозаводчик почти не воспользовался. Среди них некоторые заслуживают того, чтобы быть здесь упомянутыми. Терещенковский Дунай, сын знаменитого Бережливого, не оставил в заводе Соловьёва никаких следов. По себе был замечательной лошадью. Продан был из завода в 1901 году. В том же году Бостонжогло купил у Соловьёва известного Короля (Жемчужный – Княжна), полубрата знаменитого Князька. Король сам был резов – его рекорд 2.29,1 был хорош по тому времени – и дал Соловьёву семь призовых лошадей, которые выиграли 21 280 рублей. Резвейшим его сыном был Балагур 2.27, сын Банкирши. В заводе Соловьёва я видел около десяти жеребят от Короля, и все они были хороши по себе. За Короля Бостонжогло заплатил 4500 рублей, и я считаю, что эту лошадь Соловьёв продал напрасно. Белый Железный (Варвар – Желанная), р. 1884 г., был одной из лучших лошадей, вышедших из завода Борисовских. Соловьёв имел крупные дела с Сибирью, его постоянным покупателем был Подаруев. Ему так понравился Железный, что Соловьёв скрепя сердце продал ему жеребца. Железный дал много замечательных лошадей в Сибири, затем, уже стариком, был куплен для Хреновского завода. Дети Железного бегали почти исключительно в Сибири и там выиграли свыше 25 000 рублей. От Железного на ипподроме появилась двадцать одна лошадь. Дети и внуки Железного очень высоко ценились в Сибири, были не только резвыми, но и превосходными по себе. Пряник (Родимый – Прелесть), р. 1884 г., был продан из завода в 1895 году г-же Стрекаловой. У Соловьёва от него была резвая Армида, получившая заводское назначение. Отец Пряника Родимый (Подарок 2-й – Рогнеда), р. 1878 г., состоял производителем в заводе Борисовских, где успел дать призовую Шипку, впоследствии прославившуюся своим приплодом у князя Вяземского. Еще один борисовский жеребец, именно белый красавец Сорванец, внук толевского Гранита, был продан в 1901 году Бостонжогло. Сорванец давал превосходных по себе детей, но не резвых.
Подводя итоги коннозаводской деятельности Соловьёва, следует сказать, что этот коннозаводчик добился очень хороших результатов для своего времени. Им созданы пятьдесят две призовые лошади, которые выиграли 152 402 рубля, причем безминутных было девятнадцать. Назову десять самых резвых: Ворожей 2.24,1, Жигун 2.23,3, Милый 2.25,3, Молодец 2.20,4, Рекорд 2.21, Славный 2.26, Тамара 1.35, Татарин 2.26½, Товарищ 2.21,1 и Турок 2.25,3. Общий класс лошадей завода Соловьёва был относительно высок, и, оценивая рекорды соловьёвских лошадей, необходимо учитывать время, когда они были показаны: безминутная лошадь тогда считалась чуть ли не знаменитостью.
Завод Н.М. Соловьёва был продан и послужил основанием двум заводам – заводу Бостонжогло и заводу Блинова. Бостонжогло купил у Соловьёва двух заводских жеребцов и двадцать одну матку, Блинов купил одного жеребца и двадцать четыре матки. Бостонжогло повел свой завод в упряжном направлении, а Блинов интересовался только призовым делом. В заводе Блинова родилось немало выдающихся лошадей. Кроме того, Соловьёв за время своей коннозаводской деятельности продал немало заводского материала Стрекаловой, Турланову и другим, так что его лошади не погибли для коннозаводства. Соловьёв под старость лет имел утешение видеть, что его труды не пропали даром.
Завод наследников князя А.В. Мещерского
В 1902 году я посетил завод наследников князя А.В. Мещерского. В то время я был озабочен поисками заводских маток для своего завода. Мои денежные ресурсы тогда были ограничены, потому, случайно узнав, что остатки завода князя Мещерского дешево распродаются, я тотчас туда отправился.
Поделиться книгой: