Помоги проекту - поделись книгой:
После жеребцов на выводке показали молодежь. Среди них были недурные лошади, но выдающихся не было. Воспитывалась молодежь недурно: все ездились и несли работу, кормились удовлетворительно и были вполне развиты. Это был хороший материал, но не первоклассный. Когда я увидел маток, то понял, почему Петушок, Бедуин и Строгий не дали и не могли дать первоклассных лошадей.
Маток мы смотрели в табуне, а потом на пригоне. Табун кобыл не произвел на меня впечатления, а потому я и не настаивал, чтобы посмотреть их на выводке. Кобылы оказались мелковаты, с плохо развитой мускулатурой, попадались малопородные и бесспинные, почти все имели либо потертую грудь, либо набитую холку, либо изуродованную ногу. В тот период в якунинском заводе все матки отчасти заменяли рабочих лошадей и кормились хуже, чем молодежь. В группе дочерей Петушка были превосходные кобылы, но по причине родства с производителями их некем было крыть, и многие из них шли под Бедуина, который совершенно к ним не подходил.
Большинство маток были рыжие, очень много отметистых. Никогда я не видел в рысистом заводе такого количества отметистых и даже пегих кобыл. Я спросил Якунина, чем он это объясняет. Якунин не дал удовлетворительного ответа, но вопрос меня настолько заинтересовал, что я почти всю ночь просидел над заводской книгой якунинского завода. На первых порах это чтение меня совсем сбило с толку, я не понимал, в чем дело. Первоначально поступившие в завод Якунина матки почти не имели отмет, а из всех производителей отметистым был один Ловкий. В аттестате Ловкого было написано рукою А.И. Загряжского: «Жеребец рыжий, грива направо, во лбу лысина, передняя левая нога с правой стороны бела, обе задние ноги белы».
Каким же образом этот завод после почти сорокалетнего замкнутого существования превратился в завод отмастков? Ответ на этот вопрос я получил, когда от примет лошадей перешел к выяснению того, чья кровь в этом заводе имела наибольшее распространение. Оказалось, это была кровь Сороки, рыже-пегого жеребца, сына Ловкого, а также Горки, дочери Ловкого, через ее сыновей Петушка и Вара. Я обратился к породе Ловкого, затем охотниковских кобыл и в конце концов пришел к заключению, что прежние коннозаводчики могли отвести пегих рысистых лошадей, работая только с рысистым материалом. Они этого не сделали в свое время, потому что не были знакомы с генеалогией рысака. Чтобы вывести пегих лошадей исключительно от рысаков, надо было закрепить в двух-трех поколениях кровь охотниковского Безымянки и голохвастовской Рынды и затем вести определенную группу лошадей в тесном инбридинге на эти имена. Судя по заводу Якунина, успех был бы обеспечен. К сожалению, позднее сделать это было уже нельзя, так как потомки Рынды были малочисленны, а те, что сохранились, не удержали своей пестроты.
Кто из охотников не читал бессмертную повесть Толстого «Холстомер»! Холстомер действительно существовал. Если он не был пегим в полном смысле слова, то имел большую лысину и был в сильной седине, все четыре ноги его были высоко белы, а масть – вороной. Стахович, а позднее я установили, что Холстомер – это вороной Мужик 1-й, родившийся в Хреновском заводе в 1803 году от Любезного 1-го, любимого рысака графа А.Г. Орлова-Чесменского, и кобылы Бабы, дочери чалого иноходца из Бухары. Дед Мужика 1-го был чалой масти. В 1811 году с Мужиком 1-м была случена рысистая кобыла Угрюмая, дочь Барса 1-го и Преклонной. Родившийся от этой случки в 1812 году вороной жеребец Старый-Атласный стал заводским жеребцом сперва у В.И. Шишкина, впоследствии у В.А. Недоброво и сделался родоначальником рысистой породы в частных конезаводах. Именно Мужик 1-й «виноват» в появлении среди рысистых лошадей позднейшего времени не только отметистых или пестрых, но и чалых.
Из истории животноводства известно, что реверсия, или атавизм, весьма часто проявляется у отдельных животных. В 1890 году в своем замечательном сочинении «Научные и практические основания подбора племенных животных в овцеводстве» профессор Кулешов писал, что шортгорнская племенная книга дает многочисленные примеры атавизма масти, проявляющегося через два-три, а иногда и четыре поколения. В случае с потомством Мужи ка 1-го дело не в реверсии масти, а в реверсии отметин, которые закрепились в отдельных лошадях путем усиления крови Мужика 1-го. Ряд генеалогических примеров это подтверждает.
Внук Мужика 1-го Молодой-Атласный был вороной, без отмет, но его лучший сын, гнедой шишкинский Бычок, имел звезду во лбу, белизну между ноздрей, а передняя правая и обе задние ноги у него по щетку были белы. Так приметы Бычка изложены в описи завода Шишкина, напечатанной в 1839 году. Однако на портрете, писанном Раухом, у Бычка левая задняя нога бела не по щетку, а в полплюсны, а правая задняя – белая выше щетки, так что в действительности Бычок был более отметист. В потомстве Бычок давал большой процент отметистых лошадей. Его сын Сокол завода графа В.Н. Зубова имел все четыре ноги выше колен белые и лысину во весь лоб. Рында завода Голохвастова, дочь Бычка, была почти пегой. Все, кто знаком с иконографией линии старого шишкинского Бычка, согласятся со мной, что среди потомства этого жеребца особенно много отметистых лошадей. В Дубровском заводе я однажды видел жеребца Летнего, чрезвычайно пестрого, в то время как его отец Бывалый и мать Быстрина отмет не имели. Летнего от его предка Мужика 1-го отделяло много поколений. Таким образом, старый Бычок стал проводником пестроты в орловскую рысистую породу. Свойство передавать потомкам пестроту сам Бычок получил именно от отца, а не от матери. Это можно доказать, поскольку другие потомки Мужика 1-го тоже давали отметистых лошадей.
Приведем в пример Безымянку. Он родился в 1823 году от Старого-Атласного и гнедой Звезды. Его приметы нам, к сожалению, неизвестны. Значение Безымянки в рысистом коннозаводстве чрезвычайно велико: он стал отцом шишкинского Кролика и других замечательных лошадей. В заводе Охотникова кровь Безымянки была очень распространена. Комарницкий, который хорошо знал этот завод, в 1880-х годах писал об охотниковских лошадях вообще и о производителях завода в частности. Давая характеристику производителям по линиям, он сообщал, что линия Безымянки отличалась редкой красотой, но представители ее были весьма отметисты и часто пестры. Из-за превосходных форм и типа Охотников высоко ценил эту линию и удержал ее представителей в производителях своего завода. В 1880-х годах в «Журнале коннозаводства» были помещены снимки жеребцов охотниковского завода, и по ним видно, что представители линии Безымянки очень отметисты. Охотников пожертвовал свой завод Хреновому, в том числе двух жеребцов – Богатыря 2-го и Грозного 1-го. Оба были очень отметистые и лысые.
Кровь Мужика 1-го повторялась у Безымянки 1-го два раза, у Безымянки 2-го – четырежды, у Безымянки 3-го – трижды. Так как кровь Безымянки старого и его сыновей была и в матках завода Охотникова, то в приплодах эта кровь еще усиливалась, а с ней и имя Мужика 1-го. Вот почему именно в этой линии, а не в какой-либо другой было столько пестрых лошадей. У Бычков отметы появлялись благодаря реверсии на Мужика 1-го, а в случае Безымянки шансы для этой реверсии, из-за значительного накопления крови Мужика 1-го, еще более возросли. Мужик 1-й, он же Холстомер, был родоначальником не только всего частного коннозаводства, но и отметистых лошадей в нашем рысистом коннозаводстве.
Я намереваюсь доказать, что чалые лошади в орловской породе появились благодаря Мужику 1-му. В заводе Охотникова линия старого Безымянки была представлена не одним Безымянкой 1-м, но и другими жеребцами. Лучшим был, конечно, знаменитый Соболь 1-й от шишкинского Кролика, сына Безымянки. Шишкинский Кролик и был тем потомком Мужика 1-го, через которого распространилась чалина у рысистых лошадей. Мне принадлежит портрет Кролика кисти Н. Сверчкова, бывший когда-то собственностью Н.И. Тулинова, а затем В.И. Коптева. На портрете у Кролика звезда во лбу, обе задние ноги до половины плюсны белы. Отметы в линии шишкинского Кролика встречаются почти у всех лошадей, но пестроты у его потомков не наблюдалось. Сын Кролика Соболь 1-й, давший столько замечательных лошадей у Охотникова, имел приметы отца, то есть звезду во лбу и белые задние ноги. Другой великий сын шишкинского Кролика, Кролик ознобишинский, имел только звездочку во лбу, а уже его сын Кролик 2-й в точности повторил приметы своего деда, шишкинского Кролика. Этих примеров достаточно, чтобы показать: сын Безымянки Кролик стойко передавал потомству свои приметы, но пестрых лошадей не давал. Однако когда его кровь встречалась с кровью Безымянки или Бычка, то элементы Мужика 1-го брали верх над всеми остальными и получались пестрые, почти пегие лошади. Так случилось с Горкой, матерью Петушка.
В прежние годы чалых лошадей было значительно больше, чем принято думать, но в мое время такие лошади почти не встречались. Я объясняю это тем, что кровь Кролика своевременно не была закреплена так, как это было сделано в заводе Охотникова с кровью Безымянки. На портрете кисти Сверчкова у шишкинского Кролика видна седина. Откуда она могла появиться? Полагаю, только от Мужика 1-го, мать которого Баба была дочерью чалого иноходца из Бухары, единственной чалой лошади, вошедшей в состав орловской породы при ее образовании. То, что у самого Кролика выражалось только в седине, у его потомков обнаружилось с полной силой. Уже в описи А.И. Ознобишина, сына И.Д. Ознобишина, мы находим чалых лошадей, например кобылу Щучку, дочь ознобишинского Кролика. В заводе И.Д. Ознобишина родилась знаменитая впоследствии гнедо-чалая Задорная, тоже дочь Кролика. И.Г. Афанасьев рассказывал мне, что Кролик-Казаркин, сын шишкинского Кролика, давал лошадей в сильной седине. В заводе князя Л.Д. Вяземского среди потомства Задорной было несколько лошадей в седине, которые к старости сделались совершенно чалыми. Достаточно назвать знаменитых Павлина и Пана, прославившегося своим приплодом в Германии. Благодаря Задорной и ее детям чалая масть распространилась в заводах графа Рибопьера, князя Вяземского, графини Толстой и других. Все чалые лошади среди орловских рысаков относятся только к линии Кролика, за одним исключением. Сейчас в Прилепском заводе дочь Кронпринца Природа из рыжей стала рыже-чалой. Мать Кронпринца Каша имеет кровь Ловкого-Кролика, сына ознобишинского Кролика, так что и тут чалая масть, хотя и по боковой линии, пришла из того же источника. Полагаю, что приведенные примеры доказывают: чалина, как и пестрота, в орловской рысистой породе имеет один источник – вороно-пегого или вороного с большим отметом и чалиной Мужика 1-го (Холстомера).
Имя Мужика 1-го в родословной Горки, матери Петушка, повторено десять раз! Сама Горка была пестрой, почти пегой кобылой, «пегие элементы» входили в ее родословную дважды по Ловкому через Бычка, трижды по Соболю 1-му, четыре раза по Безымянке 2-му и один раз через Домашнюю. Таким образом, пестрота Петушка получила объяснение, а я получил ответ на давно интересовавший меня общий вопрос о пестроте некоторых линий наших орловских рысаков.
Я уже говорил о том, что прежние коннозаводчики, например Воейков, Яньков, Телегин и другие, стремились получить хороших рысистых лошадей пегой масти. Очевидно, спрос на таких лошадей существовал. Из воспоминаний Воейкова я знаю, что в свое время император Николай I, будучи в Потсдаме в гостях у прусского короля Фридриха, видел недурную пару полукровных вороно-пегих лошадей, которыми король очень гордился. Государь задумал подарить Фридриху четверку вороно-пегих рысаков, и купить их было поручено генералу Сабурову, в то время стоявшему во главе ремонтного дела. Несмотря на все старания, Сабурову удалось купить только одного вороно-пегого жеребца, и император не смог осуществить своего желания. Александр II для коронации желал иметь шестерку пегих лошадей, но купить их тоже не удалось. Если бы наши коннозаводчики лучше знали генеалогию, то они, скрещивая отметистых лошадей линии Бычка с такими же линии Кролика, а еще лучше Безымянки, получили бы очень отметистых, а через два-три поколения и пегих лошадей. Интересно заметить, что отметистые лошади при случке друг с другом дают приплод еще более пестрый, чем они сами. Коптев в 1870-х годах поместил в «Журнале коннозаводства» интересную статью «Об отметинах и пежинах у лошадей». В ней Коптев основывается на взглядах профессора Рулье, который специально работал над этим вопросом. Речь идет о склонности отметин «расплываться» в пегую масть. Это мнение позднее подтвердилось на примере одного рысистого завода. Я имею в виду завод Г.Д. Янькова, идейно составленный на крови хреновских жеребцов Доброго 2-го и его сына Доброго 3-го. Этот завод состоял исключительно из рыжих и бурых лошадей, среди которых было много отметистых. Яньков опубликовал опись своего завода, где указаны приметы лошадей и их приплода. Внимательно читая эту опись и сравнивая приметы родителей и детей, мы ясно видим, как отметины у детей увеличиваются, то есть проявляют склонность «расплываться». В этом заводе уже тогда появились почти пегие лошади. Из практики моего завода могу сообщить, что то же явление удалось наблюдать и мне. Я всегда любил отметистых лошадей и покупал их. При случке отметистых кобыл с такими же жеребцами, как правило, получались отметистые лошади, причем нередко у детей отметин было больше, чем у их родителей. Когда Петушок покрыл у меня в заводе кобылу Киру, которая сама была отметиста, ее мать Каша тоже отметиста, а бабка Комета пестра, то получилась почти что рыже-пегая кобыла Касперовка. Кроме того, я наблюдал, что нередко отметины передаются с поразительной точностью через два-три поколения. Так было с потомством Нирваны: свою характерную лысину во лбу она передала своему призовому сыну Ноябрю и своей внучке.
Во втором номере «Журнала спорта» за 1899 год была опубликована статья «Александровский завод наследников Хлудова». В ней есть такие строки: «…в приплоде Бычка надо отметить прелюбопытный случай атавизма, выраженный резким воспалением отметин через четыре поколения. Мать лучшего в этом приплоде Конька Пава – по женской линии правнучка знаменитого рыжего Лоскута зав. Дубовицкого, а Лоскут, как известно, и название свое получил от большого белого пятна на брюхе близ левого паха. И вот, точно такая же отметина повторилась и у праправнука, причем иных сходств с Лоскутом пока не заметно: жеребенок вылитый отец и в него же вышел другими отметинами, из которых одна в особенности характерна – фигура полумесяца во лбу».
Казалось бы, что все это не имеет никакого отношения к происхождению четырех знаменитых шишкинских жеребцов – Горностая, Усана, Ловкого и Полкана. Однако такая связь существует. Об истинном происхождении этих жеребцов велась в свое время оживленная полемика между Коптевым и Стаховичем. Коптев первый печатно сообщил, что происхождение их было показано Шишкиным неверно, что в действительности Горностай был сыном Горностая 4-го, Усан – Усана 2-го, Ловкий – Ловкого 2-го, Полкан – Полкана 3-го, то есть что они происходили не от Молодого-Атласного и Безымянки, а от хреновских производителей. В Хреновом тайно были покрыты их матери, а ключ к их происхождению был в их именах. Стахович тогда набросился на Коптева и защищал Шишкина, доказывая, что происхождение этих жеребцов показано Шишкиным правильно. Большинство охотников было на стороне Коптева, но порода этих жеребцов официально показывалась так, как ее сообщил первоначально Шишкин. Позднее этот вопрос много раз поднимался в печати, был выяснен всесторонне, и с Коптевым почти все согласились. Прошло много лет, и не так давно Н.А. Сопляков (Юрасов) на основании закона Менделя доказал, что четыре знаменитых шишкинских жеребца были детьми не Молодого-Атласного и Безымянки, а хреновских жеребцов. Значит, Коптев был совершенно прав. Я всегда был в этом споре на стороне Коптева. Когда мне пришлось углубиться во время работы над вопросом о пестроте в якунинском заводе в изыскания о мастях и отметинах первых шишкинских производителей, то стало совершенно ясно: Горностай не мог быть сыном Молодого-Атласного, поскольку давал приплод почти исключительно серой масти, тогда как другие дети Молодого-Атласного и Старого-Атласного очень редко давали серых лошадей. Те же изыскания привели меня к выводу, что происхождение Бычка (со стороны отца) и Кролика как сына Безымянки было показано верно. Действительно, и потомки Бычка, и потомки Кролика, и потомки Безымянки давали очень большой процент отметистых, иногда пестрых и даже чалых лошадей, а стало быть, их происхождение было показано Шишкиным верно и они в самом деле были потомками Мужика 1-го. Горностай и Усан давали почти исключительно серых лошадей, а Полкан и Ловкий были детьми не шишкинских, а хреновских жеребцов. Приведу здесь некоторые материалы о том, как передавали масть шишкинские жеребцы.
В заводе Шишкина за все время его существования родилось 477 лошадей, происхождение 453 точно установлено, а относительно 14 есть только указание, что они завода Шишкина, но происхождение их не вполне ясно изложено. Наибольшее количество приплодов дал в этом заводе Горностай – 89 жеребят, затем Безымянка – 83 жеребенка и Молодой-Атласный – 40. Эти три жеребца были основными производителями шишкинского завода. Посмотрим, как распределялся по мастям их приплод. У Горностая из 89 жеребят 82 были серыми, семеро – других мастей, причем у двоих масть неизвестна. Эти цифры привели меня к заключению, что Горностай был сыном не вороного Молодого-Атласного, а серого Горностая 4-го, иначе он не передавал бы так стойко свою серую масть. Горностай к тому же давал в большинстве случаев светло-серых лошадей и много белых. От Шишкина Горностай поступил к Н.И. Тулинову. Хотя Коптев и писал, что Тулинов оценил свое драгоценное приобретение, но, увы, заводские книги показывают, что это было далеко не так. Горностай прожил у Тулинова в заводе до 1848 года. Он был в случке четыре сезона и дал за это время шесть жеребят. Правда, состав маток у Н.И. Тулинова был невелик, а производителей много, но все же шесть жеребят за четыре года – это нечто невообразимое!
Горностай был лучшей лошадью, вышедшей из завода В.И. Шишкина. В коннозаводской литературе шли бесконечные споры о том, кого Шишкин считал лучшим – Горностая или Кролика. Из описи видно, что Шишкин больше всех других производителей пользовался именно Горностаем, и это служит косвенным подтверждением мнения Коптева. Однако мне удалось разыскать и прямое указание на то, что Василий Иванович Горностая ставил выше, чем Кролика. В начале 1840-х годов Шишкин напечатал в «Журнале коннозаводства» объявление о том, что он привел в Воронеж своих знаменитых заводских жеребцов, чтобы покрывать кобыл других владельцев. Всем жеребцам, в том числе и Кролику, Шишкин назначил цену за случку по 100 рублей от матки, а Горностаю – 150 рублей от матки.
Молодой-Атласный дал в заводе Шишкина 40 жеребят, которые по мастям распределялись так: вороных – 18, гнедых и серых – по 8, бурый – 1, караковых – 2, масть неизвестна – 3. Безымянка дал 83 жеребенка, среди которых гнедых – 42, вороных – 23, серых – 11, караковых – 5, рыжий и чалый – по 1. Выводы из этого совпадают с данными Коптева о том, что происхождение Молодого-Атласного и Безымянки показано Шишкиным верно.
Возвратимся к заводу Якунина. Скажу об Александре Васильевиче несколько слов как о коннозаводчике. Якунин был действительно страстный любитель и большой знаток лошади. Кроме того, он сам ездил на призах с успехом и был знаком с тренировкой рысака. Вел он завод в общем и целом хорошо, хотя под конец жизни и охладел к лошадям. Результатов он достиг весьма хороших, и если бы не несчастье, постигшее его завод, то он, несомненно, стал бы в первых рядах коннозаводчиков, производивших призовых лошадей. Якунин был преувеличенного мнения о качестве и значении своих лошадей. Поэтому он крайне редко продавал их и предпочитал пускать в работу. Такое преувеличенное мнение о собственных лошадях выросло на почве преклонения перед лошадьми охотниковского завода. Охотников внушил Якунину мысль, что лучше шишкинских не было лошадей в России. А половина завода Шишкина перешла к Охотникову. Якунин считал, что раз он основал свой завод на охотниковском материале, то и его лошади, прямые потомки шишкинских лошадей, также лучшие по кровям в России. Этим объясняется сравнительно небольшое распространение крови якунинских лошадей в других рысистых заводах.
Как коннозаводчик Якунин был очень самостоятелен и не подпадал под чужие влияния. Можно с уверенностью сказать: все, что он создал и сделал в заводе, он создал и сделал сам, без посторонних советов и указаний. Ведя завод на юге России, он, естественно, был оторван от центра коннозаводской жизни, и это не могло не отразиться на его деятельности. Тем не менее имя А.В. Якунина было весьма популярно. Как человек и охотник он был симпатичен. Последний раз я виделся с Александром Васильевичем в 1915 году, когда осенью он приезжал в Прилепы смотреть детей Петушка.
Завод Л.А. Руссо
С Леонидом Александровичем Руссо я был хорошо знаком. Когда мой завод находился еще в Херсонской губернии, мы встречались в Одессе: Руссо постоянно останавливался в гостинице «Петербургская», где частенько проживал и я. Мы обыкновенно вместе обедали и вели бесконечные разговоры о лошадях. Ко мне, начинающему коннозаводчику, Руссо относился покровительственно и до известной степени снисходительно, но в общественной работе уже тогда ему приходилось со мной считаться. В Новороссийском обществе поощрения рысистого коннозаводства не было ограничений для метисов, и голос Руссо имел там долгое время первенствующее значение. Вскоре после моего вступления в это общество вокруг меня объединились сторонники орловского рысака и составили известную оппозицию планам Руссо. Сначала это не шло дальше регулирования программы и других более мелких вопросов, но затем, когда орловская партия окрепла, мы установили ограничения для метисов, что в сильной степени затронуло материальные интересы Руссо. Ежегодно весной и осенью он приводил свою призовую конюшню в Одессу, выигрывал все, что только мог выиграть, и осуществлял продажи своих лошадей. Приводил он из завода всю ставку, и, надо отдать ему справедливость, лошади его всегда были великолепно воспитаны и прекрасно подготовлены, а на конюшне был образцовый порядок. Долгое время Руссо был в Одессе монополистом. Наездником у него служил в то время А. Петров, который ездил на его лошадях с большим успехом. Одесский ипподром имел для Руссо очень большое значение, потому что там его лошади, помимо выигрыша, получали известность, благодаря которой многие москвичи присылали в Одессу к Руссо своих наездников с целью покупки у него лучших лошадей. Руссо в Москву свою конюшню не водил и лишь изредка, в виде исключения, посылал туда отдельных своих рысаков.
Руссо был очень влиятелен в Новороссийском обществе поощрения рысистого коннозаводства, и ему несколько раз предлагали баллотироваться в вице-президенты, однако он всегда отклонял эту честь. В обществе он состоял в должности старшего члена, что было необходимо для получения голоса в правлении. Как умный человек, Руссо правильно расчел, что в этом сравнительно скромном положении ему будет легче и удобнее проводить свои планы. Он действовал очень умело и тонко и в течение ряда лет правил обществом. Однако этому счастливому времени настал конец, как только образовалась орловская партия. После установления ограничений для метисов интересы Руссо пострадали, и этого он никогда не мог мне простить. Несколько лет шла упорная борьба, которая иногда принимала довольно острые формы. Руссо всегда говорил про меня: «Яков Иванович – это ограничения для метисов», подразумевая под этим мою неустанную борьбу за орловского рысака. Вот почему, когда я баллотировался в действительные члены Московского бегового общества, Руссо приехал в Москву и всячески стремился прокатить меня «на вороных». Старания Руссо не увенчались успехом, и я был избран. После этого наши отношения натянулись. Впрочем, это уже не имело ни для него, ни для меня никакого значения, так как наши дороги разошлись, ибо я перенес свою коннозаводскую деятельность в центр России, а Руссо остался на юге.
Руссо принадлежал к бессарабскому дворянству, он происходил из состоятельной и довольно влиятельной семьи. Это были коренные жители губернии, которые приняли русское подданство после присоединения Бессарабии. Судя по фамилии, их предок был выходцем из Франции – впрочем, об этом я не имею точных сведений. У Руссо был брат Константин, еще более страстный лошадник, чем сам Леонид Александрович. К.А. Руссо был много старше брата и первым завел в Бессарабии завод рысистых лошадей. Призовым делом он не интересовался, но завод вел долго, производил хороших упряжных лошадей, и его лошади имели большое распространение в Бессарабии. Происхождения они были довольно посредственного – на эту сторону дела К.А. Руссо не обращал никакого внимания, а его заводские книги велись небрежно. Феодосиев, который хорошо знал семью Руссо, рассказывал мне, что Константин Александрович долгое время держал почту в своем родном уезде, то есть держал почтовых лошадей, удовлетворяя этим страсть к быстрой езде. Кишиневская почта времен Кости Руссо, как говорил Феодосиев, была на высоте. Хорошо подобранные четверки и пары были преимущественно завода самого Руссо, но ему также доставляло немалое удовольствие ездить по ярмаркам и подбирать любительских почтовых лошадей. Впоследствии кровь этих «почтовых» вошла в завод Л.А. Руссо, а как и каким образом это случилось, я расскажу в свое время.
Оба брата Руссо были большими любителями рысистых лошадей. Их отец имел в давно прошедшие времена недурной завод упряжных лошадей, так что любовь к лошадям была в этой семье наследственной. Единственный сын Л.А. Руссо, которого я встречал в Москве во время войны, тоже стал страстным лошадником и по воскресеньям пропадал на бегу.
Женился Руссо на сестре известного в свое время скакового охотника и затем владельца посредственного завода рысистых лошадей в Рязанской губернии Г.Н. Кристи. Тот был очень богат, жена его была сестрой московского губернского предводителя дворянства князя Трубецкого, поэтому Кристи всегда жили в Москве или в рязанском имении жены; в Бессарабии они также имели поместья. Г.Н. Кристи одно время был московским губернатором, и родство с ним дало положение в московском обществе Л.А. Руссо.
Леонид Александрович был довольно высокого роста, плотный, широкоплечий брюнет, с крупными чертами лица, с неизменным пенсне на носу, с биноклем в руках, поскольку был очень близорук. По типу – настоящий южанин: жгучий брюнет с бородой лопатой; по виду – скорее румын, чем француз. Он не был красив, но производил впечатление приятного и воспитанного человеком. Как большинство южан, он был довольно экспансивен, добродушен и не лишен юмора. Держал себя просто, но умел, кому нужно, дать понять, что он – Руссо. Я особенно любил его смех: смеялся он от всей души, глядя на него, нельзя было не рассмеяться самому. Это был, без сомнения, умный и хитрый человек, получивший хорошее образование.
Руссо превосходно поставил свой завод. На коннозаводское дело он смотрел не как на забаву, а как на серьезное предприятие, а потому вел дело с большим умением и знанием. Руссо был также хорошим хозяином. Он почти безвыездно жил в своем имении в пятнадцати верстах от Кишинёва, а в Кишинёве у него был свой дом, где зимой жила его семья. В Одессу он ездил только весной и осенью, во время бегового сезона, а в Москве бывал крайне редко.
Руссо стал первым в России коннозаводчиком, который широко повел в своем заводе метизацию, то есть поставил во главе своего завода американских жеребцов, имел также американских кобыл и крыл своими производителями весь наличный состав орловских маток. Впоследствии так поступили Воронцовы, Коншины, Телегины, Коноплины и другие. Отдельные опыты орлово-американского скрещивания в России имели место и до Руссо, но они носили случайный характер. Руссо сразу поставил дело широко – выписал трех американских кобыл и двух жеребцов, и полученные им удачные результаты подвигли многих последовать его примеру. Не подлежит сомнению, что к разведению орлово-американских лошадей склонил Руссо именно Феодосиев. Феодосиев обосновался в Петербурге, часто наезжал в Москву, выписал американских жеребцов и, страстно пропагандируя это скрещивание, указывал сомневающимся на результаты деятельности завода Руссо. Действительно, эти результаты были хороши: никому не ведомый до того завод с бракованным орловским материалом стал производить резвых рысаков. «От ваших кобыл, – говорил Феодосиев знаменитым коннозаводчикам в Москве и Петербурге, – вы получите рекордистов, если Лёня Руссо от дрянных орловских кобыленок вывел резвых рысаков!» Идейным руководителем метизации был, конечно, Феодосиев. Теперь я намереваюсь дать историческую справку по вопросу о возникновении метизации в России. Это необходимо сделать, потому что в этом вопросе пока нет достаточной ясности.
Считается, что первым коннозаводчиком, который произвел опыт метизации у себя в заводе, был князь С.М. Голицын. Это произошло в 1888 году, а в 1889-м родился гнедой жеребец Амбер Ж. от Амбера С., жеребца американского происхождения, и кобылы Плетёнки. В следующем году та же кобыла от того же Амбера С. дала гнедую кобылу Бетси. 1889 год принято считать годом возникновения метизации в России. В 1904-м на страницах журнала «Коннозаводство и коневодство» появилась статья о новых рекордах рысаков, рожденных в России, и в примечаниях к этой статье было сказано: «Скрещивание с американскими лошадьми в наших рысистых заводах началось с 1892–1893 года; до этого если и производилось, то лишь в единичных случаях – например, в заводе кн. С.М. Голицына еще в 1860-х годах была американская кобыла, от которой в 1867 году родилась гн. коб. Кастелламаре, бежавшая с успехом в провинции». Однако это ошибка. Годом начала метизации в России следует считать 1888-й, что я докажу.
Кобыла Кастелламаре действительно бежала с большим успехом на провинциальных ипподромах в 1871 и 1872 годах и менее успешно в Москве. В 1873 году Кастелламаре закончила свою призовую карьеру. Она была, несомненно, одной из резвейших кобыл своего времени и не раз объезжала знаменитую Грозу (Аласина), впоследствии так прославившуюся своим приплодом в заводах князя Оболенского и Малютина. Данные рысистого календаря не дают нам решительно никаких сведений о происхождении Кастелламаре, там только сказано, что эта кобыла родилась в заводе князя С.М. Голицына в 1864 году от серого Кота и Американки. Обратившись к заводским книгам, я увидел, что по заводу князя С.М. Голицына эта кобыла значится в матках и ее происхождение изложено так: «Кастелламаре (½ рыс.). Гн. коб., р. 1867 г., от Кота (см. выше породу зав. жер. Грозного). Мать Американка от? бабка Фанинфернь от?».
Никаких других данных о происхождении кобылы Кастелламаре не имеется. Очевидно, автор статьи решил, что если мать Кастелламаре называлась Американкой, а бабка носила иностранное имя, то сама она является кобылой американского происхождения. Этому заблуждению способствовало имя кобылы. Однако все это не выдерживает даже снисходительной критики. Нет никаких серьезных оснований считать мать Кастелламаре кобылой американского происхождения. Тогда и кобылу Англичанку в заводе Ладомирского надо считать не голландской, а английской кобылой, хотя эта Англичанка была выписана из Голландии в 1823 году. Я не напрасно привел в пример завод Ладомирского, так как весьма возможно, что предки Кастелламаре родились именно в его заводе.
Князь Голицын в 1860-х купил в полном составе завод М.И. Бутовича во главе с производителем – призовым жеребцом серым Котом (Горюн – Крутая) завода И.Н. Дубовицкого. Крутая впоследствии дала в заводе Ершова знаменитого старого Крутого. Таким образом, не подлежит никакому сомнению, что отец Кастелламаре был орловский рысистый жеребец Кот, а его происхождение точно установлено и подтверждено данными четвертого тома «Заводской книги русских рысаков». Порода матери Кастелламаре, кобылы Американки, изложена в описи завода князя Голицына неудовлетворительно. Можно сказать только, что Американка была не орловская кобыла, а полукровная, каких немало было в то время в России. Скорее всего, она родилась у М.И. Бутовича и поступила к князю Голицыну вместе с Котом и другими матками этого завода. В заводе Бутовича, помимо кобыл очень высокого орловского происхождения, имелось немало полукровных. Одна из дочерей Кота, родившаяся у М.И. Бутовича, называлась Швейцаркой 1-й. Ее, стало быть, надо считать швейцарского происхождения, как Американку – американского! В заводе Бутовича была очень сильна кровь лошадей завода Ладомирского. Желая установить происхождение Фанинфернь, я искал ее среди кровных и среди рысистых лошадей Ладомирского, но отыскать ее мне так и не удалось. Все же я предполагаю, что Фанинфернь могла происходить либо от лошадей Ладомирского, либо от верховых лошадей самого М.И. Бутовича. Ему в свое время принадлежали знаменитые тройки, и пристяжками в них ходили арабские жеребцы и кобылы завода князя Сангушко (об этом имеются данные в нашей спортивной литературе). Мать Американки вполне могла происходить и от одной из этих арабских пристяжных кобыл М.И. Бутовича. Однако все это только гипотезы.
В сочинениях Коптева я разыскал следующие данные о Кастелламаре: «…прекрасная и резвая кобыла Кастелламаре кн. С.М. Голицына, рожденная в собственном его заводе, купленном в полном его составе у известного охотника и знатока Михаила Ивановича Бутовича в числе 20 голов за 6000 рублей, взяла четырехлетний приз Гл. упр. Кастелламаре, дочь Кота, сына знаменитого Горюна и Крутой, взяла всего три приза».
Коптев не только знал о существовании кобылы Кастелламаре, но и видел ее. Он всегда внимательно следил за историей орловской породы, и если он не обмолвился ни единым словом об американском происхождении матери Кастелламаре, стало быть, таковое и не имело места. Совершенно невозможно предположить, чтобы Коптев этого не знал. Всегда, говоря о той или другой лошади, он упоминал о ее происхождении, и если в ней были посторонние примеси, то писал об этом с сожалением. Так было в отношении шереметевских и гагаринских рысаков, так было и в отношении рысаков со вторичной примесью голландской крови. Если бы мать Кастелламаре была кобылой американского происхождения, Коптев не преминул бы это отметить.
Остается установить с документальной точностью, когда был произведен первый опыт скрещивания орловского рысака с американским. Это произошло в 1888 году. В официальной части «Журнала коннозаводства» за 1890 год (№ 6) имеется следующее сообщение: «Из доставленных в Главное управление сведений видно, что принадлежащая коннозаводчику кн. С.М. Голицыну в. к. Плетёнка, род. 1880 в заводе А. Стаховича Рязанской губ., от Ворона зав. Павлова и Богатой Хреновского завода, 22 апреля 1889 г. была случена с американским жеребцом Амбером (Amber), а 21 марта сего года приплодила в Дубровицком имении Московской губ. гнедую кобылку, во лбу большая звездочка». Это первое официальное сообщение об орлово-американском метисе. Здесь речь идет о гнедой кобыле Бетси, которая была уже вторым приплодом Плетёнки и Амбера, тогда как первым приплодом стал родившийся в 1889 году гнедой жеребец Амбер Ж.
Бросается в глаза, что впервые было сообщено в печати не о первом метисе, родившемся в заводе кн. С.М. Голицына, то есть не о жеребце Амбере Ж., а о его родной сестре, которая была на год моложе. Это произошло, по-видимому, из-за того, что дополнительные сведения по заводу князя Голицына были представлены в Главное управление в год рождения кобылы Бетси. Этому придали такое значение, что опубликовали сообщение в официальной печати. Через два года была представлена более подробная опись завода князя Голицына, и выяснилось, что Плетёнка имела в 1889 году приплод от того же американского жеребца. Плетёнка посылалась Голицыным на случку в Италию или же, что вероятнее, была куплена там и два года кряду случалась с Амбером С., а потом была приведена в Россию. Это вполне возможно, так как князь Голицын почти постоянно жил за границей, бывал в Италии и принимал участие в спортивной жизни этой страны. В 1880-х он печатал даже корреспонденции из Италии, в которых сообщалось, что в те годы там было много орловских лошадей и их очень ценили.
Интересен также факт рождения первых метисов не в тульском имении князя Голицына, а в знаменитых Дубровицах под Москвой, усадьбе рода Голицыных. Происхождение Плетёнки было дважды показано неудовлетворительно, но затем разъяснено. Первый ее сын, он же первый в России орлово-американский метис Амбер Ж., оказался недурным производителем и впоследствии дал у Голицына резвого Атамана 2.15,7. В 1890 году в России родился также всего лишь один метис – кобыла Бетси, родная сестра Амбера Ж.
В 1890 году Н.М. Коноплин купил в Вене американскую кобылу Леди-Смуглер. Я считаю, что Коноплин совершил эту покупку под влиянием головокружительных ипподромных успехов Полли, которая появилась в Москве в 1889 году и блестяще бежала. Полли осталась в России и поступила в завод графа Воронцова-Дашкова. В 1891 году в заводе Коноплина родилась первая кругом американская рысистая лошадь – сын Леди-Смуглер и Мейс-Гамблетониана. В 1893-м в заводе Коноплина родился первый метис – кобыла от Кремня и Леди-Смуглер. В том же году Коноплин купил американскую кобылу Нелли Р., а Феодосиев для Кристи – американского жеребца Винтерсета.
Начало коннозаводской деятельности Руссо как первого коннозаводчика-метизатора относится также к 1893 году. В 1894-м Руссо купил американских жеребцов Юнондио и Демпсея и заарендовал Винтерсета. Затем из Америки была выписана Феодосиевым на деньги Руссо, Кристи и других бессарабских помещиков партия американских рысаков. В том же году в заводе Руссо родились дети американских жеребцов Винтерсета и Юнондио. А в 1895-м прибыла вторая крупная партия американских рысаков, выписанных Феодосиевым.
Начиная с 1897–1898 годов успехи лошадей, рожденных в заводе Руссо, обращают на себя всеобщее внимание. Идет чуть ли не поголовное увлечение метизацией: русские коннозаводчики, которые разводят призовых рысаков, выписывают американских жеребцов и кобыл, лучшие заводы того времени (графа Воронцова-Дашкова, Телегина, Шереметевых) переходят на метизацию. Это движение все расширяется, а через десять-пятнадцать лет достигает своей кульминационной точки. Вскоре после этого в рысистом коннозаводстве страны устанавливается известное равновесие, и орловский рысак с появлением Крепыша, Палача, Барина-Молодого, группы детей Корешка и Леска вновь завоевывает утраченное положение и возвращает себе былую славу. Оба направления жестоко конкурируют друг с другом. Так продолжается до самой революции.
Л.А. Руссо наследовал хороших упряжных лошадей от своего отца. Несколько позднее он купил у своего брата К.А. Руссо рысистый материал, правда невысокого разбора, и стал вести небольшой рысистый завод. В 1891 или 1892 году после двадцатилетнего отсутствия на родину, в Бессарабию, вернулся некто Феодосиев. Он покинул родину сравнительно молодым человеком, а вернулся домой европейски образованным мужчиной, светским, полным желания жить и творить. Он много видел на своем веку, много знал, еще больше пережил и научился прекрасно владеть собой. У него была вкрадчивая манера говорить, он умел очень тонко и красиво льстить, ухаживать и делать приятное дамам. В обществе это был незаменимый человек, и неудивительно, что в Кишинёве он стал львом сезона. О нем все говорили, и даже таинственная история его исчезновения и столь неожиданного возвращения действовала на воображение многих. В Америке Феодосиев пристрастился к лошадям, хорошо изучил это дело, лично был знаком со многими коннозаводчиками, приятельствовал с секретарем Ассоциации рысистых коннозаводчиков Северо-Американских Соединённых Штатов и превосходно знал беговое дело. Феодосиев был единственным знатоком породы американского рысака в России, и я в этом несколько раз убедился лично. Зная американского рысака так, как он его знал, Феодосиев ни одной минуты не сомневался в том, что результат скрещивания этого рысака с орловским в первых поколениях будет блестящим, а потому и решил пропагандировать это скрещивание. За дело он принялся умело, хитро и чрезвычайно настойчиво. Все сулило ему быстрый и верный успех. Благодаря рысакам он мог войти в личные отношения с богатейшими людьми России, а это сулило многое. Нечего и говорить, что из Америки, кроме знаний, смелости и предприимчивости, Феодосиев не привез ничего. Ареной его действий сперва стал Кишинёв, губернский город Бессарабии. Феодосиев начал вышучивать рысаков и почтовых кляч тамошних помещиков, сумел повлиять на их самолюбие, рассказывал им про Америку, заинтересовал тамошним рысаком и мало-помалу стал внушать им мысль о необходимости покупки американских производителей, суля в будущем горы золота. Это подействовало на воображение пылких южан, и кое-кто из них начал подумывать о выписке американских рысаков. Феодосиев предложил свои услуги, что было так естественно и понятно. На деньги Руссо, Кристи, Рышкана и некоторых других коннозаводчиков были выписаны американские жеребцы и несколько кобыл, причем Феодосиев стал пайщиком всех этих лошадей, хотя из Кишинёва не перевел в Америку ни копейки. Очень быстро Феодосиев составил себе недурной капиталец. В этом сказались его коммерческий ум и умение работать по-американски. Впрочем, сам Феодосиев не считал себя американцем, а всегда с гордостью намекал, что его мать была урожденная княжна Кантакузина, а стало быть, он древнего и даже царского рода. «Оттуда ваша чисто греческая хитрость», – говорил я в таких случаях Феодосиеву, но он на это только мило улыбался. Через полтора года Феодосиеву стало тесно кишиневское поприще, и он, продав некоторые свои паи в американских жеребцах, купил других в полную собственность и с ними появился в Москве. Тут началась его деятельность по пропаганде американского рысака во всероссийском масштабе, и к нему пришла громкая известность первого знатока американского рысака в России и прозвище «пан от метизации». Для орлово-американского скрещивания Феодосиев сделал очень много. Здесь я коснусь лишь роли Феодосиева как создателя завода Руссо.
Я уже говорил, что Феодосиев выписал из Америки ряд американских жеребцов и кобыл. Кроме того, он пригласил в Россию Ф. Кейтона, а позднее Ч. Пейджа, Ж. Дэвиссона и Ф. Стара.
В то время в заводе Руссо было двенадцать-пятнадцать кобыл, более чем скромных по происхождению и еще более скромных по личным достоинствам. Этот состав молодой Руссо должен был показать Феодосиеву и получить от него указания, как вести дело в дальнейшем, чтобы стать знаменитым коннозаводчиком. Феодосиев внимательно осмотрел состав завода Руссо и после сортировки, как он сам мне об этом рассказывал, оставил только пять кобыл. Из них две были бракованные кобылы телегинского завода, две – завода К.А. Руссо и одна – завода Моровина-Шадро. Все остальные были переведены в разряд рабочих лошадей, и тогда же было решено выписать американского жеребца и несколько американских кобыл и повести завод в орлово-американском направлении.
Годом переформирования завода Руссо следует считать 1893-й. Вскоре американские лошади прибыли. Таким образом, в заводе оказалось три американские кобылы, пять орловских и американские производители Юнондио, Винтерсет и Демпсей. Винтерсет пробыл в заводе недолго, его выкупил затем Феодосиев, Юнондио дал порядочное количество приплода, а Демпсей стал основным производителем завода, с которым Руссо не расставался в течение всей жизни этого жеребца. Первые приплоды от Юнондио и Винтерсета были получены в 1894 году, а от Демпсея – в 1895-м. Впрочем, в тот год он дал одного лишь жеребенка – кобылу Дадую, которая впоследствии была продана Маличу. С 1896 года Демпсей стал главным производителем завода. Сначала Руссо подготовил Демпсея к бегам, и этот жеребец с хорошим успехом выступал в Одессе, где показал резвость 2.20 и 4.59 (на три версты). Демпсей бегал в Одессе в 1897–1899 годах и одновременно крыл маток у своего коннозаводчика. Юнондио оказался посредственной лошадью по резвости, ибо показал в Одессе секунды 5.20 и смог выиграть только 160 рублей. Руссо в нем быстро разочаровался и вскоре расстался с ним, но все же отвел от него порядочно жеребят, и его кровь была довольно сильна в матках этого завода. Позднее Руссо продал Юнондио в Румынию. Среди маток лучшей была кобыла Винтергрин, родная сестра Винтерсета. Ее рекорд в Америке на милю был 2.24.1, а в Одессе резвее 2.25 она прийти не могла. Две другие кобылы также были нерезвы. В заводе Женеван и Винтергрин не дали ничего классного, а Сахара дала одну лошадь хорошего класса. Руссо очень широко воспользовался кровью этих трех американских кобыл и дал заводское назначение целому ряду их дочерей, которые происходили от хороших орловских жеребцов или американского Демпсея. Они оказались очень полезными матками, дали ряд призовых лошадей, но успехи их детей и внуков дальше Одесского ипподрома не пошли.
Руссо в своем заводе стремился создать гнездо маток из основного заводского материала, и ему это вполне удалось. В конце концов у него образовался превосходный состав завода, но на это ушло двадцать лет жизни и немало денег. Образованию этого гнезда немало помогли прекрасное воспитание и тренировка молодых лошадей. Можно смело сказать, что если бы Руссо взял в состав завода хороших орловских лошадей и воспитывал их так, как воспитывал метисов, то несомненно, он получил бы еще более блестящие результаты. К этому основному ядру своих заводских маток Руссо добавлял кобыл очень немного и с большою осторожностью. Наиболее удачными его покупками стали жеребец завода князя Вяземского Ливень, матка Армида того же завода, Беспорядочная Дубровского завода, несколько кобыл завода К.А. Руссо, из которых лучшей оказалась Верная, Фрина, давшая резвую Флорю, классная Альдина завода Суручана, Злоба завода князя Вяземского, дочь Злючки – матери Зенита, сахаровская Волга, дочь Пегаса, и другие. Среди всех этих кобыл лучшими по заводской деятельности оказались Армида, Беспорядочная, Верная и Фрина. Удивительно, что классная Альдина, одна из лучших орловских кобыл своего времени, в заводе Руссо не дала ничего выдающегося и даже хорошего. И напротив, от кобыл К.А. Руссо, которых Феодосиев саркастически называл «почтовыми рысаками», получились не только резвые, но и хорошие лошади. Сам Руссо не ожидал такого результата. Когда же он привел первого сына Демпсея от одной из этих кобыл на бега в Одессу, его ждал большой удар: жеребенок не был допущен к состязаниям, как не имеющий установленной степени орловской кровности. По существовавшим в то время правилам, метисом считался такой рысак, одна сторона родословной которого была американской, а другая – орловской. Причем орловская сторона приравнивалась к улучшающей единице, так что в жеребенке должно было быть не менее 31/32 или 63/64 орловской кровности. Этому условию не отвечали кобылы завода К.А. Руссо. Руссо сейчас же телеграфировал в Главное управление, прося допустить его лошадь к бегам, но в этом ему было отказано. Оставалось одно – попытаться разъяснить происхождение кобыл К.А. Руссо. Это было нелегко, так как кобылы происходили либо от отцов, матери которых были неизвестны, либо их бабки происходили от таких же жеребцов. В том, что это были орловские лошади, сомнения не было, но они вышли из мелких заводов, описи которых не были никогда напечатаны. Тогда Л.А. Руссо воспользовался советом своего друга Феодосиева, и совет этот помог. В имение Л.А. Руссо приехал Прохоров и «разъяснил» происхождение кобыл завода К.А. Руссо. Прохоров настолько интересная личность, что я скажу о нем несколько слов.
Иван Васильевич Прохоров происходил из когда-то состоятельной купеческой семьи, затем обедневшей. Он был небольшого роста и хромал. Бравировал он тем, что говорил всем правду, а чаще дерзости, и это ему сходило с рук, так как взять с такого человека было нечего. У него было особое положение на бегу: членом бегового общества он не был, но постоянно всюду появлялся, критиковал, со всеми ссорился. Воронцов-Дашков и Вахтер ему покровительствовали. С молодых лет он изучал генеалогию орловского рысака и был действительно ее знатоком. До появления в России американских рысаков он был прямо-таки фанатиком орловской породы, но затем, когда появились метисы, стал ярым сторонником метизации. Я не верил в искренность этого превращения и считал, что оно вызвано необходимостью. Тогда все сильное и именитое в спорте и коннозаводстве перешло на метизацию, и Прохоров, увидев, что сила на той стороне, тоже перекочевал в лагерь метизаторов. Там были богатые покровители, работа в канцелярии Петербургского бегового общества, правда сдельная, но хорошо оплачиваемая. Надо отдать справедливость заправилам Петербургского бегового общества: они здраво смотрели на вещи и умели прикармливать меньшую братию. Прохоровым пользовались как оружием против орловцев, а так как этому человеку терять было нечего, он испортил много крови Щёкину и другим орловцам.
Первые работы Прохорова (в конце 1880-х годов) были интересны. В тот период он увлекался линией Бычка и напечатал несколько интересных списков бежавшего потомства этого жеребца. Ряд лет Прохоров вел заводские книги у Коноплина, составлял описи заводов для представления их в Главное управление государственного коннозаводства, печатал корреспонденции о бегах и прочее. Первое время он писал под своей фамилией, а потом избрал себе псевдоним – И. Грановский. Мне всегда было как-то совестно читать кляузные статьи Прохорова, и особенно неуместным казался этот псевдоним, так как имя Грановского вызывало в памяти образ одного из лучших представителей российской интеллигенции.
Прохорова все знали, в наезднической беседке он был кумиром и там его звали Ваней, но думаю, что уважали его немногие. Генеалогию Прохоров знал превосходно, но за хорошее вознаграждение готов был «разъяснить» какую угодно породу. Много лет все сходило ему с рук и его «разъяснения» признавались Главным управлением. Происходило это оттого, что престарелый Храповицкий, который был тогда фактическим редактором «Заводской книги русских рысаков», относился к делу формально. За Прохоровым установилась репутация знатока генеалогии, а также человека, который может выручить из беды. Все, кто покупал в Москве или Петербурге рысака с сомнительным или запутанным аттестатом, обращались сейчас же к Прохорову – и он «разъяснял». Эти «разъяснения» в большинстве случаев не выдерживали критики, и, когда Карузо вступил в должность редактора заводских книг, деятельность Прохорова закончилась. Нечего и говорить, что Прохоров от всей души возненавидел Карузо, а тот относился к нему не только сдержанно, но и с оттенком брезгливости.
Итак, Прохоров приехал на завод Руссо и в несколько дней «разъяснил» всех бабок и прабабок «почтовых рысаков» Кости Руссо, после чего, щедро награжденный, отбыл в Москву с сознанием хорошо выполненного долга. Тут метизаторы его приветствовали, ибо он вывел из беды «своего» и насолил чистопородникам. Некоторые метисы Руссо получили права гражданства, и Прохоров, да и не он один, торжествовал. Руссо повезло в том отношении, что тогда Карузо еще не был редактором, а то не видать бы его сомнительным метисам ипподрома как своих ушей. Все они происходили от кобыл К.А. Руссо и, в сущности, не имели права бежать.
У Карузо было удивительное чутье во всех вопросах генеалогии. Беседуя со мной не раз о заводе Руссо, он всегда говорил, что чувствует фальшь «разъяснений» Прохорова, но закон обратного действия не имеет, а потому теперь уже поздно разоблачать эти прохоровские «труды». Я имел возможность убедиться в справедливости слов Карузо много лет спустя. Прохоров, который травил всех орловцев, только ко мне одному относился почтительно: он ни разу ни печатно, ни устно не обругал моих лошадей и мою коннозаводскую деятельность. Я любил с ним поговорить о генеалогии. Однажды, когда он приехал в Прилепы, речь зашла о лошадях завода Руссо. Прохоров стал хвастать, как ловко он провел Главное управление. Я убедился, что в его «разъяснениях» что-то было и в самом деле верно, но многое он взял с потолка и весьма ловко и умело использовал. Что касается лошадей Руссо, то их значение в русском коннозаводстве сейчас ничтожно, чтобы не сказать сильнее.
Теперь я перейду к личным впечатлениям о заводе Л.А. Руссо. Я не особенно стремился попасть туда, поскольку метизация меня менее всего интересовала. Однако отказаться от любезного приглашения Руссо, которое повторилось несколько раз, было неудобно, и я согласился приехать. Руссо, приглашая меня к себе, все повторял, что ему особенно интересно слышать критику ярого орловца. Мы решили ехать вместе, и эта поездка состоялась ранней весной, когда одесский беговой сезон еще только начался.
Кишиневский курьерский поезд уходил из Одессы в двенадцать ночи, а потому мы, устав от волнений и суетни на бегах, сейчас же заснули в купе как убитые. Нас разбудил кондуктор, когда поезд уже подошел к Кишинёву. Было полшестого утра. На вокзале Руссо ждала карета, запряженная парой рослых гнедых жеребцов в английской упряжи. Это были дети Демпсея, которые ходили у него в городе. Лошади были резвые и хорошо съезженные, и, пока я в окно кареты смотрел на незнакомый город, мы незаметно домчались до дома Руссо. Там все еще спали, и нас встретил благообразного вида лакей. За утренним кофе я был представлен мадам Руссо. Мадам Руссо была известная красавица, и я о ней много слышал. Она была еще не стара, очень интересна и мила. В свое время она покорила немало сердец, но, познакомившись с Руссо, сама потеряла сердце. У Руссо было двое детей – сын и дочь. Мальчик уже тогда очень любил лошадей и знал рысаков отца наизусть. После оживленного разговора мы стали собираться с хозяином в его имение Микауцы, и лакей доложил, что лошади уже поданы и ждут у крыльца. Там действительно стояла ямская четверня или, как говорили кишиневцы, почта, запряженная в новую щегольскую коляску. Мы покатили по улицам Кишинёва, направляясь на юг уезда. Я обратил внимание, что хотя четверня была запряжена в ряд, но у кучера-молдаванина был в руках не кнут, а большой бич. Ловко лавируя по узким улочкам, беспрестанно хлопая бичом и понукая и без того ретивых коней гортанным, высоким голосом, кучер быстро вез нас по городу, и вскоре Кишинёв скрылся из глаз. Дорога теперь шла среди кукурузных полей, карликовых бессарабских садов и обширных виноградников. Вскоре показался молодой, прекрасно содержавшийся лес, который оказался собственностью Руссо, а за ним усадьба. С гиком, под звон бубенцов и щелканье бича мы подкатили к помещичьему дому, очень опрятному, но довольно скромному на вид. Здесь нас встретил некто Сибов, дальний родственник Л.А. Руссо и управляющий его имением. Этот господин был скуп на слова. Небольшой дом Руссо внутри оказался превосходно обставлен, но напрасно глаз знатока или любителя искал бы здесь предметов старины: все было ново, прочно и красиво, но куплено каких-нибудь двадцать – двадцать пять лет тому назад. В кабинете хозяина висел довольно скверный портрет жеребца Демпсея. По этому портрету можно было понять, что Руссо не разбирается в живописи, не любит и не понимает искусства.
Вскоре мы отправились на конюшню. Наездник Петров с призовой конюшней был в Одессе, а в заводе оставался его помощник, который и представлял нам лошадей. Мне бросилось в глаза, что при заводе не было манежа. Конюшни были просты, но содержались очень опрятно. Часть призовых лошадей, еще не отправленных на бега в Одессу, стояла в попонах, из чего следовало, что в конюшнях холодно. Варков имелось достаточно, и они были хороши. Везде царил образцовый порядок, который, по-видимому, здесь завели давно и неуклонно поддерживали. Что касается ипподрома, то при заводе был только круг в три четверти версты, дорога к которому шла через деревню. Нечего и говорить, что это был очень неудобный круг, но другого из-за рельефа местности разбить бы не удалось. Особенно неудобен был проезд по молдаванской дороге, где собаки считали непременной обязанностью выскакивать из всех подворотен и с громким лаем преследовать рысака. Я сам наблюдал такую картину и, глядя на этот круг, удивлялся, как Петров умудряется так блестяще подготовить к началу одесского весеннего сезона рысаков Руссо. Они всегда приходили туда подготовленными и в первый же беговой день выигрывали четыре, а то и пять первых призов.
Перейду теперь к выводке, но должен предупредить, что эти мои впечатления довольно отрывочны, так как записей о заводе Руссо я не нашел в своих записных книжках.
Производителями завода были тогда Демпсей и Ливень.
Ливень – довольно пустая и несерьезная лошадь, хотя он и родился в за воде князя Вяземского. Ставить его во главе завода было нельзя, и в Центральной России он окончил бы свои дни в городе или же на случном пункте. От Ливня появлялись резвые лошади, так как он сам имел рекорд и был хорошего происхождения.
Демпсей (Патрон – Анни), темно-гнедой жеребец, р. 1891 г., из Америки. Бежал только в Одессе. Его полубрат Ананиас показал в Америке рекорд 2.12 в двухлетнем возрасте, а потом был 2.3. От того же Патрона в Россию был выведен Пас-Роз, очень резвый рысак, впоследствии знаменитый производитель, отец Прости 2.8 – резвейшей орлово-американской лошади, рожденной у нас. Недавно В.А. Щёкин рассказывал мне, что кровь Панкоста, отца Патрона, от которого родился Демпсей, ныне в Америке считается одной из самых фешенебельных и особенно ценится в женских линиях. Интересно отметить, что и у нас в России лучшая лошадь этой крови также кобыла, а именно Прости. Демпсей был довольно отметист: обе его задние ноги были белы почти до половины плюсны, а обе передние – по путо. Судя по его приплоду, довольно грубому, я ожидал увидеть лошадь простую и посредственную, но был приятно удивлен: у Демпсея оказалась легкая и довольно сухая голова, приятный и выразительный глаз, недурной выход шеи, превосходная спина, отчетливые сухожилия ног и маленькое ухо, что меня особенно поразило, так как я привык видеть у американских лошадей в большинстве случаев плохие уши. Демпсей был энергичен на выводке, причем хвост слегка отделял и этим также отличался от многих американских рысаков, бывших в России. Из особенностей Демпсея следует отметить общую коротковатость и отсутствие мощи: это был все-таки не настоящий рысак, а лишь приближение к нему. Демпсей был хорошей лошадью, а его заводская карьера сложилась успешно и почтенно. Приплод Демпсея выиграл около 374 000 рублей, всего от него бежало семьдесят две лошади.
На выводке мы пересмотрели всю молодежь. До завода Руссо я не видел ни одного рассадника орлово-американских лошадей и был поражен видом молодежи. Она была прекрасно воспитана и выглядела превосходно. Видно было, что эти лошади находятся в работе, превосходно кормятся, что ими неустанно занимаются. Чувствовалась разница в содержании и воспитании по сравнению с орловскими заводами того времени. Вот одна из причин успеха метизации. Молодежь в заводе Руссо не была изнежена: годовики ходили на варке, но в часы уборки разбирались по денникам, где получали корм и зачищались. По типу все эти лошади были довольно разнообразны, что вполне понятно, ведь это были метисы самых различных степеней кровности. Отдельные экземпляры были хороши по себе, но попадались и вполне заурядные лошади, в особенности в потомстве кобылы Женеван и других менее породных маток завода. Руссо давал своим лошадям исключительно молдаванские имена, и ориентироваться в этих именах было довольно трудно. Спрос на лошадей Руссо в то время был очень велик, и в заводе не было ни одной продажной лошади: лучшее уходило в Одессу, где покупалось непосредственно с призовой конюшни, а брак охотно продавался в Румынию.
Заводские матки произвели на меня очень хорошее впечатление. Лучшими из них были американские кобылы Винтергрин и Сахара, особенно слабы – орловские. Группа маток собственного производства выглядела недурно – на ней сказалась двадцатилетняя работа талантливого коннозаводчика. Там были сравнительно однотипные кобылы, хорошего роста, удовлетворительного веса, сухие и правильные по экстерьеру. Молодые кобылы были лучше своих матерей. К сожалению, было немало курб, но в то время почти все метисы имели разращение в скакательных суставах и, как следствие, курбы. Если бы к этому составу заводских маток, преимущественно дочерей и внучек Демпсея, Руссо выписал первоклассного американского жеребца, то в дальнейшем завод его занял бы одно из первых мест среди метисных заводов России. Однако он избрал другой путь и стал пользоваться своими производителями. В результате последнее десятилетие жизни этого завода (1907–1917) стало временем упадка: из-за отсутствия классных лошадей завод Руссо превратился в завод местного значения, даже в Одессе его лошади далеко не имели прежнего успеха.
Каковы были причины, которые побудили Руссо остановиться на своих жеребцах, сказать трудно, но можно предположить, что причины эти имели идейный характер. Будучи ярым сторонником метизации и поклонником американского рысака, в которого слепо верил, и имея в своем заводе много американской крови, Руссо, вероятно, решил, что дальнейшего прилития этой крови уже не нужно, что можно работать со своим материалом и попытаться создать рысака первого класса путем закрепления в заводе уже имевшихся задатков. Но увы, и здесь кроется трагедия метизации, никому из метисных коннозаводчиков это не удалось. Чтобы поддержать на должной высоте резвость своих лошадей, они вынуждены были идти по пути постоянной выписки для своих заводов все новых и новых американских производителей. Я совершенно согласен с профессором Богдановым: такое разведение нельзя даже считать настоящим племенным делом, поскольку оно основано на чужой работе.
У меня в памяти четко запечатлелись образы трех лучших кобыл завода Л.А. Руссо. Раздолье – вороная кобыла завода В.Н. Телегина, дочь знаменитого Могучего. Это была крупная кобыла, в то время уже старуха с проваленной спиной, очень костистая, дельная, простоватая и сырая. Она какими-то неведомыми путями попала из Орловской губернии на крайний юг. На выводке выяснилось, как это произошло. Руссо рассказал мне, что когда в Микауцах был известный прилукский охотник И.П. Сенаторский, он, увидев эту кобылу, сейчас же сказал: «Это моя старая знакомая». Все были удивлены, и тогда Сенаторский рассказал следующее. В.Н. Телегин привез в Прилуки своего сына Николая, который поступил там в гимназию и жил в доме Сенаторского. Учение молодого Телегина в гимназии шло плохо, зато Сенаторский делал быстрые успехи в изучении лошадей. Так продолжалось в течение трех месяцев, Сенаторский окончательно разохотился, и было решено просить старика Телегина прислать для езды в Прилуки рысака. Об этом сам Сенаторский написал в Орёл, и В.Н. Телегин прислал сыну двух кобыл – Раздолье и Отраду. На них Сенаторский брал свои первые уроки езды и окончательно пристрастился к лошадям. По словам Сенаторского, Раздолье была резва и очень хороша по себе, с ровной, как по шнуру, спиной. Отрада была хуже и ехала тише. Когда молодой Телегин окончил гимназию, обе кобылы не вернулись в Орёл, а были проданы в Прилуки, причем там от Отрады родилось два жеребенка. Вскоре после этого кобыл перепродали новым владельцам, и они навсегда покинули Прилуки. Спустя много лет Сенаторский узнал Раздолье, которая стала уже заводской маткой у Руссо. В заводе Руссо она дала превосходных детей, а ее сын Дор-Ди-Розбунари оказался лошадью первого класса.
Сахара, выводная американская кобыла серой масти, была очень суха, правильна и красива. Я бы сказал, что она была в типе хороших верховых лошадей юга России, и надо полагать, что в ее породу входили какие-нибудь верховые лошади восточного происхождения. Она оказалась недурной заводской маткой и дала классного Сурулу и других лошадей.
Винтергрин, гнедая, сухая, превосходная кобыла, была не только правильной и беспорочной, но и вполне выставочного характера. Это была, несомненно, лучшая по себе американская кобыла из числа тех, которых я видел. Однако Винтергрин оказалась довольно заурядной заводской маткой и ничего выдающегося не оставила. Впрочем, от нее и якунинского Петушка родилась красавица Прима-Вера с рекордом 2.20. Дети Демпсея и Винтергрин, кругом американские Висул и Вира, имели рекорды 2.21 и 1.44, то есть не имели класса. Висул состоял впоследствии производителем у Руссо. Резвейшей лошадью от Винтергрин была Лунтря, дочь Ливня, с рекордом 2.18,3 в России.
Руссо, которому я искренне высказал мое восхищение блестящим состоянием завода и интересным заводским материалом, остался этим очень доволен и с тех пор смотрел на меня менее предвзято. Он постоянно говорил, что при оценке лошади я всегда справедлив, хотя и остаюсь непримиримым врагом метизации. Интересно, что то же самое впоследствии утверждал и другой знаменитый коннозаводчик-метизатор – Телегин.
После обеда мы с Руссо поехали смотреть его лес, который он сам насадил и очень любил, а также виноградники. Лес содержался превосходно, но был невелик. Виноградники располагались террасами на склоне очень крутой горы. Дорога долго шла вверх, ехали мы на метисе, в легком, выписанном из Америки шарабане. Подъем совершали шагом, но лошадь горячилась. Не прошло и нескольких минут, как лошадь чего-то испугалась, дернула и хотела подхватить. Руссо резко принял ее на вожжи, и в это время у него, на наше несчастье, слетело пенсне. Он попытался его подхватить на лету и в это мгновение спустил вожжи. Перепуганная лошадь понесла. Мы мчались по узкой дороге прямо по отвесной скале, и я совершенно ясно видел, что положение катастрофическое: если бы лошадь свернула немного в сторону, мы неминуемо кубарем покатились бы вниз. Руссо тоже понял опасность положения и крикнул мне: «Выскакивайте!» Почти одновременно мы выскочили из низкого шарабана и, к счастью, не переломали ног, но порядочно испугались, порвали одежду и исцарапались. Для меня падение прошло сравнительно благополучно, но Руссо, который был много старше и тучнее меня, повредил ногу. Лошадь, запутавшись в вожжах, упала, начала биться и покатилась через голову вниз. Нечего и говорить, что лошадь была навсегда изуродована, шарабан вдребезги изломан, а сбруя порвана. В деревне молдаване первые заметили, что на горе случилось несчастье, и с криками бежали к нам. В усадьбе тоже поднялась тревога. Сибов скакал верхом без шапки, за ним неслось несколько конюхов. Тем временем мы с Руссо, придя в себя, обменивались впечатлениями, и Леонид Александрович шутя сказал: «Орловцы обязательно скажут, что Руссо покушался на жизнь Бутовича». Нога у Руссо была если не вывихнута, то сильно повреждена. Он это заметил лишь тогда, когда мы стали спускаться, и вынужден был остановиться, опустившись с моей помощью на землю. Прискакавший Сибов начал говорить с Руссо по-румынски, я, конечно, не понимал, в чем дело. Он почти сейчас же ускакал назад, а вскоре приехал за нами в плетеной корзинке. Дожидаясь помощи, мы с Руссо беседовали с молдаванами. В конце концов мы вернулись домой, но Руссо так плохо себя чувствовал, что лег в кровать. В тот день я не смог вернуться в Кишинёв.
Руссо как коннозаводчик был, несомненно, очень талантлив. Он не обладал крупным состоянием, а был только обеспеченным человеком. Затратив большие для него деньги на выписку американских лошадей, он не смог уже купить надлежащего орловского материала. Тем не менее и с этим скромным материалом он достиг крупных результатов. Лошадь он любил, знал и понимал. Порядок в заводе у него был образцовый. Наездник Петров рассказывал мне, например, что Руссо не пропускал ни одной резвой езды в течение чуть ли не десяти лет. Вот какое значение он придавал тренировке!
Руссо был убежденнейшим сторонником американского рысака и ярым пропагандистом орлово-американского скрещивания. В свое время это была, несомненно, очень крупная фигура, и я причисляю его к тем немногим в России коннозаводчикам, которые умели воспитывать лошадей, хорошо их кормили, обращали должное внимание на тренировку и своим успехом были обязаны трудолюбию, знаниям и любви к делу. На фоне русской жизни того времени людей подобного типа, к сожалению, было немного…
Вечером следующего дня я собрался уезжать из Микауц, и мне была подана та же четверка, что привезла нас с Леонидом Александровичем сюда. Я распростился с хозяином и с его разрешения щедро одарил конюхов. Уже стемнело, когда я тронулся в путь, и последними словами Руссо, которые я услышал, были: «Не забывайте нас, грозный орловец, и почаще навещайте!» Потом все смолкло, кони дружно тронули, мы обогнули знаменитую гору с виноградными лозами и выехали на кишиневскую дорогу. На другое утро я был уже в Одессе и делился своими впечатлениями с тамошними охотниками, среди которых у Руссо было столько друзей.
Завод П.С. Ралли
После производства в офицеры я ежегодно стал бывать в Хреновском государственном заводе, куда меня тянуло не только посмотреть рысаков, но и подышать воздухом в чудном хреновском бору, искупаться в студеных водах Битюга, этой прославленной среди коннозаводчиков реки, и потолковать со стариками о прежних рысаках и делах. Останавливался я в главном доме, у генерала И.П. Дерфельдена. В то время Иван Платонович Дерфельден управлял Хреновским заводом. Он отечески относился ко мне, так как я был ему рекомендован его старым другом и однополчанином Измайловым, который всегда принимал большое участие в моей коннозаводской судьбе. Вот почему я чувствовал себя в Хреновом как у себя дома. Дерфельден ездил со мной по табунам, вместе мы смотрели лошадей, он меня поучал, и я набивал глаз и развивал вкус к ошади. В Хреновом было что посмотреть и ему поучиться. По вечерам – эти вечера я особенно любил – Дерфельден в генеральской тужурке, мягко ступая по ковру, расхаживал по кабинету и мы вели беседы на коннозаводские темы. Много я тогда услышал от него интересного. Расскажу о том, как по просьбе Ивана Платоновича я арендовал у П.С. Ралли знаменитого Зверобоя.
В то время Дерфельден был уже вполне удовлетворен составом заводских маток, справедливо гордился им и находил, что лет через десять в Хреновом будет такой табун маток, какого ни у кого из частных коннозаводчиков не было. (Эти его пророческие слова вполне подтвердились, но, к несчастью, весь состав почти целиком погиб во время революции.) Заводскими жеребцами Дерфельден был менее доволен, один Ловчий удовлетворял его вполне, и он частенько по вечерам говорил мне, что исподволь подыскивает производителя. Подыскать его было нелегко. Дерфельден сообщил мне, что он пересмотрел в Москве и Петербурге на призовых конюшнях лучших рысаков, но ни на ком остановиться не мог. То лошадь была резва, но легка, то, наоборот, хороша по себе, но не имела класса; наконец, многие рысаки имели те или иные недостатки, а Дерфельдену хотелось купить во всех отношениях идеальную лошадь. Ездил он также в Тамбов и Воронеж, побывал в Подах и у Роппа (бывший тулиновский завод), но о виденных жеребцах отзывался критически. Иногда вечерком заходили «развлечь» генерала его помощники Богдашевский и Пусторослев, преданные Дерфельдену люди и очень милые собеседники, особенно Пусторослев. Потолковав о местных делах, выслушав новости дня, Дерфельден неизменно возвращался к интересовавшему его вопросу о производителе.
И.П. Дерфельден,
Я предложил Иван Платоновичу пересмотреть спортивные журналы за предыдущие десять лет – быть может, там среди помещенных портретов знаменитых лошадей он найдет такую, которая его заинтересует по формам, а потом можно будет поехать ее осмотреть. Генерал согласился, и со следующего вечера мы начали просмотр журналов. Перед нами мелькали изображения лучших призовых рысаков последнего десятилетия. Кого тут только не было! Какие разнообразные формы! В одном из номеров «Журнала спорта» генерал увидел портрет Зверобоя. Тот был снят еще молодым, снимок был очень удачен и превосходно передавал тип лошади. «Вот настоящий рысак, – сказал Дерфельден. – Боюсь только, что в действительности он хуже, чем на фотографии». Дерфельден не был знатоком генеалогии, на бегах бывал редко, а потому плохо помнил прежних знаменитостей. Он спросил меня, что это за Зверобой, а когда я ответил ему, что это один из первоклассных рысаков своего времени, победитель Императорского приза, питомец завода Малютина и сын Летучего, генерал задумался, отложил номер и сказал: «Да, в таком случае это может быть замечательная лошадь, она, вероятно, нам бы подошла. Второй в заводе малютинский жеребец, сын Летучего меня бы вполне устроил». Я поспешил сказать Дерфельдену, что надежды на покупку Зверобоя даже для Хреновского завода нет никакой, так как жеребец принадлежит известному миллионеру Ралли. Тот в нем души не чает и губит рысака, ибо никому его не продает, посторонних маток к нему не допускает, а у самого в заводе пять-восемь посредственных кобыл, так что эта знаменитая лошадь гибнет для коннозаводства и доживает свои дни где-то в Подольской губернии. «Жаль, – сказал Иван Платонович. – Судя по портрету, лошадь замечательная и нам бы подошла». На другой день, когда мы вместе с генералом пили кофе, он опять вернулся к разговору о Зверобое. «Я, Яков Иванович, навел справки о Зверобое. Его наши помнят, кое-кто видел его на бегу. Говорят, что лошадь была замечательная и в свое время очень резва. Судя по всему, он нам подойдет, и я хочу вас просить съездить к Ралли и попытаться либо купить Зверобоя для Хреновского завода, либо взять в аренду, но в последнем случае не менее чем на два года». Затем Дерфельден добавил, что просит меня об этом лишь потому, что знает: я рад буду оказать эту услугу и Хреновому, и ему и таким образом послужить обществу и дорогому нам делу. «Командировать кого-либо из своих помощников я не хочу, – сказал он, – потому что уверен: вы в этом успеете лучше, чем кто-либо из них. И я верю, что вам удастся склонить Ралли уступить Зверобоя в Хреновской завод». Нечего и говорить, что я с радостью принял это поручение. Оно мне было по душе: я давно возмущался тем, что Зверобой гибнет для орловского коннозаводства, а тут представлялась возможность его спасти. Вечером Иван Платонович опять смотрел портрет Зверобоя и показывал его Богдашевскому и Пусторослеву, а также Пономарёву. Слух о том, что генерал поручил мне покупку Зверобоя, уже разнесся по Хреновому, Пономарёв не смог утерпеть и пришел взглянуть на портрет лошади. Он заметил: «Пожиже Ловчего, а хорош. Дай бог!»
Иван Платонович был очень доволен, что лошадь, по-видимому, всем действительно понравилась, а потому на другой день у нас состоялся официальный разговор. Он мне сообщил, что имеет полномочие от Главного управления коннозаводства купить орловского рысака за 15 000 рублей, но так как Зверобой уже в летах, то дороже 10 000 за него платить нельзя. Давая мне подробную инструкцию, Дерфельден взял с меня слово, что я обязательно посмотрю Зверобоя на езде и не возьму его, если он хрипит. «У меня было немало неприятностей из-за тяжелого дыхания Ловчего, – сказал Дерфельден, – а потому взять второго жеребца с тяжелым дыханием никак нельзя». Затем он просил меня обратить внимание, нет ли у Зверобоя курб, жабок и шпата, и в таком случае не брать его ни под каким видом. «Вы молодой охотник и еще более молодой коннозаводчик, но, насколько я знаю, вы увидите эти недостатки и разберетесь в них. Только не увлекайтесь и смотрите Зверобоя основательно: лошадь подкупающая и может вас увлечь!»
В Хреновом только и было разговоров, что о Зверобое. Поступление в завод производителя – это целое событие, притом немаловажное. Дерфельден, хотя мне об этом ничего и не сказал, все же снесся по телеграфу с Петербургом и, по-видимому, получил оттуда благоприятный ответ. На следующий день был назначен мой отъезд из Хренового. Иван Платонович трогательно простился со мной и пожелал мне полного успеха. Я уехал к себе на Конский Хутор, с тем чтобы через неделю отправиться в Одессу, там узнать адрес Ралли и ехать к нему в деревню. Это было в июне 1906 года.
Приехав в Одессу, я направился в дом княгини Лобановой-Ростовской, и там без труда узнал адрес Ралли, который был братом княгини. Оказалось, что последние годы тот почти безвыездно живет в своем подольским имении. Я послал телеграмму, прося разрешения приехать переговорить относительно Зверобоя. Ответная телеграмма Ралли гласила: «Зверобой не продажен рад вас видеть». Телеграмма была мало обнадеживающая, но любезная, а потому я, не теряя надежды на благоприятный исход моей миссии, на следующий же день отправился в Подольскую губернию.
На вокзале меня ждала коляска городского типа, запряженная парой превосходных рысистых лошадей. Лошади были темно-серой масти, со светлыми гривами и хвостами. Не трудно было догадаться, что это дети Зверобоя: их темно-серые рубашки были украшены не яблоками, а пятнами в форме звезд. Такой характер масти я видел только в заводе Малютина, на серых детях Летучего, происходивших от гнедых дочерей Удалого. Кучер подтвердил мое предположение и сказал, что жеребцы действительно дети Зверобоя. Я тут же у вокзала их осмотрел. Лошади были превосходные – густые, породные и дельные. Уже по этим двум экземплярам можно было судить, что Зверобой дает хороших лошадей, а главное, в своем типе.
Поделиться книгой: