Помоги проекту - поделись книгой:
— Так вот какое, значит, дело: за Анюткой… кхе… кхе… Анну Васильевну сватать пришли… Молодой князь Алексей Гаврилыч в жены ее желают брать.
Алексей обомлел: во куда загнул — «молодой князь»! Евсеиха всплеснула руками, потянула угол платка к глазам. Евсеич распушил бороду:
— Вон оно с чем пожаловали, гости.
В густом голосе его нельзя было уловить ни одобрения, ни осуждения. Он сурово оглядел всех за столом:
— Чо скажешь, мать?.. Тут без сулейки не разберешься. Ставь на стол.
Леха осклабился, подмигнул жениху.
Хозяйка принесла бутыль. Евсеич наполнил стаканы. Запах да и цвет жидкости, отливавшей синевой, свидетельствовали — не картофельный первач, а чистейший, двойной перегонки, спиртовой крепости хлебный напиток.
— Ну, по маненькой! — Потянул из кулака воздух, закусил пирогом. — Породниться с моей фамилией хотишь? Ну-ну… А достоин?
— Эт как понимать? — выставляя плечи, будто расправляя крылья, спросил милиционер.
— Мы, Евсеевы, коренные пашенные, вот как. Отродясь роду на своей земле хозяиновали. Мы и перед барином спину не гнули: «Мы-т ваши, а земля — наша!» А вы, Арефьевский род, пришлые, твово деда наш помещик у соседского за суку гончую с кобелем выменял, все в Ладышах знают.
— Да как вы смеете с старорежимными претензиями! — вдруг взвился Леха-Гуля, вскакивая из-за стола. — За такие штуки, чтоб человека на суку менять, мы и поставили энтих буржуев-помещиков к стенке! Теперича все равны перед Советской властью! Пошли отселя, Алексей!
— Невозможно такие обидные слова слышать, — весь залился краской, поднялся следом жених. — Не слыхал я такого, чтоб моего деда за суку-кобеля. Зато батя мои воевал в Красной Армии, у него благодарности от самого Блюхера!
Хозяин дома тоже поднялся с лавки:
— Ох каки горячие, как угли в печи. Я не в обиду, а для прояснения. То, что гордые, — хорошо. Без гордости какой мужик? И супротив тебя, Лексей Гаврилыч, я возражения не имею, не богатые вы, да работящие. Мастера, — Придавив тяжелой ладонью плечо жениха, усадил. Обернулся к жене: — Зови, мать, Анну. Сыми икону пресвятой богородицы, дадим им родительское наше благословение. — И впервые за весь разговор широко улыбнулся:
— Нютка во все ухи полную неделю жужжала!
— Погодьте минуточку, — спохватился сват. — Еще дельце: о приданом за невестой сговориться надо на начало ихней счастливой семейной жизни.
Глава восьмая
Антон Путко, измочаленный, возвращался с завода. По дороге, в квартальной лавчонке, прихватил «палку»-булку и бутыль молока. На душе было тоскливо. Отгрыз на ходу хрустящую горбушку. Промозглый дождь… Нахохлившиеся редкие фигуры…
Консьержка в подъезде сунула письмо. Странно. Получать неоткуда и не от кого… В комнате он включил свет. Под потолком в полнакала замерцала голая лампа. Опостылевшая эмигрантская конура…
«Курсы современной полицейской техники». Приглашение. Опять. Отпечатано по-русски… В последние месяцы, после возвращения к власти Пуанкаре, русских эмигрантов стали рьяно вербовать на всякие охранные должности: в жандармерию, полицию, пограничную стражу. А еще охотнее — в штрейкбрехеры. Даже на вывоз в сопредельные страны: в Бельгию, Германию. Оплата проезда, кормежка, наградные… Во время стачки в Марселе, писали газеты, штрейкбрехеров жестоко избили местные забастовщики. Слава богу, Антону не нужно искать заработка. А все же… «…В программе курсов: организация розыска уголовного и политического, техника допроса и исследование преступлений, антикоммунистическая пропаганда, информация и разведка, другие предметы. Срок обучения — 12 месяцев. Выдержавшим экзамен выдаются дипломы на средние полицейские должности. Слушателями курсов могут быть лица без различия национальности, не состоящие под следствием, не опороченные по суду, не принадлежащие к коммунистической партии. Для приема требуется представление кратких о себе сведений и рекомендаций». И примечание: «Прохождение курса современной полицейской техники представляется не только полезным для будущего, но и необходимым в настоящее время для всякого, желающего активно бороться с большевиками. РОВС призывает русских воинов к прохождению курсов, чтобы умело, организованно и систематически вести антикоммунистическую работу».
Путко повертел в руке конверт. Небось Мульча опекает… А что, любопытно бы поступить на эти курсы. «Организация розыска… Информация и разведка…» Набрался бы ума.
Действительно, Мульча. В конверт был вложен еще клочок, на котором каллиграфически выведено: «Милост. госуд. Антон Влад., настоятельная необходимость встретиться. Жду ровно в восемь вечера на площади Конкорд, у могилы неизвестного солдата». Наверняка выпить жаждет штаб-ротмистр… Путко достал портмоне, перебрал его содержимое — хватит дотянуть до получки?..
После той, еще летней, встречи в бистро, они виделись не раз — то опять же на панихидах в церкви союза галлиполийцев, то на иных собраниях или в офицерских компаниях. Однако Мульча не возвращался к разговору — повернет к Антону узкую физиономию, будто обнюхает, и все. Наконец однажды спросил: «Так как, согласен вступить в «камору»?» «Ну что ж, коль надо», — ответил Путко. Штаб-ротмистр назвал адрес, день, час.
В просторной квартире народу набилось немало. Приглядывались, знакомились. Большинство же знали друг друга. Один — таксист, другой — посудомойщик у «Максима», третий — полотер, четвертый — куафер… В прошлом по чинам от полковника до капитана, не ниже. Двое даже «сиятельства». Не мешкая, приступили к разработке плана: с чего начать, как действовать против ненавистных «возвращенцев».
Первый «Союз возвращения» возник не во Франции, а в Болгарии, куда оказалась выплеснутой часть врангелевской армии. У истоков организации «Союза» были болгарские коммунисты. Сотни, а потом уже и тысячи солдат и казаков, наслышавшись о жизни в Советской России и получив ее помилование, потянулись к дому. Следом за болгарским «союзы возвращения» начали возникать во всех странах, куда разбросало беженцев. И вот докатилось и до Франции. Число заявителей подбирается к десяти тысячам, тысяча уже получила красные паспорта и разрешения на въезд.
«Этот «Союз» — язва, разъедающая эмиграцию! Нам нужно с корнем вырезать ее! — судя по тону, каким говорил Мульча, штаб-ротмистр, несмотря на свой скромный чин, претендовал на заглавную роль в «каморе». — Прежде всего нам необходимо проникнуть в их организацию, раздобыть списки. Установить, кто главари, узнать их адреса». «И сделать им секим-башка!» — уточнил скуластый с жестокими раскосыми глазами Расулбек, в прошлом есаул у барона Улагая.
План одобрили. Назначили следующую встречу уже для конкретного распределения обязанностей.
И вдруг во французской коммунистической «Юманите»: «Русские белогвардейцы хотят превратить Париж в гангстерский Чикаго». В корреспонденции без подписи изложены достоверные факты о «каморе» и ее замыслах, да еще с леденящими кровь подробностями, да еще с поименным перечислением учредителей. Хорошо еще, не названы имена рядовых соучастников. А вот Мульча — тот помянут со всеми своими «титулами». Оказывается, штаб-ротмистр служил и в читинской контрразведке у Колчака, и в симферопольской контрразведке у Врангеля.
Через того же Мульчу по цепочке был передан приказ генерала Кутепова: «Отбой!» Однако списки все равно следовало добыть: президент пообещал великому князю, что «возвращенцам» будут выданы волчьи билеты, предприниматели вышвырнут их за ворота, главарей же «Союза» под благовидным предлогом изолируют и вышлют из страны. Но никаких «секим-башка»!..
Мульча распустил «камору», да, судя по всему, не успокоился — его душа изнывала по делу так же, как глотка — по спиртному. Ну что ж, Антон не против встречи. Может быть, борзая замыслила какое-нибудь интересное предприятие.
На мраморной площадке перед тоскливо трепещущим синим языком газового пламени маячила тощая, в перехлестнутых полах мокрого плаща, фигура.
Мульча, согнувшись в три погибели, юркнул в машину:
— Ну и сволочная погодка!
— Пропустим по маленькой?
— В самый раз! — он даже клацнул зубами. — Продрог до печенок!..
— Может, заглянем в «Станицу»?
— Ишь ты!.. Преуспеваешь?
— Как сказать… Надоело мне здесь все до чертовой матери.
— А у меня как раз предложение. В «яблочко»! Хоть и рискованное, но… — Штаб-ротмистр искоса посмотрел на Антона. — Зато хандру как рукой снимет. Гарантирую. — Помолчал, выждал — и огорошил: — Хочешь с «возвращенцами» назад, в отечество?
— Как это — назад? — даже притормозил машину Путко.
— Не соображаешь? А еще инженер-механик!.. Для выполнения кой-чего т а м.
Путко задумался. Долго молчал, наблюдая, как сбегают по лобовому стеклу капли.
— Заманчиво… Аж защемило… Да как вернуться?
— Напиши ходатайство. Оттащи на рю Гренель.
— В красное консульство? Не-ет, туда я не ходок!
— Понятно, — согласился Мульча. — И меня воротит, когда мимо прохожу и вижу их флаг. Но есть и другой путь… — Он сделал многозначительную паузу. Признался: — Мы о тебе, Антон Владимирович, конечно, навели сведения. Для порядка, сам понимаешь. Всяко может статься в такое времечко. Чист. И поручители нашлись. Подтвердили полную благонадежность.
— Кто?
— Ишь ты! Вынь да положь! Будь спокоен: высветили и снаружи, и изнутри. Ну так что, рискнешь?
Антон задумался. «Вот бы взять да и махнуть…»
Он приткнул «дофина» к тротуару. Ресторан «Станица» светился неярко. Антон частенько заглядывал сюда, в одно из ночных прибежищ эмигрантов.
Официант в черкеске и кубанке с голубым, кубанского войска, околышем, подал водку, закуски. Мульча поглядел на запотевшую, истекающую слезами бутылку и крякнул от удовольствия.
На низкой эстраде женщина в черном — поблекшее лицо и рыхлые обнаженные руки — декламировала:
«Может, использовать такой случай?.. Только представить себе…» — Антон даже зажмурился.
— Слыхал, Родзянко отбросил копыта? — штаб-ротмистр протянул к рюмке руку. Пальцы его дрожали от нетерпения. — Один наш человечек приехал из Сербии, рассказал. Последние годы в крайней нужде жил, хлеб на пропитание добывал голосом — пел регентом в церковном хоре. Представляешь?
Представить было трудно. Путко однажды видел Родзянку. Кажется, первого марта… Да, первого марта семнадцатого года. На ступенях Таврического, в Питере… Антон приковылял туда на костылях из лазарета. Председатель Временного комитета думы обращался к солдатам. Красный бант на груди. Громоподобный голос. Основоположник Временного правительства — и в церковном хоре…
— Жестоко бит был монархистами. За то, что побудил государя к отречению от престола. Нет ему прощения во веки веков!
— Его, что ль, помянем?
— Ну уж шиш! — Мульча поднял рюмку. — За благополучный отъезд!
Антон не спешил с ответом. Они чокнулись по-русски.
— А ты… Почему ты-то не возвращаешься? — полюбопытствовал Путко.
Штаб-ротмистр уловил в его голосе обидное:
— Думаешь, играю труса? Не-ет!.. Не резон мне лезть на рожон! — Он рассмеялся неожиданной рифме. — У меня, как сказано в басне, рыльце в пушку. Наследил по матушке-России ого-го! Сразу там вляпаюсь, безо всякой пользы нашему святому делу. Но и отсиживаться здесь не намерен. Нет! Особливо в нынешней ситуации… — Не дожидаясь официанта, он сам снова наполнил рюмки. — Нынче такое, брат, заваривается! — Упер пунцовые губы прямо в ухо Антона. — Недавно к великому князю приезжал из Мукдена Спиридон Меркулов, бывший председатель приамурского правительства. Нынче он в Маньчжурии. Предложил Николаю Николаевичу войти в соглашение с Чжан Сюэляном, сынком прихлопнутого япошками генералиссимуса. Этот китаеза обещает разрешить формирование русских частей для рейда в Приморье и Сибирь. Чтобы оттяпать их от большевистской России и образовать «буферное» государство. Конечно, без япошек там не обошлось. Ну да нам какое дело? Пусть договариваются. Спиридон говорил, что его братец Николай и к Чжан Сюэляну близок, и правая рука у генерала Хорвата.
— Ну а мы-то при чем? Тут — Франция, там — Китай, другой край земли.
— Ох, инженер! — сокрушенно помотал головой Мульча. — Раскинь мозгами: РОВС-то один, и верховный вождь один! Думаешь, все так единодушны, как мы с тобой? И генералы иные нос воротят: «Буфер!», «Япошкам-китайцам Россию распродавать!». А какую Россию? Да я б нынешнюю, большевистскую, — всю, хоть оптом, хоть в розницу!.. А Чжан Сюэлян в уплату за разрешение на формирование русских частей требует уступить ему лишь КВЖД. Всего-то и делов! Ну и черт с ней, с этой дорогой!.
— А что же Николай Николаевич?
— Созывал совещание. Решил дать согласие. А ежели с «буфером» получится, использовать его в русских интересах. — Штаб-ротмистр поднял рюмку, любовно поглядел на просвет. — Вот туда-то я и подаюсь. С особыми полномочиями. Через Сингапур, Шанхай. Экзотика!.. «В бананово-лимонном Сингапуре, в бурю…» Давай! Я — туда, ты — сюда! В пасть чека!
Он опять хохотнул.
— Нет… — придержал рюмку Путко. — Я пока не могу… Не потому, что боюсь. Личные обязательства.
— Баба? Что-то мы не знали…
— Но у меня есть на примете надежный парень, — резко перебил Антон. — Мичман. На Черном море служил, еще у адмирала Колчака. Бароном Врангелем отмечен. Теперь в одном цеху лямку тянем.
— Имя, фамилия?
— Никита Трепов.
— Из тех?
Ныне в эмиграции пребывал сенатор Александр Федорович Трепов, сын того самого Трепова, генерал-губернатора Москвы, который в пятом году, в дни восстания на Пресне, изрек сакраментальную фразу: «Патронов не жалеть, пленных не иметь!»
— Точно не знаю. Но могу за Никиту поручиться.
— Познакомь. — Мульча разлил остаток водки. — Хоть и мичмана… Люди нам нужны. Чтобы действовать снаружи и изнутри. — Он посмотрел на Антона трезвыми глазами.
— Ты все понял, Никита? Запомнил телефоны? Повтори.
Темень растворяла их фигуры.
— Не бойся. Все будет, как я тебе говорил. Даю слово. Давай обнимемся, друг. Ни пуха!..
— К черту! К черту!..
Глава девятая
Чан Кайши распахнул балконную дверь.
Всю ночь бушевал ливень. Сейчас дождь прекратился, но воздух был тяжелым и влажным. Сквозь него, как сквозь вату, приглушенно долетали щелчки редких выстрелов.
Выстрелы не тревожили. Наоборот, они — будто хлопушки, поджигаемые в дни праздников и жертвоприношений.
Чан Кайши дождался своего праздника. Испытывает он ту упоительную радость торжества, какую предвкушал?.. Да! Наконец-то он осуществил то, к чему стремился и готовился всю жизнь. Он «оседлал тигра»! И все же на душе тревожно. Это чувство преследует вот уже полтора года — с того самого дня, когда он открыл свои карты. Со дня шанхайского переворота. Вспять уже не повернешь. Со спины тигра не спрыгнешь, смертельны его клыки и когти. Значит, коль оседлал — вцепись в жесткую шкуру и держись!..
Внизу, под балконом, поскрипывал гравий под ногами рослых телохранителей-бодигаров. Он в безопасности. Хотя, конечно, никто не может быть в полной безопасности в этом поднебесном мире. Сколько проклятий обрушилось на его голову за эти последние месяцы — больше, наверное, чем капель в ночном ливне. «Предатель», «изменник», «палач»!.. Вода. Капли ливня на скале. Вода испаряется, камни остаются. Эти бодигары — не только солдаты его личной гвардии, его «когти и зубы». Они — ученики «Великого дракона», а если «Великий» не разгневается, то и волоса не упадет с головы Чана. Пока все складывается так, как он того хотел: генералы его армии и генералы противника, англичане и японцы, французы и американцы, компрадоры и хозяева концессий и сеттльментов — все будто несутся в вихре вокруг него, а он, как стержень волчка, один устоял в этом верчении. Смело́ даже Чжан Цзолиня, а он устоял!..
Почему-то вспомнилось: лет пять назад, в первую их встречу, Мэйлин сказала: «Я выйду замуж за генерала. Но это будет не генерал «гоу-юй»[3], а знаменитый генерал!» Тогда его еще можно было считать «собакой-рыбой», он ничем не был знаменит. Зато теперь о нем знает каждый. Не только в Кантоне или Шанхае — во всем мире! Мало тех, кто произносит его имя с восхищением, большинство — с ужасом. Зато произносят. И ныне каждый житель Китая — от Великой стены до Тонкинского залива — «да повинуется со страхом и трепетом!»[4]. И строптивая Мэйлин — теперь его жена!..
Сейчас за спиной Чан Кайши, в кабинете, у развернутой карты, начальник генерального штаба Бай Чунси продолжал бубнить:
— …«армия умиротворения» без боев отошла за Великую стену. Наши войска закрепляются вокруг Пекина. Одновременно проводятся облавы на коммунистов…
И здесь — коммунисты! Полтора года, как он начал с ними непримиримую борьбу. Разгромлены коммунистические части Е Тина, Хэ Луна и Чжу Дэ, поднявшие восстание в Наньчане и пытавшиеся пробиться на Юг; подавлена «Кантонская коммуна». А коммунистические ячейки — как поросли бамбука. Корни бамбука, узловатые, суставчатые, жестко сплетены под землей. Если их выдрать, они напоминают сочленения кактуса. Кажется, высохли в безводной земле. Но то тут, то там выбрасывают светло-зеленые побеги, стрелками пробивающие твердый наст. Столько отрубленных голов выставлено в клетках для устрашения, каждый день вершатся казни — но все равно пробиваются ростки… Еще тогда, при подавлении «Кантонской коммуны», Чан Кайши приказал схваченных коммунистов завертывать в хлопок, обливать керосином и сжигать; всех стриженых женщин тоже считать красными и расстреливать на месте. С тех пор остается в силе его приказ: «Уничтожать коммунистов до последнего человека!» Не щадить никого! Иначе — крах карьеры. Крах планов, которые он так долго и так тайно вынашивал.
Он снова прислушался.
Рядом с его дворцом находился дивизионный плац. С балкона было видно, как из длинного безоконного сарая солдаты по одному выводят обнаженных до пояса людей. Кто идет сам, кого волокут под руки. В центре плаца — столб. Перед ним сейчас блестит лужа. Человека привязывают спиной к столбу. Выстрел — и голова падает на грудь. Ни голосов, ни топота шагов. Доносятся только щелчки… Как потрескивание бамбуковых хлопушек. Больше хлопушек — веселее праздник. Их треск отгоняет злых духов и приносит счастье. Враги — как тростник, который рубят на костры для жертвоприношений. Дымы от сожженных жертв поднимаются к небу и достигают обители духов. Духи — покровители Чана должны быть довольны: он не скупится на жертвоприношения в свой праздник, длящийся уже полтора года…
— Однако Чжан Сюэлян начал возводить за Великой стеной оборонительные сооружения на рубежах… — Бай Чунси вел указкой по карте, перечисляя названия холмов, рек и населенных пунктов. — Судя по этим данным, маршал готовится к затяжным оборонительным боям, если мы, согласно нашему плану, продолжим дальнейшее наступление на Север, на Мукден…
— Он может угомониться: на Мукден мы не пойдем, — повернулся наконец от балкона Чан Кайши.
Бай Чунси с удивлением воззрился на главнокомандующего. Но тот не стал дальше развивать свою мысль.
Начальник штаба начал свертывать карту в рулон. Однако покинуть кабинет не спешил. С молчаливым поклоном положил перед Чаном конверт, заляпанный почтовыми штемпелями.
Несколько исписанных иероглифами листков. Чан Кайши начал читать, и кровь ударила в голову:
— Собака!..
Поделиться книгой: