Три правила ангела

Очки она сняла, сунула дужку в зубы, глядя исподлобья и вроде бы так же мерцая глазами, как Люк. Наверное, ей тоже всё стало моментально понятно. А Ленке остро, просто до судорог в желудке, захотелось оказаться где угодно, но только не в этой громадной, забитой странной, будто только что из музея вынесенной мебелью.

И чего она, дура деревенская, припёрлась? Вот сейчас хозяйка – а она хозяйка, именно что хозяйка, никакая не тётушка, – спросит о том же и что отвечать? Я о вас позаботиться решила и вот Макс меня на машинке прокатил? Нужна им такая забота! А с Максом на машинках кататься рожей не вышла. И ведь будут правы, сто раз правы! «Елена, ты удручающе глупа!»

– Я вот… яблочек принесла, – жалко проблеяла Ленка.

– Яблочки – это хорошо, это железо, – одобрила Элиза Анатольевна. – Но ты же после работы, верно? Значит, надо поесть. Ничто так не примиряет с жизнью, как сытный и вредный ужин. Макс, ты с нами?

– Да нет, мам, – крикнул откуда-то из глубин квартиры работодатель, неведомо когда успевший смыться из коридора и от ленкиного позора. – Я на минуту, только рубашку переодеть и снова уматываю.

– Значит, ты против нас, – заключила Элиза Анатольевна. – Ну и чёрт с тобой, нам больше достанется. У нас сегодня на ужин… Понятия не имею, что у нас сегодня на ужин, но пахло вкусно. Сейчас разогрею.

– Да я сама, – всполошилась Ленка, этот самый ужин вчера и готовившая. – Вы лучше отдыхайте.

– Вот это правильно, это по-нашему, – согласилась хозяйка. – Отдохнуть после целого дня ничегонеделанья просто необходимо. Идите-ка мыть руки, Лена и не спорьте со мной. Это вредно для здоровья. Вашего.

– Истину глаголет, – подтвердил Макс, выруливший из-за очередного угла, и чмокнул мать в щёку. – Всё, девушки, я ушёл.

В итоге оказалось, что никакого позора и нет, а всё происходит, будто так и надо. Вот кухня есть и приглушённый свет из-под широкого, как старинная юбка, абажура. И стол есть, а на нём накрыто вроде не по парадному, но очень необычно: майонез, простецкий, покупной, в специальном низеньком кувшинчике; селёдка, которую Ленка вчера же засолила по-быстрому, в хрустальной штучке рыбкой, а вилки, тяжёлые, в вензелях, на льняных с мережкой салфеточках. Кот, вытребовавший внеочередную миску еды, тоже есть, дёргает кончиком хвоста недовольно. И Элиза Анатольевна, какая-то очень домашняя, почти своя, хоть и непонятная, тут.

– Вот ведь зараза какая! – хозяйка указала вилкой в сторону телевизора, на экране которого почти не слышно прыгали полуголые девицы в блёстках. По мнению Ленки, голости у них было гораздо больше блеска. – Никак без него. Зачем я сюда пришла? Поесть. Но первым делом его включила. Спрашивается, на кой мне это нужно?

– И на кой? – улыбнулась Ленка.

– Понятия не имею, – торжественно заявила Элиза Анатольевна. – Я ж всё равно не смотрю, что там. И как это у вас получилось, Лена? Вроде бы селёдка селёдкой, а вкусно как! Всё бы одна слопала!

– Да в маринад просто надо горчички положить.

– Горчицу? В селёдку? Феноменально! Вам бы не в артистки, в шеф-повары идти.

– А от… – Ленка длинно сглотнула. – Откуда вы знаете, что я в артистки?

– Разве не угадала? – лукаво прищурилась Элиза. – Или вы в эти вот, – она снова ткнула вилкой в сторону телевизора, – в певицы мечтали?

– Вообще, я мечтала в балерины, – опять же на ровном месте развеселилась Лена. Беда с этим настроением. – Но мне сказали, что с таким ростом надо не в балерины, а в стриптизерши идти. И что я старая. А мне тогда двенадцать исполнилось.

– Чтобы начать заниматься балетом, и впрямь старовата. Это я вам как ба-альшой специалист говорю.

– А вы были балериной? – совсем не удивилась Ленка.

– Нет, я была театральным критиком, – непонятно чему, но как-то не слишком радостно, усмехнулась хозяйка. – Ну вот посмотрите, что это такое, а? – Лена глянула через плечо. В телевизоре вытанцовывала девица – полуголая и в блёстках. Правда, не понять, одна из прежних или другая. Наверное, всё-таки другая, потому что под красотой на синей полосе значилось: «Певица Степашка» и название песни «Обними меня розово». – Вы мне можете объяснить, почему Степашка? Её зовут Степан? Или Степанида? Группа «Спокойной ночи, малыши!» И розово обнять – это как?

– Наверное, так же, как фиолетово.

– Что-что?

– Ну, говорят же: «Мне это фиолетово».

– Вот ведь странность. Полная бессмыслица, но я поняла, о чём речь идёт, – подивилась Элиза Анатольевна, отправляя в рот очередной кусок селёдки. – Всё-таки феноменальная штучка эта ваша рыбка, а Макс дурак и я… Что? – Хозяйка вдруг выдохнула длинно, с громким присвистом. Упавшая вилка гулко ударилась о скатерть, оставив безобразное масляное пятно от «феноменальной штучки». Женщина вмиг побледнела так, что на щеках стали видны синеватые прожилки, и невесть откуда взявшиеся тени легли под глаза, делая лицо похожим на череп. – Что… как это?

Ленка обернулась, пытаясь понять, что так поразило старушку, но ничего такого не увидела. Кухня как кухня, прежняя. Люк сидел на диванчике, топориком насторожив уши с кисточками. Окна плотно зашторены, да и что за ними увидишь, всё-таки четвёртый этаж. В телевизоре по-прежнему скакала певица Степашка.

– Элиза Анатольевна, вам плохо? – спросила Лена почему-то шёпотом, а, главное, не понятно зачем, как будто без вопросов не ясно: плохо, да ещё как. – Сейчас, «скорую» вызову. Какие таблетки дать?

– Перстень! – сдавленно прохрипела хозяйка, держась ладонью за горло, будто высокий ворот блузки её и вправду душил. – Лена, перстень! Ты видишь?

Ленка снова обернулась к телевизору. Блестящая Степашка как раз открыла рот так широко, что стали видны, кажется, даже зубы мудрости, а вот никакого перстня Лена не разглядела.

– Боже мой! – очень чётко выговорила Элиза, тяжело вздохнула и начала заваливаться на бок.

Ленка, уронив стул, подхватила её, то ли донесла, то ли доволокла до диванчика – показалось, будто старушка весит не больше кошки – спихнула недовольного таким оборотом Люка и, наконец, догадалась, что, честно говоря, стоило сделать с самого начала, вытащила из кармана телефон.

[1] Тонар (здесь) – передвижной коммерческий ларёк, магазинчик на колёсах (или снятый с колёс). Название произошло от завода «Тонар» (расшифровывается как «Товары народу»), который первым начал производить такие фургоны.

[2] Намёк на произведение «Пятьдесят оттенков серого».

Глава 3

– Вы бы поберегли бабушку, – посоветовала на прощание докторица, уставшая тётка с добрым и немного грустным лицом. – Всё-таки не девочка. Хорошо ещё, что у неё гипотония[1].

– Разве болезнь может быть хорошей? – буркнула Ленка, натягивая рукава свитера на пальцы.

Её знобило, ладони замёрзли так, будто руки она в ледяной воде держала, и морозец по спине пробирал. Это со страху. Хорошо, что всё обошлось.

– Ещё как может, – покивала врачиха, натягивая форменную куртку, больше смахивающую на ватник. – Особенно в таком возрасте. Была б гипертония, неизвестно, чем дело кончилось бы. Но вы всё равно берегите, нервничать не давайте.

– Угу, – кивнула Ленка, закрывая за «скоропомощинскими» дверь.

– Что у вас произошло? – тут же накинулся на неё Макс, до этого вполне успешно прикидывавшийся молчаливым приведением, а тут зашипел подколодным гадом.

В свете слабосильного бра, едва-едва освещавшего коридор, его глаза казались совсем уж чёрными, и мерещилось, что нос вытянулся ещё больше, стал крючковатым, ведьминским. Короче, жуть с ружьём, а не мужик, даром, что никакого ружья нету. И какой чёрт дёрнул ему звонить? Вот и Элиза Анатольевна всё твердила: «Не надо, не надо!». Правильно, между прочим, твердила, без него бы прекрасно обошлись. А ещё спиртным от господина Петрова тянуло, сейчас как буянить начнёт и что делать прикажете? Полицию вызывать? Тогда уж и пожарных до кучи, чтоб, так сказать, охватить все службы.

– Чего молчишь? – рыкнул Петров.

– Потому что сказать нечего, – огрызнулась Ленка. Устала она, уж больно день выдался каким-то бесконечным, края ему не видно, а ещё нервотрепательным. – Ничего не произошло. Ели себе спокойно, Элиза Анатольевна селёдку мою хвалила. Потом вроде как в телевизоре что-то увидела, ну и сознание потеряла.

– Что увидела?

– Да почём я знаю! Она про кольцо какое-то говорила, я не поняла.

– Какое ещё, к хвостам собачьим, кольцо?

– Я всё слышу, – донеслось почему-то не из хозяйкиной спальни, а из кабинета. – Потому можете не шептаться, а идите лучше сюда. Макс, принеси мне сигареты. Они на кухне, закопаны в банке с чёртовой овсянкой. В смысле, с хлопьями.

Элиза Анатольевна, которой, вообще-то, было положено в кровати лежать, закинув ногу на ногу, сидела за столом, крытым зелёным сукном, барабанила наманикюренными ноготками по клавишам ноутбука и покачивала тапочкой, висящей на самом кончике ступни. С волосами, собранными в небрежный пучок, в длиннополом халате с широченными рукавами старушка выглядела непривычно, но странно моложе, чем обычно. И, между прочим, тапочка её была не только с пушистой розовой оторочкой, что для такой обуви, в общем-то, нормально, но и с немалым каблуком.

– Мам, от тебя «скорая» только что уехала!

– Очень надеюсь, по дороге обратно они не заблудятся. Или, думаешь, им всё-таки стоило выдать карту?

– Мама, врач сказал…

– Сына, о вреде курения, а так же алкоголизма и злоупотребления вредной пищей, мне всё рассказал доктор Зильберман ещё в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. – Элиза сдвинула очки на кончик носа, строго глядя поверх оправы. – Между прочим, сам доктор Зильберман, никогда в жизни не куривший и не пивший ничего крепче кефира, помер в восьмидесятом от инфаркта. Делай выводы. Лена, если вас не затруднит, приготовьте, пожалуйста, кофе. И плесните туда коньяка. Хотя нет, коньяком я займусь сама, а то знаю вас, заботливых. Капните, чтобы даже на понюхать не хватило.

– Мама!

– Макс!

– Мама, чёрт тебя подери!..

– Макс, тебя подери! Вам что сказали? Не давать мне нервничать! Поэтому руки в ноги и бегом. Марш, марш!

Хозяйка замахала на них, будто мух отгоняя. Ленка с Максом переглянулись.

– Чёрт знает что такое, – проворчал под нос Петров и пошёл куда-то, видимо, откапывать сигареты из банки с овсяными хлопьями.

Ну и Ленка тоже пошла, только кофе варить, хотя со своим работодателем она была полностью согласна: лишь чёрт и знает, что тут творится! Дядюшка бы после эдакого не за компьютером сидел, а ещё пару дней в лежку лежал, стонал, «был при смерти» и требовал повышенного внимания с заботой. Впрочем, представить Михал Сергеича за ноутбуком так же невозможно, как, например, саму Ленку полуголой, в блёстках и с микрофоном. От него же излучения вредные! В смысле, от компьютера, не от микрофона. Дядя даже на электрический чайник не соглашался ни в какую…

– Итак, дети мои, вас наверняка интересует, с чего это я вдруг взялась выкидывать эдакие коленца. – Торжественно начала Элиза Анатольевна, на самом деле плеснув в крохотную фарфоровую чашечку коньяку – изрядно, между прочим, кажется, даже больше, чем Макс налил себе в пузатый бокал, у него-то получилось на донышке, а кофе едва из берегов не вышел. – Ну так смотрите.

Элиза развернула к ним ноутбук, на котором, растянутое во весь экран, чуть заметно мерцало изображение: рука, судя по длинным ногтям в блестящих стразах, женская, в ней микрофон. На одном пальце перстень, такой большой, что без труда закрывал целую фалангу.

– Куда смотреть? – уточнил Макс без особого интереса.

– Сюда, – хозяйка постучала дужкой снятых очков по экрану. – Камень видишь?

– Ну вижу. Топаз, что ли? Или просто стекляшка?

– Сам ты топаз, а стекляшки у тебя в голове. Обрати внимание на отражение света. Почти гало[2], да? Ещё в центре, видишь, яркое пятнышко, а оправы под ним совсем не видно.

– И что?

– А что это такое? – выпалила Ленка дуэтом с Максом, указав подбородком на экран нотбука.

Элиза Анатольевна тяжко вздохнула.

– Иллюзии об умственных способностях сына у меня рассеялись давно, его кроме обожаемой химии и прибылей ничто не интересует. Но вы то, Лена! Не разочаровывайте меня, пожалуйста. Это рука певицы Степашки, которая нас с вами сегодня вечером развлекала. Я имею в виду, конечно, певицу, а не руку.

– А откуда вы её взяли?

– О, господи! Узнала программу передач, выяснила, что за концерт шёл, нашла запись и сделала скриншот. Благо программа старая, давно на YouTube выложенная. Что не ясно?

Ленка, поскребя кончик носа, промолчала. Чувствовать себя полной дурой… Или как там Светланка говорила? Лузером и ламером? В общем, вот так себя чувствовать, да ещё по сравнению со старушкой, было не слишком уютно.

– Теперь с тобой сын, – Элиза наставила дужки очков на Макса. – Стоило бы знать, что такую световую ауру даёт только огранка бриллиантов. Так что никакой это не топаз и не стекляшка, а самый натуральный жёлтый бриллиант.

– Такой здоровый? – усомнился Петров.

– Был ещё один, больше почти на полтора карата. – Элиза Анатольевна помолчала, аккуратно положила очки перед собой, сложила руки, как школьница, опять вздохнула, но теперь не раздражённо, а грустно. – Только данный перстень я и без всякого свечения узнаю. Сядь, Макс, ты этой истории тоже не слышал.

– Мам, может не сегодня? Поздно уже.

– Сядь, я сказала, – Голос Элиза не повышала, только тихонько прихлопнула ладонью по столу, но вот тон у неё был таким, что сын, больше рта не раскрывая, немедленно опустился в кресло, а и без того сидевшая Ленка вытянулась во фрунт.

***

– Во-первых, звали моего папу не Анатолий, им он уже в двадцатых годах стал, а Аншель. Что, между прочим, переводится с иврита[3] как «счастливый». Но это к делу не относится, – начала Элиза Анатольевна негромко, глядя на свои сложенные руки. – Во-вторых, он был ювелиром, как и его отец. Не из самых известных, но – это я теперь понимаю – в этом виноват не недостаток таланта или мастерства. Просто они не чурались… Ну, скажем, сомнительных сделок.

– Неужто ворованное скупали? – усмехнулся Макс, видимо, нисколько не огорчённый, что в его предки жулики затесались.

– Про ворованное ничего не знаю, – чуть нахмурилась Элиза, головы по-прежнему не поднимая. – Но одну историю помню, мама рассказывала. Дело ещё до революции случилось, к папиному отцу, моему деду обратился некий англичанин, вроде как даже целый герцог. И предложил дедушке купить ожерелье. Такое, знаете, индийское, похожее на воротник, – старушка повела рукой вокруг собственной шеи. – Варварское великолепие, но золото и камни можно килограммами мерить. В том числе в украшении было и четыре крупных жёлтых бриллианта. Вроде бы, изначально их выковыряли из статуи богини Кали или какой-то другой, не знаю. Но привезли ожерелье действительно из Индии, хотя оно было и не слишком старым, по тем временам вообще новодел.

– Сколько же такое стоило? – негромко спросил Макс.

– Не так много, как могло бы. Дело в том, что этот джентльмен, который предположительно герцог, недаром со своим ожерельем в Россию приехал. Долгов у него было слишком уж много, вот и решил украшение продать и заказать его имитацию, подделку. Вроде как ничего не продавал, вот оно, ожерелье, дела идут лучше некуда, репутация герцогского рода незапятнанна. Сам понимаешь, всё проворачивалось в строжайшей тайне, стоимость изготовления подделки входила в цену. В общем, дед в накладе не остался.

– Умно, – оценил Макс.

А Ленка, забравшаяся в кресло с ногами, сердито глянула на него и едва не цикнула. Ну вот куда лезет со своими комментариями? Лишь слушать мешает, ведь почти же сказка, только на самом деле случившаяся. Интересно же!

– Оставлять ожерелье дед побоялся, мало ли что? Всё-таки вещь очень уж приметная. Поэтому украшение разобрали, золото переплавили и сделали парюру.

– Что есть парюра? – снова вклинился Петров, правда, в этот раз Ленка была ему почти благодарна.

– Попросту говоря, набор украшений, выполненных в одном дизайне, – пояснила Элиза Анатольевна, всё так же рассматривающая собственные руки. – Например, кольцо, браслет и брошь. Дедушка сделал колье, перстень, серьги и две заколки для волос. Но колье не простое, а с секретом. – Хозяйка наклонилась, повозилась с ящиками стола и, небрежно сдвинув локтём ноутбук в сторону, аккуратно выложила на столешницу переливающийся ручеёк. Камни, будто обрадовавшись чему-то, ярко вспыхнули в луже света от настольной лампы. Золото оправы масляно подмигнуло. По тёмно-зелёному сукну стола скакнули брызги солнечных зайчиков. Макс тихонечко, уважительно так присвистнул. – Видите? – Элиза нежно коснулась желтоватого камня в форме слезы. – Вот один из тех жёлтых бриллиантов, этот самый большой. А теперь смотрите, – старушка сделала что-то такое, не очень заметное и ручеёк распался на две мерцающие змейки. – Видите листочки? Очень модный элемент эпохи модерна, кстати. Вот под ними замочки и теперь можно носить, как два браслета, – Элиза Анатольевна обвила своё запястье блестящей дорожкой. – А если соединить вот так, то получится налобное украшение.

– Что-то я его раньше не видал, – заметил Макс, наклонившийся к столу и даже лампу поправивший, чтобы удобнее было рассматривать. – Хотя отец в своё время надарил тебе кучу цацек.

– Потому как раньше тебе и не показывали, – улыбнулась хозяйка. – Хотя, конечно, твой отец на мне не экономил, знал, как я люблю винтажные украшения. А их в советские времена было не так просто достать. Вам нравится, Лена?

Элиза протянула к ней руку с накинутым браслетом. Ленка кивнула, мерцающий ручеёк действительно завораживал. Да что там говорить, красиво – и всё тут. И дорого, наверное. Хотя как по ней, китайские украшения, которые в таких прозрачных пакетиках да на картонной подложечке продают, блестели ни чуть не хуже. Нет, понятно: тут настоящее, а там даже и не подделка, а так, фуфло, но… В общем, что было дальше с камнями, выковырянными из статуи богини Кали, хотелось услышать гораздо больше, чем рассматривать алмазы, пусть самые и настоящие-принастоящие.

Да, прав, наверное, дядя: «Елена, ты удручающе глупа!». Ведь, как известно, бриллианты лучшие друзья всех девушек, об этом даже песня есть.

– Всё это замечательно, – решил Макс, откидываясь на спинку кресла. – Но при чём тут какая-то певица? И, кстати говоря, уже второй час ночи.

– Я не знаю, при чём тут певица, – снова нахмурилась Элиза Анатольевна, погладив ручеёк, словно он живой был. – А тебе придётся потерпеть, я ещё не закончила.

Петров вздохнул, но вроде бы расслабился, сложил руки на животе, наверное, приготовился терпеть.

– Папа женился поздно, я родилась в тридцать седьмом, маме тогда исполнилось девятнадцать, а отцу пятьдесят. Дедушка к тому времени уже умер. – Макс опять присвистнул и Элиза сердито глянула на него. – Не мешай, пожалуйста, а то я так до утра не закончу. – Петров примирительно выставил руки ладонями вперёд и свесил голову – покаялся, значит. – Я, между прочим, тебя тоже родила в сорок четыре. И, насколько знаю, бабушкой до сих пор не стала. Так что можно считать, поздние браки традицией нашей семьи. – Макс серьёзно покивал. – И не паясничай, обаяния тебе это не добавляет. Короче говоря, чтобы не затягивать, в сорок первом году мы жили в Ленинграде.

Петров резко выпрямился в кресле, положив руки на подлокотники.

– Об этом тебе тоже не рассказывали, – грустно улыбнулась Элиза Анатольевна. – А вам, Лена, дата ни о чём не говорит? – Дата Ленке на самом деле ни о чём не говорила, но она, конечно, сама догадалась. – Восьмого сентября тысяча девятьсот сорок первого года началась осада Ленинграда. – Старушка потёрла лоб. – Папу в армию по возрасту не взяли. Он умер уже в ноябре. Я это хорошо помню, хоть мне исполнилось всего четыре. Он просто лёг и лежал долго-долго, а потом его куда-то унесли.

– Мам, – почти шёпотом позвал Макс, но Элиза подняла руку.