Осенние дали

Со смешанным чувством удовлетворения и легкой зависти он отметил, что работы у квашинцев ведутся очень дельно, организованно — быстрее, чем на его дистанции.

— Похоже, обжал вас Николай Спиридонович, — неприметно улыбнувшись тонкими губами, сказал Горбачев.

— Вырвался, — спокойно ответил Камынин. — Хороший пример подает. С одним только не согласен: тщательнее надо готовить подъезды к трассе, чинить мосты к песчаным, каменным карьерам. Пока хорошая погода — больше завозить стройматериалов. Погода может измениться, и тогда придется трудновато.

Он знал, что начальник МДС — правая рука Хвощина и при всяком удобном случае старается дать своему начальнику лучшие машины, механиков, в первую очередь обеспечить ремонтом. Дружили они и домами.

— Придираешься, Андрей Ильич, придираешься, — засмеялся Горбачев. Долговязый, жилистый, в чесучовом картузе, скрывавшем лысину, в неизменных бриджах, он выглядел, как всегда, щеголевато. Волевое бритое лицо его резко загорело, глаза под черными сросшимися бровями смотрели насмешливо.

Автомашина проскочила деревянный мост через Омутовку, открылись избы деревни Бабынино, голая, неозелененная улица с бредущим пегим телком, а дальше, на опушке леса, — чашинский лагерь, флажок над шалашами.

Гигантской буро-черной линейкой, возвышаясь на полметра от земли, тянулась насыпь. На обрезе грохотала камнедробилка, словно связанная с локомобилем приводным ремнем. Зев ее проглатывал тонны плитняка, перемалывал его рифлеными щеками, и горы щебня вырастали рядом с машиной. Дымом стлалась каменная пыль.

За работой наблюдали члены районного штаба, представитель обкома комсомола, десятник.

— Привет начальству, — встретила приехавших Баздырева, уже успевшая загореть, еще более красная, чем обычно.

— Чем похвалитесь? — здороваясь, спросил Камынин. Он неприметно оглянулся: нет ли где жены.

— Мы рапортуем не языком, а руками, — зычно, точно с трибуны, ответила Баздырева. — Видите, наращиваем насыпь, скоро заложим корыто для песчаной подушки. Вон мостовщики уже готовят бордюрный камень для упора к щебеночному покрытию. У нас тут есть один молодежный бригадир — мордовочка Маря Яушева: с первого дня со своими комсомольцами стала полторы нормы давать.

— Отлично. Давайте посмотрим ваше земляное полотно.

И Камынин, еще раз бросив взгляд на шалаши (не покажется ли там Варя?), медленно пошел по насыпи, внимательно, с интересом осматривая работу. За ним тронулся Горбачев, руководители.

— Заготовка материалов идет? — доброжелательно спросил он Молостова.

Техник нравился ему открытым, мужественным лицом, немногословием, настойчивостью в работе, сметкой. С его назначением в Чашу ремонт мостов, дорог там пошел гораздо успешней.

— Слабо. Камнем, например, пользуемся тем, что в зиму заготовили.

— Отчего так?

— Начальник доротдела большинство самосвалов с нашего участка передал шебальцам и оставил…

— Да, мы с жалобой к тебе, товарищ Камынин, — перебила Баздырева техника. — Хвощин неправильно распределяет машины. Кому густо, а кому пусто. То ли у него есть свои районы-любимчики? Вот тут как хочешь, так и соревнуйся с пореченцами.

Все посмотрели на Горбачева: машинно-дорожный парк был в его ведении. Он пожал плечами.

— Мне как прикажут. Тут головы есть поважнее моей.

Дистанция была квашинская, вмешиваться в распоряжения Николая Спиридоновича Камынину не хотелось.

— Думаю, ваш хозяин имеет свой план. При встрече с ним поговорю. Я сам заметил, что работа на участках вашей дистанции идет хоть и хорошо… но неровно. Отдельные районы вырвались, а вот такие, как ваш, завязли.

Когда все вновь вернулись к лагерю, Камынин наконец увидел жену. Веселая и счастливая, она быстро шла от шалашей. Варвара Михайловна была в светлом штапельном платье и в желтых сандалетах на босу ногу. От быстрого движения ее пышные, подвитые волосы отлетали назад, открывая чуть гордое, прелестное лицо. «Какая Варенька у меня хорошая», — подумал Камынин. Через плечо у жены висела сумка с медикаментами, на рукаве был пришит алый крестик. Видно, она несколько кокетничала этим.

— Вот и твоя, — сказала Баздырева начальнику строительства, тоже, видимо, любуясь своей фельдшерицей. — Славная она у тебя бабочка. Больных мало, так она помогает нам на трассе: глину носит, работает на камнедробилке.

Прямо с ходу, при всех, Варвара Михайловна обняла мужа и поцеловала. Глаза ее сияли и казались янтарными, над верхней, по-детски припухлой губой блестели капельки пота, щеки смугло разрумянились. Камынин не ожидал такой встречи и обрадовался; он покраснел, полуиспуганно поглядел на окружающих. И его вдруг поразило выражение лица Молостова: чуть побледнев, жадно приоткрыв рот, техник словно затаил дыхание, и особенно стало заметно, какие сумрачные и темные у него глаза. В следующую же секунду Камынин забыл о нем.

Все, словно по уговору, замолчали.

— Сейчас только приехал, Андрюша? — спросила Варвара Михайловна. — А я осматривала сансостояние кухни, мне повариха и говорит: ваш муж приехал. Надолго?

— Вот обошли с Горбачевым трассу, поговорили с командирами строительства о текущих потребностях. Отсюда поедем на следующий участок, затем еще на следующий и обратно в Моданск проводить летучку.

— А со мной не побудешь?

— Разве мы сейчас не вместе? — улыбнулся Андрей Ильич.

— Это ты называешь «вместе»? — с неподдельной искренностью удивилась Варвара Михайловна. И, решительным движением откинув со лба прядь волос, сказала: — Ну нет. Неделю пропадало мое красное солнышко — и нате вам. Ты мне должен рассказать о Васятке, о доме… да и вообще я хочу побыть с тобой. Пусть что хотят делают твои командиры, весь областной штаб, а я тебя забираю на полчаса — и все.

И она крепко взяла мужа под руку. Андрей Ильич отчаянно показывал ей глазами на людей; что ты, мол, ведь я на работе, вокруг народ. Варвара Михайловна непонимающе оглянулась на улыбающиеся лица руководителей участка и вдруг смутилась, растерянно, по-детски прошептала:

— Подумаешь. Будто здесь не знают, что мы не чужие!

— Правильно, Михайловна, — сказал ей Горбачев и засмеялся.

— Молодец, фельдшеричка, — одобрила и Баздырева. — Это по-нашему, по-русски. Я, грешница, аж позавидовала, как вы поцеловались. А кому не нравится, пускай отворачивается. Получше, Варя, получше пробери своего мужика: что, в самом деле, навещает редко? Они всегда так: на жен ноль внимания, а когда мы найдем другого, поласковее, — сразу на дыбки. Ох, заболталась я с вами, пойти посмотреть, как там мои колхознички шнур натянули.

За Баздыревой направились Горбачев, десятник. Последним, словно сделав над собой усилие и поняв, что дольше мешать супругам неприлично, отошел к экскаватору и Молостов.

— Видишь, что ты наделала? — смеясь, сказал жене Андрей Ильич и слегка кивнул им вслед.

Варвара Михайловна вдруг капризно надула губы.

— Может, и ты хочешь с ними? Нет? То-то же, Андрюшка. Тогда идем, я покажу тебе, как устроилась.

И Варвара Михайловна почти бегом потащила мужа в лагерь.

Она очень соскучилась по дому и хотела узнать, здоров ли сын, что говорят знакомые о ее работе на трассе. Не звонила ль больничная подруга медсестра? Затем ей надо было дать Андрею ряд поручений: у нее кончилась зубная паста, она забыла взять в комоде сиреневую блузку, начатую книгу. И наконец, за эту неделю разлуки Варвара Михайловна со страхом почувствовала: с ней творится что-то непонятное. Куда бы она ни пошла, возле оказывался Молостов. Варвара Михайловна старалась меньше бывать с ним вместе, реже видеться — и ловила себя на том, что думает о нем. Она тщательно следила за своим туалетом, объясняя это тем, что в любой час может «нагрянуть Андрюшка», сердилась, что его все нет, и жила в полной раздвоенности. И, увидев мужа, «законную любовь», потянулась к нему всем существом: теперь все восстановится и она обретет прежний покой.

— Пришли, Андрюша. Это мой отель, — озорно шепнула Варвара Михайловна, показав на шалаш. — Сейчас я тебя и расцелую же. Ты соскучился по мне?

— Очень.

Они вошли в шалаш и сразу, в зеленоватой полутьме, пронизанной редкими солнечными иглами, увидели согнутую фигуру.

— Кто здесь? — спросила Варвара Михайловна, не в силах сдержать разочарования.

— Свои, — девичьим голосом через плечо ответила фигура. Она со стуком закрыла чемодан и повернулась. — Тапочку порвала на камнях, забежала переобуться.

— Маря, ты? Вот хорошо, я думала — Забавина. Познакомься с моим мужем. Это, Андрюша, бригадир нашей молодежной бригады, Маря Яушева.

Очевидно, девушка не ожидала увидеть в шалаше чужого человека, да еще начальника строительства, и смутилась. Она была босиком и в руках у груди держала ботинки на резиновой подметке. Возможно, оттого, что свет из леса проникал скупо, она показалась Камынину худенькой, как бы еще не сформировавшейся, с тонкой шеей. Странно, что Маря Яушева руководила целой бригадой. Рот у нее, правда, большой, упрямый, глаза огромные, черные, застенчиво-диковатые. Значит, есть внутренняя сила?

— Мне на трассе вас очень хвалили, — приветливо сказал Камынин девушке. — Позвольте… а мы, по-моему, с вами встречались в Моданске?

Девушка молчала.

— Скажите пожалуйста, — удивленно засмеялась Варвара Михайловна, — я их знакомлю, а у них, оказывается, давно и свидания были. В каком месте?

— Вот и я, Варюша, забыл.

— В книжном магазине, — ответила Маря. Она, видно, немного освоилась, продолжала смелее: — Вы в апреле купили у нас «Пармскую обитель» Стендаля и «Венгерские сказки».

— Да, да, — воскликнул Камынин. — Вы работаете продавщицей в букинистическом отделе? Если бы не полутьма, я вас, конечно, признал бы сразу.

Легкий вздох вырвался из груди Варвары Михайловны. Она знала за своим мужем эту манеру: увлекаться случайной беседой, за делом забывать жену, семью. Вероятно, Маря все поняла. Она вдруг неловко и суетливо поправила свой чемодан, крепче прижала к груди ботинки и заторопилась:

— Ой, я ведь сюда забежала только переобуться.

И, как была босиком, выскочила из шалаша.

Не успели затихнуть шаги девушки, как совсем близко раздался лязгающий металлический звон: это в лагере ударили билом в подвешенный рельс.

— Звонок на обед! — почти с отчаянием воскликнула Варвара Михайловна. — Сейчас народ придет с трассы. И минутки не дадут побыть вместе. Знаешь что? Пошли в лес?

— Охотно.

— Здесь все время на людях, — оживленно продолжала Варвара Михайловна, когда они покинули шалаш. — Если бы я захотела тебе изменить, уверяю, не сумела бы. И на речке, и в кустах — всегда то купаются, то сморчки ищут, то просто гуляют.

— Странную ты выбрала тему для разговора.

— Я, конечно, шучу. Я так люблю тебя, Андрюшенька, так соскучилась! Я к тебе до того привыкла, что ты стал мне ближе матери, ближе всей родни, даже ближе Васятки, а уж ты сам знаешь, как я его люблю. Отчего это? Может, я плохая мать, а может, еще и возраст такой, но сейчас для меня самый дорогой — это ты. Смешная я у тебя, правда? Помнишь, ты все хотел заинтересовать меня работой доротдела? Я раньше легкомысленная была; теперь кое-что понимаю и в будущем стану твоей помощницей… От лагеря нас уже закрыли деревья, дай я тебя расцелую. А если и увидит кто — бог с ним.

И, даже не осмотревшись по сторонам, Варвара Михайловна крепко обняла мужа и несколько раз подряд поцеловала в губы. Она мелко дрожала, опустила веки, словно обессилев, уткнулась лицом в борт его пиджака.

— Ой! Чего-то голова закружилась, — шепнула она и тихонько засмеялась. — Сейчас пройдет.

— И я очень тебя люблю. — Камынин крепко, нежно и благодарно поцеловал ее, как-то по-отцовски погладил волосы.

— Хорошо бы, Андрейка, нам сейчас домой. Да?

— А ты приезжай в следующий выходной.

— На чем?

— С транспортом устроим. Мало ль попутных машин? Да я попрошу Горбачева, он тебя захватит. Отсюда ведь до города всего час езды.

По сухой лиловой тропинке, переплетенной тенями, они углубились в чащу. По обеим сторонам трепетал нежный зеленый свет молодой осиновой листвы, на полянке во все глаза смотрели яркие одуванчики. Сильно запахло черемухой, открылось высокое дерево, с макушки до нижних ветвей осыпанное крупными чистыми снежно-белыми цветами, будто его кто нарядил. Невдалеке на одной из берез вдруг послышался громкий хриплый крик: «У-хо-хе», который затем перешел в звучное «ку-ку, ку-ку». Это самец звал подругу. Майский день стоял ясный, прохладный.

— Я очень жалел, что тебя нет в городе, — сказал Андрей Ильич. — В филармонии был интересный симфонический концерт. Пришлось мне идти одному. Исполняли русскую классику, Сен-Санса, и, между прочим, виолончелист солировал в любимой тобой «Элегии» Массне. Я слушал и без конца вспоминал тебя. А сегодня смотрю, ты забыла дома «Лику» Бунина: как читала, так и лежит раскрытая. Я привез ее и еще «Жажду жизни» Стоуна, про Ван Гога. Они в машине… Ладно, Варенька, теперь ты расскажи, как живешь? Не испытываешь ли в чем нужды, хорошо чувствуешь себя?

— Очень хорошо. Тут такой замечательный народ! Та же Маря Яушева. Она ведь мордовочка, знаешь? Один грейдерист, Сеня Юшин, по уши влюблен в нее. Славный такой. Она ему тоже книжки дает читать. Или возьми Матрену Яковлевну! Она говорит будто строго, на самом деле добрая, ее все девочки любят. При немцах партизанила в этих лесах. Да, да. Километрах в семи отсюда в Корюхиной даче землянки их отряда, мы ходили смотреть.

Камынину стало немного больно. Ему-то казалось, что жена, как и он, тоскует от одиночества. Ему так не хватало Вари в Моданске! Внезапно подумалось: не с умыслом ли она всем восторгается? Дескать, правильно сделала, что настояла на своем и уехала из дома на трассу. В следующую секунду Камынину сделалось стыдно за свои мысли. Варвара Михайловна закинула руки за шею мужа. Он жадно стал покрывать поцелуями ее губы, лоб, щеки.

X

За полдень из чашинского лагеря вышла грузовая трехтонка. В кузове на положенной сверху доске, заменяющей скамью, сидел Молостов, по обеим сторонам его — Варвара Михайловна и Клавдия Забавина. На полу расположилось несколько рабочих-камнеломов, грузчиков. Машина направлялась в Окаевский карьер за булыжником. Дорожный техник хотел на месте ознакомиться с работой карьера; Варвара Михайловна вызвалась ехать просто «за компанию», посмотреть, как добывают камень; Забавина собралась в приречный колхоз купить свежей рыбы для ухи.

Позади осталась деревня Бабынино, поражавшая полным отсутствием садов; за бортом проплыли ее тощие ржаные поля. Грузовик вкатился на старый почерневший мост через неширокую речку Омутовку и пошел тише. Доски настила застучали, точно клавиши, прогнулись под тяжестью грузовика. За шаткими перильцами плескалась, играла солнечными зайчиками вода, русалочьими косами распластались шелковистые ядовито-зеленые водоросли: их плавно шевелило светлое течение. Летнее небо с кучевыми облаками, прибрежный обрывчик, осинник отражались опрокинутыми в воде.

— Ну и мосток, — сказал Порфишин, малорослый, худощавый плотник лет сорока, с узкими, но по-крестьянски крепкими плечами. — Весь дышит.

Свежее, в кулачок, без морщин лицо Порфишина покрывала пышная окладистая каштановая борода; за эту бороду в деревне его называли стариком. Все на нем было аккуратно, прочно: сапоги — с подковами, майка — розово-белая от стирок — неумело и крепко заштопана.

— Помнишь, Елисеич? — сказал плотнику Молостов и кивнул на две еловые тесины, вшитые в настил. — Чинили с тобой после паводка. Мосту бы нужен капитальный ремонт, а мне ни людей не дают, ни транспорта — лес подвезти. Рухнет — тогда камень из карьера хоть на руках таскай.

— Да, — засмеялась Варвара Михайловна. — Тут того и гляди окунешься за карасями.

Голова Варвары Михайловны от пыли была низко повязана газовой косынкой, раскрашенной под морские волны, теплый ветер трепал ее концы. Вокруг было так солнечно, ехать было так приятно, что ею овладело самое жизнерадостное настроение. Несколько портило его лишь присутствие соседки по шалашу, Забавиной. Заведующая лагерной столовой, как всегда, была неразговорчива, держалась с самолюбивой самостоятельностью. Варваре Михайловне казалось, что Забавина питает к ней какую-то скрытую враждебность.

Километров через восемь показалась деревушка Окаево, за ней гора с кривой сосенкой на вершине — карьер. У высокого обрыва возвышались горы камней, стояли две подводы и самосвал, на который рабочие грузили булыжник.

Чашинская трехтонка остановилась, и люди стали вылезать. Одна Забавина, державшая на коленях плетеную корзинку, не тронулась со скамьи. Из кабины выпрыгнул чумазый, с белым вихром Костя Жогалев: кепка его была надета козырьком назад, комбинезон замаслен. Шофер откинул капот машины, замерил масло, весело кинул бывшей официантке:

— А ты чего не выгружаешься, Клава?

— Еще покататься захотела.

— На мне? Я тебе не муж.

— Обязательно только на одном мерине кататься? — засмеялась Забавина. — Какая же я буду женщина, если не сумею на любого коня сесть? Твое дело извозчицкое — вези.

— Могу, конечно. Только с уговором: за мной пустой стакан, за тобой целенькие пол-литра. По рукам?

— Сосчитаемся после. Не обижу.

— Гляди ж.

И, озорно подмигнув, Жогалев обратился к Молостову: везти ли Забавину в деревню за рыбой? Очевидно, техник хотел отказать: мол, сама донесет, и сперва отмахнулся рукой. Забавина сидела с каменным лицом и даже не посмотрела на него.

— Ладно, давай, Костя, — сказал он несколько смущенно. — Только прошу вас, Клавдия Никитична, поживей оборачивайтесь. Камень грузить надо.

Варвара Михайловна нарочно отвернулась и подошла к Порфишину. Странно: когда она видела Молостова и Забавину вместе, она испытывала непонятную для себя нервозность и старалась сделать вид, будто чем-то заинтересована и не обращает на них внимания.

— Ну как, Фрол Елисеич, — спросила она громко и оживленно, сама прислушиваясь к тому, о чем говорили техник с заведующей столовой. — Отправили дочкам посылку?

— Собрал. Теперь запакую и сдам почтарке.

В лагере было известно, что года три назад от Порфишина к участковому милиционеру ушла жена, забрав обеих девочек. Об этом плотник мог толковать часами. Дня четыре назад Варвара Михайловна посоветовала ему купить девочкам костяные вязальные спицы и деревянный грибок для штопки. Порфишин аккуратно высылал жене алименты и всегда от себя «собирал гостинец».

— Девочки ваши обрадуются подарку, — сказала Варвара Михайловна и не к месту улыбнулась.

Говорить больше было не о чем. Она только сейчас вспомнила, что еще вчера спрашивала Порфишина: отослал ли он детям подарок? Не оборачиваясь, Камынина слышала, как Жогалев лязгал ключом, заводил трехтонку. Мотор несколько раз чихнул и наконец заработал.